21 сентября, пятница, 1984 год
ФЕДЯ
— Игорь, там твой журнал. — в ужасе прошептал я другу, когда мы сидели на алгебре. Я вспомнил о нем, когда Валентина Ивановна присела за упавшим на пол куском мела, и ее упругий зад округлился под натянувшейся юбкой.
— Какой журнал и где? — лениво протянул он.
Я поднял руку, и, не дав ответа другу, порывисто вскочил с места, намереваясь выбежать из класса:
— Валентина Ивановна, можно выйти?
Валентина Ивановна медленно повернулась, поправила безымянным пальцем очки и возмущенно посмотрела на меня:
— Барсучков, сядь на место. Урок закончится через 10 минут, потерпишь.
Ууу, какая она сегодня строгая! Я медленно приземлился на место. Выражение отчаяния и шока, должно быть, не сходило с моего лица. Игорь рассматривал меня пристально.
— Какой журнал? — шепотом допытывался он.
— Я его, кажется, с макулатурой сдал. Мурзилка твоя. — я сделал виновато-жалостливое лицо.
— Ах ты, наглый врун! — возмутился он. — Так он был у тебя все это время?
— Теперь-то его нет! — так же жалобно отвечал я. — Что же делать? Куда эту бумагу увозят? Наверное, уже увезли?
— Не знаю. Да как такое могло случиться? А.. — Игорь махнул рукой. — Ты хоть представляешь, что будет, если его увидят?
Горшков занервничал, задергался весь, схватился раками за голову и приуныл.
— Эх, какой журнал был… — расстроено протянул я. — Наверняка уже увезли все. Можно о нем забыть.
— Да о чем ты думаешь вообще? Хоть бы его никто не нашел!
Сегодня был последний день сбора макулатуры, и за ней после обеда должна была приехать машина. На перемене мы с Игорем тревожно наблюдали в окно, как мужик грузил тяжелые стопки бумаги, в подъехавший к заднему двору грузовик. Потом прозвенел звонок, и мы вошли в класс на последний урок. Мы слышали, как зарычала, отъезжающая от школы, машина, увозившая наш бесценный журнал, и одновременно с Горшковым вздохнули: я с сожалением, он — с облегчением. Не успел закончиться урок литературы, как к нам в класс вошла наша классная руководительница, Светлана Леонидовна, которую мы все зовем Бороздой, из-за ее глубокой вертикальной складки на лбу. Сегодня ее морщина казалась особенно глубокой. Когда Борозда вошла, мы все встали и уже не сели. Светлана Леонидовна сообщила, что среди газет было обнаружено кое-что вопиюще неблагопристойное, и якобы это было среди бумаг, сданных нашим классом.
— Я даю возможность хозяину этой вещи самому сейчас сознаться, ведь мы все равно вычислим, кто это был.
Все молчали и переглядывались. Мне стало так неловко перед одноклассниками, особенно перед девчонками. Бедолага Горшков вообще весь покрылся красными пятнами и был в полуобморочном состоянии. Его штормило из стороны в сторону, как юнгу во время качки. Я взглянул на него и еле удержал порыв смеха, который готов был вырваться из моего рта.
— Это моё. — сказал я покраснев, и опустил глаза. Но мне было отчего-то так смешно, что я еле сдерживал себя. Одноклассники зашептались со всех сторон.
— Нет, это моё. — тут же возмущенно заявил Игорь. Я, не поднимая головы, ошеломленно покосился на него и угол моего рта, как судорогой растянулся в улыбке.
Чего он несет? Мне, как всегда это сойдет с рук, а он на что надеется? Он же отличник, комсомолец, на его репутации не единого серого пятнышка. Что удивительно, ведь он дружит со мной.
— Нет, Светлана Леонидовна, это моё. — возразил я, уже более смело. — Игорь просто хотел меня защитить, как друг. Он даже не знает, о чем идет речь.
— Барсучков, на выход с вещами. — сказала мне Борозда, пристыжая меня взглядом. Я собрал тетрадь и учебник с парты и пошел за Светланой Леонидовной, под общее улюлюкивание и насмешки одноклассников. Моего отца тут же вызвали в школу. Я опозоренный, багрово-красный, стоял на такого же цвета ковре, перед директрисой в ее кабинете. Без компании Горшкова мне уже было не так весело, но и не так стыдно, как хотелось бы Светлане Леонидовне, которая стояла тут же и сверлила меня едучим взглядом. Отец, еще не ведая сути дела, вошел в кабинет с презлейшим выражением лица. Глаза его были налиты кровью, и весь сам он был таким осторожным и медленным, как крадущийся к жертве тигр. Когда он увидел журнал, он воткнул в меня свои выпученные злые глаза и не сводил их с меня. Он ничего не сказал мне при директрисе и Борозде, попросил меня выйти и уладил конфликт. Как он это сделал? Не знаю, но об этом случае больше никто не вспоминал.
Что было со мной дома, даже вспоминать страшно! Но самый большой стресс я испытал по дороге домой, в ожидании расправы, ведь отец не проронил и слова, до самой двери квартиры. Целый вечер я просидел в комнате за учебниками. Вечером вернулся домой Рома. Я слышал, как отец говорил с ним обо мне, как рассказал ему про журнал. Я даже выйти побоялся, услышав, что отец снова завелся с пол оборота. Чуть позже Рома зашел ко мне сам. Я увидел, что у него синяки на лице. Когда он рассказал, что с ним случилось, я сразу понял, от чего отец вчера был таким странным.
Ночью я услышал странные звуки, доносившиеся из спальни брата. Я аккуратно вышел в коридор. В комнате родителей работал телевизор, был слышен звук заставки вечерних новостей. Папа что-то пробубнил маме, она тихо посмеялась. Я прильнул ухом к Роминой двери и услышал всхлипы. Не медля, я открыл дверь и резко включил свет. Рома лежал отвернутый к стене.
— Я знаю, ты не спишь. Ты что, плачешь? — я был напуган, ведь я никогда прежде я не видел, что бы он плакал. Даже в детстве, когда нас бил отец, он улыбался мне и говорил, что ему не больно было, что он просто притворяется, что ему больно, чтобы не разозлить отца еще больше. Даже, когда мы прыгнули со второго этажа в деревне в затвердевшую кучу песка, и он сломал ногу, он даже тогда не заплакал. Он улыбался мне, чтоб не напугать, и говорил, что ему не больно. Он смеялся, и говорил, что это все так смешно вышло, и делал вид, что слезы у него от смеха.
— Все хорошо, иди в свою комнату. — ответил он.
Я сел рядом на кровать.
— Что случилось?
— Мне просто грустно. Знаешь, так бывает. Я просто устал, наверное.
— Расскажешь мне?
— Не сегодня.
Он лежал отвернутый к стене, и лица его не было видно.
— Знаешь, что со мной сегодня произошло? — весело спросил я и рассказал Роме историю про журнал от начала до конца.
РОМА
У меня болит челюсть, такая ноющая боль. Под глазом расплылся синяк. В общем, выгляжу я безобразно. Может, стоило сказать спасибо Илье, что он помог мне? Кто знает, чем бы все закончилось? Теперь хожу с изувеченной физиономией, как бандит. Как бы это не испортило мою репутацию, быстрее бы все зажило. Как нарочно, каждый встречный интересуется, что это со мной произошло? Устал отшучиваться.
Решил проведать Аню. Ее вчера перевели в палату. Уже встает и пытается ходить. Все правильно, чем раньше, тем лучше. Я видел, как к ней вчера приходил Олег Андреевич, и она разговаривала с ним. Захожу в палату: Анька лежит на кровати, как потрепанная фарфоровая кукла. Желтый луч солнца освещает половину ее лица. Слипшиеся, давно не мытые волосы торчат из-под бинта. На лице все еще присутствует отек, и разноцветные разводы от синяков дополняют красочный образ.
— Привет, ну как ты? — оптимистично спрашиваю я, и присаживаюсь на край кровати. Аня взглянула на меня искоса:
— Нормально.
— Видел вчера Олег Андреевич заходил к тебе? Может это не мое дело, но я рад, что ты с ним общаешься. Илья не тот, кто тебе нужен. Ему вообще никто не нужен, у него судьба такая.
— Мать считает меня шлюхой. Я, может, и не права в чем-то, но…
— Да ну что ты говоришь? — я усмехнулся, будто она глупости говорит. — Не выдумывай.
— Она мне так сказала.
— Да она просто злится на тебя, что ты молодая. У нее у самой кровь остыла, нет в жизни ярких красок, вот и злится. Не обижайся на нее, это возраст такой, это естественно — спад гормонов. У моей тетки вообще крышу снесло с возрастом, но тут ничего не поделаешь. Нужно быть умнее, снисходительнее. Кто знает, что будет с нами через пару десятков лет…
Аня сморщилась, будто ей тошно от моих слов:
— Ну, хватит уже! Она меня ненавидит просто, чувствует свою вину передо мной, а признаться не может. — сказала она с жаром, приподнявшись, но тут же остыла, будто не хотела сказать чего-то лишнего. — Да не важно.
Аня снова взглянула на меня и бегло оглядела мое лицо.
— С тобой-то что случилось? — спросила она без особого интереса, но, как будто, желая сменить тему разговора.
— Не важно. Я оступился на лестнице и лицом ступеньки пересчитал. — ответил я, но она уже не слушала меня, задумчиво смотрела перед собой. На лице ее проглядывалась обида и злость. Вдруг она сказала, не отвлекаясь от мыслей:
— А знаешь, передай своему Илье, что мне наплевать на него. Или вообще ничего не говори — много чести. И, да, Олег Андреевич замечательный человек.
Мы помолчали с полминуты.
— Вижу ты не в духе. Ладно, поправляйся. Я еще зайду к тебе. — я встал и вышел.
Некоторое время спустя, в этот же день, я встретил Илью в соседнем корпусе. Он пристально смотрел в окно и следил за Аней и Олегом Андреевичем, которые прохаживались по коридору в соседнем корпусе. Он с такой ревностью наблюдал за ними, что меня самого бросило в жар. Я впервые увидел такую сильную эмоцию в лице Ильи, и он показался мне более человечным, чем я думал о нем. Может быть он ее любит? Или это его эгоизм не дает ему покоя? Мне захотелось его поддержать, но я себя остановил, ведь я не знаю, что на самом деле было мотивом к ревности: любовь или тщеславие?
Я пришел домой примерно в пять, и уже через час снова вышел из дома. Мне хотелось пройтись по улице, как будто в комнате мне не хватало воздуха, света и пространства: стены давили, полумрак иссякающего дня угнетал. Мне просто хотелось пройтись. Погода была такой чудесной, вечернее небо и запах паленой травы и костра растревожили мои мысли. На меня напало вдруг какое-то романтическое настроение. Мне захотелось поговорить с кем-то, излить душу. Однако для столь сокровенного разговора, о котором я мечтал, не нашлось бы собеседника даже среди самых близких моих друзей. На такие темы можно говорить (когда ты уже совсем сошел с ума) с незнакомцами, к тому же в чужом городе, на остановке, в трамвае, с теми людьми, которых видишь в первый и последний раз. Я знал лишь одного человека, кто мог бы меня понять, и кто не осудил бы меня, потому, что ему на меня плевать. Он оставит наш разговор в тайне, никому не расскажет, ведь у него нет друзей. Я пошел к нему.
Это был старый дом, одноэтажный, со старым покосившимся забором. Калитка оказалась заперта и, хоть она мне пришлась по пояс, и, теоретически, я смог бы перепрыгнуть через нее, я не стал этого делать — это мне было не к лицу, и не к возрасту. Хотя, признаться, иногда мне вдруг хочется сделать что-нибудь эдакое, нарушить правила, но потом я задумываюсь о последствиях и тут же ужасаюсь сам себе.
На улице темнело, и небо уже стало оранжево-желтое. Среди голых черных веток деревьев и кустов, я заметил старушку, ковыряющуюся на участке. Женщина, лет восьмидесяти, явно уставшая, сгребала листья в кучи. Ее странный пестрый наряд, состоящий из яркого платья с фуфайкой и цветастого платка на голове, делали ее похожей на цыганку.
— Добрый вечер! — громко поздоровался я. Женщина распрямилась, держась за спину, и приветливо глянула на меня. Она оперлась на грабли и улыбнулась.
— Илья дома? — спросил я и, сказав это, я сразу же подумал, что его, наверняка, нет дома. Иначе не эта женщина сгребала бы листья на участке, а Илья.
— Да, он дома. Сейчас позову. — женщина, одной рукой опираясь на грабли, а другой держась за поясницу, пингвиньей походкой направилась к двери, но я успел ее остановить:
— Постойте! — я вытянул руку вперед. — Позвольте, я помогу вам.
Хозяйка остановилась и оглянулась.
— Я помогу вам убраться. Вы же устали?
— Да нет, не надо. Спасибо. — сказала она с улыбкой и махнула рукой. Может быть, ее испугали мои синяки на лице?
— Мне не сложно. — настаивал я. В итоге женщина меня впустила, и я взял у нее грабли. Сама она тут же схватилась за метлу и принялась подметать дорожку к дому, уложенную кривыми битыми кусками серых плиток.
— А что ж вам внук не помогает?
— Илья-то? Он человек науки. — не без сожаления, но с добрым смехом ответила она. — Ему не пристало в земле ковыряться. Он и так учится и работает с утра до ночи. Он светлая голова, ему беречь себя надо, а я старая уже, делаю, что могу.
— Это он вас беречь должен. — уважительно заметил я. Старуха в ответ на это усмехнулась.
— Он хороший мальчик. Если бы не он, мы б уже давно по миру пошли.
Не могу поверить. Серьезно? Я точно не ошибся домом? Я огляделся вокруг и, пораженно усмехнулся.
— Я не жалуюсь. Физический труд исцеляет душу. — сказала старушка и продолжила мести. Я принялся вновь сгребать листья. Когда все было убрано, я услышал, как за моей спиной скрипнула дверь дома. Резко оглянувшись, я увидел на крыльце застывшего от удивления Илью. Во рту его торчала сигарета, руки со спичкой и спичечным коробком остановились у лица. Он глядел на меня своим пугающим, леденящим душу, взглядом.
— А вот и Илюша. — с улыбкой сказала старушка.
— Я пришел к тебе. — сказал я.
— Я вижу. — ответил он и, чиркнув спичкой, закурил.
Илья медленно прошелся по крыльцу и спустился ко мне. Старушка, не обращая внимания на нас, взяла в охапку грабли с метлой и отправилась в сарай. Воздух наполнял запах сырой земли, листьев и какого-то домашнего тепла и уюта, какие бывают только в домах, но не в квартирах. Илья выдохнул дым, не церемонясь, прямо в меня, и я оказался в этом белом облаке, которое разбудило мою память, и заставило меня почувствовать неловкость, буквально на пустом месте. У меня потемнело в глазах. Я отвел взгляд в сторону и выдохнул.
— Ну, и? — холодно спросил Илья, и подозрительно окинул меня взглядом.
— Мне нужно с тобой поговорить. — сказал я и усмехнулся сам себе.
Никогда не думал, что буду искать в Илье собеседника.
— О чем же?
— Хочу рассказать тебе кое-что. Мой отец рассказывал тебе, что мечта каждого астронома — вернуться в мир живых? Если душа звезды окажется здесь, на земле, и, если мы укажем ей путь? Мы сможем потребовать награду. Мы сможем вернуться в мир живых.
— Говорил, что с того?
Я взглянул на Илью:
— Он здесь. Он пришел ко мне. Я виделся с ним. — мое сердце бешено колотилось. Я не мог верно подобрать слова, как будто забыл, как сочинять предложения. Илья смотрел на меня со сдержанным удивлением. В это время к нам вернулась его бабушка и погладила меня по спине. Она поблагодарила меня за помощь, стала хвалить перед Ильей. Но мы не слушали ее, мы думали об одном и том же.
— Ну, пригласи его в дом! — говорила она, — Не хорошо на улице стоять.
Илья глянул на нее так строго, что мне этот взгляд показался даже оскорбительным.
— Позже, ба. — ответил он.
Когда женщина ушла, мы еще молчали какое-то время. Я присел на крыльцо.
— Я видел его, я говорил с ним.
— Твой отец знает?
— Не все. Только то, что он приходил ко мне. Я больше не рассказывал.
— И что? Зачем ты мне это говоришь?
Я, будто не слыша его, продолжал:
— Он мучает меня, ему нужно, что бы я составил карту. Он опасен, и он… — я в отчаянии засмеялся, как человек, которому уже нечего терять. Илья ждал, что я скажу.
— Он невероятный.
— Как это? Он похож на чудовище?
— Не внешне. Внешне он просто безупречен, идеален, невероятно красив, привлекателен, ослепителен…
— Почему мне противно это слушать?
— Он невозможен для этого мира. И он обладает чудовищной силой, невероятной энергией жизни. Да, он воплощение жизненной энергии, рядом с ним я оживаю, во мне загорается жизнь, все чувства мои обостряются, я пребываю в эйфории! Он свел меня с ума, он как наркотик! — я говорил так эмоционально и громко, что Илья отступил от меня назад.
— Да, ты сошел сума, это ты верно подметил.
— Это не я сошел с ума, это он сводит с ума любого, кто приблизится к нему.
— Я не понимаю, что ты имеешь в виду?
— Но он такой холодный и жестокий. Как будто он совсем не понимает людей, будто совсем ничего не ощущает.
— Ладно, и что? Ты укажешь ему путь? То есть, ты же можешь это сделать? В чем проблема?
— Он больше не приходит ко мне.
— А что он за звезда?
— Мирцам. Созвездие Большого пса. — я взглянул в небо.
—А от меня тебе что нужно?
— Я бы хотел, что бы ты его увидел. — задумчиво сказал я.
— Зачем? Тебе это зачем?
— Тогда бы ты понял меня. Знаешь, вы чем-то схожи. Может эгоизмом, дикостью, или наплевательским отношением к людям…
— Нет, стоп! — резко сказал Илья. — Что ты говоришь? О чем ты? Почему ты пришел ко мне? Похвастаться захотел? Какого хрена тебе надо?
— Что? Нет! — я был крайне удивлен такими выводами и резко переменился в настроении. — Совсем нет! Я думал, что только ты можешь понять меня. Мы с тобой в одной упряжке.
— Нет, не в одной. — твердо и презрительно ответил Илья. — Я тебя не понимаю и никогда не пойму. Ты рассказываешь, что потерял голову от мужчины, пусть он и не человек и самой идеальной внешности, но я этого не смогу понять. Это ненормально. И знаешь, тебе лучше уйти.
Илья поднялся по ступенькам мимо меня.
— Ты не прав. Я хотел тебя предостеречь. Он опасен, держись от него подальше.
Илья остановился и опустил на меня глаза.
— Только что ты хотел, что б я увидел его, теперь говоришь держаться подальше. Ты же сам себе противоречишь.
— Я пришел к тебе не только за этим. Ты умеешь читать мысли? Ты умеешь обнажить тайну, увидеть сокровенное. Сделай это, я хочу узнать правду о себе.
— Сходи к гадалке. Ты слишком преувеличиваешь мои возможности, скажу тебе честно.
— Помоги мне, прошу.
— Нет.
— Почему?
— Я не хочу видеть ту правду, какую даже ты сам в себе видеть боишься.
Еще несколько секунд он смотрел на меня, как будто с жалостью.
— Прикрой за собой калитку. Прощай. — сказал он и ушел в дом.
ИЛЬЯ
Я видел, как Аня говорила с этим дураком, Олегом Андреевичем.
Вчера ее перевели в палату, она быстро поправляется. Я слышал из разговоров Веры и Лили, что она уже встает и ходит. Сам я не был у нее, и избегаю идти в стационар, больше не беру ночные смены и мало появляюсь в том корпусе. Но сегодня я видел из окна, как по коридору стационара шла Аня с Олегом Андреевичем. Я находился в приемном отделении, в главном корпусе на втором этаже. Я подошел к окну и случайно увидел их в окне напротив. Из-за ряби стекла мне было плохо видно, что они делали и я, как обезумевший ревнивец, прильнул к окну и устремил взгляд на них. Они шли по коридору, и я шел вместе с ними, не отрывая глаз. Он говорил ей что-то, поддерживая ее за руку, она улыбалась. Я злился. И вдруг, я наткнулся на Рому. Его внезапное появление пере до мной, в то время, как я был занят столь волнующим меня делом, было схоже на то, как если бы я занимался чем-то интимным, и он бы меня застал за этим занятием. Я почувствовал такую неловкость и смущение, будто попался в ловушку самым глупым образом. Рома ничего не сказал, он молча глянул в то место, куда секунду назад были устремлены мои глаза. На лице его показалась едва заметная улыбка, но не было в ней, к моему удивлению, ни подлости, ни желания меня пристыдить. Скорее, эта улыбка напоминала мне улыбку понимания и сочувствия. Мы молчали несколько секунд, и я, не в силах сдержать свое распаленное ревностью любопытство, снова устремил взгляд в окно соседнего корпуса.
— Что ж, так тебе и надо. У тебя был шанс, но ты его упустил. Я рад за нее. Олег Андреевич хороший человек. — наконец сказал он, глубоко вздохнув, окинул меня грустным взглядом и ушел.
Еще какое-то время я смотрел на Аню и Олега Андреевича, как хищник в засаде. Они говорили о чем-то, но я не умею читать по губам. Злой и презирающий ее, я выбежал на пожарную лестницу и простоял там долго, выкурив не одну сигарету.
Вечером, я снова достал алую ленту ведьмы и рассматривал ее, вспоминая, как она убегала от меня по, заросшей длинной травой, тропинке. Я почувствовал такую злость к Ане из-за того, что она так легко переключилась на другого, и сжал ленту в руке с такой силой, что у меня остались глубокие вмятины от ногтей на руке. Хорошо, что я решил прекратить с ней отношения, она бы мне изменяла. Я убрал ленту обратно и пошел на крыльцо покурить. Пребывая в задумчивости, я не сразу увидел, что бабуля не одна. Краем уха я слышал разговор, но решил, что это соседка зашла к ней. Но, подняв глаза, я просто опешил. Передо мной, с граблями в руке стоял Рома Барсучков. Невероятно! Зачем он пришел, это один вопрос, но почему он с граблями? Бабуля увидела меня и радостно воскликнула:
— А вот и Илюша.
Терпеть не могу, когда она меня так называет.
— Я пришел к тебе. — сказал Рома, после некоторого молчания. На лице его была дурацкая добрая улыбка и, не смотря на то, что улыбался он открыто и простодушно, мне стало неуютно и дискомфортно в его обществе. Как будто он пришел посмеяться надо мной, над условиями, в которых я живу.
— Я вижу. — ответил я и, вспомнив, что у меня во рту сигарета, закурил.
Признаться, я растерялся, не знал, что делать, ведь мне совсем не хотелось с ним общаться. К тому же, выгнать его я не мог при бабуле, это было бы совсем не прилично, тем более, что он к ней уже успел подмазаться. Вот хитрый говнюк! Я косо глянул на него, пораженный своей догадкой. Пройдясь по крыльцу, я спустился со ступенек, и приблизился к Барсучкову. Я взглянул на бабулю, собирающую оставшиеся на земле листья, затем на Рому. Он все еще молчал. Может ждет, когда мы останемся вдвоем? Бабуля собрала инструменты и понесла их в сарай. Я еще раз затянулся и взглянул на Барсучкова. Он отвернул голову от дыма и закрыл глаза. Надо же, какой неженка!
— Ну, и? — спросил я, раздраженный неясностью и странным поведением Ромы.
— Мне нужно с тобой поговорить. — сказал он и усмехнулся.
Что значит этот смешок? Как же ты меня раздражаешь, Барсучков!
— О чем же? — спросил я, напряженно выдохнув.
И он рассказал мне, что в наш мир мертвых явилась душа звезды. Настоящая живая душа, полная жизненной энергии. Рома рассказал, что он приходил к нему и общался с ним. Я подозревал нечто подобное, но все равно был весьма удивлен. Но не тому, что услышал, а тому, что Барсучков решил мне это рассказать. Его рассказ прервала моя бабуля, вернувшаяся из сарая. Она встала рядом с Ромой и стала его нахваливать, рассказывать, как он ей помог. Это заняло минуты три. Наконец ее восторг истощился, и она ушла в дом. Рома уселся на крыльцо и продолжил разговор, который поверг меня в шок. Я действительно ни как не ожидал услышать подобного. Он сказал, что дух звезды очаровал его, свел с ума. Меня чуть не вывернуло от этих слов и, вместе с тем, я ощутил странное, пугающее и волнующее чувство. Будто в метре от меня ударила молния, я хотел бежать от ужаса и опасности, но дикий интерес не давал мне уйти. Я почувствовал, как крыса в моей груди зашевелилась, стала дергаться и драть меня изнутри, будто почуяла мой страх. Да, я испугался его слов, они были безумны. А Рома все не останавливался, и продолжал говорить о том, что душа звезды обладает какой-то невероятной силой и способностью притягивать к себе, очаровывать. Я слушал его с тайным ужасом, ведь потерять контроль над собой или обезуметь — один из моих главных страхов. Хорошо, что это случилось не со мной.
— Да, ты сошел сума, это ты верно подметил. — сказал я.
— Это не я сошел с ума, это он сводит с ума любого, кто приблизится к нему. — чуть ли не выкрикнул он, как безумец.
— Я не понимаю, что ты имеешь в виду?
— Но он такой холодный и жестокий. Как будто он совсем не понимает людей, будто совсем ничего не ощущает.
— Ладно, и что? Ты укажешь ему путь? То есть, ты же можешь это сделать? В чем проблема?
— Он больше не приходит ко мне.
— А что он за звезда?
— Мирцам. Созвездие Большого пса.
Конечно, я знаю это созвездие и звезду. Я знаю уже все созвездия, видимые в небе в это время года. Но я не могу видеть путь к этой звезде, она, как и все остальные, кроме моего созвездия, лежит за пределами моих визуальных возможностей.
—А от меня тебе что нужно?
— Я бы хотел, что бы ты его увидел. — мечтательно сказал он.
— Зачем? Тебе это зачем?
— Тогда бы ты понял меня. Знаешь, вы чем-то схожи. Может эгоизмом, дикостью, или наплевательским отношением к людям…
Не может быть, он сравнивает меня с ним? Ни поэтому ли он прилип ко мне, как репейник, и постоянно таскается за мной? Не хочу в это верить!
— Нет, стоп! — остановил его я. — Что ты говоришь? О чем ты? Почему ты пришел ко мне? Похвастаться захотел? Какого хрена тебе надо?
— Что? Нет! — Рома переменился в лице, будто его обвиняли в чем-то подлом. — Совсем нет! Я думал, что только ты можешь понять меня. Мы с тобой в одной упряжке.
— Нет, не в одной. Я тебя не понимаю и никогда не пойму. Ты рассказываешь, что потерял голову от мужчины, пусть он и не человек и самой идеальной внешности, но я этого не смогу понять. Это ненормально. И знаешь, тебе лучше уйти.
Если бы я не знал, что ему нравятся женщины, я бы решил, что ему нравятся мужчины. Его откровения более чем напугали меня, вызвали чувство отвращения и, даже, жалости к нему. Я взошел на крыльцо и направился к двери.
— Ты не прав. Я хотел тебя предостеречь. — сказал он, повернув ко мне голову. — Он опасен, держись от него подальше.
Я с усмешкой оглянулся на Рому.
— Только что ты хотел, что б я увидел его, теперь говоришь держаться подальше. Ты же сам себе противоречишь.
— Я пришел к тебе не только за этим. Ты умеешь читать мысли? Ты умеешь обнажить тайну, увидеть сокровенное. Сделай это, я хочу узнать правду о себе.
Его слова вызвали во мне такую неловкость, что мне даже стало стыдно за него, и я попытался отшутиться:
— Сходи к гадалке. Ты слишком преувеличиваешь мои возможности, скажу тебе честно.
— Помоги мне, прошу. — настаивал он.
— Нет.
— Почему?
— Я не хочу видеть ту правду, какую даже ты сам в себе видеть боишься.
Я не хотел делать этого, я и так все понял, даже больше, чем он мог догадаться сам о себе. И я не хотел иметь к этому какое-либо отношение. Пусть разбирается с этим сам, это не мои проблемы.
— Прикрой за собой калитку. — сказал ему я. — Прощай.
Я вошел в дом, и бабуля пристала ко мне, что я не пригласил Рому в дом. Я не слушал ее, я потерялся в мыслях. Ее голос жужжал где-то снаружи меня.
Откровения Ромы произвели на меня впечатление. Вот уж не ожидал от него подобного! И вдруг, меня будто молнией пронзила мысль, что он видел тогда в лесу Мирцама. Я в ужасе вспоминал, как он валялся на земле и рыдал, умоляя его о чем-то. В голове у меня звучали слова его отца:«у Ромы есть небольшие проблемы со здоровьем, и он мог пострадать от твоей шутки». Вот, значит, какие у него проблемы. Я долго не мог успокоиться, долго думал о том, как может кто-то обладать такой силой, что способен свести с ума, что бы его сравнили с наркотиком? Нет, неужели же этот Мирцам настолько опасен? Если я встречусь с ним, смогу ли я остаться равнодушным?
АНЯ
Мне вообще не нужно было выходить из дома в тот день. Я думала, чем я это заслужила? Но теперь, когда оказалось, что мне сильно повезло, что могло быть все намного хуже, вплоть до летального исхода, я думаю, может все к лучшему? Только теперь я увидела, что Илья за человек на самом деле. Он ни разу не пришел ко мне, после случившегося. Ни разу я не видела его и не слышала о нем. Неужели я ему совершенно безразлична? Зато я чувствую, что не безразлична Олегу Андреевичу. Он заходит ко мне каждый день. Мы говорим с ним часами обо всем на свете. Какой он замечательный человек! Как жаль, что в моем сердце все еще Илья. Как бы мне хотелось полюбить Олега Андреевича! И как жаль, что я все еще болею Ильей, хоть и ненавижу его. Он моя не покоренная вершина. Как же мне выбросить его из головы и из сердца? Он пророс корнями во мне, он течет по моим венам, он в моей голове, как заноза, ноет и нарывает. Я хочу его забыть.