VI. Дело швах.
Небольшой оффтоп. Слышала, и неоднократно (ах, сколько обвинений, ни одного русского писателя не пинали так, как первого поэта России, как будто славу родине он не заслужил, а украл), что, мол, Дантес – это месть Пушкину за его волокитство. Погулял в молодые годы, ох, погулял, понаставлял рога графьям Воронцовым, вот и его черед пришел, в жизни все заканчивается бумерангом. Кстати, первым кинул эту мысль злорадный Ал. Вульф, с коим вместе обхаживали когда-то прекрасную Анну Керн: если круговая порука в порядке вещей, то носить ему рога – не переносить… Добрые у Пушкина были приятели.
Как античный Протей, Пушкин был изменчив не только в своем гении, он и с людьми был изменчив – перенимал манеру поведения и образ жизни, в глубине сохраняя железобетонный стержень собственных убеждений и принципов. Он был крепкий орешек, наш Пушкин. В болтовне с Вульфом двумужница Керн могла быть «вавилонской блудницей», но в стихах она была «гением чистой красоты». О нравственной силе Пушкина говорил Петр Вяземский и силой этой называл неодолимую потребность в труде. «Когда чуял он налет вдохновения, когда принимался за работу, он успокаивался, мужал, перерождался». Вульфу – вульфово, гению – гениево. «Недостатки его представлялись рожденными обстоятельствами и средой, в которой он жил, но все, что было в нем хорошего, шло из его собственного сердца», - это Мицкевич, реквием по Пушкину.
Упрекнув Натали в легкомыслии, с беспристрастностью постороннего отметим, что своему долгу она не изменяла. Физической измены – того дьявола, коего всем нутром страшатся мужчины – в пушкинском браке не случилось. Ее имя связывали с именем Николая, царь шастал мимо окон красавицы, как «офицеришка», но, польстив тщеславию, царево ухаживание не затронуло ее славной души. Это была странная девочка. В свое время она влюбилась в поэта, затем на минуту (злую для нее, мужа и целой страны) загляделась на пришлого офицера без полушки в кармане (если не считать состояния сомнительного «папеньки»), а оставшись вдовой, выбрала самого бедного, самого неказистого, но самого чадолюбивого поклонника, которому дети ее милы были, как свои. Чем больше вглядываешься в сердце первой красавицы России, тем сильней ощущение, что мотало ее по петербургским гостиным отнюдь не тщеславие, а все та же детская жажда любви.
Конечно, прямого отказа царю быть не могло, и не было. Император российский приволокнулся, но, встретив вежливое безразличие, как человек понятливый, отступился, на всю жизнь сохранив уважение к женщине, которая пожелала остаться добродетельной, и помогал опосля не как любовнице, для любовницы содержание было мизерным, семье Карамзина кусок пожалован был куда обильнее. Николай помог – чем захотел - женщине, которая ему нравилась, и которая тактично удержала его на расстоянии. Значит, была она, эта ее тактичность?..
«А душу я твою люблю…»
А теперь собственно об адюльтере.
Аморальна ли измена – как с той, так и с другой стороны? Безусловно, аморальна. Основной безнравственной составляющей измены является, конечно же, ложь. Оставим в стороне различные обстоятельства, смягчающие и не очень, берем голый факт; в его основе лежит, повторяю, ложь, и никогда, ни в какие времена адюльтер не считался делом нравственным.
Однако эпоха эпохе рознь. Что нестерпимо для дворянина XIX века, современному человеку покажется ерундой. Уклад жизни людей двух разных веков категорически отличается, как отличаются и некоторые нравственные понятия.
Юный дворянин начинал половую жизнь в публичном доме, совращенный, как правило, друзьями; второй вариант, вторая категория доступных женщин – служанки - был «чистенький» вариант. Все мы читали классиков, и «Воскресенье» в том числе, все сочувствовали Катюше Масловой. Кто бы посочувствовал Нехлюдову?..
И той, и другой категории платили, другого выбора у вчерашних подростков попросту не было. В патриархально-религиозном обществе, тщательно охранявшем девственную плеву для будущего мужа, барышни своего, дворянского круга были табу. Девушка должна выйти замуж невинной. Вспомним «Онегина». Конфликт был в том, что милая Татьяна – девушка – сильно рисковала, повесившись на шею Онегину. Жениться он не хотел, переспать не мог – секс с девственницей бесчестил не только деву, но и соблазнителя. А вот женитьба покрывала все. Брак невозможно было расторгнуть, браки свершались на небесах, а не в казенном учреждении под названием ЗАГС, а посему супруги тащили друг друга до гробовой доски. И только смерть разлучит вас… Порой мужчина, по меткому замечанию Оноре де Бальзака, в мимолетном опьянении страсти «женившись на ямочке на щеке», «вынужден был терпеть всю женщину целиком».
Но что происходит в кипящем котле? Правильно, срывает крышу. Измены были повсеместны, молодые мальчики, повзрослев, из публичного дома шли в модный салон и становились-таки аманатами порядочных женщин. Некоторые из порядочных меняли любовников как перчатки. Поначалу разница в возрасте была значительна, соблазняла мальца женщина опытная, прожженная. Затем он переходил от одной дамы к другой, по мере своего взросления все моложе, пока в возрасте около 30 лет не ощущал потребности жениться… на невинной барышне. Круг замыкался. В принципе, мужчины и женщины тех лет меняли партнеров не больше, чем в нынешнем веке, когда развод перестал быть публичной церемонией, ломающей жизнь (вспомним «Анну Каренину»), а превратился в обычную официальную процедуру. У Бальзака, очень умного писателя, есть книга «Физиология брака», по сути, это предтеча нынешних психологических исследований, и корни повсеместных адюльтеров он видел именно в том, что молодые люди не имели возможности полноценно общаться со своими незамужними сверстницами, равными им по положению, а вынуждены были либо спать без любви с проститутками-служанками, либо влюбляться в связанных узами брака матрон из высшего общества.
Не в силах загнать сексуальные устремления в приемлемое русло, общество было вынуждено смотреть на измены сквозь пальцы, как мы нынче смотрим на развод. Странное устройство общества того времени, когда свободным женщинам секс запрещен, а связанные с мужчинами обетом пользуются практически полной свободой, крайне возмущало автора «Человеческой комедии».
Пушкин жил, как все. Были в его жизни Амалии, зевающие в самый неподходящий момент, что впечатлительного поэта и забавляло, и расхолаживало; были дворовые девушки, Оленька Калашникова, от которой он, молодой здоровый мужчина, в глухой деревне, лишенный всякого общества и общения, не в состоянии был отказаться (а кто б на его месте смог?), которую жалел (кого он, своим сердцем, лишенным кожи, не жалел?..), и помогал, как мог, когда обрюхатил, и к сыну незаконнорожденному Павлу на могилку ходил… обычная для того времени история – грустная.
Что ему было делать? Женитьба на крепостной – нонсенс. Кастовые перегородки в позапрошлом веке были прочнее придомовых заборов: не махнешь, очертя голову. У какого-нибудь нынешнего доцента и дюжей шпалоукладчицы больше общего, чем у тогдашних барина и крестьянки. Словцо мезальянс – из той эпохи.
Барышни Осиповы – табу, Пушкин был порядочным человеком, предписания общества блюл… Платоническая шелуха, флирт да хаханьки – вот все, что он мог себе позволить с кисейными барышнями, их цена была высока – брачный венец, а жениться Пушкин пока был не готов.
И да, были - были и они – воронцовы. В нарицательном смысле этого слова, ибо не одной Елизаветой Ксаверьевной ограничивался поэт, нарушая покой брачного ложа…
Тем, кто с какого-то перепуга пожалел «полумилорда» Воронцова, который имел столько индюшачьей важности и столько гонору, что поучал «слабого подражателя Байрона», каких авторов ему брать за образец, хочу напомнить, что если графиня погуливала, то их сиятельство не отставали от жены.
Пушкин увлекся чрезмерно, она была старше, она была ослепительна, это была первая гранддама в его жизни – роскошная сиятельная бельфам.
Тем, кто ищет аналогию в двух любовях: Пушкин - Воронцова, Дантес – Пушкина, хочу напомнить, что Елизавета Ксаверьевна легко и охотно пошла навстречу мальчику-поэту, он был не первым ее приключением; после вынужденного отъезда молодого любовника, она быстро утешилась, взяв в постель нового ухажера. Более того, язвительный Вигель считал, что доверчивого поэта дурачили, и новый-старый ухажер, тот самый злой гений юного Пушкина Александр Раевский, сбивал матрасы дамы и во времена пребывания «потомка негров безобразных» в «пыльной и скучной» Одессе…
Пушкин метал молнии и страдал. Он, как всегда, принял всерьез и к сердцу и любовь, и беременность обожаемой бельфам, и к роли отца незаконнорожденного дитяти примеривался, воображая в своих сочинениях черненького ребенка… В память об этой любви поэту достался перстень, нам же – цикл бесценнейших стихов. Спасибо Елизавете Ксаверьевне!
Ну, а теперь снова об адюльтере – вечном и неизбежном; пока существуют на свете браки, неизменно будет нарушаться обет.
Установив, что жена Пушкина повинна в грехе разве что мысленном, зададимся вопросом, а не нарушал ли подвенечную клятву сам поэт. И вот здесь я останавливаюсь в нерешительности, опасаясь навлечь на голову убиенного ворох новых попреков. Была у прославленного Кутузова красивая внучка по фамилии Фикельмон. Дарья Федоровна, Долли.
Продолжение следует.