Глава 2. Ястребок
Сквозь дырки в простреленном брезенте я разглядывал, где проезжаем, с холма на холм, от хутора к хутору. Мне всё было интересно.
– Раз винтовки не забрали, знать, не расстреляют, – кто-то шепнул товарищу, но я услышал и не стал оборачиваться.
– Эти крови хлебнули… не остановятся, – так же тихо ответил ему сиплый голос.
Фронтовики, значит, бывалые. От их рассуждений кровь стыла в жилах.
Ну как же так?!
Кончилась война!
Разве наши мытарства, миллионы безвинно замученных – еще не конец зверству? Когда же конец безумию будет?
Молодое тело жаждало жизни, противясь пониманию происходящего? Постоянная мысль пульсировала в висках, что так быть не должно. А жизнь вокруг идет лишь вопреки всему, что бы там не плели политруки.
Начался пригород, пару мазанок, а дальше польские прям домишки, ни с чем не спутаешь складные формы, сотворенные с любовью и пониманием. Конечно, всё запустилось, обветшало, но красоты не утратило.
– Куда это нас завезли?
– Не куда, а зачем? – фыркнули старики за спиной.
Я наконец-то обернулся, чтобы разглядеть их. Лица примелькавшиеся, но не знакомцы нам.
Действительно очень похоже на Польшу, и что нам тут делать?
А как же часть? А помыться?..
В городе уже смело откинули тент, глазели на девушек, по узким улочкам бибикали – пробирались в гарнизон. Заехали за каменный забор усадьбы, увитой багряным плющём.
Всё-таки красота имеет великое значение, как-то и глаз и душа радуются, сразу хочется верить, что всё страшное осталось позади, что бы там старики не бубнили…
Это тоже оказалась какая-то часть, занимавшая барскую усадьбу, во флигелях-пристройках устроили казармы, ну и баня была, хоть и без парилки. Барахло наше пошло на прожарку от вшей, дали чистую форму, исподнее, с сапогами было хуже, я так ходил в Машиных ботиках, они наконец-то стали впору. Построения не было, мы застали только ужин, а потом на собеседование, которого никто не ожидал на ночь глядя.
В барском доме был неприметный кабинет с невзрачным мужичонкой за столом, плюс дежурный с винтовкой. А наши-то винтовки в каптёрке пред помывкой собрали, но не вернули. Пятнадцать бойцов выстроились по обе стороны от двери. Майор НКВД не торопился с осмотром или допросом, долгим взглядом окидывал нас слева-направо, потом наоборот, и так несколько раз. Человек шесть стариков майор сразу отправил в каптёрку получать полное обмундирование и устраиваться.
Наконец он поднял задницу и стал размеренно прохаживаться перед молодыми бойцами, пристально вглядываясь в лица леденящим взглядом. Он легонько подпнул мои башмачки, так и знал, что они бросятся глаза, сколько ни замазывал их гуталином.
– Все свободны, можете стричься, обустраиваться, а ты, красавец, присаживайся и рассказывай, откуда «нариманами» разжился и не скрипишь?
– Какими еще карманами? – не понял я загадки майора.
– Где ботинки взял, говори честно, парень…
– Что говорить-то? Тётка на базаре себе выменяла, да не смогла из-за косточек носить – нога широкая, а я совсем босой был… Такого размера нету сапог на складе, вот так и хожу.
– Да уж…
Откуда бы мне знать, что английские ботинки предназначались для дам из высшего общества? Мадам Маша, конечно, называла эти ботинки «челси», мол, надевала раньше на конные прогулки, больше не придется.
Майор внимательно осматривал мои ноги, попросил руки показать, и змеиный взгляд застыл на ушах.
Как всегда!
Дались ему мои ушки… ну хоть от ботинок отвязался.
– Так как тебя звать-то, боец?
– Панас…
– Западенец, значит, г-годится.
Он копался в папках и нашел мое дело быстро.
– Ну, хорошо, Афоня, будешь Панас, нам Панас-то и нужен. Ты кто по национальности?
– Турок, – буркнул я, осерчав.
– Я и смотрю, бабку турок догнал, кучерявый очень, да аккуратненький…
– Мамка полькой была, бабка турчанкой, дед с войны привез…
– Гремучая смесь… так ты поляк или хохол? Шо разумишь?
– А это имеет значение? Я боец, куда пошлют, там и пойму, какая речь. Мы ж не фашисты какие, чтоб на нации делить.
Майор недовольно зыркнул, продолжая копаться в личном деле, ничего не ответил.
– Значит так, боец, позывной твой Панас пусть так и будет. Оденут тебя в гражданское, будешь шляться по базару, вроде как работу каку ищешь, легенду тебе придумают… Так… знакомишься с девками, глазки там строишь, любезничаешь, то бишь втираешься в доверие, так сказать. Наша задача найти логово оуновцев.
– Как любезничать-то? Меня дома Марыся ждет…
– Подождет… А трепаться бойцу истребительного батальона «Ястребки» запрещено. Пройдешь курсы, собеседования, от леса очухаешься, и на дело. Видел же, какие банды шакалят, людям жить не дают…
Я уже собрался уходить, как майор вновь вернул меня, покрутил руку с часами мастера.
– Тоже тётка на сало сменяла? Швейцарские…
– Нет, от деда достались, – соврал я.
Я забрал свои пожитки, чуть не со слезами простился с друзьями, отправился в другой флигель, где жили ястребки. Надежда, что мы всё-таки на одной территории, так и не растопила ледяной холодок, сжимавший сердце дурными предчувствиями. Само собой было страшно оставаться одному. Как-никак мы уравновешивали страхи друг друга, так и оставались на плаву, страхуя друг друга от панических действий.
В комнате стояли кровати, штук десять, было тепло, у печки старик с бородой колдовал над закопчённым чайником, он лишь молча кивнул на пустые койки, мол, выбирай. На вешалке какого тряпья только ни висело: картузы, кубанки каракулевые, казачьи обноски. Никто не храпел, ястребки только делали вид, что спят.
А я, как прилег в ожидании чая, так и отключился. Спал от пупа, пока мочевой пузырь не взвыл. Быстренько нашел туалет прямо в доме по звуку ватерклозета. Там и душевая комната оказалась, прям как у немцев в мастерских. Только мыло в мыльнице лежит без охраны, знать, для общего пользования.
Свежевымытый и причесанный я осмотрел себя в зеркале – ничего особенного не нашел в своем лице, чтоб этой харей на рынке торговать. Парень как парень. А обрастать волосьями совсем не хотелось, тем более по приказу.
Эх, знать бы еще, куда меня занесло?!
Выходить из здания запрещено, я лишь из окна столовой заметил, как вчерашние товарищи, только теперь в шинелях, забирались в грузовик, мелькнуло лицо Грицка, озиравшегося до последнего, пока тент не задернули наглухо.
Вот и расстались…
Уроки больше походили на политзанятия с анализом психологии бандитов, здесь же в столовой. Никаких стрельб или спортивных занятий. Полдня наряжались то в одного, то в другого персоныша. Перезнакомились тоже сухо – все под кличками, никакой откровенности. В своей пятерке мне отводилась роль приманки. Досконально изучали город по довоенной карте, разрушенные дома были просто перечеркнуты…
Ну-ну, а завалы и воронки не учли.
С одной стороны, мне претило даже понарошку изменять Марысе, в ней я прям видел идеальную жену, мечтал, как заживем с ней ладно, душа в душу… от таких мечтаний сны снились похабные, что раза по три в душ бегал – замывался. С другой стороны – служить-то придется, всё равно это армия – так отдай три года и не греши…
Обсуждался день выхода нашей пятерки на дело. А ведь городишко маленький, на базаре новые лица как на ладони, вот откуда бы им взяться?
– А когда поезд прибывает на станцию? – спросил я после долгих рассуждений.
– Хрен его знает – когда, – осерчал майор. – Что тебе это дает?
– Ну так не надо маскироваться, вот, мол, только прибыл, подскажите, где тут устроиться?
– Ишь, какой хитрый!
– А что? Подвезем их на станцию, там и смешаются с толпой, – взял на заметку старший группы. – Так-то никаких подозрений, всё логично. Приезжему и работа и кров нужен, где еще искать, только на базаре.
– Ладно, договорюсь… – обнадежил майор и ушел к другой группе.
Я слушал задание и прикидывал, что на привокзальной площади уже встречают карманники и дельцы всякого сброда. Невольно вспомнился Яник, вот актер так актер был, надо и мне как-то входить в роль соблазнителя, которому девка и даст, и всех сдаст, как приказал майор.
Как мне с ходу золотым браслетом соблазнять?
Ну, может, конечно, и сразу дать, как Хельга, а остальное ее просто не интересует. Нет, ерунда такая получается, это меня должны заманивать в банду, как тот старик на полустанке… А браслетик засветишь, так уголовники на хвосте окажутся, таких пусть милиция ловит.
А вот интересно, откуда золотишко у НКВДешников?
Реквизировали, раз реквизитом называют.
Всё это коробило, нагоняло такую тоску, что аж привиделись эти ящики с кровавым золотом Освенцима. Проснувшись в холодном поту, я долго смотрел в потолок, затем не выдержал, вышел перекурить к сортиру. Не один я такой нервный оказался, молча покурили в приоткрытое окно, молча разошлись…
На исходе ночи нас подвезли к привокзальной площади, высаживались по одному в разных проулках, веером расходящихся в город. Я не пошел, конечно, напролом на сам вокзал, наоборот, сдал назад, надо с тылу заходить через сортировку. Часовые, как всегда, светились издалека, тявкнула бродяжка и исчезла в заборе. Вскоре и я нашел лазейку, присел и осмотрелся.
Мигнули синим семафоры, на миг накатила ностальгия по работе в Германии. Как ни крути, а мастер, французы многому научили, да и Хельга – тоже полезный опыт. Кто бы они ни были, а люди хорошие оказались, иначе бы и не выжили в хаосе войны. Так рвались домой, так хотелось рассказать, что можно житьё иначе обустраивать, что всё не так у капиталистов, а люди такие же бедные, обманутые… обречённые принимать действительность, и надо пытаться сохранить в себе человеческое милосердие.
Свисток паровоза вырвал меня в реальность, пора пробираться на вокзал, заодно прокатиться на ступеньке тамбурной площадки. Это был пассажирский на Львов, как и договаривались в группе. В товарных везли репатриантов, те ринулись как тараканы в поиске воды, полевой кухни, которой вовсе не пахло. Судьба их ждала невеселая, а по-другому домой не вернуться. Нас ведь тоже предупреждали, уговаривали, мы же не поверили.
Предутренний холодок забрался под сердце, да так и не отпускал. Я погонял кровь, сжимая кулаки в карманах, смешался с толпой, бестолково шарахающейся по площади. Конная милиция не дремала, тоже спросонок цокала по булыжникам.
Мало-мальски город просыпался, потянулись деревенские повозки к рынку, торговки с корзинами занимали ряды, переругиваясь между собой и с нетерпеливыми пассажирами-попрошайками. Местных наблюдателей пока заметно не было, обычные бездельники, плюющиеся семечками, скоро появятся. Я озирался по сторонам, продолжая упражнение циркача-бельгица в карманах широченных брюк. Вязаная жилетка грела грудь, пальто нараспашку, картуз набекрень.
Рубаха-парень – дурачок приблудный.
Я облокотился на пустой прилавок, начал лузгать семечки, то зевая, то озираясь вокруг. Пистолет на спине за поясом неприятно давил на кость. Неизвестно где и как придется обустраиваться, так что вооружили ястребка. Вскоре молодка с корзиной и тщедушный мужичок попросили подвинуться. Грудастая женщина со знанием дела раскладывала горки яблок и груш, мешочек белых семечек, но зазывать не торопилась, а искоса поглядывала на меня, перекидываясь вполголоса со стариком. Впрочем, он быстро отошел, руки за спину, и начал, видно, привычный обход торговок, перебрёхиваясь с ними.
Что-что, а бабы здесь горластые. Марыся такой не станет – не позволю…
– Что молчишь, Кудряш? С поезда, что ль? Надо чего в дорогу?
– Да вот, переживаю, надо ли мне дальше ехать? Что-то не нравится, как дома встречают-угощают…
– Ишь ты… из этих краев, что ль?
– Не-а, тётка, еще не доехал малёк, но во Львов – мне большой крюк делать придется.
– Аха, пересылка там, не надо тебе туда, точно говорю.
– Куда ж податься голому-босому, может, вспахать чего надо, так я могу?
– Могёшь, конечно… А шо, оставайся, на сеновале ночевать будешь?
– А как змерзну, чай зима на носу, до дома еще топать и топать.
Я загробастал пригоршню семечек из мешочка молодки и похабно ухмыльнулся.
– Не змерзнешь, перину дам, ты погуляй пока, подале от своих, а то как облава, так всех беглых соберут, – шепнула она, игриво оттолкнув меня от прилавка, и тут же заголосила: – Яблочки мочёные, огурчики солёные!
Шариться по базару в мирное время – огромное удовольствие. Мало-мальски люди начинают смотреть в глаза, торговаться – улыбаться и ржать откровенно, заигрывая с бабёнками.
Жизнь, что ли, налаживается?
Житейские мелочи радовали, вовлекали в какой-то новый процесс уже не разрушения и страха, а восстановления домов, хозяйства, семей, поэтому нападения лесных бандитов ломали хрупкий неказистый быт. За время войны девки состарились, не налюбились, малявки подросли, заневестились, знать больше не хотят никакой смерти и помехи призрачному счастью, ради которого родился человек.
А месть никуда не делась, ничего другого не приходит на ум тем, кто всех и всё потерял. Фанатов немецкого порядка, благополучно переживших оккупацию, трудно удерживать долго в состоянии боевом. Тех, кто не столкнулся со зверствами, своими глазами не видел растерзанных тел, невозможно убедить, что происходило на самом деле. Я бы тоже не поверил, что такое кровавое безумие вообще возможно, не окажись свидетелем, как гнали евреев, как потом резали поляков.
Здесь, конечно, зажили богато, если обратный откат освободительной армии гнал немцев и затронул только курей-свиней, как сетовала хозяйка… Западенцы, одним словом, сами за себя, за свое хозяйство, ни москалей, ни немцев никого не надо, мол, сами с усами.
Так раздумывал я, заглядывая в глаза торговкам, старикам, долго перещупывая ткань то порток шевиотовых, то рубахи вышитой.
Эх-ма, такую Марыся обещала вышить, вот только ниток цветных привезти просила.
Мою глуповатую лыбу враз смыло волной тревоги. Дед-стручок дернул меня за рукав и, не останавливаясь, уходил меж рядами толкучки. Я узнал горбатую спину мужичка утренней зазывалы на сеновал.
А что, устраиваться всё равно где-то надо. Не спеша я пробирался за ним меж шалей, пиджаков и шароваров. У дома с рухнувшей крышей свернул в безлюдный проулок, никто там меня не поджидал, оказался просто проход на соседнюю тихую улочку, потом еще несколько пересечений. Мужик не пропадал из виду и не оглядывался. Куда-то ведет, похоже, на окраину.
Может, и вправду просто хуторяне?
Легенда особиста мне показалась грубо слепленной. Через городок идет поток репатриантов, кому надоело болтаться в эшелоне, всяко могут попытать счастья, чтобы с гостинцами домой вернуться, всё ж отобрали. Логично побатрачить, присмотреться, завести знакомства среди местных.
***
Как ни странно, ночью на сеновал приперлась не молодуха, а один из моих сопровождающих из группы, я поделился наблюдениями и хлебом, что дала хозяйка за вывоз навоза. Скотины было мало: корова с теленком, пару поросят, взятых на вырост, курей с десяток. «А раньше жили богато», – сетовала она безо всякого озорства в глазах.
Как же не богато – меня аж передернуло, евреев-поляков извели, хозяйство к рукам прибрали. Как же иначе – в кулацком хозяйстве всё пригодится – так говаривал дед.
А новобранцу не повезло, ни с кем он не сговорился на постой, а после моего ухода обещанный шухер был устроен на майдане конной милицией. Его роль – быть моим передатчиком в часть, а я значит – приманкой буду.
Я завернулся в шикарную перину, а лоскутное одеяло отдал бедолаге, где-то же ему надо ночевать и уйти до пробуждения хозяев.