Он устало шагал по обочине дороги. Этакий сгусток мяса, нахлобученный к загривку. Покосился на яркий свет фар, но тут же успокоился и, отбрасывая горбатую тень на редкие кусты, двинулся дальше.
- Слышь, Андрюха, — Мишка опустил стекло и кинул пустую бутылку в траву, — откуда здесь бычара? Молодой ещё… Да брось ты! — не слушая таксиста, полез в карман за сигаре¬тами. — Нет поблизости деревень... Отбился где-то от стада!
Высунулся из окошка, хотел потрепать по загривку, да бык сердито мотнул головой:
- Вот, зараза какая! Давнёт машину — не выправишь.
Таксист согласно кивнул и приостано¬вился:
- Не будем злить… Пусть уйдёт подальше!
Выждав немного, крутанул двигатель стартером – не заводится. Дернул защёлку капота и полез из машины.
Мишка следом. Кинул взгляд в темноту: никого, лишь скрипнула где-то впереди галька, да послышался стук копыт об асфальт...
- Что с движком-то? Да-а... — присвистнул. — Это, наверно, бензонасос барахлит. — Помедлив, добавил: — Жалко бычишку, завалить бы, а? Голимое мясо... — Мельком проскочившая в голове мысль, вдруг жадно расшеперилась и крепко обосновалась там: — Погляжу, где он!
Торопливо зашагал обочиной… Вот же денёк! Полстраны отмахал на самолёте, да ещё километров семьдесят на тачке. Ничего-ниче¬го, тётку тоже проведать надо, последняя родня у Мишки осталась… Мать умерла, когда мишкина жена получа¬ла квартиру, некогда было по похоронам разъезжать, отец умер много раньше, Мишка тогда в армии служил, теперь всё - баста! И могилы родителей приведёт в порядок и на тётку глянет, крепкая ещё старуха, да кто его знает: все под Богом ходим…
У таксиста, которого выловил в аэропорту, тёща тоже в Сомихе живёт, потому и согла¬сился везти Мишку в ту деревню:
- Заодно и к родне наведаюсь…
Молодец парень: столько анекдотов знает! И всё про таксистов. А Мишка всю дорогу поддакивал! Сам ведь десяток лет на такси откатал. Не здесь, конечно, в Тюмени, да какая разница?
Так они и ехали, пока бычишку не встретили. Славный огузок, упустишь — себе не простишь. Жаль, домой не по¬везешь такую груду мяса, но тётка-то, тётка-то как обрадуется! Добыт-чик, скажет, Мишка, молодец…
Прибавив шагу, догнал виновника дорожной заминки и потрепал за загривок. Тот отпрянул, но тут же успокоился и потянулся толстыми губами к ладоням.
Сейчас мы его, сейчас: вытянув из штанов ремень, накинул на складчатую шею и потянул быка к стоявшей неподалеку от дороги берёзке.
Слабо мерцающие далеко позади фары такси вдруг ярко засвети¬лись и стали приближаться:
- Догнал его? — таксист сунул руку под сиденье и вытащил оттуда монтировку. Настроен он был ре¬шительно. — К тестю потом завезём в гараж и раз¬делаем… Так?!
Не отвечая на вопрос, Мишка кинулся к багажнику: у каждого водителя возле запаски инструмент лежит. Нащу¬пав молоток, прикинул в руке — легок, зараза, да ладно!
Бык вопросительно уставился на подбежавших к нему людей. Хотел сунуться губами в живот длинного, как жердь, парня, но, словно бы почуял опасность и тревожно запереминался с ноги на ногу.
* ** *
- Ох, ребята, ребята... — Андрюхин тесть то тыкался в запертые ворота гаража, не понимая что от него хотят, то вновь принимался ругать хозяйку, уехавшую два дня назад в гости к сестре. - Выпили сегодня с мужиками, а закусить – нечем! Это же готовить надо. С того и охмелел! - горестно заключил он и уселся на крылечке веранды.
Но Андрюха и тут не растерялся: отыскал где-то ключи и загнал «Волгу» в гараж.
- Нормалёк! — деловито буркнул, подтягивая за крюк ручную лебедку, которой расто¬ропный тесть обычно снимал со своего «москвичонка» двигатель. За¬цепил, схваченные стальным тросом бычьи ноги и крикнул Мишке: — Крути лебёдку!
Туша дёрнулась вверх и повисла в воздухе. Выгнав машину в огород, Андрюха кинулся опять в гараж, где очнувшийся от дремоты хозяин, совал под бычью голову ржавое корыто.
Пристроив его, отыскал нужный ножик и протянул Андрюхе:
— На! Острый, собака… — сорвал с окровавленной шеи синий шнурок, навроде бабьей опояски, и пошёл в огород.
Андрей хотел было полоснуть по бычьей ноге, но нож сорвался с голени.
- Дай-ка сюда! — не выдержал Мишка. — Учись, додик! — и хотя сам никогда не разделывал туш, ловко резанул над копытом. Потом, затаив дыхание от важности процесса, вспорол кожу вдоль ноги животного.
Прошло малое время и Мишка даже замер от восторга: мяса-то сколько! Тётке, поди, такое богатство и не снилось, дадут пару килограммов в совхозе и то радость...
С огорода потянуло дымком: это тесть, в который уже раз матюкнув пропавшую хозяйку, хлопотал у плиты летней кухни, раскладывая на огромной сковороде куски парующего мяса.
* * *
- Ну ты, земляк, молодец! — стоя на крыльце, Андрюха долго жал мишкину руку. После тестевой самогонки он размяк и не знал, что ещё предложить новому другу: — А может, заночуешь? Не убежит твоя тетка! — Но, видя проте¬стующий Мишкин жест, ткнул ему в руку стакан: — Тогда на посо¬шок! …Завтра за мясом не торопись, заскочит батя на тракторе, забросит твою долю. — И одобряюще хлопнул по плечу тестя. — На пенсии, а работает!
- Ну! — неожиданно громко для полусонного состояния гаркнул тесть. — Говорю мужикам: чего, мать твою так, боитесь овраги косить? …Жатка-то вот, опирайся на неё! Не-е, — отрицательно мотнул головой, — боятся!
Мишка спустился с крыльца, выждал, пока привы¬кнут глаза к темени, и шагнул за калитку.
В Сомиху его родители переехали лет пятнадцать назад, когда Мишка учился в техникуме. Отцу, как механику, совхоз выделил отдельный дом, но недолго в нём батя пожил: оттрубил свои луч¬шие годы на тракторе, вот оно и сказалось. После смерти матери отошёл совхозу, да и Бог с ним! Мишка всё одно Сомиху толком не видел и своею деревню не считал.
В прогоне между улицами он остановился, нащупав в заборе хлипкую штакетину, хотел было просту¬чать ею по ограде, но пере¬думал: чего зря людей беспокоить? И опять пошагал в сторону тёткиного дома.
Внутри его ограды залаяла собачонка, на миг замолкла, словно бы подавилась, и заверещала пуще прежнего. Побрякал калиткой. Долго не было заметно шевеле¬ния в доме, потом раздался стук в сенцах:
- Кто? — послышался недовольный голос. — Кто там, а то собаку-то спущу!
- Я, тетя Маня, я! Михаил из Тюмени… — хотел добавить ещё что-то, но забыл все слова и потому ничего не сказал.
- Мишка, неужто ты?! Ох, батюшки мои… — стараясь не упасть, тётка осторожно спустилась с крыльца. — Как хоть надумал-то? Мать хоронили без тебя, ждали-ждали, а тут - на тебе! Приехал… Ох, Мишенька, Ми¬шенька! Сколько думала о тебе, подарочек вот готовила... Проходи, милый!
И суетилась, топталась по дому, не зная, куда усадить дорогого гостя:
- Я ведь ничего хорошего сегодня и не готовила, не знала, что при¬едешь! Всего бы напекла-наварила, а так что: суп да картошка. Грибки вот ещё… Спущусь в подпол-то, чего молчишь?
И была она такая маленькая, такая крохотная рядом с огромной русской печью, что грустно стало Мишке, так грустно, что хоть плачь.
Тетка спустилась в подпол, долго чего-то перебирала, потом, кряхтя, выбралась наружу:
- Вот тебе, Мишенька, — поставила на стол бутылку водки. — Я ведь без запасов не живу, я ведь гостям-то всегда рада! Помяни, Мишенька, родителей, хорошие были… Бывало поговоришь с отцом, так как ключевой водицы напьёшься, правда-правда! …На клад¬бище-то завтра пойдешь? Ну и ладно, и я с тобой схожу, давно не была, с самой Троицы.
Она говорила, говорила и Мишка слушал её: такую родную, такую близкую… Лишь она, тётка Маня, единственная на всей земле, связывала его сейчас с покойными родителями. Глаза его слипались: вот ведь сколько случилось за день — застре¬литься и не жить! С тем и уснул, прикорнув на скрипучей койке за печ¬кой. А тётка смотрела на него, смотрела, да и ушла спать в другую половину дома.
* * *
Проснулся он неожиданно рано и долго не мог по¬нять, где находится. Колупнул ногтем теплую кирпич¬ную стенку — вроде, печка… О, Господи, он же в деревне! И вспомнил всё... Слегка тронул занавеску: тетка Маня сидела на низенькой лавочке рядом с печью и, чтобы не потревожить гостя, тихонько тёрла проволочной мочалкой стенки огромного чугуна. По¬трёт, потрёт, посидит и опять принимается скоблить круглый бок. Уж не ревёт ли?.. Мишка торопливо отдёрнул занавеску:
- Тёть Маня, не ложилась, поди?
- Как не ложилась? Выспалась уже… — голос у тётки был ласковый и вроде как бы заискивающий: вроде как провинилась она перед дорогим гостем, да так сильно провинилась, что и словами не описать. — Может, яишенку приготовить? Всё ведь о тебе думала, всё ведь ждала: вот-вот проснёшься - сразу и приготовлю. Любил ма¬леньким яишенку-то... А помнишь, такое случилось: прибежал с гулянья и ре¬вёшь: — Меня ведь собака облаяла! …Неужто не помнишь?
Затопив печку, ушла в са¬рай. Слышно было, как громко разговаривает с ку¬рами, гремит ведром.
Мишка обычно не похмелялся, но тетка настояла:
- Что ты, Мишенька, что ты! Чай, не каждый день ко мне приезжаешь, выпей!.. Грибков вот поешь, огурчиков. А я рядышком посижу, посмотрю на тебя: вон какой красавец вымахал!
Уселась за стол напротив Мишки, о чём-то глубоко повздыхала и, наконец, словно бы решившись, заговорила:
- Не хотела уж тебе молвить, сходим, думаю, сначала на клад¬бище, потом и скажу... Нет, поди, машины-то у тебя? Прошлым летом и решила: помогу, думаю, тебе: откормлю бычка, мясо нынче ой как дорогое! И взяла в совхозе бычишку… И до того он ласковый был, — жалобно всхлипнув, тётка Маня вы¬терла глаза полой синенького халата, — ведро пойла съест, вылижет — так хоть не мой ведро-то после него... А недавно – пропал! Неделю искал пастух-то: нет, мол, Петровна, нигде бычишки и всё тут! …Что хошь со мной делай! Ладно, говорю, не казнись… Мало ли их по лесам-то бродит, да возвращаются. У него и примета есть — поясок от халата на шее... Что с тобой, Мишенька? Ох, зря я тебе это рассказала, зря! Сейчас и ты будешь переживать… Да ладно уж, не убивайся сильно, не все ведь люди злые, добрых всё одно больше: не обидят…
Мишка сел на ступеньку крыльца, достал из кармана сигареты и долго смотрел на удачливого киношного ковбоя, на съехавшие к его локтю витки аркана, потом зло скомкал пачку и швыр¬нул в сторону отпрянувшей собачонки:
- Эх, ма-а...
1995-2022г.г.