Уроженец приуральского Кунгура Пермской губернии Кирилл Тимофеевич Хлебников /1784-1838/ отправился 7 сентября 1816 года из Кронштадта в кругосветное плавание на корабле «Кутузов» к берегам Русской Америки в должности комиссионера Российско-Американской компании /РАК/. Первой остановкой в пути был Копенгаген. Какова событийная канва пребывания Хлебникова в этом городе? Чем он запомнился путешественнику?
Не имея общеобразовательной подготовки, систематического образования, Хлебников до всего доходил сам, самоучкой осваивал профессию и науки. В этой методике самообразования главную роль играли дневниковые записи, в которых чиновник отражал и осмысливал наиболее значимые события своей жизни. Кроме того, он подбирал и накапливал научный материал, связанный с деятельностью РАК и географическими, этнографическими и историческими особенностями северо-западных островов Америки и западных окраин Аляски.
Дневниковые записи, обозначенные архивистами как «Дневник служащего Российско-Американской компании Кирилла Хлебникова», отражают лишь общую канву поездок, памятных встреч, продвижения по службе и не всегда расшифровывают детали жизни кунгуряка. Однако позднее в журнальных и энциклопедических статьях, а также книгах Хлебников нашел повод и возможность для расшифровки дневника.
Казалось бы, Копенгаген, первый иностранный город в «кругосветке» Хлебникова, заслужил право на пристальное внимание кунгурского путешественника. Но столицу Дании он, обозначив в дневнике, всё же проигнорировал в деталях. Почему? Потому ли что о ней было-переписано другими? Потом ли, что Хлебников пока не был готов к роли летописца и был занят повседневными заботами? Эти сомнения имеют под собой почву. Но они не дают основу для реконструкции копенгагенского отрезка в жизненном пути Хлебникова.
Поэтому есть смысл обратиться к свидетельствам тех, кто общался с ним и кого он по праву называл не просто знакомцами, а товарищами. Среди величин-лидеров первых российских кругосветных плаваний следует выделить Василия Головнина и Ивана Крузенштерна. С ними Хлебников общался на Камчатке, когда снаряжал их корабли в дальнее плавание. Позднее попытался увековечить память о Головнине в статье для энциклопедического издания.
И Головнин и Крузенштерн в книгах-отчетах о кругосветных путешествиях подробно рассказывают об остановке в Копенгагене, где в первую очередь решалась главная проблема «кругосветки» - надежность размещения и закрепления грузов на корабле. Ведь короткий переход из Кронштадта в столицу Дании сразу выявлял слабые места погрузки и транспортировки. Копенгаген давал шанс при необходимости исправить выявленные в пути недочёты. Для Хлебникова это тем более было актуально, поскольку он был вторым человеком на борту после командира корабля Леонтия Гагемейстера, исполнял должность суперкарго, то есть ответственного за груз и снаряжение.
По оценке Головнина, «разместить порядочно такой разнообразный груз в малом судне и при том для столь дальнего путешествия – было дело весьма нелёгкое» /1/. Для каждой вещи выбиралось место, чтобы уберечь от влажности, соляных брызг и морского воздуха. «Кроме того, нужно было также иметь великое внимание при укладке такого большого количества морских провизий всякого рода» /2/, - свидетельствует Головнин. «Установка бочек с пресной водой, укладка дров и угля требовали таких же предосторожностей» /3/, - уточнял он. Остановка Головнина в Копенгагене показала, что «никакой ошибки не сделано» /4/.
Крузенштерну в этом смысле повезло меньше. Обнаружилось, что гамбургская солонина портилась. Предстояло её пересолить. С нашей же, российской, никаких проблем не возникло. Остановка Крузенштерна в Копенгагене растянулась на десять суток. Головнину же потребовалось неполных шесть.
Высчитать, сколько Хлебников пробыл в Копенгагене, даже приблизительно, не представляется возможным. Какого бы опыта ни набирались путешественники, единого стандарта «кругосветки» не существовало. Люди зависели и от погоды, и от исторических событий, и от иных обстоятельств. Головнин, например, добирался до датских берегов две недели, Крузенштерн – чуть более недели.
Головнин попал в самое пекло боевых действий. Дания тогда, в 1807 году, была участником наполеоновских войск на стороне Франции. Блокаду и бомбардировку Копенгагена вели два десятка английских кораблей, а количество английских судов было на порядок выше. Головнину повезло, что русский корабль англичане приняли за свой. Далее Головнин стал участником шпионского детектива. Проник к защитникам столицы, встретился с руководителями обороны другого города и поделился сведениями о расстановке сил англичан. Это стало возможным благодаря старым связям. В те времена некоторые датчане охотно служили в российском флоте.
Крузенштерну, как и Хлебникову, выпало пришвартоваться к мирным берегам, и он заполнил досуг в тот, 1803-й год экскурсиями в Копенгагенскую обсерваторию и датское адмиралтейство, общался с учёными, в том числе и по служебной необходимости. Крузенштерн принял на борт, не без проволочек и нехотя, естествоиспытателя и натуралиста барона Георга-Генриха /Григория Ивановича/ Лангсдорфа. Хлебников потом на Камчатке сопровождал его в научных изысканиях, учился у него. Таким образом, у всех этих знакомых кунгуряка было, что рассказать о приключениях в Копенгагене. Если что-то не успели поведать устно, то об остальном Хлебников прочёл в их книгах. Их остановку в датской столице заурядной не назвать.
Безусловно, в отличие от них хлебниковская модель посещения Копенгагена была другой. Конечно, он был занят заботой о грузе, пополнении провианта, запасов воды. Нашлось время и для скоротечных экскурсий. Тем более что главные достопримечательности – крепости, замки, соборы и другие сооружения – на виду.
Для Хлебникова должны быть памятны такие детали посещения, как появление на борту офицера датского правительства и датского лоцмана в день прибытия, разгрузка пороха при заходе в порт, а также салютные семь выстрелов с корабля на линии крепости Кронбург и ответные залпы с берега в день отбытия.
Служебная необходимость комиссионера РАК предлагала акценты внимания и впечатления, сходные, в частности, с тем, что пережил, например, российский дипломат Павел Свиньин, тоже, как и Хлебников, в первой половине сентября, но пораньше, в 1811 году. Среди достопримечательностей Свиньин, как и все, упоминает и крепость и обсерваторию.
Дневниковая запись дипломата, адресованная самому себе, любопытна же тем, что отражает его обывательский взгляд. Свиньин отмечает, что датский лоцман сопровождал российское судно не до Копенгагена, а до Хельсингёра, что в 40 верстах от датской столицы, на самой узкой северо-восточной части острова Зеландия. Посещавший этот город Головнин назвал его «постоялым двором всей балтийской торговли» /5/. Особенно летом Хелсингёр многолюден: «Деятельность, неразлучный товарищ коммерции, повсюду в нём являлась» /6/. Купеческие конторы, мясные лавки, рынки – вот что всегда привлекало путешественников. Даже если добросовестный суперкарго основательно затарится в Кронштадте, Хелсингёр всегда предложит что-то на десерт. Вполне вероятно, что и Хлебников, как Головнин и Свиньин, не прошёл мимо торгового города
Отсюда до Копенгагена добираются «на четвёрке датской фуры». «Как мы ни спешили, что посулили почтальону нашему, чтоб вёз нас скорее, ближе 5 часов не могли переехать, и он этим весьма гордился, - пишет Свиньин. – Как ни вспомнить милую Русь? Как не помянешь русские почты? Нигде в свете так хорошо не ездят, как в России» /7/. «Лишь только успели въехать в равелин, как и заперли за нами городские ворота, - делится впечатлениями дипломат. – Мы этого весьма боялись, ибо после полуночи никто в городе, кроме курьера, не впущается. В Копенгагене освещены улицы скверно, фонари нечистые, тусклые и очень далеко один от другого» /8/. Следующая пометка Свиньина не созвучна Хлебникову, который отличался нравственной чистотой. Но запись Свиньна даёт представление о гостиничном сервисе столицы: «Я ехал в Копенгаген именно пороскошничать: выспаться на хорошей, широкой постели с девкою, напиться и поужинать хорошенько, но не тут-то было! Не только чего другова, но едва нашли одну комнату и одну постелю» /9/.
На следующий день Свиньин бродил по городу и записал: «Ещё по сю пору видны следы английских бомб. Почти целый квартал был разорён ими. Говорят, ни одного целого стекла не осталось в городе… Весьма жаль, что кафедральная церковь очень много пострадала, или лучше сказать, совершено истреблена. Это было одно из лучших зданий копенгагенских» /10/. Наверно, богобоязненного и воцерковленного Хлебникова такой вид кафедральной церкви – церкви Троицы – сильно впечатлил. И это вспоминалось ему каждый раз, например, при чтении культовых для начала XIX века «Писем русского путешественника». В них Н.М. Карамзин делится сходными наблюдениями: «В некоторых местах города видны ещё следы опустошения, произведённого в Дрездене прусскими ядрами в 1760 году» /11/.
В целом Хлебников попал в хорошее время. Копенгаген был спокойным и мирным. Отгремели войны, вызванные Великой французской революцией, закончился передел Европы. А рассказчики-путешественники выполнили свою работу. Добавить вроде бы нечего. На этом фоне понятен такой ответ на вопрос, почему Хлебников лишь обмолвился о Копенгагене и в первой и во второй дневниковой записи, по возвращении из Русской Америки, в 1833 году. Правда, тогда он определённее обозначил срок пребывания в датской столице: «5 августа – сентябрь» /12./.
В мемуарах «Взгляд на полвека моей жизни» Хлебников скуп на европейские воспоминания. Он отмечает, что «Европа знакома мне» /13/, «европейцы почти все мне довольно известны» /14/, «европейцы ежегодно изменяют фасон своего платья» /15/. Перечисляя места, где довелось побывать, указывает: «В столице Дании, прелестном Копенгагене» /16/. «Вне России видел я следующие достойные внимания редкости, - вспоминает кунгуряк. - В Копенгагенской кунсткамере, в картинной галерее: «Похищение сабинок», «Убиение Авеля» и «Деревенский вечер». Там видел бюсты королей датских и шведских в современных костюмах, портреты Св. Олофа, короля норвежского, Карла XII и императрицы Елизаветы Петровны в цвете лет ея» /17/. К «редкостям» Хлебников причисляет «глобус и кресла астронома Тихобрага» /18/. «В залах естественной истории особенно примечательны: слон, лев, гренландский медведь, крокодилы, змея боа, ангорская коза с шерстью пунцового цвета и многие другие, - добавляет он. – Древности скандинавские, состоящия из урн, украшений золотых и серебряных для дамских и мужских уборов; древности Исландии и коллекцию древних оружий, секир, кинжалов, мечей, алебард и мн. друг., насечённых золотом и серебром с украшениями слоновой кости, чудесные картины и ландшафты мозаической работы; корабли и разные вещи резные из серебра, янтаря, перламутра, кораллов и выделанныя из фарфора. Силуэт короля датского из мелких бриллиантов; компас в коробке из слоновой кости, работы Петра Великаго. Бокал, выточенный из дерева, в который вмещается сто чашечек тонких, как бумага; блоху на золотой цепи и паука из серебра, сделанных с удивительным искусством; карету в 6 лошадей с 3-мя лицами, вырезанных из кости на пространстве 1 ; дюймов» /19/. Припоминает «камни, минералы, окаменелости, множество редких часов и других произведений искусства» /20/.
Судя по этой записи, Хлебникова поразила музейная экзотика Копенгагена. В сущности, в большом, незнакомом городе путешественник был одинок. Встречи с людьми были настолько бедны на впечатления, неинтересны, что он о них и не вспоминал. Не удостоен внимания и торговый город Хельсингёр. Можно предложить, что Хлебников хорошо снарядил корабль к плаванию и более не нуждался в продуктах и других припасах.
На этом тему Копенгагена в «кругосветке» Хлебникова можно оставить в покое, если бы не одно «но». Когда человек с годами набирается опыта и знаний, он, живущий по законам творчества, зорче вглядывается в своё прошлое, извлекает из него забытое, по-новому осмысливает то, что считал обыденным, неинтересным. Вот такими порывами руководствовался Хлебников в последние годы жизни.
С Рио-де-Жанейро он поначалу поступил также, как и с Копенгагеном. В дневнике первой «кругосветки» эта тема обозначена также скупо: «Бразилия, 11 декабря 1816 г. – 7 января 1817 г.» /21/. Однотипно записано и в дневнике второй «кругосветки»: «Рио-де-Жанейро /7 апреля – 18 мая/» /22/. Как оказалось, и в той и в другой записи был заложен большой творческий потенциал. Его Хлебников реализовал в статье «Отрывок из записок русского путешественника /К.Х./ в Бразилии в 1833 г.» Мемуары были опубликованы в «Северной пчеле» в 1838 году. Вроде бы за основу были взяты впечатления от последнего посещения Бразилии. Но разве сбросить со счетов и первое? Тогда экскурсоводом Хлебникова на долгие 28 суток был его близкий друг барон Лангсдорф, российский консул в Рио-де-Жанейро с пятилетним стажем. Он стал настолько надёжным информатором Хлебникова по Бразилии, что помог накопить и систематизировать впечатления о ней. А это в дальнейшем и побудило Хлебникова написать полноценную статью о путешествии. В Копенгагене, судя по отсутствию яркой событийной канвы, таких помощников не нашлось.
Какой интеллектуальной подпиткой в сознании Хлебникова «обладал» его Копенгаген, чем он «сдетонировал» бы в последующих творческих работах, можно только гадать. По всей видимости, Хлебникову не хватило не только чувств, но и времени для самореализации копенгагенских впечатлений. И первый иностранный город в его «кругосветке» выглядит для почитателей Хлебникова так музейно, бессюжетно и шаблонно, несмотря на его эпитет «прелестный».
1. Головнин В.М. Путешествие вокруг света. М., Дрофа, 2007. С. 14.
2. Там же.
3. Там же. С. 16.
4. Там же.
5. Там же. С. 29.
6. Там же.
7. Свиньин П.П. Американские дневники и письма. М., Парад, 2006. С. 55.
8-9. Там же.
10. Там же. С. 55-56.
11. Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. Повести. М., Правда, 1990. С. 90.
12. Русская Америка в «Записках» Кирила Хлебникова. Ново-Архангельск. М., Наука, 1985. С. 36.
13. «Сын Отечества», 1836. Т. 175. С. 299.
14. Там же. С. 306.
15. Там же. С. 308.
16. Там же. С. 300.
17. Там же. С. 417.
18. Там же.
19. Там же. С. 417-418.
20. Там же. С. 418.
21. Русская Америка в «Записках» Кирила Хлебникова. С. 34.
22. Там же. С. 36.