(Доброму старому другу, пописывателю и наставнику , с поклоном и приседаниями посвящается)
В районном центре в Ярославской губернии вновь наступило лето. Стоял июль, точнее не стоял, а валялся в бесчисленных холодных лужах на раздолбанном асфальте. Асфальт каждый год латали, даже пару лет назад заменили на новый по случаю тысячелетия на столичные средства, но это не помогло.
Древний райцентр утратил свой городской статус, превратившись в поселок городского типа. Из достопримечательностей – обширное заиленное озеро, да архиереево подворье, которое заезжие туристы и местные жители, включая музейщиков, величественно именовали «кремлем». Стены «кремля» ежегодно меняли свой цвет, от штанишечно-розового, через охристый до просто белого. Между кремлем и Комсомольским парком приютилось заведение «Добрыня Никитич» в честь богатыря из местных, которым гордилось всё просвещенное население, мечтая создать богатырский музей.
Сюда и направились звезда ограниченного контингента подписчиков в фейсбуке, доцент кафедры ИЗО, художник Савва Мухин и писатель общественной литературы, знаток антикварного металла, экскурсовод по совместительству Никодим Курдеев, того же фейсбучного масштаба. Возникла крайняя необходимость отпраздновать выход первого сборника рассказов Курдеева «Родные берега» с которым он не расставался, как бы по случайности, постоянно держа экземпляр в полотняной сумке вместе с мыльницей Canon и заветной медной рюмочкой, посеребреной изнутри. Да и просто тянуло отобедать, погреться, поскольку градусник на гостинице у озера неизменно показывал плюс семь. Дождь стих, но по пустым улицам поселка рвался и метался ветер, издавая все свои унылые бемоли и диезы. Рыжая кошка Мурыська приветствовала посетителей, подставляя Мухину свой загривок, признала.
- Ну, что, по соляночке с медовухой? Что остается? - произнес Курдеев, потирая закоченевшие ладони, -Ты же не захотел в «теремок», поближе к народу. Скатерти, видите ли, застиранные, совком пахнет ему. А там борщечок наварист и водочку подают. А здесь что? Одна медовуха с пивом. Будь проще!
- Да не буду я проще и не надо ко мне тянуться, - отрезал доцент и огляделся.
На подоконниках пылились разномастные пузатые самовары, увешанные бубликами и сушками на веревочках. На полированных столах вместо скатертей лежали пары китайских пляжных циновок. Между столами проносились девицы в красных платьицах с нехитрыми вышивками, с подносами в руках. «Должно быть молодь на каникулах подрабатывает. Сезон.», - решил Мухин, отхлебнув первый глоток принесенной медовухи в пол-литровом бокале с надписью «;ateck; Gus». . Из репродуктора под потолком доносилось бодрое притопывание под гармошку, балалайку и ударные.
- Ну, за литературу, за культуру нашу! – торжественно произнес Курдеев, отхлебывая из бокала и поглаживая ненароком обложку сборника, оказавшегося в середине стола. Никодим расслабился, согрелся и подзабыл о «теремке». Тарелка с солянкой на глазах пустела. Поесть Курдяев любил.
Мурыську доцент знал давно, с малолетства. Впервые увидел её тощим котенком, выгуливая очередных студентов-практикантов. И окрестил её котоноидом. Бедолага бродила вдоль озера и по окрестным дворам, пока по случаю не забрела в «Добрыню Никитича», шла на запах. И тут сердобольный повар Тимофеич сжалился, пригрел, приютил и даровал ей имя. Так Мурыська обрела кров, тепло, миску и известность в поселке городского типа. Столовалась она на кухне, но любила разносолить между столами, ловко вставая на задние лапы и изображая из себя казанскую сироту. Однако с годами вставать становилось всё сложнее. Мурыська круглела и наглела на глазах.
- Ну что, доцент, давай еще по рыбке. И меду пенного, - произнес Курдеев, разрумянившись как пирожок от тети Вали у кремля.
- Мед пенный, дружищще, десятилетиями выдерживали. Ценен был. А это просто бражка на меду с дрожжами.
Ветер за окном не унимался. Но кроме своей заунывной музыки он принес первые отдаленные удары колокола из «кремля» по соседству.
- Ну, конечно! Знаю я вас, любителей! –заметил Мухин, доставая деревянной ложкой пельмень, - Приедут на автобусе-кораблике, перекусят в Добрыне самолепными, выйдут на закате в кремль-монастырь, обольются слезами, глядя на красоту неписанную и давай фоткать направо и налево, ничего в композиции не соображая, произнесут традиционоое «лепота» и тут же в фейсбук в группы «Неведомая провинция» да «Краса российская» выкладывать. И вся любовь.
- Чем тебе кремли то не угодили?
- А ты поживи с моё четверть века в деревне летом, дом перестрой, сад посади, тёщу нарисуй, с народом твоим любимым пообщайся, глубинным, послушай, о чем говорят, чем живут. Да хорошо бы и турики твои из кремля повыползали, по поселку прошлись с тем же фотиком, дворы поснимали, домики-сараи.
- Ладно, заладил, да еще в такую погоду. Почитай лучше мои рассказы, - улыбнулся Никодим, вольяжно допивая второй бокал. Горшочек с пельмешками пустел на глазах.
- Читал. Не хочу обижать, честное слово, но мыслишь ты фрагментарно, - не унимался Мухин, - Что в фотках, что в рассказах. То сапог снимаешь под забором, то кота на том же заборе, то тень от креста на соседнем куполе. Да и в рассказах – встретились, накатили, закусили докторской с плавленым сырком, выкинули пару русопятных фраз из головы и расползлись по щелям. Бег на десятиметровку без препятствий. А ты глубже бери, шире, чернозем копай, в нутрянку лезь. Почитай Джона Шемякина, Михаила Бору. Звук, цвет, аромат, вкус просто выплескиваются из страниц.
- И кто мне это говорит? Ущербный доцент на ноль пятнадцать ставки. Ты сам поучись у Альфреда Забулдыгина, народного ярославского художника, у Михаливаныча, его ученика, самоучки, между прочим. Архитектура должна приплясывать, в присядку идти, а у тебя всё ровненько да гладенько. Скулы сводит. Они про кризис и не слыхали, каждый день в кремле приторговывают. А ты всё ноешь. Жизни не чувствуешь! Ты бы курочек-рябушек добавил на травушке-муравушке, - распалился Курдеев.
- Да где ж их взять то? Последний двор с курами зимой сгорел.
- А ты творчески подойди, художественно, с фантазией, ублажи своих фейсбучных клевреток, - указал Курдеев.
Мурыська отобедала и тщательно вылизывала причендалы между столами, потягивалась.
- О, посмотри на рыжую нашу! Есть чему поучиться, - решил сменить тему доцент, - ты вот, хочешь, не хочешь, а топаешь на службу в музей, в выходные по весям экскурсоводишь, а Мурыська, всегда делает только то, что хочет. Хочет есть – ест, хочет гулять – гуляет, хочет спать – спит. Дзенский мастер!
Никодим допил, осоловел и Мухина уже не слушал, кошек он не любил. Поедал глазами пышногрудую бухгалтершу за соседним корпоративным столом. «Эх, хорошо бы она размазала свою жирную помаду по его лицу», - ухмыльнулся Мухин, допивая последний глоток мутной белесой жижи. За окном и на душе явно потеплело. Архивная певица из репродуктора протяжно восхищалась красотой синих озер и полей с ромашками. Мурыська расположилась в любимом месте на подоконнике между самоварами, растянулась, задремала. Что снилось ей?
25.01.24