Глава девятая.
Ванечке у логопеда понравилось, несмотря на то, что он всегда боялся людей в белых халатах.
- Хорошо, что вы догадались привести мальчика ко мне до того, как он пошел в школу, - сказала Алданову пожилая женщина с добрым крестьянским лицом, когда они остались наедине. – Вы знаете, как дразнят тамдетей, которые грассируют звук «р»?
- Нет, не знаю. Нам в детстве, например, нравилось, как говорил в кино Ленин. Некоторые даже пытались подражать ему.
- Так это когда было! Сейчас про Ленина редко кто и знает. А детей с таким произношением называют жидами.
Алданов вздрогнул. Он не ожидал, что в стране, куда он вернулся спустя тридцать лет, вообще существует такое слово; «жид».
- Ничего, - сказала женщина – логопед, - Мы это дефект речи быстро устраним. С язычком у мальчика всё в порядке, он просто привык говорить так, а менять что-либо в своей речи ему лень. Жду вас завтра в девять часов.
Обратно машину вёл Алданов, так как Николай Иванович отпросился у него, чтобы починить крышу на своём доме.
- Дед, а ты меня научишь машину водить? - спросил Ваня, глядя, как Алданов лихо закладывает повороты на крутых серпантинах горной дороги.- Обязательно научу.
- А когда?
- Как только ты ногами будешь доставать до педалей, так и научу.
- Ну, это нескоро. Им еще расти и расти.
- А ты сам не заметишь, как они у тебя вырастут.
- А ты тоже ждал?
- Нет, я сразу сел за руль и поехал.
- А почему?
- Потому что нас начали учить автовождению, когда я учился в девятом классе, и мне было уже шестнадцать лет.
Подобные разговоры с Ванечкой не только развлекали его, они превносили в его жизнь что-то важное и необходимое для того, чтобы окончательно почувствовать себя дедом.
Через полчаса они уже были дома, Алданов поставил машину в гараж и спросил Ваню:
- Так что теперь будем до вечера делать?
Тот подумал с минуту и с тоской в голосе ответил:
- Можно было на рыбалку съездить, да море больно штормит. Давай полы в доме помоем, а?
- Чего это их будем мыть, когда тётя Настя их через день с порошком драит? Знаешь, брат, ты не увиливай от своих ежедневных занятий. Бери в руки книжку и читай вслух мне сказку про гадкого утенка. А я пока посуду для чая на стол соберу, дедушка Лёва вечером в гости к нам придет.
- Опять? И чего это он повадился чаи у нас распивать?
- Нехорошо так про взрослых говорить, Ванюшка. А если тебе это действительно не нравится, так не ворчи, а раскинь мозгами: каково двум старикам вечера в одиночестве коротать. К примеру, возьмём меня. Ты спишь, телевизор я не смотрю, чтобы от стрельбы не оглохнуть, а от «Трёх мушкетёров у меня уже глаза болят. А Льву Борисовичу и того хуже. В санатории музыка играет, отдыхающие под неё танцуют, а он сидит в своей халупе один и на электроплитке картошку себе жарит.
- Да, не больно весело вам, старикам. Может, тебе сказку другую почитать, не про гадкого утенка, а про Федота – стрельца, удалого молодца? Там хоть посмеяться можно…
Рассмеяться Алданову и без сказки уже захотелось, но мешала мысль: значит, Ваня тайком стащил с его полки эту сказку для взрослых и прочел её.
Но тут Ваня неожиданно грустно вздохнул и сказал, как-то совсем по-взрослому:
- Дед, а чего это бабушка Оля нам ничего не пишет? Я по ней очень скучаю, а она не пишет. Наверное, она про меня совсем забыла. Хорошие бабушки не должны про детей забывать.
Алданов не мог сказать ему, что бабушки Олиуже нет, что она умерла, и тогда он посадил Ванюшку себена колени и, пригладив его непокорные вихры, стал рассказывать ему уже свою нравоучительную сказку-быль:
- Ты знаешь, когда я работал учителем на Севере, у меня был ученик, который связался с хулиганами. Ну, ты понимаешь, о ком я говорю. С мальчишками, которые любят подраться с теми, кто слабее их, обижают девочек и и разбивают окна из рогаток. Однажды он пришел ко мне на дополнительные задания, а сам все в окно смотрит: как бы сбежать к этим хулиганам, чтобы вместе похулиганить. И тогда я говорю ему: «Иди к своим друзьям, нечего тебе здесь от скуки томиться». Ну, он, конечно, обрадовался и убежал, но через некоторое, гляжу, возвращается, печальный такой, словно побитый. «В чём дело, Гриша?» - спрашиваю я его. А он мне отвечает: «Не хочу я с ними играть, нехорошие они». – «Почему нехорошие?» - спрашиваю. – «А они про мою мамку плохое говорят. Будто она самогоном торгует и не работает нигде» - «Как так, не работает? – говорю я. – Я сам у неё раз в месяц в парикмахерской подстригаюсь. Выдумывают они про твою маму всякие гадости, а ты с ними дружишь». Так вот, Ванюшка, никогда не говори о старших плохо, особенно о родных. Может быть, бабушка Оля приболела чуть-чуть или на даче своей с утра до ночи возится, а ты сразу подумал, что она тебя забыла.
- Я ничего плохого о бабушке Оле не говорил, - буркнул Ванюшка сквозь слёзы и ушёл в свою комнату.
То, о чем рассказал ему Алданов не было простой выдумкой. Кроме того, что это случилось на Севере, где он работал учителем.
Такой случай произошёл с ним самим, когда он учился в пятом классе. Тогда он сам связался с хулиганами, которые курили, пили самогон и грязно говорили о женщинах.
Однажды один из этих хулиганов, маленький и пронырливый пацан по прозвищу Шкет сказал ему:
- А ты знаешь, Жека, что твоя мамка с чужими мужиками гуляет?
Сначала он, не задумываясь, изо всех сил ударил Шкета кулаком в ещё открытый, ехидно изогнутый рот, а потом закричал:
- Ни с кем она не гуляет! Поняли?!
И убежал к себе домой, забрался на чердак и проплакал там до самого вечера. После этого он дружбы с этими хулиганами не водил.
И еще ему припомнился другой случай совсем, как ему казалось, недавний.
Вернувшись в страну, которая теперь называлась не СССР, а Россией, он продолжил работу в своей конторе, именуемой ныне не КГБ, а ФСБ. Работы было много, так как в наше порушенное государство, полезли, как тараканы из щелей, тайные агенты из всех существовавших на Земле разведок. Компьютеры пухли от количества сведений, поступавших в контору, а малолюдный отдел, который теперь возглавлял Алданов, едва справлялся с обработкой этих данных.
И однажды он заметил, что майор Рыков стал часто ошибаться, информируя его о заброшенных к нам агентах, потом начал опаздывать на работу и, наконец, потерял какой-то очень важный документ.
Он вызвал майора к себе и спросил его:
- Что с вами происходит, Петр Васильевич? Если вы очень устали, я дам вам отпуск. Если заболели, ложитесь в больницу. Но дальше так продолжаться не может. Еще один прокол, и наш отдел разгонят к чертовой матери.
- Понимаете, Евгений Петрович, - грустно ответил Рыков, - моей маме исполнилось уже восемьдесят шесть лет, и она не встает с постели. И не потому, что не может, а просто потому, что не хочет. Ей нравится быть беспомощной, чтобы все домашние ухаживали за ней. Она постоянно ссорится с моей женой, подозревая её в том, что она, якобы, хочет отравить её. А меня она, вообще, считает обязанным ни на минуту не отходить от нее. Ночью она зовет меня и просит принести ей воды, хотя рядом с ней на столике всё время стоит большая кружка с водой, к которой она не притрагивается. А я после этого не могу заснуть и прихожу на работу не выспавшимся и раздраженным. Вы правы, так больше продолжаться не может, и мы с женой решили поместить маму в дом престарелых.
И Алданову вдруг стал крайне неприятен сидящий перед ним человек с погонами майора, ухоженный, умный и, как выяснилось, несчастный от того, что ег омаме исполнилось уже восемьдесят шесть лет.
И Алданов сказал совсем не то, что хотел сказать, вызывая майора «на ковёр».
- Знаете, Пётр Васильевич, - с трудом произнёс он, - а ведь вам когда-то был один годик, и вы тоже ночью кричали, требуя, чтобы мама покормила вас, и она не досыпала, и утром приходила на кухню не выспавшейся и раздраженной, а там грозный муж ругал её за то что она не приготовила завтрака. Как вы думаете, могла ей прийти тогда в голову мысль отдать вас в детский дом?
Рыков ничего не ответил, потому что не мог понять одного: почему это полковник Алданов только что отругал его заего плохую работу, а потом вдруг презрительно упрекнул в том, что он хочет отправить маму в дом престарелых.
- Можете идти! – сказал ему Алданов и достал из ящика коробку «Казбека»
Потом отправился в кабинет своего начальника, генерала Романенко, и попросил его перевести майора Рыкова в другой отдел.
Алданов хотел взглянуть, чем занимается Ванюшка, убежавший от него расстроенным и чуть ли не плачущим, но тут услышал тихие голоса из кухни: внук о чем-то разговаривал с кухаркой Анной Петровной.
«Ну вот и слава Богу, - облегченно вздохнул он. – Просто соскучился ребенок по женской ласке, а ты ему нотации читаешь»
Он заглянул на кухню, попросил кухарку посмотреть не осталось ли у неё какой-либо выпечки, а то вечером придет Лев Борисович, и ему не хотелось бы угощать гостя пустым чаем.
- Нет, Евгений Петрович, - ответила Анна Петровна, - я уже давно ничего не пекла. Не для кого. Вы всё еще по-иностранному питаетесь, Ванечке только мясо подавай. А мы все втроём на подхвате: что вы едите, то и мы. Но вы не беспокойтесь, я мигом вам шанежки с творогом состряпаю. А Ванюшка мне поможет, он уже умеет и тесто месить, и пирожки лепить.
- Молодец, солдаты всё должны уметь, - похвалил внука Алданов.
Но Ваня всё еще продолжал на него сердиться.
- Я – не солдат, - пробурчал он. – Я еще маленький.
Вечером, как и обещал, приехал доктор, но уже без вина. Он с удовольствием пил горячий чай и ел свежеиспеченные шанежки.
- Дедушка Лёва, - обратился к нему Ваня. – Вы сегодня картошку жарили?
- Нет, Ванюша, - ответил Лев Борисович. – Сегодня я питался исключительно бутербродами с колбасой и томатным соком. А почему это тебя волнует?
- Дедушка Женя говорит, что вам трудно картошку на плитке жарить, и поэтому вы к нам в гости ходите.
Доктор захохотал:
- Твой дедушка Женя очень проницательный человек, почти как Винни-Пух. Он знает не только это, но и то, что лучше всего ходить в гости по утрам, когда у хозяина дома еще закрома не оскудели. Поэтому твой дед никогда не приглашает меня в гости утром.
Из этого объяснения Ваня ничего не понял и ушел играть в свою комнату, а Алданов решил закончить свой рассказ об Испании, потому что, закончив его, он намеревался задать доктору несколько очень важных вопросов, уже давно волновавших его.
- Об испанском танце фанданго я много слышал, но ни разу не видел, как его танцуют, даже по телевизору, - продолжил он свой рассказ. – И вот теперь мне представилась возможность увидеть его, как говорится, вживую.
У яркой афиши, о которой я вам уже говорил, стоял здоровенный парень с пачкой билетов в руке. К нему непрерывно подходили люди, в основном, судя по обличью, иностранные туристы, он забирал у них деньги и вручал им маленькие голубые бумажки. Мне он почему-то улыбнулся и сказал что-то по-испански. Заметив, что я не понял его, он махнул рукой: проходи, мол, если ты такой непонятливый.
Здание, в которое я вошел, было, по-моему, обычным жилым домом, на первом этаже которого была открыта одна дверь из четырех, и оттуда доносилась нестройная музыка. Ну, знаете, такое можно услышать, когда музыканты настраивают свои инструменты перед выступлением. Пройдя через узкую прихожую, я очутился в большой, совершенно пустой комнате, где вокруг стояли лишь изящные венские стулья, которые я сначала даже не заметил, потому что их цвет сливался со светло-коричневым фоном стен.
В комнате еще никого не было, и я сел на один из этих стульев, поближе к выходу. И тут же ко мне подошел молодой человек в черном костюме и широкополой черной же шляпе и протянул мне… пару кастаньет.
Виновато улыбнувшись ему, я покачал головой, мол, извините, я не могу ими пользоваться. Он тоже ответил мне улыбкой и развёл руками: что же, бывает и такое.
Потом в комнату хлынул поток людей, которые стали торопливо занимать стулья, стоявшие у стены, и я понял, что нечаянно прошел сюда, минуя контролёршу, которая проверяла билеты у входа.
Как только все угомонились, из незаметной дверцы в стене вышли две девушки в красном и два юноши с гитарами в руках и застыли в гордых позах, ожидая тишины. И стоило ей наступить, как раздался крик гитар. Да, именно, крик, другим словом я этот аккорд назвать не могу. И, повинуясь этому крику, девушки бросились куда-то бежать, но не просто бежать, как мы бежим, чтобы успеть на автобус, а двигаться в каком-то грациозном трепете, стараясь догнать кого-то, бросившего их на произвол судьбы.
А потом произошло чудо… Они догнали его! В комнате, неведомо откуда, появился мужчина в черном костюме. Он стоял напротив них, подбоченившись, и смотрел на девушек с каким-то насмешливым презрением. «Что вам от меня надо? – говорил его взгляд. – Вы обе любите меня? Так и любите себе на здоровье. Но для меня вы обе безразличны. Я люблю другую и мечтаю о встрече с ней». Но они не поверили этому и решили показать ему, как они хороши и изящны. Они наступали на него, загоняя его в угол, а он, словно тореадор, уклонялся от их наскоков, и презрительная улыбка не сходила сего лица. И тогда гитары вдруг замолчали. И раздался звук кастаньет… И я услышал в нём угрозу… Помните Кармен? «Меня не любишь, но люблю я, так берегись любви моей…».
И теперь уже девушки оделяли юношу своим презрением, а он стал маленьким и жалким, не зная, куда деться от их гордой поступи. А потом он вдруг исчез, так же незаметно, как и появился, а победительницы отметили свой триумф неудержимым и жизнерадостным танцем.
После короткого перерыва появились другие танцоры, которые исполняли что-то столь же красивое и трогательное, но я ушел, не дождавшись окончания концерта. Потому что был поражен увиденным в первом танце.
Уже вечерело, и я решил заночевать в Сарагосе. Зашел в первый же попавшийся мне на глаза отель, н прежде, чем заказать номер, позвонил в Таррагону, набрав номер справочной порта.
- Танкер «Тимофей Гуженко» под российским флагом, - услышал я в трубке вежливый голос, - прибывает в наш порт для дозаправки завтра утром, приблизительно, в шесть часов тридцать минут. Время стоянки пять часов.
На следующий день, ровно в десять часов утра, я уже стоял на борту танкера, и пожилой капитан небрежно листал мои документы.
- Я понимаю, что всё это липа, - грустно сказал он. – Но чтобы среди экипажа не было лишних разговоров, вахту будете нести исправно, то есть, сидеть в штурманской рубке и не высовываться. А вашу работу по навигации судна буду исполнять лично я.
Я еще через неделю я, наконец, ступил на родную землю в порту Новороссийска. Шёл дождь, и у портовских ворот, бригада грузчиков тайком распивала водку…
-Великолепная концовка, - сказал доктор, опрокидывая пустую чашку из-под чая. – Я бы на вашем месте, Евгений Петрович, писал романы.
- Я рассказал вам обо всём этом не для того, чтобы вы нашли у меня писательский дар и благословили на создание «Войны и мира», - окрысился Алданов..
- А для чего же?
- Я хочу разобраться в главном: как и для чего я прожил свою жизн ь.И помочь мнев этом должны вы. Понимаете, вся моя жизнь состоит из отдельных кусков, которые разительно отличаются друг отдруга. Сравнительно беззаботное детство, затем это совершенно необдуманное решение поступить в разведшколу, какой, по существу, был наш военный институт иностранных языков. Четыре года учебы, когда я не виделся ни с мамой, ни с любимой девушкой, отказавшись приезжать домой даже на каникулы, пять лет дополнительной подготовки, и, наконец, тридцать лет тяжелейшей работы за рубежом. Знаете, почему я решил рассказать вам именно об Испании, причем, с такими мельчайшими подробностями?.
- Нет, не знаю.
- Потому что именно в Испании я впервые почувствовал себя свободным человеком, обнаружив в подброшенном мне бумажнике документы на имя Смирнова Игоря Васильевича, штурмана российского торгового флота. Я не хотел быть ни Евгением Петровичем Алдановым, пухлое досье на которого хранится на Лубянке, ни Фрэнком Алоизом Бейли, американским бизнесменом под именем которого в Нью-Йорке живет и работает советский разведчик, я хотел быть именно Игорем Смирновым, о котором никто и ничего не знает.
Затем следующий отрезок жизни: кабинетная работа в ФСБ, которой я никогда не занимался. Я – начальник отдела, и у меня четверо подчиненных, нехотя копающихся в документах, потому что они не понимают, для чего это надо. Зарплата у них небольшая, её явно не хватает, чтобы содержать семью, поэтому они занимаются частным извозом и приходят на работу сонными и недовольными своей судьбой. Руководить такими людьми очень трудно, и я боюсь превратиться в деспота, которому нет дела до чужого горя.
Но однажды я совершаю поступок, доказавший мне, что ничто человеческое мне еще не чуждо: я избавился от сотрудника, который намеревался отправить свою мать в дом престарелых. Он был мне просто неприятен, и я не хотел находиться с ним в одном помещении.
А через несколько лет контора избавляется от меня, но отправляет своего ветерана с почетом и наградами, среди которых дача, где мы сейчас с вами сидим и пьём чай. Знаете, что я сказал, когда впервые вошел сюда? Мне кажется, что я даже пропел вслух: «Привет тебе, печальная обитель, последний мой приют!».
Но неожиданно я встретил здесь женщину, которую любил в юности, и она подарила мне внука Ванечку. И я почувствовал себя вновь человеком, которому надо жить, а не готовиться к смерти.
Но порой, в бессонные ночи, меня мучает вопрос: «Так когда же, Алданов,ты был сам собой, постоянно меняя, как хамелеон, свою шкуру? В чём твоя суть и цель твоей жизни?». И чтобы избавиться от этих мучений, я решил посоветоваться с мудрым и чутким доктором Гринбергом. Вы готовы прийти мне на помощь?
Доктор ответил, не задумываясь:
- Вам, Евгений Петрович, смог бы помочь даже наш дворник Нигматуллин, у которого много времени, чтобы подумать и поговорить о жизни. Он бы сказал так: «Знаешь, дорогой мой человек, наша жизнь – это большая река, которая течет очень долго, а потом впадает в море, пристанище человеческих душ. И нельзя делить эту реку на куски, потому что тогда это будет не река, я стоячая вода, которая очень быстро покрывается зеленой тиной». Не было в вашей жизни, уважаемый Евгений Петрович, никаких отрезков, был и продолжается долгий и невероятно трудный путь, который вы проходите весьма достойно. Я, например, никогда не перенёс бы ни муштру в вашем военном институте, ни тридцати лет одиночества за границей, ни кабинетной работы в ФСБ. А чтобы взять на воспитание чужого ребенка, когда тебе уже за восемьдесят, это для моего ума, вообще,непостижимо! Но я уверен, что вы уйдете в мир иной только тогда, когда Ванечка будет твердо стоят на ногах. Такой уж вы человек… Я сразу догадался, для чего вы затеяли этот двухсерийный разговор, и уже был готов ответить на все ваши вопросы. Другой бы, возможно, подумал: «А для чего это он с такими мельчайшими подробностями рассказывает мне об Испании? Наверное, хочет, чтобы я ему позавидовал». А я ощутил на себе ваше состояние свободы и радости, после стольких лет опасной и разрушающей наш дух работы за рубежом, и радовался вместе с вами Я знаю, что если бы вы прилетели в любую другую страну, Францию, например, Англию или Нидерланды, вы бы ощутили бы то же самое. Главным было то, что вы сбросили с себя груз одиночества среди чужих людей и обрели себя. К тому же вам повезло: вы очутились в Испании, удивительной стране с красивыми, весёлыми и мудрыми людьми.
Настырные мадридские таксисты, добродушные служащие отеля, очень уважающие русских моряков, орущая толпа любителей подзаработать на иностранных туристах, парочка фото-мошенников на площади Сарагосы, музыканты в узком переулке, исполняющие «Besame mucho» и, наконец, фанданго, танец любви и ненависти… Всё это было для вас, будто вновь родившегося человека, откровением и огромной радостью… Я понял вас, Евгений Петрович, и, надеюсь, избавил от тяжелых дум во время бессонницы… Ладно, мне пора. Как сказал ваш внук, надо жарить картошку, чтобы не быть надоедливым гостем. А чтобы картошку пожарить, надо ее предварительно почистить, чем я сейчас и займусь в своей хибаре.
Он ушел, а Алданов, даже не убрав со стола посуду, утомлённо рухнул в постель.
Спал он этой ночью спокойно, ни разу не проснувшись до утра…
(окончание следует)
.