Монино детство. Новелла о 80-х

****Товарищи админы, если вам доложат о нецензурной брани, напишите мне и я исправлю. Удалять весь текст из-за одного слова, как вы это делаете, не по-людски ****

--

Аудиокнига без цензуры (читает Алексей Шмелев): https://www.youtube.com/watch?v=BEvPKBbc9nE
Текст:


- ЛЕДЯНОЕ ЯЙЦO -


Мы с Лехой стоим у Второй Башни и курим на двоих сигарету.

– Ща бы на пляж! Ром, сигара, мулаточка!

– Тебе и Вера Павловна не даст!

– А тебе и Му-Му!

Льется нежное осеннее солнце. Делать нечего.

Слева от нас гаражи. Впереди пустырь и за ним стройка. Справа – Первая Башня, где в окне на втором скорбит Чижик, наказанный за курение. К Ирке идти еще рано, а наши вожаки только едут из ПТУ.

Тоска! Хотя и хорошо.

– Может, в качалку?

– Да ключа нет.

Вдруг сверху раздался смешок и в метре от нас бахнулось яйцо. Оно не только не разбилось, но даже воткнулось в землю, разбрызгав песок, точно бомба. Леха поднял яйцо, и мы уставились вверх: на балконе пятого этажа искрит восторгом тупая рожа Гоши Птицына.

Гоша помахал нам рукой, перегнал сопли в горло и смачно харкнул.

– Конец уроду! – обрадовался Леха.

Достояние республики – Гоша Птицын – состоял где-то на учете, что не мешало ему замораживать куриные яйца и метать их с балкона. Обычно он пулял по кошкам, а тут мы с Лехой – грех не бахнуть!

Мы ломанулись в подъезд. Лифт не работал, ну и ладно – по лестнице все равно быстрее. Прыгая через две ступеньки, мы живо обсуждали, куда засунем Гоше ледяное яйцо и кто первый ему пропишет.

Пнув дверь на пятом этаже, мы вкатились внутрь и столкнулись с незнакомым чуваком лет двадцати. Слюнявой рожей он походил на Гошу Птицына, но был больше по размеру и гораздо злее. Я чуть не задохнулся от тугого амбре из дыма, пота и перегара.

– Здрасьте, а Гоша дома? – спросил Леха с насмешкой.

– Кому первому звездюлей? – чувак затер окурок о стену. – Это ты, хомяк, над братом глумился? – он вытянул лапу, пытаясь схватить Леху за куртку.

Леха, действительно похожий на хомяка, сверкнул злыми глазенками и внезапно швырнул ледяное яйцо прямо в слюнявую рожу.

– Тебе первому!

Судя по сочному «****ГУЛЯЩАЯ ЖЕНЩИНА****», жить нам оставалось секунды две-три.

И мы понеслись вниз! Прыжок, захват поручня, приземление, прыжок. Разрывая легкие и рискуя переломать кости, мы мелькали в пролетах лестницы как две молнии – четвертый этаж, третий, второй, первый, улица!

Не сбавляя темпа, мы помчались к гаражам и остановились в их дальнем конце у гаража дяди Юры – отца Васи Нефедова по кличке Крыса.

Кивнув дяде Юре, мы с Лехой сложились пополам и жадно глотали воздух, будто караси на берегу.

– От кого тикаете? – ухмыльнулся дядя Юра. – От этого лоха, что ли?

Я поднял глаза. Оказывается, скоростной спуск был освоен не только нами. Очень рассерженный Гоша-старший пыхтел метрах в десяти от нас, и в его правой руке качался силикатный кирпич, забрызганный кровью из разбитого носа.

Мы с Лехой даже не шелохнулись.

Во-первых, дыхалка сбита напрочь.

Во-вторых, мы оказались за спиной у дяди Юры, который вышел вперед, сложил руки на груди и спокойно ждал бегущего по наши души разъяренного амбала.

– Привет! Что строим? – весело спросил дядя Юра.

Гоша-старший удивился и перешел с галопа на шаг.

– Вот эти... этот, ****САМКА СОБАКИ****, хомяк… Убью!

В спокойствии дяди Юры таилось что-то зловещее, но нам было не страшно, а даже интересно.

– Иди сюда! – ласково поманил дядя Юра Гошиного брата. – Эти щеглы со мной. Знаешь меня?

– Да.

– Все?

– Все… – Гоша-старший, только что хотевший нас почикать, опустил глаза и бросил кирпич в пролет между гаражами.

– Ну я пойду? – отпросился он.

– Ну иди.

Гоша-старший развернулся и захромал прочь. Мы молча провожали взглядами его нескладную обезьянью фигуру в грязной майке и растянутых трениках. Мне стало его жалко.

Леха же смотрел ему вслед с презрением, а потом спросил:

– Дядя Юра, есть закурить?

– Щазз! Ну рассказывайте!

Мы рассказали.

– Да знаю я эту семейку. Этот примат – старший брат вон того фантомаса, – дядя Юра указал на Гошу Птицына, скачущего по балкону в мамкиных трусах на голове.

Рядом с Гошей курил его отец – алкаш дядя Толя – и глазел в нашу сторону.

Дядя Юра продолжил:

– А этого забулдыгу я всю жизнь тяну. Одноклассник мой. Вы там смотрите, им человека кирпичом – как два пальца.

Тут он немного напрягся и обратился к нам с некоей даже неловкостью:

– Парни, и вы это... Ваську Крысой не называйте.

Так Крыса стал Васей, впрочем, ненадолго.


- ПОКА НЕ ГОТОВА ДОМАШКА -


Пока Ирка делает домашку, которую мы с Лехой и Чижиком пойдем списывать, я нас кратко представлю, а дальше вы все уже сами поймете.

Меня зовут Роман Монин. Друзья зовут меня Моней, а подруги Ромиком. Я люблю читать, ходить в качалку и тусоваться с друзьями. У меня в жизни нет особых целей, кроме секса с Иркой, но думаю, что в нашей компании я не один такой.

Чижика зовут Витя Рыжов, но из-за «Приключений Электроника» он навечно Чижик. Его папа, Петр Сергеевич, работает директором нашей школы, и Чижик внутренне комплексует из-за статуса мажора. Поэтому он старается быть хулиганом, как мы с Лехой, хотя получается у него не очень и он всегда огребает больше других.

Леха – мой лучший друг, хотя мы дрались и ссорились уже раз сто. В нем удивительным образом сочетаются отмороженность, расчетливость и надежность. Такие, как Леха, могут вести себя как подонки в одну минуту и как герои – в следующую, при этом не испытывая ни угрызений совести, ни гордости за свои поступки.

А об Ирке я расскажу через минуту.

Мы с Лехой, Иркой и Чижиком живем на улице Генерала Трофимова в небольшом подмосковном городе. Наш дом называется Первая Башня. Его построили, когда нам было по шесть лет, мы в него тут же заселились, и поэтому мы друзья с первого класса.

Рядом стоит близнец нашего дома – Вторая Башня. В ней живут Крыса, Гоша Птицын и Гошин брат, только что вернувшийся из тюрьмы и чуть не проломивший нам черепушки.

А теперь к Ирке!


- ИРКА -


Из всей нашей компании Ирка одна никогда не курила, не воровала капусту с полей и не ходила в качалку. Зато она играет на скрипке, учится на отлично и всегда дает списать.

Я в Ирку влюблен и думаю, что Чижик с Лехой тоже, но она с нами как-то высокомерна. Типа мы ее подшефные.

Чижик объясняет высокомерность наличием скрипки. Леха считает, что Ирка так шифрует любовь к самому смелому из нас, то есть к нему. А я молча страдаю, когда Ирка ведет себя как королева и, особенно, когда она дарит знаки внимания моим друзьям.

Ирка и Чижик живут на втором этаже, их квартиры расположены напротив, и от этого меня колбасит еще сильней.

Иркин отец работает геологом и почти не пьет, что в наших краях большая редкость. Его месяцами не бывает дома, зато он как приедет, так уж приедет!

Один раз он привез чучело крокодила, другой раз настоящее мачете, в третий раз колоду карт с мулатками в бикини.

Он спрятал колоду, Ирка ее нашла и на свою голову показала нам. Новость о мулатках облетела всю улицу, и к Ирке стали стекаться паломники. Сначала приходили знакомые, потом знакомые знакомых, потом Иркин отец не досчитался двух карт и лавочку прикрыли.

Тайна пропавших мулаток так и осталась бы тайной, если бы не предприимчивость Крысы. Пятьдесят две туземки уже взбередили неокрепшие умы, и после конфискации колоды образовался вакуум. Ну а Крыса, который, кстати, и спер карты, не смог удержаться и стал сдавать их в аренду пятиклашкам по десять копеек за пару в день (с залогом в рубль).

Мы с Лехой прижали его в школьном туалете, и я, поплевав на кулак, предложил вернуть украденное. Крыса хотел уточнить, что именно мы ищем, но, поймав оплеуху, крякнул «окей, окей» и нырнул в карман брюк. Через секунду в его ладони лежали две затисканные мулатки, бикини которых были замазаны гуашью в тон тела.

Мулатки, похожие на раздетых кукол, и мольба в глазах Крысы были настолько комичны, что мы с Лехой заржали и оставили карты новому владельцу. Тем более, что Ирке их уже не вернешь – к чему травмировать чистую душу?

***

Чижик уже поджидает у Иркиной двери. Смотрит с надеждой, ножками сучит, так курить ему хотца.

– Пацаны, есть заку...

– Щазз!

Ирка открыла дверь. Глаза у нее на полвторого: «Тсс! Папа только прилег!»

– Случилось че?

Ирка аж трясется, тянет меня за рукав и ведет в свою комнату.

– Смотрите!

В аквариуме сидит горбатая бирюзовая ящерица с хохолком на башке и выпученными глазами.

Мы обступили аквариум, и ящерица деловито завертела глазами-конусами, рассматривая нас. На автомате у меня в голове прозвучал восторженный голос Николая Дроздова: «В дождевых лесах Амазонии вы встретите много удивительных зверей».

Чижик сделал умное лицо и заявил:

– Достойная игуана! Фазер привез?

Ирка посмотрела на него с жалостью.

– Сам ты игуана. Это хамелеон, он меняет цвет!

Леха гаденько ухмыльнулся.

– Знавал я одного хамелеона. Он двух мулаток так отхамелеонил, что теперь не понятно, где дама пик и где валет бубей.

Мы с Чижиком загоготали.

– Тсссс! – зашипела Ирка и посмотрела на Леху с такой ненавистью, что я аж заревновал. – Дурак! Это настоящий, из Никарагуа!

– А что он ест?


- ЧТО ЕДЯТ ХАМЕЛЕОНЫ -


– Это проблема, – сказала Ирка. – Дыню он есть не хочет. Но когда на дыню села муха, он ее – раз! – и слямзил.

– Так, где у тебя энциклопедия? – спросил я, ища глазами на полке. – Вот, нашел! «Хамелеоны обитают…» А вот: «Основой рациона хамелеонов служат насекомые – саранча, сверчки и личинки восковой моли». Так, дальше: «Взрослый хамелеон может съесть до семи сверчков в день».

– И где я возьму семь сверчков в день? – обреченно спросила Ирка.

– Может, он еще маленький и ему нужно только три? – осклабился Леха.

– А где я возьму три сверчка в день? – спросила Ирка еще обреченней.

– Уже не говоря о трех личинках восковой моли, – философски заметил Чижик.

– А хамелеоны съедобны? – все нарывался Леха.

– Ладно, – вмешался Чижик, – что будем делать? Где взять сверчков?

И тут меня осенило!

– Во Дворце пионеров есть кружок натуралистов. У них там кузнечиков хоть завались!

– Точно! В аквариуме! – подтвердил Чижик. – Пойдем, попросим?!

– Ага, так нам их и дали, – усмехнулся Леха.

– И что же делать?

– Украсть! – оживился Леха. – Музыка там до девяти, а ботаники в восемь закрываются. Тихо войдем, сделаем дело, и все чики-пики.

И приказал Ирке:

– Делай домашку, а мы за жратвой для игуаны.

– Это хамелеон!


- ЖОПА В ФОРТОЧКЕ -


Мы решили отсидеться у Чижика, чтобы не отвлекать Ирку от алгебры и не будить ее отца.

Только мы вышли покурить на балкон, вернулась Чижикова мама, и нас с Лехой чуть не выгнали взашей за то, что мы «вечно сбиваем Витечку с истинного пути».

Мы искренне раскаялись, пообещали никогда больше не курить и отдали ей пустую пачку от «Явы». В нас вбухали борщ, ежики, потом чай с плюшками, и мы были прощены.

Часы пробили восемь. Пришло время делать дела.

Мы шагали ко Дворцу пионеров с таким важным видом, будто собирались убить Юлия Цезаря, а не скоммуниздить сверчков для Иркиного хамелеона.

– А что нам за это будет? – спросил я.

– Ничего не будет, если никто не узнает, – успокоил меня Леха.

– Пацаны, мож, покурим перед делом? – предложил Чижик, достав из куртки мятые сигареты, и мы, конечно, покурили.

У входа во Дворец пионеров сидит на лавочке Вася Крыса и не знает, чем себя занять.

– Моня, ты что, на музыку записался? – спросил меня Крыса.

– Ну да, типа.

– Леха, ты тоже?

– Иди на фиг!

Тут Леха что-то вспомнил и спросил:

– Вася, а как вообще дела?

Вася, которого мы звали Крысой всю его короткую, но полную подлянок жизнь, аж расцвел. Но потом вошел в роль и, заискивая, пролепетал:

– Ребят, а можно с вами?

Мы посвятили его в курс дела. Крыса задумался и спросил:

– Интересно, а сколько на Птичке стоят хамелеоны? Мож, загоним?

Чижик передразнил его:

– Интересно, а сколько на Птичке стоят крысы? Мож, тебя загоним?

– Да ладно вам, пацаны. Я же шучу!

– Мы тоже, – ответил Леха, уже сожалея о своем благородстве. – Ладно, пошли.

Дворец пионеров почти опустел, и только гаммы на фортепьяно нарушали тишину его коридоров. Дверь в кружок натуралистов была заперта. Мы подергали ручку, Крыса поковырял в замке скрепкой, но все было напрасно.

Мы вышли на улицу, обогнули здание и встали возле нужного окна. Оно было закрыто, но оставалась надежда на форточку. Решили сделать так: крепыш Леха стоит внизу, ему на плечи забирается жилистый Крыса, а сравнительно мелкий Чижик залезает на Крысу и толкает форточку. Я же подсаживаю Чижика и стою на шухере.

Сказано – сделано. Чижик, цепляясь за куртки, штаны и раму, подобрался к форточке, толкнул ее, и – о чудо! – она отворилась. Недолго думая, он полез внутрь, и Крыса, сопя от усердия, стал запихивать его глубже и глубже.

Но тут случился форс-мажор: Чижикова задница, увеличенная в диаметре ватной курткой, застряла в форточке.

– Ха-ха! Как жопа может быть шире плеч? – заржал Леха.

Бедный Чижик, запечатанный, как пробка в бутылке, засучил ногами и впаял Крысе в пятак рифленым польским сапогом. Крыса охнул и скатился на землю, попутно отколов ботинком кусок старинной лепнины, а Чижик, лишившись опоры, запсиховал еще сильнее и со всей дури жахнул сапогом по стеклу. Раздался такой звон, будто разбилось не одно, а сто окон, и мы с Лехой едва отскочили от целого града осколков.

Вот теперь было не до смеха – в соседнем доме кто-то уже наверняка набрал 02, и до приезда ментов оставались считанные минуты.

– Моня, подсоби! – крикнул мне Леха.

Я сковал ладони в замок, Леха оттолкнулся от них, забрался ко мне на плечи и овчаркой вцепился в Чижиковы копыта.

– Выдыхай! Выдыхай, сволочь! – хрипел уже Леха, выкручивая Чижика из форточки.
Чижикова куртка треснула, и жопа плюс все остальное бахнулось прямо на осколки.

Почуяв свободу, Чижик вскочил, проехал по стеклу, как фигурист, и рухнул мордой в асфальт. Я же, пытаясь перепрыгнуть Чижика, зацепился за него ногой и впечатался ухом в острый край лепнины, отколотой Крысой.

И вот мы снова несемся к гаражам. А Крыса как испарился.


- БУТЕР ДЛЯ КРЫСЫ -


Нас вроде никто не засек – это хорошая новость. Плохая же в том, что нам придется либо самим делать алгебру, либо быть осмеянными Иркой. Между трудом и позором мы, конечно, выбрали позор и, покурив перед экзекуцией, пошли на поклон к нашей подруге.

Дверь открыла Ирка.

– Привет, папа дома?

– Нет, ему позвонили и он сорвался. Вы его не видели?

– Не, не видели.

– А, ну ладно. А у меня хорошие новости! Проходите.

За Иркиным письменным столом сидит, развалившись, Крыса и запивает чаем бутерброд с докторской колбасой. Мы аж остолбенели! – никто из нас еще не удостаивался такой чести.

– Ребята, я так рада! Васенька, ты мой герой!

Васенька галантно принял похвалу, мерзко улыбнулся жирными губами и ответил набитым ртом:

– Ирочка, всегда к твоим услугам.

– Смотрите! – воскликнула Ирка и указала нам на банку из-под горошка, стоящую на столе.

Мы склонились над банкой, заодно сверля глазами ароматный бутерброд, исчезающий в пасти у Крысы. В банке лежит клейкая лента с прилипшими к ней мухами. Только сейчас Ирка разглядела нас.

– А вы откуда такие?

Да уж, посмотреть было на что. Стоим грязные, как три поросенка, и ободранные, как коты после драки. У Чижика сломан зуб, я тру лиловое ухо, а Леха мнет в руках вырванный с мясом карман Чижиковой куртки.

– Ирочка, – осклабился Крыса, со свистом пригубив чай, – не суди их строго. Чижуля вот чуть жопы не лишился, гы-гы.

– Крыса навозная! Да ты вообще слинял! – возмутился Леха.

– Может и слинял, да дело сделал!

Ирка заступилась за Крысу.

– Ребята, Васенька просто сходил в магазин и попросил ленту с мухами! И теперь у хамелеоши еды на месяц.

– Ну и целуйся со своим Васенькой! – вспылил Леха и развернулся к двери.

Мы с Чижиком пошли за ним. Смотреть на идиллию между Иркой и Крысой было невыносимо. Гори она огнем, эта домашка.


- ОБИДА И ПРОЩЕНИЕ -


Мы обижались на Ирку ровно до утра, а утром она пришла в школу заплаканная. Нас еще клинило от ее предательства, но мы уже скучали по ней, да и вообще, это же наша Ирка и ей сейчас плохо.

На перемене мы подошли к ней.

– Ребята, хамелеоша умер! – воскликнула Ирка с отчаянием.

– Как умер? – спросил я, не веря своим ушам.

– Налопался этих мух, а там на ленте клей ядовитый.

Она зарыдала и убежала в туалет. В обычной ситуации мы бы ее подкололи, типа, не верь, Ирка, крысам, дары приносящим, но сейчас никто даже не улыбнулся.

Кстати, сам Крыса в школу не пришел.

– Надеюсь, что отравился колбасой! – прошипел Леха.

Чтобы как-то успокоить Ирку, мы с Лехой и Чижиком повели ее в продуктовый магазин, откуда Крыса стянул ленту с мухами. Как и большинство наших идей, эта идея была тупой и наивной.

В магазине кроме продавщицы, мух и кильки в томатном соусе никого больше не было. Чижик вышел вперед, набрался смелости и просипел:

– Здрасьте! Нам книгу жалоб.

– Зачем? – спросила продавщица, смерив его насмешливым взглядом.

Чижик оглянулся на нас, ища поддержки, и промямлил:

– От ваших мух дохнут хамелеоны.

От удивления выщипанные брови продавщицы поднялись так высоко, что коснулись чепчика.

– Мальчик, ты дурак?

Повисла неловкая пауза. Чижик снова посмотрел на нас, но по делу никто ничего добавить не мог.

– Ребята, пошли отсюда, – дернула его покрасневшая Ирка, стыдясь нашего идиотизма.

Когда мы пришли домой, то увидели у подъезда милицейский уазик, куда нас с Лехой настойчиво пригласили.


- В МИЛИЦИИ -


Уазик тронулся, и мы с Лехой стали гадать, за что нас замели: за блины для штанги, вынесенные с завода, за позаимствованный на стройке сварочный аппарат или за разбитое окно во Дворце пионеров? За последнюю неделю мы вроде других дел не мутили.

В отделении нас провели в кабинет следователя. Кроме следователя, там сидел Гоша-старший. Он был заплакан, а его лапы, стянутые наручниками, безвольно висели между колен.

После выяснения наших имен и адресов следователь спросил нас, почему Гоша-старший, которого, оказывается, звали Данила, гнался за нами с кирпичом.

Леха ответил, что мы к Даниле претензий не имеем. Следователь осадил его.

– Мне плевать на твои претензии. Говори, что произошло.

– Мы с Данилой играли в салки.

– Вы играли в салки силикатным кирпичом? Ты что, дурака из меня делаешь?

– Нет, мы прете...

– Еще раз скажешь о претензиях, пойдешь в камеру к уголовникам. Сержант!

– Товарищ следователь, не надо сержанта. Мы и так все расскажем.

Леха рассказал, как мы гуляли по лестнице во Второй Башне и встретили там Данилу. Он попросил закурить, у нас не было, он нагрубил нам, и мы бросили в него яйцом.

Следователь спросил:

– А ты всегда носишь с собой яйцо? Может, у тебя и сейчас в кармане яйцо?

– Я купил яйцо в магазине.

– А, ну да.

– В общем, Данила погнался за нами, но дядя Юра все уладил.

На автомате Леха снова хотел заявить, что мы претензий не имеем, но следователь так на него зыркнул, что Леха осекся и перефразировал:

– Данила и дядя Юра – очень хорошие люди. Можно мы пойдем домой?

– Этот хороший человек... – следователь указал на Данилу, – вчера чуть не убил другого хорошего человека.

– Дядю Юру?! – воскликнули мы с Лехой.

– Да, тем самым кирпичом. И ваш дядя Юра сейчас в реанимации, – ответил следак и добавил, глядя на Данилу. – Молись, гад, чтобы все обошлось.

– Итак, начнем с начала, – скомандовал следак, видя, что мы поплыли.

Мы с Лехой переглянулись и все ему рассказали.

Данила не проронил ни слова. Он смотрел в пол и всхлипывал.

– К вам есть еще один вопрос, как к героям дня. Это не вы разбили окно во Дворце пионеров?

– Нет, мы вообще туда не ходим.

– И карта эта не ваша? – следак положил на стол карту с мулаткой, с отпечатком Чижикова польского сапога.

– Впервые видим!

– Ну-ну.

Подписав протокол, мы вышли на улицу.

– Пойдем к Крысе? – предложил я.

Но до Крысы мы не дошли.


- ДАНЯ -


На пороге УВД стояли Гоша Птицын, его мама – тетя Лена и глава семейства – алкаш дядя Толя.

Тетя Лена схватила нас за рукава курток и взмолилась:

– Ребята, вы Даню не видели?

– Да, теть Лен, он у следака сидит.

– Боже мой, что же это делается! – она осела, и нам пришлось ее подхватить. – Что же это, расстреляют мою кровиночку?

Мы не знали, что ей ответить. Ее кровиночка нас чуть не порешил, но и мы не ангелы – Леха мог ледяным яйцом и глаз выбить.

Из всей птицынской семейки одна тетя Лена была приличным человеком. Она работала на заводе, а после смены стояла в очередях, чтобы прокормить свою ораву. Ее ноги были обезображены варикозными узлами, и даже мы, отпетые хулиганы, не считали зазорным донести ей сумки.

– Теть Лен, ну, может, это не он? – я хотел ее успокоить, но знал, что это точно он.

Я поймал взгляд Данилы, когда он отбросил кирпич. Это был взгляд труса, который испугается сильного, но не забудет и отомстит исподтишка.

Тетя Лена смотрела на меня с такой надеждой, словно я что-то мог сделать.

– Ребята, если вы что узнаете, помогите Дане. Ну не мог он вот так. Он добрый. Чую, что не он это. Не мог он.

– Конечно, тетя Лена, – промямлил я, не в силах смотреть на ее беспомощность.

– Знаете, как Даня сел? – не унималась она. – У него друг был, а у друга девушка. Она на рынке цветами торговала. К ней стал приставать один барыга, ну и друг попросил Даню разобраться. Он-то у меня богатырь, одного вида хватит! Даня пришел поговорить, а тот на него с ножом. Даня нож выбил и дал ему в морду. Земляки-то барыгины это дело так не оставили и побили Даню, а потом из больницы его сразу в СИЗО за хулиганство. Упекли Даню на три года, а друг его расстался с той девушкой уже через месяц. Вот такая жизнь.

Тетя Лена застыла, потом сникла и вдруг перекрестила нас с Лехой:

– Храни вас Бог, сынки.

Рядом с нами остановился жигуль Лехиного отца, и мы услышали жесткое:

– Марш в машину.

Когда мы отъезжали, я обернулся. Лицом к дверям УВД стояла, сгорбившись, тетя Лена, и ее бережно держали под локти дурак-сын и алкаш-муж.


- УРОК ЛИТЕРАТУРЫ -


– Садитесь-садитесь! – в кабинет вошла наша классная, русичка Изольда Васильевна.

Изольда любила нас, как Лермонтов отчизну, – странною любовью. Малейший наш промах вызывал у нее негодование, практически бурю, и не было нам покоя, пока она не выскажет все, что думает.

Однажды она заявила Ирке, что Иркино место не в МГУ, а во дворе с метлой и лопатой. Ирка глотала слезы, а Изольда все сыпала соль на рану:

– Разве может умная девочка перепутать метафору с гиперболой? Это же позор чистой воды! Это как перепутать «Памятник» Державина со стишками Монина. Вот, плачь теперь, неумеха!

Но за спиной Изольда защищала нас, как Некрасов Белинского. Если бы не она, нас с Лехой, да и не только нас, уже давно бы куда-нибудь перевели и поставили на учет. И, если другие учителя спешили после уроков домой, Изольда оставалась допоздна, проверяя домашку и подтягивая всех желающих. Дома ее ждали облезлый кот Михаил и затюканная дочь Варя, обязанная читать по пятьдесят страниц русской классики в день.

Вот бывает так: скажут тебе доброе слово, а тебе все равно. Но если сквозь лупы очков Изольды жег не испепеляющий взгляд, а светился огонек одобрения, то тебя словно окатывало теплой волной.

В общем, мы ее и любили, и уважали, и боялись. И тоже не понимали умом, как Федор Тютчев Россию.

Итак, в класс вошла Изольда, и ее вид не сулил ничего хорошего.

– Комаров, к доске!

– А почему сразу я? – возмутился Леха.

– Хочу направить твою энергию в мирное русло.

– Изольда Васильевна, – обратилась к ней Ирка, – а можно я?

– Можно, но сначала я поставлю Комарову двойку.

– Изольда Васильевна, за что? – взмолился Леха.

– Монин, к доске!

– Изольда Васильевна, а почему сразу я?

– Садись, Монин, два!

– За что?

– А за то, что я – ваш классный руководитель. И я не хочу, чтобы сюда приходила милиция и я краснела за моих учеников.

– Так мы же ничего не сделали! – возмутился я.

– За теми, кто ничего не делает, милиция не приходит, – отрезала Изольда и продолжила. – Ты, Монин, можешь себе представить, чтобы за Пушкиным погнался уголовник с кирпичом?

За меня ответил Леха:

– Пушкин сам гонялся!

– За кем же? – язвительно спросила Изольда, не ожидая подвоха.

– За юбками. Поэтому и допрыгался.

А вот это было чересчур! Изольда поднялась из-за стола, медленно сняла очки и поставила руки в боки. В ее глазах было столько ненависти, презрения и решительности, что даже смелый Леха сделал полшага назад. В классе воцарилась гнетущая тишина.

Тут раздался грохот стула о парту и все уставились на Чижика, который уже стоял с поднятой рукой по стойке смирно, как часовой на посту.

– Изольда Васильевна!

– А тебе что, Рыжов? Тоже хочешь плюнуть в святыню?

Чижик замялся, с уважением посмотрел на портрет Александра Сергеевича и выдал ни к селу ни к городу:

– Изольда Васильевна, а вы слышали о презумпции невиновности?

***

И вот мы трое стоим в кабинете директора школы Петра Сергеевича Рыжова, который по совместительству является Чижиковым папой.

– Еп-понский бог! Что опять?

– Васиного папу кирпичом приложили.

– И?

– А в нас кинули ледяное яйцо.

– И?

– А потом нас замели милиционеры.

– Вы из меня дурака делаете?

– Петр Сер…

Он нас перебил:

– Завтра родителей в школу.

– И моих тоже? – пошутил Чижик.

– А я и так здесь! Отдуваюсь, как говорится, не отходя от кассы. А ну, марш на урок!

В коридоре нам встретился опоздавший Крыса и сообщил, что дядя Юра жив, но в коме. Но главное – на ВДНХ будет выставка, а значит, мы сможем разжиться заграничными сувенирами.


- ВЫСТАВКА -


Ирка отказалась сразу.

– У меня, в отличие от вас, еще осталось человеческое достоинство.

Ну окей, будешь завидовать нам, когда мы придем в школу с модными пакетиками!

Мы доехали до ВДНХ и простояли час в очереди на выставку «Оборудование для нефтедобычи». Наконец нас пустили внутрь и мы окунулись в заграницу.

– Значит так: разбиваемся на группы Норд и Ост, – распорядился Крыса.

Мы подчинились – он знал, как делать дела.

Мы с Крысой пошли шакалить по периметру, а Леха с Чижиком выступили в центр. Нашей задачей было следить за позициями конкурентов и успеть туда, где раздают ручки, пакеты и так далее.

Так! Началось движение! Мы с Крысой, как две раненые антилопы, ломанулись к одному из стендов. Раздают пакеты! Мы протиснулись сквозь толпу, взяли по пакетику, запихнули добычу в брюки и пошли на второй заход. Получив по второму пакету, и чуть не раздавленные толпой, мы с видом победителей отправились за Лехой и Чижиком.

Леха встретил нас гордой усмешкой, а Чижик был грустен. Оказывается, они отхватили по фирменному карандашу, но Чижик свой выронил, его оттеснила толпа и он остался ни с чем.

– Держи! – Крыса протянул ему пакет.

– Мне? – не поверил счастью Чижик.

– ****Женский половой орган****! – с завистью огрызнулся Леха.

Мы побродили по выставке еще полчаса, но больше ничего не урвали и собрались домой.

У выхода мимо нас прошел Иркин отец. Мне показалось, что он заметил нас, но почему-то сделал вид, что не заметил. Я окликнул его.

– А, приветик! Много контрактов заключили? – дядя Валя, как обычно, юморил, но был как-то скован и у него бегали глаза.

Уже на улице Леха предложил Крысе обмен: карандаш на пакет, плюс Крыса получает мороженое. Они ударили по рукам, но денег на мороженое у Лехи не оказалось, и Крыса всю дорогу канючил, что получилось как-то нечестно. Леха же ухмылялся и говорил, что договор – дело святое, а мороженое он купит в следующий раз.


- МВИ -


По приезду домой все куда-то рассеялись, и я пошел к Ирке один. Я подарил ей пакет, и мы сели пить чай.

– Ир, мы сегодня видели твоего папу на выставке. Странный он какой-то...

– Да уж, – ответила она озабоченно, – его как подменили. Наверное, переживает за дядю Юру.

– Ну они же с детства дружили, понятное дело.

– Ну да. Знаешь, Ром, после того, как мы похоронили маму, он вообще ведет себя странно. Улыбается, но как-то искусственно. А я, что я могу?

Она отвернулась к стене.

Иркина мама погибла несколько лет назад. Ее сбила машина, а водителя так и не нашли.

Ирка повернулась ко мне.

– Умеешь хранить тайну?

– Конечно!

– Подожди.

Она принесла из отцовской комнаты шкатулку и вытащила из нее золотой кулон в форме чайки с тремя буквами, выгравированными на крыле: МВИ – Мария, Валентин, Ирина.

– Вот, Ромик, пришел человек и убил чайку, – выдавила из себя Ирка.

– Это же твой кулон!

– Нет, это мамин! – она потянула цепочку на шее и достала такой же кулон. – Видишь, на моей чайке буквы на правом крыле, а на маминой на левом.

– И в чем здесь тайна?

– В том, что мы с мамой эти кулоны не снимали, а когда ее нашли на дороге, кулона на ней не было.

– А откуда он взялся в шкатулке у дяди Вали?

– Не знаю, я только сегодня нашла. Обычно шкатулка в серванте стоит, а тут смотрю – она на папиной тумбочке. Я открываю, а там мамин кулон.

– Да уж, мистика!

– Но ты никому, ладно? – Ирка коснулась теплой ладонью моей руки, и меня словно долбануло током.

Я покраснел как рак.

– Ромик, ты что?

– Жарко тут у тебя. Пойду погуляю.

– Ну иди! – Ирка была расстроена, но в ее глазах промелькнул огонек насмешки.


- ДОМА -


Я гулял целый час, лишь бы не возвращаться домой. Мой отец пил каждый день, и приходил он обычно не в духе, устраивая нам с мамой концерты игры на нервах.

Мама даже придумала систему оповещения: если кактус стоит на подоконнике справа, то отца дома нет, если посередине, то он дома, но особо не буянит, а если слева, то он в гневе и мне лучше еще погулять.

Иногда отец задерживался допоздна, бухая то с коллегами по работе, то с разношерстными городскими приятелями, среди которых были известный бард Валерий П., несостоявшийся космонавт Аркадий В. и даже маргинал дядя Толя.

В такие вечера я, как щенок, забивался под одеяло и с замиранием ждал, когда на этаже остановится лифт. Отец открывал дверь своим ключом, потом начинались хождения по квартире, и я прислушивался к его шагам, интонациям. Он колобродил полночи: курил, хлопал дверями, гремел посудой, ругался.

Но самое-самое жуткое, что отец оскорблял маму. В такие моменты у меня внутри все взрывалось и я готов был ударить его. И чем старше я становился, тем сложнее мне было сдержаться.

Однажды он швырнул в маму свои очки и попал ей в лицо. Я, как был, в трусах, подскочил к нему с занесенным для удара кулаком, но мама взмолилась: «Рома, не надо!» А отец только усмехнулся: «Вот, вырастил гаденыша».

Когда отец напивался до чертиков и становился невменяем, мама хватала меня за руку и мы бежали из дома. Звонки в милицию заканчивались равнодушными отговорками: «Побои есть? Труп есть? Нет? Тогда сами разбирайтесь».

Я часто спрашивал себя, почему Ирке достался такой классный отец, а мне нет. В чем таком я провинился, что он терроризирует нас с мамой? Может, мне стать отличником, как Ирка?

О разводе не могло быть и речи. Идти нам с мамой было некуда, да и она все равно отца не бросит – куда он без нас?

В тот вечер кактус стоял посередине. Может, обойдется без скандала.


- РОДИТЕЛЬСКОЕ СОБРАНИЕ -


На очередном родительском собрании Изольда вывела нас с Лехой к доске и предложила обсудить ситуацию.

– Какую ситуацию? – спросил Леха с вызовом.

– То, как вы проводите свободное время!

– А как мы его проводим? – спросил я, сделав невинное лицо.

– Так, что за вами с кирпичами бегают разные уголовники.

– Так у них и спрашивайте! – возмутился Леха.

– Мы спросим! Мы спросим! Кто разбил окно во Дворце пионеров?

– А мы-то откуда знаем?! – воскликнул Леха с такой неподдельной искренностью, что во взгляде Изольды промелькнуло сомнение.

Но она быстро собралась и возразила обидно, но справедливо.

– Вот за другими детьми с кирпичами не бегают.

Из зала посыпались реплики:

– С этого все и начинается!

– Им давно пора в спецшколу!

– И наши дети с ними учатся!

Громче всех возмущался отец отличницы Светы Синицыной. В молодости он озвучивал негодяев в «Союзмультфильме», но был уволен за аморалку и с тех пор где-то подкручивался, что-то кому-то доставал, а заодно вымещал злобу на бедной Светке, лупя ее ремнем за любые оценки, кроме пятерок. В общем, вошел в роль, а выйти не смог.

– Большинство старшеклассников знает, что вы, вот вы двое, все шкоды и устраиваете, – прогремел он театральным басом и сверкнул глазами с такой ненавистью, словно мы с Лехой сожгли его дом и увели в рабство его семью.

– А меньшинство младшеклассников? – ухмыльнулся Леха.

– Что меньшинство младшеклассников?

– Они тоже знают, что мы все шкоды и устраиваем? – пояснил Леха с издевкой.

На секунду актер так растерялся, что мы с Лехой едва удержались, чтобы не заржать.

– Вот! – воскликнула Изольда, – лучшая иллюстрация к портретам Комарова и Монина. Прямо фильм снимай под названием «Виниться не буду, а буду хамить».

– И я о том же! – поддакнул ей отец Светы. – Хоть кол на голове теши, а им все смешочки! И наши дети с ними учатся!

Он вдруг раздухарился, вскочил со стула, весь затрясся и заорал:

– Гнать! Гнать таких к чертовой матери!

Его пегая грива аж летала по плечам, когда он грозил нам пухлым красным пальцем.

Тут случилось неожиданное. Иркин отец поднялся, подошел к нам и обратился к родителям:

– А где вы были, когда этот уголовник бежал за ребятами? Если виновны, то пусть ответят, а нет, то нечего и сыр-бор разводить.

Светкин отец возразил:

– А почему это вы за них заступаетесь?

– А кто еще за них заступится? – ответил ему дядя Валя. – Налетели на парней. Прокураторы!

Я думал, тут начнется, но в классе повисла тишина.

– Пойдемте, ребята, – сказал нам дядя Валя, и мы вышли коридор.

– Может, к Юре сходим в больницу? – предложил он, и мы с Лехой кивнули.

Когда мы проходили мимо турников, Леха отстал от нас, примкнув к компании старших ребят.

А я, как всегда, полез не в свое дело и, не думая о последствиях, спросил:

– Дядя Валя, а откуда у вас кулон тети Маши?

Иркин отец посерел на глазах.

– Роман, это не имеет значения. Машу уже не вернуть.

В его голосе звучала такая безнадега, что я аж удивился. Действительно, другой человек. И от него сильно разило алкоголем.

Дядя Валя остановился, я тоже.

– Ладно, Роман, я пойду.

– А как же дядя Юра?

– В другой раз.

Я посмотрел ему вслед. Он чем-то напомнил мне Данилу – высокий, сутулый, бредущий куда-то.

И все-таки, откуда у него кулон?


- КОНКУРС -


Изольда вошла в класс с какой-то важной женщиной.

– Знакомьтесь, ребята, это Маргарита Ефремовна из гороно.

– Здравствуйте, Маргарита Ефремовна! – познакомились мы хором, поражаясь ее исполинской груди, которая могла бы вскормить не только всех младенцев СССР, но и половину стран Варшавского договора.

– Ребята, у Маргариты Ефремовны есть для вас важное сообщение! – объявила Изольда.

– Дорогие ученики! – торжественно начала Маргарита Ефремовна. – Мы проводим конкурс на лучшее сочинение о том, как Советский Союз борется за мир во всем мире, а США, наоборот, разжигают гонку вооружений. Кто хочет принять участие?

В классе поднялись две руки: отличниц Ирки и Светки. Изольда удивленно вскинула брови.

– И все? Разве вы не комсомольцы?

Ирка повернулась ко мне.

– Ромик, давай с нами!

Я дернулся, чтобы поднять руку, но Леха, сидящий у меня за спиной, долбанул мне по стулу.

– Монин, ты же все время пишешь Крыловой стишки? Зачем таланту пропадать? – сказала Изольда не то с издевкой, не то желая меня подбодрить.

Мы с Иркой были готовы провалиться сквозь землю. Ирка застыла на месте, словно обращенная в камень Медузой Горгоной, и у нее покраснела даже шея.

– Монин, ну! – не унималась Изольда.

– Конечно, Изольда Васильевна!

***

– «Конечно, Изольда Васильевна», – травил меня Леха, когда мы шли из школы.

– Леха, а может, я сам хочу?

– Чего ты хочешь?

– Написать сочинение. Может, мне грамоту дадут, – привел я слабый, но все-таки аргумент, – да и вообще прикольно.

– Прикольно будет, когда все гороно будет уссываться над твоими каракулями.

Мой почерк действительно был как у курицы лапой, но что-то меня задело.

– Спорим, что мое сочинение будет лучшим!

– А спорим!

– На что?

– На желание!

– Идет!!

***

Когда я пришел домой, то сразу же сел за письменный стол. Я хотел доказать Лехе, да и всем, что я тоже чего-то стою.

Вот тетрадка и ручка. Мне никто не мешает. Но, как на зло, слова не шли в голову.

Мне нравилось сочинять стишки об Изольде и наших одноклассниках, но сейчас нужно было сочинить на заказ, и у меня отключился мозг. Вот еще и пакет лежит из коварной Америки – фирменный, прочный, а на Крысином видаке мы без конца пересматривали американские фильмы.

Я подошел к окну и увидел, как Ирка с отцом сели в «копейку» и куда-то поехали.

– Интересно, куда это они? – подумал я, почему-то вспомнив про внезапно найденный кулон Иркиной мамы и странное поведение ее отца.

Ко мне зашел Леха.

– Здоров, Достоевский! Пойдем в качалку.


- В СЛЕЗАХ, КАК БАБА -


Я вернулся домой часов в девять. Рассерженный отец ходил по кухне кругами и курил. Как обычно, началось:

– Где шлялся?

– У Иры был.

– Знаю я, где ты был. Опять по стройке лазил?

– Нет, мы говорили с дядей Валей о геологии.

Отец рассвирепел.

– Знаю я этого чистоплюя. Все порядочного из себя строит. Ничего, скоро все всплывет.

– Что всплывет-то?

– Видел я его тогда! Как он от гаражей шел. Весь в слезах, как баба.

– В тот вечер, когда дядю Юру звезданули?

Отец ничего не ответил и, прикурив от сигареты еще одну, вышел на балкон.

Я не хотел с ним дальше разговаривать и спустился к Ирке. Дверь долго не открывали. Наконец она приоткрылась на цепочке и показалось недовольное лицо Иркиной бабки:

– Здравствуйте, а Ира дома?

– Здравствуй, Роман. Они с папой уехали.

– Куда?! Надолго?

– Я не знаю. Взяли и уехали, – и захлопнула дверь.

У нас же контрольная по алгебре на носу! Да и сочинение о коварной Америке нужно сдать! Я позвонил снова.

– А когда Ира вернется? У нас же контрольная скоро!

– Когда надо, тогда и вернется.

И как хлопнет дверью!

Не веря в происходящее, я сначала зашел к Чижику, а потом мы вместе поднялись к Лехе.

– Пацаны, что происходит? – спросил я, рассказав ребятам, что Ирка взяла и уехала.

Леха и Чижик были в таком же замешательстве.

– Как, вообще, можно свалить и к друзьям не зайти? – сказал с раздражением Леха.

– И, главное, почему? – подхватил Чижик.

Меня подмывало рассказать им о кулоне Иркиной мамы и словах моего отца, но я сдержался и прикинулся шлангом, надеясь, что они не почувствуют, что я от них что-то скрываю.


- НОВЕНЬКАЯ -


Прошло несколько недель. От Ирки вестей не было. Изольда сообщила нам, что Крыловы переехали в Прибалтику. Я хранил молчание и терзался мыслями об Ирке, но сделать ничего не мог.

А еще у нас появилась новенькая: Аня Высоцкая. Ее мама вышла замуж за директора ювелирного салона «Рубин», и они переехали из Ленинграда. Чтобы разбавить нашу шайку, Чижика от меня отсадили, и его место за партой заняла Аня.

На первой же перемене Крыса решил приобщить Аню к подмосковной культуре.

– Высоцкая, сыграем в сифака?

Аня, выросшая на Невском среди атлантов и кариатид, с интересом спросила.

– Это вроде «Что? Где? Когда?»

– Лучше! – воскликнул Крыса, с нетерпением потирая ладошки.

Он метнулся к умывальнику, достал половую тряпку, намочил ее, немного отжал и внезапно швырнул в изумленную Аню.

– Ты – сифак!

Бедная Аня смотрела неверящими глазами то на мокрую блузку, то на мерзкую тряпку, которую она все-таки поймала, но, увы, поздно.

Я забрал тряпку и метнул ее прямо в счастливую рожу Крысы.

– Ты сифак!

Крыса взвизгнул, вытер ладонью фейс и, выпучив от удивления глаза, указал мне на окно.

– Моня, смотри!

Только я повернул голову, как получил тряпкой по шее.

– Моня – сифак, ха-ха-ха!!

В общем, мы с Аней быстро сдружились, и я с замиранием сердца наблюдал, как наш замечательный город преподносит утонченной девушке из Ленинграда все новые потрясения.

Аня была умна, красива и очень самостоятельна. Она ни перед кем не лебезила, но в то же время не строила из себя принцессу. Учеба давалась ей легко, и она сама предлагала нам остаться после уроков или пойти к ней домой, чтобы вместе делать домашку.

Аня словно появилась, чтобы заменить Ирку, и, наверное, поэтому Леха и Чижик сразу ее невзлюбили, а мою с ней дружбу восприняли как предательство.

И вот еще одна вещь: Аня написала сочинение о коварной Америке за один вечер, а я мучился-мучился и сдал какую-то бурду. Из трех сочинений – моего, Светкиного и Аниного – выбрали сочинение Ани и зачитали его перед всем классом. Ее сочинение действительно было лучшим. Даже Ирка бы так не написала.

– Ребята! Вы все должны равняться на Аню! Вот как нужно! – объявила Изольда.

Это и стало последней каплей.


- ЭХ, ЛЕХА! -


Во дворе школы нас с Аней поджидали Леха и Чижик.

– Друзей на бабу променял? – прошипел Леха.

– Сам ты баба.

– Ага, а почему ты мой портфель не носишь?

Аня забрала у меня свой портфель.

– Леша, так лучше? – спросила она.

– Будет лучше, когда ты вернешься к себе в Урюпинск, а Моня вернется к своим друзьям.

– Я, кстати, из Ленинграда, – уточнила Аня.

Леха ее как будто не слышал.

– Ты Высоцкая? Значит жидовка?

В Лехину рожу сначала полетел мой портфель, а потом мы схлестнулись, каждый за свое: Леха за обиду, а я за Аню, к которой уже испытывал чувства большие, чем просто дружба.

Я впаял Лехе маваши в плечо, но он был плотный, как мешок с картошкой, и у меня чуть не отнялась нога. Леха засадил мне с правой в живот, потом с левой в челюсть. Я хорошо его знал и был готов к продолжению банкета, но из окна учительской показалось лицо Изольды.

– А ну-ка брейк! Леша!!

Леха отскочил, но жаждал крови.

– Помнишь наш спор на желание? – тяжело дыша, спросил он.

– Ну помню, – выдавил я.

– Так вот, желание такое: сейчас ты идешь с нами, а об этой... – Леха презрительно посмотрел на Аню, – ты забываешь и никогда с ней больше не общаешься.

– Леха, ты охренел? Это вообще против правил!

– Я тебе говорил, что твое сочинение будет говном? Сам спорил, сам и отвечай!

Я бы потерял в лицо в любом случае, но спор есть спор.

– Аня, я должен идти.

– Иди, иди, – спокойно ответила Аня и гордо зашагала прочь.

Но ее тихий голос ударил меня больнее, чем Лехин кулак. В этом «иди, иди» звучала нотка разочарования. И это касалось всего нашего трио.

– Пошел ты на ****МУЖСКОЙ ПОЛОВОЙ ОРГАН****, козел! – я был готов убить Леху, а он нагло улыбнулся и ответил без всякой злобы:

– Сам козел!

Он толкнул Чижика, и они свалили.

А я осознал, что из друзей у меня осталась только Ирка. Которая переехала в Прибалтику.


- ПЕРЕСАДКИ -


На следующий день Аня пересела за другую парту. А я, не желая сидеть перед Лехой, занял место напротив Изольды. Та удивилась, но промолчала.

На перемене Чижик не знал, куда себя деть. Он хотел дружить и со мной, и с Лехой, но мы с Лехой были в контрах, и Чижик, желая нас помирить, терся то рядом с ним, то рядом со мной.

– Чижик, ты пацан или сраный Фигаро? – не выдержал Леха его перемещений.

– Лех, может, помиритесь с Моней? – не унимался Чижик.

– Да пошел он! – жестко ответил Леха.

– Сам ты пошел! – крикнул я на весь класс.

Так мы и стали жить. Аня вела себя ровно и вежливо, но от нашей дружбы не осталось и следа. Чижик метался между мной и Лехой. Ну а Леха делал вид, что я как бы не существую, и я платил ему той же монетой.

Каждый был по-своему прав, но в итоге мы все проиграли.

С другой стороны, я подтянул учебу, и даже Аня бросала завистливые взгляды, когда меня хвалили учителя. А Изольда написала у меня в дневнике «Молодец!» рядом с пятеркой по литературе. Это был первый случай, когда кто-то из учителей написал у меня в дневнике что-то хорошее.

От Ирки вестей не было, дядя Юра лежал в коме, Крыса, как обычно, мутил схемы, а я стал как бы сам по себе, превратившись в ботаника и подружившись с книгами, которых у меня дома было в достатке.

– Были друзья и сплыли, – думал я, перечитывая «Великого Гэтсби», которого, как и меня, все предали.


- АНЧАР -


Я был уже в кровати, когда отец, не попав в замок с первого раза, все-таки открыл дверь. Вместо обычных проклятий и брюзжания я услышал, как чьи-то когти цокают по полу, и потом раздалось звонкое «Гав!»

Я выбежал из комнаты. Рядом с отцом вился коричневый длинноухий щенок с белой грудкой!

– Папа, это мне?

– Тебе-тебе! Кому же еще?! – радостно ответил отец.

Я схватил щенка, прижал его к груди и зажмурился от счастья. Он не вырывался, а старательно вылизывал мне лицо и весело сопел.

Вот он, мой друг!

– Папа, а как мы его назовем?

– Анчар! У него папа Андер, а мама – Чара!

– Анчарушка! Мой милый! Папа, а можно я с ним погуляю?

– Можно, но только на поводке, чтоб не убежал!

Так у меня появился Анчар! Уж он-то, в отличие от некоторых, будет мне настоящим другом!

– Чистокровный английский спаниель! – объявил отец. – Отдал за него полное собрание Стейнбека.

Теперь после школы я не слонялся по улицам, а бежал домой, чтобы услышать радостный лай, почесать длинные уши и, главное, ощутить, что меня любят не за что-то, а просто так.

Папа принес с работы книгу по дрессировке, и я научил Анчара командам «сидеть», «лежать», «ко мне», «фу» и «апорт». Мы даже устроили для мамы представление: Анчар в бумажном колпаке с помпончиком из елочной игрушки выполнял мои команды под песню Высоцкого «Диалог у телевизора». Маме так понравилось, что она сказала: «Если не поступишь в институт, то после армии тебя ждет работа в цирке!»

Но больше всего мы с Анчаром любили гулять. Каждый день мы часами лазили по карьерам и стройкам, а когда уставали, возвращались домой. Я кормил Анчара и садился за уроки, слушая, как он мирно сопит на диване.

Так шли дни и недели. Но постепенно, волна за волной, я все больше скучал по нашей компании, и даже Анчарушка, который был в сто раз лучше подлеца Лехи, не мог мне его заменить. Не говоря уже об Ирке. Где она? Как она?


- НА ВОСЕМЬ ЛЕТ -


Как-то январским вечером мы с Анчаром гуляли на Марининых прудах и встретили тетю Лену, мать Гоши и Данилы. Я хотел помочь ей с сумками, но она отказалась.

– Ромочка, я сама, сама.

– Теть Лен, мне не трудно. А вы Анчара поведите.

– Ну ладно, милый, пойдем.

Тетя Лена взяла меня за рукав, чтобы не поскользнуться, и мы пошли.

Вдруг она вздохнула, остановилась, закачала головой и сказала не мне, а в пустоту:

– Посадили моего-то Даню. На восемь лет.

– Как? Уже и суд был? – удивился я.

– Да, на все про все час ушел. Мотив, говорят, имелся. Это раз. И отпечатки на том кирпиче Данины. Вот так вот.

– А Данила признался?

– Ну да, признался. Если б не признался, его бы в камеру к опущенным посадили. Так ему следователь и сказал. Да ты его знаешь. Он вас с Лешей допрашивал.

У подъезда нас ждал муж тети Лены – дядя Толя – маленький, щуплый, в телогрейке, испачканной краской, и в облезлой кроличьей шапке.

– Ну что, шалава, – осклабился он, – все ублюдку своему хавку тащишь? Водки купила?

– Иди, Ромочка, иди, – отослала меня тетя Лена от греха подальше.

***

Итак, Данилу посадили. Мне его не было жалко, мне было жалко тетю Лену.

И тут меня поразила мысль: «А что, если Данила здесь ни при чем? Ведь отец говорил, что он видел дядю Валю, Иркиного отца, идущего в тот вечер от гаражей? И второй кулон, кулон Иркиной мамы – откуда он взялся в его шкатулке?»

Я хотел избавиться от этих мыслей, но они лезли мне в голову и роились там, как пчелы.

Допустим, Иркин отец действительно приложил дядю Юру кирпичом, но в чем тогда мотив? В детективах Чейза преступник всегда вычислялся по мотиву.

Ну ладно, допустим, мотив был, и, допустим, дядя Валя преступник. И что из этого следует? Только то, что Ирка, которая до сих пор оплакивает маму, лишится еще и отца. К тому же дядя Валя – единственный взрослый, который говорит со мной на равных и всегда готов помочь.

Но, с другой стороны, ведь неправильно, если невиновный Данила сидит в тюрьме и его мама льет слезы день и ночь. Пусть даже Данила – подонок, а дядя Валя – настоящий человек.

Кто для меня важнее: Данила и его мама или Ирка и ее папа? Ответ очевиден, но как бы я ни поступил, я все равно буду неправ. Пусть тогда мои догадки будут моим крестом, как иногда называет меня мама.


- БРАТЬЯ КИРСАНОВЫ -


Эти двое наводили страх на весь город. Близнецы, маленького росточка, с колючими глазами, с финкой в кармане, никого не боящиеся, никого не ставящие в авторитет. Им было лет по двадцать, но было ясно, что их уже никто и ничто не исправит.

Как и у всех прирожденных подонков, их карьера началась рано. Еще в первом классе близнецы развлекались, связывая проволокой кошек и бросая их в костер. Но кошек им стало мало, и они перешли на людей. Когда им было по одиннадцать, они подкараулили и оглушили пьяного мужика, связали его проволокой, а потом, ради забавы, отрезали ему ухо. Сначала Кирсановых отправили на экспертизу в психушку, но врач не нашел никаких отклонений, кроме патологического садизма, и в их делах появилось по штампу: «дееспособен», после чего близнецов передали на «исправление» в колонию для малолетних.

Вернувшись с малолетки, они сразу же сели за изнасилование. Но адвокат постарался, близнецам скостили срок, и уже три месяца как эти двое были на свободе.

Через неделю после их возвращения на карьерах нашли убитую шестиклассницу. Ее хоронили в закрытом гробу, потому что лицо было изрезано ножом.

Пошли слухи о маньяке. Родители не выпускали детей гулять, а после уроков у дверей школы стояла целая рота бабушек, встречающих своих внуков.

Потом в больницу с переломами попала влюбленная парочка из соседней школы. Когда менты попытались узнать, в чем дело, те со ужасом отказались писать заявление и клятвенно заверили, что они сами поскользнулись и скатились с лестницы.

Лехин отец, знакомый с родителями парня, строго-настрого запретил нам с Лехой гулять по вечерам.

– Это Кирсановы? – задал Леха риторический вопрос.

– Они. Ради прикола столкнули ребят с лестницы. Потом наведались в обе семьи и пообещали всех вырезать, если будет заява. Только молчок! Поняли?

– Поняли, – ответили мы с Лехой.

– А как же милиция? – наивно спросил я.

– А что милиция? Без заявы и свидетелей дела не будет.

Когда я узнал, что милиция ничего не может сделать, то почему-то вспомнил, как раз в год из своих нор вылезают бравые мужики в беретах и тельняшках, берут водку и едут купаться в московских фонтанах. Потом они возвращаются, пристают к прохожим, поют песни о мужской дружбе и вспоминают на всю улицу боевые заслуги.

– Вот интересно, – сказал я Лехе, когда его отец уехал вечером по делам, а мы пошли гулять. – Почему никто из этих героев не прибьет Кирсановых?

– Моня, ты наивен как ребенок.

– Сам ты ребенок!

– Может, я и ребенок, но не наивный. По крайней мере, я знаю, что одно дело выполнять приказ, а совсем другое – самому себе испортить жизнь, чтобы Кирсановы еще кого-то не порезали.

Незадолго до отъезда Ирки и дяди Вали я как-то встретил его на железнодорожной станции. Мы шли домой, ели пирожки с мясом, и я поделился с ним своими мыслями. Дядя Валя усмехнулся.

– Роман, ты знаешь, что такое менталитет?

– Да, это система ценностей.

– Если ты, не дай бог, попадешь в беду, то помни, что менталитет большинства выражается двумя поговорками: «Моя хата с краю» и «Своя рубашка ближе к телу». Мало кто рыпнется, если это не касается его самого. А тех, кто рыпается, ломают и уничтожают.

– Почему? Ведь эти люди – соль земли!

– Потому что испуганным скотом управлять проще. Ты знаешь, почему пограничники используют овчарок, а, скажем, не болонок?

– Ну, конечно! Нарушители границы умрут со смеху, когда болонка будет на них тявкать.

– Тут дело в породе. У Кирсановых дед и отец всю жизнь провели в тюрьме. У них порода такая.

– Ну а если бы, скажем, вы их воспитывали?

– Я не знаю, но скажу точно: и лучший повар не исправит гнилое мясо.

– Но они же люди, ведь их можно как-то вразумить.

– Есть люди хуже гадюк. Селекция может быть и отрицательной. Это касается и народа.

– В смысле?

– Если целенаправленно выжигать неравнодушных, мыслящих и способных на поступок, то останется то, что осталось.

– Это вы о нашем народе? – возмутился я.

– А братья Кирсановы разве инопланетяне? И разве инопланетяне сидят сейчас по норкам и боятся прибить этих гадов?

– Ну, не знаю.

Дядя Валя вытер руки бумажным пакетом, положил его в портфель и остановился.

– Роман, я отношусь к тебе как к равному, но ты еще молод, а некоторым вещам могут научить только прожитые годы. В школе вам никогда не расскажут о главном: все беды человечества идут не из-за кучки подонков, а из-за покорного большинства, которое этих подонков терпит. Корень зла заключается не в первородном грехе, а в том, что моя хата с краю и своя рубашка ближе к телу.

***

Но предупреждения Лехиного отца и разговор с дядей Валей влетели мне в одно ухо и вылетели из другого. После размолвки с Лехой я, как обычно, гулял допоздна, но не с ребятами, а с Анчаром.

Так было и в среду шестого февраля.


- СРЕДА. ШЕСТОЕ ФЕВРАЛЯ -


Это был обычный день.

Я пошел в школу, поболтал с Чижиком, вернулся домой и погулял с Анчаром.

На кухонном столе, как обычно, лежала записка: «Роман, борщ на плите. Целую, мама». Я налил борщ в тарелку, вылил его в унитаз, а потом отломил кусок черного хлеба и пообедал килькой в томатном соусе.

Потом я сел за уроки, но что-то щемило мне сердце. Это «что-то» было стыдом. Первый раз в жизни мне стало стыдно за то, что я вылил этот проклятый борщ. Пусть он мне надоел, но его же приготовила моя мама и каждый день она писала мне записку с теплым «Целую».

Тут я вспомнил, что скоро у мамы день рождения, и решил загладить чувство вины, а заодно сделать ей королевский подарок – букет из камышей. Быстро собравшись, мы с Анчаром тронулись в путь.

Камыши растут за карьерами на болотах в часе ходьбы, но по сугробам мы шли туда целых два. Бедный Анчар так измотался, что по дороге домой мне пришлось нести его под мышкой. Другой рукой я прижимал к плечу огромную пушистую охапку и чихал из-за ворсинок, щекотавших мне нос.

Метрах в ста от дома я так выдохся, что решил закопать букет в сугроб и вернуться за ним после того, как вручу Анчара родителям.

Когда букет был закопан, a Анчар взят на руки, я увидел Аню, узнав ее по смешной вязаной шапочке. Она стояла у подъезда Второй Башни и кого-то ждала.

Рядом с домом фонари не работали, но на первых этажах горел свет, и я залюбовался ее точеной фигурой. Мне было приятно, что такая красавица когда-то со мной дружила.

Анчар стал вырываться, и я опустил его на землю. Он суетился, скулил и нюхал воздух. Я присел на корточки, чтобы успокоить его.

Вдруг на всю улицу раздался крик: «Ааааа!!»

Подняв голову, я увидел, как двое парней тащат Аню за угол Второй Башни, в нашу качалку. Забыв об Анчаре, я рванул туда.

Дверь в качалку была заперта, но изнутри доносились чьи-то голоса и смешки.

Через несколько секунд я был у Лехи на четвертом этаже.

– Дай мне ключ от качалки! Там Аня! Ее туда затащили!

Леха, конечно, зловредный гаденыш, но далеко не дурак. Увидев меня, он понял, что дела плохи.

– Кто затащил?! Кастет брать?

– Два мужика. Может, Кирсановы. Звони ментам и ее отцу в салон! А я за ней!

Добежав до качалки, я вставил ключ в замок, аккуратно повернул его и потянул на себя массивную металлическую дверь. Пытаясь понять, что происходит, я засунул голову в проем.

Основной свет был выключен, но в дальнем углу над нашими самодельными станками и скамейками горела лампочка.

На скамейке один из Кирсановых сдирал колготки с царапающейся Ани. Аня пыталась кричать, но ладонь в сизых наколках зажимала ей рот. Кирсанов при этом... гоготал.

Я тихо вошел в качалку и поднял стальной гриф от штанги.

Анчар, увязавшийся за мной, залаял, и Кирсанов аж подпрыгнул на месте.

– Ты кто, ****ГУЛЯЩАЯ ЖЕНЩИНА****? – заорал он. Он испугался!

Я никогда не был таким смелым, как Леха, и, заметив братьев на улице, прятался от них в подъезде. Но тот ужас, который я увидел в глазах Ани, ее беспомощное положение и кирсановский смех что-то во мне перемкнули. Я даже не подумал, где сейчас его брат.

Перехватив гриф как копье, я замахнулся, но бросить не успел. Кто-то позади сказал: «Хоба!» – и меня выключили, как телевизор.

Я очнулся на цементном полу, лежа на боку со связанными за спиной руками. Моя голова раскалывалась на тысячи частей, и что-то теплое капало мне на лицо. Я дернулся, чтобы подняться, но в глазах у меня потемнело, а позади раздался Анин стон. Пошевелив пальцами, я ощутил ее пальцы – ледяные и влажные.

Я повернул голову и посмотрел вверх. Мои глаза были в слезах и в чем-то липком, и мне пришлось поморгать, чтобы лучше видеть. Над мной стоял один из близнецов и держал Анчара за шкирку. По груди Анчара стекала кровь, и он едва трепыхался, словно икая.

– А сейчас будет самое интересное, – сказал Кирсанов, который стоял надо мной.

Второй сидел на скамейке и щелкал складным ножом. Четко произнося слова, чтобы мы с Аней услышали, он заявил:

– Я вот думаю, с кого начать?

Его брат швырнул Анчара в сторону и предложил:

– Давай сначала ****САМКУ СОБАКИ****, потом этого.

– Не, нужно шоу. Давай порежем ему морду, а эта пусть смотрит.

– Ну как хочешь. Только не гони.

Кирсанов перестал щелкать ножом, сел на нас сверху и с выражением прочитал считалочку, касаясь острием то моей, то Аниной головы:

Раз, два, три, четыре, пять,
Вышел зайчик погулять.
Пиф-паф! Ой-ой-ой!
Умирает зайчик мой.

На «мой» его нож остановился на Ане.

– Ну что, бикса, ты первая, – объявил он.

– А-а-а, ребята, пожалуйста, не надо... – Аня не могла уже кричать и пищала как котенок. – Ребята, пожалуйста, не надо.

– Как это не надо? – ответил Кирсанов с удивлением и шлепнул ее по лицу.

«Ну вот и все, – подумал я. – Конец нам с Аней».

На улице посигналила машина.

– ****ГУЛЯЩАЯ ЖЕНЩИНА****! – встрепенулся его брат. – А ты дверь-то закрыл?

– Взгляни, а?

– Ща, – ответил тот и пошел проверить.

Но дверь не захлопнулась, а, наоборот, лязгнула, растворилась, и оттуда раздался короткий стон «ыыыы». Затем, как в замедленной съемке, чья-то тень накрыла второго Кирсанова, оторвала его от нас и швырнула, точно куклу, о стену. Тень метнулась за ним, и я услышал такой же стон, как две секунды назад.

Началась беготня, и у моего лица нарисовались знакомые луноходы.

– Моня, ты жив? – донеслось сверху, словно из космоса.

Я повернул голову. Над нами стояли Леха, Анин отчим и незнакомый лысый мужик, который расправился со вторым и, вероятно, с первым Кирсановым.

Мужик сел на корточки и стал разматывать проволоку за нашими спинами. Нас поставили на ноги. Анин отчим, Ефим Петрович, даже не пытался помочь – он словно застыл, прислонившись к стене и беспомощно моргая.

– Так, ты, – обратился к Лехе товарищ Ефима Петровича, – подожди за дверью.

Мужик включил фонарик, осмотрел качалку, потом приволок от двери первого Кирсанова и положил его рядом с братом. Взяв Аню на руки, он махнул мне головой: «Идем!»

Когда я переступил порог, у меня за спиной что-то лязгнуло. Я вздрогнул и сделал шаг назад. Оттаявший Ефим Петрович стоял над трупами близнецов, рыча, как дикий зверь, сжимая тот самый гриф от штанги.

– Эй, пацан, ты где? – позвал меня лысый мужик.


- ГДЕ Я БЫЛ С ШЕСТИ ДО СЕМИ -


Мы вышли из качалки, и я увидел милицейский уазик, припаркованный на тротуаре, а рядом со ступеньками – Леху и двух мужчин в штатском, точно не из милиции. Лысый мужик сказал им спокойным голосом:

– Ждите Ефима, – и направился в подъезд Второй Башни.

Мы поднялись по лестнице в квартиру Высоцких на третьем этаже, мужик отнес Аню в комнату, а я пошел смывать кровь в ванную. Помимо крови Анчара, у меня была и своя – из ссадины на затылке.

Хлопнула дверь.

– Вот же ****МНОГО САМОК СОБАКИ***! – услышал я голос Ефима Петровича. – Ни одна ****ГУЛЯЩАЯ ЖЕНЩИНА**** не вылезла. Гнилые скоты!

Он вошел в ванную, весь заляпанный кровью и какими-то ошметками. Встав под душ прямо в одежде, он закрыл шторку и стал раздеваться.

– Ни один, ни один не вылез, – все причитал он, а потом добавил. – Спасибо еще жена к матери уехала.

Когда я, как мог, отмылся, то пошел на кухню, где, как ни в чем не бывало, пил чай с бутербродами товарищ Ефима Петровича. В дверь позвонили, он открыл, и они с Лехой сели за стол.

– Ах, хороша колбаска! – причмокнул мужик. – Угощайтесь!

Меня чуть не вырвало, а Леха проглотил бутерброд как удав.

– Тогда кури! – мужик протянул мне пачку «Мальборо» и щелкнул зажигалкой.

У меня тряслись руки, и огонек послушно следовал за сигаретой, пока я не прикурил.

Наконец появился Ефим Петрович: весь злой, распаренный и в белом махровом халате.

Его товарищ заговорил с нами холодным, не терпящим возражений тоном.

– Как зовут?

– Алексей.

– Роман.

– Значит так. Сейчас семь вечера. Где вы были с шести до семи?

– Я сидел дома, – промямлил Леха.

– А я… – замялся я, не зная, что ответить.

– А ты был у Алексея. Сегодня ничего не случилось, все ясно.

– А как же те… в подвале? – выдавил Леха.

– Где ты был с шести до семи?

– Дома.

– Остальное не ваше дело. И чтобы никто из вас даже не пискнул о том, что вы видели.

Мужик достал листок бумаги и написал на нем телефон.

– Если кто-то полезет с вопросами, включая ментов, звоните мне.

Ефим Петрович уже пришел в себя и добавил, пытаясь звучать так же твердо, как его товарищ.

– Ребята, сантименты потом. Сейчас идите домой, а завтра в школу.

За дверями квартиры Леха поднял тяжелый пакет, прислоненный к стене.

– Ром... здесь Анчар.


- НАХОДКА -


Я прижал пакет к груди, и мы пошли к лестнице. На втором этаже Леха остановился.

– Че такое?

Он нагнулся и поднял что-то с пола.

– Монь, смотри, как у Ирки.

Я увидел в его пальцах золотой кулон в форме чайки, точно как у Ирки и ее мамы, только в глазу у чайки сверкал камешек.

– Лех, куда денем Анчара?

– Может, отнесем на карьеры?

– Давай.

Мы вышли из дома и окунулись в ледяную мглу. Порывы ветра хлестали по щекам колючим снегом, и нашим единственным ориентиром был свет в окнах хрущевки рядом с карьерами.

Леха поднял какую-то корягу и разломал ее ногой, чтобы сделать мне посох, а пакет с Анчаром он понес сам. Я плелся за Лехой, и меня морозило изнутри.

Необратимость смерти была невыносима.

Никакие деньги, или врачи, или фокусники, или ученые, или слезы, или слова, в общем, никто и ничто уже не сможет вернуть мне Анчара. Я словно столкнулся со стеной, которую невозможно разрушить. Возле нее можно только плакать, а когда слез уже не осталось, ты встаешь на ноги и идешь своей дорогой, пока смерть снова не заберет того, кого ты любишь, и не воздвигнет перед тобой еще одну стену.

Так может, лучше вообще никого не любить и сделать так, чтобы тебя не любили? Тогда и плакать никто не будет! Но разве жизнь имеет смысл без друзей, собак, родителей и первого поцелуя?

– Моня, курить будешь? – донесся до меня Лехин голос.

– Нет.

Мы добрались до насыпи, и я стал рыть сугроб руками. Еще днем Анчар носился здесь с веткой в зубах, а сейчас...

А сейчас я нащупал твердую, как лед, землю и, не в силах заглянуть в пакет, забросал его снегом.


- ПРОЧНАЯ КРАСНАЯ НИТЬ -


Перед тем как зайти домой, я выкопал из сугроба камыши и, позвонив в дверь, закрыл ими лицо.

– Мама, с днем рождения! – протянул я ей букет, пройдя мимо.

Мама охнула. Я не обернулся, а сбросил окровавленную куртку прямо на пол в прихожей и пошел в свою комнату. Мама с отцом последовали за мной.

– Рома, что случилось? – на маме не было лица.

– Мамочка, ты не волнуйся. Анчар убежал, а я побежал за ним, поскользнулся и навернулся. Прямо башкой о бордюр.

– О бордюр?! – мама была готова потерять сознание.

– В смысле, о дерево.

– Я звоню в скорую.

– Мама, не надо скорой. Там только ссадина!

– Дай посмотрю. Тебя не тошнит?

– Да. Вернее, нет.

– А почему вся куртка в крови? – спросил отец.

– Я вытирал ею ссадину.

Отец внимательно посмотрел на меня и сказал маме:

– Не трогай его. Иди. Дай нам поговорить.

Мама нехотя вышла из комнаты.

– Сын, помощь нужна?

– Папа, нет, все уже сделано.

– Ладно, сынок, отдыхай. А ты где Анчара потерял?

– У Китайской стены, – так мы называли длинный-предлинный дом рядом со школой.

– Пойду поищу его, – сказал отец, наматывая на шею шарф.

Я хотел возразить «не надо!», но, просипев «не», осекся – пусть у отца останется надежда.

– Что «не»? – спросил он.

– Не забудь взять поводок.

Скоро с улицы раздалось протяжное:

– Анча-а-а-ар!

***

Когда мы вышли от Ефима Петровича, у меня были мокрые волосы, а шапку я где-то потерял и всю дорогу на карьеры и обратно шел с непокрытой головой.

Ночью у меня начался жар. Я метался по кровати, и мама с папой суетились рядом, то успокаивая меня, то промокая мне голову влажным полотенцем.

Под утро я отрубился и, как наяву, увидел сон:

Ирка, Аня, Леха, Чижик и Анчар стояли на берегу реки. Капал теплый дождик и светило солнце. Везде были разлиты благость и мир. И все они, мои друзья, стали постепенно исчезать. Я хотел подбежать к ним, но не мог сдвинуться с места, а они становились все прозрачнее и прозрачнее. И тут я увидел, что связан с каждым из них прочной красной нитью, за которую я мог потянуть и все вернуть. Но чем сильнее я тянул, тем быстрее они растворялись в солнце и дожде, пока не осталось ничего, кроме меня и уносимых рекой красных нитей.

А потом не стало и меня.


- ТРЕТЬЯ ЧАЙКА -


Братьев Кирсановых собачники нашли там же, на карьерах. По слухам, менты быстро закрыли дело, списав все на поножовщину между близнецами, хотя их обезображенные трупы опознали только по наколкам.

Вот говорят: когда человек умирает – это трагедия. Я, конечно, не спец в философии, но весь наш город вздохнул с облегчением, когда мы узнали, что эти двое никого больше не изнасилуют и не порежут. Думаю, трагедия – это когда хорошего человека кирпичом по башке или когда невиновного бросают за решетку.

Я неделю провалялся в постели и почему-то воспринял все происшедшее со мной как наказание за то, что я молчал, в то время как Данила сидел в тюрьме. Данила, конечно, та еще сволочь, но все познается в сравнении, а в сравнении с братьями Кирсановыми он был вполне приличным человеком.

За это время меня навестили и Леха, и Чижик, и Крыса, и Ефим Петрович. Только Аня не пришла – на следующий же день после случившегося они с мамой уехали в Ленинград, прокляв и наш город, и ювелира Ефима Петровича, который их сюда притащил.

С Лехой отношения наладились, словно никакого конфликта и не было. Я попросил его оставить мне кулон с чайкой, который мы нашли на лестнице, чтобы я мог использовать его для расследования, и, когда ко мне заглянул Ефим Петрович, я завел разговор, начав издалека.

– Ефим Петрович, а вот ситуация с этими подонками…

– Роман, помнишь, что тебе сказали? В тот вечер ты был у Алексея, и эта тема закрыта навсегда.

– А ваш товарищ, он кто?

– Какой товарищ? – Ефим Петрович многозначительно на меня посмотрел, и я понял, что в эти палестины лучше не соваться.

– Ефим Петрович, вы, кстати, не знаете, чей это кулон?

– О, нашелся! Я его для Анечки сделал.

– А почему именно чайка?

– Ну, это, вообще, смешная история. Ты же в курсе, что я человек в городе новый и мало кого тут знаю. Так вот, приходит ко мне в салон какой-то пацан и показывает золотой кулон в форме чайки. Я его послал, а он божится, что это кулон его покойной мамы, что дома есть нечего и сестры голодают, а морда у него хитрая-хитрая, но, думаю, с другой стороны, ладно, может, он и не врет. Только я выставил кулон на продажу, один мой ювелир и говорит, что, мол, знает он эту вещицу. Он сам ее изготовил лет десять назад, и у него остался телефон владельца. Я позвонил владельцу кулона – забирайте, говорю, свою вещь. Он тут же примчался. Все спрашивал, где я взял кулон. Я рассказал ему, как выглядел тот хмырь с хитрой рожей. Он побледнел, дал мне четвертак и ушел.

– А как его звали? – спросил я, уже зная ответ.

– Валентин Крылов. Геолог. Длинный такой. Да он в твоем доме живет.

– Хм, интересно, – ответил я, надеясь, что мое сердце не вылетит из груди от волнения.

– Ну так вот, а чайка эта никак у меня из головы не выходит. Я и попросил того мастера, чтобы он сделал в подарок для Анечки такой же кулон, но с глазом из фианита.

– А вы помните, какого числа вы позвонили Крылову?

– Точно не скажу, но дело было осенью.

– Можете узнать по бумагам?

– Легко! А зачем тебе?

– Да есть у меня одна теория… Ефим Петрович, а вы передайте Ане кулон, мы его на лестнице нашли.

Он весь съежился и ответил:

– Рома, ты оставь его себе. Моя жена меня ненавидит, и я уже ничего Анечке не передам. А ты знай, что ты мне теперь как сын, если бы не ты, то… я бы себе не простил.

Он собрался уходить, но я остановил его и показал фотку нашего класса.

– Ефим Петрович, здесь есть этот парень?

– Да, такую рожу трудно забыть – ответил он, указывая пальцем на лыбящегося Крысу.

На следующий день я зашел в салон к Ефиму Петровичу и он сообщил мне:

– Мы поставили кулон на продажу двадцатого сентября.

Именно в тот день Гоша пульнул в нас ледяным яйцом, а дядя Юра получил кирпичом по голове.


- ЕГО ЛЮБИМЫЙ СЫН -


В субботу утром отец собрался за пивом, но я остановил его.

– Папа, мне нужно с тобой поговорить!

– Давай вечером.

– Вечером не пойдет, мы должны поговорить прямо сейчас. – в моем голосе слышалась нетипичная твердость. Я еще никогда так с отцом не разговаривал.

– Ну валяй.

– Помнишь, ты сказал мне, что в тот вечер, когда шибанули дядю Юру, ты видел, как Иркин отец шел от гаражей?

– Ромчик, тебе это надо?

– Да, надо! Помнишь, у него жену сбили?

– Ну.

– Так вот, на ней был кулон, и его не нашли, но в тот самый день, когда напали на дядю Юру, Иркин отец забрал этот кулон из ювелирки, а принес его туда Васька Крыса, сын дяди Юры.

– Вот ты, блин, Шерлок Холмс!

– Так видел ты дядю Валю или нет?

Он видел, я понял это.

– Ром, тебе это нужно?

– Папа, нужно!

– Да, я видел его. Он шел от гаражей и рыдал. Мы с Толяном отдыхали в палисаднике, а он прошел мимо нас и даже не поздоровался.

– Спасибо, пап!

– Ром, не лезь! Это не твое дело!

– Спасибо, пап!

Я пошел к Крысе во Вторую Башню, но у подъезда столкнулся с Ефимом Петровичем, который неожиданно попросил меня поехать к нему в салон для разговора.

Рядом с салоном «Рубин», как на выставке, сверкали новые семерки-жигули. Ювелиры явно не бедствовали.

В кабинете Ефима Петровича нас ждал его товарищ, который расправился с Кирсановыми. Товарищ поднялся, пожал мне руку и начал ласковым голосом, но я почувствовал, что эта встреча не сулит мне ничего хорошего.

– Роман, ну ты как?

– Спасибо, все хорошо.

– Да, хорошо, но не всем.

– В смысле?

– Ты помнишь тех двоих?

Я вопросительно посмотрел на Ефима Петровича, но тот отвел глаза.

– Да, а что?

– Люди видели, как вы с Алексеем пошли на карьеры, а потом этих бедных парней там и нашли. Где, кстати, твоя куртка? Люди видели, что на ней была кровь.

Я побледнел, не ожидая такого подвоха, такого удара под дых.

– Но люди ведь иногда дают показания, а иногда нет, правда? – отметил он, смотря на меня пристальным взглядом, точно питон на кролика.

Я молчал, а он продолжил.

– Ты мне сейчас расскажешь от и до о том, что знаешь о ситуации с нападением на Юрия, отца твоего дружка. Утаишь что-нибудь, пойдешь за двойное убийство.

Я снова посмотрел на Ефима Петровича.

– Как же так?

– Роман, я все для тебя сделаю, как и обещал. А свои обещания я всегда держу, – заверил меня Ефим Петрович

– А что тогда происходит?

– Давай выйдем, – ответил он.

Мы вышли на улицу, и он встряхнул меня за плечи.

– Ты даже не понимаешь, куда мы вляпались. Расскажи ему все, а иначе... – он провел себе большим пальцем по горлу.

– А кто он такой, КГБ?

– Хуже.

Мы вернулись в кабинет, и я рассказал:

– Мы с Лехой хотели набить морду дурачку Гоше Птицыну, но поссорились с его братом. Вернее, мы яйцом засветили ему в рожу.

– Кому в рожу? Каким яйцом? Ты можешь по-человечески рассказывать?

– Гоша швырнул в нас ледяным яйцом, а мы поднялись наверх и засветили этим яйцом в рожу его брату Даниле.

– Дальше.

– Дальше он за нами погнался, а дядя Юра остановил его. А потом мы узнали, что дядю Юру чуть не убили.

– И это все? Есть что-то, что ты следаку не рассказал? – спросил хуже-чем-КГБ.

– А что еще-то? – сделал я невинное лицо.

– А что с кулоном, за которым прибежал отец твоей подруги?

– Да его Вася Крыса стащил у Ирки, a Ефим Петрович взял его на продажу, ну и вернул обратно.

– И это все?

– А что еще-то? Я тут вообще ни при чем.

– И все случилось в тот же день, когда забрали кулон и чуть не убили Юрия?

– Ну вроде бы.

– Думаешь, это совпадение? Что у тебя там за теория была? – он дырявил меня взглядом.

Я покраснел и неуклюже соврал:

– Хотел удостовериться, что Крыса украл и продал кулон в то же день.

– А почему ты краснеешь?

– А чего вы со мной как с фашистом? Допрос устроили! Мне и так досталось, мою собаку убили. – У меня покатились слезы, и я был этому рад, так как мог тереть глаза и не смотреть на хуже-чем-КГБ.

– Ладно, а где сейчас этот Крыса?

– Дома, наверное.

– Нет его дома.

– Ну, гуляет где-то. Он мне, вообще, не друг, он все время у нас ворует.

– Ну, ладно, иди пока и молчок.

Я вышел из салона «Рубин» и направился к Крысе. Да, хороший у меня новый папа.

У Крысы дома толпилась милиция. По шикарной квартире Нефедовых как будто прошел торнадо: везде разбросаны вещи и бумаги, вазы разбиты, столы и стулья перевернуты, а диван выпотрошен.

Крысина мама вывела меня в коридор и спросила, где Вася. Я сказал, что не знаю. Она вздохнула:

– Утром был дома, потом ушел гулять, а я к Юре в больницу. Вернулась, а тут погром.

Из квартиры вышел мент и тоже поинтересовался, где я был утром.

– В салоне «Рубин».

– А что ты там делал? Кто-то может подтвердить?

– Позвоните Ефиму Петровичу.

– Кому?

– Директору салона. И передайте привет от Романа Ефимовича.

– А кто это? – поднял брови мент.

– Его любимый сын.


- НА КЛАДБИЩЕ -


У Первой Башни стояли Леха и Чижик.

– Моня, что происходит?

– В смысле?

– Сегодня к нам менты приходили. Даже к Иркиной бабке зашли!

– А зачем?

– Зачем-зачем! Крысу ищут!

– Он что, сам себе погром устроил?

– В смысле?

– Я только от него, там все вверх дном.

Они озадаченно смотрели на меня, а потом Леха уверенно заявил:

– Нет, это вряд ли.

На улице была такая мерзкая погода, что гулять нам совсем не хотелось, но и идти было не к кому: мой отец уже, наверняка, напился, а родители Чижика и Лехи не любили, когда мы ошивались у них дома. Денег на кино у нас не было, и поэтому мы решили пойти на кладбище.

Городское кладбище располагалось в километре от школы, но нужно было идти по сугробам и легче было сначала добраться по шоссе до поселка Белинского, зайдя заодно за длинными батонами с хрустящей корочкой. Отстояв очередь, мы купили и сожрали на троих горячий батон, а потом двинули на кладбище.

Поскольку семьи нашей троицы были в городе пришлыми, никто из родственников здесь похоронен не был. Это Иркины родители, а также дядя Юра и дядя Толя Птицын, с которым тогда бухал мой отец, жили здесь уже давно. Поэтому мы ходили на кладбище как на экскурсию.

В самых блатных местах – у входа – возвышались монументальные цыганские надгробия. Не знаю, за какие заслуги были воспеты в веках усопшие, ведь местные цыгане занимались, в основном, подделкой джинсов и продажей наркотиков, но Леха любил именно эту часть кладбища. Он ходил между полированными глыбами из черного гранита, чмокал губами и прикидывал, сколько глыбы стоили и какую взятку нужно было дать директору кладбища за такое блатное место.

В очередной раз услышав Лехино восхищение, мы прошли дальше – к могилам простых смертных: участников войны, рабочих, инженеров, учителей, бухгалтеров и прочих, кто не заслужил гранитных монументов за свои земные дела.

Стыдно сказать, но даже в таком месте мы могли над чем-то приколоться и поржать, хотя, если мимо нас проходили взрослые, мы тут же делали скорбные, сосредоточенные лица, а потом смотрели друг на друга и давились со смеху, особенно над Чижиком, который уж больно переигрывал.

Мне нравилось смотреть на фотографии на крестах и надгробиях, считать, сколько человек прожил, и представлять, кем он был и как умер.

Чижик дернул меня за рукав.

– Смотри!

К нам спиной, похожий на синий шар, сидел, съежившись, Крыса. Это был точно он – мы узнали его по фирменному пуховику, который достал ему отец.

– Давай напугаем? – предложил Леха.

– Можно я? – попросил Чижик.

Он подкрался к Крысе и с криком «Хенде хох» хлопнул его по плечам. От неожиданности Крыса взвился в воздух и упал спиной на могильную плиту, чуть не снеся ее.

– Ты че? Ты че? – в его глазах застыл животный страх.

Мы трое покатились со смеху.

– Обосрался, гаденыш?! – воскликнул Леха.

Бедный Крыса, едва не получивший одновременно инфаркт и перелом позвоночника, поднялся, отряхнулся и заглянул за наши спины.

– Вы одни тут?

Леха согнул указательный палец и поддел Крысу за подбородок.

– Саечка за испуг.

Крыса хлопал глазами, а Леха отвесил ему еще одну саечку.

– За что?

– За невежество, ха-ха! Надо говорить за саечку «спасибо!»

– А, ну ладно, – ответил Крыса в прострации.

Ему явно было не до саечек.

Мой взгляд упал на надгробие: «Векшин Афанасий Кузьмич». Я перевел взгляд на деревянный крест справа, и мое сердце бешено забилось: «Крылова Мария Афанасьевна». Это же Иркина мама! Под крестом тети Маши лежали две свежие гвоздики.

– Смотрите! Это же могила Иркиной мамы! – воскликнул я.
Крыса гордо заявил:

– Да, это я нашел! А у вас хлебушка не осталось? Сижу здесь, не емши, уже с утра!

– А ты знаешь, что у тебя дома погром? Тебя и менты, и непонятно кто ищет, – сообщил я.

– Знаю-знаю! Поэтому и шкерюсь. Я их у дома срисовал и сюда побёг.

– Кого их? – спросил я жестко.

– Ну как, деловых! Они с отцом работали.

– И почему же ты «побёг»? – передразнил его Леха.

– Интуиция! – поднял вверх палец Крыса.

«Интуиция» – я хотел его о чем-то спросить, но забыл, уж больно меня поразила фотография Иркиной мамы: прямо вылитая Ирка. И тут я вспомнил!

– Крыса, а откуда эти гвоздики? Ты принес?

– Да нет, они здесь уже утром лежали и натоптано было, когда я пришел.

Что-то прояснилось у меня в голове, и я решил допросить Крысу, пока тот еще тепленький. Я раз пять прочитал «Момент истины» Богомолова и знал, что нужно ковать железо, пока горячо. Я отвел Крысу на соседнюю могилу, усадил на лавочку и навис над ним.

– Колись, гад, где взял кулон тети Маши?

– Моня, ты че? – испуганно ответил Крыса.

– Колись или отметелим тебя и отнесем к деловым. Запоешь у них, как птичка.

– Монь, Монь, ты че! Мы ж друзья!

– Где кулон взял? Соврешь, тебе хана.

Крыса был тем еще хмырем, но у него действительно имелась животная чуйка, чтобы понять: игры закончились.

С непривычки ему было трудно говорить правду, но он все же признался:

– Нашел у отца в гараже.

– А как он оказался у него в гараже?

– Ну может, на улице нашел?

– Ты совсем дурак?

– Ну не знаю я, откуда! Я взял с полки фотку папиного класса, а за ней кулончик. Я его и прибрал. А отец ничего не заметил.

– Когда это было?

– Ну когда-когда, я помню, что ли? Летом еще!

– И ты ждал до сентября, чтобы его сбагрить.

– Ну говорю же! Я все смекал: заметит отец или нет. Он не заметил.

Крыса внимательно смотрел на меня, словно хотел прочитать мои мысли.

– Моня, ты меня не сдашь?

– Ты сам себя уже сдал, дебил!

Я подошел к Лехе с Чижиком.

– Пойдем, пацаны!

Чижик спросил:

– А с этим что?

Крыса стоял весь несчастный и всеми брошенный. Мне было наплевать, а Леха вдруг подошел к нему и что-то сказал на ухо. Крыса закивал, заулыбался и попытался обнять Леху, но тот дал ему по рукам и зашагал в нашу сторону.

– Ты чего ему сказал? – спросил Чижик.

– Ничего, – равнодушно ответил Леха. – Деньги есть? Может, еще батончик заточим?

Мы ушли, а Крыса так и остался у могилы тети Маши.


- ДЕДУКЦИЯ -


Дома мама устроила мне допрос, знаю ли я, где Крыса. Приходила не только милиция, но и Крысина мама, вся в слезах. Я ответил, что ничего не знаю, и пошел перечитывать «Момент истины», ибо я уже не знал, кому верить, и вообще, мне нужно было подумать и понять, куда я вляпался.

Итак, кто-то хотел убить дядю Юру. Зачем? Он мутил с деловыми, с людьми уровня Ефима Петровича и его коллеги, хуже-чем-КГБ, а возможно, с кем-то повыше, но он был там своим, и если бы свои захотели его убрать, то он бы уже покоился на городском кладбище или на болотах, но точно не в коме.

Если же виновен Данила, который сидит, то почему деловые так возбудились, узнав про кулон Иркиной мамы? У них все менты в кармане, и они могли вытрясти из Данилы душу, хоть убить его, но, получается, Данила просто не знал что-то важное.

С другой стороны, если он невиновен, то почему сидит? Может, его посадили для виду, а настоящий преступник гуляет на свободе и кулон каким-то образом помог бы на него выйти? Возможно. Но зачем они разгромили квартиру Крысы? Что они там искали? Может быть, ответ на вопрос: почему напали на дядю Юру? Или деньги? Или документы?

У меня стала пухнуть голова.

Голова распухла больше, когда появились еще две неизвестные.

Первая неизвестная: знают ли деловые, что кулон, который принес Ефиму Петровичу Крыса, принадлежал Иркиной маме? Ювелир, который изготовил кулон, мог знать, для кого он, а мог и не знать, а если знает, то мог рассказать об этом, а мог и не рассказать.

Вторая неизвестная: знают ли деловые, что вечером двадцатого сентября, когда долбанули дядю Юру, Иркин папа шел в слезах от гаражей? Его точно видели дядя Толя и мой отец. Моего отца никто не допрашивал, но менты обошли квартиры в обеих Башнях, чтобы собрать показания. Может, Иркиного папу никто и не видел, так как мой отец возвращался из Москвы поздно, а значит, они с дядей Толей пили в палисаднике перед домом, когда уже стемнело.

А может, все дело в том, что двадцатого сентября Иркин отец помчался за кулоном жены и на дядю Юру напали в тот самый вечер!

Все сошлось, и меня обдало холодной волной: дядя Юра где-то достает кулон тети Маши, но почему-то хранит его в гараже и не отдает Иркиному отцу, а тот, узнав, что кулон приволок в ювелирку пацан, похожий на Крысу, идет в гараж дяди Юры на разборку. Там они ссорятся, дядя Валя фигачит дядю Юру кирпичом, а потом скрывается «где-то в Прибалтике»!

Сходится, да не совсем: ну не мог Иркин отец ударить кого-то кирпичом, а тем более сбежать, когда задержали невиновного. Я никогда не замечал в дяде Вале ни трусости, ни склонности к насилию! Но, с другой стороны, чужая душа – потемки, и чего не сделаешь ради мести, в порыве гнева или чтобы дочь не осталась сиротой.

Мне был ясен мотив Данилы, и он, конечно, тот еще кадр, а мотив дяди Вали был не ясен, и я не мог себе представить, чтобы он решился на преступление. Но в детективах так всегда и бывает – настоящий убийца как бы ни при чем, на него даже не подумаешь, а на подставленном дурачке, типа Данилы, сходятся все улики.

Я решил прогуляться, чтобы проветрить мозги.

На лестничной клетке лицом к окну стояла какая-то бабушка. Я сказал «Здрасьте!» и прошагал мимо.

– Ромик! – услышал я тихий и сладкий голос.

– Ирка!


- КОНСПИРАЦИЯ -


Ирка бросилась в мои объятия.

– Ромик, Ромик мой, как же я скучала!

– И я, и я, Ирочка! – вторил я Ирке, не веря происходящему и горячим губам, которые уже целовали мне лицо и шею.

– Мой, мой, мой!

Сверху хлопнули дверью и чиркнули спичкой.

– Ромик, пойдем! – Ирка схватила меня за руку и потащила вниз по лестнице.

Мы вышли из дома, зашли за котельную, и я увидел припаркованную «копейку» Иркиного отца. Мы сели в машину и поехали в поселок Белинского.

– Роман, приедем, я тебе все расскажу, – сказал мне дядя Валя, маневрируя среди ухабов.

Наконец мы доехали до частного дома на окраине поселка. Дядя Валя загнал машину в ворота, вышел на улицу и посмотрел по сторонам.

Мы с Иркой выползли из машины.

Это, конечно, была Ирка, но одета она была совершенно нетипично. Вместо фирменной куртки, колготок, сапожек и беличьей шапки – какой-то потрепанный тулупчик, колючий шерстяной платок, повязанный на груди крестом, черные с ворсинками рейтузы и валенки. Да еще и галоши!

Ирка смотрела на меня с пониманием.

– Что поделаешь? Конспирация.

Я полез к ней целоваться, но она меня оттолкнула – дядя Валя уже был рядом, гремя цепью возле собачьей будки. Из будки вылетела здоровенная немецкая овчарка и чуть не сбила меня с ног. Ирка схватила ее за ошейник.

– Рекс, тихо! Свои!

– Кусается? – задал я идиотский вопрос.

Мы вошли в дом, и дядя Валя попросил Ирку оставить нас для мужского разговора.


- МОМЕНТ НЕПОЛНОЙ, НО ИСТИНЫ -


– Роман, – начал Иркин отец, смотря на меня добрыми, грустными глазами. – Я не хотел тебя впутывать. Я и сам всего не знаю.

– Дядя Валя, вы знаете, как я вас уважаю. Просто скажите, это вы ударили дядю Юру кирпичом? Я никому не скажу.

– Конечно же, нет! Хотя он и заслужил.

– Дядя Юра заслужил?

– Роман, слушай. – он закурил «Приму», хотя никогда не курил и носил сигареты исключительно для стрелков.

– Дядя Валя, а можно мне тоже?

Он на секунду задумался и дал мне пачку.

Мы оба курили, и я ждал, когда он продолжит.

– Ты помнишь, что Машу, Иришкину маму, сбила машина?

– Конечно! Гада так и не нашли.

– Когда я узнал об этом, ее тело уже было в морге. – дядя Валя сделал паузу, борясь со спазмом в горле. – Среди ее вещей не оказалось кулона. Я думал, его прибрали милиционеры, но среди них был один мой знакомый, который божился, что кулона не было. Я каждый месяц обходил все ювелирки и комиссионки, пытаясь найти Машин кулон, и представь себе мои чувства, когда мне позвонили из «Рубина». Я сорвался из дома, и когда переговорил с Ефимом, то понял, что в салон кулон принес Вася, сын Юры. Такой же, кстати, жук, как его отец! Мне Ириша много об этом Васе рассказывала, – дядя Валя через силу улыбнулся. – Что-то вспомнилось, как мы играли с коллегами в дурака и в колоде не хватило двух карт, после чего меня стали в шутку звать шулером.

Он продолжил:

– Так вот, я пошел к Юре в гараж, чтобы узнать, где его сын взял кулон. По дороге я припомнил, что после Машиной гибели механик, у которого мы с Юрой чинимся, недоумевал, почему Юра купил себе другой жигуль, причем один в один с тем, что у него был. Тогда я не придал этому значения, а сейчас все сложилось.

– То есть дядя Юра сбил вашу жену и скрылся?

– Слушай дальше. Ты, конечно, не знаешь, но Юра любил Машу еще со школы. Но выбрала она меня. Юра уважал Машин выбор и, нужно отдать ему должное, никогда не пытался испортить нам жизнь, хотя и мог. Ты знаешь, какие у него связи?

– Догадываюсь.

– Нет, не догадываешься. Там менты, партийцы и деловые в одном флаконе. Итак, я прихожу к нему в гараж и показываю Машин кулон. Он не стал юлить и все мне рассказал: в тот вечер была метель, фонари не горели и Маша переходила улицу не на перекрестке. Она умерла сразу, это и врачи подтвердили. – дядя Валя закурил еще одну «Приму». – Так вот, Юра струсил и скрылся, как он говорит, даже не зная, кого сбил.

– А где же он взял кулон?

– Сказал, что кулон намотался на дворники.

– Как-то не верится.

– Мне тоже, Ром, не верилось. Но бывают моменты, когда человек говорит тебе чистую правду и ты знаешь, чувствуешь, что так оно и было, хотя все кажется совершенно невероятным.

– И что вы сделали, когда он вам все рассказал?

– Я простил его.

– То есть?

– Я простил его. A что еще я мог сделать? Стать убийцей? Или пойти в милицию и лишить Ваську отца? Да и в милиции у Юры все схвачено.

Я сидел с открытым ртом. Все настолько просто и логично, но все равно не верится.

– Кто же тогда хотел убить дядю Юру?

– Этого я не знаю. Но точно знаю одно: люди, связанные с Юрой, очень опасны. Мы поэтому и затеяли с Иришкой весь этот маскарад, чтобы предупредить тебя.

Гора, только что свалившаяся с моих плеч, уверенно водрузилась на место.

– Предупредить меня?

– Юра связан с очень серьезными людьми. Когда посадили Данилу, я был уверен, что это он приложил Юру кирпичом, и надеялся, что, если Юра выйдет из комы, то он расскажет, как все было. Но сегодня мне позвонила моя теща, которая живет сейчас в нашей квартире, и сообщила, что к ней приходила милиция, а с ней какие-то странные люди. Я навел справки через того милиционера... без имен, ладно?.. и он мне сказал, что милиционеров взяли для показухи деловые и что меня ищут. А утром ей звонил тот самый ювелир, который сделал нам оба кулона – он ее старинный друг – и сказал, что Ефим и его, хм, куратор сначала допросили о кулоне его, а потом и тебя и что ты вышел из кабинета Ефима белый как полотно.

– Все-таки хорошо иметь связи, – ответил я, желая перевести тему. Мне не хотелось выглядеть в глазах дяди Вали трусишкой.

– Роман, мы живем в этом городе больше ста лет, и он весь принадлежал нашей семье. Ваш Дворец пионеров был раньше Домом инвалидов и построил его мой дед. Я недавно проходил мимо, а там какие-то уроды откололи от стены лепнину с нашим фамильным гербом.

Я вспомнил, как мы воровали сверчков для Иркиного покойного хамелеона, густо покраснел и очень надеялся, что дядя Валя этого не заметит.

Он вскинул в отчаянии руки:

– Вот я все понимаю! Но зачем лепнину-то откалывать? Кому она мешала?

– Ну, дураков много, – промямлил я, отведя глаза и как будто оглядывая комнату.

– Да, даже слишком. Слава богу, что ты не такой!

– Да, я не такой! – ответил я уверенно, потерев на автомате ухо.

Дядя Валя продолжил:

– Я не хочу здесь больше жить. Я отказываюсь быть сакральным животным, которое приносят в жертву утопическим идеям и всему этому идиотизму. Я бы уже давно остался за границей, но без Иришки я никуда. Все уже было на мази, когда эта ситуация случилась.

Я никогда не слышал от дяди Вали ничего подобного. Даже не мог предположить в нем такого белогвардейца.

У меня кружилась голова от сегодняшней субботы, крепкой «Примы» и, особенно, от Иркиных поцелуев. Повзрослев от опасности и уважения к себе, что я не сдал гадам дядю Валю, я, как равный, как мужик, без спроса тоже закурил вторую.

Дядя Валя снова вздохнул.

– Я подрядил своего человека из милиции проверить, нет ли деловых поблизости, и когда мне сообщили, что вокруг дома и на лестнице все чисто, я решил поехать к тебе. Но Иришка вцепилась мне в руку и сказала, что я один никуда не поеду и у нее есть план. Я ей отказал, но она заявила: или она мне поможет, или я так и буду волочь ее на руке. Аргумент, что она спрятала ключи от машины, тоже помог. Она вырядилась как баба с обложки стихов Некрасова и сказала, что пошлет тебе ментальный сигнал.

– Какой?

– Ментальный! – выкрикнула Ирка из-за стены. – Сработало же! Вы, маловерные!

Она, уже наряженная по моде, выпорхнула из комнаты и села с нами за стол.


- БУДЬ ЧЕЛОВЕКОМ -


– Роман, ты мне как сын, – произнес дядя Валя уже пугающую меня фразу.

– Дядя Валя, – усмехнулся я с горечью, – меня один новый папа так подставил, что я уже опасаюсь новых отцов. Мой хотя бы и алкаш, но от него достается только маме и мне. Простите, конечно.

– Ром, я знаю Геннадия Борисовича. Мы публикуем учебники в его издательстве, и он единственный редактор, который разбирается в любой теме и до конца отдается работе. О его пьянстве тоже всем известно. Ириша рассказала мне о ваших, хм, разногласиях.

– Вы знаете, я уже готов ударить его.

– Знаю только, что это не выход. У тебя всегда будет выбор: стать животным или быть человеком. Будь человеком! Это трудно, и я не знаю почему, но мы должны быть людьми. Стать животным просто, быть человеком тяжело, но ты будь.

Он сунул мне в руки пухлый конверт:

– Открой!

Я открыл. Там лежал сантиметр трехрублевок. Все новые, как с печатного станка. Я даже и не знал, что бывают такие деньги.

– Роман, мы с Ирой сегодня уезжаем. Я хотел тебя предупредить, чтобы ты был осторожен, пока все не выяснится, а деньги возьми на всякий случай. Спрячь их подальше.

– Дядя Валя, а как же я?

– Ты вырастешь и поймешь, что ради своих детей ты пожертвуешь всем. Но мы не могли уехать, не предупредив тебя.

Я сидел за столом перед пачкой денег и меня тошнило от сигарет и всего происходящего. Аня уехала, Ирка уезжает, но зато появился третий папа, которому на меня наплевать так же, как и первым двум. Офигенный расклад, ничего не скажешь.

– Вот ключ от дома. Закрой, когда будешь уходить, – услышал я, как в тумане, голос Иркиного отца. – И вот еще вопрос: ты сможешь позаботиться о Рексе? Он хороший! Теща ведь к нам переехала. Я, в принципе, договорился с соседом, но Рексу с тобой будет лучше.

– Да, позабочусь, если он меня не съест, – ответил я, съежившись от нового приступа тошноты.

– Не съест, он тебя уже знает.

Ирка поцеловала меня в макушку и испарилась. За окнами хлопнули двери «копейки», машина завелась, и вот так, буднично, без слез, объятий и обещаний, мы с Иркой расстались уже, наверное, навсегда.

Я вышел во двор.

– Рексик, ко мне!

Рекс, лежащий рядом с будкой, нехотя встал, с достоинством подошел и сел рядом. Это собакочудище, которое при знакомстве меня чуть не растерзало, смотрело на меня так же беспомощно, как я на него.

– Да ну их всех! – сказал я Рексу, пристегивая поводок, и в сердцах забросил ключ куда-то в сад.


- ГУЛЯТЬ ТАК ГУЛЯТЬ! -


Когда мы с Рексом появились в дверях, отец воскликнул:

– Вот это я понимаю – собака! Где взял?

– Нашел на улице.

– С поводком и ошейником? – спросила мама.

– Мам, он ко мне сам привязался, а поводок и ошейник мне Ефим Петрович подарил.

То ли родители переволновались, то ли они скучали по Анчару, но больше допросов не было и Рекса приняли как родного.

Уже через несколько минут отец возился с ним на ковре и трепал за меховые уши. А мама сварила Рексу кашу и даже покрошила туда докторской колбасы!

И как-то неожиданно всех отпустило, все улыбались и никто никого в этот вечер не мучил.

***

Когда все улеглись, я пошел в туалет считать деньги. Триста рублей! Целое состояние!

Я вспомнил, что тайные миллионеры палятся, когда их траты не соответствуют официальным доходам. Поэтому я отложил себе трешку и спрятал пачку в шкафу между полотенцами.

«Уж я-то не попадусь!» – подумал я и лег спать.

***

– Роман, Роман, вставай! – у моей кровати стояли мама, папа и Рекс.

Посмотрев на маму, я подумал, что кто-то умер.

– Роман, откуда у тебя деньги?

У мамы в руках была пачка трешек, которую я недавно припрятал.

– Ты что, вор? Мне звонить в милицию?

– Мама, я не вор!

– Тогда где ты взял деньги?

– Я их нашел!

– Где?

– На улице.

Мама смотрела на меня с таким разочарованием, будто я развязал ядерную войну.

– Опять врешь?

– Я не вру. Я хотел их отдать, но забыл.

Рекс запрыгнул ко мне на кровать и смотрел на родителей честными глазами.

– Ну смотри, Роман! – продолжила мама. – Хочется тебе верить, но не могу.

– Ну и не надо! Я что типа главный злодей?

Папа взял у мамы пачку и стал считать купюры.

– И ты туда же? – спросила мама и вырвала у него пачку из рук.

– Просто интересно, сколько.

– А мне интересно, как Роман проживет месяц без мороженого.

– Мама, за что? Я же ничего не сделал!

– Он же ничего не сделал! – поддержал меня отец.

– Ага, у вас двоих скоро крылышки прорежутся. Один находит собак и деньги, другой пьет как рыба, и только я одна порчу вам жизнь.

Разговор был окончен, а деньги конфискованы.

Родители вышли из комнаты, и я решил проверить трешку, заныканную в кармане школьных брюк. На стуле рядом с брюками зеленел томик стихов Роберта Бернса, который подарила мне Ирка. Я открыл страницу наугад и прочитал первое, что увидел:

Я был то беден, то богат,
И смерть бежала по пятам,
Но вечный Сириус светился надо мной.

Как раз наступила полночь. Я выключил свет, открыл форточку и позвал Рекса, чтобы вместе посмотреть на Сириус. В небе не было не только Сириуса, но и самого неба. Черная ледяная мгла, как в закрытой морозилке.

Зато фонарь у гаражей светил ярко и бодро. И светил он мне и летом, и зимой с тем же постоянством, как Сириус Роберту Бернсу.

– Знаешь, Рекс, фиг с этими деньгами! – сказал я с облегчением и лег спать.


- БЛАГАЯ ВЕСТЬ -


В понедельник по дороге в школу Леха поделился новостью.

– Кстати, Крыса ночует у меня.

– А как же его мама?

– Я к ней зашел, сказал, чтобы она не волновалась.

– Так он до сих пор у тебя?

– А куда он денется? Сожрал полхолодильника. «Отощал я», говорит.

– Так он в школу пойдет?

– Нет, пока нет.

Но Леха оказался не прав. Во время урока по биологии дверь распахнулась и в класс влетел счастливый Крыса. Биологичка Вера Павловна аж выронила мелок от такой наглости.

– Нефедов, ты совсем совесть потерял?

– Вера Павловна! Мой папа очнулся!

Вера Павловна, которая была не в курсе, ответила:

– И что? Теперь ты будешь вламываться сюда каждое утро и приносить нам эту благую весть?

Я вмешался.

– Вера Павловна, дядя Юра был в коме!

– А, ну тогда ладно. Вася, садись!

Но Крыса не послушался и выбежал в коридор, а вслед за ним мы с Лехой и Чижиком.

Мы мчались в больницу как угорелые. К дяде Юре пустили одного Крысу, а мы трое приютились в садике, погрузив фирменные пакеты на заснеженную лавочку.

– Пацаны, смотрите! – указал на дверь Леха.

Из больницы вышел хуже-чем-КГБ. Мы прикинулись шлангами, типа мы его не заметили, но народу было немного и мы стояли на виду, как три тополя на Плющихе. Он подошел к нам сам, сияя от радости.

– Как дела, пионэры? – весело спросил он.

– Хорошо, а у вас? – ответил ему Леха.

– Еще лучше!

Тут проявился оппортунист Чижик:

– Извините, а у вас не будет закурить?

– Лови! – В нашу сторону полетела пачка «Мальборо». – Ну что, мир-дружба-жвачка?

– Форева! – блеснул английским Леха.

– Так, значит, все хорошо? – спросил я хуже-чем-КГБ, сверля его взглядом.

– Даже очень. Ну, счастливо! – он глянул на нас с насмешкой и зашагал к своей семерке цвета мокрого асфальта.

Чижик раздал нам по «Мальборо» и спросил:

– А что это за мужик?

– Да так, знакомый один. Жвачкой фарцует. С шести до семи, – ответил ему Леха.

– А!

– Бэ!

Ах, какой это был замечательный день! Дядя Юра пришел в себя, хуже-чем-КГБ доволен, и солнышко светит радостно. Оно пока не греет, но уже скоро побегут ручьи и наши девчонки, на полгода повзрослевшие и набравшиеся за зиму красоты, оттают как подснежники, сменят шерстяные рейтузы на колготки и будут расхаживать в мини-юбках как крали.

«Может, Ирка вернется и все будет как прежде?» – подумал я, и день стал еще светлей.


- ЕСЛИ БУДУ В КУРСЕ -


Через две недели выписали дядю Юру. Как только Крыса сообщил нам об этом, я взял Рекса и побежал к гаражам.

– А, Роман, привет! – крепко пожал мне руку дядя Юра.

– Дядя Юра, тут такая заваруха началась!

– Да уж, наслышан.

– А вы знаете, что дядя Валя уехал?

– Знаю. Кстати, ты не в курсе, где он сейчас?

– Нет, он как сквозь землю провалился. Нам Изольда сказала, что они с Ирой вроде бы в Прибалтике.

Дядя Юра усмехнулся.

– Ну, если будешь в курсе, скажи ему, чтобы возвращался. Здесь его никто не тронет.

– Если буду в курсе.

– А он тебе ничего не рассказывал? – спросил меня дядя Юра как бы про между прочим.

– О чем?

– Ну вообще.

– Да нет, я его последний раз на выставке видел.

– Ну ладно. Красивая у тебя собака. Отец купил?

– Да нет, я нашел его на улице.

– Эх, что за люди! Кто таких собак выбрасывает?

– Вот и я говорю – строят из себя порядочных, а потом лучшего друга на помойку.

– Да уж.

Потом я задал главный вопрос:

– Дядя Юра, так это Данила вас ударил?

– Я не знаю. Я вышел из гаража, а очнулся в больнице.

– Кстати, Данилу посадили на восемь лет.

– Да, я слышал. Если суд решил, что он виновен, то значит, так тому и быть.

– Но может, это не он?

– А кто тогда?

На этот вопрос у меня ответа не было.

– Роман, спасибо, что вы Ваську не бросили, когда мои коллеги, хм, переборщили.

– Дядя Юра, без базара. Я тогда пойду?

– Иди! И будут проблемы, да и вообще, ты обращайся.

Я побежал домой и позвонил в Иркину дверь.

– Здравствуйте!!

– Здравствуй, Роман, – Иркина бабка поглядывала на меня с опаской и как бы не замечала Рекса, который скулил и вилял хвостом.

– Вы не могли бы сообщить дяде Вале, что все хорошо?

– И это все?

– Скажите ему, что дядя Юра вышел из больницы и сказал ему возвращаться.

– До свидания, Роман.

Перед моим носом захлопнулась дверь.

Даже и не знаю, чем я насолил Иркиной бабке, но она всегда смотрела на меня как на вражину.


- УБЕРИ ЗВЕРЯ! -


Я позвонил в дверь к Чижику.

– Здоров! Че делаешь?

– Домашку. Можешь мне помочь с математикой? Я уже облезаю. Блин, ничего не понятно.

– Ну давай.

Тут Рекс зарычал и рванул поводок в сторону лестничной клетки.

– Рекс, ты чего? – спросил я с удивлением.

Рекс залаял и потянул поводок еще сильнее. Я побежал туда, куда он рвался, толкнул дверь и долбанул ею дядю Толю, который там зачем-то ошивался, словно подслушивал. Рекс бросился на него.

– Убери зверя! – заверещал Птицын-старший.

Я дернул поводок:

– Рекс, фу!

– Что же ты делаешь, фашист?! – заорал на меня дядя Толя.

– Простите, пожалуйста. Рекс хороший.

– Все вы хорошие, когда спите мордой к стенке.

Рекс был у меня всего несколько недель, но мы даже не стали покупать ему намордник – такой он был умный. А тут на тебе.

– Смотри у меня! – злобный алкаш сверкнул глазами и захромал вниз по лестнице.

Чижик дернул меня за куртку.

– Моня, ты бы купил Рексу намордник, а то он этого дебила сожрет.

– Ну и пусть. Одним гадом меньше! – выпалил я в сердцах. – Знаешь, как он с тетей Леной обращается?

– Ну, знаю.

– Ну и все тогда.

Однако намордник я все-таки купил. Рекс, конечно, умный, но и зубы у него острые.


- БЛИНЫ -


Я не заходил в качалку с того самого вечера. Во-первых, мне не хотелось вспоминать. Во-вторых, в суматохе забыли закрыть дверь, и кто-то стащил все гантели, блины, грифы и даже станки со скамейками.

Мы делили качалку с пэтэушниками Лысым и Серым, в некотором смысле, нашими учителями жизни. Леха, я и пэтэушники собрались на совет у входа в подвал.

– Ну что, ханурики! – начал Лысый, – что будем делать?

Серый предложил:

– Нужно пойти по качалкам и найти наши вещи. А как найдем, засунем гриф в жопу этим ****МУЖЧИНАМ НЕТРАДИЦИОННОЙ ОРИЕНТАЦИИ****.

– Ага, так тебя и пустили, – ответил ему Лысый.

– А что тогда делать?

– Может, будем здесь собак разводить? – предложил Серый. – Моня, у Рекса есть яйца?

– Да, все на месте, – усмехнулся я.

Леха спросил:

– А где мы будем качаться? Лето уже скоро. Я не хочу быть дохлеродом.

Я предложил:

– Может, попросим тетю Лену помочь нам?

– И как она поможет? Блины в авоське принесет? – осклабился Лысый.

– Ну, не знаю, – смутился я. – Она все-таки на заводе работает.

– А может, как обычно – через забор? – предложил Леха.

– Тогда без меня, – замахал я руками, вспомнив, как в прошлый раз мы едва унесли ноги от своры заводских собак.

– Моня, ты что, ссышь? – спросил с издевкой Лысый.

– Я не ссу, но больше через забор не полезу. Я лучше спрошу тетю Лену.

– Ты еще свою маму спроси! – не унимался Лысый.

– А причем здесь моя мама? Может, твою маму спросим?

– Ну, спроси, ха-ха! – мать Лысого торговала самогоном, и единственное, чем она могла помочь, – это налить мутной жижи.

– А что? Это идея! – встрепенулся Серый. – Лысый, давай обменяем блины на самогонку.

– Ну, в общем, почему бы и нет, – согласился Лысый. – А кто нам поможет?

– Я же говорю – тетя Лена, – настаивал я. – Она найдет нам алкаша на заводе, который вынесет блины.

– Главное, чтобы ее муженек все не вылакал! – пошутил Леха, и все мы заржали.

Переговоры я взял на себя. Тетю Лену можно было найти после смены в магазине рядом с Мариниными прудами. Туда мы Рексом и направились.

Я не видел ее больше двух месяцев, но вряд ли бы узнал, если бы не пальто, платочек, походка и авоськи. Тетя Лена сильно похудела и постарела. Если раньше она хотя бы выдавливала улыбку, общаясь с нами, то сейчас ее лицо напоминало высохшее яблоко. Когда я был в деревне, то однажды увидел старую лошадь, которую нещадно гоняли по колхозным делам. Глаза у тети Лены были такие же – полные безнадеги. Она словно тащила не авоськи, а все неудачи, которые обрушила на нее жизнь.

– Тетя Лена, давайте я помогу.

– Спасибо, Ромочка.

Мы шли домой, обходя лужи, и я не знал, как начать разговор.

– Тетя Лена, а как дела у Данилы?

– Сидит он, Ромочка. Пишет, что не он Юрия долбанул.

– А кто же тогда?

– Да не знает он. Выйду, говорит, пойду правду искать.

– Понятно.

Я перешел к делу.

– Тетя Лена, а у нас качалку обокрали.

Она молчала, и я продолжил:

– У вас нет на заводе знакомого, который вынес бы нам блины и грифы? У нас есть самогонка в обмен.

– Ромочка, что тебе сказать? Знаю одного человека, но как я в глаза потом буду смотреть его-то жене? Мой-то, Толя, совсем спился. А знаешь, каким он был?

– Каким? – спросил я с удивлением, предполагая, что дядя Толя так и родился – с синей рожей и стаканом в руке.

– А таким! Особенным! Он сам на мехмат МГУ поступил. Вокруг него девки так и вились.

Я кивнул, не веря своим ушам. Дядя Толя был таким же математиком, как Лысый искусствоведом.

Тетя Лена встрепенулась, отыскав хоть один повод для гордости.

– А потом попал он в ситуацию, вылетел из МГУ, потом армия и война где-то за границей. И все покатилось вниз у моего Толеньки. У него даже орден есть. Я бы тебе показала, да он давно уже его пропил. И себя он тоже пропил.

Я молчал, а тетя Лена вздохнула.

– А знаешь, какая я была? Эх! – Она повернулась, словно в танце с невидимым партнером, но выглядело это дико нелепо.

Я не знал, что сказать. Мне было жалко тетю Лену, и я даже уважал ее, но представить ее молодой было невозможно.

– Вот такие, Ромочка, дела.

Когда я сообщил Лехе, что с блинами облом, он заявил:

– Я так и знал, что ты облажаешься.

– Почему это?

– Ты слишком мягкий. Все ути-пути разводишь.

– Может, ты сам с ней поговоришь?

– Так ты же уже поговорил!


- В БОЛОТАХ ФЛОРИДЫ -


Я жил надеждой на возвращение Ирки. Воспоминания о ее поцелуе сводили меня с ума, и я представлял, что однажды за поцелуем последует секс. В нашем классе сексом еще никто не занимался, кроме Тани Костровой, которая, по слухам, трахалась с Лысым.

До того, как обокрали качалку, там был мужской клуб, где мы, глядя на фотку Шварценеггера, качались и слушали цветастые рассказы Лысого и Серого о том, как они стригли хайры у московских панков и как девушки панков вешались на шеи пэтэушников, ведь «бабы любят качков» – как всегда подчеркивал Лысый.

Но теперь качалка была пуста и после школы я часто не знал, чем себя занять. Случайно я вспомнил, как Изольда предложила мне написать сочинение о том, что Америка разжигает войну. Я как раз дочитал «Оцеола, вождь семинолов» и представил, как спасаю Ирку из пасти крокодила. Взяв чистую тетрадку, я написал название рассказа: «В болотах Флориды».

И тут меня прорвало! Тетрадь была исписана за пару дней, и я взял новую, которую тоже быстро заполнил.

В моем рассказе все было вперемешку – ковбои, индейцы, золотоискатели, крокодилы, даже Джей Гэтсби, который по сюжету был моим лучшим другом. Но когда я писал и перечитывал это месиво, то получал легкий толчок в грудь и испытывал невероятный кайф. Вот была пустая тетрадка, а теперь там живут мои герои и они, точно как я, влипают в разные истории и суют нос не в свое дело. В реальной жизни трудно кого-то заставить поступать, как ты хочешь. Но на странице я был творцом, и мои герои делали то, что хотел я. А может, они делали, что хотели, и я просто рассказывал об этом.

Если бы дядя Валя был рядом, то я показал бы ему мое сочинение, но его рядом не было. Рискуя быть осмеянным отцом, я принес обе тетрадки и попросил, чтобы отец прочитал. Он все-таки был редактором! И, как сказал мне дядя Валя, совсем не последним.

– Ромчик, это что?

– Да так, написал. Можешь посмотреть?

– Давай!

Отец ушел в свою комнату, и я начал прислушиваться, будет ли он смеяться в смешных местах. И он смеялся!

– Ну ты даешь! – сказал он мне, дочитав до конца.

– Тебе не понравилось?

– Как это не понравилось? Даже очень понравилось!

Я был на седьмом небе от счастья! Уж кто-кто, а папа только и делал, что критиковал меня и делал замечания, а тут на тебе – ему понравился мой первый рассказ.

– Ты старика Джо с Толяна срисовал? – спросил папа с улыбкой.

– Ха-ха! Похож?

– Еще бы! Тебе, кстати, нужно почистить текст – поменьше любуйся собой и побольше думай о диалогах и сюжете. А то у тебя росинки на травинке занимают больше места, чем развитие героев.

– А ты мне поможешь? Будешь моим редактором?

– Конечно, буду!

Я переписал и отдал тетрадку отцу. Отец перечеркнул почти половину текста и добавил комментариев больше, чем сам рассказ. Мне, конечно, было обидно, но когда я снова стал переписывать, то понял, что отец был прав во всем.

Когда текст засиял, я поехал к отцу на работу и напечатал рассказ на машинке. Мне было ясно, что делать дальше – я послал рассказ в журнал «Юность» и стал ждать ответ.


- ДИСКОТЕКА -


На майские праздники в школе устроили дискотеку. Я писал продолжение «В болотах Флориды» и не хотел никуда идти, на что Леха мне заявил, что он тоже тогда не пойдет и Чижику не позволит.

– Ну ладно. Пойдем! – согласился я, сломленный Лехиным напором и жалея Чижика, который от души любил извиваться под музыку, думая, что танцует.

Дискотеку ждали все, кроме меня, учителей и родителей, которые должны были стоять в патруле и не пускать посторонних.

В классе все носили школьную форму, и дискотека была единственным местом, где дозволялось ходить в красивой одежде. У меня из красивой одежды были только джинсы-бананы, которые я купил у цыган в Малаховке, да фланелевая рубашка, сшитая мамой по выкройке из «Бурды».

«Приду, постою у стеночки и уйду», – таков был мой план.

Когда мы с Лехой и Чижиком подошли к школе, то заметили, что родители завернули Лысого с Серым. Причем Лысый нес на плече какую-то сумку.

Леха предложил пэтэушникам залезть через окно, которое он им откроет.

– А что у вас в сумке? – спросил Чижик.

– Что-что, самогонка, конечно! – подмигнул ему Лысый.

Мы зашли в кабинет первоклашек и сначала подняли сумку, а потом помогли забраться и старшим товарищам.

– Ну что, школота, накатим? – предложил Лысый, достав из сумки бутылку из-под рома, наполненную самогоном.

Серый вытащил из кармана складной стаканчик, легким движением разложил его и налил до краев.

– Кто первый?

Мы с Лехой и Чижиком топтались на месте. Курили мы все, что угодно, даже ядреные кубинские «Лигерос», но вот пить не пробовали ни разу.

– Ссыте?

– Сам ты ссышь! – ответил Леха и сделал хороший глоток. Его лицо перекосилось, и он проблевался прямо на парту.

Лысый и Серый покатились со смеху. Лысый налил мне половинку.

– Моня, давай! За дискотеку!

Я пригубил и поморщился.

– Давай-давай! – подбодрили меня знатоки жизни.

Я выпил залпом, как Шарапов, и Серый дал мне хлебушка занюхать.

– Ну вот, теперь ты мужик!

Меня сначала тошнило, но потом накатила теплая волна и я даже стал приплясывать под музыку, доносящуюся из актового зала.

Лысый и Серый заглотили по паре стаканов, когда Чижик убирал половой тряпкой Лехину блевотину.

– Ты, толстожопый, – обратился к Чижику Серый, налив ему на палец. – Держи!

Чижик помыл руки и выпил, даже не поморщившись.

– Учись, студент! – сказал Лехе Лысый с презрением.

В другой ситуации Леха бы полез в драку, но сейчас ему было так плохо, что он прошипел:

– Иди в жопу!

Лысый, глаза которого были мутными и осовевшими, замахнулся на него.

– Что ты сказал, урод?

– Ребята, ребята, вы чего?! – встал между Лехой и Лысым Чижик. – Мы же друзья!

– Тамбовский волк тебе друг! – огрызнулся Лысый и выпил еще.

Мы с Лехой и Чижиком вышли из класса, надеясь, что эти уроды уйдут сами.

Оставив Леху на скамейке перед актовым залом, мы с Чижиком шагнули внутрь и окунулись в пелену из пота и духов.

Чижик ломанулся в центр круга и стал отжигать за двоих, извиваясь, как змея, и выбрасывая ноги вперед, типа изображая гопак.

А я прислонился к стене и с блаженной улыбкой слушал «Феличиту» Аль Бано и Ромины Пауэр. Потом заиграл «Альбатрос» Джо Дассена. Я вспомнил, как однажды мы танцевали под «Альбатроса» с Иркой. Я закрыл глаза и представил, что она целует меня.

– Котик, идем танцевать! – Я очнулся и увидел Таню Кострову.

Таня была в коротком черном платье с золотыми блестками. Длинноногая, волосы распущены, губы накрашены, а глаза аж горят!

– Идем, идем! – прошептала она и обожгла мне ухо поцелуем.

Мы примкнули к парочкам. Таня прижалась ко мне всем телом, гладя мою мокрую спину и ерзая задницей. Еще никогда девчонки так ко мне не прижимались! А тем более Танька, которую хоть на обложку журнала. Сладкий запах ее духов и тела сводил с ума. А ее губы целовали меня в ухо после каждого шепота: «Ромик» и поцелуй, «Котик» и поцелуй, «Хороший мой» и поцелуй.

Я чуть не проткнул ее членом.

– Ой, а что это? – спросила Таня и стала тереться об меня еще сильнее.

Я, опьяненный и самогоном, и Таней, даже не сопротивлялся и, тяжело дыша, ловил кайф, едва переставляя деревянные ноги.

Джо Дассен допел, и заиграла полная версия песни «Модерн Токинг» «Ю май харт, ю май соул». Мы с Танькой стали дергаться, но между нами уже сверкала искра, хоть подключай к электростанции. Дерганья были настолько неуместны, что мы прыснули со смеху.

Таня взяла меня за руку и повела к стене, где лежала ее кофточка. Желая избежать позора, я взял кофточку и нес ее на уровне пояса.

На улице уже стемнело. Мы зашли в тот самый класс, где полчаса назад я пил с ребятами самогон и где все еще стояла на парте сумка Лысого.

Таня опустилась на колени и расстегнула мне ширинку.

Я закрыл глаза и выдохнул, почувствовав прикосновение горячих губ. Я даже не знал, что может быть так приятно!

Скрипнула дверь, и я открыл глаза.

В дверном проеме стояла Ирка.


- ДРАКА -


Ирка смотрела на меня холодным, презрительным взглядом, словно я был каким-нибудь слизняком. А я, как последний дурак, не нашел ничего лучшего, чем стоять с отвисшей челюстью и, как сова, хлопать глазами.

Ирка развернулась и ушла.

– Ира! – крикнул я и бросился за ней, теряя на ходу штаны, но путь мне преградили Лысый и Серый.

Лысый, увидев Таню, встающую с колен, все понял и прописал мне в табло с такой силой, что я потерял сознание.

Я очнулся под беготню и крики в коридоре. Таня снова стояла на коленях и поливала меня водой из лейки.

Башка раскалывалась так, словно мне в череп насыпали битое стекло и размешали его с мозгами.

С трудом поднявшись, я застегнул ширинку и вышел в коридор. Там Лысый и Серый дрались с родителями. Какой-то мужчина уже корчился на полу, держась за лицо и охая.

Я стал растаскивать драку, и скоро ко мне присоединились еще несколько ребят. Пэтэушников скрутили и связали их же ремнями. Потом приехала милиция.

Я вышел на улицу и побрел домой.

– Эй, ты куда? – раздался Танин голос.

Я даже не обернулся. Жизнь моя была кончена.


- «ЮНОСТЬ» -


Вернувшись домой, я взял Рекса на прогулку и столкнулся на лестнице с Иркиным отцом. У него в руках был журнал «Юность».

– Ромка, я всегда в тебя верил! Тебя напечатали! – воскликнул дядя Валя и сначала обнял меня, а потом расцеловал Рекса. – Слушай, а что случилось с Ирой? Она пришла домой вся несчастная. Ты ее видел?

– Нет, – соврал я.

– Ну так идем к нам! У нас шампанское! Мы вернулись! Спасибо тебе. Ты лучший!

– Дядя Валя, не сейчас.

– А когда? – удивленно спросил он.

– У меня дела. А Рекса я должен вам отдать?

– Если любишь, то оставляй! Какие вопросы!

– Я тогда пойду.

Протиснувшись между дядей Валей и стеной, я потянул за собой Рекса.

– Ну как знаешь. Журнал возьми!

Вместо этого я побежал вниз по лестнице.

Мы гуляли с Рексом два часа, а когда вернулись, вся квартира благоухала жареной курицей с чесноком. На кухонном столе лежал журнал «Юность», и папа с мамой аж светились от гордости.

Я свернул журнал в трубочку, швырнул его в мусорное ведро и под изумленные взгляды родителей ушел в свою комнату.


- ПЕДСОВЕТ -


Утром я пошел к Чижику и сказал его папе-директору, что это я впустил пэтэушников.

– Это, конечно, благородно, – ответил мне Петр Сергеевич, – но Витя мне все рассказал. Вы, как обычно, были втроем.

– Нам крышка?

– А как ты сам думаешь? Вчера эта шпана сломала челюсть отцу Светы Синицыной.

– Нас выгонят из школы?

– Это решит педсовет. А пока, прошу тебя, не показывайся мне на глаза.

По дороге в школу Леха спросил.

– Моня, ты в курсе, что там вчера было?

– Ага.

– И что теперь?

– Сергеич знает, что это мы впустили Лысого и Серого.

– Нам хана?

– Да.

Педсовет собрался в тот же день. Мы трое сидели у дверей учительской, пока нас не вызвали. Когда мы вошли, я понял, что хана – это мягко сказано.

– Вы хоть понимаете, что натворили?! – набросилась на нас Изольда. – Отец Светы Синицыной, представитель культуры, лежит со сломанной челюстью! А кто впустил в школу хулиганов? Здесь и думать не нужно! Ответ очевиден!

Она покосилась на Петра Сергеевича и обратилась к учителям.

– Вот что я думаю. В поселке Белинского открывается спецшкола для трудных подростков. Предлагаю перевести эту троицу туда. Я уже спать перестала! Каждую ночь лежу и думаю, что эти трое выкинут.

Она повернулась к нам.

– А вы что молчите? Хоть кому-то из вас стыдно?

Я вышел вперед и сказал:

– Выгоняйте меня. Это я впустил тех двоих.

– Ах, какие мы благородные! – с издевкой ответила Изольда. – Нам Петр Сергеевич все рассказал. Вы там были втроем.

У меня дрожали губы, но я повторил:

– Выгоняйте меня. Это я их впустил, а ребята потом пришли. Это я виноват.

– А ну, марш отсюда!

Мы вышли в коридор, а в учительской разгорелась дискуссия на высоких тонах.

– Все, пипец, допрыгались, – сказал с раздражением Леха и со злостью посмотрел на меня. – Фигли ты, Моня, лез, «я», «я»? Нужно было молчать в тряпочку и надеяться, что нас простят. А ты их только разозлил.

– Да пошел ты! – ответил я.

– Да сам ты пошел! Сейчас второй глаз тебе разукрашу.

– Да мне по фигу. Бей! Ты только это и умеешь.

– Ребята, тихо! – прижал палец к губам Чижик.

Дверь учительской отворилась, и Изольда указала нам головой, что мы можем войти.

Только сейчас я увидел в руках у математички, Софьи Яковлевны, журнал «Юность» с моим рассказом.

– Ну что, Монин, идешь по стопам Солженицына и других предателей? – выдала мне Изольда. – О Флориде он пишет!

– Вы, вообще, представляете, что с вами будет в спецшколе? – спросил нас Петр Сергеевич.

Чижик зарыдал, я и сам едва сдерживал слезы. Так мы стояли целую минуту, которая показалась мне вечностью.

– Это последнее предупреждение! Еще одна выходка – и разговоров больше не будет. А теперь марш на урок, а потом вымаливать прощение у Светиного папы. Идиоты! – выпалила Изольда, и мы тихонько свалили, не веря, что снова пронесло.


- ХУЖЕ, ЧЕМ ИУДА -


На перемене я подошел к Ирке, но она даже не посмотрела на меня и прошагала мимо. Вернее, даже сквозь меня, точно я был привидением.

– Ира!

Она остановилась, повернулась и сказала:

– Ты мне больше никто. Иди к своей Костровой.

– Ира, ну прости.

– Таких гадов, как ты, не прощают.

– Даже Иуду простили!

– Ты хуже, чем Иуда. Ты, ты... – она зарыдала и шлепнула меня ладонью в ту самую скулу, куда мне саданул Лысый.

Ирка побежала в туалет, а я остался стоять, как актер в луче прожектора, ловя на себе изумленные взгляды одноклассников.

– Бьет – значит любит, гы-гы, – услышал я смешок Крысы.

– Сейчас я тебя так полюблю, что скорая приедет, – вступился за меня Леха. – Моня, может хватит уже драмы, а?

Начался урок, и меня вызвали к доске. Я знал материал на отлично, но сказал Изольде, что ничего не выучил. Получив двойку и ее комментарий «хорошо же ты исправляешься», я сел за парту и стал слушать, как Света Синицына описывает Свидригайлова, иногда, как бы случайно, называя его Мониным.

Вечером ко мне зашел дядя Валя и мы пошли выгуливать Рекса.

– Роман, скажи мне прямо, что случилось с Ирой?

– Дядя Валя, меня и так все ненавидят. И вы тоже будете.

– Обещаю, что не буду!

– Ира застала меня с другой девочкой.

– В смысле, застала? Ты целовался с другой?

– Хуже!

– Что может быть хуже?

Я не отвечал.

– Ты любишь Иру?

– Больше всего на свете!

– А зачем тогда был с другой?

– Я не хотел. Оно само получилось!

– Само собой ничего не получается. Помнишь, я говорил тебе, что нужно быть человеком.

– Помню.

– Ты хороший, настоящий, но Ириша тоже хорошая и настоящая. Я понимаю, что ты не хотел ее обидеть, но за свои поступки нужно отвечать. Ты не бросил нас, не сдал, за это тебе спасибо. А с Ирой разбирайся сам.

– Она меня ненавидит.

– Значит, ты заслужил и теперь живи с этим.

Мне нечего было ему возразить.

– Ладно, выше нос! – поддержал меня дядя Валя. – Иришка отходчивая.

– Вы теперь меня тоже ненавидите?

– Нет, конечно. Все образуется. Я тут прочитал в одной книжке: «Не жалей об ушедшем, а будь благодарен за него».

– Я больше думаю о будущем. И об Ире.

– Ну, думай. А потом действуй.

Когда мы подошли к дому, дядя Валя остановил меня.

– И есть одна очень важная вещь.

– Какая?

– Пиши!


- МОНЯ В ЗАКОНЕ -


Танька, конечно же, все всем разболтала, и я стал в школе уважаемым человеком. Даже Леха подошел ко мне и сказал:

– Ну ты даешь! Прямо Моня в законе.

Только два человека не оценили моей слабохарактерности: Ирка и Чижик. Ирка считала меня Иудой и даже хуже, а Чижик, видя как страдает Ирка, заявил мне прямо:

– Моня, одну девушку ты потерял на спор, а другую из-за шлюхи. Ну и кто ты теперь?

– Ну и кто?

– Дурак!

Я и не возражал. Все верно.

Борясь со стыдом и пожирая себя изнутри, я хотел оправдаться перед собой, списав все на самогонку. Но потом я вспомнил слова дяди Вали, что нужно быть человеком. И если так, если по-честному, то самогонка здесь ни при чем. Мы сами виноваты. Лысый и Серый – те еще отморозки, и впустить их на дискотеку было верхом беспечности.

По рекомендации Изольды мы с Лехой и Чижиком сходили в больницу к Светиному папе и вымолили у него прощение и за себя, и за тех двоих. В итоге Лысый с Серым отсидели по пятнадцать суток и вышли на свободу, не веря тому, что их не посадили за нанесение тяжких телесных. Помогла, конечно, и взятка следователю, которую собирали всей улицей и всем ПТУ.

Лысый, которого Мать Фортуна неожиданно поцеловала в его лохматую приплюснутую башку, на радостях простил мне «отношения» с Таней и в знак примирения смастерил для Рекса шикарный кожаный ошейник с металлическими шипами. Даря ошейник, он великодушно предложил:

– Моня, давай делить Таньку на двоих. По четным дням она сосет тебе, а по нечетным мне. Справедливо?

– Лысый, забирай свою Таньку. Меня из-за нее девушка бросила.

– Вот те на! А давай я с ней поговорю. Знаешь, как меня бабы понимают, гы-гы.

– Спасибо, если ты поговоришь, у меня вообще шанса не будет.

Я пробовал подлизаться к Ирке, но у меня, похоже, не было шансов и без заступничества Лысого. Ситуация усугубилась тем, что Ирка видела, как я разговаривал с Таней, прося ее заткнуться. Хотя смысла в разговоре не имелось – о случившемся знала вся школа и уже, наверное, вся улица.

Но была и хорошая новость – Ирка бросала на меня злобные взгляды и называла извращенцем, Иудой и уродом, а это все-таки лучше, чем если бы она меня игнорировала.


- СЕЛИТРА -


Мы с Лехой и Чижиком присмирели, но Крыса, который не познал живительной силы унижения, не терял боевого духа. Под началом Лысого и Серого он забрался на склад удобрений, и там они спионерили целый мешок селитры.

Когда я открыл Крысе дверь, тот был так счастлив, как будто нашел золото инков.

Мои родители еще не вернулись с работы, и мы решили накрутить бомбочек. Крыса растворил селитру в воде и окунул в раствор целую газету «Правда». Потом он аккуратно вытащил ее и высушил утюгом страницу за страницей.

– Моня, тащи фольгу! – приказал он мне, и я приволок из кухни целый рулон.

Крыса свернул из газеты первую бомбочку и плотно упаковал ее в фольгу, не забыв про фитиль.

– Ну что, Моня? Бахнем с балкона или пойдем на улицу?

– Давай лучше на улицу.

Крыса озадаченно посмотрел на остатки «Правды», а потом предложил:

– А знаешь, давай сделаем Царь-бомбу! ****ЖАХНЕТ**** так, что весь город на уши встанет.

Я хотел ответить «нет», но Крыса смотрел на меня с такой мольбой и надеждой, что я малодушно согласился.

Крыса, который учился через пень-колоду, обладал невероятной энергией и усидчивостью, если речь шла о шкоде. Он потратил час, чтобы пропитать селитрой еще несколько газет и высушить их. Делал он это с таким усердием, аккуратностью и расстановкой, словно был не двоечником, а часовых дел мастером.

– Ну вот! – Крыса с умилением смотрел на свое творение. В руках у него была полуметровая толстенная ракета. – Сейчас фитилек воткну, и вуаля!

В доме было нечем дышать, и я открыл все форточки и дверь на балкон.

– Ну что, Моня? Где жахнем?

– Может, в гаражах?

– Давай! А Леху с Чижиком позовем?

– Лучше не надо. Их родители меня и так ненавидят.

– А, ну тогда сами.

Уже смеркалось. Пришла мама, и мы к Крысой направились к гаражам. Крыса шел впереди, как предводитель, неся Царь-бомбу в фирменном пакете с выставки. Дойдя до гаражей, мы стали искать место для запуска. Наконец Крыса забрался в проход между гаражами, наступил на какашку, выматерился и радостно сообщил:

– Вот это – подходящее место!

Он соорудил из битых кирпичей старт-площадку и спросил:

– Ну что, Моня, готов?

– Готов!

– Поджигай!

Я достал из кармана спички и поджег фитиль. Он с шипением загорелся, и красно-желтая полоска поползла к оболочке из фольги. Раздался свист, посыпались искры, и ракета вылетела в сторону школы. Мы выбежали за ней. Ракета развернулась в вечернем небе и полетела в дальний конец гаражей. Мы рванули туда. Из гаража дяди Юры шел дым. Мы увидели, как он пулей оттуда вылетел, но потом вернулся и что-то вынес.

Мы с Крысой ломанулись обратно на место пуска. Крыса хотел было высунуть голову, но я одернул его.

– Ты офигел! А если он тебя увидит?

– ****САМКИ СОБАКИ****! – разнесся по всему городу вой дяди Юры.

Мы услышали голоса и топот ботинок – это другие гаражники побежали посмотреть, что случилось.

Я осторожно выглянул. Группа мужиков из десяти, включая дядю Юру, шла от гаража к гаражу на поиски тех, кто устроил поджог.

Они уже приближались к нам.

– Крыса, давай быстро на крышу!

Я подсадил его, а он помог мне.

– Тикаем? – спросил Крыса с надеждой.

– Нет!! Ложись плашмя, дебил!

Мы упали на крышу и слушали голоса, обещающие подвесить нас за яйца.

Голоса приближались, и от страха я хотел влиться в крышу, раствориться в ней или стать невидимкой.

Голоса звучали уже рядом. Кто-то посветил фонариком между гаражей и крикнул:

– Юр, иди сюда! Отсюда они пульнули.

Потом эти двое стали совещаться:

– Ну что, полезем на крышу?

– Да ну его! Шею себе ломать. ****ГУЛЯЩАЯ ЖЕНЩИНА****! Кто тут насрал?

– Юр, ну ты скоро?

– Сейчас, иду.

Судя по голосам, пришел Крысин отец и все остальные. Дядя Юра прорычал:

– Рупь за сто, эти ****МУЖЧИНЫ НЕТРАДИЦИОННОЙ ОРИЕНТАЦИИ**** на гаражах лежат. Сейчас мы их достанем. Коля, помоги!

Крыса, трясясь от страха, вытащил из кармана куртки первую бомбочку и протянул ее мне. Дядя Юра пыхтел уже в метре от нас – меня даже обдало запахом алкоголя.

Зажав бомбочку в зубах, я достал спички, громко чиркнул и поджег фитиль. А потом схватил бомбочку потной ладонью и тупо уставился на Крысу.

– Бросай, бросай! – зашипел он, и я швырнул бомбочку туда, где сопел дядя Юра.

Снизу, как из преисподней, повалил дым с искрами и раздались вопли с матюками.

Взметнувшись, как ошпаренные, мы с Крысой понеслись по гаражам со скоростью света, спрыгнули на землю и разбежались по домам.


- ЗВОНОК В ДВЕРЬ -


Я влетел домой с глазами на полдевятого. Мама испугалась.

– Роман, ты что?

– Все хорошо, мама! – выпалил я и затаился в своей комнате.

Это были самые длинные минуты моей жизни! Когда мы бежали, то спугнули несколько парочек в палисаднике. Но свет уличных фонарей туда не сильно доставал, и я надеялся, что нас не опознали.

Мое сердце билось так, будто хотело оторваться от артерий или на чем оно там висит. За ракету, которую мы запустили с Крысой, и за бомбочку, которую я сбросил на мужиков, меня бы отметелили по первое число. Слабым звеном был Крыса – если отец его прижмет, тот все свалит на меня.

Перед смертью бабушка подарила мне иконку Николая Угодника. Я примостил иконку к лампе на тумбочке и упал на колени.

– Боженька, пожалуйста, помоги! Я больше не буду идиотом. Помоги мне последний раз.

Мама крикнула с кухни:

– Роман, погуляй с Рексом!

Я не ответил. Мама вошла в комнату, оценила ситуацию, и сказала:

– А, ну ладно, я сама погуляю.

Я лег на кровать и стал ждать, что позвонят в дверь. Отец никогда не звонил, а для друзей было уже поздно. У мамы, которая гуляла с Рексом, имелся ключ. Если позвонят в дверь, мне капец.

«Дзынь, дзынь, дзынь, дзынь!» – кто-то энергично жал на мой звонок.

Я поднялся с кровати, с укором посмотрел на иконку и пошел открывать. Проходя мимо зеркала, я мысленно попрощался с носом, который будет сломан через пару секунд.

«Дзынь, дзынь, дзынь, дзынь!» – настойчиво раздалось снова.

– Ну все, Моня, – подумал я и открыл дверь, выставив левую руку для блока.


- ЧЬЯ ЭТО ШЕЙКА? -


На пороге стояла Таня Кострова и с удивлением смотрела на мою поднятую руку.

– Моня, ты чего?

– Я ничего, а ты чего мне звонок ломаешь?

– Пройти-то можно?

– Зачем?

– Затем! – усмехнулась Таня. Она проскользнула мимо меня, обернулась и поманила пальчиком. – Кис-кис!

Я, в шоке от такой наглости, последовал за ней в мою комнату.

– Ну что, Моня! – Таня ласково провела рукой мне по шее. – Чья это шейка?

– Моя.

– Не-а, моя!

Потом она шлепнула меня по заднице.

– А чья это попка?

– Моя.

– Не-а, моя!

Внезапно, она схватила меня за набухшие причиндалы.

– Ой, а это что? А! Тоже мое!

Я отстранился:

– Таня, это все мое. Уходи давай!

– Нет, Моня! Это все мое. Или ты хочешь, чтобы я рассказала мужикам, кто поджег гараж?

– Ну и что ты хочешь?

– Тебя!

– А я тебя не хочу!

Таня с наглой усмешкой указала на мой нижний этаж, который выпирал в трениках.

– А вот он хочет!

– А вот я не хочу!

Таня села на диван.

– Иди ко мне, котенок.

– Иди отсюда, Таня.

– Фу, это грубо!

– Еще раз, чего тебе надо?

– Знаешь, а пойду-ка я и все расскажу. Жалко тебя, но разве можно так разговаривать с дамами? Или тебе нравятся игры пожестче? Я только за!

– Таня, ты же знаешь, что мне нравится Ирка.

– Ирка-фигирка! Какая разница! А мне нравишься ты!

– И что мы будем делать?

– Завтра вместе пойдем в школу, на переменках будем целоваться, а после школы ко мне. А иначе...

– Ладно, фиг с тобой.

– Вот и славно! Трам-пам-пам!


- ПИСЬМО -


Утром у подъезда меня ждали трое: Леха, Чижик и Таня. Таня выпорхнула мне навстречу, поцеловала в губы и ухватила под руку.

– Вперед, Моня! Вперед к новой жизни!

У Лехи и Чижика отвисли челюсти. Тут дверь подъезда открылась и вышла Ирка. Сначала она была в шоке, но потом, уже по привычке, брезгливо посмотрела на меня и сказала ребятам:

– У Монина теперь своя компания, а у нас своя!

Она ухватила Леху и Чижика под руки. Так мы и шли: они втроем впереди, а мы с Таней за ними. Прямо олимпийские кольца.

Крыса в школе не появился. Когда Изольда спросила нас, где он шляется, я прикинулся шлангом и сказал, что не знаю. На перемене, вместо обещанных Тане поцелуев, я побежал к Крысе, чтобы узнать, как он там.

Дверь открыл Крыса.

– Заходи! Гостем будешь!

Его левый глаз, обрамленный темно-лиловым синяком, был полузакрыт.

– Отец впаял! – сообщил мне Крыса. – Ну, и кто же молодогвардеец?

– Кто?

– Я!

– Почему?

– Потому что я не сдал своих товарищей!

– То есть меня?

– ****Еп-онский бог сокращенно****, а кого еще?!

У меня с плеч словно скатился стотонный булыжник.

– Крыса, дай я тебя обниму!

– Эй, эй, хватит тут гомосятину разводить! – отстранился он, гордясь собой.

– Машина сгорела?

– Да ничего не сгорело! Хотя должно было.

– А отец как узнал?

– Да он пришел домой и сразу в туалет. А потом вышел, посмотрел на меня и как впаяет!

– А ты что?

– А я что? Я к мамке.

– А потом?

– А что потом? Отец налил себе и говорит: «Это карма!»

– А что такое «карма»? – спросил я, удивившись Крысиной эрудиции.

– Это когда ты сделал фигню и фигня к тебе вернулась.

– У меня тоже карма, – со вздохом сообщил я.

– Какая?

– Кострова хочет меня трахнуть.

– А ты что, кого-то трахнул?

– Да нет.

– Ну, тогда это не карма!

– А что?

– Это секс!

– Может, ты меня подменишь?

– Как же я тебя подменю? Танька по тебе с первого класса сохнет.

– А почему она ничего не говорила?

– Ждала, когда у тебя пиписька вырастет, гы-гы!

Пора было возвращаться в школу, но Крыса меня задержал:

– Кстати, отец принес из гаража банку, а там письмо.

– Письмо? В банке?

– Иди сюда.

Он поманил меня в туалет, залез ногами на унитаз и достал с верхней полки банку из-под монпансье, которая была спрятана среди всякого хлама.

– Вот! – повертел банкой Крыса. – Когда отец пришел, у него в руках что-то было, и он сразу в туалет. А вышел оттуда с пустыми руками. И как мне впаяет!!

– А что в письме-то?

– Сам почитай! – Крыса поддел крышку ногтем и достал аккуратно сложенный листок в клеточку.

Письмо было написано красивым, слегка витиеватым почерком:

«Юрочка, родной мой!

Почему ты уехал от меня? Неужели деньги важнее? Я изнываю от тоски! Мой снова в экспедиции, и я дома одна с нашей дочерью. Смотрю в ее глаза и вижу тебя! Когда же мы перестанем прятаться? Я хочу, чтобы ты вернулся ко мне, а не к этой стерве! Когда, милый, когда?

Люблю тебя и жду.

Твоя М.»

Я вернул письмо Крысе.

– А конверт есть?

– Нет.

– А от кого это письмо?

– А я-то откуда знаю? Но отец ломанулся за ним, когда ракета залетела. Значит, ценит!

– Ладно, я пошел. И спасибо тебе, Вася!

– Ромик, ты меня, кстати, Васей первый раз назвал!

– Теперь ты – Вася, – ответил я. – Крыса умер, когда ты не скрысил меня своему отцу.


- РОМАН ГЕННАДЬЕВИЧ -


Я возвращался в школу, но радость от того, что Крыса меня не сдал, была чем-то омрачена. Все вроде хорошо: гараж не сгорел, от Таньки можно отвязаться, иконка сработала, но что-то меня кололо, и это что-то касалось письма. По идее, не мое это дело – дядя Юра человек видный, женщины на него смотрят с интересом, и все равно что-то не давало мне покоя.

– Ладно, – подумал я, – забыли.

Таня сидела за моей партой. Я демонстративно сел рядом с Лехой. Таня сощурила глаза, покачала головой, а потом провела себе пальцем по глотке, типа я не жилец.

На перемене она поймала меня и пригрозила:

– Моня, ты нарываешься!

– Я тебе не Моня, а Роман Геннадьевич.

– Ах, какие мы сурьезные! Ты хочешь, чтобы я все дяде Юре рассказала?

– Давай! Иди и рассказывай! Офигенная у тебя любовь, если готова меня подставить!

Таня расклеилась на глазах. У нее покраснел носик и выступили слезы.

– Сволочь ты, Роман Геннадьевич!

Она развернулась и, всхлипывая, побежала в туалет.

«Что за люди, эти девчонки, – подумал я. – Чуть что, сразу в туалет!»

Леха, который был рядом, конечно же, вставил ремарку:

–А ты, Моня, лох! Ирка все равно меня любит, а с Танькой у тебя хотя бы был секс.

– Ирка любит меня.

– А за что тебя любить?

Это был удар ниже пояса.

– А знаешь, Леха. А действительно не за что! – ответил я Лехе с таким отчаянием, что даже его озадачил.


- КРАСИВЫЙ ПОЧЕРК -


Вернувшись из школы, я решил начать новую жизнь. Хватит мне уже синяков, приключений и проблем с девчонками! Книги, воздержание и насмешка над мирской суетой – вот теперь мой удел.

Первым делом я помолился Николаю Угоднику.

– Боженька, спасибо тебе, что ты выручил меня. Я обещаю, я больше никогда никуда не влезу.

Рядом со мной сидел Рекс и тоже смотрел на икону.

– Рексик, ты же мне веришь?

Рекс скосил на меня глаза и сказал ими:

– Верю!

Проблема была в том, что я сам себе не верил. Я снова посмотрел на Рекса.

– А хочешь, я напишу о тебе рассказ?

Рекс заскулил.

– Ладно, сначала погуляем.

Рекс завилял хвостом, и мы пошли гулять, а когда вернулись, я взял чистую тетрадку и написал название: «Рекс на границе».

«Был серый день, и солдат Петров смотрел, как над границей проплывают свинцовые тучи.

– Ну, что, Рекс, снова непогода?

Рекс покачал головой. Солдат сунул руку в карман и достал помятое письмо. Ему было грустно, но он снова прочитал строки, написанные красивым почерком: “Я полюбила другого. Надеюсь, ты поймешь и простишь”.

Рекс посмотрел на солдата преданными глазами и завилял хвостом. Потом…»

Тут у меня пробежала мысль и я отложил ручку, пытаясь поймать ее. Я вышел на балкон, достал из щели в стене бычок и закурил. Что же это за мысль? Может, поворот сюжета? Я вернулся в комнату и перечитал написанное.

Красивый почерк... В письме, которое показал мне Крыса, был такой же красивый почерк, как у Ирки. Аккуратный и слегка витиеватый. И это значит? Не могла же Ирка написать письмо дяде Юре! Да и подписалась бы она «И.», а не «М.». Кто же тогда эта М., которая пишет как Ирка?

Я сел за продолжение рассказа: «Потом раздался выстрел и...»

И тут меня пробрал мороз по коже: а что если М. – это тетя Маша, Иркина мама?!

***

Вечером мы с Рексом поджидали у дома Иркиного отца.

– Дядя Валя, привет! А можно к вам?

– Привет, Роман! Конечно! Пойдем.

Увидев меня, Ирка хлопнула дверью с такой злостью, что над косяком посыпалась штукатурка.

– Ничего себе! – усмехнулся дядя Валя. – Ты, видно, хорошо постарался!

– Да уж!

Дядя Валя разогрел картошку и предложил мне поужинать, но я отказался. Когда он накрывал на стол, я все думал, как подойти к делу настолько издалека, насколько возможно.

– А я, кстати, пишу новый рассказ. Там будет Рексик!

– Вот молодец! Дашь почитать, когда закончишь?

– Конечно! – ответил я и спросил как бы невзначай. – Вот интересно, а тетя Маша писала рассказы?

– Хм, рассказы нет. А стихи писала.

– А можно почитать?

– Там личное, но одно стихотворение я всегда ношу с собой.

Он вытащил из бумажника листок в клеточку, и я увидел красивый почерк, как у Ирки:

Доченька, найди листок помятый,
На котором строчки напишу,
У меня есть только ты и папа,
А другого я и не прошу.

Я молча протянул листок дядя Вале.

– Что, Роман, не нравится?

– Нравится! – соврал я, вспомнив, как М. написала дяде Юре «наша дочь».

– Ну, я пойду?

Он что-то почувствовал и пристально посмотрел на меня.

– Картошку точно не хочешь? Это Машин рецепт.

– Спасибо, я уже сыт… – Я едва не сказал «по горло».

Я встал из-за стола, а Иркин отец, сам того не желая, подтвердил мой статус Иуды:

– Роман, я не знаю, что у вас там случилось, но, прошу тебя, будь с Ирой поласковей. Даже не прошу, а умоляю. После дискотеки она вырвала страницу из томика Чехова, вставила ее в рамку, сидит перед ней и плачет. А на странице подчеркнуто красным: «Помните, вы подстрелили чайку? Случайно пришел человек, увидел и от нечего делать погубил…»


- ЗАБЫТЬ! -


Я вышел от Крыловых и сел на ступеньку лестницы. Домой идти не хотелось. И говорить ни с кем не хотелось. Даже курить не хотелось.

Недавно мы разбирали личность Раскольникова и вдруг Изольда поразила меня одной мыслью: нельзя заставить себя что-то забыть. Можно заставить себя искупить, исправить, изменить, но не забыть.

Сегодня вечером я хотел забыть! Забыть о подлом нападении на дядю Юру, о загадочной смерти Иркиной мамы и, главное, о письме.

Крыса говорил про карму. Вот уж действительно карма! Я предал Ирку, связавшись с Таней на дискотеке, и видел, что Ирке больно, но не понимал, не чувствовал, насколько и как. А теперь, столкнувшись с предательством взрослых, я все понял и все почувствовал.

Выходит, дядя Валя ей вовсе не отец, и она… сестра Крысы. Выходит, тетя Маша не была такой уж святой, какой ее считают дядя Валя и Ирка. А что будет, если они узнают? Крыса ведь может догадаться. Что будет тогда?

Почему-то я вспомнил о своем отце. Когда он пил, то унижал меня и маму, но я и представить себе не мог, чтобы у него кто-то был на стороне, а тем более дочь! Он бы никогда так не поступил, потому что он любит нас с мамой, а его агрессия идет от алкоголя, и если бы он не пил, то мы были бы самой счастливой семьей. Но папа, сделав перерыв после усыновления Рекса, вернулся к старому. И вот опять он каждый вечер приходит поддатый и бродит по квартире, швыряя вещи и проклиная белый свет.

Как вообще жить в таком мире? Взрослые учат нас быть паиньками, а сами хуже нас в сто раз.

У Ирки, кстати, глаза зеленые, и у дяди Юры тоже, а у дяди Вали глаза карие. Хотя у Иркиной бабки глаза вроде бы тоже зеленые. Но мне было достаточно и письма, чтобы сделать все выводы.

И тут меня осенило. А что если дядя Юра не сбивал тетю Машу? Может, Иркин отец просто наврал мне? Может, тетя Маша сама отдала кулон своему любовнику – дяде Юре, а Иркин отец сбил ее из ревности, а потом и дядю Юру кирпичом звезданул? И не просто звезданул, а еще и подставил бедного Данилу!

Это было бы еще страшнее, чем предательство тети Маши. Но одно я знал точно – Ирка никогда не должна узнать о письме. Никогда!

На следующий день я навестил Крысу.

– Васек, нужно у тебя устроить пожар.

– Моня, ты что, ку-ку?

– А вдруг твоя мама узнает про письмо?

– Да… – озадачился Крыса, но, чувствуя неладное, сощурил глазенки и уточнил, – а ты что это такой заботливый?

– Ничего я не заботливый! – отмахнулся я, покраснев. – О твоей семье думаю.

– Да ладно!

– Мне плевать, делай что хочешь. Дай снова посмотреть на письмо.

Крыса залез на унитаз и вернулся с грустной миной.

– Нет письма.

– Как нет?

– Иди и сам смотри!

Я обшарил всю полку, но банки из-под монпансье там не было.

Ну и ладно!


- ПОХОД -


В последних числах мая физрук Виктор Иванович объявил, что мы идем в поход. На целых два дня! Весь класс аж взвизгнул от радости! Каждый хотел свалить от родителей в эти теплые деньки.

После уроков мы распланировали, кто что принесет. Я должен был взять палатку, Крысе с Лехой досталась тушенка и картошка, а Чижик с Иркой отвечали за хлеб, огурцы и соль.

Виктор Иванович пообещал взять гитару и в частной беседе сообщил нам, мужикам, что когда «девки улягутся», он сбацает у костра блатные песни Розенбаума. Ночь обещала быть интересной!

В субботу утром мы, гогоча, заполнили старый ЛиАзик и тронулись в путь. У деревни Шевлягино нас высадили на сельскую дорогу и класс сбился в кучу, ожидая инструкций от нашего предводителя. Виктор Иванович вытянул шею, внимательно, как Штирлиц, огляделся по сторонам и указал перстом на лес, куда мы за ним и поскакали.

У кромки леса он раз сорок отжался с хлопками, крякнул «Ой-ё! Хорошо!», сломал березку для посоха и пошел в разведку.

Леха включил магнитофон, и мы пустились в пляс! Чего там только не было! И Си Си Кетч, и «Модерн Токинг», и «Арабески»! Таня Кострова смотрела на меня наглыми голубыми глазами, сексуально извивалась, гладила себя и томно вздыхала. А Ирка жгла взглядом то меня, то Таню, а потом пригласила на танец Свету Синицину.

Вдруг перед нами зашуршали кусты и Света вскрикнула:

– Ой!

Отплевываясь от паутины, Виктор Иванович вылез на свет божий.

– За мной, салаги! Там тропинка!

Тропинка петляла сквозь бесконечный ельник, колючие ветки хлестали нас по щекам, шли мы больше часа и уже проклинали этот поход. Все, кроме Виктора Ивановича, который от избытка энергии аж подпрыгивал. Чтобы подбодрить нас, он сообщил:

– Чем дальше в лес, тем меньше шансов словить звездюлей от местных.

Внезапно лес кончился и перед нами открылось заброшенное поле, где в зарослях борщевика догнивал одинокий комбайн. Виктор Иванович весело хмыкнул, сбросил рюкзак и объявил: «Вот мы и дома!»

Я начал ставить палатку, а Леха, Чижик, Ирка и Крыса, согласно распоряжению Виктора Ивановича, пошли за дровами. Я хотел присоединиться, но Ирка окатила меня ненавидящим взглядом и заявила, что она с предателями в чащу не ходит. Я сделал вид, что мне все равно, но когда они скрылись из виду, покрался им вслед.

Наконец, я увидел ребят и притаился в кустах дикой малины, увешанной спелыми ягодами, как новогодняя елка игрушками. Самые красивые я складывал в нагрудный карман ветровки, надеясь угостить ими Ирку.


- Ой! -


Ребята спустились в овраг, и Леха, управляясь топориком как заправский лесник, стал рубить ветки с упавшей сосны. Чижик стоял на подхвате и деловито принимал ветки у Лехи, складывая их штабелями на руки Ирки и Крысы.

– Так! Вы, двое, марш в лагерь разжигать костер. А мы тут нарубим дровишек потолще! – услышал я командный голос Лехи.

Нагруженные до подбородка, Ирка с Крысой почапали вверх по склону, усеянному сухим валежником, и я то и дело слышал «хрусть», «хрусть».

– Ой! – вдруг вскрикнула Ирка, теряя равновесие.

Через секунду она уже кубарем катилась по склону. Я выпрыгнул из кустов и помчался за ней.

Бедная Ирка лежала на спине и стонала.

– Моня, а ты откуда? – удивился Леха.

Я опустился рядом с Иркой на колени.

– Ирочка, ты как?

– Больно!

– Где?

– Здесь, в спине. – она хотела указать где, но скорчилась от боли.

– Давайте ее поднимем и на карачках в лагерь! – предложил Крыса, уже встав в позицию, как будто хотел сыграть в слона.

Я прервал его:

– Подожди!

Недавно я прочел книгу о врачах скорой помощи. Не знаю почему, но мне запомнилась одна деталь: человека после автоаварии нельзя переворачивать или поднимать – так можно сделать еще хуже. Лучше дождаться скорой.

Скорой в лесу не было и полагаться можно было только на себя.

– Леха, дай топор, – попросил я и срубил две молоденькие березки.

Потом я привязал к ним мою и Лехину ветровки, и у нас получилось что-то вроде носилок.

Подняться по оврагу вместе с Иркой на носилках было нереально, и Крыса вызвался прошакалить местность, чтобы найти пологий склон.

Я склонился над Иркой и нежно сжал ее ладонь. Ирка сверкнула глазами, но потом улыбнулась и скрестила наши пальцы в мини-объятии. Она меня простила.

Леха с Чижиком пошли отлить за компанию, и тут произошло то, чего я ожидал меньше всего – Ирка перенесла мою руку на свою упругую грудь. Я покраснел и в растерянности смотрел то в Иркины зеленые глаза, то на свою руку.

– Ромик, ну же! Ты же профессионал! – непонятно чего хотела от меня Ирка.

Тут раздался голос Крысы:

– Нашел! Вот там. Вот там выход.

Ирка разочарованно отвела мою ладонь и поморщилась от боли.


- ГОРОДСКИЕ УБЛЮДКИ -


Мы обступили нашу подругу и аккуратно переложили ее на носилки. Я взялся за ручки сзади, а Леха спереди.

– И, рраз! – скомандовал Крыса. Мы подняли носилки с земли и двинулись в путь.

Однако, занятия в качалке не прошли даром! Ирка, конечно, была пушинкой, но и наши бицепсы-трицепсы не помешали. Ведомые энергичным Крысой, который то убегал вперед, то возвращался, чтобы подогнать нас, мы вышли из оврага на дорогу между Шевлягино и нашим лагерем.

Идти нужно было около часа. Мы отрядили Чижика, чтобы он побежал в лагерь и поставил в известность Виктора Ивановича, а сами понесли Ирку в деревню. Скоро Ирка перестала быть пушинкой и, даже меняясь, мы чувствовали, что руки немеют. Но никто не предложил остановиться.

Солнце обжигало, а слепни и осы роились над нами, будто мы коровы. Мы сорвали ветку ольхи, и тот, кто не нес Ирку, обмахивал ее и несущих, чтобы хоть как-то отвадить мерзких тварей, которые жалили просто нещадно. Крыса снял ветровку и положил Ирке на лицо. Судя по сопению, Ирка даже смогла уснуть.

Наконец показалась деревня. Мы постучали в ворота крайнего дома, и оттуда вышла женщина.

– Что нужно, ребята? – спросила она с опаской.

– Здравствуйте, у нас тут вот, – я указал на носилки.

– Ой! – воскликнула женщина и забежала в дом.

– Чего это она? – удивился Крыса.

Мы прождали минут десять, думая, что она звонит в скорую помощь и наконец услышали сирену. Но из-за поворота показалась не скорая помощь, а милицейский уазик. Два мента выпрыгнули из машины и приказали нам поставить носилки на землю.

– Труп? – спросил тот, кто был помоложе.

– Почему труп? – удивился я. – Это Ирка.

Крыса с видом фокусника сдернул с Ирки свою ветровку. Ирка открыла глаза и прошептала:

– Помогите.

Внезапно старший впаял кулаком Крысе в еще свежий фингал.

– Всем стоять, ****МНОГО САМОК СОБАКИ***! Ни с места!

Мы и так никуда не бежали.

– Городские ублюдки! Насильничать у нас вздумали?

Мы вообще не понимали, о чем речь, а младший уже заламывал мне руку. Леха же, недолго думая, рванул наутек.

– Стой, стрелять буду! – заорал старший, хотя пистолета у него не было.

Леха, полагая, что по нему сейчас шмальнут, побежал зигзагами, как в фильмах о ковбоях.

– Товарищ милиционер, в чем дело-то? – спросил я.

– «В чем дело-то»? – мент взял меня за шкирку и указал на сочное красное пятно на моей ветровке, аккурат под Иркиной задницей.

– «В чем дело-то»? – он тряхнул меня так сильно, что у меня чуть не вылетел позвоночник.

– Это не мы!

– А кто тогда?

Ирка так и осталась лежать на земле, а нас с Крысой упаковали в уазик, попутно прописав мне в печень.

Менты хотели поднять Ирку с носилок, но я задолбил кулаком по двери. Старший открыл и спросил:

– Тебе мало?

– Товарищ милиционер, ее нельзя так поднимать, вы там все сломаете.

– То, что вы еще не сломали?

– Да мы ничего не ломали. Это наша одноклассница. Мы в поход пошли.

– А откуда там кровь?

На этот вопрос у меня ответа не было.

– Может, у нее месячные? – предложил Крыса.

– Я те сейчас такие месячные устрою, месяц в больнице проваляешься, – пообещал ему мент и хлопнул дверью.

Сначала менты совещались, ходя кругами вокруг Ирки. Потом молодой сел на корточки и провел пальцем по моей ветровке. Он удивленно посмотрел на палец, понюхал, потом попробовал на вкус и сказал что-то старшему. Менты загоготали, как гиены. Старший, давясь от смеха, дернул дверь уазика.

– Вы, городские дебилы, кто же собирает малину в карман?

– Я, – ответил я.

– Вот ты, Моня, ****НЕХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК****! – оскалился на меня Крыса.

– А что с ней такое? – спросил старший.

– Упала в овраг.

– А зачем вы ей лицо закрыли?

– Слепни же.

Вокруг нас стал собираться народ, который уже не только опохмелился, но и вышел на новый круг, и если бы ситуация с малиной не разрешилась, то нас бы там и линчевали. Старший взял рацию и вызвал скорую помощь.

Я поехал в скорой помощи, назвавшись Иркиным братом. А бедный Крыса, который первый раз в жизни схлопотал не за дело, стоял на дороге и печально смотрел нам вслед.


- В БОЛЬНИЦЕ -


Врач скорой помощи вколол Ирке обезболивающее и похвалил меня за носилки.

– Извините, а что с ней? – спросил я.

– Пока непонятно. Может, и позвоночник сломан.

Когда мы приехали в больницу, Ирку куда-то увезли, а я пошел в регистратуру, чтобы позвонить.

– Надеюсь, не межгород? – строго посмотрела на меня медсестра.

– Нет, мы тут рядышком.

– Рядышком они! Давай номер.

Я назвал номер Ирки, надеясь, что ее бабка будет дома, а рабочего телефона дяди Вали я не знал.

– Никто не отвечает.

Другой телефон был только у Крысы. Трубку взял дядя Юра.

– Дядя Юра, это Моня, в смысле, Роман. Вы телефон дяди Вали не знаете?

– А что случилось?

– Ира в овраг упала!

– Что?!

– В овраг упала, говорю.

– Постой, а вы где вообще?

– В больнице.

– В какой больнице?

– В районной.

– В какой районной?

Я спросил у медсестры, где мы вообще находимся.

– Дядя Юра, мы в Речицкой областной больнице.

– Понял! Выезжаю!

Вскоре подтянулись Виктор Иванович, Леха, Крыса и Чижик.

– Монин, как будет по-английски дебилы? – спросил меня Виктор Иванович.

– Не знаю. Дебилз?

– Я тоже не знаю, но когда вернемся, узнаю и буду вас только так называть. Вы знаете, что вообще со мной будет?

– А что с вами будет? Вы тут вообще ни при чем!

– Как ни при чем? С вас спроса ноль, а меня с работы взашей.

– Виктор Иванович, – сказал я, – вы, конечно, извините, но сейчас важнее, что будет с Ирой, а не то, что будет с вашей работой.

– Поговори мне, сопляк.

Виктор Иванович пошел узнать, что происходит. Когда он вернулся, то доложил:

– Похоже, сломаны ребра.


- ДОЧЕНЬКА! -


Мы услышали вой сирены и вышли на крыльцо.

Из черной «Волги» выскочили хуже-чем-КГБ и дядя Юра, а из скорой помощи – санитары с носилками. Их уже ждали, и через пять минут Ирку перенесли в скорую помощь.

Дядя Юра забрался вслед за Иркой, а я подбежал к дверям и увидел, как он склонился над ней, гладя по голове и успокаивая:

– Доченька! Доченька! Потерпи. Все будет хорошо.

Он обернулся, увидел меня и приказал санитару закрыть дверь. Я сел в машину с хуже-чем-КГБ, и мы поехали с мигалками и сиреной в Москву.

По дороге я рассказал ему, что случилось с Иркой, как мы ее несли и как нас замели менты. Слушая мой рассказ, хуже-чем-КГБ только качал головой, а когда я закончил, он со вздохом промокнул лысину носовым платком и сказал:

– Роман, вот я смотрю на тебя. Ты же вроде не дурак. Что ж ты все время куда-то влипаешь?

– А я и не знаю.

– Вот то-то. А нужно знать, иначе так и будешь всю жизнь как говно в проруби.

Когда мы приехали, нас уже ждали у входа несколько санитаров и Ирку тут же покатили в операционную.

Дядя Юра последовал за ними и через полчаса вышел ко мне на улицу.

– Роман, ты видел и слышал то, что не должен был видеть и слышать.

– Дядя Юра, я ничего не видел и не слышал.

– Не делай из меня дурака, хокей?

– Хокей.

– Вот и хорошо. Не лезь не в свои дела, если хочешь дожить до старости.

Я просто вскипел от его слов. Тоже мне господь бог нашелся!

– Да кто вы такой, чтобы мне угрожать? – ответил я, удивленный собственной наглостью.

Лицо дяди Юры вдруг стало злым, как у бабуина. Он набычился, наклонился вперед и навис надо мной.

– Слушай сюда, баклан. Есть дела взрослые и есть дела детские. Занимайся детскими делами, если ни хрена еще не понимаешь. И фильтруй базар, это для здоровья полезно.

Но этот день меня так уже доконал и мне было так обидно за Ирку и дядю Валю, что я не собирался ничего фильтровать.

– Сами вы баклан! И сами ни хрена не понимаете. Думаете, я не знаю, что вы с Иркиной мамой спали?

На его лице мелькнуло удивление, которое сменилось яростью. Я понял, что сейчас схлопочу. Благо, и больница, и морг рядом.

– Ну давайте, бейте! У меня дядя в КГБ работает, – зачем-то соврал я.

Я думал, что подлил масла в огонь, но дядя Юра неожиданно рассмеялся. Как над щенком, который рычит на матерого пса.

– Ну ты, блин, даешь! Вот чесслово, лет двадцать назад свернул бы тебе шею за твою борзость, – произнес он с умилением и после короткой паузы продолжил. – А ты молодец, не зассал. И правду в глаза сказал.

Еще секунду назад я злился и боялся получить по первое число. Но когда дядя Юра рассмеялся и похвалил меня, я как-то взял и размяк.

– Дядя Юра, я не хотел вас обидеть. Я просто Ирку очень люблю. Представляете, что с ней будет, если она узнает?

– Она никогда не узнает. Я молчал, и ты будешь.

– А я и молчу!

– Вот и молчи! Каждый мужик тащит мешок молчаний. Привыкай!

– Но разве правда не важнее всего?

– Конечно, нет! Важнее всего Иришка.

– Вот и я так думаю.

– Правильно думаешь. Кстати, Валентин уже едет, я ему позвонил.

Из больницы вышел хуже-чем-КГБ и сказал, что Иркой занимается ведущий хирург и ее будут лечить по высшему разряду. На прощание он сделал рогулю рядом со своими глазами, а потом направил указательный палец на меня, типа он за мной наблюдает.

Скоро примчался дядя Валя и отозвал дядю Юру в сторонку. У них был не то чтобы напряженный разговор, но и дружеским их общение назвать было нельзя.

Наконец Дядя Юра мне кивнул и мы пошли в приемную ждать оглашения приговора.


- ДОКТОР ЛИВСИ -


Минутная стрелка на настенных часах, словно решив нас помучить, отсчитывала часы, а не минуты. Тик – и время остановилось. Тик – и опять тишина.

Иркин отец, наверное, размышлял, почему дядя Юра все бросил и устроил Ирке лечение в блатной больнице. Дядя Юра, наверное, волновался, не сдам ли я его. А мне почему-то подумалось, что любовь важнее крови. Но вслух никто ничего не сказал.

Тик – щелкнула минутная стрелка, и в дверях показался главврач, похожий на доктора Ливси из «Острова сокровищ» – большой, с огромными зубами и счастливый, как носорог. Главврач уверенно сообщил нам:

– Травматический перелом позвоночника. Кто тут отец?

– Я, – вышел вперед дядя Валя.

На автомате я покосился на дядю Юру, но тот как бы не заметил.

– Но есть и хорошие новости, – продолжил главврач. – Перелом без смещения и без повреждения спинного мозга.

– Так она будет ходить? – спросил дядя Валя.

– Может быть, даже прыгать, но сначала лечение.

Мы трое выдохнули: «Фухх!»

Когда я услышал про перелом позвоночника, то подумал, что Ирка навсегда останется прикованной к постели. Я бы, конечно, любил ее все равно, но каково было бы ей вот так, по глупости, повредить себя – и не побегаешь, не погуляешь.

– А к ней сейчас можно? – спросил дядя Валя.

– Да, но только в халатах и бахилах.

И вот мы, три здоровых мужика, стоим перед бедной девочкой и глотаем слезы. Каждый из нас без раздумий поменялся бы с ней местами, ведь для каждого она была самым дорогим человеком на свете. Но случилось то, что случилось, и Иркина судьба была в руках господа бога и доктора Ливси.

На Иркином лице не было страдания, а наоборот – и страшнее: безразличие и опустошенность.

Дядя Валя сел к Ирке на койку, дотронулся до ее руки и поцеловал в лоб.

– Ты как, солнышко?

Ирка указала взглядом на меня.

– Роман, Ира хочет побыть с тобой. Юра, пойдем.

Дядя Юра не шелохнулся.

– Юра!

– Да, пойдем, – ответил ему дядя Юра и сказал мне строго, – мы в коридоре.

Когда они вышли, Ирка указала мне сесть на койку. Я сел и сразу же поцеловал ее в губы.

– Ромик, ты любишь меня? – спросила она тихо-тихо.

– Ирочка, милая, конечно! Я тебя люблю.

– Хорошо, – улыбнулась Ирка и закрыла глаза.

Я вышел в коридор.

– Ну как она?! – подскочил ко мне дядя Валя.

– Сказала «хорошо».

– Фу, ну ладно. Пойду поговорю с главврачом о планах и вообще.

Когда он ушел, дядя Юра спросил меня:

– У тебя с ней серьезно? Не бросишь?

– Конечно, серьезно! Никогда не брошу!

– Молодец! А нужна помощь, сразу ко мне. Ты мне теперь как сын.

– Спасибо, дядя Юра, – ответил я, уже сбившись со счета, сколько у меня новых папаш, и традиционно ожидая подвоха.


- ЧИСТАЯ ПРАВДА -


В понедельник у нас последней была физра и после урока Виктор Иванович созвал Леху, Крысу и меня на совещание. Чижик был слишком мягкий, чтобы говорить по-мужски, и, кроме того, у него имелся конфликт интересов, так как его отец, Петр Сергеевич, работал директором школы.

– Так, орлы! Врать умеете? – спросил нас Виктор Иванович.

– Конечно, умеем, – обрадовался Крыса, таланты которого вдруг нашли спрос.

– Так вот: у меня проблемы. Если хотите, чтобы у вас преподавал физру самый лучший педагог на свете, – он с нежностью посмотрел в зеркальце на стене. – Я говорю, если хотите, чтобы самый лучший педагог на свете не остался без работы, вы должны пойти к Петру Сергеичу и сказать, что это вы сами ломанулись за дровами.

– Но это же вы им сказали! – наивно возразил я.

– Ну, сказал! Ну и что? Я Крылову толкнул в овраг?

– Нет, она сама.

– Так чего ты выеживаешься?

– Я не выеживаюсь, я просто хотел уточнить.

– Не фиг тут уточнять. Сама виновата, и вы тоже. Туристы хреновы!

– Виктор Иваныч, все понятно. Что нужно сделать-то? – спросил я.

– Специально для тупых, а особенно для тебя, Монин, повторяю – идите к Петру Сергеичу и скажите, что вы сами пошли за дровами, а ваш любимый педагог Виктор Иванович ничего об этом не знал.

Когда мы шли в кабинет директора, Крыса аж подпрыгивал от радости.

– Учитесь, салаги! Ща я вам покажу, как нужно!

– Васек, ты лучше покороче. Зачем врать лишнее? – попросил его я.

– Как это зачем? Из любви к искусству!

– Я тя ща так разукрашу, что твою морду в Эрмитаже вывесят, – злобно сказал ему Леха.

Мы постучали в кабинет Петра Сергеевича. Увидев наши рожи, он, как обычно, изрек:

– Еп-п-понский бог. Что опять?

– Петр Сергеич, мы, в общем-то, пришли с повинной... – начал издалека Крыса и картинно шмыгнул носом.

– А я и не сомневался, с чем вы еще можете прийти?

– Так вот я и говорю, что Виктор Иванович попросил нас сказать вам, что он не знал, что мы идем за дровами.

– Василий, я не понял – он попросил вас сказать или он на самом деле не знал?

Крыса запутался на пустом месте и сморщил лоб в раздумьях. Его выручил Леха.

– Василий хотел сказать, что Виктор Иванович не знал, что мы идем за дровами, и попросил нас сказать вам об этом.

– Фу, а я уж подумал, что это он вас подговорил!

– Нет, это мы сами решили! – снова вышел на сцену Крыса.

– Что вы сами решили? – Петр Сергеевич уже начал терять терпение.

– Ну, мы решили рассказать вам о разговоре с Виктором Ивановичем.

– Василий, о каком разговоре: о том, что он вас подговорил оправдать себя, или что он попросил рассказать мне правду?

Крыса открыл было варежку, но Леха, который уже был готов впаять ему за тупость, вмешался:

– Петр Сергеевич, Виктор Иванович не знал, что мы пошли за дровами, и он попросил нас вам об этом рассказать. Он очень хороший педагог.

– Ну, слава богу. Я уже запутался, кто что делал и кто кого о чем просил.

Когда мы вышли из директорской, Леха повернулся к Крысе.

– Крыса, как по-английски будет дебил?

– Дебьйил?

– ****НЕПЕРЕВОДИМАЯ ИГРА СЛОВ****! Если ты такой тупой, то хоть стой и молчи, может, за умного сойдешь.

Когда мы сообщили физруку, что все чики-пики, он очень обрадовался.

– Вот это я понимаю – мужская солидарность! Вы там ничего не напутали? – он почему-то смотрел на Крысу.

– Конечно, ничего, Виктор Иванович! Сказали чистую правду! – подмигнул ему Крыса.

– Чистую правду?

– Да!

– А я просил вас говорить чистую правду?

– Ну это я так, фигурально.

– Нефедов, от твоей фигуральности у меня чуть мошонка на пол не упала.

– Виктор Иванович, мы все сделали как надо, – заверил его Леха и отвесил Крысе заслуженный пендаль.

– А, ну тогда молодцы! С меня спортзал. Когда придете?

– Виктор Иванович, а можно мы с Ирой придем? – спросил я.

– Так она же в больнице.

– Ну вот выйдет и будет смотреть, как мы играем в баскетбол.

– Ну давайте так.


- БАСКЕТБОЛ -


Доктор Ливси не обманул – Ирка на самом деле поправлялась быстро. Уже через месяц на нее надели корсет и она могла ходить, хотя иногда морщилась от боли.

Как и было запланировано, мы решили сыграть для нее в баскетбол, чтобы развеселить, вдохновить и вообще.

Подготовились мы на славу! Во-первых, мы надраили в спортзале полы. Во-вторых, мы написали фломастером «Турнир имени Ирины Крыловой!» – по букве на листок – и развесили листы на стене спортзала.

Уже месяц как начались каникулы, и в школе не было ни души. Мы поставили кресло-каталку с Иркой рядом с лавочкой и начали играть в одну корзину. Красные: Виктор Иванович, Крыса и я, синие: Лысый, Леха и Чижик.

Силы оказались неравны. Наша с Крысой задача была проста: передать пас Виктору Ивановичу, а тот уже метким броском посылал мяч прямо в корзину.

Чижик, в принципе, умел играть, но за день до игры пнул коробку из-под обуви, в которой лежал кирпич, и вместо баскетбола он, как Винни Пух, ковылял по залу туда-сюда.

А Лысый с Лехой, оба прирожденные лидеры, мячом друг с другом не делились и бросали его на дурачка с длинной дистанции.

В общем, мы, в смысле, Виктор Иванович, сделали их под сухую.

– ****ГУЛЯЩАЯ ЖЕНЩИНА****! – крикнул в сердцах Леха и со всей дури швырнул мяч в стену.

Мяч в стену не попал, а отскочил от козла, рядом с которым сидела Ирка, и шибанул ее прямо в лицо.

– А-а-а! – закричала Ирка и закрыла лицо руками.

Все побежали к ней, а я рванул в раздевалку и принес в ладонях холодной воды. Виктор Иванович прыгал вокруг Ирки, причитая:

– Нос-то цел? Глаз-то цел?

– Цел. Но больно! – заплакала Ирка и оторвала руки от лица, чтобы успокоить нас.

Там все было целое, но сильно красное, то ли от слез, то ли от удара.

Я полил Ирке воду из рук прямо на голову.

– Ай, зачем на голову-то? – она чуть не выпрыгнула из кресла-каталки и заревела еще сильнее.

– Так, знаете что? С меня довольно! – вспылил Виктор Иванович. – Вы не дети, а генераторы, ****ГУЛЯЩАЯ ЖЕНЩИНА****. Генераторы проблем. Пойду-ка я работать на завод, хоть до пенсии дотяну. Еще один такой класс – и откину копыта прямо в спортзале.

– Ребята, можете выйти? – попросила Ирка и добавила, – Ромик, а ты останься.

Все вышли, и мы остались вдвоем с бедной Иркой, которая снова пострадала, связавшись с нами.

– Ир, ты не плачь. Даже синяка не будет.

– Да я не поэтому плачу!

– А почему? Кто тебя обидел?

– Никто меня не обидел, а-а-а! – залилась Ирка еще громче, и из-за двери показалось испуганное лицо Виктора Ивановича.

– А что тогда?

Ирка прерывисто дышала, смотрела на меня заплаканными глазами и огласила приговор:

– Нам ОВИР дал разрешение на выезд. Мы с папой уезжаем.

– Куда? – спросил я, как будто это имело значение.

– Туда! А-а-а! – и заревела с новой силой.

А я стоял, как стукнутый обухом по голове, и слушал ее плач под трехэтажные матюки Виктора Ивановича, доносившиеся из раздевалки.


- ЖИВИ И ВЕРЬ -


Мы откатили Ирку домой, и я вызвал дядю Валю на мужской разговор на лестничную клетку. Достав пачку московской «Явы», которые я купил на трешку из его денег, я закурил и предложил ему.

– Роман, меня известили только вчера.

– Дядя Валя, а как же я? У нас же с Ирой любовь.

– Я знаю, Рома. Но кто знает, что здесь будет через десять лет?

– А что будет? СССР, Горбачев и девяносто пятый год.

– Ты же понимаешь, о чем я.

– Понимаю.

– Ты любишь Иру?

– Очень. И очень давно.

– А знаешь, в чем высшее проявление любви?

– Сделать предложение?

– Нет, это любой дурак может. Высшее проявление любви – это отпустить любимого человека, если так ему будет лучше. Пусть даже твое сердце и порвется. Но это будет потом, а сначала ты отпустишь.

– Но Ира ведь меня тоже любит!

– Я знаю. Но поверь мне, так будет лучше. А если ваши судьбы связаны на небесах прочной красной нитью, то никакая сила не сможет вас разлучить.

– Прочной красной нитью?

– Да, так китайцы говорят. Дай мне, пожалуйста, еще одну.

Дядя Валя закурил вторую и продолжил:

– И запомни, Роман, Юре нельзя доверять. Гнилой он человек.

– Дядя Валя, вы прямо как Груздев, который Шарапова о Жеглове предупреждал.

– Ну да. Знаешь, что он с Толей сделал?

– Нет, ничего такого не слышал.

– Тогда слушай. Нам было по двадцать лет. И Толя, и я, и Юра бегали за Машей. Толя учился на мехмате и был лучшим из нас, все мир хотел изменить. Ну вот и стал печатать диссидентов в типографии МГУ. А Юра взял и настучал на него в Комитет. Чисто из ревности! Юра думал, что никто не узнает, но Машина мать служила в органах и выяснила через своих, кто настучал. В общем, Толю исключили из универа и забрали в армию. Потом он где-то воевал и вернулся уже не Толей.

– Ни фига себе!

– Я и сам до сих пор не верю, когда вижу его. Был гением, а стал дегенератом. А Юрка, гад, не зная, что мы знаем о его предательстве, все злорадствовал, когда Толю в армию забрали, даже куплеты напевал про крысу из «Фауста»:

Подсыпали ей мышьяку,
И впала тут она в тоску,
Как от любви несчастной.

Дядя Валя вздохнул.

– Мы с Машей презирали Юру за то, что он сделал с Толей, хотя сейчас мне кажется, что Маша все равно любила Юру больше, чем меня. Но после его предательства она как-то растерялась, а потом – одно к одному и мы поженились. Потом родилась Ира, и Юра уехал куда-то на Север, а вернулся уже богачом. Вот такие дела.

Я стоял с отвисшей челюстью, а дядя Валя вдруг сменил тему.

– Ты слышал, что Данилу убили в тюрьме?

Я даже не удивился. На фоне происходящего плохая новость была вполне себе нормой.

– Связался там с кем-то, его и прирезали. Я только что узнал. Не хочу Лене говорить, а Толе плевать.

– Почему так? Он, конечно, алкаш, но отец все-таки.

– Какой он отец? Ему все осколком оторвало. Лена его в канаве нашла. Любила его и из-за этой любви всю жизнь себе испортила. А детей своих родила от мужика одного с завода – человек все-таки, тепла ей хотелось.

– И как теперь жить, дядя Валя? Кому вообще можно верить?

– Я живу, и ты живи. И верь, что хороших людей больше.


- МОМЕНТ ИСТИНЫ -


Я вернулся домой и взял Рекса на прогулку. На лавочке в палисаднике, сложившись от боли в животе, сидел дядя Толя.

Я смотрел на него другими глазами, пытаясь представить, каким он был раньше. Мне захотелось сделать для него что-то хорошее, и я предложил:

– Дядя Толя, давайте я вас домой провожу.

– Иди отсюда, пацан, – получил я в ответ. – Целее будешь.

Я развернулся и хотел уйти, но внезапно меня осенило! Вот, момент истины! Дядя Толя видел, как Данила отбросил кирпич в пролет между гаражами. Дядю Толю предал его друг и завистник – дядя Юра. Дядя Толя ненавидел Данилу, потому что знал, что тот не его родной сын. Дядя Толя шпионил за нами. И, наконец, он был злобным алкашом, которому нечего было терять и единственным утешением которого могла стать только месть. Классика жанра: убийца-дворецкий, который всегда на виду, но на которого никто не подумает, такой он незначительный.

Но радость открытия исчезла в один миг, и меня захлестнула злость, замешанная на горькой обиде. Обиде на то, что неравнодушный, умный человек все потерял из-за доноса и попал на войну, а потом, искалеченный, сломленный и преданный, бесцеремонно и подло разрушил жизни других.

– Дядя Толя, так это вы? – спросил я жестко.

– Что мы? – алкаш удивленно поднял мутные глаза.

– Это вы хотели убить дядю Юру? – уточнил я и скомандовал, – Рекс, охраняй!

На несколько секунд глаза алкаша прояснились и в них появился разум того, прошлого Анатолия Птицына:

– Тебе не понять. Он все, он все у меня отнял.

Но потом, превратившись в себя обычного, дядя Толя ловко разбил о лавку пустую бутылку и прошипел:

– Пшел отсюда, ублюдок! Хочешь розочкой в горло?

Рекс зарычал и рванул поводок с такой силой, что я едва сдержал его. Встав на дыбы, он залаял и стал теребить воздух передними лапами, пытаясь добраться до алкаша. Я шлепнул Рекса по морде и осадил его: «Фу! Сидеть!»

Дядя Толя даже не шелохнулся. Он равнодушно отбросил розочку в сторону и, глядя сквозь меня блеклыми голубыми глазами, все приговаривал:

– Плевать, плевать, плевать.


- ИДИОТСКИЙ САНАТОРИЙ -


Ирка и дядя Валя уезжали через месяц, но перед этим они поехали в санаторий в Крым, по путевке, которую достал для них дядя Юра.

Это был самый длинный месяц в моей жизни! Я наотрез отказался ехать к бабушке в Воронеж, и как меня мама ни укоряла в безответственности, я был непоколебим и целыми днями гулял с Рексом на карьерах. Иногда мы заходили на могилу Анчара, и Рекс, словно все понимая, ложился на живот, клал морду между лап и тоскливо смотрел то на меня, то на серый овальный камень с надписью «Анчар». Несколько раз с нами гулял неугомонный Крыса, терзая мне мозг планами о своих авантюрах и неизменно получая пару-другую щипков от Рекса, который его не любил. Леха был в деревне, а Чижик на даче.

Сначала Ирка звонила мне каждый день, набирая телефон Крысы, и он замучился бегать между двумя Башнями. Когда он появлялся в дверях, я говорил, что для Ирки меня дома нет, и однажды Крыса не выдержал.

– Моня, у тебя совесть вообще есть? Ирка вместо моря ходит на почтамт и звонит тебе.

– Ну и пусть звонит!

Дожили! Уже Крыса говорит мне о совести!

Ирка и дядя Валя возвращались ночью в четверг, а улетали рано утром в субботу. Дядя Юра встречал их у поезда и предложил мне поехать за компанию. Я наотрез отказался. Этот идиотский санаторий только продлил мою боль. Уж лучше бы они улетели сразу после баскетбола!

Между тем злосчастным матчем и санаторием была лишь неделя, и всю неделю я избегал Ирку, тренируясь согласно совету дяди Вали: «Высшее проявление любви – это отпустить любимого человека, если так ему будет лучше». Вот я и отпускал Ирку, избегая ее и убеждая себя, что так я проявляю свою любовь. А тут, как соль на рану, еще одна встреча и, как нож в сердце, еще одно расставание, но уже навсегда. Ни мне, ни Ирке от этой встречи легче не будет. Все уже сказано и решено.

Перед отъездом из санатория Ирка позвонила Крысе и сказала, что Монины, Нефедовы, Комаровы и Рыжовы приглашены в полном составе на вечеринку, которая начнется в шесть часов вечера в пятницу.

Утром в четверг я набил рюкзак тушенкой, взял Рекса и поехал в Шевлягино. Найдя то самое поле с ржавым комбайном, я разбил палатку и хотел разжечь костер, но небо почернело, загромыхало, заискрилось и накрыло нас даже не ливнем, а Ниагарским водопадом. Палатку колошматили порывы ветра, мы с Рексом промокли насквозь, и от страха Рекс залез мордой под мою ветровку.

Мне было плевать, что происходит вокруг. Хоть потоп! Я жалел себя и сокрушался о выпавшей мне горькой судьбе, а в конце концов твердо решил, что так тут и останусь, пока есть тушенка. Пусть Крыловы уезжают! Мне, вообще, кроме Рекса никто не нужен!

Днем в пятницу мы пошли в овраг за дровами и я навернулся на том же месте, что и Ирка. Долбанувшись плечом о бревно и корчась от боли, я спустился в овраг и поднялся обратно к палатке через пологий склон, который нашел тогда Крыса.

Чем ближе было к шести, тем быстрее билось мое сердце и тем сильнее я чувствовал, как прочная красная нить тянет меня к Ирке. А потом меня пронзила такая боль, которая затмила все остальное. Ирка, моя любимая Ирка, вот она, в часе езды, я знаю, что больше всего на свете ей сейчас нужен я, а я сижу тут как дурак, жру тушенку и лью слезы, жалея себя, несчастного.

Я бросил палатку со всем содержимым и помчался на станцию.

***

И если бы ты, дорогой читатель, увидел, как все было, то ты бы, конечно, согласился, что ни бог и ни дьявол не смогли бы остановить летящего по лужам Моню с алым пятном на груди и рвущего поводок огромного пса в ошейнике со сверкающими шипами!


- А ЭТА СВАДЬБА ПЕЛА И ГУЛЯЛА! -


Дверь нам открыла загорелая Ирка.

– Привет! – сказал я, часто дыша и от волнения, и от бега.

– Привет!

Ирка вышла из квартиры и захлопнула за собой дверь.

– Привет! – повторил я.

– Ромик, ну что же ты? – Ирка повисла на мне и обожгла поцелуем.

– Ирочка, Ирочка моя! – я хотел ее обнять крепко-крепко и никогда больше не отпускать, но она была после травмы, и я нежно прижал ее к себе.

Верный Рекс сидел рядом и одобрительно улыбался.

– Ромик, пойдем к нам. Все ждут только тебя.

– Ира, а может ко мне?

– Потом, потом, милый, – и снова поцелуи.

В большой комнате был накрыт стол, и за ним собрались все, включая тетю Лену, хуже-чем-КГБ и доктора Ливси, который лыбился, словно выиграл в лотерею.

– Ну что, молодожены! Первый тост за вас! – сказал дядя Юра весело, но без всякой ехидны.

Мы с Иркой густо покраснели, и нам указали на два места во главе стола. Мы неуклюже туда протиснулись между стульями и сервантом.

– Роман! – начал хуже-чем-КГБ, – вижу, ты прислушался к моим словам. Ты хотя бы ветровку снял!

Все уже знали про случай с малиной, и все, кроме Крысы, заржали как лошади.

Взрослые начали с шампанского, потом перешли на водку, потом убрали стол, включили музыку и стали показывать нам, молодым, как нужно отрываться! Мой отец отплясывал с тетей Леной так залихватски, что мама из ревности уволокла его на кухню. Я пошел за ними.

– Дайте мне ключ, пожалуйста, – попросил я.

– И не приходить еще часик? – подмигнул мне папа.

– Ну да. Или два.

– Ну вы, мужики, даете! – усмехнулась мама.

Папа дал мне ключ, я украл Ирку из-за стола, и мы поднялись на лифте на пятый этаж.


- ПОЦЕЛУИ -


Поцелуи начались в лифте и продолжились на моей кровати.

Мне хотелось большего, и я вспомнил, что в порнухе, которую мы с ребятами смотрели на Крысином видаке, главный герой первым делом залезал девушкам под юбку.

Я тоже полез Ирке под юбку, хотя и не знал, что делать дальше.

Ирка сдержала меня.

– Ромочка, не сейчас!

– А когда?

– А тогда! – она рассмеялась, и мы снова стали целоваться.

Прошло уже два часа, а мы с обкусанными и опухшими губами все не могли успокоиться. В конце концов Ирка сказала:

– Ромик, ладно, давай собираться. Скоро твои придут. И мне тоже пора, завтра в четыре подъем, – она чмокнула меня в лоб и встала с кровати.

На эти два часа я забыл, что Ирка завтра уезжает и что мы, наверное, больше никогда не увидимся.

– Ира, а как же я?

– Так же, как и я – мы всегда будем вместе.

– И что мне делать?

– А ты пиши!

– Я начал рассказ о Рексе на границе и застрял.

– А ты пиши о том, что знаешь!

– Например?

– Например, о нас с тобой и о ребятах.

– А с чего мне начать?

– А помнишь, как Гоша Птицын бросил в вас ледяным яйцом?

– Ириш, а давай еще поцелуемся?

– Давай!

Вернулись мои родители, и я пошел проводить Ирку до квартиры.

Мы стояли обнявшись на втором этаже, не в силах проститься. Тут Ирка достала из-за ворота блузки серебряный кулон в форме чайки, висящий на красной шелковой нити.

– Нравится?

– Конечно! Я его уже видел.

– Нет, не видел! Читай, что написано.

На кулоне были выгравированы переплетенные буквы И и Р.

– А вот и твой, – Ирка снова опустила руку за ворот блузки, достала такой же кулон, на такой же красной нити и повесила его мне на шею.

– Вот теперь все правильно! – сказала она и уткнулась мне лицом в грудь. – Ну что, тогда в пять у подъезда?

– Давай.


- НА КРУГИ СВОЯ -


Мы с Лехой стоим у Второй Башни и курим на двоих сигарету.

– Ща бы на пляж! Ром, сигара, мулаточка!

– Тебе и Вера Павловна не даст!

– А тебе и Му-Му!

Льется нежное осеннее солнце. Делать нечего.

Ирка уехала. Чижик бросил курить. А Лысый с Серым еще не вернулись с завода.

Тоска! Хотя и хорошо.

– Может в качалку?

– Хорошая шутка.

Вдруг сверху раздался смешок и в метре от нас бахнулось яйцо, обдав нас с Лехой вязкими брызгами.

Мы уставились вверх: на балконе седьмого этажа искрит восторгом хитрая рожа Крысы.

Крыса помахал нам рукой, перегнал сопли в горло и смачно харкнул нам на головы.

– Конец уроду! – обрадовался Леха.

Прыгая через две ступеньки, мы живо обсуждали, кто первый пропишет Крысе и стоит ли спустить придурка с лестницы.

Пнув дверь на седьмой этаж, мы вкатились внутрь и столкнулись со счастливым Васьком.

– Крыса, тебе жить надоело? – спросил Леха.

– Мне нет.

– А чего ты тогда яйцами бросаешься?

– А как еще этого дебила... – указал на меня Крыса, – заставить подойти к телефону?


- ПОСЛЕСЛОВИЕ -


Уехав в Америку, Ирка сначала скучала и хотела вернуться. Она буквально умоляла меня, чтобы я что-то сделал. Раз в неделю мне приходило письмо, в котором Ирка рассказывала об одиночестве и тупых американцах. Потом ее английский улучшился и появились новые друзья. Теперь тупыми стали не американцы, а «совки». Письма приходили все реже и реже, пока не прекратились совсем. Я позвонил ей, но мне ответили, что русские переехали, а куда неизвестно. Я все понимаю: у Ирки теперь другая жизнь, но мое сердце все равно сжимается, когда я открываю почтовый ящик.

На дворе — 95-й год и уже нет ни СССР, ни Горбачева, ни наивности восьмидесятых. Время застоя с грохотом разлетелось на куски и то, что считалось дикостью в моем детстве, превратилось в норму. Дело братьев Кирсановых продолжили легионы вчерашних школьников, которые осознали, что прекрасное далёко уже не настанет и, взяв ножи, пистолеты и паяльники, пошли создавать ужасное сегодня.

Дядю Толю парализовало и тетя Лена, неся свой крест, ухаживает за ним. Правду о покушении на дядю Юру знают только дядя Толя и я, но я храню молчание, жалея тетю Лену. Я и так виноват перед ней. Меня трясет от мысли, что Данила был бы жив, если бы мы с Лехой не побежали бить морду дурачку Гоше.

Леха открыл фирму по продаже компьютеров. Получив первую прибыль, он нанял Изольду, которая едва сводила концы с концами и после уроков продавала мороженое в переходе у железнодорожной станции. Теперь уже он отдает ей приказы, а она, по привычке, строит весь коллектив, как когда-то строила нас.

Чижик влез в мутную историю, связанную с обналичкой, и, получив пулю в толстую задницу, несколько лет скрывался в монастыре под Псковом, а потом переехал в Москву и устроился охранником в супермаркет.

Крыса же, который не только попал на деньги, но и подставил бедного Чижика, смылся аж на Камчатку и возглавил там артель по сбору кедровых шишек. В редких письмах Крыса утверждает, что жить в тайге среди медведей безопасней, чем среди людей в Подмосковье.

Чтобы покрыть его долги, дяде Юре пришлось продать гараж и обменять свою трешку во Второй Башне на однушку на окраине. Крыса его не забывает и у дяди Юры всегда можно разжиться красной икрой и вяленой корюшкой.

Ну а я учусь в МГУ, подрабатываю переводчиком и стараюсь никуда не влипать.

В моей комнате все так и осталось: стол, тумбочка и диван, на котором лежит постаревший Рекс. А на гвозде висит кулон в форме чайки. Она летит со мной через годы и, когда я смотрю на прочную красную нить, то почему-то знаю, что все мы, дети восьмидесятых, однажды соберемся здесь:

в Первой башне,
на улице Генерала Трофимова,
в небольшом подмосковном городе.

- конец -

Дорогие друзья, "Монино детство" и другие аудио книги Романа Савина можно послушать на его YouTube канале: https://www.youtube.com/@WriterRomanSavin