Преступная нация
…Удивительная судьба нации! Если учесть, что к моменту написания этих пафосных строк (напомним, что это был август 1937 года) волна сталинских репрессий уже докатилась и до благодатных земель Поволжья.
Да не просто докатилась, а уже вовсю укатывала, вминала в пропаханные и унавоженные благодатные поволжские земли сотнями тысяч жизни тех, кто эти земли поливал своим потом. Об этих людях молчит официальная история. Лишь редкие правдоискатели, вроде А.Солженицына, пытались приоткрыть те засыпанные пеплом нашей невостребованной памяти о них белые, как саван, страницы. Но и то – с оговоркой: «Да, я знаю, что здесь не глава нужна и не книга отдельного человека. А я и главу одну собрать обстоятельно не умею…». Так начисто все было соскоблено из официальной истории, зачищено, замаскировано. Как будто и не было того жестокого и невиданного по цинизму кровавого произвола по «раскулачиванию» деревни, унесшего по самым осторожным подсчетам 15 миллионов жизней наших соотечественников. Причем, в основной своей массе, избранных, самых трудолюбивых.
Под раскулачивание непременно подходил всякий мельник. Да что мельник? Если вначале отбирали нажитое добро и ссылали на верную погибель только обладателей крепких и добротных хозяйств, то потом дело дошло и до так называемых середняков. Удельный вес пострадавших от раскулачивания немцев был выше, чем у других народов страны, так как количество зажиточных немецких семей (по понятиям того времени, например, периода коллективизации) на 1000 человек было значительно больше, чем, скажем, зажиточных русских, украинских семей и семей представителей иных национальностей.
Ну, а за раскулачиванием на страну обрушилась новая напасть – голод. И это была страшная плата за слепое следование бредовым идеям вождя. А впрочем, никто и не спрашивал у народа, как ему распорядиться обустройством деревни и как накормить страну. Деревня была переломлена через колено жесткой рукой бессердечного реформатора, обескровлена и брошена на произвол судьбы. Люди были вынуждены есть собак, кошек, лягушек…Они воспринимали смерть, как избавление от мук. В деревнях, на дорогах и на полях лежали неубранные трупы. В рощицы у станций нельзя было вступить – целыми семьями умирали несчастные люди, так и не смогшие убежать от смерти.
Статистика и прочие материалы о трагедии 1932-33 годов в советской печати не публиковались. Лишь недавно историк А. Герман обнародовал ужасающие цифры: смертность населения по Немецкой республике составила в 1932 году – 20 152 человека, а в 1933 году – 50 139 человек. (Для сравнения: в 1925-28 и 1938 годах среднегодовая смертность составляла около 12,5 тысяч человек). В Германии, прознав про эту беду, все население решило поучаствовать в сборе продовольствия для голодающих советских собратьев. Но руководство СССР, гордо отвергнув помощь, публично восприняло эти действия крайне враждебно – их заклеймили (о, как это уже нам знакомо!) как «бездарную ложь», «измышления фашистов», «наглую клевету». Советская печать стала публиковать письма немцев-колхозников (тех, кто еще не умер от голода?), что они, мол, абсолютно сыты и готовы ответить на клевету западной пропаганды усиленной сдачей хлеба государству.
…Сегодня все те, кто незаслуженно пострадал от произвола сталинской судебной машины, реабилитированы. Большинство из них – посмертно. Но никто до сих пор официально не извинился перед этим народом за многолетние страдания и незаслуженные гонения, явно имевшие признаки геноцида.
Вчитываясь сегодня в текст того кощунственно зловещего Указа Президиума Верховного Совета СССР (№21-160 от 28,08,1941 «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья», который кровавым росчерком пера сановных правителей «самого справедливого общества» поставил крест на судьбе целого народа, поражаешься прежде всего его коряво, явно впопыхах построенной преамбуле. А стиль изложения! А еле скрываемый пафос «шпиономании»! А цинизм формулировок о районах, «изобилующих пахотной землей»!
«По достоверным данным, полученным военными властями, среди немецкого населения, проживающего в районах Поволжья, имеются тысячи и десятки тысяч диверсантов и шпионов, которые по сигналу, данному из Германии, должны произвести взрывы в районах, населенных немцами Поволжья.
О наличии такого большого количества диверсантов и шпионов среди немцев Поволжья никто из немцев, проживающих в районах Поволжья, советским властям не сообщал, – следовательно, немецкое население районов Поволжья скрывает в своей среде врагов Советского Народа и Советской Власти.
В случае если произойдут диверсионные акты, затеянные по указке из Германии немецкими диверсантами и шпионами, в республике немцев Поволжья или в прилегающих районах и случится кровопролитие, Советское Правительство по законам военного времени будет вынуждено принять карательные меры.
Во избежание таких нежелательных явлений и для предупреждения серьезных кровопролитий (ах, вот, оказывается, каков он главный довод для отправки немецкого мужского населения за колючую проволоку сталинских лагерей, а их семей – на поселения с режимом комендатур. Ну чем не исключительно отеческая забота о мирных гражданах республики? Примечание автора). Президиум Верховного Совета СССР признал необходимым переселить все немецкое население, проживающее в районах Поволжья в другие район с тем, чтобы переселяемые были наделены землей и чтобы им была оказана государственная помощь по устройству в новых районах.
Для расселения выделены изобилующие пахотной землей районы Новосибирской и Омской областей, Алтайского края, Казахстана и другие соседние местности.
В связи с этим Государственному Комитету Обороны предписано срочно произвести переселение всех немцев Поволжья и наделить переселяемых немцев Поволжья землей и угодьями в новых районах».
И, наверное, слезы умиления у выселяемых должны были вызвать установленные мудрым вождем всех народов сроки выселения – 24 часа с момента объявления сборов. И, наверное, благодарить они должны были гуманную Советскую власть за то, что не устроила она им публичной массовой порки, а в «телячьих» вагонах отправила в малонаселенные края, милостиво разрешив взять с собой все то, что можно унести на руках.
И самой кощунственной в том Указе видится логика преамбулы. Ведь так ловко подобраны слова, что получается: вроде как проявлена забота…Ну, как же? Шпионы, внедренные в ряды ничего не подозревающего населения, а ну как начнут взрывать объекты животноводства и жечь колхозные поля? А НКВДэшники, сбитые с толку одинаковой немецкой речью что шпионов, что местного населения, не будет знать, в кого стрелять?
Указ был принят 28 августа, а обнародован 30 августа 1941 года в республиканских газетах АССР НП – «Большевик» (на русском языке) и «Нахрихтен» (на немецком), а также передан по местному радио. Из центральных изданий Указ не могли обойти лишь «Ведомости Верховного Совета СССР». Больше он не публиковался в открытой печати вплоть до 1991 года.
Дата публикации Указа совпала с последним днем выхода в свет всех газет немецкой республики. Эта же дата стала со временем упоминаться как последний день существования Немреспублики, хотя в названном Указе ничего не говорилось о ее упразднении.
Более 400 тысяч немцев Поволжья было в считанные дни вывезено на восток. Их имущество, оставленное по квитанциям, власти обещали вернуть, Однако соответствующие квитанции успели получить лишь единицы. Нельзя же было до такой степени быть формалистами, чтобы из-за каких-то бумажек задерживать выполнение ответственной «государственной операции».
…Лишь в 1996 году стал достоянием гласности документ, родившийся за два дня до вышеприведенного Указа. Это было Постановление СНК СССР и ЦК ВКП (б) (№2056-933 от 26.08.1941 «О переселении немцев из Республики немцев Поволжья, Саратовской и Сталинградской областей»). Этот документ подтвердил, что главным виновником и вдохновителем геноцида против российских немцев был лично Секретарь ЦК ВКП (б) и Председатель СНК СССР И.Сталин. Он, конечно, не считал нужным обосновывать как-то свои людоедские решения, а тем более сверять их с законом. А подданные бросились выполнять указания «красного монарха», стремясь опередить друг друга в показном рвении. Не дожидаясь формальных указаний от «законодательного» органа, НКВД СССР уже на следующий день издал соответствующий приказ. Для проведения «операции», намеченной на 3-20 сентября, приказ предусматривал направить в АССР НП 1200 сотрудников НКВД, 1000 работников милиции, 7350 красноармейцев. Столь же массированные силы командировались в Саратовскую и Сталинградскую области. И это в те дни, когда на фронте был на счету каждый штык!
Кремлевские шуты
…Удивительная судьба нации! Вдумайся, читатель, в глумливо-циничный смысл восклицаний продажной прессы сталинских времен, как будто бы заранее ожидавшей от немецкой нации настроений и трудового усердия, не соответствующих эпохе всеобщего энтузиазма. И эти фальшивые восклицания полностью отражают такие же фальшивые знаки внимания к немецким героям трудовых буден со стороны чиновничье-официозного люда страны того времени.
Вот, например, как в истории с дояркой колхоза «Большевик» Лизандергейского кантона Екатериной Граубергер.
…Февральское утро 1936 года. Впрочем, какое утро – ночь, 4 часа. По тропинке гуськом к ферме быстро шагают женщины. Идут, молча, только снег скрипит под валенками.
Так каждый день: к четырем часам на дойку, потом – к восьми утра, к полудню, к шестнадцати, двадцати и двадцати четырем часам. В промежутках сдавать молоко, ухаживать за животными, подвозить сено.
За разговорами и работой не заметили, как время пролетело. Пора коров выпускать. Когда вышли во двор, то первое, что заметили, это санки, на которых несся к ферме местный конюх.
- Катя! – закричал он с озабоченным лицом, – срочно иди сюда. В сельсовет поедем!
- Зачем это в сельсовет? – удивилась доярка – у меня дела…
- Потом будешь спрашивать. Сказали, срочно…
Когда Екатерина вошла в кабинет председателя колхоза Андрея Егоровича Поннера, тот по-военному докладывал кому-то по телефону:
- Да уже послали за ней…ясно…слушаюсь…
Увидев Катю, виновато улыбнулся и, не глядя ей в глаза, сказал:
– Вот такие дела, Екатерина…сейчас за тобой приедет товарищ из НКВД…
– Это зачем же из НКВД? – бледнея и ощутив неприятную дрожь в коленках, осела она на диван.
- Я, дочка, и сам не знаю зачем…наверное, приедут и объяснят…
Председатель даже домой не разрешил Кате сбегать, сказав, что родственников сам предупредит.
«Ну, вот и все…», – подумала тогда Катя. Она знала, что если твоей особой интересуется НКВД – ничего хорошего не жди. Даже в их захолустном селеньи одно упоминание названия этого зловещего органа наводило необъяснимый ужас на селян.
Дверь отворилась без стука. Вошел молодой, румяный с мороза милиционер в ладно пригнанной шинели.
- Вы Екатерина Давидовна Граубергер? – строго спросил он Катю.
- Да, это я, – ответила она, но с дивана не встала – не смогла.
- Тогда пойдемте, вас ждут.
Как есть – в валенках и пахнущей навозом телогрейке привез ее милиционер к одноэтажному кирпичному зданию районного управления НКВД. Ее ввели в просторную, жарко натопленную комнату. Со стены напротив, с портрета строго смотрел товарищ Сталин, а из-за дубового письменного стола поднялся плотный мужчина, одетый в полувоенный защитного цвета френч без знаков различия.
– Значит, вот вы какая, Катя Граубергер, – внимательно осмотрел он ее, – так, так…сейчас вас проводят до станции. Там сядете в вагон и выйдете в городе Энгельс. Вы меня поняли?
– Поняла, – кивнула Катя и, умоляюще взглянув на продолжающего ее разглядывать мужчину, с отчаянием в голосе тихо спросила: – Так куда меня везут? Скажите ради бога…
– Ну, во-первых, бога нет, – наставительно сказал мужчина, – вы, как комсомолка, это должны давно усвоить. А вот куда и зачем, в Энгельсе сообщат.
Но в Энгельсе встретивший ее на перроне мужчина, тоже ничего не сказав о цели поездки, отвез ее через Волгу в Саратов и усадил на поезд Саратов-Москва.
И только в поезде…только к вечеру заполошного дня, когда ее душа уже не чаяла выбраться на божий свет, Катя узнала, что она включена в состав делегации Автономной республики немцев Поволжья, которая направляется на Всесоюзное совещание передовиков животноводства!
Ну, разве обычный разум способен понять такой по детективному закрученный избыточно энергичными розовощекими районными энкэвэдэшниками сюжет отправки сельской девушки на очередную акцию показа народу «отеческой заботы» о нуждах трудового крестьянства мудрого вождя? Зачем была такая конспирация, что девушка чуть рассудка не лишилась? Ведь не покушения же они опасались. Они элементарно ржали над ней здоровым мужским смехом, глядя на ее испачканные навозом валенки и представляя картинку появления доярки в кремле. Разве не насмешкой было то, что она в Москву поехала не только в телогрейке, но и в платье, в котором не стыдно было ходить только среди телят.
В Москве Катю сразу же повели в магазин и, словно оправдываясь, попросили выбрать из одежды, что она захочет. Об этом эпизоде она, всегда мило смущаясь, вспоминала: «Удивительно, но денег с меня не взяли…впрочем, денег у меня все равно не было…».
На второй день совещания прямо из зала Катю опять под белы рученьки повели военные в форме НКВД по кремлевским коридорам. Остановились у дверей одной из комнат. Когда Катя вошла, то обомлела. За столом сидели Сталин, Калинин и Ворошилов.
– Проходи, проходи, Катя, ведь ты выступать будешь завтра, а мы хотим тебя чуть раньше послушать. Если не возражаешь, конечно…», – постукав трубкой об стол, буднично обратился к ней Сталин.
Хорошенькое дело – не возражаешь…Конечно, Катя не возражала, только о том, что она должна выступать, услышала впервые.
– Главное, Катя, – поучал ее Сталин, – нам всем интересно знать, как живут люди в вашем колхозе. И еще расскажи об одном из своих дней на ферме: когда туда приходишь, с чего начинаешь…
Вобщем, уезжала Екатерина из колхоза в телогрейке, а вернулась в нарядной одежде и с орденом Ленина на груди. А пока она была в Москве, для ее семьи новый дом выстроили, установили в нем телефон, обставили мебелью, даже постельное белье завезли и еще пианино, на котором в семье играть никто не умел. 12 декабря 1937 года Екатерину Граубергер избрали депутатом Верховного Совета СССР.
К печально известному августу 1941 года Екатерина Давидовна была известным и уважаемым человеком. Она вышла замуж и была матерью двоих детей. Но заслуги перед страной не дали ей гарантии от обвинений в «шпионских намерениях», которые якобы вынашивала «злодейская немецкая нация». И тот же благодушный «отец народов», что ласково беседовал с ней о тяготах сельского труда, теперь поставил на ней несмываемое годами клеймо «спецпереселенца». И совершенно не имело значения для вождя с наклонностями паранойи, что за человек тот, кто попал под выселение с насиженного места. Коммунист ли со стажем, комсомолец, активный участник гражданской войны, депутат Верховного Совета…А впрочем, в 1944 году Екатерину Давидовну, как и других депутатов от немецкой республики, отозвали из депутатов как …утративших связь со своими избирателями.
В глухом селе Турунтаево Туганского района Томской области Екатерина пахала землю, сажала картофель, работала вначале дояркой, а потом заведующей фермой. Ее мужа, как и других мужчин-немцев, отправили в трудармию. Он работал на угольной шахте в Тульской области. И увиделись они только после войны, в 1947 году.
И снова фамилия Граубергер мелькает на страницах местных газет. В 1954 и 1955 годах Екатерина становится лучшей дояркой Томской области.
В 1956 год их семья (в которой к тому времени – уже пятеро детей) переезжает в Казахстан. Здесь мало кто знал, а главное, никто не интересовался их прошлым. Колхоз, в котором трудилась Екатерина с мужем, только становился на ноги. В цене были не прошлые заслуги, а сегодняшняя работа. Но уже через год фотографии Екатерины Давидовны и Давида Давидовича снова красовались на колхозной Доске почета. Все вроде наладилось. И, может быть, снова на всю страну прогремела бы фамилия Граубергер, на это раз – как лучшего свекловода, если бы не тяжелая болезнь Екатерины Давидовны.
В 1967 году она ушла на пенсию. Произошло это незаметно. Никто не догадался пожать ей руку, преподнести букетик цветов. Пенсию ей определили в размере …12 рублей.
Трудовая армия… Война с кем?
…Удивительная судьба нации! Если, например, выселенные чеченцы, так и не прижились на землях Казахстана: они годами жили в наспех отстроенных низеньких саклях, всем своим видом говоривших о своей временности, а их женщины наотрез отказывались выходить на колхозную работу; то немцы даже богом забытые места умудрялись за год-два обжить так, что казалось, будто они тут живут вечность. Да что обжить…Они и за колючей проволокой жили так, как будто были равноправными гражданами Советского общества. Бывший политрук трудмобилизованных немцев на строительстве Богословского алюминиевого завода (БАЗстрой НКВД) на Северном Урале Эдуард Айрих вспоминает: «Забота о Красной армии была у нас всегда на первом месте. Ведь в большинстве своем мы проходили воинскую службу еще до войны, а многие пришли из действующей армии к нам в трудармию. Поэтому к праздникам: Новому году, 23 февраля, 1 Мая и 7 ноября мы всегда из своей скудной дневной нормы выделяли по 200 граммов хлеба с человека, чтобы потом из муки испечь печенье и отправить подарки на фронт. Особый энтузиазм вызвало предложение произвести сбор средств на вооружение Красной Армии. Трудармейцы БАЗстроя собрали для этих целей свыше двух миллионов рублей. После этого пришла благодарственная телеграмма Сталина: «Прошу передать рабочим, инженерно-техническим работникам и служащим немецкой национальности, работающим на БАЗстрое, собравшим 353785 рублей на строительство танков и один миллион 820 тысяч рублей на строительство эскадрильи самолетов, мой братский привет и благодарность Красной Армии».
Каков цинизм «Главного Благодетеля» страны, прекрасно осведомленного о положении трудящихся «братьев»?
…Трудармия…Трудовая армия…Где еще, в какой иной стране додумались до такой формы организации своих сограждан? Конечно, ситуация военного времени диктовала принятие жестких и неординарных решений. Никто не возражает, что обстановка тех лет, когда даже «отец народов» трусливо метался между кремлем и вокзалом, где стоял под парами паровоз, готовый в любую минуту увезти Главного Спасителя нашего в куйбышевские бункера, оправдывала любые, даже самые непопулярные методы воздействия на растерявшуюся в этих условиях часть населения. Но до какой же степени надо было не верить в своих сограждан, что мерой понуждения их к труду (к такому, какой должен соответствовать духу времени) избрать форму армейской (читай – палочной) дисциплины?
О трудармиях почти ничего нет в официальной исторической беллетристике. Даже у А.Солженицина в его поистине фундаментальном труде «Архипелаг Гулаг» им отведено всего несколько строк. Скрывают свои зловещие тайны и нераскрытые полностью до сих пор партийные архивы. Поэтому и автору этих строк приходилось довольствоваться случайными газетными публикациями (достоверность которых, думается мне, бесспорна по той причине, что полностью стыкуется с воспоминаниями тех очевидцев, с которыми мне приходилось сталкиваться во время моей журналистской работы) и устными рассказами этих очевидцев.
Великому самодержцу всея Руси было наплевать даже на легитимность своего решения о придании полувоенной формы труду своих сограждан. И ведь ладно бы люди не понимали важности всемерной мобилизации всех своих сил на трудовые подвиги, ладно бы наблюдались где-то признаки скрытого саботажа. Ладно бы не становились к станкам 13-летние подростки, а пожилые бабушки не шли круглосуточно дежурить в госпитали. Нет, подозрительно недоверчивому главнокомандующему везде и во всем мерещились саботажи и скрытые элементы расхлябанности. Вот и появились где-то уже сразу после начала войны те секретные постановления ГКО, где говорилось «о мобилизации трудящихся» в те или иные отрасли народного хозяйства. Самой первой отраслью, куда были брошены мобилизационные силы (причем, как мужского, так и женского населения страны) было железнодорожное хозяйство.
Надо сказать, что касалось это постановление практически всех трудоспособных (даже ограниченно, то есть даже заведомо инвалидов) граждан, независимо от их национальности: в возрасте – от 15 до 55 лет у мужчин и от 17 до 45 лет у женщин (при условии, что у них нет детей до 3-х лет). Так попал в трудармию 42-х летний Коробейников Константин, житель пригорода Н.Тагила Свердловской области, инвалид (по ранению) гражданской войны, который после двух лет каторжного труда в железнодорожных мехмастерских умер и был похоронен, как неопознанный (разве ж было кому-то время сообщить о нем живущим неподалеку родственникам?) в большой «братской» могиле. Так попала в трудармию 18-летняя Соколова Надежда, жительница г. Кирова, 17-летняя Бочкарева Светлана, жительница г. Костромы.
Но если их трудармия ограничивалась только строгостью режима работы да письменными обязательствами о беспрекословном подчинении руководству, то немецкая трудармия была совсем иного рода. И если бы по аналогии с обычной армией здесь по законам военного времени люди гибли бы во имя достижения поставленных целей «не жалея живота своего», но смерть их была бы обставлена пускай условным, но антуражем героизма, то это было бы не так обидно. Немецкие трудармейцы были с самого начала уподоблены проштрафившимся перед своим народом заключенным-уголовникам. Их привозили на неподготовленные к проживанию стройплощадки или лесные делянки, но уже обтянутые колючей проволокой с военизированной охраной. Их морили голодом (а что жалеть? Такой дармовой рабочей силы – поскреби по стране – еще не на один десяток этапов наскребешь), а то и просто отстреливали, как отработанный материал. «У меня просто кровь в жилах леденела от негодования и ненависти, когда видел этих немцев, – откровенно поделился как-то с журналистами партийный секретарь одного городка Северного Урала (А.П.Измайлов) – я ведь подростком был в оккупации… такого насмотрелся…». И это было сказано уже где-то в начале шестидесятых годов. А в те – сороковые, роковые что говорили подобные ему?
Трудовая армия…Цинизм этого словосочетания заключался и в том, что у трудармейцев, по сути, была отобрана надежда на то, что со временем «все образуется». У обычных заключенных были пускай немалые, но сроки отсидки. Пускай они тоже страдали от несправедливости лагерной жизни, но у них впереди брезжила хиленькая перспектива. А у немецких трудармейцев и такой не было. «За что? За что?»,– кричали их наполненные безответного отчаяния души. Но ответом была равнодушная, неоправданно жестокая повседневность.
Первый поток немецких трудармейцев был призван через райвоенкоматы с Украины уже в сентябре 1941 года. Они испытали на себе всю горечь унижений без вины виноватых. Удивительным было то, что, загнав их в условия лагерного режима, органы НКВД им милостиво разрешили сохранить за собой членство в коммунистической партии и ленинского комсомола. Это же только додуматься надо было – член коммунистической партии, находящийся за колючей проволокой, как потенциальный или скрытый диверсант! И ведь на полном серьезе при неснятых обвинениях, которые то и дело лагерники открыто бросали в лицо трудармейцам, партийным организациям разрешали работать и принимать какие ни какие «партийные решения».
Этому потоку было суждено строить первые бараки, торить ценой жизни нехоженые тропки организации строительных и лесоповалочных работ в условиях зимних стуж. «К работе они приступили в условиях наступивших холодов, а теплой одежды не было, – вспоминает Эдуард Айрих, – Объектами работы были каменный карьер, строительство плотины и прокладка подъездных путей. Основными орудиями труда – лом, кайло, кувалда, кирка, лопата и тачка». За год с небольшим плотина была построена, но половина трудармейцев (около пяти тысяч человек) здесь нашла свою могилу. Характерно отношение властей к героически (а как иначе назвать труд на грани жизни и смерти) отдавшим свои жизни во имя Великой Победы людей. Их похоронили в нескольких «братских могилах» скопом, порой вывозя из наспех сколоченных «моргов» одной бесформенной массой – «…я один раз видел, мимо проезжал: их целая машина была навалена, доверху…Одни ноги торчали…Голые, не одетые ни во что! Как куры!» (по воспоминаниям Иоганна Гинтера). Под захоронения была отведена площадь в несколько гектаров земли за городом, которая впоследствии была разровнена бульдозерами и (как поступают рачительные городские власти с пустующей землей? Правильно!) отдана желающим горожанам под картошку. А впоследствии, будто напрочь забыв об этих захоронениях, славные продолжатели циничных традиций – городские власти 70-х годов, на братских могилах вдруг вознамерились построить коттеджный городок для работников газовой отрасли (других-то земель поискать было лень). И ведь никто не устроил скандала, когда первые же копки экскаваторов извлекли на белый свет человеческие кости с черепами. Никто не закричал во все горло: «Да как вы смеете тревожить покой невинно умерщвленных?», когда поселковые собаки бегали по дворам с человеческими костями в зубах.
А всего по последним обнародованным данным из 21 тысячи российских немцев, что прошли через БАЗстрой, погибли 9 с лишним тысяч. Почти каждый второй.
Когда приехала на БАЗстрой вторая партия трудармейцев, оставшимся украинским немцам дали по небольшому пайку хлеба (на 5-6 дней) и погрузили в вагоны – они уже не могли работать, были слабосильные. Повезли в Екатеринбург. И то ли круглыми идиотами были те лагерники, что принимали такое решение, то ли, наоборот, очень смышлеными, – но обессиленные с помутненным рассудком люди, съев сразу весь выданный на дорогу хлеб, почти все поголовно умерли. Так что в Екатеринбурге их выгружали из вагонов похоронными командами.
Вторая партия трудармейцев прибыла на Северный Урал из Сибири (куда уже были к тому времени переселены немцы Поволжья) в январе 1942 года.
«Утром состоялась наша первая встреча с лагерным начальством, вспоминает Э.Ф.Айрих, - Перед нашим строем выступил с «программной» речью начальник 1-го отдельного лагерного пункта (ОЛП) капитан НКВД Паперман. Смысл его речи сводился к одному: всех нас как шпионов и диверсантов следовало бы расстрелять из пулемета. Но с нами поступили гуманно и дали возможность честным трудом искупить свою вину. После такой проповеди хотелось во все горло кричать: «За что? За что? За что?».