Антон Брукнер
Симфония №1 до-минор
Симфонический оркестр Кёльнского (Западногерманского) радио (WDR)
Гюнтер Ванд (дирижер)
Mikhail_Kollontay: Все-таки: всегда СИМФОНИЯ — это первая симфония. Потом — а попробую-ка еще разок-другой-третий. Но от силы первого открытия не уйти, потом силы слабеют, какой яркий пример у Сибелиуса! хотя часто умения и прибавляется с опытом.
SmirnovPierre: А как же Моцарт, к сороковой только соков набравший?
Mikhail_Kollontay: Ну, в эпоху классицизма симфония или соната — нечто не то, что в романтическое время, мне кажется. Симфония еще училась стать симфонией.
sir Grey: Это Ваша давнишняя и принципиальная мысль. Что у Достоевского лучшее — это «Бедные люди», у Пушкина — «Руслан и Людмила», у Гончарова — «Обыкновенная история». Я очень серьезно воспринимаю эти Ваши высказывания. И еще Вас косвенно процитирую, что в этих первых произведениях замысел еще не очень оброс плотью, он божественнее.
Что-нибудь скажете про Сороковую Моцарта? там выше Вас спрашивают. А первая симфония Моцарта — это что?
Ну и про нулевые Брукнера тоже хотелось бы услышать.
И про самого Брукнера.
musikus: Брукнер. С портрета работы Каульбаха Брукнер предстает чугунно недвижным бюргерским чудищем, пивным монстром и апостолом орднунга — массивный подбородок, брылья, огромные красные уши, горбатый мясистый нос, стеклянный глаз сановника, не знающего сомнений…
Но — обманчива внешность, даже если портретист формально точен.
Душа и сердце Брукнера, раскрывающиеся в его музыке — как у вечного юноши-мечтателя, имманентно мудрого в своей природной чистоте, душа и сердце мудреца, остающегося юным до скончания дней. При том, что многое обещая, молодость зачастую опасна, ибо порождает оглушающий информационный шум, с которым не каждый справляется. Лишь тот, кому дано, проходит через это испытание и уже смолоду способен говорить в полный голос. Вот — Первая симфония Брукнера (впрочем, уже — третья), которая по своей глубине, мудрости, не уступает его позднейшим созданиям и начинается в интонации «задумчивой решимости», «внутреннего марша» (который спустя сорок лет резонансно вырастет в Шестой Малера до грандиозных масштабов). «Чудак» Вагнер, кумир Антона Брукнера, предрекал ему славу, будучи знакомым лишь с его Второй и Третьей. Но сколько провидческой горечи и открытий уже в Четвертой симфонии — большом романтическом путешествии, но — мысленном, мысленном… Это — мечта, и мечта несбыточная, как, в общем, и все у Брукнера. Точно это страсти, снедающие юношу, начитавшегося Стивенсона, но все годы свои проведшего в кресле-каталке. И кульминация всей грандиозной композиции — «момент истины» в финале, на унисоне струнных.
…Феномен истинных творцов: с годами они приходят к ясности, простоте и — подлинной глубине (поздние стихи Пастернака!). Не случайно вариант Четвертой симфонии Брукнера, возникший десятью годами позже первого, строже, логичнее, полон истинной красоты. Что же, тем более, говорить о трех последних симфониях, каждая из которых — шедевр абсолютный! Порой это кажется необъяснимым: годы идут, материал должен истощаться… И действительно, сколько творческих людей, многообещающе начав, потом «исписались»! Но это происходит лишь с теми, кто берет начальный толчок от внешнего, от формы (Стравинский!). И все иначе, когда творец черпает из своего сокровенного человеческого «Я», которое у большой Личности с годами становится только еще богаче и глубже.