Забежал в общежитие за тортом и вином, по пути игнорируя приглашения попадавшихся навстречу знакомых парней распочать баночку-другую яблочного сидра. Те, озадаченные нежданном отказом, удалялись нетвёрдой походкой по сумрачному коридору, унося в сетчатых авоськах трёхлитровые ёмкости с жёлтой опалесцирующей жидкостью. Этажом выше пьяные голоса гудели вразнобой: «Лю-ю-бо бра-а-тцы, лю-ю-бо!..». Этажом ниже кто-то истошно орал : «Я зассал?!. Н-на те с-сука!».
Торт и бутылку вина Родька нашёл целыми и невредимыми, чего не скажешь о двери, возлежащей плашмя на затруханном полу комнаты. На одной из кроватей, уткнувшись багрово-синим лицом в облёванный коврик с оленями, пускал из отвислого носа зелёные пузыри Пепа: чернявый лилипут, раздолбай и пьяница.
— Третий раз с сентября выбили, уроды!.. Только-только сколотили с Потапом, замок новый врезали. Своего здоровья не хватает, так найдёт какого-нибудь амбала. Завтра выселим!..всё!..задолбал! — пыхтел Родька, волоча по полу коридора матрас с возлежащим на нём Пепой в сортир, - там ему и место, гаду!
Уговорив соседа-первокурсника покараулить комнату, он отправился по адресу.
Девочки проживали в пяти минутах ходьбы от общежития, стоило лишь подняться по улице Набережной до проспекта Октябрьский. Можно утверждать с полным на то основанием, что в случае более отдалённого места их дислокации, он вряд ли отважился на подобное путешествие. Девочек и в общежитии хватало: хороших и разных, и не в них, собственно, было дело.
Подойдя, к серой в пять этажей «хрущёвке», Родька задрал голову, посчитал этажи и на четвёртом балконе справа остановился: «Мне сюда».
Дверь открыла Элеонора, - девятнадцатилетняя хозяйка квартиры. Жгучая брюнетка, обладательница потрясной шевелюры, настолько буйной, что её можно было сравнить лишь с запущенным лет пять назад, а после слегка окультуренным садом-огородом. Девица чуть крупноватых форм, но с правильными и тонкими чертами лица почти под кальку с лучшего индейца всех времен и народов, незабвенного Гойко Митича. Красоту несколько портили тонковатые губы и чересчур волевой подбородок с ямочкой по центру, что придавало лику жестковатые черты.
Дело дивное, немного странное: в её глазах с малахитовыми радужками, ни тогда, в стройотряде, ни сейчас - никогда не «плясали чёртики». Несмотря на юный возраст, девочка казалась образцом самообладания и вселенского спокойствия, будто являла собой ту единственную гавань, в которую стоило приткнуться утлому судёнышку… А то и затонуть...
Домашний халатик, весьма замысловатой расцветки, с преобладанием цветочных форм был ей к лицу, но очень напомнил Родьке раскраску закупленного торта.
Немного поодаль за Элеонорой, прижав кулачки к груди, в платье цвета беж, смахивающего на древнегреческую тунику, стояла Марианна. Двадцатилетнюю женщину по правилам хорошего тона не принято именовать девушкой, тем паче — девочкой. Если только в определенном смысле. Но, для неё Родька ещё в стройотряде сделал послабление: «Всё включено! и ничего лишнего!», - иначе это царство гармонии тела не назовёшь.
И это «царство...тридевятое» венчала прелестная темноволосая головка украшенная сплетёнными, замысловато уложенными волосами масти «горький шоколад», с широко распахнутыми глазами чайной заварки и чуть припухлыми точно от вчерашних поцелуев губками. Ни дать, ни взять, - Рафаэлевская «мадонна в кресле», только без кресла и детей. И взгляд этот: ласково-обволакивающий...
Где-то сегодня похожий Родька уже наблюдал, но вспомнить об этом времени не доставало.
Грациозно изобразив книксен, девочки радушно заулыбались и пригласили его пройти. И он, слегка обалдев от проявленного радушия, выпростался попеременно из пальто, кроличьей шапки и зимних ботинок, шагнул в залу, предварительно потянув ноздрями воздушные струи, проверяя по привычке: не подванивают ли случаем ноги. Как назло, носки, видимо от долгой ходьбы взмокли и теперь издавали весьма ощутимый запах кислой тухлятины… Казалось, этот тяжёлый дух заполонил окружающее пространство...
«Ох, осёл!..на такой мелочи...чо делать-то?..ведь опозорился!» — запереживал Родька. Мгновенно оценив обстановку, он понял, - из этой ситуации есть только два выхода: либо в подъезд, без шанса на возвращение, либо…
— Уф, взопрел чуток...пока добирался...охладиться где? — пробормотал он, окончательно стушевавшись и не дожидаясь ответа выскочил на балкон, громыхнув дверными шпингалетами.
С явным усилием удерживая ручку двери, будто кто-то намеревался лишить его последнего убежища, Родька таращился: то на собственное отражение в дверном стекле, то на недоуменные лица девчонок, застывших в картинных позах, пока не понял: пора что-либо предпринять. Тем более, что влага в носках, связанных руками ныне покойной бабушки, уже схватилась ледком, а тридцатиградусный мороз под лёгкой одёжкой перевёл естественный шерстяной покров в вертикальное положение.
Цок, цок, цок...цок, цок, — сопроводили Родьку звуки от соприкосновения подмёрзших носков с деревянным полом.
«Поручик Ржевский, я же вас просила шпоры снять… Снял… А что же это шкрябает? Ногти-с...» - вспомнил он древний анекдот, перебегая с балкона до прихожей.
Родька никогда в жизни не чувствовал себя более несчастным, чем в эти роковые минуты.
Продолжение: http://proza.ru/2024/01/26/710