Рассказы от Гарри
НАПОМИНАНИЕ
В 1986 году, 31 августа в 22 часа, в Цемесской бухте, под Новороссийском, произошла катастрофа на море, потрясшая весь мир. Громадный пассажирский лайнер «Адмирал Нахимов», лидер черноморского пароходства, был протаранен сухогрузным судном «Пётр Васёв». "Нахимов" затонул за 8 минут. Погибло 423 человека, в том числе много детей. До сих пор сотни семей поминают невинно погибших, но немногие знают, что "Адмирал Нахимов" уже тонул однажды. А корабли-утопленники несут на себе нехорошую славу. Публикаций о всех подробностях жизни этого лайнера не было.
Но всё по порядку.
ПОДГОТОВКА К РЕПАРАЦИЯМ
Шёл 1946 год. Ещё не наступила первая годовщина великой победы над фашистской Германией, а союзники делили между собой доставшийся им по контрибуции торговый флот Германии. Небольшую часть судов, но самых хороших и современных по тому времени, взяли себе Соединенные штаты Америки. Несколько большая часть отошла – Англии. Франция получила ещё больше судов, но малого тоннажа.
Советскому Союзу досталось самое большое число разнообразных судов, как новых, так и старых. Среди них попадались очень даже приличные. Все они были необходимы для восстановления народного хозяйства после столь опустошительной войны.
Вся эта армада кораблей была разбросана по всему миру и стояла в портах дожидаясь своей участи. Чтобы перегнать их в Союз, нужны были моряки, но после огромных людских потерь в войне, их катастрофически не хватало. Восстановленные на скорую руку послевоенные пароходства, в срочном порядке стали создавать так называемые перегонные команды и собирать их в Риге. Наступило время «золотых перегонов».
Меня зачислили в команду № 29, на должность старшего радиста. Основу нашей команды составляли моряки-дальневосточники, начиная с капитана, который в своё время получил орден Отечественной войны второй степени за участие в переходах из Америки в Союз с грузами, предназначенными для нужд фронта и страны по ленд-лизу. Как правило в перегонных командах одну треть экипажа составляли случайные люди слабо знакомые с морской службой. Кадровая слабина того времени и отсутствие профессиональных моряков позволяли внедрять в перегонные команды почти всех желающих.
Рига принимала в свои объятия сотни приехавших на перегон моряков-черноморцев, дальневосточников, каспийцев, североморцев. Все они горели огнём первопроходцев.
Размещали их в самых неподходящих для жилья местах: таможенных складах, пустующих классах мореходного училища, и где только можно и нельзя. Два месяца Рига гудела и стонала от такого нашествия. Снабжались перегонщики по высшему классу. Им была положена продовольственная норма моряков загранплавания. На фоне послевоенного голодного времени, на эту норму можно было прокормить большую многодетную семью.
СЕНЯ-ПОЛИТАНЬ
На первом этаже пароходства развернули столовую, где на «шару» питались все, кому не лень, начиная от сотрудников порта и кончая последним бичом. Но истинные моряки предпочитали ресторан. Тогда в Риге функционировало всего два ресторана: «Луна» и «Москва». Перегонщики с удовольствием проводили в них время.
Среди экипажей попадались легендарные личности. К примеру: бич международного значения Сеня-Политань. Ему было не менее шестидесяти. Всю жизнь Сеня ходил кочегаром. Рассказывали, что когда пароход с Сеней приходил, скажем, в Марсель или в Ливерпуль, то, увидев его на палубе, грузчики кричали: «Хэлло Сеня!» И сжимали над головой поднятые кулаки в «рот-фронтовском» приветствии. Настолько он был известен и популярен. Особенно среди женщин.
Однажды, сидя в ресторане «Луна», Сеня поднялся из-за столика, подошёл к оркестру, протянул саксофонисту купюру немалого достоинства и сказал: Сыграйте-ка мне «Баркаролу» Чайковского, я буду под неё петь! Одет он был в телогрейку на голое тело, распахнутую на груди, а на шее – элегантная чёрная бабочка. Это было неповторимо. Это был фурор. Спеть Баркаролу Чайковского в телогрейке ещё никому не приходило в голову. В оркестре замялись: Баркаролу никто не знал.
– Тогда – Мурку, – сжалился Сеня.
Здесь оркестр не подвёл. Мурка было исполнена на бис – ресторан взорвался аплодисментами, а Сеня-Политань раскланивался направо и налево. Возвратясь за свой столик он с досадой отметил:
– Эх! Что там Мурка! Не слышали вы, как я Баркароллу пою!
Но поскольку сыграть Баркароллу никто не мог, то никто и никогда не слышал его пения под гениальную музыку Чайковского.
ПЕРЕГОННЫЕ КОМАНДЫ НАЧИНАЮТ СВОЮ РАБОТУ
Наконец, наступило время, когда переговоры по приёмке немецкого флота закончились, морякам выдали новое обмундирование, чтобы за рубежом не ударить лицом в грязь. И команды приступили к работе.
Выглядело это примерно так. В такой-то и такой-то стране, у причала стоит бывший немецкий пароход. Как правило, на его борту людей не было. Но он охраняется: на причале перед судном обязательно стоит часовой. Пароход под завязку заправляется топливом, пресной водой и всем необходимым для перегона судна. Прибывшая перегонная команда начинает готовить судно к рейсу: кочегары разжигают топки котлов и поднимают пар, механики знакомятся с машиной и пытаются её оживить, штурмана подготавливают и корректируют карты. Часа через четыре отдают швартовы и судно уходит курсом на Союз в назначенный ему порт приписки.
В первом своём рейсе, войдя в радиорубку, я был поражён обилием многочисленной незнакомой мне аппаратуры. Один приемник немецкий, другой итальянский, третий английский. Передатчики тоже все разные. Десятки электро-щитков, масса выключателей и рубильников непонятного назначения. Тем временем пароход уже выходил из аванпорта, что подтверждалось покачиванием с борта на борт.
Теперь необходима надёжная радиосвязь. Надо передать отходную радиограмму, а также всегда быть готовым к передаче сигнала SOS. Послевоенная Балтика кишела минами, взлететь на воздух не представляло особого труда. В отличие от простецкой катерной аппаратуры, к которой я привык во время войны, здесь было всё в новинку. Начинался классический метод «втыка». Последовательно включая и выключая тумблеры и выключатели, после многочисленных проб и экспериментов, картина начинала проясняться. Можно было приступать к радиосвязи.
Аналогичные вещи происходили и в машине, и на капитанском мостике, и на камбузе. Каждый приноравливался к своему заведованию. Оснащение судна поражало. В просторных каютах комфорт: шерстяные белые одеяла, покрывала с рисунками, меховые коврики, ковры, картины на переборках, туалетные принадлежности. В кают-компании на столах прекрасная посуда, десятки соусов в разнообразных цветных бутылочках. Всё это разнообразие поражало. Имелся даже немалый запас вин. В общем, райские условия быта к которым мы не привыкли и даже мечтать о таком не могли. Детскую радость вызывали таблетки: бросишь одну в стакан с водой, та зашипит, выделяя ароматный запах апельсина. Выпьешь и сразу полегчает, особенно с похмелья. Тем не менее сухой закон соблюдался строго.
ДОЙЧЛАНД - ЛЮТЦЕВ
Приняв одно из судов, мы зашли в Штеттин за грузом. Погрузив уголь и железнодорожные рельсы, пошли вниз по Эльбе в Свинемюнде догружаться. Всё вокруг ещё напоминало о войне. При подходе к порту, слева у стенки, стоял разбомбленный союзниками немецкий линкор «Лютцев». Это был бывший «Дойчланд», головной из серии карманных линкоров Вермахта. После первой мировой войны у Германии были ограничения по водоизмещению при строительстве новых кораблей, и из-за малого водоизмещения эти линкоры прозвали «карманными». С началом второй мировой войны потопление в боях «Дойчланда» не исключалось. Гитлер и руководители Рейха не смогли-бы вынести такого позора, ведь линкор носил имя Великой Германии. Его решили переименовать в «Лютцев». От прямых попаданий сверхмощных авиабомб, палуба его была разворочена в хлам, башни и внутренности исковерканы. Тут же у причала в последние дни войны он и нашел свою гибель.
ГЕЛИКОН
В Свинемюнде, из-за свежего ветра швартовались с отдачей якоря. Когда закрепили швартовы и стали поднимать якорь увидели, что на лапе якоря зацепился геликон – большая труба духового оркестра. Докеры и швартовщики показывали на зацепившийся геликон и смеялись. Рассмешить кого-либо в это голодное послевоенное время было очень трудно. Но если смеялись, то, как правило, по какой-нибудь незначительной причине.
Бывало, что попадали на якорные лапы мотоциклы, велосипеды, но геликон – в первый раз. Во время войны акватории портов не чистились. Геликон успел позеленеть от окиси, но просился, чтоб на нём поиграли. Но в нашей команде геликонщиков, к сожалению, не было. Наверное, под звуки этой трубы маршировали когда-то сотни, если не тысячи, солдат Вермахта.
В Свинемюнде Грузили так называемый «генгруз» – оборудование, демонтированное с немецких заводов, и всё то, что полагалось и не полагалось победителям по контрибуции. На твиндеки грузили десятки пианино. Среди них был даже рояль.
БУДУЩИЙ "АДМИРАЛ НАХИМОВ"
Перед швартовкой, на рейде Поморской бухты, я обратил внимание на громадный белый пассажирский лайнер, который милях в трёх от берега высоко возвышался над поверхностью воды. Это был знаменитый «Берлин», построенный аж в 1925 году. Уже тогда он имел солидный возраст. На двух его огромных трубах, красовались большие красные кресты. В войну он выполнял функцию госпитального судна немецкого флота. В 1945 году в «Поморской бухте» на рейде Свинемюнде «Берлин» подорвался на мине. Несмотря на пробоину 6х8 м., судно продолжало двигаться, но вскоре получило вторую пробоину от повторного подрыва. Два раза подорвавшись на мине, «Берлин» оказался подтопленным, но, имея девятиметровую осадку, и учитывая небольшие глубины Поморской бухты, создавалось впечатление, что он просто стоит он наплаву в ожидании места у причала. Правда, с небольшим креном на правый борт. Через два года его попытались поднять, но при подъёме опять произошёл взрыв и "Берлин" опять лёг на дно. Не хотел, видно, чтобы его тревожили. Но "воля" парохода была преодолена и со второй попытки его удалось поднять и отбуксировать в доки Кронштадта для ремонта.
Я загорелся осмотреть лайнер. Мастер дал добро. Спустили моторную спасательную шлюпку, и с двумя свободными от вахты матросами, среди которых был «Витя-Нос», добровольно выполняющий обязанности личного адъютанта при моей особе, отправились к «Берлину». Витя-Нос – молодой деревенский парнишка с большим носом и маленьким ростом, никогда в глаза не видевший моря, попав на флот, почему-то потянулся именно ко мне, очевидно полагая, что я есть его идеал. Он честно прислуживал, носил за мною чемодан, выполнял различные мелкие поручения.
Без особых трудностей мы взобралась на палубу и начали «инспекцию». У советского человека ещё с утробного развития заложена страсть к собирательству. Особенно – страсть к бесхозным вещам и к дармовщине. К сожалению, на «Берлине», до нас побывало немало охотников и чистильщиков. В многочисленных внутренних лабиринтах можно было легко заблудится. Каюты ещё сохраняли прежний блеск. Через раскрытые иллюминаторы внутрь врывался свежий солёный ветерок, колыша иллюминаторные занавески.
Лучшее было уже унесено до нас. Набрав в мешки остатки прежней роскоши, оставленные прежними посетителями, мы поспешили назад. Я взял приглянувшуюся мне картину с морским пейзажем. Всякого рода побрякушки меня не интересовали. Надо было возвращаться. Как на зло мотор не заводился.
– Свечи залило, – предположил матрос, выполняющий роль моториста. Где свечной ключ? Был недавно тут.
– Нарушен второй Морской Закон, – напомнил я, – а Закон предписывает: «Где взял, туда и положи!»
Ключ в итоге нашли в самом неподходящем месте и, когда завелись, Витя-Нос решился спросить:
– Хорошо. Если есть второй Закон, значит должен быть и первый?
– А первый Морской Закон гласит: «Круглое – катать, плоское – передвигать!»
КАЗУС
Утром, я зашёл в каюту третьего механика. Там среди собравшихся обсуждался вопрос: как жить дальше четвертому механику Фиме? Всё зависело от деда. Предыстория же такова. Каюты механиков находились по левому борту. Там-же в коридоре, напротив каюты старшего механика Прокопчука (деда), находился единственный в коридоре гальюн, который дед считал персональным. Чтобы не бегать далеко, шустрые механики, заранее зная, что дед по утру всегда в машинном отделении, забегали в его «персональный гальюн». Если же дед каким-то образом узнавал об этом, то устраивал механикам головомойку. Но это не исключало рецидивов. Дед был уже довольно пожилой человек с негнущейся ногой и скверным характером.
Как-то утром Фима, зная, что дед уже в машине, распахнул дверь злополучного гальюна и увидел сидящего на горшке деда. Фима этого никак не ожидал и на нервной почве рефлекторно протянул руку для рукопожатия. Опешивший дед, от неожиданности и помимо своей воли, сделал тоже самое и Фима горячо пожал дедову ладонь, долго тряся руку, как старому знакомому, с которым век не виделись. Затем Фима осторожно прикрыл дверь и на ватных ногах спустился в машину, переживая эту безумную сцену. В кают-компанию, на обед, дед почему-то не вышел.
Фиму он не отчитывал. И как-то помягчал душой. И на несанкционированные заходы в гальюн механиков больше не реагировал.
МЫ ИЗ КРОНШТАДТА
Сойдя на причал, мы обнаружили, у себя по носу, большое судно под названием «Кронштадт», недавно принятое Балтийской перегонной командой. Носовая часть «Кронштадта», на протяжении, почти десяти метров, отсутствовала! Огромная пробоина, обрамлённая искореженным металлом, зияла там, где должен быть бак.
Ночью, при плохой видимости, «Кроншадт» на полном ходу наскочил на «Берлин», стоящий на рейде без опознавательных огней. Двое матросов, находившихся в тот момент на баке, по-видимому, погибли, их нигде не было видно. После столкновения дали полный назад, освободились от сцепки и своим ходом пришли в порт. Экипаж очень переживал потерю своих членов экипажа.
Закончив погрузку, мы ожидали две грузовые речные баржи для буксировки их в Союз. Такие баржи придавались всем судам в нагрузку, если позволяла погода. На следующий день, по порту пополз слух, что на «Берлине», кто-то, уже вторые сутки бегает по палубе, размахивая руками. Это и подтверждали суда приходящие в Свинемюнде. Подойти же к «Берлину» для выяснения обстановки, значило сойти с безопасного фарватера, освобождённого от мин. Минные поля были ещё не все протралены. Поэтому суда проходили мимо, чтобы не залезть ненароком в минное поле. Наконец, через два дня, одно из маломерных судов всё-же, малым ходом, с подветренной стороны, подошло к борту «Берлина», где по палубе бегали два человека и орали что-то нечленораздельное.
Капитан, взяв «матюгальник» – большую конусную трубу для усиления голоса, прокричал:
– Вы кто?! И откуда?!
– Мы из Кронштадта! – послышалось в ответ.
Наступила пауза. Капитан отставил «матюгальник» и указательным пальцем покрутил у виска.
– Чокнутые? Где Кронштадт, и где мы? – молвил он, обращаясь к вахтенному штурману. Однако – русские! Говорят, без акцента. Будем забирать?
Их приняли на борт и доставили в Свинемюнде. Это и были те два баковых матроса с сухогруза «Кронштадт», которых при столкновении выбросило на палубу «Берлина». Слава Богу, они отделались только ушибами и ссадинами, но морально были травмированы. Ведь в течение двух суток никто из проходящих мимо судов, не обращал на них внимания. А если кто-то и обращал, то они вызывали только удивление.
– Смотрите, – говорил капитан одного из проходящих мимо судов, – второй раз проходим мимо «Берлина», а там какие-то сумасшедшие всё бегают и размахивают руками. И что им надо? – Непонятно.
Баржи, предназначенные для буксировки ещё не были готовы. Днём капитан предложил мне пойти с ним на берег выпить пива, что для меня показалось довольно-таки странным. Мы шли по изрытой воронками обожженной земле. Местного населения почти не было видно. По решению Ялтинской конференции эта территория отходила к Польше. Но ни поляков, ни немцев мы так и не повстречали. Попадались только военные патрули да наши трезвые моряки.
ПРЕДЛОЖЕНИЕ ЗА КРУЖКОЙ ПИВА
В конце войны союзники, начали применять «ковровые бомбардировки», уничтожая всё и вся. Этот район, особенно рядом стоящая рыбацкая деревушка Пенемюнде на острове Узедом, были подвергнуты жесточайшим бомбардировкам, поскольку там находился центр ракетостроения Вермахта, где работал знаменитый разработчик баллистических ракет Вернер фон Браун.
В развалинах пахло сладковатым трупным запахом, так пахли после войны развалины во всех городах. Мы шли и видели следы человеческой деятельности, чья сила и энергия были направлены на войну. От ветра шевелились бумаги с замысловатыми чертежами, из-под обломков выглядывали пишущие машинки, торчала уже тронутая ржавчиной стальная арматура.
Зашли в уцелевший бар, посетителями, которого были в основном моряки. Из стоявшей в углу радиолы лилась тихая музыка популярной немецкой песни «Ком цурик».
В центре зала, за столиком, обнаружился Витя-Нос. Он сидел с кочегаром Фунтиковым.
Завидев нас, Витя решил блеснуть знанием немецкого. Обращаясь к стоящему у стойки официанту, он прокричал:
– Обер! Бите! Цвай сосиска! Мине, и моим камрадам!
На этом, его знание немецкого было исчерпано.
Мы сели за столик – шестидесятилетний, убеленный сединами, опытный морской волк, и молодой с румянцем на щеках моряк, прошедший войну на катерах Черноморского флота. На круглых, картонках принесли пиво. По их количеству производится расчёт с посетителями.
– Слушай Маркони! – начал мастер, – наш старпом прожужжал мне все уши! Он предлагает мне поменять тебя на радиста с «Кронштадта». Они с ним на одном пароходе на Дальнем востоке всю войну проходили. Стали как братья. Ты же сможешь на «Кронштадте» пойти на ремонт куда-нибудь в Европу на несколько месяцев. Поверь, это очень выгодное для тебя предложение.
Надо сказать, что в те времена такие обмены делались легко, без участия отдела кадров. Я призадумался. Теперь стало понятно, почему старпом последние два дня так меня обхаживал, угощая разными деликатесами, доставшимися нам в наследство в холодильнике кают-компании,
– Нет, Альфред Петрович! Я остаюсь с пароходством и Ригой!
– Ну, как знаешь!
Мастер сделал глоток, и поставил кружку на столик. К сосискам он так и не притронулся.
ФИСГАРМОНИЯ
Около нуля часов я принял шведский прогноз погоды и, как всегда, понёс его капитану. Постучавшись и не дождавшись ответа, зашёл в каюту – она была пуста. Из открытой двери прикаютного гальюна доносились божественные звуки, похожие на звучание органа. С осторожностью подойдя ближе, я увидел такую картину: мастер в кальсонах и белой рубахе сидит на унитазе и играет на фисгармонии. Ногами он накачивал мехи инструмента, а руками довольно виртуозно проходился по клавишам. Лицо у мастера было одухотворённым, глаза закатаны вверх: он весь был погружен в музыку, извлекая из инструмента и из себя фуги и каноны.
Наконец, увидев меня с телеграфным бланком в руке, он, не прерывая игры, произносит одно лишь слово «апсе», указывая пальцем в сторону каютного шкапчика.
«Апсе», такая у него была универсальная присказка, которая в данном случае означала: подойти к шкапчику и налить себе виски или водки. За каждую принесённую радиограмму мастер считал своим долгом угостить радиста.
Я положил прогноз на стол, налил стопку, улыбнулся, произнёс «скол» и опрокинул в себя согревающий душу коньяк – польстился на незнакомый напиток.
Трудно сказать, купил ли мастер фисгармонию у выживших после бомбёжек немцев, или временно взял из перевозимого нами груза. Не знаю.
Фисгармония диссонировала с обстановкой капитанской каюты, поэтому она нашла пристанище в до невероятности просторном гальюне-туалете. Ещё не раз в течении рейса я заставал эту незабываемую картину. На моё появление мастер почти не реагировал. Ему доставляло несравненное удовольствие извлекать из фисгармонии фуги и хоралы, которые через открытый иллюминатор улетали на морские просторы, а сам он погружался в божественный мир музыки. Возможно, в молодости он был неплохим пианистом, потому что так владеть клавиатурой мог только профессионал.
На следующий день мы взяли на буксир положенные нам две баржи с заваренными иллюминаторами, чтобы при качке они не черпанули воды, и взяли курс на восток, к нашим берегам.
ДАЛЬНЕЙШАЯ СУДЬБА «БЕРЛИНА»
Я стоял на палубе спардека и смотрел как красавец-теплоход «Берлин» по мере нашего движения всё удалялся и удалялся, становясь всё меньше и меньше, пока не исчез в дымке над морем. До его трагического столкновения с теплоходом «Пётр Васёв» оставалось 14496 дней.
Госпитальный пароход «Берлин» вскоре подняли, отремонтировали в Варнемюнде, подняли на нём советский флаг и окрестили новым именем. Он стал «Адмиралом Нахимовым». В честь прославленного русского флотоводца. Лайнер перегнали на Чёрное море, где ему выпала честь стать флагманом пассажирского флота. Говорят, переименовывать пароходы плохая примета.
31 августа в 22.00 произошла катастрофа. Балкер-сухогруз «Пётр Васёв» при самых благоприятных погодных условиях, при хорошей видимости пропорол борт «Нахимова». На «Васёве» понадеялись на компьютер, который рассчитал расхождение по корме в несколько кабельтовых. Из 1243 пассажиров и членов экипажа погибли 423 человека. После столкновения «Адмирал Нахимов», перевернувшись на правый борт, затонул через 8 минут. Могила его на дне Цемесской бухты Чёрного моря на глубине 47 метров, всего в 7- ми милях от Новороссийска.
ПОЯСНЕНИЯ:
Репарации – полное или частичное возмещение материального ущерба, причиненного войной
Метод «втыка» – метод проб и ошибок
Мастер – капитан
Дед – старший механик
Старпом – старший помощник капитана
Политань – ртутная мазь против лобковах вшей
Бич - моряк без корабля
Мы из Кронштадта – в тридцатые-сороковые годы популярный в СССР фильм
Бак - носовая часть судна
Ком цурик – приди назад (нем.)
Обер – официант
Скол – с норвежского – на здоровье
Гальюн – туалет
Морская миля равна 1.852 км.