...Новая сложность: жить в одной квартире с уже, по существу, бывшей женой. Осуществилась мечта прошлого: жить без эротики, без половой близости. Словно постригся в монахи. Рука привычно тянется обнять и поласкать. Но это можно лишь в «невинных» рамках.
Лесбия считает, что секс «все усложнит, все еще больше перепутает». Может, она и права. С другой стороны, что тут у нас перепутано? Если бы у нас были параллельные романы – да. Но мы лишь пытаемся пока истребить собственный «роман».
Действительно, это поле уже пахано-перепахано, ничего нового на нем не взойдет. Здесь уже было все: трагедии, восторги, подвиги, жертвы, сотрудничество, баррикады... Осталось лишь оставить это поле в покое и отойти в сторону. Вспахать свою отдельную делянку и посмотреть, что получится. Мне понравилось, как я жил в Крыму. Здоровая жизнь без алкоголя, скандалов, напрягов, нервов...
В конце концов, у других еще хуже: позвонил Бийский и сказал, что у него рак бедренной кости. Серая в дурке (в Пятнашке). Умер Руслан Индеец. Рита сказала, что выбросился Мадисон, старый автор «Райдера»...
Не повод ли это держаться друг за друга? Мы держались исключительно долго. У нас есть последний шанс проверить, насколько мы друг другу необходимы. Для этого надо расстаться. Что мы и сделали. А жизнь под одной крышей слишком напоминает прежнюю и провоцирует прежние движения. Пусть даже лучшие. Из них может произойти все остальное, эксперимент будет сорван.
...Религиозные учения, как и каждая идеологическая концепция – это только слова. Слова никогда не дадут проникнуть в суть. Это может дать лишь озарение – когда ты выскочишь из всех слов, из всех ограничений, из всех искусственных барьеров мысли и понимания, – начал я пост для ЖЖ.
В Москве я никогда бы не смог бросить пить. Жизнь в Москве – это стресс, и тебе нужна анестезия для нервов. Ты пьешь, чтобы забыть, как жизнь фачит тебя.
Но искусственная эйфория всегда заканчивается похмельем. Я устал от этих глупых вещей. Это не свобода.
Под алкоголем я становлюсь свободнее, смелее, естественнее. Значит, надо быть свободным без него. Зато всегда будешь знать, что сделал, сказал – и все, что скажешь – скажешь при «ясном уме». Никаких оправданий.
Пусть это будет еще один эксперимент.
Употребил с Сентябрем «Раджу» и понял, что высочайшая свобода – это не позволять себе никакой свободы...
День давно забытого бреда...
Я еду в регистрационный отдел на улице Тимура Фрунзе, чтобы получить документы на Саратовскую квартиру. В это же время и там же покупательница Аня получала документы на мою. Ни одного продавца Константиновской квартиры нет – и ни Аня, ни продавцы Саратовской – не хотят ждать. К тому же юрист Ани Александра хочет, чтобы я написал расписку на получение всей суммы. Я отказался.
Тут творится хрен знает что, потому что регистрационный отдел неделю не работал, «менял базу» – и тут скопилась прорва народа! Но Александра с Ириной (хозяйка Саратовской квартиры) уже проникли внутрь. Александра дала взятку охраннику, и он впустил меня в обеденный перерыв, когда толпа стояла снаружи. Меня поставили к окошку и предложили выдержать напор и ярость толпы, когда после открытия дверей она (толпа) увидит, что кто-то проник вне очереди. Я этим вариантом крайне недоволен. К тому же не я подавал заявку на документы, а Юля, мой риэлтер, а ее нет. И мне правда пришлось выдержать ярость толпы. Мужик со стальным плечом даже оттеснил меня от окошка, но я уже успел сунуть документы. Потом появилась Юля – и я с облегчением вышел на улицу. Тут ждет риэлтер Саша, муж Аллы (моего первого риэлтера по Потаповской квартире). Появилась Лесбия.
Первой вышла Аня с зарегистрированным договором купли-продажи и актом на собственность моей квартиры. Через некоторое время – Ира и Юля с договором на Саратовскую. А договор на Константиновскую не отдали, потому что нужен оригинал доверенности Андрея, представителя чешкой собственницы. Мы решили ехать в банк, чтобы завершить сделку по Саратовской. Александра садится в свое авто со всеми документами. Саша требует у нее один экземпляр купли-продажи, или он не даст ей отъехать. Она не отдает, начинается ругань, он настаивает и действительно не дает ей отъехать. В результате с ней еду я, охранником документов. По дороге она читает мне мораль: как я, мужчина, позволил, чтобы ее так оскорбляли! Почему ничего не сделал, не вмешался, почему вообще веду себя так, будто мне ничего не интересно!
– Мне и правда не интересно, – признался я.
Тогда, мол, не надо было продавать квартиру – и не морочить всем голову! Это не поведение взрослого человека... Поведение взрослого человека, видимо, ругаться, давать взятки, обманывать людей...
Я попросил не воспитывать меня. Она разъярилась, эта малюсенькая Александра, и заявила, что тогда они тоже ничего не будут делать и не отдадут мне деньги.
– Хорошо, – сказал я. – Мы можем вообще аннулировать сделку, мне будет только лучше.
– Хорошо, – сказала она. – Тогда мы ее аннулируем.
С этим мы и вошли в банк.
Ее угроза осталась, естественно, понтами. Зато она сообщила, что не отдаст мне второй экземпляр договора купли-продажи, ибо я могу сделать с него нотариально заверенную копию, получить с продавцов Константинова деньги, а им не выдать расписку.
– Но тоже самое можете сделать и вы, имея вообще два экземпляра, – заметил я.
Начался новый конфликт, ибо я стал настаивать на переносе операции до появления продавцов Константинова, а до этого времени договор положить в ячейку банка. Александра доказывала, что мне не о чем беспокоиться, ибо к ячейкам, в которых заложены деньги, никто не подходил.
– Но я не присутствовал при закладке, – напомнил я (то есть вообще не знаю, есть ли там деньги).
– А это ваша вина! – сообщила Александра.
– Но в договоре написано, что присутствуют лишь два человека и служащий банка.
– Можно было прописать иначе.
– А что же вы не посоветовали? – спросил я.
– А почему я должна вам советовать?
– Так чего же вы теперь торопите? Тогда вам не хотелось об этом подумать...
Но она уверена, что она одна обо всем думает, и вся сделка состоялась только благодаря ей.
Лесбия стала требовать от Александры, чтобы она не разговаривала со всеми в таком жестком тоне.
– Я тоже так могу! (Ой как может!)
Ира и ее муж требуют, чтобы я отдал им деньги сегодня, потому что в понедельник им надо чего-то проплачивать, а иначе они не отдадут нам ключи еще месяц. Лесбия разъярилась на меня, мол, я должен согласиться оставить Ане второй экземпляр, иначе она не успеет сделать в новой квартире ремонт... Но я не соглашаюсь.
Сделка почти сорвалась. И тут Саша предложил Александре написать расписку, что она обязуется 13-го вернуть мне 2-й экземпляр договора купли-продажи. Та согласилась, я тоже. Мы пишем расписку о получении денег, долго-долго ждем, пока оформят бумаги, получаем деньги... Саша был с нами до конца. Я отдал должное Александре в сцене с регистрационной палатой. Он сказал, что это она настояла на личном получении документов. А так бы их принесли в фирму без всякого сегодняшнего геморроя... И зачем же она все это затеяла?
Получаю 4500 за ключ к кассе. И со всей суммой, 15300 евро и 9000 рублей мы едем с Лесбией на Саратовскую.
В Текстильщиках нас встретила настоящая зима. Темень, падает плотный снег, толпа людей. Лесбия довольна: напоминает Рождество.
Первый раз в этой квартире, как в своей. Лесбия стала гвоздодером отдирать линолеум, чтобы посмотреть, что под ним? Оказалась фанера, а не паркет. Она еще раз прикинула, что и как тут надо сделать. Все не так, как советую я. Это само собой.
На Потаповском Лесбия сделала импровизированный обед. Потом собирали диски и книги. Это большая морока, еще и пыльная.
Ночью смотрели фильм братьев Коэнов. И пили вино, очень умерено.
Утром Лесбия поехала к Даниле, а потом с ним на рынок. И снова на Саратовскую, где Данила начал ломать стену в дабл, а она отдирать обои. Я же собирал на Потаповском вещи.
Зашла Маша Львова – занять денег (она как-то сразу прослышала, что они у меня есть). Рассказала про поездку в Вологду и Кирилло-Белозерский монастырь. Она занялась реставрацией.
Зашел Ануфриев за ключами от ее подвала. Показал грамоту и каталог выставки в ЦУМе, которую провел небезызвестный Кулик. Мол, человек сто раз был в Тибете, обошел Лхасу, бил поклоны – чтобы вытравить из себя образ голой собаки на цепи, с которой он ассоциируется. Это его комплекс.
Зато прославился. Я рассказал про акцию некоего Шиитмана-Володарского в Киеве, который имитировал половой акт с герлой перед зданием Рады. Тоже в один день вошел в историю.
Поздно вечером мы поехали с Лесбией и вещами в Жаворонки.
Встал поздно. В доме жара и духота. Перенес коробки из машины в дом и поехал с мамой покупать зимнюю резину на ее «мазду». Купили резину в шиномонтаже на Минском шоссе. Там же и поставили. Я предложил Лесбии остаться еще на ночь, чтобы завтра заехать на строительный рынок.
За обедом заспорили с Лесбией о том, что у нас в стране беспризорников, якобы, больше, чем в Гражданскую войну, что из-за меня Даниле пришлось заплатить в этом году 12 тысяч за дачу, об электричестве на этой даче, о членских взносах, крымском товариществе и красноармейском... Лесбия агрессивна, как все последнее время, безапелляционно говорит нелепости. И ведет к тому, что дачей надо заниматься, иначе она развалится. Собираюсь я что-нибудь делать?
– А почему вы ничего не делаете? – спросила мама. – Вы же на ней живете?
– Это не моя дача! – парировал Лесбия.
– А если бы была твоя – делала бы?
– Да!
– То есть ты хочешь, чтобы Саша все вам отдал, только тогда вы будете что-нибудь делать? Но если живете, пользуетесь, то должны и делать, у Данилы что – нет рук?
Лесбия взорвалась и стала собираться – вместе с Котом, который не понял, что случилось, играя в наушниках на компе.
– Не надо было тебе вмешиваться, – сказал я маме (хотя, по сути, она была права).
Мама сказала, что Лесбия и так добилась от меня всего, теперь хочет дачу.
– Я лучше ее знаю, она не корыстный человек.
– Я тоже так думала, а теперь сомневаюсь.
И пошла мириться. И ей это удалось. Затем она попросила меня – пойти утешить Лесбию, но я пошел пить пиво в патио.
...Пришла мама: ей надо знать, почему мы разводимся, окончательно ли это? Странный вопрос: она же все видела сама. Последнее время мы с Лесбией на все смотрим по-разному, постоянно ссоримся. Никто не хочет такой жизни.
Но, может быть, за такую женщину, как Лесбия, надо бороться. Она же особый человек.
– Я тоже особый человек, и за меня тоже можно побороться, – ответил я.
После нее появилась Лесбия и предложила мир. Стала зачитывать нелепости из книжки Мединского, которую тут нашла. Я ушел наверх и вырубился. Мама ушла гулять и вернулась в слезах. Все при деле...
Сидя в патио (после скандала), я вдруг понял, что Лесбия находится в глубоком кризисе, связанном то ли с возрастом, то ли со здоровьем – отсюда ее растущая агрессивность. Эта перемена произошла, наверное, пару лет назад. Меня она щадила тогда больше, чем других. Но пробил и мой час. Оказалось, что я живу с вулканом, с неуправляемым взрывом. То есть она и всегда была им, но в более слабой форме – и мне удавалось им управлять, сдерживать его. Наверное, я был единственный, способный на это. Может быть, поэтому она и ценила меня.
Больше не удается. И не хочется. И она почувствовала это. Это не остановило ее, а наоборот, подстегнуло. Теперь она была в ярости на меня, чуть ли не главного своего врага.
Может быть, она успокоится и изменится. Вообще, одинокая женщина, как правило, – жалкое зрелище. Даже наличие детей не спасает ее. Женщина слаба, она заложник своих настроений и фобий. Ей надо чем-то парализовать свою психику. Некоторые начинают пить или устремляются в храм... Лесбия парализует ее компьютерными играми и ящиком...
Высочайшая свобода – это не позволять себе никакой свободы. Все, что мы хотим делать – это вожделение, слабость и глупость. Все, что мы имеем от них – сожаления и несвобода. «Помышления сердца человека – зло от юности его».
В любом живом существе заложено стремление к максимальной экспансии. Для чего ему потребны максимальная свобода и максимальная сила. Успех экспансии – вообще-то не подразумевает ни личное счастье, ни личную свободу. Существо действует в этом направлении бессознательно и стихийно. Ни один результат не будет удовлетворителен для него – ибо внеличностное в нас мы путаем с личным и примитивное облекаем в возвышенное.
Получается: свобода – лишь негативна? Никто, однако, не препятствует совершить действие благородное, неэгоистическое и смелое (или любое другое). Жизнь – это лабиринт. Убежав из одного коридора – ты попадаешь в другой. Надо как-то подняться над лабиринтом. Это и есть свобода. Ты можешь выбрать дорогу излишеств, и, кто знает, может быть, она приведет к дворцу мудрости. А, может быть, просто позволит прожить ярко и быстро. Именно поэтому мы должны иметь максимальную свободу. Чтобы у нас не было отговорок. А современный человек свободен – сколько угодно бегать по лабиринту. На сколько может быть свободно материальное тело в материальном (лабиринтовом) мире. У свободных результаты свободы искажены ими самими. Тут лучше всего видны границы ее (и твоих) возможностей.
Свобода – ружье в руках, и все пули летят в тебя.
Старая даосская мысль: быть вынужденным – путь мудрого. В его действиях нет каприза и произвола, а есть лишь понимание необходимости. Он делает лишь то, что требует ситуация. Или мужественно отвечает "нет", не боясь показаться "плохим"…
Свобода – последнее утешение неудачника, – был у меня такой афоризм. От такой свободы хочется бежать: что угодно, но не это, не такой ценой! Впрочем, есть шанс сделать из необходимости доблесть.
Итак, свобода – это отсутствие потребности в другом. Тебя не беспокоят больше его оценки, не прельщают удовольствия, от него происходящие. Ты действуешь лишь из себя. Тебе ни к чему нравиться ему, улавливать его и, в свою очередь, улавливаться им. Удачник ты или неудачник – это чужие безразличные мнения. Лишь тебе известно, что и зачем ты делаешь, чего в конце концов намереваешься добиться.
Это похоже на эгоцентризм, но это не так. Чистое "эго" пользуется другим, оно не самобытно и не самодостаточно. "Эго" – значит брать без отдачи.
Та свобода, о которой я говорю, уже не берет. Она полна, ей ничего больше не нужно. Она сама может давать, не исчерпываясь. Впрочем, дает она больше теоретически. В действиях слишком мало свободы. Действие протекает среди других, и тут трудно не влиять и не подвергаться влиянию.
Свобода – это мера и равновесие. Ничто никуда не стремится, не качается, не падает. Это как бы застывшее бытие, бытие, познавшее себя и закольцевавшееся на себе.
Может быть, это звучит уныло, но мне кажется, что лишь при такой свободе можно видеть мир как цельную и мудрую картину. Так смотрит сытый и ничем не обремененный младенец. Так смотрит лишь освободившийся из тюрьмы либо выздоровевший от тяжкой болезни. Мир бесконечно лежит во все стороны, одинаково прекрасный, и весь принадлежит тебе. Недифференцированно, не расчленимо на лучше-хуже, ближе-дальше. Тебе не надо от него ничего, никаких дополнительных кайфов. Ты видишь его как истину.
Ясен пень, что ты живешь в конкретном месте и связан с людьми. Моральный человек не может быть свободным. Ибо на нем (как он подозревает) висит весь мир. "Мир держится жертвами"… Свобода уравновешивается Порядком – в голове и законах. В конце концов, мы все делаем ради истины и какого-то наиглавнейшего Порядка или Правды – а она выше Свободы. Тем более такой жалкой, как наша собственная.
Парадокс в том, что искать эту "Правду" может только свободный. Пусть свободы будет совсем мало, но она будет наилучшего качества. Если есть у тебя такое "сокровище" – на тебя будет труднее давить. Тебя проще будет убить, чем изменить. Вот серьезный показатель свободы.
И все же и это не вся еще свобода. Свобода не бывает сразу, свободу надо заслужить. Чуть перефразировав Паскаля: самый свободный и счастливый тот, кто может спокойно оставаться у себя в комнате.
Можно сказать иначе: поднявшийся на данный уровень свободы постигает более высокое, чем она – Должное. Поступки, исходящие из Должного, по идее, должны нести черты пресловутой кастанедовской "безупречности". Лишь полнота знания самого себя и отсутствие страха – обеспечивают такую свободу.
Вероятно, это и означает – отказаться от иллюзий.
Хотя есть периоды собирать иллюзии (камни, шишки, пендали). А потом отбрасывать (забывать) ненужные.
Впрочем… так или иначе пригодится вообще все, надо только верно это сложить, чтобы получилась крепость или мост (на другую сторону, само собой)…
Весь день она была очень внимательна ко мне, извинилась за сцену в Жаворонках, попросила не злиться. А ночью, когда решали, где спать, ибо приехали Сентябри, – сама предложила спать вместе. И результат был соответствующий.
Всякая религия имеет свой срок годности. Через известное количество веков человек перестает понимать мистическую суть, заложенную в культе. Он видит только нелепые истории про богов, предрассудки и обременительные, ничего не дающие обряды – противные новому мировоззрению свободы или личной трагедии существования.
Напротив, на фоне "устаревшей" собственной, чужая религия (как позже чужая государственность и культура) может показаться привлекательной, лучше вводящей в анестезию и душевный комфорт.
Стоило мне успокоиться, объявить (еще в Крыму), что мне нормально, – как она стала проявлять ко мне интерес и внимание. Предложение спать вместе поступило от нее. И потом мы спали три ночи подряд с известными последствиями, в том числе очень бурными, так что хорошо, что в соседней комнате никто не спал.
Но приехали Сентябри, чтобы включиться в ремонт (которым я сразу выдал двадцать тысяч, ибо они, разумеется, без денег), приехал Кот – и Лесбия стала спать с ним, Сентябри – в комнате Кота, а я – на полу в «кабинете». Этот вариант тоже вполне меня устраивает. Я больше не рвусь к совместному сну, переболел что ли. Главное, я не рвусь к сексу – а как сходил с ума! Может быть, время года такое, может быть, – активный труд на Саратовской. Здесь я сделал канализацию в ванную, пробив стену, установил унитаз, подвел к нему воду, сделал новую проводку воды в стене к ванной, повесил новый кран с душем, повесил раковину...
Вчера в двенадцать ночи поехали с Мочалкиной и Нильсов в ОБИ за материалом. Нильс любезно согласился использовать его новую машину, практически микроавтобус, чтобы перевезти листы гипсокартона. Он заезжал дважды со своей работы ночного таксиста. Дважды ему, как бонус, дарили гашиш. Один даритель был скинхед, знавший Умку.
Ночной ОБИ – довольно любопытное зрелище: огромный ангар, полный товаров для ремонта – и человек десять народа. Провели в нем два часа, выбирая, ища, прикидывая. Потом долго грузили купленное в их авто, для чего пришлось снять все сидения, кроме водительского и еще одну полку сверху. В благодарность дал им 500 р. на бензин. На нашей едут палки для конструкции и лист фанеры.
Мы с Мочалкиной поехали на Саратовскую, Нильс – к себе, где надолго застрял. Молчалкина злится, уверенная, что он залип в интернете.
– У человека совсем больная голова! Надо с ним разводиться!..
– Он так тебя любит! – оправдывает его Лесбия.
Действительно, он образец смиренного мужа, всячески стремящегося ублаготворить свою супругу.
– Подожди, пусть ремонт кончит, – усмехнулся я.
– Да он палец о палец не ударил! – воскликнула Мочалкина.
Но он появился – и мы с ним таскали листы на третий этаж, а он вспоминал первые кадры из «Вудстока», когда строили сцену... Снова отвалил нам чуть-чуть гаша. Но мы не курили, сил уже не было.
Дома были уже полшестого утра. Сентябри, которые были на дне рождения Данилы, – давно спят.
Очередная выставка Моркови в Доме Кино на Васильевской улице, куда я пошел с Сентябрями и Котом. Он помнит это место, где два или три года назад на аналогичном вернисаже напился.
Выставка совместна с Васей Флоренским, поэтому народу тьма – и напитков тоже. Долго говорил с Настей, которая без Пуделя, как я без Лесбии. Она вспоминает мои последние посты, в которых я спорил с попами и православными про христианство, про митраизм, и прочее... Кот и в этот раз попытался напиться – а потом все жаловался, что его шатает. Леша познакомил непьющих Сентябрей с молодыми христианами-анархистами – и им тоже было о чем поболтать. Да и сама выставка была очень ничего, более разнообразная, чем прежняя.
Отсюда поехали на Саратовскую работать (высадив Кота, все еще не пришедшего в себя, на Китай-городе). Тут уже Лесбия. Но в этот раз работа шла для меня как-то вяло. Начал делать «стену» кухни (новую перегородку), но в 10 стали стучать соседи. Около 11 сил совсем нет – и я предложил закругляться.
Таковы мои будни: ремонт да очень вялый сбор вещей. Уже третий ремонт за два года. А впереди четвертый. И переезд. Думал, что будет лишь переезд в Крым, а вон как обернулось!
Опять стала мучить бессонница. Плохой признак: бессонница – это манифестация неугомонившегося тщеславного «я».
Лесбии позвонил плачущий Федя и рассказал, что умерла Ирка Мадонна... Вчера ей стало плохо, дважды вызывали скорую, предлагали лечь в больницу, но она отказывалась. В третий раз, по настоянию Феди, ее увезли – а утром сообщили, что она умерла.
Лесбия знала ее 30 лет, с момента поступления на филфак, я 27, с 82-го, когда попал в Кучино, на дачу Фагота, куда наша хипгопкомпания заехала навестить жившую там с младенцем будущую Мату Хари, да так там и осталась.
Это было прекрасное лето на даче бывшего мужа Лесбии, в сжатые сроки превращенную в "Виллу Пацифик" и хипкоммуну по совместительству, со всеми своими главными особенностями, среди которых была и завезенная Ником Меркуловым ханка...
Ирка была ближайшая подруга Лесбии, а потом и моя, надежная, отзывчивая, готовая сидеть сколько угодно с Кроликом («будущим» Данилой), полуторагодовалым бейбиком Лесбии… Вообще, в дружбе доходила до героизма. Именно Лесбия познакомила ее с хипями – и на много лет это стала ее судьба.
В тот год я бессовестно ворвался в их дружеский союз и скоро перетянул все одеяла на себя. Естественно, я не знал, чем это может кончиться для Ирки, бесконечно преданной лично Лесбии, словно своему прекрасному альтер-эго, своему гуру... Она стала меняться: могла внезапно исчезнуть, не отвечать на звонки, вернуться и на расспросы нагнать какую-то невероятную телегу. У нее стало появляться свое лицо, своя интонация, не всегда понятная нам. Она никогда не была откровенна – и теперь стала отдаляться от нас через полуложь-полуправду своей новой жизни, через наши к ней упреки. Ее никак уже нельзя было назвать надежной.
Кажется, в том же 82-ом она бросила Универ и познакомилась с Энтом – и на много лет ушла в свою жизнь и опийные дела. Что не помешало ей родить четырех детей и оставаться образцовой матерью. Виделись мы редко, а потом она и вовсе исчезла в очередной раз – почти на десять лет.
Встретились мы вновь на 1 июня 2001 года. Я даже ее не узнал: коротко стриженная, еще более, чем всегда, сутулая, почти горбатая, и худая, какая-то серьезно побитая жизнью, к тому же в странном для данного дня и места прикиде. Оказывается, она работала теперь учительницей в московской школе и убежала на мероприятие чуть ли не с педсовета. Она разошлась с Энтом, соскочила с черной, получила диплом в каком-то провинциальном педвузе – и вновь жила с мамой и отцом в той же квартире на Каховке, что и 20 лет назад, лишь в усугубленной тесноте.
Одновременно с нами она затосковала по былому и своим волосатым друзьям. Мы соскучились друг по другу и рванулись навстречу в ностальгическом порыве…
Наша дружба началась словно с чистого листа, не омраченная недоразумениями прошлого. О том никто не вспоминал. Каждый так или иначе сделал свою жизнь, и хипповость была такой приятной декорацией, темой застольных воспоминаний, героическим преданием… Оттуда ползли корни нашей дружбы – и они были очень крепки.
Но года два назад с Иркой стало что-то твориться, словно прошлое перестало быть прошлым, а превратилось в настоящее – в самом зловещем своем варианте. Она ушла из школы (по крайне оправдательным, по ее словам, причинам), начала занимать деньги у друзей, рассказывая трагические истории, – и вновь не отвечать на звонки, прятаться, храня какую-то нелепую конспирацию. Даже дети часто не знали, где она и когда появится? Наша дружба могла бы выдержать и это, если бы она дала нам шанс, если б хоть раз перезвонила. Друзья гадали, что с ней творится, хотя в глубине души, конечно, понимали, что.
Она всегда пропадала, а потом появлялась. И вот пропала – и уже не появилась.
Известие потрясло, хотя кто скажет, что не ждал этого? Мы уж не раз спрашивали друг друга: что с ней, жива ли она? Как можно так долго скрываться! Человек ушел в совершенно изолированный полет, что, на мой взгляд, подразумевало лишь одно. Причем это одно происходило не факультативно, как у многих, а в марафонском режиме. А известно, что бывает с марафонящими…
Наши отношения прервались где-то в 83, начале 84 – при похожих обстоятельствах. И не виделись мы лет десять, может, где-то мельком, что-то слышали о ней время от времени. И при этом никогда не забывали, не переставали считать другом и близким человеком.
Она неожиданно приехала с Энтом в гости в самом начале 90-х из своей Лобни, где они тогда жили. Худая как щепка, уже мать четырех детей, из которой жизнь выжала все соки. Все так же готовая слушать, показывать, что она "своя", отражая то, что ты хочешь увидеть. И, однако, гораздо более взрослая и опытная, с кучей специфических историй и друзей. Тогда мы и узнали кое-что про ее жизнь, хотя опять, скорее, ее позитивную, надводную часть.
Остальное узнали еще через десять лет, когда она дорассказала то, что не рассказывала прежде: как они жили с Энтом, как торчали, как она спасла его, когда он чуть не помер от передоза, как платили ментам, взявшим Энта с героином, как соскакивали, как расстались, как она вновь пошла учиться – в Саратовский педагогический вуз (это после филфака МГУ). Это был героический порыв для многолетнего чернушника и многодетной матери. Порыв к жизни, попытка вернуть утраченное или осуществить еще возможное.
Все ее любили, многие не доверяли, но все равно любили. Она умела быть приятной, умной, понятливой, острой, с хорошим юмором и точным словом (бывший филолог все ж). Умела быть своей для тех, для кого хотела. Ибо были и те, с кем у нее были отвратительные отношения (например, ее родители). И все же это был человек с загадочной даже для близких друзей жизнью.
Наверное, как и многим женщинам, ей нельзя было быть одной. Стоило родителям получить квартиру, умереть отцу, детям вырасти (а Федю отмазать от армии), стоило ослабить контроль, а ей получить долгожданную свободу – и ее жизнь резко изменилась. Полагаю, что началось то же, что 82-83, что было героически оставлено за десять лет до того.
Но ничего конкретно неизвестно: она умела создавать и хранить секреты…
Все, кто торчал на черной или винте, – как приговоренные.
И еще: хорошо, когда друзья перед тем, как умереть, – исчезают, – как бы заблаговременно приучая к разлуке с ними. Другое дело, что их исчезновение означает беду, что в них заработала загадочная программа саморазрушения, и ни ты, ни они сами уже не в силах тут помочь. Они уходят умирать в одиночестве, как слоны.
Впрочем, случаются и репетиции: друзья исчезают – и сперва просто слепо и неотвратимо калечат жизнь, возвращаются – едва не с триумфом, обновленные и много испытавшие, – чтобы через некоторое время исчезнуть снова и довершить начатое.
Если человек исчез так внезапно, надолго и наглухо, словно уехал в другую страну, – это что-то да значит. Подозрительна эта способность ни в ком не нуждаться. Хотя бы отчасти нормальный и жизнеспособный человек объявляется хоть изредка – на культовых мероприятиях племени, раз в год звонит близким друзьям. С другой стороны, наделав столько долгов, обманув стольких людей и не имея возможности ничего вернуть, она, полагаю, не хотела никого видеть. Из-за стыда или обиды. И это была ее ужасная ошибка, ибо никто не осуждал ее, напротив, готов был помочь – стоило бы ей только рассказать, что с ней происходит. Своим молчанием она мстила самой себе. Возможно, ей показалось проще умереть, чем объясняться и еще раз попытаться соскочить, вернуться в рамки "нормальной жизни". А, может, ей осточертела эта "нормальная жизнь", ничем хорошим для нее не обернувшаяся, и она вовсе не стремилась в нее возвращаться. Или ждала, что все само разрулится, и она "вернется", как много раз прежде, но не прямо завтра, а чуть погодя… Теперь можно только гадать.
Все эти ранние или относительно ранние смерти так похожи на самоубийства, да по сути ими и являются. Испытание себя судьбой – часто непереносимая вещь, и тут нужно удесятеренное мужество не запутать все и не запутаться. Не умереть в первом или десятом бою, а отстреливаться как можно дольше, "до последнего", в абсурдной надежде, что война когда-нибудь кончится…
Лесбия настояла встать пораньше, в результате опять почти не спали: она с Котом, а я на полу. Сон в Москве бежит, даже после тяжелой работы.
И у морга 64 больницы на Вавилова мы были первыми, даже раньше ириной мамы и детей. Холодный хмурый день, на траве вдоль дороги лежит снег. Вроде и тепло оделся, а все равно зябко.
Подошла Брагинская с какой-то невысокой герлой. Отдал ей тысячу, что обещал на похороны Руслана Индейца. Она сказала:
– Я хожу на похороны, как на работу.
После похорон Руслана пресытилась этим, поэтому на кладбище не поедет. Появилась мама, Рима Александровна, с пожилыми женщинами. Совсем старая, морщинистая, но без слез. Недавно умер муж, теперь дочь. Хорошо, что осталось четверо внуков.
Подошли Мочалкина с Нильсом, Пудель с Алхимиком, Данила – в совсем не похоронной одежде. Наконец Энт с другом Полем. Энт обнял и сказал, что хоронит за год вторую жену... Я спросил Лесбию, что это значит? Оказывается, у Энта сгорела жена (которую он завел после Ирки) и младший ребенок, двух других он успел спасти. Вот судьба!
Подошли и иркины дети. У всех герлов, очень похожих друг на друга, одинаково высоких и светлых, – молодые люди.
Я спросил Энта о причине смерти. Он не помнит точно: у нее была язва желудка, малокровие, сердечная недостаточность – и еще язва ноги... Мол, все вместе. Жена Поля, красивая черноволосая герла, сказала, что Ирка никогда не лечилась. Федя и Лиза (старшая дочь) – подтвердили это. Она до последнего дня ходила, даже еду готовила.
– Но язва – это же такая боль, как она могла не обращаться к врачу? – спросил я. – А, главное, она же элементарно лечится, у меня была язва...
Они опять: причиной стало – все вместе.
Я спросил, как она жила последнее время, почему исчезла? Лиза сказала, что даже они сами не знали, где она, а Федя – что сейчас не хочет говорить об этом, мол, дома...
Пригласили в морг. В зале девочки хором заголосили. Я подошел после всех... Странно, я даже ее не узнал. Она ли это, не обманули ли? Лицо более широкое, цвет странный, совсем не похожа. Даже заглянул в профиль, сравнить... Нет, вроде, она...
Поехали на Ракитское кладбище, на старом Каширском шоссе, за ритуальным автобусом и тремя машинами. Из автобуса вынули гроб, подвезли на тележке к дверям храма. Немолодой мужик, оказавшийся местным певчим и помощником священника, обругал нас, что мы все сделали не так, не спросясь его, не оформив справки... Энт очень разозлился:
– Отец, отстань! Жену хороним!
Поль тоже наехал на него. Оба успели где-то выпить, поэтому агрессивны, особенно Поль. Кажется, он вообще плохо понимает, в чем участвует.
– Я не верю в Бога! – кричит Энт.
Он зашел в храм, но не взял свечу, объявив: «Я – атеист». И скоро вышел. В храме не только наш гроб, но и еще одной тетки. У ее гроба не более десяти человек, зато нас очень много. Из-за нехватки места мы с Пуделем стоим аж в притворе, как оглашенные. Хотя хиппей могло бы быть и больше...
Дочки снова голосят, гроб закрывают и несут до автобуса. Все идут по раскисшим полуасфальтированным дорожкам кладбища к широкой аллее, куда подъехал автобус. Отсюда четверо молодых людей, друзей детей, несут гроб к могиле. По дороге мы с Пуделем сменили двоих уставших. Гроб и правда ужасно тяжелый.
Ее могила рядом с отцом. Никто не думал, что она первая займет свободное место. Землю, как принято, навалили на соседнюю могилу, даже крест вытащили. На «нашем» кресте слева от перекладины знакомые цифры: «1962». Ровесница. Родилась в один день с Котом. На Лесбии от слез нет лица. Тяжелая для нее потеря. А я все думаю: как нелепо! Пересмотрел вчера кучу фото с Иркой, живой, порой веселой, здоровой (ну, относительно). Что заставило человека так резко рвануть к смерти? Совсем не вынужденная смерть. От этого – ощущение горечи и нереальности.
Энт отбегает от могилы с криком: «Господи, за что?!» Ну, он-то мог бы знать это, как никто...
Лиза сказала, что сперва все едем к бабушке, а потом к ним. Но Федя сказал Лесбии, что ехать надо сразу на Керченскую. Туда мы и приехали. И нашли накрытый стол и несколько неизвестных молодых людей. Долго ждали кого-нибудь из хозяев, застрявших у бабушки. Появились Энт, Поль и Алхимик, уже закусившие в первом доме. Потом приехали девочки.
За столом произошел новый напряг, отцом которого был сильно пьющий Алхимик, который наезжал на всех: на пьяного Поля, на Энта, которого просто оскорблял по непонятным причинам. Наехал и на меня – за «интеллигентский снобизм», хотя я вообще молчал. А он все не мог замолчать, демонстрируя свои обиды и комплексы, причем делая это очень глупо. Например, что никакого Энта он не знает, а знает Игоря.
– Тебя крестили в Энта? – добивается он.
– Крестили! – отвечает Энт.
– Крестили в Системе... – ввернул я.
Он уверяет, что не торчит десять лет – и не хочет... Я не могу терпеть пьяного Поля, болтающего всякую чушь, и агрессивного Алхимика – и предлагаю Лесбии уйти. Она согласна, но вдруг вместе с Мочалкиной начинает расспрашивать Лизу о смерти Ирки, ее последнем периоде жизни...
Ничего Лиза не прояснила. Зато сообщила Энту, что они без денег, и что он мог бы дать. Но у него ничего нет. А я как раз хотел спросить об этом. И сразу дал тысячу, несмотря на возражения. И еще одну дала Лесбия.
Мочалкина предложила поехать к ним, «на час», поговорить в нормальной обстановке об Ирке. Я чувствую себя совершенно разбитым, но соглашаюсь. Ведет Лесбия, потому что я выпил две стопки. Данила едет с нами.
По дороге Лесбия стала опровергать мои подозрения, что Ирка должна была торчать: мол, она всегда была странная, со своими скелетами в шкафу, всегда вдруг исчезала, могла выкинуть странный номер. А деньги занимала, потому что ушла с работы... Мне это не кажется убедительным. Напротив, для меня торч – оправдание для нее. Оправдание для человека, назанимавшего денег, кинувшего кучу людей – и отказывавшегося не только отдавать (об этом никто и не просил), но даже говорить с ними по телефону... Но от Лизы удалось выяснить очень мало: что она с прошлого лета плохо себя чувствовала, что летом она уговаривала Ирку поехать полечиться к нам в Крым, позвонить нам, и что та как бы обещала, но ничего не сделала. По словам Лизы, она никого не хотела видеть, просила не подзывать ее к телефону. Что потом уже не могла работать, «приносить пользу», даже с собакой гулять. Болезнь как-то стремительно охватила ее. Что за болезнь? У нее же не было ничего смертельного...
У Мачалкиной ничего не изменилось, перманентный разгром. Нильс предложил дунуть, но я отказался: я и так прямо сплю за столом. Нильс дунул с Данилой – и исчез спать. Крепкий пуэр чуть взбодрил меня, и я включился в разговор об Ирке, возможной причине ее смерти. Смерти поколения. А просто не надо торчать в молодости! – вот мой вывод. А не потому, что Дети Цветов такие нежные и нестойкие, как считает Лесбия. Хиппизм был воспринят многими, как свобода от ответственности. От всего, что мешало веселой и легкой жизни. И вот расплата...
Я чувствую, что вновь слабею – и предложил ехать. Надо взять ключи от квартиры у Данилы, ибо свои Лесбия оставила Сентябрям, несмотря на все мои резоны не делать этого. А Кот уехал с Галей и Ильей на Савеловскую. Но ключи взять забываем – и мы оказываемся у запертой двери в подъезд. Пытаемся позвонить Даниле, но связи с ним нет. Я предчувствовал такой исход. Вошли в подъезд, позвонив по домофону соседки. У нее же я беру топор и пытаюсь вскрыть дверь. Но совсем ломать ее не хочется, к тому же есть надежда, что приедет Кот. Но он уперся, ехать не хочет, он делал уроки, устал, а теперь хочет играть с Ильей.
– Почему вы не просили приехать Сентябрей?! – возмущается он.
А Сентябри в Доме Кино, на премьере фильма о путешествии русских хиппи по Китаю.
Хорошо, что Данила сам вспомнил, что не отдал нам ключи. Но до того, как он приехал, мы успеваем пацапаться, ибо я сказал Коту, чтобы он немедленно возвращался, иначе он приедет в 10 или 11, а завтра в школу, а Лесбия защищает его интересы: мол, он даже сделал уроки! Вот ведь подвиг!
– Ты делаешь лишь то, что считаешь нужным, утром с ключами, теперь с Котом, – сказал я.
– И ты тоже делаешь лишь то, что считаешь нужным! – парирует она.
– Что?
– Все!..
Тут открывается лифт и выходит Данила.
– Что у вас случилось?
– Он считает, что я свинья, негодяйка, потому что не дала ему взять ключи у Сентябрей и забыла взять у тебя! – кричит она. – И задержала всех на 15 минут!..
Потом она пытается выяснить, где данилин мобильник, а я ухожу спать. И сразу вырубаюсь. Проснулся в 11 вечера. Тут уже Галя с Котом и Ильей, собирает вещи. Сентябри едят. Лесбия со мной не разговаривает. Сел читать, ни в чем не участвую.
Данила с Галей ушли, Сентябри скрылись в своей комнате, а Лесбия молча в своей. И я собрался, наконец, что-нибудь съесть и посмотреть какой-нибудь фильм по компу. Тут появилась Лесбия – пить что-то сердечное.
– Ты не разговариваешь со мной? – спросил я.
И получил всю серию обвинений, что я даже в такой тяжелый для нее день, когда она потеряла любимую подругу, – не счел нужным держать себя в руках и не устраивать скандала из-за ключей! Но я не устраивал – ни из-за ключей, ни из-за чего иного. И «обвинял» ее (ее выражение) лишь в том, что она все делает по-своему – после того, как она отказалась попросить Кота вернуться. Так мы и спорим, едва не час: кто что сказал или как сказал, как молчал, с каким выражением лица... Я обвинял ее своим выражением лица! А она тоже устала, хотя была готова сделать все, чтобы исправить ситуацию...
Она всегда хочет быть правой. И хорошей – к другим. Быть для других приятной. Мы ругаемся, как прежде. Зачем? Нам же уже нечего делить, мы не собираемся жить вместе. Зачем нам друг другу что-то доказывать? Что? Что мы все равно хорошие?
Такое нелепое завершение дня.
Наверное, это стыдно, но Сентябрь раздражает меня все больше. Он постоянно говорит, то есть, главным образом гонит. Ему приятно слышать свой голос. Это просто какая-то болезнь. Все это гонево, как правило, неглубоко, но он уверен, что ему есть, что сказать по любому поводу. На его фоне Данила, который второй день приезжает работать с нами, кажется очень зрелым и приятным.
Зато Лесбии болтовня с Сентябрем нравится, поэтому после работы мы проводим время в разных комнатах. Так же и спим. Это отсутствие отношений кажется мне удивительно удобным. Я не чувствую больше никакой душевной связи с ней. Мне совершенно не нужно ни разговоров с ней, ни ласк. Да и ни с кем другим не нужно. Я вполне доволен книгами и интернетом. Работаю, сплю на полу, не пью, не имею секса и даже мыслей о нем. Идеальное существование.
Я не верю в рок. Человек – не раб обстоятельств, скорее, он раб самого себя. В любых обстоятельствах он поступает так, а не иначе, как может поступить только он, не другой. Он не может изменить обстоятельства, не может убрать с пути камень-указатель, не может добавить или удалить что-нибудь из предлагаемого списка. Но дорогу выбирает он сам. Дорога – только начало сюжета. Как былинный богатырь, он может избежать предуказанных последствий или обрести совсем другие последствия, наделав мотивированных или немотивированных ошибок. У каждого свой способ вскрытия действительности и прохождения по жизни, свои критерии "правильного" поведения.
Никто не может предвидеть обстоятельства, для этого надо быть ясновидцем. Но до некоторой степени можно с уверенностью сказать, как (известный нам) имярек поведет себя в тех или иных обстоятельствах. Или как поведем себя мы сами (ну, тут может быть большое расхождение планируемого и получившегося!). Эта совокупность "ответов" на "вопросы" и задачи (Сфинкса) – и создает образ личности, создает образ жизни. Личность своим поведением блокирует одни обстоятельства и вызывает другие. Лабиринт все равно есть и будет, но ты можешь двигаться по нему по своей логике – и попадать в мало кому известные места. А можешь воспользоваться способом большинства и бежать со всеми вместе – в надежде, что нет такой большой ямы, куда провалится такая куча народа. Это заблуждение.
Я приехал с Константинова – ехать на ремонт на Саратовскую. Еще никого нет, кроме Лесбии, которая, тронувшись в сердцах на своей «Оке», разбила задний бампер.
– Плохой день, плохие знаки! – все твердила она.
А тут еще мы заспорили о мобильном интернете: я предположил, что в наше отсутствие Кот использует его, поэтому получается большой расход траффика. Она обвинила меня, что я клевещу на Кота, чтобы оправдать этот интернет (который сам завел) и пользоваться им. Когда, с помощью статистики, я доказал, что это так и есть, она невозмутимо парировала:
– А почему ему не пользоваться интернетом?
Логика!
...Я все больше цапаюсь с Сентябрем. Сегодня за обедом во время ремонта Лесбия и Сентябрь заговорили о фашизме и расизме, мол, зазорным считалось женщине портить свою кровь, выходя замуж или трахаясь с представителем неполноценной рассы, но не зазорно было мужчине, представителю полноценной расы, улучшать кровь неполноценных. Мол, он-то ничего не терял. И тут Сентябрь стал спорить, что терял, то есть что не только мужчина влияет на женщину, но и женщина на мужчину.
– Как?! – удивилась Лесбия. И стала приводить примеры из селекции животных.
Но Сентябрь стоял на своем и в доказательство стал ссылаться на «торсионные поля», которые, конечно, очень слабые, но, однако, влияют...
– Причем тут они – не понятно. Особенно, если слабые, – простебался я. – Особенно, когда их не существует в природе.
Это возмутило Сентября, и он попросил не затыкать ему рот, а лучше помолчать, чтобы не поссориться... И никто не заметил ему, что это грубо...
Тогда же я посмеялся, когда он заявил, что Кант оказал на его жизнь большое влияние. Уж кто-кто, но не Кант!
– Как Кант может оказать влияние на чью-либо жизнь? – спросила Лесбия.
– Кант приучает к строгости логического мышления. А она у тебя и не ночевала, – сказал я Сентябрю.
Около полуночи мне позвонил Нильс и спросил: где мы? Он хотел по традиции зайти в перерыве между своей работой (бомбистом) и попить кофе. Пока он говорил со мной – он умудрился въехать в стоящую сзади машину. Я все это услышал, словно репортаж в прямом эфире, со звоном, стуком и междометиями Нильса.
Правда: плохой день.
Наконец поругался со всеми. Это было неизбежно, но случилось внезапно. Я как раз писал о непредсказуемости обстоятельств.
А начало было вполне мирное: съездили с Лесбией на Каширский двор за стройматериалами. На Саратовскую приехали Сентябри, потом Данила. В процессе моей работы на будущей кухне Александра вдруг говорит:
– Может, не надо заделывать кирпичи, всем нравится.
– А мне не нравится, – ответил я.
– Это не честно, не тебе здесь жить!..
– Ты обвиняешь меня в нечестности?
– Нет, но надо думать не о себе, а о других.
– О ком?
Лесбия молчит.
– Кажется, больше всех это беспокоит тебя, – заметил я.
– Она уже устала спорить, – спорит Александра.
(Вот бы ты устала, – подумал, но не сказал я.)
Это жутко меня взбесило. Никто в жизни не называл меня нечестным! Да к тому же она вмешалась в мою личную жизнь, стала определять, где я буду или не буду жить. В довершение Лесбия обвинила меня, что я своим пилением болгаркой кирпичей – не даю никому работать...
Затем за обедом Сентябрь стал разглагольствовать насчет семплеров в записи Энди Шеффельда из моей подборки, объясняя Лесбии, что это такое... Причем, ничего, кроме звуков «сверчков», там семплировано не было. Но он услышал!
– Из всей музыки ты услышал одних сверчков, – не выдержал я. – Как критик какой-то главы «Евгения Онегина» заметил одного шмеля. И радовался ему. А все потому, что хочешь свести ее к электронщине и своим семплерам. Малоталантливые люди верят, что с помощью электроники и компьютеров могут творить музыку!
Лесбия обвинила меня, что я кричу. Ответил, что кричу, потому что возмущен.
– Я не буду находиться там, где так разговаривают, – сказала Александра и ушла.
Лесбия стала защищать позицию Сентября, утверждавшего, что вся музыка до 60-х – устарела, что после 60-х произошла революция, появилась электроника и прежний взгляд на музыку невозможен. И Лесбия стала доказывать это с помощью термина постмодернизм, бесконечно его расширяя. Мол, это контекст современной культуры, вне постмодерна культура невозможна.
– Вот бы Курицын обрадовался! – сказал я – и припомнил ей ее спор с ним в начале 90-х.
Я стал сыпать словами, что постмодерн – это отнюдь не вся современная культура, это узкое направление, что это «тоска по классике», что это опровержение модерна, который опровергал классику, значит – возвращение к классике, но не иерархическое, а играющее.
– Тот термин, который описывает все – становится бессмысленным... В современном искусстве есть куча других направлений: концептуализм, постконцептуализм...
– Актуальное искусство, – подсказал Данила.
Тема как-то сбилась на рок-группы, о чем заспорили Данила с Сентябрем. На том обед и кончился.
В ванной Сентябрь, который клал плитку, а я набирал воду для цементной смеси, заявил, что он бы на моем месте извинился за тон, с которым я с ним говорил.
Тут я взорвался:
– Да я вообще не могу больше слышать твой голос! Ты, видимо, получаешь огромное удовольствие, слушая самого себя, а я устал. Ты считаешь себя специалистом во всех вопросах, что тебе всегда есть, что сказать по любой теме. Я устал уже от всей этой твоей болтовни.
– Это очень грубо! – закричала Лесбия.
– Пусть, но я сказал правду, то, что думаю.
И ушел мазать потолок.
Лесбия стала извиняться за меня перед Сентябрем. Сентябрь великодушно сказал:
– Если человек так отвратительно себя ведет – в нем говорят его комплексы.
– Это кто же ведет себя отвратительно? – спросил я.
– Ну, кажется, это очевидно.
– Сентябрь, кажется, я не раз тебе намекал и даже говорил впрямую, что твои речи меня раздражают, и здесь, и в Крыму. Но ты ничему не внял. Тебе надо быть в каждой бочке затычкой!
Лесбия закричала, Александра из другой комнаты закричала, что я обязан извиниться. На что я ей ответил:
– Ты бы, Александра, помолчала! А то я припомню тебе, что ты тут мне наговорила!
– Что ты всем затыкаешь рот! – кричит Лесбия.
Если бы разговор имел продолжение, я мог бы припомнить Сентябрю, как он сам в Крыму в июле заявил, что ему неинтересно все, что я говорю, что он все это давно знает, что он все знает лучше меня... И тогда я предложил ему заткнуться.
Пока молчал один Данила. Но когда через какое-то время он поцапался с Лесбией из-за красной краски, которой она покрасила дверь (что я тоже просил ее не делать буквально за пять минут до этого), он вдруг выдал:
– К чему вы разводитесь, если так похожи друг на друга?
– Это не твоя компетенция, – ответил я.
– Это моя компетенция! – заорал Данила.
– Вмешиваться в мою жизнь? – спросил я.
– Да, вмешиваться в твою жизнь!
– С какой это стати?
– С такой! Ты вмешиваешься в мою жизнь!
– Когда?
– Когда я пришел с Галей и Илюхой переночевать, а ты нас прогнал! (Что неправда, они остались ночевать.)
– Я не знал, что вы были с Ильей – и я тогда же извинился.
– Дело не в Илюхе, а в том, что ты всем затыкаешь рот и воспитываешь. А меня больше воспитывать не будешь, это время прошло!
– Надо думать, ты теперь будешь воспитывать меня?
– Буду, лучше замолчи! А то хуже будет!
Я даже онемел на некоторое время.
– Нет, уж, давай теперь все выясним. Ты мне угрожаешь, но я не испугался.
– Я хотел сказать, что я сейчас скажу тебе тоже, что ты только что сказал, что ты сам во все лезешь. Поэтому я и сказал...
– Я лезу? Я вообще молчал, это ты заявил про наш развод, а я лишь ответил, что это не твоя компетенция!
– А какая моя компетенция?
– Подумай своей головой.
На этом все и кончилось.
«Один против всех», – вспомнил я Умку.
Еще два часа почти в тишине делали ремонт. В конце, правда, молодые снова стали веселиться, Сентябрь снова болтал. Это болезнь, с этим ничего не поделать.
Ну, что ж, момент истины. В общем, я готов бросить ремонт, если меня попросят, собрать и вывезти вещи. Переехать в Жаворонки или на Константинова. Завершить все отношения. Достойный финал.
Наверное, крик, ссоры – это не сильная позиция. Лучше не провоцироваться, отвечать тихо и убийственно, чтобы неповадно было... Не всегда хватает слов – все это бывает так неожиданно, что просто теряешься. Зачем Александра заговорила про эти кирпичи, про которые никто уже не говорил, зачем вновь раздувать этот пожар? Потому что самой нравится идея, хочется чем-нибудь порулить? И выдавать это за желание Лесбии. Честно ли это?
Но если бы я сказал так, ссора все равно произошла бы.
Теперь, полагаю, мои работы там завершены, хотя завтра будет видно.
...Сентябрь оправдывался в ванне, что всем его болтовня нравится. Видимо, поэтому Умка в Крыму специально попросила приезжать в гости без Сентября, боясь его «щебетания». Женя Пастухов в Крыму вспомнил, как невыносим Сентябрь был два года назад, хотя признал, что с тех пор он изменился к лучшему. Сколько раз я говорил гостям моего дома о компьютере в голове Сентября, который хранит кучу сведений, но не способен обобщать, превращать информацию в глубокую мысль.
Слишком долго я живу с ним, развилась форменная идиосинкразия. Я всегда не любил этот поверхностный молодежный треп, примеры из мультфильмов или компьютерных игр, неструктурированную хаотическую мысль с минимум ответственности за смысл сказанного. Плевать, когда это редко и далеко, но когда это по многу дней или даже месяцев у тебя дома – это уже перебор.
Видимо, я западный по натуре человек: я слишком ценю свободу и "прайвеси". Наверное, оттого, что убежден: людей, с которыми можно жить – мало или нет совсем. Я ненавижу колхоз, пусть он будет с самыми "прогрессивными" намерениями, я мало с кем могу ужиться. Слишком много черт, даже у вполне приличных людей, раздражают меня. Мои требования к человеку бесконечны. Выше они только к самому себе (скромно замечаю я).
Притом что я отдаю себе отчет, что по многим пунктам проигрываю тому или другому: в веселье, невозмутимости, быстроте ответа, вежливости, отзывчивости... Многие, видимо, менее эгоцентричные люди, лучше чувствуют, как надо вести себя "разумно", что говорить, чтобы это звучало приятно и не задевало ничье самолюбие. В конце концов, они и своим готовы поступиться ради бесконфликтности и простоты отношений. И тем расположить к себе.
Никогда не пользовался этим оружием. Я не снисхожу до "разумного поведения". У меня сплошные углы, которыми я раню себя и других. Это еще одно основание для прайвеси.
Мы перехвалили Александру. Как Лесбия восхищалась ее мудростью, терпеливостью, а такая молоденькая! Я, впрочем, помню, как с первого раза, как я их увидел, она умела построить Сентября, капризно что-то потребовать, упрекнуть, надуть губки. Так продолжалось и тут, едва не каждый день: обижалась, огрызалась на него, все чем-то была недовольна. Впрочем, она все время как-то умела примириться.
Несколько дней назад, после очередного наезда Александры, Сентябрь рассказал, что Александра поразила его в первый раз своей беззащитностью.
– И ты обрадовался! – простебался я. – Вот, какой удобный вариант! А потом выяснил, что ошибся...
Все мы ошиблись. Оказалось, что она очень любит обижаться и капризничать. Ей не хватает скромности и тактичности. Конечно, это не самые хипповые качества, но очень помогающие в общежитии. Тактичность – это мудрость: не лезть со своими взглядами и наставлениями в чужую, малоизвестную тебе жизнь. Самоуверенный человек не бывает тактичным. Он не сомневается, что все знает о жизни, что его мнение всем интересно. Он оскорбляет людей, не замечая этого. Он подводит ситуацию к скандалу в полной уверенности, что ничего не делает.
Если ты живешь в муравейнике – ты неразличим. Чтобы быть видимым – надо жить на горе, одному.
Здесь нет всеобщего глянца и толкотни. Здесь ничто не заслоняет от тебя солнца. Не отвлекает от труда, не маскирует отчаяния. Здесь ты один на один со своей радостью и болью. Никто не поможет и не утешит. Никто не будет делить с тобой потери. Чтобы жить тут, надо быть Заратустрой или Манфредом, надо презирать людей, считая их мир, интересы, привычки – слишком мелкими для тебя.
Я столько лет ходил в упряжке – и было тяжело, очень тяжело, особенно сперва, бегать одному. Но теперь я привык: я понял это по дороге в Жаворонки, откуда я два месяца ездил к отцу и возвращался. Тогда я и отвык от упряжки. И теперь я не захочу в нее возвращения. Не хочу сумасшедшего дома.
Лесбия добилась своего: я тоже хочу жить один. За это время возник новый опыт, и, оглядываясь, я воспринимаю его как состоявшийся и правильный.
Наверное, и вчерашний взрыв был вызван необычайно нервной атмосферой на Потаповском, от которой я отвык. А я жил так почти 30 лет! С каждодневным ором, ссорами, нервами, лаем собаки, криками детей, взрослых, спорами – кто что сказал или сделал... Прожив на Потаповском две недели – у меня стала болеть голова. Без всякого алкоголя. А Лесбии она болит постоянно. А еще сердце, от которого она пьет валерьянку.
Нельзя жить в Москве, нельзя жить в этом месте, нельзя жить вместе. За эти две недели я это отчетливо понял. Поэтому смиренно и удовлетворенно сплю на полу.
Сегодня в офисе «Недвижимости» я получил ключи от Константинова. Все – переезжаю туда. Вместо ремонта – починил дверцу сушки, а потом стал собирать книги. С Сентябрем не разговариваю, он со мной тоже. С Данилой я уже рвал отношения год назад в том же Крыму. Тогда он, впрочем, извинился, по настоянию Лесбии. Теперь такого настояния не последует – и не надо.
Ее позиция ко мне никогда не было позицией помощи и защиты. Скорее, наоборот. Я устал и не понимаю, что заставило меня выносить это столько лет?! Я был моложе, слабее, мир был хуже мною освоен. Потом началась жалость, привычка, Кот, куча причин... Но теперь – отрезано! И я очень надеюсь, что никогда больше я в эту кабалу не попаду.
У меня образовался новый опыт – и это сильное подспорье в одиночестве. Трудно лишь вытерпеть начальный срок. И тогда вдруг видишь небо и спрашиваешь: что же ты так мучился все эти годы? Неужели все эти годы, большая часть жизнь – были полной ошибкой? Или все же не полной – и был свой смысл?
Нельзя быть идеальным: срываешься. Именно тогда, когда не ожидаешь подставы. Когда ты, как «идеальный», вроде, ничем не провоцируешь ни людей, ни ситуацию. И поэтому наезд кажется тем неожиданней, возмутительней и несправедливей. И ты взрываешься.
Одно дело на улице подвергнуться атаке: ты на территории «врага», ты в курсе, что ждать можно всего – и тут главное не трусить, отвечать ударом на удар и по возможности одолеть агрессора если не физически, то морально, интеллектуально задавить его. Что бы они ни сделали – это чужие, ты их больше не увидишь – и душеное спокойствие хоть страдает, но быстро восстанавливается.
Другое дело, когда пожар происходит в твоем собственном доме, в твоем «логове», где ты думал укрыться от мира. Если и тут нет мира – то где же тогда жить?
И прежние мои ссоры с Лесбией ставили меня каждый раз в тупик: хочется убежать, а некуда.
И вот дилемма решена. Она сама мне помогла.
Теперь, думая про нашу жизнь, я все меньше нахожу в ней что-нибудь светлое. Особенно последние 20 (аж!) лет. А капнуть глубже – то окажется, что хорошими были лишь первые несколько месяцев. Как прекрасны ее письма ко мне в дурку! О, она действительно любила меня тогда, было такое! (Я нашел их, разбирая при упаковке архив.)
А потом началось: разрыв в 84, 85, 86, 88, 90, 94-ом... Исключительно из-за несовпадения характеров, целей, взглядов на жизнь, в том числе семейную. Из-за того, что оба горды, из-за того, что никто не хотел отказываться от личных идеалов.
Я – абсолютно антисемейный человек, однако продержался 27 лет. Потому что боялся реальности и пытался укрыться в семье. Мой старый образ, понравившийся Лесбии: два аквалангиста, спина к спине отбивающихся от стаи акул. К тому же и сама Лесбия была мне интересна.
Семья исчерпала себя, когда мы разогнали всех акул.
Ездил с мамой на новую квартиру. Ехали больше трех часов. По дороге заехали на Потаповский (мама хотела увидеть Кота, но не застала: он был у М.М., делал французский). Забрал рюкзак, сумку, комп, четыре ящика с книгами.
На Константинова квартира погружена во тьму: вывернуты все лампочки. Хорошо, мама взяла настольную лампу. Квартира ей понравилась, здесь можно было бы отлично жить.
Если исходить из мысли Гегеля, что история есть процесс мышления Абсолютного Духа, то можно понять его (Духа) ошибки, то есть несовершенство мира. Он еще не додумал свою мысль до конца. А когда додумает – тогда и наступит совершенство.
Религия не хочет видеть в Абсолютном Духе ничего относительного (это и правда как бы противоречит понятию "абсолютного"), она хочет видеть на месте находящегося в поиске Мирового Духа (другой вариант того же понятия) – всеведающего и все давно постигшего Бога, который не должен ошибаться в своем творении ("Ведомы Богу от вечности все дела Его" – Деян. 15, 18). Очевидные же, порой чудовищные "ошибки", которые в нем, творении, наличествуют – религия объясняет или происками Сатаны (трикстера, дурного брата-близнеца, утратившего эпинойю Демиурга…), или свободной волей людей, предавшихся тому же Сатане, или неизреченным замыслом Творца. Из-за того, что этот мир уже отравлен Сатаной и Первородным грехом ("преступлением" поистине пустяшным, которое по сто раз за год каждый родитель прощает своим детям, – но вот как пришлось его раздуть!) – итак, по этой причине счастья на грешной земле быть не может. Но чтобы оправдать идею всезнающего и всеблагого Бога надо было выдумать какую-то компенсационную замену. Поэтому концепция воскресения явилась попросту необходимой и неизбежной. Иначе вышло бы, что всезнающий и всеблагой Бог понапрасну мучит "своих детей" – без всякого катарсиса в конце фильма.
Показательна история с Иовом. Так как идеи индивидуального воскресения древний иудаизм не знал, то пришлось наградить героя притчи за все (мужественно вынесенные) страдания – при жизни: в русле типовых сказочных мотивов.
Но к моменту появления христианства человечество уже убедилось, что подобные чудеса случаются редко, что подобная надежда и утешения не работают. Эллинистический мир стоял на пороге или даже уже за порогом полного отрицания Бога – или признания его в крайне абстрактном платоновском виде, или в виде аристотелевского перводвигателя. Почитание былых богов существовало в лучшем случае как дань традиции (и коммерческий интерес).
Здесь у христианства не было противников. Противниками были лишь схожие культы: Митры, Исиды и чуть припозднившееся манихейство (чьим поклонником был даже Августин). Соперником были мистические Элевсинские таинства, посвященным в которые был Климент Александрийский, уже будучи христианином – поражавшийся глубине последних.
И, повторюсь, что именно идея воскресения и воскресения для всех, богатых, бедных, эллинов, варваров – стала главным оружием победы христианства, а лишь потом "административный ресурс".
Нужда в христианстве в то время – это нужда в наднациональной религии, способной объединить разноплеменные народы римской империи.
Что знали о христианстве первохристиане, которые и обеспечили последующую победу учения? Не больше, чем знал Павел. А Павел явно не знал Евангелия, поэтому совпадения его слов с речениями Христа – крайне редки. Он сосредоточился на идее воскресения и индивидуального спасения ("за чаяние воскресения мертвых меня судят" – Деян. 23, 7) – и ее оказалось достаточно. А критерий отбора спасающихся был очень либеральный: "Ибо всякий, кто призовет имя Господне, спасется" (Рим. 10, 13). Надо думать, что, значит, и грешник.
Все остальное же, в том числе и Евангелие – лишь беллетристический или биографический довесок учения, придуманный позже.
Зачем придуманный? В качестве подтверждения и гарантии обещаний, розданных апостолами: вот, Он сам говорил, что Он – сын Бога, Он сам сказал про нищих духом, которые Бога узрят, вот, Он задокументированно ходил, говорил, был распят и воскрес. Верующим и оппонентам представлен как бы факт, подтверждаемый кучей свидетелей, в том числе римлян (правда, на тот момент все они уже умерли). Какие теперь могут быть сомнения?
К тому же ссылки на Ветхий Завет, которыми пестрят сочинения Павла, полагаю – были мало интересны неиудейскому населению империи. Требовался новый авторитетный текст о новом герое. (С другой стороны, сами сочинения Павла, но особенно вторая, большая, часть Деяний, написанная каким-то учеником Павла – это великолепная античная повесть!)
Я не хочу теперь касаться проблемы: ходил Галилеянин или не ходил, говорил или не говорил? Что-то он, конечно, говорил. Иудея была тогда наводнена пророками и волхвами, "все деревни пророчествовали". Время такое случилось – после покорения Иудеи Римом. Было великое ожидание избавления и конца света.
Все ведь вышло спонтанно и как бы случайно: кучке экзальтированных иудеев показалось, что обещанный Мессия, наконец, явился. А почему бы и не поверить в это, если очень хочется и устали ждать?.. (Я оставляю за скобками "доказательства" миссии в виде чудес, потому что "творить чудеса" в то время в качестве подтверждения полномочий было законом жанра.)
Помню один случай из молодости. Федор, мой хипповый приятель, новоуверившийся, подобно многим, в православие, к тому же работающий сторожем в храме Троицы в Никитниках, как-то решил продемонстрировать мне реальное "чудо креста". В одном из пределов храма-музея стоял очень древний крест, настолько "намоленный" за много веков стараниями верующих, что "как бы живой". "Присмотрись, он качает своими крыльями" – поведал мне Федор. "Только смотреть надо так…" – и он объяснил мне, как надо смотреть: как-то по особому прищурить глаза, сфокусировать (или, наоборот, расфокусировать, не помню уже) зрение, еще что-то такое…
Я выполнил все предписания и – о, чудо! – действительно увидел, как крест качает крыльями! На меня это в тот момент сильно подействовало и подстегнуло слабую веру в правду православия…
Но через несколько дней дома, моя посуду, я почему-то решил проверить истинность эффекта – и стал с помощью той же методы смотреть на стоящую рядом сковородку. И что же: она точно так же закачала ручкой! "Чудо" было разоблачено и отвергнуто. Вера не состоялась.
Я начал пост с Гегеля. Как раз тогда, во времена "чуда креста", я его добровольно и не без удовольствия изучал. И "вера" Гегеля в Мировой Дух была мне гораздо ближе. Ибо нельзя же было сходиться в атеизме с ненавистным режимом и преподавателями истмата!
Увы, во многом они были правы. Неправы они были в том, что были скучны, послушны (утвержденной "истине") и лицемерны. Ибо, как потом оказалось, один, точнее одна из них любила экзистенциалистов и буржуазную философию, и, после выяснения взаимных пристрастий, я из ненавистного, выгоняемого из аудитории ученика превратился в любимого. Другая же в домашней обстановке увлекалась Блаватской, эзотерикой и всякими трансценденциями – и не боялась (тоже по прошествии "испытательного срока") давать мне "запрещенные" книжки, что, при несчастном стечении обстоятельств, могло бы плохо отразиться на ее карьере. Дело-то было еще при Брежневе.
Вот так ковались взгляды в то время. Блаватской я, впрочем, тоже не поверил, как и всяким парапсихологам. Психика моя оказалась достаточно рациональной. "Вера" Гегеля – это туда-сюда, налимовские "континуальные поля" – тоже, Плотин, Веданта – сойдет… И это при полном на тот момент отсутствии психоделического опыта.
Что ж, возможно, и я в конце концов увидел лишь то, во что "верил" – как бы ни мало остается от тебя и твоих желаний, когда тебя разрывает на части первая психоделическая волна. Я так думаю потому, что многие триповавшие люди ничего подобного не видят при всех усилиях.
Такой вот сумбурный пост. А все потому, что вспомнился Гегель.
С чего началось наше охлаждение? Точнее – ее охлаждение... Когда она увидела, как много для меня значат книжки, музыка, мои писания, мои картинки – больше, чем она, чем жизнь с ней. Это была ревность. Она хотела быть важнее всего. Тогда я легче относился бы к воспитанию Данилы и к тяготам семейной жизни. А я и тяготами тяготился, и все стремился убежать в свой внутренний мир.
Она думала, что на таком фундаменте союз не удержится. А он продержался кучу лет. И с честью пал. Возможно, она была права, и надо было все закончить раньше. Чтобы не пришло все к малой любви, а потом и вовсе нелюбви. Когда ее критичность ко мне стала проявляться буквально во всем: я и писал/рисовал плохо, и говорил плохо, и вел себя плохо, и Данилу воспитывал плохо... Она то и дело на что-нибудь раздражалась или обижалась.
Теперь я знаю, что эта «обиженность» при минимальном поводе – женское оружие манипуляции. Но я отказывался манипулироваться, отказывался извиняться – ибо «играл честно» и хотел виниться лишь за реальные вины. Но женщина легко позволяет себе эту слабость, она как бы сигнализирует мужчине: подойди, повинись, обними меня, докажи, что я лучше, чем ты... Лучше всех. В других же случаях она требует равенства. Мужчина, в общем, тоже мог бы желать чего-нибудь подобного, как желает каждый маленький мальчик ласки мамы. Но он удерживает себя от этого. Хотя в каких-то случаях женщина с удовольствием увидела бы его слабость и сыграла бы роль мамы.
Но этого от меня тоже нельзя было дождаться. Я был как замкнутый медный шар, раскрывающийся лишь в интеллектуальных разговорах и творчестве. Последнее ничего ей не давало, поэтому не радовало. Скорее наоборот: потому что я тратил на него слишком много времени, которое мог бы потратить на нее. Я даже спал с ней мало. Буквально спал, в постели, а про секс тут вообще можно не говорить! Раз в месяц, как клещами! После которого – отчаяние и самобичевание. Хорошая жизнь!
Справедливости ради – были и у меня плюсы: я налегал на культурку, не пил, кое-как, но воспитывал чужого ребенка, делил с нею все работы по дому, включая готовку и стирку (она за всю жизнь не постирала своими руками ни одной моей вещи!). Потом я освоил плотническое и прочие строительные умения, один из первых научился водить машину. И всегда работал, хотя зарабатывал деньги весьма скудные. Я даже получил черед 20 лет диплом и стал профессионально работать архитектором. И с постелью все стало нормально.
Но поздно. Где-то в глубине души приговор был уже вынесен. Любви уже не было. Но и бросить меня вроде как не было больших оснований. Так это и тянулось, тянулось – пока мы не распугали всех акул.
Хорошо, что мы расстаемся не врагами. На данный момент. А там – фиг знает, что может произойти. Я теперь ни в чем не уверен.
Я хочу воспринимать все, что теперь происходит, как возвращение к себе. Слишком далеко я уклонился. Пора на свою землю.
Когда-то я думал, что она – часть моей земли (возможно, она то же думала про меня). Теперь ясно, что нет. Очень важный попутчик, сопровождая которого, я зашел куда-то не туда. Это не целиком ее вина, я и сам во много виноват. Например, что начал пить. Коллективная вина ситуации. Казалось, в этом есть бунт, это что-то дает, все великие люди ХХ века пили...
А потом это изощренный секс, страшный допинг, жуткий наркотик! Вот от чего трудней всего было избавиться. Сколько сил и нервов было убито на ссоры, дикие сцены, разборки, многочасовые выяснения отношений... Вскакивания по утрам – поднимать ребенка, вести в сад или школу, теснота, отсутствие возможности или сил, или желания делать самое дорогое.
Единственное, от чего я не уклонился ни на миллиметр ни при каких обстоятельствах – это самоучеба. Такое огромное у меня было тщеславие. Знать как можно больше, чтобы защищаться, чтобы круто выглядеть. Чтобы потом что-то великое создать. Ради этого я пожертвовал очень многими постелями с нею.
Да и от вегетарианства я не уклонился. И курить не стал. И не перестал любить прежнюю музыку, прежних авторов. Моя прежняя земля всегда где-то брезжила за деревьями – и я дико боялся потерять ее совсем. И подозревал, что она добивается именного этого, за что злился на нее и свою теперешнею жизнь. Я защищал редуты – от нее.
Вот чем была наша жизнь. Лесбию можно лишь пожалеть: ей достался очень тяжелый вариант. И жизнь прошла.
И в единственный раз, когда побег был возможен – и почти состоялся, – я же ее и не отпустил. Зачем, что это дало, кроме рождения Кота? Или этим все оправдано? А так бы у меня детей и вовсе не было бы – и был бы я, как Дон Жуан у Гумилева: «Я не имел от женщины детей...»
Жизнь состоялась. Я даже не в середине ее, хотя, наверное, в самой сильной и прочной ее части. Поэтому смог хоть сейчас согласиться на крах этого союза, пережившего самого себя. Я хочу пожить собой прежним, каким я мог бы быть, никогда не живя с женщинами, не начав богемничать – при условии, что я победил бы свою слабость и страх жизни.
Женщина очень сильна в своей стихии – на улице, в кафе, театре, гостях (в общем – на подиуме): эффектно и тонко одетая (почти раздетая), надушенная, с продуманными репликами и манерами, с изысканное подачей себя... Но на площадке дома и быта мы все становимся самими собой.
И тут оказывается, что долго и серьезно говорить с ней не о чем, что она боится быта, ничего не умеет, слабохарактерна и нервна, что, кроме секса, предложить ей, в общем, нечего (ей тебе или тебе ей) – а секс хуже героина. И смотреть на ее красы надоедает, как есть одно и то же блюдо.
Но ты уже подсажен на «женский героин» и привык не быть один – и ищешь кого-нибудь, кто вернет слабеющий кайф. Отсюда начинаются измены.
Бывают нежные женщины, но они, как правило, не интересны. И бывают интересные – и они совсем не нежны. Они еще более капризны, неуравновешенны, требовательны, чем прочие. Они считают, что очень осчастливили собой мужчину – и за свою жертву «принадлежать ему» хотят от него ежедневных подвигов.
...Вот главная причина, почему я столько лет не мог уйти от нее: я считал ее своим единственным другом. Больше у меня близких друзей не было. Миша уже не был таким, Лёня, Сеня не смогли быть такими. И никто не смог, и я уверен – не сможет.
Но теперь я, во-первых, уже знаю, что никакой она не друг и давно им не была, а, во-вторых, я более-менее научился жить без друзей.
Достойный человек должен уметь переносить одиночество. Лишь сильный человек способен быть один. У женщин остаются дети, они не знают этого одиночества.
Его знаем только мы, несчастные гордые Манфреды.
Почему я не жалею ее, может быть, ей тоже сейчас плохо? Но отчего: она добилась того, чего добивалась: хотела жить одна без меня – и живет. Болтает с Сентябрем, скоро переедет в свою квартиру.
Она очень спокойно провела лето и выдержала разлуку – сама сказала. А я как страдал! На стенку лез. Письма писал. Тащил в постель.
Теперь я сижу в своей новой квартире на Константинова, первый день моей здесь жизни. Никто не звонит. Никто ни пословом не поблагодарил за столько дней траха в ремонте, за который я же и платил. И так всю жизнь.
Она обижается или орет, Данила хамит. За что они так ненавидят меня? Наверное, я был не идеальным мужем/отчимом, но пусть мне укажут лучшего? Все ведь, вроде, кончилось ничего, все живы, образованы, с жильем. Нервы друг другу портили, но разве иначе бывает? Почему именно я оказался как бы в позиции виноватого? И даже в тот день на Саратовской. Это и взорвало!
Развод – вещь очень болезненная. Настолько болезненная, что некоторые откладывают его всю жизнь. Болезненная для людей, которые чувствительны именно к душевной, а не физической боли. Боящиеся физической боли уходят в материальное и дружат с ним. Боящиеся душевной – читают книги и дружат с этой самой "духовностью". Каждый дружит с тем, от чего испытывает боль.
(Потом прокомментировал для Бори Волчека, усомнившегося в верности тезиса: человек изучает свое больное место и, как мазохист, учится получать удовольствие от того, что его ранит. Настоящий читатель тот, кто может страдать страданьем героя, как своим собственным. И эта боль нужна ему, он не хочет отказываться от нее. Он учится у нее.)
Можно взглянуть на церковь и по-другому: пусть все, на чем она основана и во что верит – фантом и предрассудки. Но, тем не менее, она может приносить пользу. Она приобщает хотя бы к зачаткам духовности людей, которые и близко бы не подошли ни к какой духовности. Пусть эта «духовность» самого дешевого вида.
За несколько дней до ссоры Сентябрь с гордостью вещал, что у него всегда хорошее настроение, что он, мол, счастливый человек.
Я тогда предположил, что это потому, что он постоянно курит траву или «раджу»... Это, конечно, верно, но сказать надо было другое: а с чего у тебя будет плохое настроение, если детей у тебя нет, на работу ты не ходишь, ложишься и встаешь когда хочешь, даже герлу себе подобрал маленькую и послушную. Ну, а в довершение – когда ты обладаешь такой образцово инфантильной психикой.
А как ты можешь себя вести, когда ты устал, я видел. Так что весь твой «хай» – от легкой жизни. Ну, и вещества тоже тому способствуют.
В отношение мышления я все еще играюсь в детской комнате. Она велика, светла, в ней удобно находиться. При этом я отлично знаю, что есть другие комнаты, темные, для взрослых. Но я боюсь туда заходить. Мне еще нельзя. Я не знаю, как к ним пройти, хотя они совсем рядом. Когда я дорасту – они сами откроются передо мной, без всяких усилий.
Иногда они приоткрываются под веществами или в минуты отчаяния или беды. Наверное, они откроются, когда я буду умирать.
Это комнаты холодной трезвой мысли о мире и о себе.
Никогда не доверяйте писателю, ядовитому крокодилу. Никогда не соглашайтесь жить с ним, путешествовать, делать какое-нибудь дело. Он обязательно все это опишет, запечатлит, – весьма вероятно – в неугодном для вас свете. Не исключено, он даже вас обессмертит, но понравится ли вам такая вечность? Вы-то сами уверены, что все было не так, и ваш портрет – превратен, если вообще не лжив, и писатель воспользовался тем, чем не имел права пользоваться, обнародовал тайное, обобществил личное, типа – злоупотребил доверием, превратив вашу приватную жизнь в предмет для обсуждений. Человек, не претендовавший на роль публичной фигуры, вдруг оказывается у всех на виду, на сцене – с убогим текстом и неподготовленным лицом.
"У всех" – конечно, преувеличение. Сам писатель должен быть такого масштаба, чтобы "все" заинтересовались плодами его правдивой лжи. Лишь тогда вам следует опасаться – в том случае, разумеется, если вам не станет лестно – хоть в голом виде попасть в анналы, влетев туда на страницах бессмертных экзерсисов.
Точно так же он поступит и с любыми идеями, со всем читанным-виденным – приватизирует, переиначит, разоблачит, растиражирует…
Более того, он разоблачит сам себя, он выдаст собственные секреты – ведь больше всего ему хочется писать о себе, раз этого больше никто не делает. Настоящий текст – это изощренное самоистязание. Самый честный писатель должен прежде всего сожрать сам себя. Заглянуть в ту комнату, куда редко кто решается заглянуть, предпочитая всю жизнь играть в светлой и комфортной детской.
Писатель зол и памятлив, у него каждое лыко в строку. "…опасно навлечь на себя ненависть города, у которого есть прозаики и поэты", – говорил Плутарх. Надо думать, не в каждом городе они были (о, счастливые времена!). А теперь ЖЖ – делает всех писателями, причем иногда с немалым "тиражом".
Разум писателя настроен на спор и конфликт, амбиции толкают его на завоевание мира. Ибо кто лучше него может выразить идею, заклеймить и развенчать? Свои догоны он выдает за сны человечества – и заставляет всех наслаждаться или мучиться этими снами.
Что б там ни говорили, но настоящий писатель – гипнотизер и фокусник смыслов. Полагаю, часто он сам не понимает, что заставляет его писать и проповедовать то или это. Порыв, раздражение, несколько бокалов хорошего вина (бутылок водки), внезапное впечатление, сон… Готовые смыслы крутятся в нем в непрерывной чехарде, попадая время от времени на тот или иной крючок, как в серсо, – и вот он строчит уже новое откровение. Первоклассное чужое, раздраженно-безжалостное свое – в этом горючем песке вызревает яйцо будущей рептилии. Но самое жуткое зрелище – это битва рептилий, вооруженных одинаковым отравленным и отточенным оружием – за свою территорию славы. Слабонервным лучше не смотреть. Впрочем, битва эта протекает как правило тоже на арене текста.
Наша цивилизация уже несколько тысяч лет основана на письме. Пока не придумано другого носителя информации и передатчика смыслов – писатель будет значить в ней чрезвычайно много.
В его оправдание можно сказать лишь то, что писатель никогда не бывает счастлив. Перефразировав Зощенко: счастливый писатель – это потеря квалификации. Не бывает счастлив и не дает счастья другим. Счастливый не пишет, лишь несчастному нужна красота смыслов, счастливому довольно самой жизни.
Я совсем перестал думать, тем более грезить о Крыме. Я прожил там год с лишним, и это был очень сложный год. Часто он напоминал не жизнь, а выживание. Выживание и работу. Была всего пара совместных прогулок с Лесбией: один раз до Могиндовида, другой раз – когда попали в воинскую часть. Ах, да, один раз ездили к Шулдану, один раз ходили за грибами в лесок. В целом – тусклый был год.
Он мог бы стать хорошей подготовкой к другим годам, но их не будет. Во всяком случае, не будет совместных.
Господи, как много нас объединяло раньше и как мало объединяет теперь! Наш разрыв стал совершенно неизбежен – и напрасно я пытался что-то удержать. За меньше чем месяц в Москве мы отдалились друг от друга больше, чем за прежние 27 лет. Больше, чем за четыре «летних» месяца порознь. Я ни о чем не хочу говорить с ней, я ничего не хочу обсуждать с ней. Мне не интересно ее мнение.
Может, это пройдет, может, это период такой. Или, напротив, усилится – до полного отторжения от нее, как не раз было с другими.
…Во сне ты попадаешь в мир, где гораздо больше свободы. И это чарует, как обретение нового измерения. Все то же, но легче и быстрее. Именно то, чего ты желал от бытия. Даже если в том бытие и нет таких великолепных свобод, как способность летать.
Почему невозможна эта свобода, что ей препятствует? Страх, что жизнь – не игра, и ошибки недопустимы? Ибо они неисправимы?.. Попытавшись осуществить свой сон в реальности – человек платит за это втридорога.
Человеческая гордость твердит, что мир есть свобода. Жизнь – это конкуренция свобод. Психология доказывает, что никаких свобод нет вообще. Все наше поведение обосновано инстинктами, комплексами, детскими травмами, страхом, заимствованными стереотипами и т.д. Мораль, законодательство и рок доказывают то же самое.
Жизнь есть сон, как сказал классик. Трудно проснуться от него. Проснуться или заснуть в новый сон, который будет свободней прежнего. Неужели нет выхода? Литература? – конечно, но в ней самой необходимо найти требуемую свободу, чтобы сны литературы конкурировали с реальностью. Питаясь от нее – превосходили ее. Как ученик, который хочет быть выше учителя.
Христианство, само того не ведая, лило воду на мельницу старого греческого представления о человеке, как мере всех вещей (Протагор). А тут уже недалеко до концепции, что человек – центр мира и венец творения. А как же иначе, если Бог создал его по своему образу и подобию, если только с ним он снисходит иногда поболтать, если лишь о его будущности печется и ревнует?
Не гелиоцентризм, а антропоцентризм – был схемой древнего мироздания. Человек, его душа при христианстве стали очень дорогой монетой, за подделку которой не грех было и сжечь.
Именно из этой антропоцентрической концепции (за исчезновением иных корней) вырос будущий европейский гуманизм.
Современная эпоха все расставила по местам. Человек – не мера и не центр, Бога – нет или ему насрать на человека как на одну из ниток в ткани экрана, на который он проецирует свой фильм. Человек одинок в пустой вселенной, он мало что может понять и сделать, ему не будет дано ни подсказок, ни поблажек, что отличило бы его судьбу от судьбы кролика или бабочки. Лишь он сам может облегчить чуть-чуть свою участь.
В этом зачатки нового атеистического гуманизма: ответственность друг за друга, за прочность моста, по которому все идут неведомо куда.
Только простые люди могут наслаждаться браком. Для сложных и гордых брак – это каждодневная борьба за независимость. Они хотят от жизни слишком многого. Их требования невыполнимы. То, что мир не таков – они еще могут понять (и отчасти простить), но то, что твой близкий не таков – нет! Это воспринимается как личная обида, предательство идей, роковая ошибка жизни.
Сегодня был день моего (на этот раз) переезда. Он начался в 9 утра и закончился в 6 вечера. И состоял из двух поездок в Жаворонки, одной на Константинова и двух возвращений на Потаповский. Грузчик Паша, знакомый покупательницы Ани, случился очень вовремя.
Накануне, как и все эти дни, маниакально собирал вещи. Сил никаких нет совсем: выходных не было недели две. Думал, что поможет ванна, последняя в этой квартире, – и пролежал в ней два часа.
Полпятого я лег на свой матрас на полу – и не мог заснуть. Я прощался с этой квартирой, в которой прожил 13 лет, хотя последний год едва ли можно засчитывать. От этого грустно, как от очередного закончившегося этапа жизни. Не считая Вори, Крыма и Жаворонок – это девятое мое место жизни. И это пятый, не считая Саратовскую, большой переезд. Так много переездов! Тут тебе не котомка: взял и подпоясался. Тут одних ящиков с книгами больше 50.
И это первый переезд без участия Лесбии. Прощание с квартирой, прощание с прежней жизнью. Good bay, life!.. Прямо плакать хочется и просить у квартиры прощение за предательство. У меня больше никогда не будет такой...
Вот и не спал, словно перед путешествием.
Еще не было девяти, когда на «Мазде» приехала мама. Потом Паша и его помощник Денис со следами фингала под глазом – на микроавтобусе «Мерс». И началось! Хорошо, что коробки с книгами таскали они: я бы точно умер. И на этот раз я не приглашал хиппов в подмогу. Зачем мучить людей, если есть деньги заплатить грузчикам? И грузчики очень добросовестно все сделали: забили автобус так, что он просто сидел днищем на асфальте. Но все так и не влезло, хотя и «Мазда» была забита до отказа, а длинномерный груз (стойки стеллажей) лежал сверху на багажнике.
Наконец, подморозило, по голому сухому асфальту вьется белая поземка. За городом падает легкий сухой снег. Зима только-только пришла. В Жаворонках разгрузили обе машины, забив полдома. Я взял Володю, мужа соседки Люды, который решил взглянуть на мои шкафы – и поехали назад. В «Мерсе» теперь лежал мамин холодильник. На Потаповском к нему добавилась сушилка, плита и разобранный TV-шкаф. И сам TV. Володя остался разбирать шкафы.
На Константинова Паша с Денисом внесли засадный холодильник (из-за его высоты) – и прочие вещи, потом он с помощью ножовки демонтировал старую плиту, которую они с Денисом отнесли на помойку. К нам присоединилась мама, привезшая мне забытый техпаспорт на «Мазду». И мы снова вернулись на Потаповский. Володя уже разобрал нужные ему шкафы – и началась окончательная погрузка вещей, отправляющихся в Жаворонки.
Как я ехал до Жаворонок – это особая песня: несколько раз я засыпал за рулем! Что я только ни делал, чтобы взбодриться: щипал себя, дергал волосы, вспоминал любовь с Лесбией – ничего не помогало. Уже хотел попросить маму сесть за руль, но все храбрился и оттягивал. Какое это было мучение! И как хорошо, что благополучно закончилось.
Последняя разгрузка – к концу которой я пришел почти в «особое» состояние сознания, словно под веществами. После обеда/ужина я еще попробовал пересмотреть «Доктора Стрейнджлава» – и проспал часть фильма прямо в кресле.
Но это еще не конец: завтра (то есть уже сегодня) мне надо снова поехать на Потаповский, чтобы Паша и Денис закончили вывозить ненужную мебель – и самому подобрать все, что там осталось. Что-то отвезти на Константинова. И с квартирой будет кончено.
И тогда начнется новый ремонт, а потом разбор веще в Жаворонках. Это по меньшей мере еще на месяц, до следующего года. И лишь тогда, если останусь жив, смогу вернуться к нормальной жизни.
Полгода из этого года была явно жизнь не нормальная. И несколько месяцев прошлого года были не многим лучше. Пропал год? Нет, почему же: все это нужно было для внутренней «готовности». Зрелость моя растет. Лишь здоровье падает: последние недели не прекращается звон в ушах. Есть страх, что вдруг помру – и не успею сделать что-то великое. И к чему тогда вся эта «зрелость»?
Про трагедию в Перми: 110 задохнувшихся и сгоревших в ночном клубе «Хромая лошадь». Зачем нам террористы – они могут увольняться. Мы сами себя отлично взорвем, гораздо успешнее всех террористов! Подрыв «Невского экспресса» – всего 26 трупов. А здесь! А сколько было погибших на Саяно-Шушенской ГЭС!..
Жить все веселее: недавно убили о. Дмитрия Сысоева, подорвали поезд, умер Тихонов... По этому поводу показали «Доживем до понедельника» Ростоцкого. Отличный фильм – и ужасно смелый для 68 года. Даже не верится. А вчера, отдыхая, посмотрел «Одинокая женщина желает познакомиться» с Купченко и Сбруевым. Снова очень хороший фильм, особенно Сбруев играет чрезвычайно адекватно – опустившегося интеллигента, полубомжа-полугероя. Словно Мережко записал чью-то реальную речь: ничего выдуманного и красивого.
Нет, у нас было великое кино. Оно гораздо лучше американского, хотя в четверг ночью посмотрел на 1-ом хороший фильм «Альфа-дог», 2006, про молодых американских пушеров и просто юнцов, одного из которых другие юнцы берут в золожники, а потом убивают. После этого кино кажется, что Америка ужасно больна. Все торчат, пьют, трахаются, тупо развлекаются, то и дело срываясь в инфантильное насилие. Они словно зомбированы беспроблемностью и скукой. И жаждой денег. Подростково беспечны и сластолюбивы.
Об этом кино говорил в пятницу с зашедшим Лёшей Анархием. Он в свой черед рекламировал наш фильм «Короткое замыкание», из пяти киноновелл разных режиссеров, в том числе Кирилла Серебрянникова. Говорил про провальный фильм об автостопе в Китае, который он недавно смотрел с Сентябрями. А я вспомнил «свой» провальный фильм, в котором снимался в 88-ом, «Жизнь по лимиту». Теперь я знаю, как делается плохое кино.
В общем, жизнь полна. Нахожусь на грани почти полного истощения сил. От этого то рублюсь, где не надо, то бессонница.
Секс – очень грубый кайф. И очень подсадный. Он не имеет ничего общего с "настоящим" счастьем. "Настоящее" счастье безлично, в нем нет никакого физического удовольствия, но лишь ощущение гармонии и тихой радости от красоты и изящества мира. Это вспыхивает на секунду, как прозрение – и исчезает. Я много раз пытался разобраться, что тут к чему, что надо делать или чего не надо, чтобы вызвать или продлить это состояние – но без всякого успеха.
А секс – это доступно, грубо, мощно. После него никакой даже иллюзии недавнего счастья – пустота и убийственная трезвость.
Хотя случаются и удачных варианты coitus'а, когда двое на несколько минут становятся настоящего андрогином: слитные, абсолютно удовлетворенные, бесконечно любящие другого, как себя.
Секс в этот миг – медитация и растворение в бессознательном. Этот бессознательный кто-то весь превращался в тот момент, словно Шива, в свой "нефритовый молот", который погружался в женщину, как зонд в неведомые глубины океана. Он исследовал их, пытаясь достичь дна – и не мог. Ее "нефритовый грот" был не просто архаической пещерой, внутри которой жил охраняющий воды дракон (vagina dentata), но был каналом, соединяющим с бесконечным, дверью в довременную вселенную, через которую явилась к нам однажды жизнь. И является до сих пор. Это напоминало трип.
Увы, лишь через секс – и то при необходимом усилии – мы преодолеваем свое онтологическое одиночество, мы разоружаемся, мы пропускаем другого внутрь тщательно охраняемой крепости.
И надо быть мастером этого дела, бескорыстным тружеником и жрецом, способным найти свет в этом черном болоте, вырастить из него лотос истины, пройти по кромке и не оступиться. Лишь на этом утлом плоте можно переплыть океан, отделяющий нас друг от друга. На несколько минут увидеть берег – и вернуться в потемки эго.
Еще про разный секс: да, редко это было, но это было. И многое оправдывает. А в основном – обнажение, грубая чувственность, горячее желание кайфа, бурлящие эмоции, неподчиняющиеся тебе желания. Ты словно какая-то машина самоублажения, пусть в большей степени ты занят ублажением партнера.
И эта жажда неутолима. Чем больше пьешь, тем больше хочется. Это, конечно, скрепляет брак, но делает тебя слишком зависимым. И совсем потерянным, когда брак все же рушится. Таким я был все последние дни на Потаповском, собирая вещи и прощаясь с местом. Никто мне не помогал и не утешал. Никто не делил со мной потерю.
Я так живу уже полгода и никак не привыкну. Жизнь снова мучит и ослабляет меня. А я-то думал, что справился.
Постель – это заменитель матки. Покой, тепло... Ты ничего не делаешь, ни о чем не думаешь, отдыхаешь.
Хотя – думаешь, вот в чем проблема. Или планируешь, или вспоминаешь. Но не живешь в «здесь и сейчас», не наслаждаешься моментом тепла и покоя.
Лишь когда мыслишь – находишься в теперь. А то – лишь в прошлом или будущем.
День окончательного вывоза вещей с Потаповского...
Днем пошел снег – и плохое движение стало еще хуже. Ехал до Потаповского два часа. Грузчики Паша и Денис уже ждали меня. Они немилосердно разбивали мебель и частями сносили ее вниз. Я сортировал и паковал мелочи, которых опять оказалось много во всех углах. Снимал карнизы со шторами.
Едва грузчики сделали последнюю ходку – появилась Лесбия. Она отобрала какие-то свои вещи из кучи оставшихся. Несколько раз спросила, когда я зайду в гости? Я спросил: не хочет ли она попрощаться с квартирой? Она ее больше никогда не увидит! А мы здесь прожили 13 лет. И она очень спокойно «попрощалась». Как легко переносят женщины потери! Кот, впрочем, тоже отнесся без сентиментов к тому, что навсегда покидает свою первую квартиру, где родился и вырос.
Дал ей пять тысяч. И потом все носил и грузил в машину, забив ее всю. А снаружи ее порошил снег. Под ним крепил карнизы на багажник. Носил мусор на помойку, подмел всю квартиру, опять носил мусор. Уехал лишь пол-одиннадцатого. И надеялся, что основную пробку пропустил. По шкале пробок она удостоилась сегодня 94 балов из 100, как сказали на «Эхо». Средняя скорость по Москве не то 23, не то 27 км/ч. Теперь пробка ослабла, но мне и этого хватило: забитая Покровка, забитое Садовое – и просто стоящий проспект Мира. Ехал до Константинова два часа. Снова таскал вещи, теперь в эту квартиру, в основном инструмент и что пригодится для ремонта.
На обратном пути в два ночи намертво застрял на 3-ем транспортном. Водитель грузовика справа попросту заснул в машине. Его разбудил водитель грузовика сзади. Потом на Минке тащился за снегоуборочными машинами, прикрытыми авто ГАИ.
Хорошо, что поймал ночные аудио-книги по радио «Звезда», 95 и 6: Гиляровский, Лихачев, Куприн, какой-то историк про Петра и Екатерину I. Здоровая идея. Особенно в отсутствие хорошего джаз и рок-радио. В Жаворонках был в начале четвертого ночи. Тогда же стал обедать. И смотреть «Цельнометаллическую оболочку» Кубрика, один из лучших антивоенных фильмов.
Лег около шести и не мог заснуть. В теле – могучая сверхвозбужденнось и усталость, которая мешает спать. Прибег к испытанному способу: помассировал длинного. Кровь отхлынула от головы к нему – и я, наконец, заснул.
А за окном настоящая зима. Ветви в пушистом снегу, тишина и безветрие. Классическая красивая русская зима. Другие страны прекрасны своим теплом, мы – своим холодом. Лишь смерть и сон жизни хорошо нам удаются.
Все равно никакого другого мерила, кроме самого себя, у нас нет, и это заведомо искажает всякое наблюдение и оценку – сколько бы мы ни делали героических попыток доказать, как мы скромны и готовы идти на компромиссы ради всеобщей гармонии. Сколько бы ни гордились своей приверженностью истине. Релятивизм – суть нашей жизни. Отсюда и вырос современный постмодерн, бесхребетный и пошлый, готовый все примирить и все схавать, идеально приспособленный для жизни в информационном муравейнике и "мировой деревне".
"Простота" людей меня потрясает! Их умение совмещать несовместимое, легко мириться с противоречиями, читать детям "Бэмби" и охотиться по выходным, изменять друг другу и тянуть/отстаивать брак, находить кучу оправданий любой ситуации, легко утешаться, легко забывать… И непоколебимо почитать себя достойными счастья и благосостояния, не хуже других. Для этого надо быть во всеоружии всех современных кайфов, дешевых паллиативов радости, трехсекундного дозированного "счастья", что страшнее любого героина. О, героин – гораздо честнее!
Мы живем в этой наркотической вселенной, где миллионы круглосуточно прутся и тащатся, спят и грезят в непонятном сне, воображая, что полноценно живут. Не хотят пробудиться, чтобы жизнь не стала слишком трудной и ответственной. Для того они и создали муравейник, продуцирующий коллективную грезу, поставляющий отовсюду сладкий нектар беспамятства. Они и сами работают над новыми его моделями, сами его и потребляют. Вся планета перенапрягается ради поддержания этой коллективной грезы, жертвует всеми ресурсами.
Гедонизм и сластолюбие, замороченность "счастьем" – морок времени. При этом куча людей живет вполне несчастно и трудно – зато тем активнее грезит о будущем счастье, грезит о грезе и фантоме, грезит чужую грезу. Повторяют общие мнения, как все ненавидят, как все боятся.
Мне искренне жаль их – ибо среди них часто встречаются удивительные характеры и души. Человек бесконечен и богат внутри себя. Но он использует пять процентов своих мозгов и полпроцента своей бесконечности.
Тех, кто видит мир иначе, Уильям Джеймс называл "дваждырожденными". Дважды, многажды рожденные – они помнят печаль этого мира. В этом нет никакой их заслуги. Увы, они совсем не бодхисатвы, вернувшееся сюда помогать и спасать. И все же они отвечают на вызов, пусть и они тоже грезят, например, о своей горе, откуда им будет видно то солнце, которое, возможно, уже светило им.
Вчера «покончил» с квартирой! Передаточный акт подписан, и ключи переданы. Аня оказалась архитектором и работает в Харитоньевском переулке. Пригласила к себе. Откуда у архитекторов такие деньги? Еще и в кризис? А у наших риэлтеров в этот день родилась дочь.
Лесбия по телефону попросила не расстраиваться. Сказала, что забирает Кота из французской школы в Лялином – после родительского собрания накануне. Просила учителей лишь дотерпеть до конца четверти и не портить ему окончательно аттестат.
– Теперь он пойдет в местную простую. И ты учился в простой, и я – и ничего страшного не произошло, – говорит она.
– Ну, про себя бы я так не сказал.
С другой стороны, сколько раз за последний год – да и раньше – ему говорили, внушали, стращали – что все теперь зависит от него, что он выберет: тупить перед компом или проснуться и начать учиться? Он выбрал первое. Нельзя заставить лошадь пить. Нельзя вечно делать за человека все уроки, понукать, орать. Ему придется обжечься, чтобы понять, что такое огонь. В теплице, в которой он жил – это невозможно.
И она снова просила меня не расстраиваться. Трогательно.
Про совпадения: в ночь с 8 на 9 вывесил в ЖЖ фото с собой в Париже в 89-ом (найденные при разборе архива перед переездом), в том числе на кладбище Пер-Лашез у могилы Моррисона. И оказалось, что в этот день у него д/р. Все промыслительно.
Мои посты в ЖЖ за что-то нарекли провокативными. У меня никогда не возникало намерения писать что-либо подобное. Тут все зависит от того, кто что считает за "провокацию". Когда-то ношение длинных волос воспринималось многими как провокативное поведение, типа: ну ты сам напросился! Лучше сидеть тихо и говорить банальности. Провокация – так или иначе работа на публику. Это желание вынудить ее на ответную реакцию, заставить ее хотя бы возмущаться, но не молчать, выявить себя (с лучшей или худшей стороны). Желание вполне достойное, но автору не свойственное. Я уважаю своих читателей и не хочу класть кнопки под задницу, предвкушая великий резонанс. И я слишком ответственно отношусь к слову, чтобы писать что-либо ради внешних целей провоцирования. Пусть это будет воспринято за объяснение с читателем (в преддверии следующих "провокаций"). Оmnia aut nihil.
Христиане, что доступны мне в опыте, мыслят очень своеобразно: они словно накладывают на любое явление, любую теорию, свой или чужой взгляд – такую дешифровальную схему, сетку – и смотрят, что получилось?
Дешифровальная схема их известна – это некоторый набор догматичных понятий, вроде: грех вообще, Первородный Грех, искупление Первородного греха, Сын, спасший нас и отданный Богом в жертву, «свобода воли», Божественная Любовь (с большой буквы), которой должны подражать смертные... Страшный Суд и посмертное воздаяние...
Если сразу в угодном виде дешифровать не удается, накладываются уточняющие сетки, где уже и Троица, и Святой Дух, и Богоматерь, и святые всех мастей – и куча всяких других подпорок и подсказок. Естественно, тут же и обращение к Священным текстам, которые сами покоятся на тех же догматах.
Из этой песни слов уже не выкинешь, как и не добьешься новых. Наложив эту дешифровальную сетку, можно все, якобы, понять и дать оценку.
Христиане пребывают в плену чисто воображаемых понятий. И это не старый спор реалистов и номиналистов об абстрактных понятиях. То, что для меня абстракция и даже просто миф – для них «реальность». Во всяком случае, они всех в этом убеждают.
Главное – попасть чистеньким к Богу. При этом, сколько бы ни был чистеньким буддист или атеист – он к Богу заведомо не попадет – для подавляющего числа христиан. Сетка не позволит.
В субботу был у Лесбии и Кота на Саратовской. Сентябри все еще живут с ними, но на этот раз, слава Богу, отсутствовали (думаю, намеренно). Несколько часов я ставил новый, купленный еще до ссоры, сливной механизм в бачок унитаза. Очень засадная оказалась вещь. Потом обедал с ними. Живут неплохо, и квартирка выглядит очень человечно и неожиданно.
Кот снова болеет, его снова ругают в школе. И он снова, в основном, у компа. Места жизни меняются, образ жизни остается неизменным. Не вижу, чтобы он переживал о смене дома. Не то что я когда-то. Или он не показывает?
Лесбия сказала, что у Бийского все плохо: саркома костей ноги и метастазы в легкие. Делает химиотерапию, потому что ничего больше сделать нельзя.
Все дни плохо сплю. В ночь на воскресенье заснул лишь под утро. А тут и вставать – и ехать на рынок за гипсокартоном и палками для ремонта. Лесбия любезно предложила помощь: отвезти материал на своей маленькой «Оке». Но тут как раз обрушились морозы – и она не смогла завести машину. И пока она решала проблему, я лежал без сил на своем матрасе и мрачно медитировал о трудности предстоящего мероприятия.
Ничего, все оказалось не трудно: положили на купленные палки два листа, хорошо привязали – и поехали (я за рулем). И времени хватило купить еще всякой всячины. Потом она помогала тащить листы в квартиру.
Квартира ей тоже понравилась, особенно размерами. Выпила кофе, покурила. И уехала. Наши отношения великолепны.
В понедельник холод усилился. Я ломал старый внутренний шкаф (такая маленькая темная комната) в дальней комнате. Пришла соседка снизу, у которой маленькая дочка днем спит. А потом привезли пластиковые окна. А потом я заснул сам – от бессонной ночи. И теперь какая уже работа? Лишь ночью за компом в ЖЖ. И новый фильм.
Сегодня, когда мороз достиг -26, приехал мастер, ставить окна. Один! То есть четыре окна и балконную дверь. Я не верил, что в такую погоду можно демонтировать окна и что-то ставить. Но он бодро все сделал часов за семь. Моментами холод был ужасный, я включил газ, прижимаясь к батарее. Что-то пытался делать и сам, но шло вяло.
В конце работы спросил его: сколько он возьмет за вывоз мусора? А мусора – семь мешков, бетонные подоконники, сломанные оконные (и дверная) рамы, сами окна. Он запросил две тысячи. Я отказался и потом полтора часа таскал это на помойку. Сделал двадцать пять ходок. Вот мой рабочий день.
Приходил телефонист – и от одного его вида телефон заработал. Говорил по нему с Лесбией. Она ищет Коту новую школу рядом, ибо в теперешней сплошные проблемы. Он был на собеседовании, готовы, вроде, взять в «гимназический» класс, где дресскод и короткая стрижка. И он тут же снова заболел. У Лесбии плохое настроение, нет сил. Даже на Умку завтра идти не хочет. Меня туда зазвал Пудель. Особенного желания и у меня нет, но надо как-то развеяться.
Не могу спать по ночам, постоянный звон в ушах. И это – на изнываемый в корчах желудок. Я укокошу себя этим ремонтом.
Если смотреть на историю человечества, то, вопреки мизантропу Шпенглеру, одно можно сказать несомненно: ее суть – рост свободы. Свободы не просто юридической, вроде избирательных прав, но свободы внутренней, "уличной", свободы от окружающих. Свободы как терпимости. Чтобы в этом человечестве ни происходило, какие бы катастрофы оно ни переживало, сколько бы ни рушились цивилизации и империи, – через несколько поколений оно вновь приходило к ренессансу и свободе, словно поднималось с колен. И пробегало еще несколько километров вперед, прежде чем его останавливала и отбрасывала назад очередная катастрофа.
Там, где Шпенглер видит деградацию и закат (современная ему музыка, импрессионисты), я вижу прогресс и расцвет. При этом ни наука, ни технология, ни "дифференциальные уравнения" не кажутся Шпенглеру важным фактором. Между тем, именно появление науки создало Западную цивилизацию. Современная нам Европа, как совершенно верно пишет Ле Гофф, началась со школ и университетов, то бишь науки. Именно это отличало ее от других цивилизаций.
А наука, в свою очередь, помогла ей завоевать остальной мир, чего не могли добиться ни Рим, ни Византия. Наука обезопасила Запад. Теперь уже не важен был дух воинов и количество легионов – важна была мощь оружия, абсолютное превосходство в технологиях. В том числе в технологиях легко и красиво жить.
Каждый из нас, как потепление климата, на примере собственной жизни может увидеть это поступательное движение. Меньше полувека назад короткие юбки на герлах и длинные волосы мэнов вызывали истерику толпы по всему миру. Но если желание первых обнажиться было столь велико, что они в сжатые роки одержали блестящую победу даже в нашей консервативной стране, то последние еще долго не могли похвастаться аналогичной: шорты были запрещены на московской улицах (как в теперешних монастырях) вплоть до Перестройки. Обладателя серпасто-молоткастого могли напрячь за них так же, как за хаер. (Поэтому некоторые были лишены возможности продемонстрировать красоту своих ног и завоевать дополнительный бонус у прекрасного пола, а не у одних голубых.)
Можно с уверенность сказать, что то, что теперь считается предосудительным и незаконным – через несколько лет станет нормой и рутиной. Мало ли кому что кажется отвратительным – придется смириться, например, с гомосексуальными браками или легалайзом. А следом в нос стукнет глобализация, стирание границ и "национальных особенностей", столь кому-то дорогих. Поэтому те, кто теперь изо всех сил тормозит паровоз, борется с "порчей нравов" и "мировой закулисой" – заняты совершенно пустым делом. Ход истории, цель истории – это свобода. "Мировая закулиса" живет внутри нас.
В этой радужной перспективе может обнаружиться одно осложнение: современный либеральный "Западный" мир может пасть так же, как Рим в эпоху своего расцвета. Как когда-то пала мифическая Атлантида. А в результате тот самый шпенглеровский "закат", новое средневековье.
Кто может бросить сей вызов? Ну, наверное, мировая консервативная "закулиса", во главе с воинственным исламом. Он и так ползуче завоевывает свободную и богатую Европу, терпимую и потому уязвимую. И терпению иногда приходит конец: знаменитый референдум о минаретах в Швейцарии многое показал.
Консервативная реакция как ответ на свободу – вещь неизбежная. В ней тоже есть смысл – в качестве сдерживания утопических проектов, появившихся слишком рано. Неготовность мира, историческая, экономическая, моральная – мешает наступлению "царства божьего на земле", под какой бы маркой оно ни появлялось: то ли соборности, то ли коммунизма, то ли всеобщего хиппленда. Насильственное устроение его раньше времени оборачивается трагедией.
Все должно созреть. Нельзя вырезать плод из матери раньше времени. И мы не знаем этого срока. Но нет сомнения, что мечтающий о счастье человек грудью дорогу себе проложит. И педаль машины, под именем цивилизация, на которой он к нему мчится – это свобода. Чем больше ее – тем быстрее движение, тем опаснее езда, тем скорее наступит конец пути…
Это я только убеждаю себя, что живу нормально. Моя бессонница, когда я после полутора часов сна, просыпаюсь и больше заснуть не могу, говорит, что в кровь выливается много адреналина. А зачем, если не для мобилизации организма?
Ремонты, переезды – понятно. Но, наверное, и то, что творится последние полтора года в моей жизни.
Был на Умке в «Меццо-форте», недалеко от м. ВДНХ. (« Я покупаю квартиры рядом с клубами», – как заявил я там же.) Около пяти зашел Пудель – с жалобой на замерший мобильник. Попили чай, обсудили смерть Егора Гайдара. Вспоминал октябрь 93-го, Бретона, американского друга, случившегося тогда в Москве и отправившегося с нами на баррикады у Моссовета (мы их, собственно, и строили)...
Я припряг Пуделя к выносу мусора, то есть дверей, бетонных подоконников. Потом он поддерживал отпиливаемые, отбиваемые мною куски стены в дальней комнате. И выносил мешки с мусором на помойку.
На улице жуткий мороз, я уже как-то отвык. Воздух кажется твердым и состоящим из тысячи мелких бритв, режущих кожу. Еще не дошел до гостиницы «Космос», а лицо стало болеть. Любезный охранник из соседнего супермаркета указал нам дорогу и даже пустился в филологические рассуждения о том, как надо говорить: «за дверями» или «за дверьми»?
Клуб расположен в новом торговом центре современной «архитектуры», вход из тамбура, отчего даже на сцене на втором этаже – сквозняк. Клуб модненький – и я удивился, что меня сюда пустили в моем строительном затрапезе. Сразу нашел знакомых: Борю, который был в Крыму спутником Чижика и Умки, саму Чижик. Умка, как обычно, в «лавке»: торгует новой пластинкой и старыми дисками. Купил у нее аж два пласта по 500 р. (бескорыстно, ибо слушать их мне не на чем) и последний диск с «Леха не боись, ломать на строить» – очень подходящая теперь песня. А двойной DVD с концерта в севастопольской «Ракушке» она мне подарила:
– Ты же имеешь право, как фотограф...
И правда, нашел на конверте два своих фото – из тех, что вывесил тогда в сообществе. Есть даже указание меня, как автора. Вот слава – сто первый неаккредитованный фотограф Умки. Так и будет обозначено в анналах.
Взяли с Пуделем по пиву, сели на ступеньку, напротив сцены. Появились Глаша и Нильс, как всегда в обнимку. Перед началом концерта промелькнули Сентябри. Много лиц, которых постоянно можно встретить на Умке, даже 70-летний старикан, но близких друзей не было. Из полузнакомых – Хихус с дредами до задницы.
Умка объявила, что сбылась мечта идиота – и у них вышла виниловая пластинка. Из-за сквозняка Умка поет не на сцене, а внизу, перед публикой, поэтому ее не видно. Практически нет старых песен, зато звук Бори, вроде, стал другой, более импровизационный и блюзовый что ли (после Америки). Но я не спец.
«Нильсы» пригласили к своему столику, где пьют чай. Купил всем новый чайник. Подсел Хихус – и мы заговорили об Индии, где он проводит по полгода. Я рассказал про Никиту и Риту, отправившихся туда с месячным ребенком. Он удивился их смелости, он туда с маленькими детьми не поехал бы. Он рассказал про тибетскую ганжу, какую-то историю из жизни в Копенгагене, похвалил странное вещество, которое дали тут ему покурить, купленное в московском ларьке. Видимо – «Раджа». Нильсы предложили помочь мне в покупке стройматериалов. А я рассказал, как мы лихо купили и вывезли гипсокартон на «Оке». С мешком цемента для балласта.
Мочалкина рассказала, что в феврале прилетает Перчик. И жить будет у них, хотя он об этом еще не знает.
В общем, нормальный вечер. Договорились с Пуделем устроить прослушивание пластинки. Дома за обедом около 12 ночи смотрел DVD с севастопольским концертом Умки. Съемка очень убогая, совсем детский уровень, хоть снималось двумя камерами. Нет у нее в этом деле профессионалов. Но все же воспоминание. Увидел там и себя, и Дениса, и прочих, уже бывших друзей. Последовательно отделался от молодых хиппи. Не мой масштаб.
Мы любим изобретать неких "оних", которые (сознательно, бессознательно) стремятся к злу, рвутся к власти и всем вредят. Живет в нас эта гностическая ересь. Почему все же они у власти? Потому что только дурные могут подняться на гору, а мы, белые и пушистые, честно сидим внизу и шлем им оттуда свои (растворяющиеся в пространстве) филиппики? Это упрощение, переводящее нас в круг избранных и честных. Уже который раз повторю, что это – инфантильный взгляд на власть, как на плохого отца. И не отец он (она) нам, да и занята делом, на которое мы при всей своей честности совершенно не способны. Если общество, многообразие эгоизмов, не взрывается, значит, определенная "социальная справедливость" в нем присутствует.
А "преодоление социальной несправедливости" – очень демагогический лозунг, кем только не используемый. Можно говорить лишь о личной справедливости, то есть воздавать кому-то в ню же меру за добро и зло, а не меньше за добро и не больше за зло. Добродетель не самая великая, но и она трудно достижима.
Разговор же о собственности – это разговор об ответственности и независимости. Потому что только собственность уже с античности и Средних веков давала социально ущербным права и свободу. Первую английскую "конституцию" (Magna Charta), защищающую права личности, в 1215 году выгрызли у короля именно собственники. Собственнику есть что терять, у него повышено самосознание и чувство достоинства. У него есть рычаги воздействия на власть. Самые чудовищные и безнаказанные преступления творятся в обществах, где нет собственников, а есть лишь "равные" исполнители предписаний власти.
Социальная справедливость по сути – это лишь равенство перед законом. И формально она есть. Нет имущественного равенства, но без насильственного обобществления оно и невозможно. Зачислять же всех удачных собственников в бесчестные воры – наивно.
А люди в силу своей дурной кармы и правда больше стремятся к собственности, чем к справедливости. Собственность – это "расширение" себя во всех смыслах. У нас с ней исторически всегда было плохо: "Вся собственность русского – у кого-то украл или кто-то подарил. Собственного труда очень мало" (Розанов по памяти). Отсюда столько о ней разговоров. И столько к ней всегда было ненависти. Собственность, может, не очень справедлива, но не так кровава, как (хорошо известные в истории) действия против нее.
В общем, такой вот либеральный ликбез.
За окном настоящая зима. Ветви в пушистом снегу, тишина и безветрие. Другие страны прекрасны своим теплом, мы – своим холодом. Лишь смерть и сон (жизни) хорошо нам удаются.
В который раз вернусь к прошлому, к 04-му. Ибо именно тогда прошла окончательная трещина между нами. Она мне не простила «предательства», как она это назвала. Не того, что я сделал, хотя и это тоже, а что я хотел сделать...
Да, хотел, и другая сторона тоже хотела. И все сложилось на удивление удобно, как специально. И в этих условиях я все же этого не сделал, посчитав недостойным.
Она абсолютно это не оценила, словно нарочно ища и усиливая мою вину и мою скверну. Такой прекрасный повод обвинить меня! «Я больше не могу тебе доверять!» – вот как. Хотя, скорее, следовало как раз обратное.
И именно это мое «предательство» породило кучу откровенностей с ее стороны, породило небывалую любовь, до безумия и исступления. Она увидела мою ценность, она стала хвататься, бороться за меня, как за то, что могут отнять.
Прошло несколько лет, никто больше на меня не посягал. Любовь притупилась, а рана осталась. Ибо раны гордости у нее не заживают. В остатке осталась одна обида, как провалившееся на дно бревно. Такое огромное, что никакие отложения не могут его скрыть.
Защищаться от обиды она стала классически: отрицая ценность человека, ее нанесшего. И продвинулась так далеко, что стерла ее совсем, словно ластиком. Теперь она живет независимо, делая все сама или пользуясь помощью друзей и специалистов. Ну, и я иногда приезжаю по старой памяти.
Однако не вижу, что она так уж счастлива. Конечно, проблемы с Котом, усталость от переезда, ремонта, плохое здоровье. Может быть, она взяла на себя слишком много? Но она в этом не сознается. В конце концов, это был ее выбор, ее попытка жить по-своему. Зная меня, она, вероятно, думает, что в случае неудачи, сюжет можно отыграть назад. Куда же я денусь? Буду стоять за дверями и ждать. И ведь, блин, права! Никуда я не денусь. Так что она ничем не рискует.
Мама вот уверена, что мы снова будем жить вместе.
– Куда же вы денетесь друг от друга? – сказала она.
Впрочем, говорит и о новой герле, которую я встречу. Свят, свят!
Жизнь кровью напилась –
В похмелье валялась.
Любовь притупилась,
А рана осталась.
Бревном погрузилась
В озерные глуби:
Ничто не забылось,
Ничто не искупит.
Такие обиды
На лестничной клетке,
Что в шторм корабли
Разбивает, как щепки.
***
В воскресенье днем я первый раз съездил на монорельсе – от ВДНХ до Тимирязевской, где есть ближайший от меня строительный рынок. Это вещь, хотя похожа на подвесной трамвай. Идет не гладко и не быстро. Зато сверху и без светофоров.
На рынке я сразу стал как-то мерзнуть из-за ветра. На продавцов страшно смотреть. Особо на южан, которых тут большинство. Купил душ для ванны, кабель и по мелочи. Двери не понравились.
Чем еще плох монорельс – в нем холодно, а потом путь от метро до дома был просто ужасом! Казалось, что не дойду – из-за ледяного ветра со снегом в лицо на ул. Космонавтов, от которого раскалывалась голова и отнимались руки в перчатках. Он пронизывал насквозь, и я почти бежал в полубеспамятстве, теряя сопли, со слезящимися глазами. Заскочил в «24», чтобы просто согреться и купить пива.
Говорят, везде в Европе такое дело. Потепление, ясен пень.
...А Лесбия еще ругала севастопольские зимы.
А вечером зашли «два пьяных попа», как они «представились», Лёша и Саша, с двумя портвейнами. Пришлось мне разделить их радость, хотя я очень дорожу тем временем, которое мне оставляют соседи на ремонт. У Саши, оказывается, где-то рядом квартира.
Говорили о Гайдаре, реформах, вспоминали «Декамерона» и Рабле. Саша все это читал. Но он же первый и вырубился, прямо на стуле.
Обойдусь без филиппик. Да и не питаю я к Тимурычу неприязни. Я вполне признаю его ум, экономическую образованность. Но в нашей стране мало быть по-западному образованным. Это у них все работает так, как в книжках написано (потому что они книжки пишут, исходя из своего опыта, а мы свой опыт подгоняем под их книжки). У нас все работает совсем по-другому или не работает никак.
Критиканты пишут/говорят, что отпуском цен он разорил народ, отобрал у него вклады. Агиографы утверждают, что отпуском цен он накормил голодающую страну и спас мелкий российский бизнес (да и вообще сделал его возможным). Это, конечно, не так. Бизнес отлично существовал и без него, при поздней Перестройке. Его прорухой был рэкет, проверяющие организации и провокации конкурентов. Моему приятелю, книжному коммерсанту, последовательно сожгли машину, офис и дачу. Чем вывели его, само собой, из дела. А потом, опосредовано, и из жизни.
Прилавки при позднем совке действительно были пусты, даже носки и трусы были по талонам. Однако это не значит, что товаров и продуктов не было в природе. Надо знать особенность нашей экономики, нашей торговой сети, ее склонной к спекуляции и превращению всего в "черный рынок".
Продукты были: в коммерческих ларьках, на складах, в "секретных" хранилищах. Их выдавали на работе в заказах, в спецмагазинах. Плохенько, хитренько, но как-то все кормились. Поэтому, когда Гайдар отпустил цены, продукты чудесно появились на прилавках в невероятных количествах. Откуда бы они взялись, если их "не было"?
По сути, Гайдар легализовал спекуляцию. Дал официально нажиться тем, кто наживался неофициально. Магазины-то были еще государственные, как и продукты в них. А доход получили частные лица, в них работающие. Не государство, их произведшее, не мы. Он не смог ЗАСТАВИТЬ монополистов товаров торговать "честно", он пустил все на самотек "рынка". Как тогда считалось: рынок сам все разрулит и исправит (во что после Великой Депрессии не верили даже западные экономисты, но слепо верили наши). Он не хотел быть по-советски плохим, то есть действовать жестко, силой дряблой государственной мышцы, он верил в рынок и стал плохим по-рыночному. А чуть люди научились жить по-новому, "рыночному" – была введена эта дикость с НДСом.
Введением 25% НДС в 92-ом он, по сути, "закрыл" наш журнальчик, который мы тогда издавали. Как и "закрыл" весь мелкий российский бизнес. Поясню суть проблемы. Себестоимость нашего журнальчика была пять рублей. За столько мы и отдавали его в "торговую сеть" (ларьки "Союзпечати"), которая брала за свои услуги 20%, то есть продавала журнальчик за шесть рублей. И худо-бедно он расходился. После введения НДС журнальчик стал стоить под восемь – и уже не покупался. Это было нелепо с любой точки зрения: у нас не было никакой прибыли или "добавочной стоимости", были одни расходы. В расчет принимались, вероятно, те, у кого были огромные прибыли и маржа 100, 200%. Но ведь никто не дифференцировал, обложили всех этим государственным побором скопом, надеясь очередной раз легким путем наполнить закрома родины. Притом, что никакой бизнесмен и не собирался выплачивать НДС из своих доходов – его просто добавили в стоимость товара, и выплачивал НДС покупатель, разоряясь сам, но кормя казну. Не заметил, впрочем, что она сильно тогда накормилась.
Теперь понятно, как я был зол на этого дурака. Но в октябре 93-его лишь его слова в ящике, уже давно отставленного, выпущенного Ельциным вместо себя, заставили меня выйти к Моссовету. Нашел-таки он эти слова. А потом единственный из всей кодлы появился у памятника Долгорукому и тоже наговорил много чего на тот момент нужного. Остальные пожаловали лишь тогда, когда победа стала очевидной. Уважать его, в общем, было за что.
Еще про НДС. Герой ушел, а придумка его прижилась (хотя и ее он слизал с Запада, само собой). И стала неотъемлемой частью бредовой местной экономики. Был я как-то в конце 90-х пару лет председателем садоводческого товарищества. И когда я платил за электричество, израсходованное товариществом, мне все время включали в сумму этот самый НДС. Я спрашиваю их (дело было в "Северных линиях"): «Вы понимаете, как расшифровывается слово НДС? "Налог на добавленную стоимость". Объясните, где у товарищества "добавленная стоимость"? Мы не коммерческая организация, мы ничего не производим, не продаем. На каком основании вы берете с нас НДС?» На что мне отвечали, что с них самих НДС берут, а они будут брать его с нас.
Наверное, эта великая голова никак не могла догадаться, как его нововведение будет работать в этой стране!
Нет, не безупречны были его решения. Как и решения других. Как и вообще история.
***
Маленький принц на планете живых компьютеров (Рождественская "сказка"):
"Другой человек – это компьютер иной системы, – сказал человек за столом, на котором стоял его персональный компьютер. – У нас есть универсальные входы-выходы, с помощью которых мы поддерживаем коммуникацию, но понять, как работает это устройство, почему оно приходит к таким логическим выводам и поступкам – невозможно".
"Что такое компьютер?" – спросил Маленький принц.
"Вот", – и человек кивнул на ящик перед ним.
"И что он умеет?" – спросил Маленький принц.
"Все и ничего", – ответил человек. Казалось, он говорит с кем-то, кого тут не было. Поэтому Маленький принц плохо понимал, что говорит этот человек.
"Ясно, что какие-то базовые алгоритмы у нас должны быть сходны, – сказал человек, – сходен корпус, механика. Поэтому очень приблизительно мы можем судить, что сделает в тех или иных обстоятельствах среднестатистический живой компьютер. Но не реальный! А все реальные делают что-то не то и не так. Редко – лучше того, что ты от них ждал, обычно – хуже. Их могучий процессор может просчитать все, кроме последствий поступков".
"Я ничего не понял", – сказал Маленький принц.
Человек с удивлением посмотрел на него.
"Жизнь учит, что от человека надо ждать неприятностей – меньше ошибешься", – сказал он. – "Доверять трудно даже себе, чего уж говорить про других. Зато, хорошо разобравшись в них, отодвинув их на безопасное расстояние – с ними можно жить достаточно спокойно. Ни их любовь, ни их вражда не пугают тебя, потому что ты не доверяешь ни тому, ни другому. Впрочем, вражде доверия больше. Вражда, борьба – суть мироздания по Гераклиту. И компьютеры несут ее внутри своих оцифрованных сердец".
"Откуда ты знаешь про Гераклита" – спросил Маленький принц.
"Вот от него", – и человек снова кивнул на ящик перед ним. – "Только не говори, что его не было, потому что ты, я или он (человек ткнул пальцем в компьютер) его никогда не видели".
"Я и не говорю", – ответил Маленький принц.
Вдруг вены на лбу человека набухли, глаза почти вылезли из орбит – и он бешено застучал пальцами по клавишам своего ящика.
"Что ты делаешь?" – спросил Маленький принц.
"Отвечаю одному дураку".
"Зачем отвечать дураку?"
"Ради истины", – ответил человек.
"Ты знаешь истину?" – спросил Маленький принц.
"Не знаю, но, как в игре холодно-горячо, – я чувствую, откуда дует ветер. Во всяком случае, мне так кажется".
Человек перестал стучать по клавишам и разом успокоился, будто ничего и не было.
"О чем я говорил?", – снова начал человек. – "Ах, да… Большими усилиями при благоприятном стечении обстоятельств компьютеры можно перепрограммировать. И это называется дружба или любовь. Но все это работает короткое время. Ибо, чем больше два компьютера сближаются, тем очевиднее становится разница их систем. Один не читает эти программы и диски, другой – другие. Нет никого, кто мог бы подтвердить твою картину мира. У него своя картина. И он живет, пользуясь ею, а, значит, совсем не так, как хотел бы ты".
"Ты эгоист", – сказал Маленький принц. – "Если я правильно употребляю это слово".
"Все живые компьютеры эгоисты", – сказал человек. – "Конечно, они договариваются, идут на какие-то жертвы и временные соединения – ради усиления мощности и решения некоторых проблем. Пока главной проблемой не станет само соединение. Ведь сколько бы они ни стояли соединенными, их операционные системы не меняются, хотя и могут максимально приблизиться друг к другу... И вот живут эти одинокие компьютеры, жертвы собственной сложности, тщетно пытаясь объясниться, найти хотя бы сходную оперативку, любящую ту же музыку и те же книжки, кидающие в пустоту интернета сигналы, даже до конца не уверенные, что мир, так однобоко данный им в ощущении – не цепочка светящихся сообщений на экране их же дисплея".
Человек умолк.
Маленькому принцу снова показалось, что человек говорит с кем-то, но не с ним. Очень странно, ведь на планете больше никого не было.
"Нет, все же взрослые – прикольнейшие существа!.."
***
Вчера начал вешать гипсу на каркас, сегодня кончил. Проем готов. Поэтому днем поехал на «Ярмарку на Березовой», про которую прочел в интернете, смотреть двери. Благо близко, следующая станция (Ботанический сад), а там две остановки на автобусе.
Обошел кучу магазинчиков и выбрал двери с меандром! Выйдет с доставкой больше 17,6 тысяч, но весьма красивые. Остальные совсем не вдохновили.
Со сном полная лажа! Сплю полтора-три часа и внезапно просыпаюсь. И уже не могу заснуть. Встаю в восемь или в девять почти без сил. Поэтому после обеда рублюсь опять, снова на полтора-три часа. И уже поздно шуметь. Ремонт движется, но совсем не так быстро, как я надеялся.
Совершенно неподъемный вопрос, ужас экзистенциалистов: что такое существование, зачем оно, как мы в него попали? И мне здесь не поможет концепция Бога, ровно ничего не объясняющая. Лишь в трипе иногда словно приоткрывается занавес. Лишенный иных мистерий, я предпочитаю эти, авторские.
Существование оказывается совсем не тем, что ты о нем думал. Ты смотришь на него из другой точки, ты видишь в нем другой смысл. Больно это и поучительно, когда в человеке открывается что-то нечеловеческое. Прямая линия бытия, плоскость реальности – оказываются хитро закрученными, помещены в утку, утка в иголку, может быть, ту, что только что соединила твою вену с космосом.
Находясь в комнате, трудно видеть ее снаружи. Находясь в существовании – невозможно врубиться, что это такое. Внутри нас сидит маленькое "я", окружившее себя телом, как крепостью, превратившее его в огромного Голема, защищающего, помогающего ему выжить. И оно не хочет отключаться от своей главной задачи, как водитель за рулем автомобиля, как футболист на поле. Ему некогда мучить себя вопросами: зачем эта игра и как он в нее попал? Попал – играй (по совету Кришны). Смысл этой игры – чтобы она приносила счастье. Ты как бы проснулся с этой ролью – и однажды так же заснешь.
И ничего, кроме этого, сказать о существовании невозможно, не впадая в фантазмы и догматику.
Но если я плыву на лодке, я хочу знать – куда, из чего она сделана, где конец океана? Пусть это ничего по сути не изменит – буду я знать это или не буду. Но само существование раскроется, как цветок, мозаика сложится и, фиг знает, вдруг окажется, что ты не хуже Иеговы можешь отдавать приказания заре.
Я не могу потерять голову в любви, но могу потерять ее в ярости. В любви я подозреваю, что у медали, столь теперь приятной, есть и другая сторона, которую ты сейчас не можешь или не хочешь видеть (Лесбия называла это когда-то "любить головой"). Что реальность не предполагает идеального, значит, тут идеального и нет. А стоит ли терять голову ради неидеального?
Когда тебе что-то приятно, ты расслабляешься, теряешь бдительность – и впадаешь в обман. За удовольствием следует наказание, как бы доказывая, что удовольствие есть преступление. В общем, "лучше сойти с ума, чем наслаждаться", как учил классик кинизма.
В ярости нет никакого удовольствия, поэтому с этой стороны тут все честно. Кроме удовольствия, впрочем, высказать весь накопившийся негатив. Конечно, может быть, объект ярости ее не стоил, и повод был случайный. Зато именно в ссоре рождается истина (будь она проклята) – отношений людей друг к другу. В ссоре человек больше не маскируется и не лицемерит. Пусть результат будет плачевный, но зато ты имеешь шанс узнать правду. Правда, как правило, рождается через боль, а не через удовольствие.
В ярости ты во всеоружии, в любви ты разоружен. Но этого мы, как рыцари какого-то духовного ордена, не можем себе позволить.
(И не надо стебаться, что мы (рыцари) и в постель отправляемся в латах и с мечом. Ибо так оно и есть.)
...На этот пост моя израильская корреспондентка Немия (на иврите «Мангуста», как я узнал позже), с недавних пор активно комментирующая мои посты, написала: «боишься "зависти богов"?:)
а у меня вот во всем крышу сносит - и в ярости и в любви ( в ярости правда меньше , и переживания потом не такие насыщенные)
просто с яростью, наверное, все проще - вот там уж точно действуешь наверняка - ты кого-то - наотмашь - и оппонент..вряд ли на тебя с поцелуями набросится:), а предлагая другому свою любовь - всегда рискуешь -"к сердцу прижмет - к черту пошлет":) - и всегда все заново - в первый раз или изо дня в день - тот же риск и тот же страх, когда удовольствие заканчивается - все что угодно - наказание - потому, что удовольствие было настолько сильным, что все остальное рядом с ним - меркнет, и воспринимается как полное ничто. но я все равно - за любовь. в ней вкус к..многому и сила - за беззащитностью. хотя,в ссоре конечно рискуешь меньше:)».
Ответил ей так: «Всё у нас по-другому. Именно то, что потом, бросает тень на любое удовольствие. Да и не остается от него ничего, как от того самого прошлогоднего снега. Кроме удивления: чего ради с ума сходил? Очень эфемерная это вещь. Вот и хочется вещей "капитальных".
На самом деле, только очень смелый или очень наивный человек может разоружиться ради любви. Это такое принятие рока, amor fati. Героическое или легкомысленное самозаклание».
Ответ Немии: «смелость и (или) наивность. а еще - наркомания. когда я влюбляюсь - я как все время под кайфом, а когда перестаю - настоящая ломка. (хотя я так, с чужих слов - ничего я толком ни про наркоманию ни про ломку не знаю..( not yet..)
но возможно - все вот так - те, кто влюбляются и ..снова влюбляются - зависимые от ..чего? эндорфинов? люди..ужас».
«Нет, смелый это делает не ради торчкового кайфа. А с болью и чуть ли не вынуждено. А то, что love is the drug - это давно известно. Но если классический торчок вредит только себе, то тут задействованы двое. И едва ли можно так же легко наплевать на второго, как можно наплевать на себя».
«но я и не говорю, что это один и тот же человек - один смелый, и действует только когда не может иначе, другой ищет свой наркотик. Возможно, я (например) именно такой, второй человек и будучи при этом человеком честным - честно обзаведусь плакатом: Внимание.Я наркоманка. Могу обожать вас всю жизнь, а могу предпочесть другой наркотик. Если вам от этого не по себе - лучше скорее отойдите от меня на сто километров! - так я постараюсь обезопасить другого».
(...Привожу это так подробно – как некое предупреждение, на которое я тогда не обратил внимания, потому что вообще не думал в ту строну. Комментарий из будущего.)
Правда – отвратительна. Поэтому люди так редко высказывают ее. Высказывание правды в отношениях друг к другу называется «объяснением». После «объяснения», как правило, все отношения прерываются. А ведь это была не «вся правда», а лишь минута заставила ее сказать. Поэтому люди избегают ее, чтобы не портить отношения, терпят, лукавят, берегут, как свою постыдную тайну. Иногда озвучивают в сглаженной форме в отсутствие того, кому она предназначается. Чтобы посторонний, как третейский судья, мог оценить, как я на самом деле («столько лет») мучаюсь. Когда все попытки мирно объяснить имяреку про ранящие тебя углы – не принесли результата. А развести вас по разным пространствам почему-то нельзя.
Долго сжатая пружина распрямляется и пролетает дальше «объективного» уровня правды. Ты, уже если начал, стремишься наговорить с запасом, типа: я столько терпел, но ты все-таки заставил(а)! Хотя сам повод может быть пустяковым, поэтому реакция на него кажется чрезмерной и «отвратительной» по своей необъективности.
И все же правильно однажды объясниться начистоту, узнать, что на самом деле о тебе думают другие – пусть в их худшие минуты. Или в твои худшие минуты. И после решать: возможны ли дальнейшие отношения, или полученная информация и формы ее донесения до тебя исключают это?
А часто форма донесения бывает хуже содержания.
Вчера были на 40 днях у иркиной мамы Киры Александровны. Тут только ее подруги, девочки, их друг и подруга. Ни папы Энта, ни Поля, ни Алхимика, слава Богу, не было. Не было и Феди – он оттягивается в Таиланде.
Лесбия произнесла проникновенную речь про Ирку. Кира Александровна ответила другой: как Ирка всегда была с детьми – и будет с ними по-прежнему. А потом все предлагала поесть и настояла, чтобы я пил водку и подливал ей. Я, впрочем, выпил лишь две стопки. Она села рядом с Лесбией и Мочалкиной, благодарила за наш приход, рассказала про последние два года Ирки, как она ничего не могла понять, что с ней происходит, что происходит с ее здоровьем... Как упустила ее последние два месяца. Про ее рассказы, куда-то пропавшие. Лесбия тут же захотела их иметь. А девочки хотели иметь фильм, снятый в Крыму в 2003-ем – и Иркой потерянный. Оригинал есть у Бубновых.
Я спросил, как они живут, что у них с деньгами? Оказалось, что Лиза и Варя работают и учатся, Катя – домохозяйка. Я сказал, что с них можно писать новый вариант «Трех сестер». И Лесбия вспомнила, что у них же есть брат – для полной аналогии.
Уехали достаточно быстро, завезли Мочалкину, заехали на Саратовскую, где Лесбия погуляла с собакой по симпатичным Лесбии и не симпатичным мне совковым дворам, где нет структуры, где хаотически стоят дома, деревья, торговые палатки, гаражи... Все тает, и иногда мы идем по щиколотку в воде и мокром снегу.
Дома я повесил новый абажур в прихожей – и мы поехали ко мне: Лесбия хочет забрать полку из кухни и остатки гипсокартона. После чего поехала за Котом к Даниле.
А ко мне пришел Лёня, и мы говорили до трех ночи о всяких пустяках: его стройке, работе в «Национале», в «номере Владимира Лукича», где они с Сергеем делают пол в ванной, про реставрационные работы в храме на Белорусской...
Я вспомнил, как почти так же мы сидели в январе 98-го у меня в доме на Фиоленте. Он рад, что будет жить с дочкой Аней... Я предупредил его, что это очень трудно. Трудно уже сейчас, потому что ему негде жить в Москве, а забирать ее из школы он не хочет: у нее есть там единственная подруга, очень ей дорогая...
Жизни Ани не позавидуешь. Об этом мы говорили уже сегодня утром за кофе. Матерящийся отчим, всем на нее наплевать, вся любовь – к их новому ребенку. И вот Таня и ее новый муж-строитель решили отдать Аню Лёне... Она уже сама готовит, общается в сети. Лёня едва не без ума от нее. Очень он к ней привязан. Посмотрим, сохранится ли это умиление.
Он уехал к ней, я пишу на компе то, что сочинил в восемь утра, когда внезапно, как всегда, проснулся: про Ирку и 40 дней. Позвонил Лесбии и ангажировал ее на поездку на «Каширский двор» за стройматериалами, которые заказали мне малярши. Она охотно согласилась, хотя имела другие планы. А тут ей звонит Мочалкина и просит поехать с ней ночью в ОБИ. А она должна заехать за Котом и своим компом к Даниле, поехать к Майе Михайловне на Петроверигский и отправить ее почту.
Мы едва успели на закрывающийся рынок. Купил на десять тысяч. Невозможно делать ремонт при таких ценах! В суете меня накалывают на один мешок бетонита. Да и на деньги наверное. Я мало выиграл от того, что получил 700 тысяч. Скоро они все вылетят в трубу.
На Константинова Лесбия порывается таскать тяжелые бадьи краски и мешки на второй этаж. Едим с ней грибной суп, я возвращаю ей долг. А потом меняю банку для омывателя в ее «Оке». Она уезжает.
Я спокоен и одинок. У нас идеальные отношения. От сближения и иллюзий спасают легко вспоминаемые обиды. А в таком состоянии мы точно друг друга не обидим.
Чуть работаю, но скоро это дело бросаю по отсутствию сил. Читаю ЖЖ. Пришел Лёня – и я покормил его. И мы снова долго беседуем на кухне. Он рассказывает про зону, про то, что окончательно понял тщету своей строительной деятельности, что надо рисовать, писать «роман» про зону... Все это он уже не раз говорил. Все сбылось, как я предсказал: он снова курит, в том числе «продукт» (и я с ним), даже пьет: пришел вчера с бутылкой вина. Сегодня я попросил не приносить. Мы поменялись ролями: я предлагаю чай. Или пиво.
Час лежу в ванной – как когда-то, когда жизнь была очень сложна. Как Марат. Я пытаюсь мыслить «правильно», и мне это все не удается.
40 дней Ирки Мадонны. 40 дней со знаком "-". Грустно это – еще раз вспоминать, как человек едва не сознательно себя убил. И была у него одна эта жизнь – и ту зарезал, словно испытывая противоестественное желание избавиться от нее, как от непосильного бремени. Словно докапываясь, как отец Дванова, а правда ли, что я умру, а правда ли, что смерть настоящая? Смерть настоящая. Для тех, кто не умер. Для умершего она есть чистая иллюзия. Нет собственной смерти, есть лишь собственная жизнь, единица и ноль. И единица эта вдруг устремляется не к другой единице, а к нулю – как к своему единственному возлюбленному. Убегает из дома, обманывает близких – ради новых свиданий, и, наконец, бросив все пожитки, не оставив письма – убегает совсем.
И вот теперь скачет где-то, обняв мертвого жениха, без имени, без прошлого, без своего отражения в зеркале. Алиса здесь больше не живет – увидев себя настоящую.
Почему ты лежишь здесь, почему не встанешь? Ты же познал себя, увидел истину… Но что она тебе теперь, что тебе с ней делать?
Ноль к нулю, прах к праху. Все дальше звенят голоса жизни, растворяются в тумане городские улицы… Цзынь! – бьется об пол чашка. Цзынь! – звенит копыто по ледяной земле. Цзынь-цзынь! – звенит трамвай, словно очерчивая круг твоей великой тишины.
По наводке ЖЖ-френда прочел интервью киевского журналиста Александра Рутковского у Отара Иоселиани.
Цитата: "Мира у нас с Россией никогда не будет!.. Если раньше мы испытывали к ней презрение, сейчас возникла ненависть. Это очень серьезно. Поэтому живите с русскими, как вам угодно. Целуйтесь с ними и говорите, что НАТО — это опасно, а Россия — это безопасно. Но возврат к прежнему невозможен! Двести лет терпения и презрения кончились!"
Или человек всегда был дурак, а я не просекал, или из-за возраста плюс особенностей воздуха Запада (столь любимого многими коротышками) пришел к прискорбной деградации.
Ореховая Соня написала на это: «Жаль! А мне так его фильмы нравились».
«И мне нравились (и нравятся), гениальный режиссер. Вот я с ужасом и думаю: если капнуть любого грузина, будь он философом, режиссером, певцом, актером и т.д. – не найдем ли мы шовиниста и националиста? Так, блин, Грузия страдала при империи или совке! Я понимаю, когда прибалты что-то про страдания или даже поляки, но грузины! Их же целовали во все места, уровень жизни в Грузии был выше, чем во всем союзе, такие особняки, какие были у них повсюду, под Москвой появились лишь в 90-е. Кто был в Грузии при совке подтвердит это. Тогда они изображали из себя аристократов… Я был в Грузии в 94-ом – нищая страна без света и тепла, полный хаос…
Россия в конце концов несла всем этим маленьким, но гордым народам европейскую цивилизацию. Хотя бы за это ей стоило быть благодарными. То есть делала тоже, что Англия или Франция в своих колониях. При этом Грузия была дотационная республика, не она кормила совок, но совок ее. А они, мол, всегда хотели свободы! Поэтому теперь просто поменяли одного хозяина на другого, более богатого и сильного, что позволяет, с одной стороны, оставаться на том же привычном иждивении, а с другой – тявкать на бывшего патрона, одряхлевшего, обнищавшего и неопасного.
Это "благородная" политика малых народов – стравливать сильных "хозяев" и питаться за их счет, греясь у костра конфликта. Чубы трещат, крошки падают со стола и, вообще, говна маслом не испортишь».
Ответ Сони: «Так же ведет себя и Украина. Да и прибалты всегда были на особом положении. Российские власти всегда как-то больше гнобили своих - русских. Это вообще наша национальная черта. Украина, помнится, тоже патронов меняла при первой же возможности. Все в истории идет по кругу. Нашего века, конечно же, не хватит, чтобы увидеть, как круг замкнется, но в том, что замкнется, я не сомневаюсь. Русский народ, с одной стороны мельчает, гонит и уничтожает безжалостно своих же. С другой стороны, лучшие русские люди почему-то еще самовоспроизводятся.
Я в Грузии при совке бывала не раз. Хорошо помню, насколько отличался их уровень жизни от нашего».
В голове одна непластичная, одномерная реальность, бесполезная даже с точки зрения познания самой себя. Я освобождаюсь от нее, лишь когда сплю или мечтаю. Но какие мечты у зрелого не сильно молодого человека? Это у детей, с дефицитом реальности в опыте – много мечтаний. У взрослого напротив – много реальности во всех направлениях, и если он и "мечтает", то тоже о чем-то практическом.
Тем не менее реальность ускользает от меня. За деревьями я не вижу леса. Я вижу лишь цели, проблемы, обстоятельства, обязательства, вещи – но "реальности" я не вижу. Словно слепец – я сужу о мире, натыкаясь на предметы. Моя реальность – это мир предметов, связанных причинно-следственным механизмом.
В который раз повторюсь: невозможно "увидеть" реальность изнутри самой реальности. Надо как-то выскочить из нее. Точнее – выскочить из того убогого недоразумения, которое мы зовем "реальностью" – царства привычек поведения и стереотипов восприятия.
Я бреду через напластования опыта, я вспоминаю, обижаюсь, планирую, тоскую, пребывая где угодно, кроме реальности, "теперь".
Я словно боюсь "теперь", где мне может стать больно, поэтому предпочитаю считать его за иллюзию, место, где меня нет и где со мной ничего не может случиться. Все или уже случилось, следовательно – в прошлом, или еще случится, следовательно, не существует. С помощью такой методы я воображаю, что в меня невозможно попасть.
Я убегаю, ускользаю, ни за что не цепляясь, жизнь со своим маразмом не оставляет на мне следов, а я не оставляю следов на ней. Или я немедленно отчуждаю себя от этих следов, пусть их нечего стыдиться. Реальность не уловит меня ни своей похвалой, ни тем более бранью.
"Осознанность" жизни нарастает с приближением конца. Опыт и иллюзии взаимно вычитают друг друга – и ты плывешь по миру, почти ни за что не цепляясь, все меньше принадлежащий жизни. И непроизвольный миф о самом себе все больше становится тобой настоящим, обрастая панцирем из отмерших мгновений, из которых и складывается наша "реальность".
(Этот пост завершился интересным разговором с Немией – по поводу отрывка из моей повести, который я на днях вывесил, о Сэлинджере.)
Интеллект и секс – две струны, на которых можно играть эту пьесу. Можно играть и на одной струне – и понятно, какая мне ближе.
Не надо воспринимать секс как какое-то взаимное унижение и осквернение, бросающее тень на сам интеллект. Секс – особое действие, состояние, в том числе тебя самого. Это как бы другой ты, ты вне интеллекта, воспоминаний, обязанностей, планов... Это ты мистериальный, готовый на жертву, жертва и жрец. Ты многое можешь вынести из этих состояний.
Но нельзя стать рабом у них. А это так просто. Секс оборачивается наркотиком, более слабые взаимодействия теряются, больше не востребуются. А на них-то и держалась наша ранняя жизнь с Лесбией.
Впрочем, человек двулик. Днем он словно не помнит, что было ночью, не ощущает ни смущения, ни радости. Дневной человек полностью отрицает человека ночного. Ночной не должен мешать дневному жить, работать, интеллектуальничать. Это как бы такой договор. И никакого симбиоза. Полное разделение.
Лишь влюбленные живут и днем, как ночью. А старые семьи и опытные люди имеют два лица и две жизни. И порой трудно представить, при умеренности и строгости первой, крутизну и ярость второй.
***
Вот наступил новый год. Жизнь неделима, поэтому все это условно. Просто устанавливается новая традиция: после моего д/р без Лесбии (и Кота) – теперь НГ без них.
Последние четыре дня общался с Лёней: он ночевал у меня на Константинова на полу (как и я, я вообще давно ночую на полу). Купили травы и говорили с ним о том, что времени больше нет – заниматься посторонними вещами. Надо сделать то главное, что можешь сделать, если оно есть в тебе, – настаивал я.
Одолжил ему 5,5 тысяч, чтобы он мог снять комнату на Динамо для себя и дочки. Это очень важный для него опыт, о котором он мечтал в зоне.
Я «вернулся» в Жаворонки 30-го с двадцатикилограммовым рюкзаком. Все завалено снегом, настоящая красивая зима. Деревья и земля слились – сделав пейзаж совершенно незнакомым.
Повесили с мамой гирлянду на елку во дворе. То же самое дома – для двух искусственных елок и настоящей драцены в патио.
Несколько советских комедий, одна за другой. Их было снято мало и каждая из них «священна», ибо удачна. Но все остальное, что было по ящику, – полный ужас! Поэтому, когда мама ушла спать – поставил «Священную гору» Ходаровского, которую не видел 20 лет. Полусюрреалистический фильм на тему «посвящения», со сквозным мотивом эннеаграммы Гурджиева, от которой, в конце концов, как бы отказываются тоже. Преодолевают последнюю иллюзию.
Вот и я избавляюсь от иллюзий, привязанностей, страхов – быть одному. Совместный проект не оправдал или исчерпал себя. Мы созрели – ни с кем не делить свое горе.
Даже не созваниваемся, хотя 30-го Лесбия позвонила на Константинова, и мы долго болтали про ее проблемы с машиной. Заранее поздравили друг друга с наступающим.
Хочу так же неформально отметить ее д/р, то есть не присутствовать на нем. Симметрия превыше всего. Да и нет никакого желания.
Так начинается этот год. Интересно, что из него выйдет...
Ее роман породил безумие. Все запреты были отменены. Мы оба стали другими людьми, свободными делать то, что и в голову не пришло бы прежде. И мы обильно применяли оружие, которое нанесло рану – секс. Лечили подобное подобным.
Вот тогда было отравлено мое сознание и извращены привычки. Я раскрепостился в сексе, я научился сходить в нем с ума. Я перестал думать о высоких истинах, о своем достоинстве. Мне уже было наплевать на себя. Прежнего меня уже не было. Я перенес такой удар током, что перестал чувствовать боль. Я и сейчас живу полубесчувственным. Это помогает в сражении, которое мы называем «жизнью». Но поэтому я не могу и чувствовать радости. Через мою броню не просачивается ни горе, ни счастье.
Горе все же временами просачивается. И мне хочется рыдать, как маме. Но я не позволяю этого себе. Чисто из гордости. В конце концов, это вопрос времени и привычки. Уже гораздо легче, чем летом. Если я научусь жить самодостаточно – я победил. Это будет новый, гораздо более интересный человек, как я надеюсь.
Однако тяжело. Я слишком мало жил один. У меня атрофировались привычки самостоятельной жизни. Столько лет все мерить на двоих и подгонять под двоих. Великолепно научился отказываться. Теперь бы научиться желать.
Каждый из нас был как бы получеловеком и лишь вдвоем мы были целым. Теперь каждый обломок должен научиться быть целым человеком.
В 94-ом, после ее романа мы долго пытались решить, как нам жить – и к лету стало ясно, что жить вместе не выходит. Я уехал на дачу, признав неудачу попытки, сняв с себя всякую ответственность за дальнейшее. И вдруг она приезжает и говорить: «давай жениться вновь»...
Она тоже сделала попытку вернуться к любимому (как я узнал позже), но из нее почему-то ничего не вышло.
И долго-долго мы пытались снова стать одним существом, забываясь и объединяясь в сексе, ездили в Испанию, родили Кота. И все же я всегда чувствовал эмоциональное одиночество, поэтому завел дом на Фиоленте, стал ходить в баню. Жизнь с ней не удовлетворяла меня полностью, меня грыз эмоциональный голод. Моя чувственность, свобода были разбужены – а жизнь была обычная, словно лишенная объема.
Иногда мне кажется, что лишь такой безнадежно одинокий и закомплексованный человек, как я, мог радоваться такому наисложнейшему варианту, как жизнь с ней. Никакой по-настоящему свободный и яркий человек не выдержал бы и года-двух. Все его попытки самобытности немедленно порождали бы конфликт. Неуверенная в мире, неспособная биться одна – она нуждалась в другом не ради его самобытности. Он должен быть слугой-паладином. А так же верной восхищающейся публикой, счастливой созерцанием своей звезды. Все остальное было недостойно ее.
Она неукоснительно требовала равенства во всем, всех домашних делах и при этом не признавала ничьего равенства, ибо не предполагала, что у других могут быть чуждые ей желания. Ценности она мерила по себе. Хорошо, когда они совпадали, они должны были совпадать, ибо придуманная ею картина мира не могла меняться. Она не могла понять все вывихи и завороты моей души, все, что там бурлило и горело. Конечно, ей нужен был гораздо более нормальный человек, хранивший и любовавшийся ею, как главным алмазом в короне. Я этого не мог. Наше непонимание друг друга было кричащим – но мир вокруг был еще более чужой и непонимающий – и это нас сплачивало. Лишь это нас и сплачивало.
А потом это перестало сплачивать. Изменился мир, изменились мы, стали лучше уметь жить в нем. Расплылись акулы, аквалангисты могли поплавать порознь. И уже полгода плавают.
Казанова имел 144 возлюбленные – и умер в полном одиночестве, без жены, детей и хоть кого-нибудь рядом. От любви он приобрел один лишь сифилис. Превратности метода.
Люди все время должны были приносить самое дорогое в жертву Богу: первенцев, крайнюю плоть, волосы... Они должны были смиряться, поститься и быть преданными (что и значит «ислам»). Они должны были жертвовать своей яркостью и своеобразием ради «истины» и догм общества, в котором они жили. Как говорил Конфуций: ритуал превыше всего.
Никто не знал за счет чего существуют медведи или мир в обществе, то есть происходит благополучие. Поэтому так важна была правильная преемственность власти и соблюдения обрядов и табу.
По существу, лишь совсем недавно и то лишь на Западе человек вырвался из-под гипноза и гнета традиции. Ритуал ничего не значит, потому что нет богов или духов, которые его установили и которым он был бы дорог. Им не нужны ни горящий тук, ни кровь, ни первенцы, ни крайняя плоть, ни волосы. И не потому что древние боги очеловечились вместе с человеком. А потому что человек понял, что лишь он сами избирает богов и власть. Выбор бога – вот один из главных выборов человека. Скажи мне, кто твой бог – и я скажу остальное. Им может быть создатель нового учения, лидер народа и сочинитель песен народа.
В ХХ веке боги сменились, и важно не то, что угодно Богу, а что угодно массам, что приносит «благополучие» народу. Боги сменились, но традиция приносить жертвы общественному благополучию осталась. Если ты смиряешься («ислам»), значит ты хороший, значит для тебя долг и общее благо – главное.
Общее благо – прекрасная вещь. Только никто не знает, где лежит дорога общего блага.
Сегодня Лесбии исполнился полтинник. Думал манкировать, да не удалось. Позвонил с Константинова, где встречал тетенек-малярш, а потом ломал мойку на кухне. Постебались над датами, и она сказала, что хочет считать, что ей 33. Решили, что время непрерывно, я вспомнил Джерри Рубина, что у волосатого человека нет возраста, он всегда ребенок. Главное – верно определить позицию.
И поехал с подарками и деньгами на Саратовскую. Мороз стоит под 20, утром после электрички никак не мог согреться.
У Лесбии нашел лишь больного Сентября. Да и она сама не очень здорова. Кот хотел, но так и не выбрался из Жаворонок. Предварительно обсудили с ней и установили, что Иван-дурак – это не изобретение жидов, на чем настаивал один корреспондент Лёши... И это вылилось в долгий разговор, с использованием четырехтомника «Русских сказок» Афанасьева (который Лесбия забрала себе), о сказочных дураках – инициированных трикстерах, как особенности русской литературы. Лесбия проявила завидную эрудицию.
Лесбия готовит, мы с Сентябрем помогаем. Я рассказал сюжет фильма «На море!», завязалась общая, вполне веселая беседа. Хотя потом я узнал, что накануне Лесбия и Сентябрь поссорились.
– Неужели?!
– И помирились! – торжествующе, типа, чтобы я не радовался.
А вообще у них с Сентябрем много общего, поэтому им легко жить вместе. Заодно узнал, что Александра в Севастополе. Лесбия почему-то считает, что к ней никто не придет. С Данилой, как я опять же случайно узнал, она жутко поссорилась. Поэтому я все торопил уход, а она уговаривала остаться поесть. Я сходил погулял со Спу и в магазин. На обратном пути встретил Пуделя и Настю. Они подарили Лесбии серебряные серьги в виде пацификов. Я стал иронизировать, что серебряные выдаются тем, кто достиг 50 лет и состоит в Системе больше 30 лет. Больше 40 – дают золотые, а больше 50 – бриллиантовые.
Пришла Саша Добрянская, студентка Лесбии. Лесбия забавно вспоминала, как готовилась к своему первому преподавательскому семинару на Журфаке. В разговоре о Пастернаке я вспомнил его стихи: «С бульвара за угол есть дом, где дней прервалась череда...» – и стал утверждать, что это про мой бывший дом. Лесбия надменно сказала, что не надо сожалеть о доме, про который кто-то написал стихи. Надо писать стихи о своем доме – чтобы ими восхищались потомки.
– Ну, может быть, кто-то и пишет или уже написал, но ты об этом не знаешь. А лишь потомки... – ответил я.
А Настя все уговаривала поехать в Китай. В ответ я рассказал про роман Батова «Дао Саксофониста», – и про то, что в Китае каждый год казнят 500 человек, 70% всех казней в мире.
– Вот куда ты меня зовешь!
Потом появились Данила и Галя. Сперва разговоры были довольно содержательны, о кино, «Живаго» и т.д. Добрянская скоро ушла. И тут разговор сбился на игры, Сентябрь стал зачитывать дебильный ассортимент детских игрушек из интернета... Все угорали, я словно слушаю выступление Задорнова. Да и не верю я, что большинство названий подлинные. И Сентябрь задался целью мне доказать...
После этого, вина, еды – настроение прошло. Да и уже 11, надо спешить возвращаться. В результате спешить не стал, а поехал на Константинова. До метро шел с Пуделем и Настей. Может быть, мы вместе поедем на Старый Новый Год в Питер...
Лесбия сама сказала сегодня, что у них с Сентябрем много общего. Это так, гораздо больше, чем со мной. И лишь чрезвычайные обстоятельства могли заставить жить вместе интроверта и экстраверта, вегетарианца и мясоеда, мужчину и женщину (шутка). В общем, человека, не любящего колхоз, детей, общество – и человека, которому нужны люди, общество, разговоры ради самих разговоров, который с равным энтузиазмом говорит об умном и глупом – и, словно ребенок, радуется ерунде.
Накануне, в предварительном разговоре о возрасте сказала, что хочет считать, что ей 33. Ну, что ж, в этом возрасте она круто отжигала. Может, это оговорка, а, может, проговорка, неожиданное предупреждение.
Но я уже закрыл эту дверь. У нас отличные спокойные отношения свободных друг от друга людей. Другого варианта хороших отношений нам, вероятно, не представится.
Сегодня мама спросила – не завела ли Лесбия себе мужчину?
– Почему ты так подумала?
– Она была очень веселая. А женщина бывает веселая, лишь когда у нее все хорошо в личной жизни...
Я предположил, что она несколько примитивизирует женщин. Либо примитивизирует понятие «личная жизнь». Допускаю, что в «личной жизни» у Лесбии и правда все хорошо.
Примеряя на себя «одежду» Лесбии, мама считает, что, попав в одиночество, Лесбия должна беспрерывно лить слезы. Но Лесбия никогда не бывает одна.
С другой стороны, я могу ожидать от нее всего, чего угодно. Увидел на д/р ее пьющую. А если еще дунет с Сентябрем... Последние годы ей стало свойственно «сходить с ума». И всегда есть отличные оправдания: а ты сам тогда-то и тогда-то... «Вот и мне надо восстановить уверенность в себе... К тому же я считала, что мы расстались... Печать в паспорте? – ты так серьезно к этому относишься?..» – могла бы сказать она, защищенная с любой стороны. Мне даже и знать об этом необязательно, потому что это теперь ее личная жизнь. Разве что случайно узнаю.
Другое дело, что предложение не бог весть какое. Но ведь можно в качестве «эксперимента» – и опять же с ссылкой «на меня».
Чего я переживаю? Сам не знаю. Может быть, это было бы к лучшему. Сгорел бы последний мост. И началась бы взаимная свобода.
Блин, я все еще связан с ней пуповиной!
Удивительная наивность мужчины – найти у женщины понимание и блаженство! Помимо разницы в физиологии, психических реакциях – безумная разница в бэкграунде: всех этих драках, кровавых боях за место под солнцем, выживание во дворе, школе… Хулиганство, игры, основанные на физической силе и бесстрашии… – это не куклы, не классики, не платьица! Это имитация войны. Мальчишки к 18 годам – вроде солдат, уже переживших свой маленький Аустерлиц или Бородино. И тут их хватают существа, знающие лишь про платьица и интриги. Более приспособленные к "мирной" жизни, замиряющие немирных мальчиков – ничего в них не понимающие. У них все разное, а они хотят быть вместе.
Однако в компенсацию девчонкам дается потрясающая интуиция и "сознательность", отчего все детство и юность они выглядят развитее и умнее сверстников-мальчишек. К 20 годам от этого преимущества не остается следа, словно паровоз их развития бодро довез их до конечной станции и навсегда останавливался. Ибо впереди лишь одна дверь – брак и дети. Иные варианты мучительны, а мучений никто не хочет…
А мужчина убегает все дальше, все менее понимаемый. Его надо хватать и возвращать, приковывать к ограде. В нем надо культивировать эрос, что привязывает его к женщине, но кастрировать голову. Ибо в свои 20 с небольшим он тоже должен встать на надежные рельсы и дальше катиться больше по инерции, снимая сливки своей исполнительностью и "сознательностью". Если будешь много знать – не станешь не только императором, но и начальником отдела. А ради чего еще жить? Не ради же мальчишеских бредней о подвигах и славе?
Боря Волчек удивился моему мисогинистскому посту – варианту записи в дневнике пятилетней давности.
Он написал: «"Удивительная наивность мужчины – найти у женщины понимание и блаженство!" Примерно с 1982 не искал у женщин понимания и блаженства... Искал скорее загадку, тайну и находил, но не чтоб ее разгадать, а что бы пережить, и когда это удавалось... как то само приходило блаженство и иногда понимание... и чувство благодарности за встречу и общение».
Мой ответ: «Одно другого не отрицает. У наших дам, бесспорно, есть достоинства, не ради же одного траха мы к ним летим. Нас несет и одиночество, и тоска непонимания, и неуверенность в жизни, и потребность в соратнике… и даже чисто познавательный интерес. Случается, что на время, частично мы обретаем все, что ищем. Так что есть за что поблагодарить (и тихо закрыть дверь).
А тайны я люблю разгадывать. Если они есть, конечно».
Мне кажется, я как никто имею право на это (мисогинизм). Мной было потрачено столько сил на «семью» – и такой жалкий результат!
Менять жизнь – вещь, конечно, полезная и даже необходимая, но с таким опозданием, при таких невыигрышных обстоятельствах...
Вот и грызет меня мысль: зачем я потратил столько сил и лет жизни? Чтобы все равно вернуться в одиночество, словно не заслужив ничего другого?
Несмотря на метель, съездил с Котом на каток в Горках-2. 900 р. со взрослого, 500 с ребенка. Зато дают коньки. И целый час кружился по хоккейной площадке под попсу. Довольно много людей, симпатичные барышни, которым 7 см конька добавляет необходимой стройности. И, бесспорно, я был там самым красивым из мужской половины.
Я не катался года два, отвык. Но быстро наверстал. А Коту хоть какая-то физическая встряска. После коньков он утащил меня в ресторан «Пиноккио», где пицца стоит по 700 и по 750 р., а маленький спрайт – 200. Пицца хуже по качеству, но раз в шесть дороже, чем в «Челентано». Оставил тут в общей сложности 3200 р. Жуть, конечно, но при нынешних обстоятельствах я себе это позволяю. И надо же шикануть перед Котом, который теперь зажил совсем другой жизнью.
Если очистить идею Крыма, то получится, что меня в нем цепляют несколько архетипических (эротических?) образов: залив, гора, скала в море, сквозной грот, сосна на обрыве. Пересечение вертикального и горизонтального, синтез контрастирующих форм.
Эта идея лучше видна издалека, например, из Москвы. В реальном Крыму она немедленно затмевается людьми, воинскими частями, гостями, отношениями, ремонтом водопровода…
Как это глупо бы ни звучало, но нас объединяло ощущение нашей миссии, что мы именно соратники по борьбе, а не просто банальная семейная пара. Это было слишком оппортунистическим для нас. Во всяком случае, когда-то так было. Каждый другой человек тяжел, но если он развивает тебя, помогает тебе, защищает тебя, если он равный воин в вашей общей битве – за это можно все простить! Но если по несчастному стечению обстоятельств вы начинаете биться друг против друга – вот, что невыносимо.
В 90-е именно тело, а не душа, не голова стало для меня самым главным в Лесбии. И это было ужасным извращением отношений! Душа же, наоборот, все больше раздражала. В ней словно испарился идеализм, но все больше пребывало земли, реальности, практичности. Она стала жесткая, она стала чужая.
Хотя случались и всплески «сходства» душ и уверения в общности жизненных идеалов. Но идеалы значили так мало против «взрослых» будней. Потому что они оставляли очень мало места для идеалов. Какие, блин, идеалы у двух, обремененных детьми, людей?! Так, декларации, чтоб перед самим собой стыдно не было.
И вот секс тут пришелся очень кстати. Лишь на него хватает огня у опустошенного человека.
...Секс – надежда опустошенных людей, страшный наркотик, отучающий видеть другого человека, да и самого себя иначе, чем со стороны промежности.
Я понимаю фашизм как тотальный модернизм, урбанизм, массовость, глобализм. Это модернистский штурм небес, как у Маринетти, Платонова и Хлебникова, (последних двух я давно зачислил в первые русские "фашисты"). Маринетти тут как всегда афористичен и откровенен: "люди вообще ничего не стоят, если их меньше двухсот" (цитирую по памяти).
Что такое российский коммунизм? – это антирационализм, общинность и антииндивидуализм. И при этом технократизм, идея новой земли и нового неба, осуществленная с помощью науки и невиданного усилия масс: “расчет столпов революции на максимально героического человека масс, приведенного в героизм историческим бедствием” ("Ювенильное море").
Тут в пору вспомнить немца Эрнста Юнгера с его культом рабочего, полным как парадоксального понимания «свободы» («…как свобода, так и порядок соотносятся не с обществом (то есть с совокупностью личностей, – Песс.), а с государством, и образцом всякой организации является организация войска, а не общественный договор. Поэтому состояния предельной силы мы достигаем только тогда, когда перестаем сомневаться в отношении руководства и повиновения.»), так и архаической символики. С другой стороны, упомянутые "модернисты" были и мистиками самого махрового толка, зороастрийцами, поклонниками солнца – как Платонов и Хлебников, или телургическими поклонниками Земли, как Юнгер или Федоров. Хотя платоновский Дванов-младший из "Чевенгура", "хоронящий" себя рядом с отцом, его (Платонова) железные дороги, паровозы на угле, пафос "Ювенильного моря" – это тоже Земля.
Какова же была русская революция – не была ли она в некоторых чертах именно фашистской, а отнюдь не социалистической и коммунистической, и насколько она напоминает то, о чем писал Маркс? Отличие от "классического" фашизма – в ее изначальном интернациональном характере. Ибо "классический" фашизм на все свои "подвиги" идет (и других толкает) ради блага своей нации или государства, а не отдельного класса. Преобладание в русской революции нацменьшинств исключало саму постановку подобного (национального) вопроса.
Зато очевидны сходства русского авангарда, итальянского футуризма и немецкого экспрессионизма. Связь итальянского футуризма с фашизмом, а русского с большевизмом – общеизвестна.
Конечно, Федоров не был футуристом. Он был архаиком, религиозным визионером, видевшим цель человечества во вполне земном воскрешении мертвых. Но зато он "породил" Циолковского, который точно был футуристом того же платоново-хлебнековского толка, для которого строительство ракет имело смысл лишь в качестве инструмента освоение космоса и планет, куда отправят воскрешенных мертвецов (надо же где-то их размещать!).
Погружаясь дальше в дебри антииндивидуализма необходимо вспомнить "соборность", а благодаря ней – Мережковского, Владимира Соловьева, Леонтьева, Достоевского. В принципе, первое тоталитарное "фашистское" государство описал Платон. Ну, и Леонардо и прочие утописты недалеко ушли (исключая, само собой, Сирано де Бержерака). Подкорректировав Хаксли, можно сказать о свободе и красоте, которые не в силах крутить машины истории. В отличие от пользы и порядка.
Кстати, и Уолт Уитмен был чистый футурист: "Электрическое тело я пою". Телургизм, хотя не реальный, а символический, мистический.
Почему у фашистов – иррационализм, а у наших один футуризм? Хотя практической революционной мистикой проникнут "Месс-Мэнд" Мариэтты Шагинян и поздние вещи Зощенко. Перед революцией цвели теософия и антропософия – и вдруг все исчезло, вся религия, все мистическое. Или власти исповедовали это тайно, как у Пелевина, навязывая народу голую рациональность?
Но скорее всего – все ради порядка, который легко поддерживать в Германии, когда народ сам склонен к нему, и трудно в России, где всякие заигрывания с иррационализмом грозят серьезными потрясениями, что отчасти и породило русскую революцию.
С другой стороны техника и индустрия подавались в Союзе как новый культ. Завод заступил место храма, "Кузнецкстрой и люди Кузнецка" Маяковского и т.д. Столько человеческих сил и душ было в это вложено – что завод и рабочий совершенно обожествились, хотя первое – это просто место, где собирают машины, и где второй зарабатывает деньги. Рабочий, точно как у Юнгера, стал мистической фигурой. И пока этот культ работал – работала и экономика.
Триумф футуризма и веры в технический прогресс ("Триумф воли" Лени Рифеншталь, "технический большевизм" – Андрея Платонова) породили любимый литературный жанр ХХ века – научную фантастику. Все реальные и психические (художественные) силы были брошены на освоение земли и космоса. Кризис футуризма и веры в прогресс (НТР захлебнулась в непреодолимых проблемах) – привели к появлению нового жанра – фэнтези, пассеистского романтизма наших дней.
Отличие нацизма от фашизма и коммунизма: первый ориентируется на архаические мифы крови, некий былой "Золотой век" и некогда существовавшую избранную расу. Вектор исторического интереса, как и в романтизме, направлен в прошлое. Человечество не развивается, а деградирует. Источник деградации – смешение народов и порча крови. С точки зрения Адольфа – итальянцы да и большинство немцев были безнадежно испорчены. Лишь на севере Германии да в Скандинавии можно было, по его мнению, найти следы белокурой арийской бестии. Самого себя, как австрийца, он с этой точки зрения тоже не высоко ценил. Он был человеческим селекционером, как Мичурин, а не лучшим плодом селекции.
Итальянский фашизм ценил определенные формы прошлого, ибо, с одной стороны, римское прошлое удалось, с другой оно было неплохим образцом для настоящего. Коммунизм видел в прошлом лишь угнетение и заблуждение. Это было движение чисто футуристическое, вектор интереса был направлен в будущее. Прошлого уже нет, и оно никогда не вернется. Попытки воскресить его, ориентироваться на него – бессмысленны и бесчеловечны. Собственно, как и воскрешение мертвых.
Итальянский фашизм отрицал деление по крови. Муссолини вполне положительно относился к евреям, зато про Гитлера говорил: «Гитлер – существо свирепое и жестокое. Он заставляет вспомнить Аттилу. Германия так и осталась со времен Тацита страной варваров… Нельзя подходить с обычными моральными мерками к человеку, который с таким цинизмом попирает элементарные законы порядочности». Однако он же установил культ государства, власти и партии, что принесло социальный мир (благодаря вмешательству государства в экономику, улучшению положения рабочих), но убило свободу. Тут видно сходство как с реальным, знакомым нам ленинско-сталинским большевизмом (с точки зрения "крови" его адептам хрен было что ловить), так и с ранним русский коммунизмом нечаевского образца, описанным Достоевским в «Бесах» под видом «шигалевщины»: «Выходя из безграничной свободы, я заключаю бесконечным деспотизмом». Лишь сбитые в стадо под руководством избранных вождей массы могут быть «счастливы». Законы свободы, морали молкнут перед гласом нового божества – интереса государства, партии, класса. Лишь тотальная мобилизация, дисциплина и одержимость одной идеей обеспечит ее (идеи) победу.
Вместо демаркации по крови коммунизм породил демаркацию по социальному происхождению и классовым интересам. Человек стал рабом не крови, но своего "бытия" (определившим сознание), социальной, классовой детерминированности. Не важно: был буржуа евреем, немцем или русским, не важно, что субъективно он желал человечеству или конкретным людям добра – в силу своего социального происхождения и детерминизма – он мог приносить только зло (опять же не конкретно, а как класс). Марксисты породили новую социальную мистику, некую социальную предопределенность – и тем самым попали в капкан архаизма и антигуманизма. Дальнейшее известно.
Современный кризис либерально-футуристического проекта должен по идее усилить и воскресить смешенный архаико-футуристический, национально-традиционалистский (корпоративистский) проект, техницистский по методам и пассеистский по идейному наполнению. Собственно, такой уже в некоторых чертах осуществляется в России, отчего современную Россию некоторые сравнивают с муссолиньевской Италией.
Утром меня разбудила мама и рассказала, что соседи снизу на Константинова вызвали ментов, и моих тетенек-малярш забрали в отделение. Не сразу, конечно, а после долгих переговоров с милиционером Алексеем, начальником атакующего отряда – по телефону. Разговаривала сперва мама, потом я. Забрали по жалобе соседей снизу – и это после моего вчерашнего визита и договоренности, что к нам претензий нет, если мы не работаем перфоратором.
Пришлось вместе творчества опять лететь в Москву, выручать тетенек из отделения. В отделении я стал добиваться: на основании чего их задержали? На основании заявления? А в чем их вина? Оказывается, в нарушении некоего постановления Московского правительства о том, что шуметь в праздники и выходные дни нельзя. Я попросил мне его показать. Мне принесли сборник документов, где в законе 3.13 было написано, что шуметь нельзя с 23 часов до 7 утра. Ничего больше. Начальник отделения стал уверять, существует дополнение. Я попросил его показать. Он долго искал, но так и не нашел. Но с тетенек взяли объяснительные записки – и отпустили. А я поехал на Константинова – ругаться.
Вышла та самая очумелая мамаша в халате, что написала заявление. Оказывается, ни ее мать, ни ее муж ничего о нашей договоренности ей не сообщили. И она вызвала ментов, когда услышала шум. Что за шум? Что-то скребут. Это мои тетеньки шпатлевали стены. А ребенок поднимал голову к потолку. Поэтому он может начать заикаться, а вы (я) будете отвечать!
Я предложил больше с ним гулять. Но, оказывается, при -11 гулять с деться нельзя! Я назвал это ерундой: у меня двое детей, один старше вас, и даже внуки есть!.. Хотя чего с ней говорить! Встречусь с ней в суде, если до суда дойдет: в понедельник участковый будет обходить соседей и делать опрос: «хулиганю» ли я? А тогда передаст дело в суд или закроет дело. Хорошо бы, что б передал. Чтоб вызвать ее туда, дуру недотраханную!
Представляю, как с ней жить ее близким. Менту она пожаловалась, что я ее еще и заливаю. Ну, было бы пенсионерка-сталинистка, но ведь молодая, а такая стерва! Может быть, они действительно детки ГРУшников, поэтому менты явились так оперативно. И характер такой.
Про то, что это дом ГРУ – сказал в свое время Серго, сожитель бывшей хозяйки квартиры, а Лесбия, когда я рассказал по телефону, что тут случилось, вспомнила. Отсюда я поехал на Ленинградский вокзал и взял билет до Питера, 680 р. с постелью.
По скайпу связался с Ромой. Он просит взять из тайника («закладки») кислоты, которую он оплатит по dark-интернету. И привезти ее в Питер. А еще хочет подарочек от Данилы, грибы, которые, впрочем, так и остались на даче.
Он решил переквалифицировать меня в дилера. Все это не с руки и досадно, но что не сделаешь ради друга. Начну карьеру Говарда Маркса. Забавно будет, если меня там и примут.
Жизнь в детстве была как яблочный сок: ты пил и пил его, а он не приедался. Не нежно было ничего особенного, каждый день был ярок и наполнен сам собой.
Самым главным – все же является вопрос ценностей. Едва родившись – ты обретаешь ценности и защищаешь их. Ты пытками выбиваешь из мира его суть – и называешь это ценностями. Даже в глубоком трансе трипа, когда ты ищешь себя или создаешь себя заново – ты начинаешь с ценностей: что по-твоему есть самое главное, то бишь самое для тебя ценное. Взвешиваешь на руках и выбираешь то, что тяжелее. И это отнюдь не жизнь! Потому что жизнь без этих, завоеванных некогда, ценностей – все равно, что жизнь ветра, жизнь цветка, без личности и "я", и мне она пока не по карману.
Ценности – это совокупность сведений, из которых можно всегда восстановить себя. Потому что потерять себя, даже не в трипе, а в повседневной жизни – ничего не стоит. Ценности – это форма твоего "я", мешающая ему расплыться и пропасть, "как вода, пролитая на землю"…
С другой стороны, эта форма может не давать "я" расти, может стать мала, как детская обувь. Поэтому ценности надо пересматривать, раздвигать и вставлять в зазор новые. Заменять обветшалые камни, сохраняя целостность и "идентичность" постройки. Отказаться от всего, без чего твое "я" может жить, оставить лишь несколько камней, на которых всегда можно воссоздать рухнувшее здание.
А здания падают, и кажется, что их уже не восстановить. И это мы переживаем как отчаяние. Как сироты и погорельцы мы сидим на пепелище, с пустыми руками. Это шанс умереть или построить что-то новое. Или по камню, доске – восстановить то, что было утрачено по неосторожности или року.
"Но кони все скачут и скачут, а избы горят и горят", – как сказал поэт.
(Немия на этот пост: «А почему ты считаешь, что расставаться с ценностями - убийственно для личности (если я правильно тебя понимаю)?
А вдруг это - просто гордыня - держаться за единожды сочтенное правильным (даже и с оговоркой, что в деталях, даже многих, это будет меняться - но основа останется неизменной?) что такого супер-ценного в наших ценностях, что мы не можем на каком-то этапе пути признать, что ценности оказались несовершенны - и осознать ценность чего-то иного? (Я не провоцирую, конечно, - просто это вопрос к которому я раз в несколько лет заново возвращаюсь).»
Ответ: «А потому, что личность и есть набор ценность плюс критерий их отбора или матрица. Другой набор – другая личность. Для каждого «нормального» человека важна идентичность личности. То есть некое самоузнавание. И самодоверие.
А про обновление ценностей я и сам пишу. При сохранении основной матрицы. И тут вопрос не гордыни, а завоевания и отстояния. Может быть, ходить на двух ногах – тоже гордыня».)
Понятно, почему во всех религиях практиковалось воздержание: вся энергия организма, вся кровь должна быть в голове, снабжать питанием нейроны (цепочки нейронов, если верить Уэльбеку). Секс, половые органы оттягивают много крови на себя.
Но они и восстанавливают баланс. Потому без этого – звон в ушах, бессонница и даже головная боль. Вся кровь идет к голове.
В семейной жизни равновесие теряется в сторону секса. В одинокой – в сторону головы. И я полночи мучаюсь в постели, с шилом между глаз. Глаз – не ног. Желания нет никакого. Напротив, искусственно эрогирую «длинного», чтобы он действительно стал длинным и забрал в себя излишки крови. Это помогает. В теле начинается какая-то работа, обновление.
Кстати, это все-таки реальное чудо, как малюсенькая штука превращается в такой столб. И когда такая палка напрягается, торчит и ищет цель – довольно трудно пребывать в монашестве.
Такие вот мысли на полу на Константинова, куда я опять приехал в ночь – встречать утром барышень-малярш и участкового. Приехал, а в глазах белые пятна, не вижу то, на что смотрю. Даже ванна не помогла. И потом короткий сон и боль на всю ночь. Все от того, наверное, что все последние дни делаю много картинок на компе. Даже стиль придумал: «Транссубстантивная живопись» – чтоб заковырестей.
Такое бывало много раз от переутомления глаз и мозга, большого черепного давления, как мне кажется. Первый раз – в институте на экзамене, с которого я уполз в сортир и лежал там на кафельном полу, с мокрой рожей и волосами, с невыносимой болью и почти слепой. А потом вернулся и досдал экзамен.
Кафе «Кант» в Одинцово, которое я увидел, выскочив из электрички на ночную ледяную платформу, чтобы не уехать в Голицино.
До этого полдня провел у Лесбии и Кота на Саратовской, хотя по-прежнему хреново себя чувствую. Повесил в двух комнатах кронштейны для штор, прикрепил к стене полку для книг, палку для шторы в ванной и душ к стене. Лесбия была любезна, накормила и всячески помогала, лазила на антресоль за шурупами. Занималась с Котом английским и русским. Кот все кашляет. Сегодня у него был первый день в новой школе в новом районе. Повторяет меня. Но класс гимназический, поэтому все будет, может быть, ничего. Пока он все воспринимает спокойно.
Сентябрь уехал, теперь они живут вдвоем. Вдвоем тут вполне нормально жить. Хотя Лесбия по-прежнему не спит. Проводила со Спу меня до метро.
Теперь у нас самые лучшие отношения, словно начинай жить вместе заново. Такое неоднократно бывало. Отношениям нужна коррекция и обновление. С другой стороны, я вижу столько плюсов в своем теперешнем положении. И она, вероятно, тоже. Поэтому без чрезвычайных обстоятельств – все останется, как есть. Ко все общему удовлетворению.
Зрелость – это способность избегать худшего. То есть предвидеть ход событий. Ты уже побывал во всех основных ситуациях и примерно знаешь, что из чего бывает и как ведут себя люди. Естественно, жизнь тем и интересна, что всегда неожиданна – и нет-нет да припасает сюрприз для ищущего. Но ищущий ищет всегда в пограничных областях, а я говорю про обычную жизнь. Знание которой – это как знание простой гаммы. Каждый в этой области должен, по идее, становиться с годами профессионалом. Однако этого не происходит.
Конечно, мы рабы ограниченности нашего опыта. Поэтому по возможности его надо всячески расширять, с младых ногтей записываясь в ряды "ищущих" и рискующих. На этих путях приобретается больше всего информации. Однако не надо превращать данный путь в стриптиз, то есть в самоцель и удовольствие. В этом случае до "зрелости" просто не успеешь добраться.
И, само собой, в этом деле важна наблюдательность, способность запоминать, быстро ориентироваться и делать причинно-следственные выводы. По обрывкам фраз, манере поведения, разлитым в воздухе намекам – восстанавливать всю картину, предвидеть неясное.
Надо лишь не бояться сделать даже очень неприятный вывод. Это отчасти и бывает причиной нашей "слепоты" – желание не видеть того, что вызывает боль. Ну, и духовная лень, конечно – не помнить, что говорил тебе другой человек про то, что для него важно, но не важно было для тебя – поэтому забылось.
И еще надо чувствовать вынужденность, то есть логику событий – и не переть поперек нее из упрямого желания, чтобы все было по-твоему. Наличествующий момент хорошо подходит для одного и плохо для другого – нет в его структуре чего-то такого, открытых каналов для осуществления. Как барометр "видит" погоду, ты чувствуешь, что двери закрыты или открыты. Это тоже "зрелость".
Мои ЖЖ-френды, не забивая себе голову никакими кризисами, едут в Индию и ЮАР, Испанию, Израиль и Египет. А я скромно поеду в Питер, от снега к еще большему снегу. Рома уже оплатил продукт – мне остается только взять его. Он думает, что мне и самому интересно, а мне совсем не интересно. Устал я от всех этих измененных сознаний и больше не вижу от них пользы.
Ну, в общем, как сложится. «Курьер для епископа» – можно было бы назвать криминальный роман.
Тамара сообщила маме по скайпу, что в Севастополе 20 тепла, цветет миндаль. И это тогда, когда в Испании, Англии и даже во Флориде жуткий, по их понятиям холод. Во Флориде минус, игуаны дохнут или впадают в спячку.
У нас ночью -25, днем -15. А там цветет миндаль и нарциссы. Вот куда бы я поехал. И это должно было быть, но жизнь этого не позволила.
Я вызвал Лесбию на Таганку. Я хотел предупредить кого-нибудь на случай, если со мной что-нибудь случится. Но так как она задерживалась и не успевала, то я в туманных словах намекнул по телефону, куда и зачем иду... И пошел, забавляясь над своим авантюризмом.
Приметы были абсолютно точны: двор на Больших Каменщиках, 15, два здания, красное и желтое, на их стыке во дворе, проход через арку, два гаража ракушки, один выше, другой ниже. Сзади, на крыше того, что ниже, ближе к тому, что выше, должен быть прикопан в снегу черный пакет.
Уже издали увидел, что снег не тронут. А снег шел последний раз четыре дня назад, то есть, очевидно, до «закладки». Все же педантично все разрыл и ничего не нашел. Нашел какое-то старое дерьмо. И пошел к метро, с зонтом и сумкой, как пришел. Зонт осенью забыл в Москве Рома – и попросил вернуть его. Он смотрелся особенно умилительно при почти 20 мороза, к которому все уже привыкли. Зонт придает мне стильность и загадочность.
Долго ждал Лесбию в метро. Чего я ее дергал, честное слово?!
Купил на Ленинградском вокзале «Перманентную революцию» Троцкого.
Революция – это месть слуг и ненависть рабов. Общество, где нет слуг, праздных, развращенных, завистливых, как неполноценные дети к тиранам-отцам, избавляются от этой напасти.
***
В Питере все время натыкаешься на Рим, там, где не ждешь, и хочется набросить тунику. Холодно только как-то. Да и Рим этот, конечно, больше Палладио (условно говоря), чем Витрувия.
Преимущество путешествия по городу, в котором бывал десятки раз: даже забыв или не зная места – стихийно выбираешь верное направление. Впрочем, в Питере любое направление верное, особенно когда никакой цели нет. Ибо часто самое важное можно найти, основательно заблудившись.
В метро стало меньше рекламы, но толпа одета хуже, чем в Москве: питерцы все еще предпочитают куртки! И улицы "убраны" от снега так, как в Москве до пришествия таджиков. Многие тротуары, даже в самом центре, непроходимы. И по глыбам льда и скользкому асфальту мостовых скачут девушки на высоких каблуках: страшный акробатический номер!
Деревья совершенно дематериализованы от инея. Цветов нет: лишь оттенки белого. Елагин остров – "алебастровый лес, заколдованный и тихий, словно тишина была свойством белизны".
Отметил "сайгонский" Старый Новый Год в клубе "Орландина", странном месте без опознавательных знаков, расположенном за неприметной железной дверью. "Добро пожаловать в реальность!" – ибо увидел в реале какое-то количество людей, которых знал до этого только виртуально или по рассказам. Тут было много довольно олдового волосатого пипла, и я с удовлетворением отметил, что еще не самый олдовый. О качестве музыки ничего говорить не буду, вкусы у всех разные, зато кофе ("маленький двойной") был хороший да еще и бесплатный. И трава от неизвестного волосатого оказалась такого качества, что на обратном пути мой питерский проводник заблудился в родном городе. Город и правда стал безымянным и внеисторическим, словно из клуба мы вышли прямиком в какую-то параллельную реальность – и я с интересом изучал таблички на домах, ожидая, как в сказках Гауфа, найти там что-то, подтверждающее временную и географическую его (города) трансформацию. Путешествие, лишенное всяких детерминаций, стало чудесным, а Рим и прочие города теперь встречались на каждом шагу…
Зато в Русском музее, куда зашел за час до закрытия, сделал великое открытие: первые картины-фракталы стал писать Филонов.
Питер полон всполохами воспоминаний: вдруг, как током: вот на этой улице ты был в одном из кафе лет десять назад. А здесь был двадцать… А в этом музее, о ужас, был тридцать лет назад, еще студентом! (Я оставлю за кадром крейсер "Аврору" и год, когда я его посетил…) Питер для меня – одно из мест на земле, где я прекрасно мог бы жить. Но это как с женщиной: обретя желаемое – его теряешь. Поэтому лучше держать его на черный день, как чарующую землю спасительного недостижимого отступления.
...Это из поста. А вот, как было на самом деле и чего не было в посте.
Итак, «Орландина», клуб на набережной Карповки, куда нас с Ромой довезла Света «Овца» из ЖЖ, подруга Ромы. Я увидел ее в первый раз. Это была неюная и по виду одинокая дама.
Клуб действительно был без опознавательных знаков, вроде ОГИ, хорошо замаскированный за неприметной железной дверью. А внутри два этажа, два зала с музыкой. На входе нам выдали талончик на бесплатный «маленький двойной» с надписью «Сайгон». Ибо это «сайгонский» Старый Новый Год. Народу немного, но есть хорошее количество олдовых.
– Приятно осознать, что ты еще не самый олдовый, – сказал я Роме.
Выпили по кофе и поговорили с неожиданно обнаруженной здесь Машкой из Сум, с которой я познакомился в 2008 на Шипоте. Она с мужем-геологом живет в Лермонтове под Питером. Она сильно беременна, дней десять до родов. Это, конечно, стало темой. Как назовут ребенка? Я вспомнил друзей, которые божились, что назовут мальчика в честь Рика Вейкмана, а герлу в честь Сюзи Кватро. Вспомнил Диогена, клявшегося, что назовет ребенка Сигурдом (а назвал Сашей).
Музыка занудная. Поет герла с мэном под гитару на английском и русском, напоминает вечеринку в клубе в провинциальном американском городе.
Познакомился с Рейни, невысокой, черненькой коренастой девушкой. С Кэт-барабанщицей, организовавшей все это мероприятие, с Китти, тоже миниатюрной барышней, напоминавшей своенравную кошку, которая все забиралась на столы, кидала ноги на стулья и вела себя очень неформально. У Ромы был, конечно, больший круг знакомых, хотя не то чтобы огромный.
Бардов сменил тяжелый панк, панк – новый «бард», потом еще один. Внизу рубили молодые, с плохим звуком. А до Нового Года еще полтора часа. Мы слишком рано пришли. Человек на кресле-каталке рядом с лавкой, где я сидел и где собрались олдовые, заснул. Нет, это был, вроде, не Колесо. Действительно, скучно.
Около одиннадцати Кэт застучала с неким сайгонским Костей, игравшим на гитаре, и басистом – неплохой джаз-рок, но тут все (наверху) и кончилось – ибо всех пригласили спуститься вниз. Я уже выпил два кофе, весьма удачных, и немного чьего-то конька.
Внизу начинает настраиваться группа. Мы с Ромой расположились в мягких креслах, за сценой, где нас изолируют экраном, на котором стали показывать любительские фильм про «Россиян» 81-82 года. А мы пьем портвейн. Я ощущаю себя Хлестаковым (как я сказал Роме), потому что все спрашивают у нас что-то, в том числе звукорежиссер, который даже попросил разрешения присесть рядом. Рома щедро готов отдать ему его микрофон.
В зале, куда мы выползли, взглянуть на фильм, Рома показал на рыжего, уже немолодого чувака. Это был сын Бродского, Андрей Басманов. В профиль, вроде, есть что-то похожее.
Подошла Кэт и спросила, что мы делали за занавесом?
– Если бы не твое положение, – сказала она, – я бы предположила, что вы курили траву.
– А что, есть? – спросил Рома.
– Можно найти, – ответила она – и стала водить нас по клубу.
В конце концов, она привела в гримерку, где нервно выкурила трубку из какого-то особенного собственного девайса. И убежала продолжать вести Новый Год. А мы остались с неизвестным волосатым, который забил в свою сломанную трубку целую бошку – и она пошла по кругу.
...С утра Елагин остров с белым алебастровым лесом, коньяк дома у Ромы, что я купил для согрева, ремонт выключателя, пока Рома был у кого-то в гостях, обед с небольшим количеством чешского абсента, опять коньяк, портвейн – и вот еще трава.
После трубочки Рома настойчиво поволок меня домой, хотя внизу бодро гремела группа, где был даже саксофон, а еще варган, тамтам и еще что-то... На улице Рома уверенно махнул рукой налево... Город был абсолютно незнаком. А днем я хвастался перед собой, что вот, чем хорош город, где часто бываешь: инстинктивно находишь правильный путь. Заблудился ли ты или не был на этой улице никогда – идешь более-менее правильно к цели.
Но этот город не имел названия, как и его улицы. И вдруг Рома объявляет мне, что не знает, где мы находимся. Это меня рассмешило и удивило. Город и для него, родившегося и выросшего здесь, стал анонимным. Он стал хаотически менять направления, пытаясь выйти на что-то знакомое, а я смотрел таблички: действительно ли это Питер – или из клуба мы вышли в совсем другой город, может быть, в другой стране или времени?
Это было крайне интересное состояние. Я наслаждался этим всем и был готов блуждать по неизвестному городу всю ночь...
Наконец Рома стал что-то узнавать – и более уверенно вести к цели. Но от намерения дойти до дома пешком во втором часу ночи он сам и отказался, потому что замерз. И мы взяли акбар-такси, и дальше Рома руководил дорогой. Хорошо, что его на это хватило, ибо дома он сразу рухнул на диван, а потом устремился к унитазу: его стало рвать. Он не мог понять, как я могу писать. А я записывал свои «откровения»...
– Профессиональный инстинкт, черт побери! – ответил я. – Как у режиссера у Вендерса.
Он вырубился у себя в комнате, а я пил чай, то и дело срываясь в полусон-полугрезу – и тоже лег в соседней комнате, прямо в одежде, ибо раздеваться не было сил...
Трип – отличный повод ознакомиться со своей психикой. Вроде автопсихоанализа. Тут видны все страхи, все гнетущие мысли, которые не доходят до сознания, все задавленное и некрасивое.
Зато физика ничуть не мучит, кроме мерцания в глазах.
...Теория мысли – как теория речи или реки, состоящей из отдельных звуков или волн, молекул. Мысль сложна, как плетенка. В ней есть большие, меньшие, совсем маленькие элементы. И в нормальном состоянии мы замечаем только большие волны-плетенки. Или даже общий цвет волны. А там есть и мысли про убить, украсть, бояться и т.д. Но они очень маленькие или редкие, практически не окрашивающие поток. А окрашивают большие и «нормальные».
Но у некоторых людей количество этих «маленьких» мыслей может необычайно возрасти. То есть, мысль не едина и даже не состоит из двух-трех. Их множество – а мы видим общий знаменатель, фон.
Это – после бошек в «Орландино».
Еще увидел под травой, как круто я все контролирую, как я не верю в правду любой радости, испытывая – не иллюзия ли она? И отравляю ее постоянным декартовским сомнением. Это ужасно.
С другой стороны, если она прошла проверку – можно отдаться ей без боязни.
Мерцание продолжилось и на следующий день.
Мы долго завтракали, супом, салатом, потом я несколько часов чинил электричество в санузле, использовав принесенную матушкой Ксенией розетку.
Эта седовласая женщина, когда-то явно очень красивая, заботится о Роме, как о собственном сыне. И Рома относится к ней порой, как к назойливой маме. Я сделал свет и поехал в центр. Надпись на стене дома на улице Сестрорецкая: «The Doors Street».
Город полузавелен снегом, но Невский сияет вполне по-столичному. На Московском вокзале купил билет на субботу, на 10 вечера, ибо других не было. Я все ждал, хотел оставить свободу маневра: вдруг кто-то предложит что-то необычное (ничего эротического!). Но никто ничего не предложил. Поснимал бывший «Сайгон», теперь ресторан гостиницы «Редисон».
На переполненном метро доехал до Васильевского острова, где у Макдональдса дождался Рому, приехавшего на «Пыжике». И мы пошли к Соне Синицкой. Купил вина, сока, шоколад детям.
Она живет в старом доме на какой-то линии Васильевского острова. Проходная кухня-прихожая, большая проходная комната и маленькая за ней. Двое детей, девочки, шести и одного года. Последний ребенок – от сардинца 70 лет, работающего здесь инженером. Старший ребенок тоже от иностранца и тоже пожилого. Соня назвала себя геронтофилкой.
С ней мы тоже первый раз увидели друг друга. Невысокая, не очень красивая, но зато без закидонов. К нашему приходу она сделала лобио и отличный салат из брынзы. Хочет иметь шесть детей от шести разных мужей. Пока мечтает хотя бы о четырех часах спокойного сна, ибо младшая дочь Лиза не отходит от нее ни на шаг и все время чего-то хочет. Зато старшая Маруся рисует, изучает французский (Соня сама переводчица с этого языка), ходит на сольфеджио, танцует... Это так принято у девочек. Чтобы в двадцать лет удачно выйти замуж, начать рожать детей и все забыть.
Тема детей привела нас к разговору о Марине Бусыгиной, у которой Соня жила месяц в Бельгии на положении горничной и нянечки, когда Марина только родила первого ребенка. И была в ужасе от толстого, лысого марининого мужа Володи, который приставал к ней. Чего только они ни заставляли ее делать – и заплатили ей всего 300 марок, хотя она готова была все делать бесплатно. Она была потрясена переменой, произошедшей в Марине. Она решила, что это деньги так ее испортили. Это, конечно, трудно было ожидать.
Как и того, что Маша Базунова родит ребенка. Она по-прежнему живет в Англии, ребенок играет на трубе на набережной Темзы, а родители собирают его деньги. Соня тоже хочет, чтобы ее Маша играла на набережной Ниццы. Я вспомнил Катерину Ивановну и ее детей из «Преступления».
Соня живет, конечно, не богато, но в таких вещах не нуждается.
Про двух М.Б., уехавших на Запад: конечно, суровая Россия не место для таких изысканных птичек. И все же Соня удивляется, как Володя смог заменить Марине сотни ее удивительных питерских друзей? А, может, все ее духовное своеобразие было сложно завуалированным, прихотливо задавленным сексуальным стремлением, и тут Володя был как раз на высоте. И в муже, заграницей, в нормальном доме она нашла себя? Мы же ничего не знаем о душевных глубинах другого человека, да и он сам мало о них знает, что-то выдумывая и изображая, в том числе для самого себя.
За нашей бутылкой вина последовало ее чилийское, а потом еще одно. Рома, который, как водитель, пил мало, тем не менее, стал рубиться.
Кстати, Соня все время говорила о Крыме, куда очень бы хотела поехать (после всех ее Европ), даже купить там дом. О том же заговорил и Рома: вот на что он растратил бы миллион, если бы он у него был. Не испортил бы его, как Марину.
Соня показала «свитки» с деревенскими заговорами из своей деревни Бобылево (где у нее с Ромой дачи), написанные фиолетовыми чернилами в старых тетрадях огромными буквами. И для сравнение показала аналогичные, изданные в Швейцарии. Это, бесспорно, огромная ценность и редкость...
Когда мы вернулись домой, я ощутил, как мы с Ромой хорошо устроились: без детей, женщин, от которых они происходят. Хотя Рома заявил вдруг у Сони, что иногда жалеет, что у него нет детей. Ну, да, если бы кто-нибудь ими занимался, какие-нибудь героические женщины, но не сибарит Рома, которому лень даже счистить снег со стекла машины, лень сходить в магазин, помыть посуду, который столь тонок и раним, что не переносит метро и никогда на нем не ездит...
Опершись на стену Зимнего дворца, я подумал, что почти не знал свободы. Даже когда я где-то был один, я думал о Лесбии, я соотносил, согласовывал свою жизнь и планы с нею. Теперь первый раз я ничего ни с кем не согласовываю. Я живу именно здесь и сейчас. И это совсем другая неизвестная мне жизнь.
...А условным утром за условным завтраком в два часа дня я заговорил с Ромой о революции, Троцком, которого теперь читаю, мемуарах англичанки, попавшей в Ростов-на-Дону в 17-18-й. О том, как убивали на улицах...
– Слава Богу, мы не живем такую эпоху! – сказал Рома, затягиваясь сигареткой.
– Мы живем в похожую.
– Но теперь не убивают на улицах!
– Ты не смотришь ящик и не знаешь новостей. Убивают.
Он сам вспомнил убийство одного священника. А я вспомнил про другого, которого убили двое ссавших уродов, которым священник сделал замечание – из пистолета, переделанного в боевой из травматического. Рома сказал, что у его соседа такой же – и тот разбивает бутылку с трех метров. Сам Рома первый раз стрелял в Сванетии в 95-ом. И Рома вспомнил слова одного ЖЖ-френда, первый раз стрелявшего из пистолета: это круче, чем переспать с женщиной! В твоей руке заключается что-то мистическое...
Я сказал: если есть пистолет – он обязательно когда-нибудь выстрелит. Но, соблюдая конспирацию, не рассказал, как сын одного моего знакомого, художника, пульнул из папиного ружья в сына другого моего знакомого, священника (эту историю с сыном Флоренского и сыном Леши DVD удалось замять без милиции).
Ну, стрельбой меня не удивить, я стрелял из калаша еще в школе. А вот первый раз испробовать «наркотики», ту же траву – это да, круче, чем первый раз с женщиной... Рома возразил, что от травы этого не испытал, зато испытал от ханки: это было откровением, которого он очень ждал – и не дождался от первого секса с женщиной. Тогда он был разочарован.
– Возможно, ты будешь разочарован, когда попробуешь LSD.
Но все же характерно, что мы оба так много ждали от первой физической любви с женщиной – и были так разочарованы! Нам казалось, что нас надули!
И я не стал говорить ему, монаху и епископу, если он не знает, что секс – это как еда: можно вечно питаться дешевой, не очень свежей, плохо приготовленной пищей. А можно все сделать наоборот. Это требует опыта, усилий, внимания, доверия, жертв и т.д. Или надо найти опытную шлюху, которая за деньги будет доставлять тебе все необходимое удовольствие. Потому что оно все же существует. Не сразу, но я понял это и даже подпал под его чары, от которых теперь с таким трудом избавляюсь...
В три я, наконец, пошел гулять. Сделал круг по центру. В Русском музее, куда я зашел за час до закрытия (то есть в 5), понял, что первый картины-фракталы стал писать Филонов. Прошел по Большой Морской, Гороховой, на Сенной площади я сел в метро...
Питер полон всполохами воспоминаний. На той же Сенной лет десять назад мы с кем-то встречались в маленьком кафе. С кем? С Настей? Не могу вспомнить. Теперь там человек на табуретке играет «Город золотой».
Странно, я очень хорошо и уютно здесь себя чувствую, в этом городе, в доме у Ромы. Мне так мало стало нужно, и меня ничто не гонит домой или еще куда-нибудь.
Ночью мы с Ромой смотрели фильм Альмодовара «Поговори с ней». Как обычно, Рома проспал полфильма. А мне фильм понравился, хотя больничная тема показана слишком гламурно. Теперь мне это бросается в глаза. Как бросаются в глаза всякие упущения в ремонте в квартире Ромы, чего я не замечал раньше.
В два часа «утра», за завтраком, мы заговорили о быках из вчерашнего фильма, смертельно ранивших одну из героинь. Рома был возмущен появлением женщин-тореадоров. Тут я, естественно, свернул к критским танцовщицам с быками и тавромахии, то есть традиция смертельной игры женщины с быком – очень старая, что я и хотел доказать Роме.
И я вновь пошел бродить по вечереющему Питеру. Зашел в музей-квартиру Достоевского, напротив которой теперь sex-shop. И теперь в ней нет копии Гольбейна, «Христос в гробу», зато в соседних помещениях какие-то случайные выставки. Экскурсоводша была всего одна, немолодая, но активная, то есть сообщала все, что знала. В том числе про то, что в квартире Достоевского не было удобств, в нашем понимании, – обратив внимание на никогда не замечаемую мною прежде маленькую комнату без окна... А все здесь и происходило. С этой стороны мы очень плохо знаем классику...
Купил в подарок две чашки с надписью: «Миру ли провалиться, или мне чаю не пить?».
Народу, кстати, и перед закрытием, довольно много. Была даже парочка англоговорящих немолодых людей.
Одновременно я созванивался, чтобы встретиться с Морковью, женой DVD, у которой в Питере выставка, на которую она приехала. Зашел поесть и посидеть в блинную «Клюква» на Колоколенной улице, где меня и нашла по телефону Морковь. Договорились встретиться в галерее «Борей» на Лиговском проспекте.
Оказывается, и здесь я был тоже, десять, что ли, лет назад. В Москве таких мест уже нет, где можно найти самиздат десятилетней давности. Тут была жена Васюкова Ира, как местная, помогавшая Лене с перемещениями по городу (Морковь, как известно, страдает топографическим кретинизмом в последней стадии). А Лена решала вопрос с деньгами за картинки и организацию выставки.
Мы купили коньяк – и так как до моего поезда оставалось не слишком много времени, пошли в садик на задах дома Ахматовой. Пили его на лавочке посреди заснеженного сада, как у нас принято. А греться пошли в кафе-бар неподалеку, где даже было живое пение, которого, в целом, лучше бы не было. Тут я узнал, что Морковь и Лёша намылились в Египет. Не поехать ли с ними, тем более, если какой-то особенно дешевый тур от их знакомой турагентши?
Отсюда я пешком пошел на вокзал, сел в поезд – но так и не заснул до самой Москвы, появившейся в окне в 5-30 утра.
На первом поезде метро доехал до Белорусского вокзала, померз в пустой электричке – в 7-15 был в Жаворонках. На градуснике -18, снег красиво блестит тысячью огней. Что-то слегка поел, выпил – и вырубился.
Все воскресенье сидел на сквозняках дома – и простыл. Зато написал пост про Питер. Лесбия долго говорила по телефону с мамой, потом со мной. Это что-то новое. Похоже, она скучает.
В понедельник приехал в Москву совершенно больной, но, тем не менее, стал шпатлевать стены на Константинова, коли мои молярши отказались работать в таких условиях (не вернув аванс, оправдав себя полученным в ментах стрессом). Ничего, я все сделаю сам... Немного говорил с Лесбией. Договорились встретиться завтра на д/р Пуделя. Приехала мама с продуктами и лекарствами. До шести утра с лишним смотрел фильм Триера «Антихрист», который накачал для меня Рома.
Очень неоднозначный фильм, однако женскую психологию Триер показал удивительно точно. В интеркритике его все время обвиняют в женоненавистничестве. Напротив, он придумал для столь экстремального поведения женщины, показанного в фильме, отличное оправдание: смерть ребенка. Женщина зачастую ведет себя сходным образом вовсе без такой "отмазки".
Автор, прежде всего, ненавидит природу, называя ее «Церковью Сатаны», и женщина, собственно, такая же жертва ее. Но перед ее угрозой двое, мужчина и женщина, не объединяются, что было бы естественно, а начинают истреблять друг друга.
Днем опять пошпатлевал – и полубольной, с чужим голосом, поехал на Савелу за подарком. Накупил кучу дисков с концертами: Пуделю, Лесбии и себе.
Когда открывал дверь в пуделевский подъезд – вдруг подошел кто-то еще. Это оказалась ОК! Лед сломан, мы опять можем соприсутствовать в одном пространстве.
Она думала, что придет последней, но я сказал, что последнего гостя никогда не бывает. И в квартиру мы вошли вместе, прикол...
Насчет последнего гостя я как в воду глядел: последней пришла Лесбия.
Тут уже Васильевы, Варя с Евой. Лесбия сходу произнесла блестящий спич на тему просмотренного фильма об африканском племени. Еще я узнал, что она устроилась на работу в «антинаркотическую» (!) газетку, на полный день и за 13 тысяч. Хочет быть независимой.
Много сумбурных разговоров, в том числе о Триере, машинах, о нашем боевом прошлом... Никаких споров. Я рассказал Насте про Питер, и она опровергла инфу Сони про Марину и Машу Базунову: мол, Соня главная питерская сплетница!
Ушел вместе с Лесбией и Васильевыми. Я пообещал, что, если буду сдавать квартиру на Константинова хотя бы за 40 тысяч, то половину она всегда будет получать. И до этого будет получать тоже. К чему эта идиотская работа? Но она не хочет «сидеть у меня на шее». Это меня не парит, напротив, моя шея теперь удивительно свободна...
Про последний роман Уэльбека «Возможность острова»: беспомощность западного человека, заточенного на секс и наслаждение, перед проблемой старости. Почему у нас нет этой проблемы? Напротив: исчезновение секса воспринимается, как освобождение. Что взамен ему? А что, ничего другого нет и не было? Без него, до него, параллельно ему?
Вдруг осознал, что нахожусь в состоянии небывалой для меня свободы. Я не нуждаюсь ни в Лесбии, как собеседнице, соратнице, возлюбленной, ни в сексе. Я вполне уважительно отношусь к себе, то есть к объекту, проверенному-перепроверенному, с известными мне сильными и слабыми сторонами, определенным набором достаточно неизменных свойств. Разобраться в себе – это очень важно. Но еще важнее – поверить себе, как и советовал классик. Но это нельзя сделать вдруг. Это происходит или не происходит после многих самопроверок и «экспериментов».
Каждый период жизни приносит новое – и это правильно. Это новое сваливается как испытание и может быть трагедией. А может быть прозрением. Или вот «свободой», как теперь. Я не хотел бы отказаться от этого состояния. Я очень дорого заплатил за него. И никакие близкие отношения с людьми меня не привлекают совершенно. На женщин у меня, скорее, невротическая реакция.
Я не ожидал, что смогу вот так просто расправиться с «любовью», с инстинктом кого-то идеализировать. Что я перестану «страдать», «искать», а буду просто жить...
***
Извел прежнюю тетрадь меньше, чем за 5 месяцев. Начиналась она в тяжелой депрессии, кончилась в довольно бодром настроении. Я привык к своему новому положению. Я стал его ценить. Я даже подумываю о том, о чем всегда мечтал: вернуться к своей юношеской брахмачарье. Как другие много раз бросают курить, я, как дедушка-Ганди, несколько раз объявлял брахмачарью. Но когда ты живешь с женщиной, не подписывающейся на нее – это может привести лишь к разрыву. К чему и приводило.
Теперь вынужденную брахмачарью я могу переквалифицировать в идейную.
Блин, а эти Уэльбеки-Кудзее переживают, что в старости с ними будут трахаться только за деньги! Вот чем, оказывается, плоха старость... Какая, однако, неистощимая потенция!
Но теперь я точно знаю, что наше желание не в члене, а в мозгах. Точнее в привычке, в некотором гормональном (?) ритме. Если его поломать – желание не возникает вовсе. Об этом и зеки говорят: не о трахе они думают, а о еде.
А я о чем думаю?
Сегодня ко мне пришла милиция. Точнее, сперва пришла эта юная стерва, в халатике, руки на груди – и так издевательски: «Ну, что мы будем делать?» – и протягивает мне листочек с каким-то, якобы, законом. Листочек я порвал и выбросил и предложил приходить с милицией.
И она пришла, чуть ли не через десять минут.
Мены в количестве двух штук начали: «почему шумим?», но быстро признали, что я действительно имею право шуметь до одиннадцати часов вечера (а не было еще и девяти) – согласно постановлению Московского правительства 3.13, которое я хорошо изучил благодаря этой же стерве, когда ездил в Алексеевское отделение за тетеньками. Стерва стала ссылаться на жилищный кодекс, но менты ответили, что это не к ним, они действуют лишь согласно административному.
Вот и все! Нашла с кем бодаться, дура! Ей всего 23, но какая дрянь, однако! Стала врать ментам, что я хамил ее мужу, что я шумлю и после одиннадцати. Опять шантажирует ребенком, который станет больным... При такой мамаше – точно станет! И не только ребенок.
Итак, я начинаю жить заново? Или возвращаюсь на путь, оборвавшийся в двадцать лет? Поглядим, рано торжествовать. Я еще не знаю, как отреагирую, если она заведет себе лавера. А почему бы ей, рано или поздно, не завести? Это же не она, а я объявил (как выяснилось) брахмачарью.
Уважение к себе растет пропорционально количеству побед. Мелких побед в моей жизни всегда хватало. Я всегда, начиная, условно, с двадцати лет, «побеждал». Я все время осуществлял то, за что брался (ну, французский так и не выучил). И, однако, я все время проигрывал войны (в отличие от Англии). В чем причина?
То есть теперь может выясниться, что я 27 лет жил не своей жизнью. Более того, я знал это почти с самого начала. И все же не ушел, не решился изменить ее. И проиграл войну (за себя).
Тут может быть одно оправдание: значит, я был не готов, Лесбия была не готова, ситуация была не готова. Или Лесбия не отпускала, или мне было больно отпускать ее, или надо было рвать по живому, уходить с чувством вины...
Теперь все иначе. Хотя сперва, несколько месяцев, было очень больно. Только бы не оступиться сейчас, когда «все получилось». Было уже такое чувство в 85 или 86 – но сорвалось! Молод еще был, возвышен, неэгоистичен, неавантюрен – а такая жизнь однообразна и трудна. Это как личный монастырь без Бога. И даже соратники-хиппи были совсем другие. Для них трах, кайф, тусовки – вот, что было самое важное. Они не знали одиночества.
Я всегда был обречен на одиночество, сколько бы ни экспериментировал, ни пробовал убегать из своего чулана. За счет Лесбии я удовлетворил почти всю свою потребность во внешней жизни.
Теперь я лучше готов. Да и времени еще на одну попытку практически не осталось. Попытаюсь выжать из этого года все – а там как Бог даст!
У нас лишь бесы бывают ангелами. Наш путь к счастью – по колено в говне. Никто до последнего момента не знает, кто он и в какую игру играет. Все, что мы думаем и воображаем – глупость ребенка.
И суть художника: найти во всем этом гнилом хаосе – идеальное. Оправдать столь сомнительное бытие. От нас останутся лишь наши попытки осмыслить невозможный факт нашего существования.
Когда майор Евсюков стреляет по людям и заявляет, что жизнь надо прожить ярко, он хочет сказать, что потерял смысл жизни, которого никогда и не было. Что инерция автоматического существования кончилась. Он воспринял существование как ту самую "матрицу", из которой нет выхода, которая иллюзорна и непреодолима. Возможно, он захотел испытать, насколько это так?
Другой ответ: универсальная затычка от бессмысленности бытия – секс – вероятно, перестала работать (как известно, у него были проблемы с (красавицей) женой). Была применена вторая универсальная затычка: насилие. Не хватало серой мышке внимания – зато вот теперь сколько…
Художник делает то же самое. Но он создает и разрушает свой мир, он останавливает бесконечную текучесть матрицы в неподвижных образах. Он как бы пытается зафиксировать в отдельном кадре "суть" фильма или, может быть, кейрос, счастье, феномен которого в том и состоит, что оно длительно и не имеет точки покоя и конкретного образа.
Если есть Красота, есть и Добро. Красота – это частный случай Добра, доведение бытия до совершенства на узком отрезке. Указание на возможность Последнего и Всеобщего Добра. Поэтому Красоту все стихийно соединяют с Добром – пусть даже потому, что просто настроение становится лучше.
Поэтому и бесы вдруг оказываются ангелами, а люди – людьми.
Наказал себя сегодня на 10 тысяч рублей. Бывает и на старуху проруха.
Все началось утром, когда мама уехала с Таней в «Перекресток», заперев меня в доме, взяв единственный ключ и забыв мобильник. Я был в ярости: она же знала, что я еду на Ворю. Кое-как вышел через дверь патио, заваленную снегом. Тут и она приехала.
И в этом состоянии, на нервах, помчался на Ворю, забрать ванины лыжи, о чем попросила Лесбия. К тому же не высыпаюсь несколько дней, не до конца выздоровел. И довольно давно не водил. И сразу почувствовал себя не в своей тарелке, плохая реакция, плохое настроение, ватная голова...
Это случилось на выезде на Рублевку, совсем близко от Жаворонок: идущий впереди «Шевроле» ушел на поворот (я точно это видел), я же стал тормозить, так как по Рублевке мчались машины. И вдруг удар! Тот, что был впереди, встал в последний момент, а я, хоть тормозил, почему-то ехал. Это свойство машины с автоматом, к которому я все еще так и не привык. В результате разбил ему его пластмассовый бампер, который вдруг разлетелся на несколько кусков. А себе лишь чуть-чуть сломал пластмассовую же решетку радиатора. (Потом я заподозрил, что это была подстава: не мог его бампер так идеально разлететься – да и какого хрена он затормозил?) Были бы бамперы железные, как раньше, вообще ничего не было бы.
Спросил водителя, во сколько он оценивает инцидент? Хозяин «Шевроле», невысокий, моих лет парень, по виду не жлоб и не хам (не начал орать) – уже успел позвонить кому-то по мобиле и определил ущерб в 10 тыс. У меня есть 5,5, но он не согласен. Я позвонил маме и попросил подвезти 5 тыс. Пока мы ее ждали, подъехал гаишник и стал нюхать моего «коллегу». Я сказал, что мы уже договорились – и тот удовлетворенно уехал, даже не проверив документы.
Мама приехала с Таней, на ее машине. Я отдал деньги – и уже с мамой поехал в Красноармейск, хоть мама настойчиво отговаривала. Но я упрям, я не отступлю, тем более когда мне брошен вызов. Я его принял – и доехал до Вори, не застрял на заваленных снегом дорожках товарищества и проник в дом...
Тут примерно то, что я и ждал. Везде, где живет Данила, все одинаково... Но мне уже плевать. Поставил щит на окно веранды. С помощью горящей газеты согрел замок на сарае. В лыжных ботинках поселились мыши, устроили там гнездо, полное семян и скорлупок орехов. Но ботинки не прогрызли.
Нашел ромин «подарок»: грибы в меду. И сушенные грибы, что запас здесь Данила. Взял диск, который просил Кот. Уже в темноте поехали в Москву.
На Саратовской даже не раздевались. И про аварию ничего не рассказал. Было уже полвосьмого, когда мы выехали – и через 45 минут мы были в Жаворонках. Вот, как я гнал и какова была трасса.
Сперва настроение было довольно плохое, но, кончив статью про Уэльбека и ответив на комменты в ЖЖ – появилась почти эйфория. Помогли и два фильма про Колтрейна и Майлса Дэвиса.
Невозможность острова – или беспомощность западного человека, заточенного на секс и наслаждение, перед проблемой старости. Об этом последний роман Мишеля Уэльбека «Возможность острова». Про это же и у Нобелевского лауреата Дж. М. Кудзее в «Бесчестье»: старость плоха тем, что никто не хочет давать тебе без денег.
Для современной западной литературы секс, как правило, и вожделенен и депрессивен. Это то, что делает героя (и автора) уязвимым. У более молодого Фредерика Бекбедера («Романтический эгоист») секс лишь порождает неутолимую жажду («У холостяка лишь одно на уме: с кем бы переспать сегодня ночью? У женатика одно на уме: с кем бы переспать в обеденный перерыв?»). Он словно все ищет настоящую любовь, в которую не верит и которой боится, как зависимости – а находит лишь все новый секс. На всем земном шаре остались лишь секс, ночные клубы, стронг дринки и огромные самолеты, похожие друг на друга. Торжество глобализма, рационализма, технократии. Он только придет через несколько лет к тому, к чему уже пришел герой Уэльбека: «Существование женской вульвы – само по себе благодать… уже один факт, что я могу там находиться и чувствовать себя хорошо, – вполне достаточная причина продолжать мой тяжкий путь на земле». Да нет, это-то он знает. Вот открытие Уэльбека: «…когда они («старики» – Песс.)) хотят подступиться к телу молодых, их безжалостно отталкивают, гонят прочь… сажают в тюрьму… Физически юное тело, единственно желанное благо, которое мирозданию оказалось под силу породить на свет, предоставлено в исключительное пользование молодых… Таков истинный смысл солидарности поколений: она не что иное, как холокост…»
Герой Уэльбека готов уже и на зависимость, потому что устал от секса без любви. Но выясняется, что поздно. Ровесницы уже стары для секса, а юницы – далеки от любви, тем более к немолодому мужчине.
Роман героя-преподавателя у Кудзее со своей студенткой заканчивается бесчестьем: студентка «сдает» его университетской администрации. Героиня Уэльбека не так кровожадна: она бросает героя ради карьеры и более молодых членов (и прочих частей тела). К сексу у французов, благодаря долгой практике, отношение такое же бестрепетное, как к гильотине. Он давно уже, как и принято в современном мире, дистанцирован от любви. «Любовь умерла!», – пишет герой Уэльбека. «…я – один из последних людей своего поколения, кто так мало любил себя, что сохранял способность любить кого-то другого…». Следующее поколение этой слабостью и вовсе не обладает.
«Людей чем дальше, тем сильнее станет привлекать жизнь свободная, безответственная, целиком посвященная неистовой погоне за наслаждениями; им захочется жить так, как живут уже сейчас среди них kids, а когда бремя лет наконец придавит их, они поставят точку…» – имеется в виду, покончат с собой. «Таково направление исторического развития, его долгосрочный курс, уготованный не одному только Западу…» – пророчествует герой Уэльбека.
Очевидно, что современный человек, если и заводит детей, то с тем же легкомыслием, с каким современный ребенок заводит крыс или хомяков. Дети, конечно, быстро помогают процессу взросления, что как-то спасает человечество от глобальной инфантилизации, но и процессу старения тоже. А это – я с этого начал – и есть корень проблемы.
«Я не только испытывал законное отвращение, которое испытывает любой нормальный мужчина при виде младенца; я не только был глубоко убежден, что ребенок – это нечто вроде порочного, от природы жестокого карлика… Где-то в глубине моей души жил ужас, самый настоящий ужас перед той непрекращающейся голгофой…» Естественно, самые трогательные страницы романа посвящены не детям, а собакам, чья любовь к человеку стихийна и не обременительна.
«По словам Шопенгауэра, – цитирует герой, – когда умирает сексуальный инстинкт… “жизнь становится похожа на комедию, начатую людьми и доигрываемую автоматами…”»
Напротив, читая Уэльбека, создается впечатление, что повествование ведется от имени автоматов, которые лишь по исчезновению сексуального инстинкта имели бы шанс стать похожими на людей. Они боятся старости, детей, жизни, смерти, – лишь забываясь в сексе им кажется, что они живут. Они мечтают о тихом острове, где не будет проблем со здоровьем и старостью и всегда будем много доступных «сисек и попок». Ибо «сексуальное удовольствие не только превосходит по изощренности и силе все прочие удовольствия, дарованные жизнью… оно – на самом деле вообще единственное удовольствие и единственная цель человеческого существования…»
Уважение к себе растет пропорционально количеству побед. Западный (современный?) мужчина за стоящие победы, в отсутствии побед «настоящих» (военных), принимает лишь победы сексуальные. Все остальное в жизни, даже творчество, есть только наживка, на которую клюнет сладостная вагина. Он отбросил обременительный идеал Дон Кихота, всегда в большей степени головной, и избрал гораздо более приятный и соразмерный идеал Дон Жуана (в современной транскрипции он произносится, как «мачо»).
Один человек абсолютно чужд другому – согласно Уэльбеку. И любовь, как и положено, единственное средство преодолеть эту чуждость. Я бы назвал это мостом иллюзий, по которому, тем не менее, можно прийти к некоему реальному единству с другим. Но герои романов Уэльбека не испытывают иллюзий, они видят в другом прежде всего тело. А тело некрасиво, тело стареет. Если они и испытывают иллюзии – то о возможности все больших и ярких сексуальных наслаждений. Духовная альтернатива этому – лишь современный вариант буддизма с его прижизненным «небытием» и атараксией. Это учение как нельзя лучше подходит человеку с установкой на избегание страданий. А страдать рано или поздно начинает всякий.
Войду в русло банальности: абсолютный эгоизм и монадность Запада так же губительна, как абсолютный коллективизм Востока. На Востоке человека убивает государство, на Западе человек медленно убивает сам себя. Уменьшение борьбы за существование, освобождение от труда, вопреки Марксу – не сделало его сильно счастливей. Если раньше жизнь казалась мучительной, но зато впереди маячила надежда, то теперь она видится бессмысленной, ибо упований больше нет.
Боясь быть зависимым от другого человека, полный неврастении и комплексов, герой Уэльбека («западный человек» par excellence?) стал зависеть от своего члена, который тянет свой корешок все дальше внутрь тела и, в конце концов, достигает мозга. И вытягивает из него все соки. Поэтому иные наслаждения герою (парэкселянцу) уже недоступны. Покажи ему весенний сад, синее море – он не сможет ничего испытать. Он уже невосприимчив к этим слабым сигналам. Он напоминает Горлума с его «прелестью».
При этом он будет, конечно, всячески имитировать интерес к миру, обильно путешествовать, менять впечатления и обстановку, в том числе в собственном жилье, стремясь доказать самому себе, что жизнь куда-то движется. Но она никуда не движется: движутся картинки вокруг него, к которым он имеет самое малое касательство.
Может, у него и было немного «жизни» в короткий период между детством и «взрослостью», великие мечты, идеалы, дерзость, даже какая-нибудь жертвенность, но все это он быстро просрал, пробежал, предал – ради надежности, благополучия или даже славы.
Вот, собственно, и весь вывод: не стоит жить в этом мире, не будучи романтиком и идеалистом. На самом деле, хрен тебе что светит, сколько бы ни было у тебя бабок, попок, медалей и пр. Когда в человеке умирает Док Кихот, в нем просыпается или Дон Жуан или Чиновник. Но за первым, как мы знаем, всегда является Командор (которого, конечно, не сбить со следа новомодным кеннингом). А второй сам подохнет от «ощущения вселенской пустоты», о которой пишет Уэльбек в другом своей романе «Расширение пространства борьбы», потому что за ним вообще никто не придет, кроме инфаркта, диабета или следователя, ведущего дело о коррупции.
Вот на какие мысли навело меня чтение последнего романа месье Уэльбека.
Благодаря Даниле на том сакраментальном рабочем вечере была поставлена психологическая точка наших отношениях с Лесбией. Это был момент истины и день правды. Я отрезал от себя всех, в том числе Лесбию, которая, как обычно, не думала встать на мою сторону и никак не отреагировала на беспримерную грубость Данилы. После которой отношения с этим человеком, которого я когда-то учил пИсать – навсегда закончены. А, значит, и с ней. Уже писал об этом: они облегчили мне уход. Именно в этот вечер я смог отрезать Лесбию и всю свою прежнюю жизнь. Эта страница окончательно перевернута, как была перевернута другая страница в 94-ом.
Я привык жить без костылей. Сперва это очень трудно и больно, но потом все легче и легче. Я гораздо лучше стал переносить одиночество. Когда-то мне отчаянно не хватало самого себя. Теперь, в общем, хватает. Никаких особых целей – только суметь и дальше жить так. Это будет самая большая победа. По сравнению с которой получение премии или выход книжки – полный пустяк.
И, конечно, очень важен был опыт больницы и смерть отца. И что я пережил его один. Такое не забывается. Человек после него никогда не остается прежним. Я изменился, а она нет, ее даже не было рядом.
И при этом я так ждал каждого разговора, тем более встречи с ней, словно все еще на что-то надеялся.
Я постепенно выжигал себя прежнего. Теперь мне даже не хочется секса. Я не вижу в нем никакого смысла. Он не делает ближе, не делает лучше. А тогда зачем он?
Зачем вообще все, все эти разговоры о семье, любви – если 27 лет брака распадаются за несколько месяцев, причем без всякого повода. И это после стольких взаимных жертв, постелей, всей этой общей жизни!
Мы не стали ближе, напротив, внезапно выяснилось, что мы вдруг стали совершенно чужды друг другу. Что можем без друг друга, что нам лучше друг без друга. Но одно дело – короткий срок, а другое – бесповоротно. И что же: оказалось, что мы может и бесповоротно. Я, наверное, мог хуже, но, в конце концов, смог и я.
Тут может быть только одно объяснение, что необходимость разрыва в нас все время сидела, в таком заархивированном виде, но не могла быть реализована в силу обстоятельств. А когда обстоятельства вдруг сложились, словно взорвалась давно заложенная мина.
Причем разрыв достаточно искусно маскировался: просто Лесбия хочет жить в Москве, а я в Крыму. А когда я вернулся в Москву сидеть с отцом – не буду же я жить в одной квартире с Данилой и всем колхозом... Однако она демонстративно избегала спать вместе, даже когда такая возможность у нас была, а то, не дай Бог, это повернет ситуацию назад. То есть к совместной жизни.
Ну, что ж, она добилась своего: ситуацию больше никто и ничто не повернет. Она может быть совершенно спокойна.
Если ты независим от своего члена, не переживаешь из-за секса – о, какая это свобода! Я совершенно забыл о ней. Вот с какого момента начинается владение собой. Тебе не надо с собой бороться, стремления вычищены. И упрощены до самого себя, до своего мира, до того, что ты можешь сделать сам, без других, не имея в них нужды. Летом я мог только мечтать о таком состоянии. Надолго ли оно?
Виртуально-реальный френд спрашивает меня о впечатлении от фильма Ларса фон Триера "Антихрист", прозревая его влияние на мой предыдущий пост. Фильм не повлиял никак, ибо упомянутые и разбираемые мной писатели вовсе не затрудняли себя копанием в чужой психологии, тем более психологии женщины, объекта для них абсолютно непонятного и, по большому счету, неинтересного. Интересны лишь некоторые штучки, которые есть у женщин и нет у мужчин. Герои упомянутых писателей (Кудзее, Уэльбека, Бекбедера) настолько интровертны, солипсичны и, я бы сказал, трусливы, что всякие полноценные отношения с другим человеком, тем более с женщиной, для них крайне затруднительны.
...Все больше уподобляясь мужчине в социальной жизни, в личной женщина сохраняет свои "маленькие слабости", поэтому я всегда предпочитал мужской коллектив. Большинство герлов со своей стороны скажет, что и им милее, проще общаться с другими герлами. Каждый в этом мире тянется к своим.
Это, однако, не значит, что я хотел бы с кем-нибудь из этого предпочтительного коллектива разделить постель. Нахрен ее вообще делить?
Ну, Мика Джаггера я из постели тоже, вероятно, не выгнал бы и вполне мог бы ужиться (недолгий срок) с каким-нибудь братом в одной палатке (что и имело место). Но почему мы, "традиционно ориентированные", считаем, что делить постель с женщиной лучше? Что она – не человек? Чем она "лучше" мужчины? Такое же чужое непрозрачное эго.
Мне скажут (я и сам когда-то говорил), что вот любовь и преодолевает эту чуждость, делает двух чужих, как одно.
А я на это отвечу, что любовь – иллюзия, что это такой же самообман и самогипноз, как, скажем, вера в Бога (извиняюсь, ну, вы же меня знаете…) Внушенная традиция, на которую мы накладываем свои комплексы и мечты, обезболивающие от жизни… И что нет никакого реального сближения, соединения с другим.
Кто-то заметит, что так устроено природой, что "по естеству" два пола как-то подогнаны друг к другу, как выступ и впадина. А я отвечу, что женщина и живет теперь как мужчина, и ведет себя зачастую так же. Так что в постели я оказываюсь, по существу, с тем же мужчиной, но несколько иной формы.
Тут мне, наконец, напомнят о сексуальном инстинкте, потребности организма факаться. Следовательно, для более гармоничной и необременительной сексуальной жизни лучше иметь объект для фака все время под рукой, а не бегать, высунув язык, по клубам и лупанариям. Да, вот, по существу, единственное оправдание для брака. Ну, и чтобы стакан с водой кто-нибудь подал, когда помирать будешь.
К чему поддерживать миф о любви, все эти бесконечные лживые "My love is true and girl I promise you, that's no lie" или "I'm gonna love you Till the stars fall from the sky For you and I"… – и не пропускать при этом ни одной дырки? Законы о благопристойности как в античности, так и в средние века породили этот миф о любви, миф о солидарности полов… Словом "любовь" с тех пор маскируют либидо и желание иметь потомство.
Но современный человек к потомству довольно равнодушен, а чтобы либидо не мучило – надо обливаться водой. Или бесповоротно уйти в творчество, всегда помня, что там, где твое либидо будет удовлетворено, тебе этим заниматься не дадут.
А фильм Триера просто утверждает, что женщина – это смертельный враг мужчины, и ее слабость (притворство), и ее вульва – орудия, несущие гибель. Природа названа у него "Церковью Сатаны", и женщина, как более близкая к природе, естественно, его жрица. Взгляд, конечно, в чем-то верный, хотя и грешит крайностью.
Были у нас очень хорошие моменты, которые оправдывали все, например, тот год на Воре, когда мы лежали в постели, обложенные словарями и книгами, читали, теоретизировали о мифологии и этнографии, пересказывали и спорили, смотрели видео, курили траву и трахались. Это было гармонично, мы много получили от этого взаимного общения. А когда сошел напряг из-за истории с ОК – ситуация стала еще лучше.
Но мина уже была заложена. Ветра последующих лет и эрозия обнажили ее – и она громыхнула.
Лесбия и сейчас может быть интересна, хотя, кажется, гораздо меньше читает и чем-либо интересуется. Словно весь интеллектуальный и творческий задор вышел из нее. Игры на компе и ящик + воспитание Кота – вот и вся ее жизнь. Я и в Крыму уже задыхался от этого.
Может быть, в ней еще произойдет всплеск, вызванный обстоятельствами, этим новым положением, в которое она попала. У меня, например, всплеск точно есть. Он пока хиленький, в основном ЖЖ-ный, но кому ведомо, что будет дальше?
Сегодня утром (в час или около) разбудила мама, уже довольно давно работавшая в соседней комнате, сообщив, что за дверью стоит женщина из жилищного надзора что ли. Дорогие соседи снизу накатали телегу, что я делаю перепланировку – и шумлю – и она хотела убедиться. Но я ее не впустил. При ней был сосед снизу, отец «мамаши», небритый, в трениках и очень агрессивный. Он начал: «А с тобой я поговорю по-другому!»
– А чего ты мне тыкаешь и угрожаешь? – спросил я.
– А потому что я много старше тебя!
– И сколько же тебе лет?
– Пятьдесят!
– А ему 48, – вступилась мама. – А мне 70!
Папаша туп до беспредела. Ему наплевать, что я из-за них потерял рабочих. Это не он вызывал ментов.
– Вызывала ваша дочь.
– Вот с дочерью и разговаривайте!
То есть они в своей семье сговориться не могут, а лезут в чужую жизнь.
Дальше был долгий спор о законах, о договоренностях, о шуме и прочей байде. В конце концов, женщина написала акт, что перепланировки нет, а о шуме и каком-то там постановлении, которое она так и не показала – я предупрежден.
Очень профессиональная работа: не взяла с собой не только «постановление», но у нее не было даже плана БТИ моей квартиры. Как бы она поняла: делаю я перепланировку или нет? Да и вообще, кто она такая? До конца я так и не понял. И работал как всегда. Пусть ОМОН теперь вызывают.
Думаю, сделал больше половины работы. А на остальную половину осталось лишь шесть тысяч евро + полторы, что заняла Машечка Львова.
Шпатлюя стены под Тома Вейтса, вспомнил, как мы с Лесбией договорились, что больше не признаем себя как самодостаточные личности, но считаем, что лишь вдвоем мы составляем самодостаточную личность, настоящего человека, поэтому расставание совершенно невозможно. Для меня это была жертва гораздо большая, чем для нее, ибо она всегда стремилась к чему-то подобному. И не я разорвал эту клятву!
Том Вейтс вызвал целый фонтан воспоминаний и уже задушенных чувств. Лучше бы не слушал... Лишь ужасная боль порождает глубину душевной жизни. Эту боль начинаешь ценить ради той обретенной глубины. И даже источник боли.
Глупостью ли были все эти договоренности, все эти пиры чувств? Или жизнь, как обычно, все это разрушила? Но этого «государства двоих» больше нет.
Ну, вот, умер Сэлинджер. Была надежда, что за свою правильность он будет жить вечно.
И приехала Ганна из Китая. Молоденькая, бойкая, круглолицая герла, родом из Воронежа. Мы познакомились в ЖЖ, и недавно она спросила: не впишу ли я ее и ее американского бойфренда у себя в Москве, пока они будут искать работу и жилье?
В Китае преподавала теорию перевода с английского. Тут и Лёня зашел, занять денег. Вместе выпили-поговорили. Она ругала Китай и китайцев: жуткие обманщики: она работала-работала, а привезла всего три тысячи рублей. И тут работы нет и жить негде. Отдал ей и ее еще не приехавшему из Штатов мужу Тиму дальнюю комнату.
Про Сэлинджера. Было как-то теплее, когда знал, что живешь с ним в одно время. Один из последних Учителей.
Отрывок из повести…
«– Но я понял, что за род литературы вы любите. Хорошие авторы, да. Сэлинджер... Он, пожалуй, был первый. Мы тоже были от него без ума. Это же вещь нашего поколения. Ну, он был немного старше... Недавно я ее перечел. Там есть кое-что, что мне не понравилось. Не в авторе – герое. Я этого не замечал.
– Что? – спросил Антон.
– Этот Колфилд – он так много ненавидит, что когда что-нибудь любит – это как-то трогает. Кажется тогда, что он единственный искренний человек на свете. Ну, не нравится ему слово “изуми¬тельно” что ли. Или что люди ходят в кино... Он думает, что они кретины. Но он же не знает их жизни. Легко быть славным, цельным и чистым в шестнадцать лет. Когда ничто не обременяет, сил много и все явления кажутся простыми, как дважды два. Тогда хочется выискивать недостатки других, укрепляясь в любви к себе... Как будто действительно невозможно жить, если кто-то что-то не так произносит. А в мире действительно есть тысячи вещей, из-за которых невозможно жить. Но он об этом не знает... Многое сперва кажется невыносимым, а потом легко выносится. Это как классическая музыка. В детстве бежишь от нее, как от чумы, а потом ничего, вроде даже хорошо, хуже того – ничего, кроме нее, не можешь слушать... Сильный и мудрый человек терпелив. Люди не герои, и тот, кто любит их, знает, что их слабости ничто, по сравнению с тем, что они вынуждены нести. Любовь, работу, болезни детей, смерть родителей, ответственность... Поэтому они не следят за собой и не всегда разборчивы в удовольствиях. Но не надо думать, что они сами этого не понимают. Просто они не суетны и уже не очень хотят нравиться. Им бы дожить и сделать все, что нужно. Жалкая судьба? Ну, так жалейте, а не презирайте!..»
Богато одаренная – умом, сердцем и красотой (хотя редко женщине достается хотя бы красота и сердце, и уж совсем редко ум), родившаяся в профессорской семье, в интеллигентном лоске и холе... В компенсацию ей досталось безобразное здоровье, что, вероятно, добавило ей «сердца».
И что же: с этим наилучшим для меня вариантом женщины я прожил очень долго, но в постоянной войне. Теперь война кончилась – вместе с совместной жизнью. Никого желания повторять эксперимент, никакой надежды.
Брак для меня – это мечта о брате или сестре, в которого ты можешь верить даже больше, чем в самого себя. Но так не выходит. Женщина всегда целиком другая. Ты никогда не можешь удовлетворить ее и не готов согласиться на ее вариант жизни.
Вчера Яша Севастопольский прислал смс с приглашением на свой концерт в кафе «Гол» (!) на Динамо. Я позвал туда Пуделя и Лесбию. Но Лесбия сослалась на усталость.
В метро столкнулся с Алхимиком.
– Не на Динамо ли едешь? – спросил я его.
– Да, – ответил он. – Ты тоже на Динамо?
– Ага.
– Я не совсем на Динамо, а в кофе «Гол». А ты куда?
– А ты как думаешь – посмотреть зимний футбольный матч на стадионе? – спросил я.
– Ну, от вас, постмодернистов, всего можно ожидать.
Это он – главному борцу с постмодернизмом.
Алхимик был самым последним, с кем я хотел бы встретиться. Естественно он стал тут же прикалываться по поводу «настоящего хиппи со скучающим лицом». Я ничуть не скучал, читал Троцкого, «Перманентную революцию»... Рядом – высокая красивая барышня с длинными кудрявыми волосами... И я грустно подумал: сколько герлов было бы счастливо жить со мной, тем более в Крыму...
На Белоруской Алхимик загадочно исчез. На Динамо я встретил Пуделя – и потом мы долго и безуспешно искали, где бы купить вина. И само кафе. Оно оказалось по дороге к квартире Лесбии на Масловке. Неприметный барак с блестящим эротическим столбом на сцене. Везде динамовская символика.
Взяли два пива с сухарями, которые изготовляют прямо здесь. Билеты никто не продавал: потом их включили в счет.
Пудель рассказал, что в сентябре второй раз станет дедушкой.
Сперва «на разогреве» выступала молодежная группка, в которой играл сын приятеля Яши, толстого мужика, который вдруг заговорил о своем желании устроить «Вудсток» в Кузьминском парке, рядом с которым он живет. И всячески рекламировал своего сыны, студента Юридического университета, у которого уже шестьдесят песен на русском и английском. Их он (сын) и исполнял вместе с молодой герлой, делавшей вид, что играет на гитаре, еще более юным басистом и совсем неумелым ударником. Зрелище довольно жалкое, слов не понять, музыки никакой. Но отец был очень горд. Может, это была и лучшая группа в Юридическом университете, но вид у них для рока слишком конформистский и замороженный. Что я и сказал в мягких выражениях отцу.
Здесь собрались несколько старых приятелей Яши, в том числе Саша Фил, которого я уже встречал на концерте на Соколе, некий Игорь, который играл на басу и пел Марли, совсем седой мэн, по виду не менее 60-ти лет, старый отсидевший валютчик... Со всей этой компанией говорили о Крыме. Более того, у седого была с собой бутылка коктебельского портвейна.
Наконец, вышел Яша. Ему аккомпанировал седой мэн с длинным хаером и волосатый ударник. Яша был неплох, даже виртуозил в вещи Пако де Люсии с «Сан-Франциско-найтс». Тамара Кожекина запела свой американский блюзовый репертуар. Пьяный Алхимик в пальто танцевал с тоже пьяным Сеней Скорпионом.
Счет на двоих получился, однако, на 1120 р. Ушел с тремя рублями в кошельке по скрипучему снегу к «Динамо».
...Еще Пудель рассказал, что Оля понемногу громит квартиру Вари, в которой живет. Ибо в ее собственной, после устроенного ею потопа, жить нельзя.
Надо ей позвонить. Все же «Пятнашка», куда она попала, – не простой опыт. А еще на днях повесился ее близкий друг, Костя Ежов. Я не раз его видел на ее днях рождениях, но близко знаком не был. Тоже из нашего вуза. А я говорю, что люди с годами становятся мудрее и сильнее.
***
Музыка закончилась давно:
Хуже-лучше… Берег опустел.
Колдыри идут хлебать вино
И ложатся в узкую постель.
Им уже не страшно ни хрена,
Им уже не надо ничего.
Вес души, навроде, 20 грамм,
Вес пустых ночей – 1 кило.
Их душа мудра и холодна,
Их вино ни капли не пьянит.
Подплыла луна под Карадаг,
Мертвой безмятежностью звенит.
(На тему картины Лены Фокиной, увиденной мной в Коктебели в сентябре – на матрасе после ремонта.)
Шум в ушах, толчками, соответственно пульсу. Наверное, повышенное кровяное давление. Заметил, что когда мОлодец возбуждается, шум ослабевает или пропадает совсем. И возобновляется снова, как молодец засыпает. Но самое интересное, что шум ослабевает, когда я думаю о чем-нибудь хорошем. Как только я установил это – стал усиленно вспоминать что-нибудь хорошее. И ничего не вспомнил! Это как-то даже подкосило. Разве то самое, от чего пробуждается молодец.
Не следует ли интерпретировать известную сказку про Илью Муромца подобным образом? Сидит он там где-то, лежит или спит – но приходит срок, наполняется он богатырской силы – и идет творить ратные подвиги...
Нет, не выжег я еще из себя все эти глупости, и брахмачарья дается с трудом. Ехал в пятницу к Лесбии и Коту и думал: а что если Лесбия предложит переночевать? Хотя знал, что не предложит.
Привез денег (500 евро рублями) и вермут. Даже поспорили, как раньше, о благе революции. Вообще, неплохо поболтали, даже погрузились в готский язык, хотя она очень устала после своей нелепой работы. Устала, но вполне сердечна. Жизнь ее, похоже, не слишком весела. Шесть дней в неделю надо поднимать Кота в школу, пять дней в неделю ходить на работу. Правда, ее уже стали отпускать работать дома. Главред там нормальный мужик. Но не начальник Фонда, вот это монстр! О его мерзости она может говорить бесконечно. Как и о бессмысленности, даже цинизме самой затеи (антинаркотического фонда – вот занесло!). А я – о цинизме Мединского, которого слушал по «Эхо». Если отшелушить всю декорацию, то получится, что надо повысить акцизные сборы на сигареты, чтобы умирающие из-за них не умирали без всякой пользы для государства.
Она проводила меня до метро – в качестве собачей прогулки. Спу стоит в нерешительности: не знает, за кем бежать?
Дома по-прежнему Ганна и Тим. Тим – странный человек: никогда не смотрит в лицо. Или это только – в мое лицо? Смущен что ли? За неделю они вышли из дома всего дважды. Однако работа для Тима все-таки, вроде, нашлась. И, значит, они скоро смогут снимать квартиру и покинут меня.
А я деру обои со стен и начинаю мучиться спиной. Только этого не хватало!
В субботу ездил к Машке, снимающей мамину квартиру на Мосфильмовской. Она из провинции, работает стриптизершей. Приехал с целой сумкой инструмента чинить свет в коридоре. Не особо приятная девица, капризная, всем недовольная... Обильно материться по мобиле, не стесняясь меня. Очевидно, что пустая и недалекая – и тоже верит во все эти феншуи и Китайский Новый Год. Ездила в Гоа, как положено. Не удивлюсь, если на Пустые Холмы рванет.
Снял несколько панелей, экспериментировал с фазой. В конце концов, поехал на Профсоюзную за новым светильником. Но сжег винты в выключателе, а другого нет. Поэтому поехал в Жаворонки.
Доделал в воскресенье, за два часа, купив новый выключатель и взяв другой необходимый инструмент. И вернулся опять в Жаворонки.
В Москве снова холодно, утешает лишь солнце. Зима начинает утомлять. Болит спина и живот. В этом состоянии пошел сегодня на станцию – на первую после перерыва электричку. А ее отменили. Полчаса до следующей я решил провести в кафе – и с удивлением обнаружил, что в Жаворонках нет кафе! Лишь ресторан «Шановный», тоже закрытый.
Все же напрягся в субботу и вывесил пост про альтернативные государства. А сперва дописал его. Это всегда неожиданно. Смотришь на него, жалкого глупого уродца – не пишется, не вытанцовывается... Бросаешь, ждешь, уже и не надеешься. И вдруг, как лавина, слово за слово – и пост готов. И люди сообщают, что совершенно согласны.
Так же, собственно, и стихи. Хотя последнее (про колдырей) родилось вдруг и сразу. Надо войти в какое-то специальное состояние возбуждения ума, когда хочется писать. И сегодня на зимней платформе у меня возникло это состояние, когда я смотрел, как летит снег за уносящейся электричкой. Очень вовремя.
Случайно наткнулся на такой сайт и такую статью про "альтернативные государства": http://www.kastopravda.ru/kastalia/europe/ostrov.htm
Это корреспондируется с постом уважаемого френда http://caps-lo.livejournal.com/84405.html , из которого следует, что даже некоторые жители синеглазой сестры нашей Америсы не оставили радужных мечтаний о жизни в коммунах.
Я за коммуну четырьмя руками! Коммуна – вещь замечательная, если б не коммунары. Самая лучшая коммуна на мой оптимистический взгляд – из одного коммунара. Во всяком случае, для хронического интроверта.
Это очень наивная мысль, что люди одних с тобой убеждений – по определению прекрасны и похожи на тебя. Поэтому то и дело раздается новый призыв собраться и жить вместе людям одной веры: либертарианцам и антисистемникам всех мастей.
Двое людей, которые долго друг друга искали, а потом приручали – и то с трудом уживаются. А тут куча чужих и далеких.
Не далеких: "своих" – потому, что мы одних убеждений!.. «Мы с тобой одной крови, ты и я…»
Убеждения составляют ничтожную часть человека и влияют в лучшем случае на 10% его поступков (я, понятно, не считал, говорю по ощущению). Нет ничего более далекого, чем два человека, сколько бы у них ни было "общих убеждений".
Человек причисляет себя к избранным, презирая толпу вокруг себя. Все фантомы и обманы, в том числе рукотворные, тешат его – и это он принимает за убеждения и обоснование своей «избранности». Он о себе очень высокого мнения, а потому не склонен рассматривать себя со стороны. Некритичность делает его богом. И крайне плохим сожителем.
Потенциальный коммунар воображает, что мир плох потому, что его устроили дураки, а мы, умные, собравшись вместе, устроим все по-другому.
Увы. Чем дольше живу, тем с большим удивлением открываю, как люди «одних со мной убеждений» иначе видят мир. «Идеологические» люди – самые ранимые, самые ненадежные товарищи. Им нужны всякие развлечения для поддержания внутренней бодрости. Крохи ответственности легко тонут в инфантильных проектах и в простейших решениях украсить действительность.
Собственно, «идеологичность» идеологических людей – это инфантильный бунт против сложности бытия. А бытие всегда сложно, в коммуне оно или вне коммуны.
«Я буду нести бревно» – обещает потенциальный коммунар. Но если бы он умел носить бревна, он, скорее всего, не нуждался бы ни в какой коммуне. А в коммуне, он надеется, никаких бревен и не будет, а будет сплошной чай-май, веселый спич, рок-н-ролл и прочие хорошие вещи. А булки будут сыпаться с неба, точнее, их будут приносить коммунальные квази-родители.
Наши «убеждения» очень плохо убеждают нас. Они служат для некоего самопоказа, самоублажения, самооправдания. Жить согласно убеждениям – чрезвычайная морока. Проще изображать и имитировать – для получения всяких бонусов. Ибо создана уже нехилая «антисистемная» культура – и тут есть, чем поживиться. Скоро «антисистемный» чувак станет доминировать на планете, но не уверен, что планета от этого сильно выиграет. «Антисистемный» чувак наполняет «антисистемной» чепухой свою пустоту – и не создает ничего реального, не живет как-то особенно глубоко. Все его рецепты слишком элементарны, чтобы приносить пользу. Он не психолог, не философ и не художник, он в лучшем случае «ловец во ржи», когда погода хорошая и настроение подходящее. Вся его «альтернатива» – дутая, пустяшная и с чужого плеча. Сдуй ее с человека – от него ничего не останется. Или останется точно такой же человек, как все.
А точно такие же люди построят не альтернативное, а точно такое же государство.
Такой вот итог.
В понедельник ночью уехали «жильцы», причем не знающий русского Тим вдруг обратился с необычно благодарственной речью, куда включил и обещание всякого содействия моей жизни в Америке, если я туда попаду. Это был ответ на мою шутку: рассчитаемся, когда я буду в Америке.
Во вторник пришел Лёня с деньгами и двумя видами гаша: азиатским и пакистанским. Поэтому последующая работа протекала в странном состоянии. Но протекала.
В тот же день я узнал, что у Лесбии неприятности. Она позвонила и рассказала, что вызванный ею на потоп сверху сантехник привел с собой инженера ЖЭКа, а та обнаружила нарушение планировки и потребовала в месячный срок ее согласовать, иначе наложит штраф. Поэтому два дня параллельно ремонту я занимался изучением СНИПа, переговорами с фирмой, занимающейся согласованием, черчением в Архикаде новой планировки (то есть фактической).
Общение с Лесбией стало более тесное. По голосу чувствую, что ее настрой на общение иной, чем, скажем, летом. А сегодня выяснилось, что она уходит с работы (подала заявление на увольнение). Может быть, привлеку ее к покраске, потому что все шпатлевочные работы я практически кончил.
Бывает необходимость отдалиться, чтобы увидеть своего как чужого и почувствовать его ценность. Ибо от привыкания ценность своего воспринимается как должное, а, следовательно, неинтересное.
Может быть, она ослабла в своем стремлении к свободе. Если да – то скоро мне придется делать выбор: остаться ли в своем царственном одиночестве или возобновить этот очень сложный и ущербный во многих отношениях проект.
...Нет, не надо ее звать! Я уже столько сделал сам – и остальное сделаю. Это будет соблазн. Я еще не настолько силен, чтобы его преодолеть.
Мама сегодня собирается отмечать Китайский Новый Год, смотрит открытие Зимних Олимпийских игр в Ванкувере. Хорошее начало: разбился грузинский саночник.
Из новостей: менту-гаишнику из Тувы, Баиру Борбак-Оолу, застрелившего 17-летнего пацана и ранившего его одноклассницу, – дали год и три месяца в колонии-поселении. Парень ничего не нарушил, не был пьян, просто ехал в машине... А за продажу нескольких грамм гашиша дают минимум 8 лет строго режима – человеку, который прежде даже не привлекался.
Не знаю, наивно, наверное, но надо предложить ей «тест»: пусть она напишет основные претензии, которые она имеет ко мне. Естественно, взаимообразно. Чтобы мы всегда ориентировались на эти камни. Они есть, их нельзя не знать.
На какой уровень откровенности тут можно рассчитывать? Да в нем ли дело? Я все еще словно жду, что мы можем понять друг друга. Моя последняя иллюзия. Могут ли люди, даже во многом похожие, даже прожившие вместе почти три десятка лет, говорить, что они знают друг друга?
Или, ладно, знают... Я «знаю». Знаю все «за и против», pro et contra. Теперь замечательный момент взвесить... Конечно, очевидно, что если у тебя есть близкий человек, то это лучше, чем если его нет.
Увы, в какой-то момент этот близкий человек оказывается «врагом», который истребляет твою жизнь. Наверное, это нормально, в этом есть своя диалектика. В конце концов, я и сам подвергаю свою жизнь разным опасностям, насилую и искушаю ее. Но во всем этом должен быть какой-то «высший» смысл. 1+1 должно быть в чем-то выше, чем 1+1.
Я устал об этом думать. Наверное, я дурак. Я все еще не могу понять простых вещей. Точнее, я не могу смириться со своим одиночеством. И это глупо. Я все равно не смогу прогнуть Лесбию под свой идеал жизни. Столько лет не мог – и не смогу. Это безнадежно. И никого другого нет – и в этом вся проблема. Уже очевидно, что Лесбия из всех людей мне максимально духовно близка. Но то, что нас разделяет – непреодолимо. Есть много вещей, которые я все равно никогда не приму, никогда не прощу ей. Уверен, что наоборот это так же верно.
Надо думать, мы вступили в эпоху бескомпромиссности. И тут весь вопрос – кому что друг от друга надо? Мне уже, по большому счету, не надо ничего. Даже общения. В конце концов, у меня почти 170 друзей в ЖЖ. Пусть такого умного и точного общения я так и не найду. Но что же делать? Не в моих силах тут что-то изменить.
(Накануне сакраментального дня, который я всегда буду помнить.)
Читая «Перманентную революцию» Троцкого поражаюсь, в какую узкую схему большевики загнали себя благодаря Марксу. Да, в общем, и Ленину, который был для Троцкого и прочих партийцев абсолютным авторитетом, словно Иисус для апостолов. Сперва по схеме – буржуазная революция, потом социалистическая. Движущаяся сила первой – мелкая и средняя буржуазия, движущая сила второй – пролетариат и крестьянство. Непосредственное перерастание первой во вторую, без этапа «демократической диктатуры» – называется по Троцкому «перманентной революцией».
Сами выдумали термины и потонули в них. Точнее использовали их для потопления политических конкурентов. Столько людей укокошили, чтобы доказать простейшую вещь: есть только Власть, которая опирается не на класс, не на сословие, даже не на партию – а на одну только силу, на неизбежность наказания – за нарушение выдуманных ею же законов. Кто захватил эту власть, неважно как, тот и молодец! Но для легитимации захвата ему надо подпереться более общим «законным основанием», например, теорией Маркса.
Государство – это просто автомобиль; сесть за руль может, в общем, каждый. Другое дело, что дурной водитель заведет его в канаву.
Захват власти не связан ни с какими классами. Он связан с харизмой претендента и поддержкой группы влияния. Он связан с моментом, когда прежняя власть наделала много ошибок и страшно раздражила население – и требуется какой-то новый проект исправления всех этих ошибок. То есть обещания лучшей жизни. Кто лучше и громче про это прокричит – тот и захватит власть.
Да и нет никаких классов, силами которых или ради которых этот захват учиняется. Так же можно было бы сказать про «класс» старых и молодых, «класс» образованных и класс невежд. Класс искусственно создать нельзя, но можно создать сплоченную группу – для достижения личной победы. Группу, которая немедленно развалится, будет уничтожена или превратится в чистую декорацию – лишь только цель будет достигнута. Устойчивость власти теперь будет обеспечиваться силой принуждения и страхом «закона» (в нашем случае – страхом ОМОНа).
Маркс выдумал всю свою хрень, глядя на чудовищное положении рабочих в Англии, где даже семилетние дети работали по 15 часов, а молодые девушки умирали на рабочих местах. А расхлебывала почему-то Россия, где главным был не рабочий, а земельный вопрос.
Решили ли его большевики? О, да! Почти совсем истребив крестьянство как производительную силу. Ибо свободный труд на своей земле порождал стерву капитализма так же, как и труд в своей лавке в городе.
Но опять же не капитализм и социализм были тут важны, а был важен вопрос власти. При отсутствии частной собственности на что либо, при монополии государства на все – легче удерживать власть. Это знали все тираны во все века. Маркс просто удачно подвернулся под руку. Теперь тирания была оправдана прогрессом и заботой о трудящихся.
Тирания – очень удобный механизм управления. Ибо для власти устранены все преграды для осуществления ее грандиозных задач (если у нее эти задачи есть – но, как правило, начиная с Нового Времени именно наличие этих задач и является оправданием тирании или жесткой вертикали власти, как это называется эвфемистически нынче). Некому уже критиковать власть за большой расход средств и человеческих жизней, «отдельные» ошибки и неудачи. Количество съеденных жизней будет расти, но, не исключено, что власти действительно удастся построить нечто грандиозное, как удавалось это египетским фараонам, как удалось это Петру или Сталину. И потом останется только гадать, стоило ли величие государства такой цены? Имеет ли право на существование государство или власть, которая в таких количествах пожирала «своих детей»?
История любого государства – есть история трагическая. Как и история любой частной жизни. Подлинное бытие невозможно без трагедии. И политические трагедии абсолютно неизбежны. Как и неизбежно сопротивление им. Человек кончает бунтом, потому что его требования бесконечны. Запрещено лишь одно: винить кого-либо в собственной трагедии.
Не надо мне было слушать Тома Вейтса. Это всегда пробуждает воспоминания. А тут еще очередная встреча с ней, потом ежедневные переговоры об ее квартире. И следом – 14 февраля.
"…I die a little more on each st. valentine day".
Вот я и ослаб, воля моя дрожит.
А, может, я словил какой-то импульс от Лесбии – и как всегда оказался неготовым, то есть беззащитным?
...Сегодня в Жаворонках наблюдал, как неопознанная электричка промчалась без остановки по встречному пути и исчезла в снежной пурге. Полагаю, это был "Летучий Голландец", что уверенно подтверждается тем, что никакого объявления о его появлении и нетипичном проследовании со стороны сотрудников станции не было. Видимо, это поразило их самих так сильно, что они еще на полчаса продлили перерыв (а произошел инцидент именно в перерыв). То есть на время, пока неопознанная электричка дошла до Голицыно и растворилась в безбрежном российском пространстве.
Замахнусь на Вильяма нашего Шекспира, то есть на одно из базовых, краеугольных и пр. контркультурных положений: "Занимайтесь любовью, а не войнами" (make love not war); в иной интерпретации: "More fucking less fighting".
Секс изначально связан с войной, с борьбой за самок, за доминирование в племени. Кто сильнее – тот больше факается. И больше оставляет потомства. Поэтому все развитые религии и эзотерические культы пытались объявить секс вне закона, ограничить его постами, целибатами, брахмачарьями и т.д. Ибо развитые религии отлично понимали разрушительную и неуправляемую силу секса, такую же нутряную и агрессивную, как война. Как известно из мифов – похищение женщин как раз и являлось причиной войн (похищение сабинянок, Троянская война и пр.).
Точно так же и в доисторические, дорелигиозные времена: не дай бог заниматься нерегламентированным сексом накануне большой охоты! Олень, медведь, etc никогда такого не простят.
И по сей день нет более взрывоопасной области, чем сексуальная. Мы знаем о больших войнах, связанных с национальными амбициями и религиозной нетерпимостью, но не знаем о малых, происходящих в каждой семье. Секс делает каждого человека еще более уязвимым, чем он есть сам по себе.
В среде близких мне контркультурщиков (дальше КК) никто этот догмат не воспринимал излишне всерьез. Вероятно потому, что и воевать никто не собирался. И правильно, ибо когда доходило до дела – доходило и до драмы. И все постулаты о свободной любви, о том, что "измена" – это мещанское и собственническое понятие – не работали. И не потому, что КК оказались неправильными КК. Просто для КК еще больше, чем для обычного человека важен вопрос доверия. КК – это современный странствующий рыцарь, человек, живущий идеалами и готовый за них получать по заднице. И ему крайне важно быть абсолютно уверенным в своем напарнике. Секс для него – это индивидуальная мистерия, квазирелигиозное действо. Жертва и клятва сразу. Такими вещами не бросаются…
"Своего" человека не отдают – а это значит война. Уход "своего" – это трагедия.
Иначе говоря: занимаясь сексом нельзя не заниматься войнами. Не одновременно, конечно. В современном исполнении секс является войной в основном с самим собой, это такое индивидуальное самоубийство. Это убийство себя, как свободного существа. Необремененного, безответственного и летающего.
Смерть, вышедшая из тела Брахмы, – женщина с темными глазами, с венком из лотосов на голове…
Вопрос секса как и прежде – это вопрос завоевания кого-то, потом вопрос охраны его от поползновений конкурентов… Это зачастую война с ним самим, желающим вырваться из-под эгиды твоего рабства.
Секс есть биологическая потребность, первейший инстинкт. Странно призывать к тому, что и так существует и на редкость активно действует. Но на количество войн это, однако, не влияет.
Если выкинуть из триединой формулы КК "секс, драгс, рок-н-ролл" первый компонент – что останется? И что случилось бы с контркультурой? Полагаю, треть волонтеров просто проехала бы мимо Сан-Франциско. Но остались бы еще две трети, и, может быть, блюдо было бы чище.
Прошлая неделя проскочила так быстро, что я по аналогии воспринял и эту. В среду почти ночью заехали Лесбия и Кот, который здесь еще не был. И я изо всех сил был добрым и любезным. У них был чай, а у меня обед. Кот почти ростом с Лесбию, но ведет себя, как семилетний. Так бывает, потом проходит. Лесбия рвется мне помогать, но пока я аранжирую ее лишь на поездку на строительный рынок.
В четверг решил, что это пятница – и поехал на Динамо на новый концерт Яши Севастопольского. К этому моменту как-то дико устал. Расстояния, даже эскалаторы, кажутся ужасно длинными. И такой облом! Но хоть воздухом подышал. Обратный путь был вовсе в полубреду. Думал лишь дойти до дома.
А дома неожиданно сделал рис с овощами и салат. Еще раз посмотрел «99 франков». Продолжил выкладывать «Дядю».
Сегодня шпатлевал потолок и подкрасил дальнюю комнату. Зашел Лёня за деньгами – и я вспомнил соседа по Шарикоподшипниковской: тот брал деньги на неделю, отдавал – и на следующий день брал снова. «Видишь, – говорил он, – я же отдаю!»
Лёня по традиции забил косяк крапалем... Это был хороший крапаль. Особенно хорошо стало на улице, когда я шел к метро, где меня ждал Вася Алексеев и шлифмашина. Город был незнаком, словно Питер совсем недавно. Словно я в чужом городе, в чужой стране, в чужом себе. Я видел все словно впервые.
Еще я понял, что я все контролирую – вот моя беда. Я все время словно в сражении. Я не могу отпустить реальность или себя на волю. И быть счастливым, потому что это было счастьем.
Поэтому нам и дорого детство, потому что мы тогда воспринимали мир именно так. Оттого и видели его таким прекрасным.
Все было новое, как в детстве, словно это твоя первая или вторая метель, словно это твоя первая или вторая зима. Я и сам был словно ребенок и, одновременно, мог смотреть на себя глазами ребенка, который видит сорокалетнего (условно) человека странной внешности, зрелого, прожившего жизнь. Которая кажется ребенку чем-то бесконечным.
Это состояния я назвал бы для простоты не «здесь и сейчас», а «не здесь и не сейчас».
Неужели некоторые находятся в этом состоянии всегда? Ну, и счастье же им!
Мне хотелось лишь смотреть, не говорить. Мозг работал специфически, точнее не работал никак. Зато какая сверхчувствительность, эмоциональная открытость, «женская» чуткость. Может быть, женщины так и смотрят на мир, поэтому я так часто вижу улыбающихся девушек. Я и сам теперь улыбался.
Пусть бы это было дорого, как боулинг, поэтому редко, но пусть бы это было. Нет ничего плохого в этом состоянии. Душа умиротворена и полна любовью. Люди кажутся красивыми, особенно девушки. Они интересны, все их действия кажутся значительными. Вот мужик читает книгу, герла смеется с мэном, девушка смотрит в мобильник, другая держит большой белый шар... Мир напоминает интересное кино...
Так я доехал/дошел до клуба.
Тут было еще далеко до начала. Я взял пива и гренок. Яша извинился за бестолочь, и я с удовольствием стал смотреть гандбол по экрану. Это тоже было красиво. Подошел седой олдовый волосатый мэн в приличном пиджаке, Гарик или Игорь, и рассказал, как они с Сеней Скорпионом прошли по культовым местам 70-х. И попросил поснимать концерт на его камеру. Так я стал на тот вечер оператором. Поэтому требовал света и двигал музыкантов.
Сеню Скорпиона хотели прогнать, потому что у него не было 200 рублей за вход, но все же оставили. Появилась Тамара Кожекина, которая больше не хочет быть Кожекиной, а хочет быть Зарицкой. Села за мой стол напротив.
Первый состав – старый вариант, с вокалистом Сашей, с усами и в черных очках. Вокал его не самый лучший, как и его английский. Потом класс английского показала Тамара. Пел и седой Гарик. Другой состав: мэн по имени Медведь и скрипачка Лена. Создали неплохой драйв из песен на родном языке.
Это было разнообразнее и веселее, чем в прошлый раз. И мое состояние было лучше. И не в пример вчерашнему.
До метро шли с Тамарой и Сеней, говорили об Индии. Они неплохо знают ее культуру, но не знают Рамакришну. Я несу что-то, пользуясь обретенной бесконтрольностью, как пьяный. Странно, как долго действует...
Послушал "Эхо Москвы"... Одна из самых востребованных специальностей: политический аналитик. Ты можешь нести любую хрень, в зависимости от того, к какому лагерю принадлежишь – и все будет ништяк! Главное бойко и нагло. Угадаешь что-нибудь случайно – бонусы. Не угадаешь – никто и не вспомнит, что ты там нес в двухтысячи-таком-то году…
Но я отлично помню, как на прошлых президентских выборах в Украине приходили на "Эхо" десятки этих самых "аналитиков", корреспондентов, журналистов, все, конечно, "либеральные" дальше некуда (многие там и работали), и в один голос, захлебываясь, кричали, что мы клянемся – никто больше никогда не услышит имени Януковича, ибо это российская марионетка, придуманная Москвой специально для этих выборов, что он сдуется, как только отпадет в нем надобность, а она уже отпала, что дураки из Кремля как всегда сделали самый худший выбор, поставив на человека с двумя судимостями, за которого никто не проголосует, а все "собранные" им голоса – это липа и административный ресурс. В числе этих "аналитиков" был и небезызвестный политжурналист Евгений Киселев, который теперь работает в Киеве. И что же: в одной недавней передаче на "Эхо" (где еще были Немцов и Сорокина) он заявил, что на этих выборах его симпатии были на стороне Януковича.
С чего это? – хотел бы я задать ему вопрос, да не мог. Или Янукович перестал быть несуществующим фантомом, о котором столько талдычили "либералы"? Или он перестал быть марионеткой? Или марионеткой стал сам Киселев?
Кстати, кажется, Немцов "объяснил" слушателям и участникам беседы, почему на украинское TV были приглашены Савик Шустер и Киселев: потому, что прежние украинские журналисты скомпрометировали себя на тех выборах поддержкой того самого Януковича. Это надо понимать так, что они поставили не на ту лошадь, и за это их новая "либеральная" власть отключила от эфира. И заменила их профессионалами из Москвы.
Но что творится с профессионалами в Киеве: один из них снова оказывается на стороне Януковича, которого расчленял всего пять лет назад. Невозможно же предположить, что Киселев продался Кремлю! Скорее, ему что-то известно (стало известно) про Януковича. Что совершенно не интересовало его пять лет назад, когда хотелось потоптаться ножками на противниках великой Оранжевой революции и очередной раз установить дебилизм Кремля.
Понятно, что все принципы наших "либералов" – всегда быть на стороне, противоположной Кремлю. Если Кремль скажет "белое" – "либерал" обязательно скажет "черное", даже не вникая в суть. Ибо Кремль прав быть не может по определению.
Я никогда не был любителем Кремля, но наши "либералы" давно вызывают у меня омерзение.
(Мой постоянный оппонент Марк Шатуновский написал в комментах, что «готов подписаться под каждым словом этого поста»...)
Вчера Лесбия любезно съездила со мной на Каширский двор. Опоздала к метро на 20 минут, и я изрядно замерз. А когда сел за руль, сперва решил, что у машины нет тормозов. Поэтому всю дорогу шел на третьей скорости, тормозил сильно заранее и держал максимальный интервал. В 12 мороза ездить на летней резине – все же несколько смело!
Это была очень нервная поездка, хотя все нервы были внутри. Мы теперь крайне тактичны друг с другом.
По дороге Лесбия сказала, что собирается завтра к Бийскому, которого выписали из больницы после химии. Он живет один в Котельниках в квартире жены Баптиста, Тани Яблоньки, никто к нему не ходит, сам ходить не может... Надо навестить и принести продуктов. Но она боится, что заблудится в этих Котельниках, которые хоть и по Волгоградке, но за Москвой. Она так это сказала, что я понял, что она ждет моего согласия поехать с ней. И я предложил ее сопровождать:
– Надо делать добрые дела.
И она тут же стала возражать, мол, у меня и так много дел, я устал и пр. А я стал упорствовать.
Дома я еще раз покрасил потолок в большой комнате, откосы – и чуть-чуть пошпатлевал.
Проснулся в два, хотя за утро несколько раз будили, в том числе чистильщики снега на крыше (в 9 утра). Позвонил Лесбии и попросил позвонить Бийскому, узнать, что ему нужно?
Она сперва ни в какую: не хочу ему звонить, он начнет капризничать и просить то и это, лучше я сама куплю. Но я все же настоял – и правильно. Потом позвонил ей из метро, чтобы она заводила/откапывала машину. И что же: подойдя к дому, я нашел машину в первозданном снегу. Впрочем, Лесбия была внутри. Вылезла и развела руками: аккумулятор сел. Она решила снять аккумулятор и поставить его на полчаса на зарядку, а она пока сходит в магазин за продуктами. Я предложил прикуриться от кого-нибудь.
– От кого, никого нет, – возразила она.
Но я, идя к дому, увидел машину с включенным двигателем – и пошел просить. Сосед (из другого подъезда) поколебался, но согласился. Теперь надо было достать «усы» из багажника ее «Оки», у которого замерз замок. Открыл его ударом сапога. Дворницкой метлой быстро снес снег с капота. Все прошло отлично, и мы поехали. Лесбия за рулем.
Первый пункт – «Пятерочка» недалеко от дома. Тут, стоя с тележкой, ожидая Лесбию, шныряющую по залу, глядел на толкающихся людей – и вдруг с удивлением ощутил, что не испытываю никакого раздражения. Ни одной негативной эмоции, которые были так часты и обязательны прежде. Я был так раним! Нервная закалка последних месяцев сделала меня невосприимчивым к таким раздражителям. На улице пришлось Лесбию слегка подтолкнуть и направить, чтобы она выехала из снега. Снег идет два дня, и дороги в ужасном состоянии.
Поэтому смотрел на наше предприятие с опаской, когда Лесбия «неслась» по ледяной трассе – и еще смеялась чему-то по дороге – и восхищалась зимой. Вот характер!
Под большим секретом она похвасталась, что ее пригласили в Букеровское жюри... Что это вдруг? У нее целая теория, что, вот, главное, засветиться в мире литературной критики, а потом имя будет работать на тебя (а она уже сильно «засветилась»). Что вот молодой и неизвестный все пишет и пишет, а толку ноль, а «засветившемуся» и писать не надо (она давно не пишет)...
За Кольцевой пошли пробки, потом несколько раз мы заблуживались. Я выходил, спрашивал прохожих – под пронзительным ветром со снегом. И снова маленькая машина с летней резиной погружается в скользкую кашу. Одно преимущество – ее легко выталкивать.
Самая большая засада была уже в Котельниках. Путь до микрорайона Южный был завален снегом, а, главное, в обе стороны была всего одна полоса. Лесбия смело рванула между какими-то домами в объезд – и уткнулась в выставленные блоки. Стала разворачиваться, используя площадку перед подъездом – и чиркнула бетонную лавочку. Я руководил процессом снаружи, но она кричала на меня и не слушала. Или не слышала, как она объяснила потом сама.
Все же нам пришлось поехать по односторонней дороге, пропустив кучу машин, несколько раз застревая, спрашивая дорогу, выбравшись из очередной каши с помощью добровольного толкателя из задней машины. Это полная жопа, а не место! Заборы, стройка, нормальной дороги нет, все завалено снегом и заставлено машинами. Причем дома выглядят очень прилично, а во дворах до хрена машин. Да и как иначе отсюда выедешь?
Бийский долго не открывал – и, войдя в квартиру, я понял почему: ему требовалось время, чтобы дойти на костылях до входной двери. Меня он увидеть не ожидал – и обрадовался.
Вид его был суров: голая голова. Она оказалась неплохой формы. Он перенес уже аж четыре химии, но опухоль не уменьшилась. Китанов уже не действует, его колют трамалом. Скоро, боится он, ему придется перейти на промидол. Я вспомнил отца, как он «увидел космос». Увы, тут есть сходство.
Бийский, как и он, кладет подушечку между колен (отцу мы просто втыкали одеяло). Но мы бодро болтаем, я – про свой ремонт, про качество строительства этого нового дома, про путь сюда, про булгаковский «Бег»... Это потому, что Бийский смотрит телесериалы, в частности – «Вишневый сад», уже «сороковой раз». Говорит, что рад своему одиночеству, оно позволяет о многом думать. Он и правда выглядит приятнее, чем раньше, без всех этих дешевых понтов.
Вели себя так, словно ничего особенного не произошло, просто приехали в гости. Обычные разговоры о пустяках.
Уходим около семи, пожелав выздоровления. Прощаясь, Бийский спросил про здоровье Лесбии. Видимо, он знал про ее диагноз. А она весело ответила, что не обращается к врачам и своей болезнью не интересуется, чтобы не портить себе настроение...
На улице темно, и не так просто найти прежнюю дорогу – и даже отъехать от места парковки. Дважды пришлось выталкивать машину, уже на пределе сил. Когда доехали до Новорязанского шоссе, Лесбия призналась, что без меня точно заблудилась бы тут навсегда. Водит она хорошо, а ориентируется скверно.
Несколько раз она пригласила зайти поесть. Но я отказался. Распрощались недалеко от метро «Текстильщики».
– Ну, не буду навязывать свое общество, – сказала она.
Я же мотивировал отказ тем, что иду на Умку в «Зверевский центр» и уже опаздываю.
Это так и было, но кроме того я чувствовал ужасную душевную усталость, просто какую-то апатию. Я и на Умку-то не хотел идти, но уговаривал себя, мол, у меня теперь так мало общественной жизни, а когда приглашают сами исполнители – грешно не пойти.
Лесбия отказалась идти, мол, много работы. Если бы она пошла – это было бы третье общее дело за раз, и, может быть, это критически нас сблизило бы. Но этого не произошло.
Кот, у которого начались внеочередные каникулы, уехал в Жаворонки. Я мог бы поесть у Лесбии, потом помыться в ее рекламируемой ванной с «банным» режимом душа, остаться ночевать... Я чувствовал, что эта перспектива была вполне реальна. Несколько дней назад я мечтал о ней, едва не накануне. Но не теперь.
Ледяная дорога от метро «Бауманская», мимо Елоховки. Я пришел с часовым опозданием, концерт уже шел – и было полно народа. Я стоял в фойе, около неработающего бара, где я надеялся взять чипсов и что-нибудь выпить. Меня приветствовал высокий молодой мэн со знакомым лицом:
– О, Севастополь тут!
Это оказался Дэн («Оракл»). Предложил глоток коньяка.
Я полуприсел на стол в фойе и стал слушать, ибо видно все равно ничего не было. Умка играла одна, знакомый репертуар. И я решил долго не оставаться. Тут со стойки бара соскочила красивая герла и поздоровалась. Стала спрашивать про Севастополь: уехал ли я совсем? Лишь спустя некоторое время по разговору я понял, что это Аня Голландская, девушка (уже бывшая) Юры Голландского. Долго с ней болтал. Она тоже слышала, что Лесбия обломалась жить там (как и она сама). Спросила, где живут Сентябри? Не достал ли меня Крым, куда я там путешествую, про курс гривны, про границу, как мне удается использовать там безвыездно машину, про аренду земли и прочее. Я рассказал, как на границе высадили из поезда Умку. И Лесбию (забывшую паспорт). И как, напротив, несколько раз не высадили меня... Учил ее, что нельзя с таким напрягом ко всему относиться, как относилась она – отчего и обломалась. Я рассказал про мои путешествия по Крыму в сентябре-октябре, и что зима в Крыму не достает – и уж зимой в Крыму точно не одиноко, скорее наоборот. А к ним, по ее словам, никто не приезжал. Странно, той зимой, когда мы познакомились – их дом в Голландии (район Севастополя) был переполнен народом.
Появилась Вера, жена Егора. С пузом! И дочкой. Спросила, почему я без Кота?
– Кот едва не с рождения ходит на Умку, и ему неинтересно, – ответил я.
В перерыве я подошел к самой Умке, запечатлеть почтение. Она по обыкновению торговала дисками и пластинкой. Спросила, есть ли у меня.
– Даже две, и обе девственны, еще не дефлориваны иглой.
– Почему?
– Потому что не на чем...
Предложила красной икры. Но я такое не ем. А она – ест. Она даже мясо стала есть после двадцати лет вегетарианства. Стала чувствовать, что теряет силы...
К ней всё подходили, здоровались, восхищались – и тянули деньги. Какая-то герла из .Севастополя стала внушать, что маленькая девочка опять же из Севастополя очень любит Умку и мечтает о пластинке.
– Бьорковна? – спросил я.
Она не знала, кто это, и я заподозрил обман: Бьорковну знают все.
– Санька, не уходи, надо попиз-ить! – попросила Умка.
И я терпеливо ждал. Наконец она спросила про Лесбию. Что с ней, она слышала, что мы расстались.
– Да, она живет отдельно, но мы встречаемся, вот сегодня ездили к Бийскому...
И коротко рассказал о поездке.
– Я его никогда не любила, – сказала Умка.
– А я его совсем не любил, – признался я. (Но как сказала Лесбия в лифте в Южном микрорайоне: волосатые тем и хороши, что своих не бросают, даже когда этот «свой» далеко не друг.)
– Хреново тебе?
Я удивился, сказал, что нет.
Но серьезно говорить было невозможно – и я попрощался. И быстро ушел.
Я был в странном состоянии. Как-то и жаль себя, за свое одиночество, свою неоцененность – и одновременно ощущение, что я в самой своей лучшей поре, в самой силе – и это надо как-то использовать, пока не поздно.
Но ух как долог путь до дома! Тут все как всегда: коньяк, обед, интернет.
Про Лесбию. Зубья выскочили из пазов и не вставляются обратно. Видимо, они изменили форму. Я не могу вернуться в свою прежнюю жизнь. Мне интересна эта новая жизнь, которой я никогда не жил. Иногда удивительный уровень воодушевления, готовность писать. Такая вполне автономная зрелость, ни в ком не нуждающаяся. Такого прежде не было. Несмотря на ремонт: спокойная полутворческая жизнь. Хорошие со всеми отношения, отсутствие ссор, скандалов... Как же это выматывало прежде!
Зато взамен был тонкий обмен мнениями, иерархические беседы... Я в них теперь не нуждаюсь. Мы довольно далеко ушли друг от друга, и в этих иерархических вещах тоже.
Был еще секс, но с ним в последнее время все было сложно. Я не чувствовал от нее никаких сигналов, мне надо было проявлять инициативу, а это было обидно. Больше не было никаких скреп, что держали бы нас вместе. Нет их и теперь. Лишь выскакивающая иногда мысль, что скоро кто-нибудь помрет – и оставшийся будет вечно жалеть, что мы не провели последние годы друг с другом. Что мы уже никогда не будем вместе. Что возможность совместной жизни – это все же счастье и редкость. Хотя, вроде, все так живут, но их брак больше напоминает трудовую повинность. А у нас? В конце он стал напоминать ее же.
И я отлично знаю Лесбию: она не изменится, я тоже не изменюсь. Даже если появится желание сблизиться – нет реальных рычагов для этого.
После психологических наручников семейной жизни чувствую себя свободным, как в голом поле, где отовсюду дует ветер, и нет стенки, к которой можно прислониться, спрятаться от ветра. Давление связи с другим человеком – ужасно, когда не осталось уже любви, а есть один долг.
Вегетарианство становится гламурной вещью. Девушки уже требуют вегетарианской косметики, само собой после приобретения шубок и сапожек… Товарищество ru_vegetarian, которое я по приколу наблюдаю, постоянно восхищает меня незамутненностью своей мысли. Все там помешаны на еде, исследованиях, из чего состоят указанные на упаковках добавки, какая-нибудь Е-хрен знает какая, и чем можно заменить тот или иной животный белок… Белок их крайне беспокоит. Гораздо больше, чем реальная жизнь или смерть живых существ или, скажем, философия ахимсы, практика джайнизма, толстовство наконец, о которых там никогда ни слова.
Зато им очень важно насколько та или иная бытовая шняга вегански кошерна? Насущный вопрос дня: где можно купить чисто веганское авто? Это шутка. Главное все же: бесконечные кулинарные «вкусняшки» (устойчивое выражение) или героические эксперименты, вроде того, как некто три дня из ведра соевого молока делал 200 грамм тофу, истребив кучу сил и кухонного газа… Откуда у автора поста столько свободного времени? Нечем больше заняться?
Люди из всего делают догму и культ. Зачем им вегетарианство (точнее, там почти все веганы) – непонятно, ибо повышенной духовностью там не страдают (на это нет времени: надо белки под микроскопом рассматривать, сою в ведре варить). Как было бы легко, если бы мы были тем, что мы едим. Конечно, от долгого употребления определенной пищи, надо думать, меняется метаболизм. Мне уже трудно об этом судить, хотя я мог бы служить примером этой метаморфозы. Если она произошла, то произошла давно – и я ничего особенного не заметил.
На вчерашнем концерте Умка призналась, что стала есть мясо – ибо почувствовала, что теряет силы. Понятно, что у этих молодых с ru_vegetarian сил завались. Их скорее волнует лишний вес или продление молодости, ибо вегетарианство, по очередной модной теории, продлевает ее («вегетарианцы живут дольше!»). Поэтому страдают им почти исключительно девочки.
Я потому и не веган, что не хочу заморачиваться на еде, исследовать пищевой состав продукта на нюх и просвет (исследовать, порой, приходится, но не с такой тщательностью), тратить столько внимания на то: что есть, что не есть, из чего состоит салат, пирожок, а нет ли там, упаси Господи, молекулы животного жира? Слишком много душевных сил тратится на еду и одежду, вместо того, чтобы потратить их на что-то более серьезное (и даже гуманное). Когда я стал вегетарианцем – быть им было гораздо сложнее, чем теперешним веганом. Потому что такого дива, как вегетарианство, наш общепит в те годы совершенно не ведал.
Теперь от веганства за версту несет ньюэйджевской благовонной вонью. Боюсь, скоро быть вегетарианцем станет так же неприлично, как ездить в Гоа. Ну, а рядом с продвинутыми веганами – просто предосудительно. Съест продвинутая фифа пару зернышек проращенной сои – и с чистой совестью и легким духом рванет на самолете на модную транс-тусовку в заповедно-гламурное место. Пусть все посмотрят на ее эффектный тощий зад под эксклюзивным веганским купальником и джинсами со стразами.
А мы, вытащив валенки из хлюпающей грязи и проводив стройный силуэт взглядом, вздохнем, хлопнем водки с морозцу и закусим, чем Бог послал…
(При написании поста ни одно животное не пострадало.)
Человек – это шкаф с закрытыми дверцами. И надо иметь особую дерзость или хороший стимул, чтобы его открыть.
Шкаф может быть очень красив снаружи, а его содержимое – состоять из пыли или баснословных скелетов. А еще за дверцами, случается, лежит нечто очень нежное – и кто-то может не хотеть, чтобы их открывали. Но, в конце концов, как доверчивый Кощей, он дает Марье Маревне (Ивану-царевичу) позволение на этот ответственный шаг, в надежде, что тот не воспользуется беззащитностью во зло.
Напрасные надежды!
А не угодно ли вам посмотреть реальный фильм ужасов, с искромсанной плотью и лужами крови? И не говорите мне о последнем фильме Триера: «я был женат» (цитата). Этот фильм – лишь невинная метафора взаимоотношений.
«Многоуважаемый шкаф» – сказал классик. О, если бы так! Если б не вскрывали его фомкой, если б не распахивался он сам, на каждой станции, как вагон метро.
Но все пассажиры вышли, и вагон несется пустым, и ненужный свет сияет в мертвых подземных коридорах.
Лесбия повторяет путь всех одиноких женщин: сегодня она завела еще одну собаку, спаниеля-герлицу. Это произошло снова на Птичке и снова в компании Мочалкиной. Мочалкина в подобной ситуации завела свинью и кучу шиншилл. Дети вырастают, а потребность множить бытие – сохраняется.
Я воспринимаю это как еще один ров между нами. Уже давно, с момента покупки машины, она демонстрирует полную независимость от меня. Ей нужны развлечения, положительные эмоции. Расстояние между нами растет – и, наверное, слава Богу!
Конечно, невеликодушно так реагировать на появление маленького песика. Увеличит расстояние? – Фи! Уж не песику тут что-то изменить, чему-то помешать.
А тут в Жаворонках плюс, и запахло весной. Мокрый снег рушится с крыш. Эмоции и меня придавливают, какие-то смутные желания. Снова возникает ощущение, что одиночество не гармонично, не полноценно. Но и все надежды на другого человека – иллюзорны. Он не может оправдать, удовлетворить мои надежды, мои невероятно завышенные требования.
Одиночество, при всех минусах, – самая сильная позиция. Особенно для человека, который по жизни не злоупотреблял им.
Только я стал жалеть песика, как он заболел. Я поехал в Москву в воскресенье вечером и узнал, что с песиком (герлицей) все серьезно: пришлось ставить капельницу (несколько месячному щенку!). Иначе – кранты: какая-то желудочная инфекция. Щенок стоил семь тысяч, каждая капельница – 1300. И у Лесбии нет на них денег. Поэтому вечером во вторник я привез ей десять тысяч.
У нее в гостях студент Никита с высокой красивой девушкой-хипповкой, которую мне не представили. Лесбия стала готовить мне поесть (это был мой обед) и рассказала про щенка. Он/она лежит, не ест, не пьет, вид не внушает больших надежд. И назвала она ее «Мора» (надо было на «м» – а на спине она нашла пятно, якобы, в виде черепа). Я предположил, что имя повлияло на результат.
– Конечно, – согласилась Лесбия. – Как корабль назовешь, так он и поплывет.
Собаку она завела ради приятных эмоций, в результате усилила неприятные. Это как водится.
Ребята едут в Питер, Лесбия хочет передать с ними грибы для Ромы. И за столом я трепался о Питере. Сидели недолго: Лесбии надо было ехать на ночную капельницу для Моры. Она полагала, что я могу остаться до ее приезда, но я не собирался и плохо себя чувствую: опять простыл в Жаворонках. Она довезла меня до метро, я держал засунутого в сумку щенка. Это уже третья капельница.
Позвонил ночью. Лесбия сказала, что щенку стало лучше, бегает, кусается, даже поел. Развлекуха. Лесбия, понятно, выражает за все благодарность.
Отсталая Россия... Я привык к этому словосочетанию со школы, когда нам внушали, почему и для чего произошла социалистическая революция; им оперировали большевики и меньшевики, споря друг с другом о необходимости или преждевременности социального переворота; им оперируют современные "либералы".
А я подумал, что если собрать все, что было создано-построено в России, включая имперские/сесесерные земли, на территории, равной, скажем, Британским островам, то, возможно, окажется, что она создала больше во всех отношениях, чем гордый Альбион.
Но все, ею созданное, было размазано по бескрайним просторам, запорошено снегами, потонуло в лесах и пустынях, – но, тем не менее, приблизило эти дикие земли к "солнцу цивилизации". Многое и не принадлежит ей теперь, а все работает. В этом, скорее всего, и был "смысл России". Ибо сделать это, кроме нее, было просто некому.
Тут показательна история Санкт-Петербурга. Есть ли в европейской истории другой пример, когда государство построило за несколько десятилетий великий европейский город на голом месте среди болот? А ведь Россия построила массу таких городов, пусть и не столь прекрасных.
Предвижу, что мне укажут не на Европу, где для такого градостроительного эксперимента не было ни нужды, ни болот, а на Америку: они построили еще больше и для кого-то – еще прекраснее.
Для начала вспомним разницу в климате. Не забудем методы колонизации:
«В 1862 году правительство американской Унии издает знаменитый «закон о заселении Запада»: каждый, кто переселится за Миссисипи, слывшую до той поры «The Last Frontier» – «последней границей», получит от правительства США безвозмездно «160 акров хорошей земли в постоянную собственность». Да, земля была действительно хорошей. Только принадлежала она не правительству Унии, а индейцам, и никто не давал этому правительству права наделять индейской землей поселенцев». (Милослав Стингл, «Индейцы без томагавков», М., 1971.) В это время в прериях паслось еще 50 миллионов бизонов. Истребление 280 тысяч индейцев (оставшихся от 9 примерно миллионов, когда-то населявших Северо-американский континент) началось с истребления их главного источника пропитания. И к 1900 году в прериях США осталось всего восемьдесят бизонов!
«В 1864 году отряд майора Чайвингтона коварно напал на стоянку чейенов и перебил всех, кто там был. Солдаты Чайвингтона скальпировали даже детей и женщин. Через несколько лет на реке Уошит в результате нового коварного нападения, осуществленного по инициативе героя войны Севера против Юга генерала Джорджа Армстронга Кастера, истребление чейенов было довершено. Кастер приказал убивать не только индейцев, но и всех их лошадей… Голод, эпидемии дотоле неизвестных болезней косили индейцев. Численность их таяла как мартовский снег. И тогда военные власти решили расправиться с самым сильным племенем прерий – с могущественными сиу, или дакотами…» (там же)
В общей сложности войны с индейцами продолжались два с половиной века – до декабря 1890 года, дня бойни в поселке Вундед-Ни, когда полк кавалерии под командованием полковника Форсайта при поддержке артиллерии поголовно истребил лагерь индейцев племени сиу. "Говорят, что после этой резни исчез и культ «танца духов»… Воины исполнили его в последний раз перед этой битвой" (Маргарита Пушкина). Впрочем, битвой это назвать трудно, потому что, по сути, это была акция разоружения индейцев, кончившаяся расстрелом разоружившихся…
Третье: Америку осваивали колонисты со всего мира, чей энтузиазм, деятельная сила и отчаяние соизмеримы с расстоянием и лишениями, которое им пришлось преодолеть. А кто осваивал Россию, кроме русских? Горстка немцев?
Мне укажут, что население России было больше, чем в упомянутой Англии. Но всегда ли, на сколько больше? Население Киевской Руси было 4-5 миллионов человек. Московии по Вернадскому в конце XV в. – те же 4-5 миллионов. Население же Британских островов на 1200 год было 2,8 миллиона, Франции – 7 миллионов, как и Италии и Германии, Испании – 8 миллионов, Польши – 1, 2 миллиона. (Все расчеты, естественно, приблизительные, трудно проверяемые и не мои.)
Кстати, Черная смерть не хило прошлась и по Руси, сделав большой крюк, от Феодосии-Каффы через Западную Европу до Смоленска, где осталось всего три жителя. И они ушли из города, заколотив за собой ворота.
И как-то выпадают из памяти четыре века противоборства с татарами. Даже после Куликова поля и вплоть до XVII века не было в истории России ни одного года, когда со стороны Крыма или Казани не нападали бы "на нас" татары, да еще и по нескольку раз, да еще иногда и вместе… А с запада, значит, поляки с Литвой наседали. Четыре века беспрерывной оборонительной войны. Каждый год несколько десятков, а иногда и сотен тысяч плененных (1521 год), огромные выкупы за них, многотысячные войска бояр и детей боярских вдоль Оки (а граница Московского княжества проходила тогда там), строительство крепостей и засечных зон, длинной лишь чуть меньше Великой Китайской стены, медленное движение к югу, чтобы предупреждать набеги татар как можно раньше, союз и присоединение Северских земель (Новгород-Северский, Путивль), где жили очень героические мужи, в течении веков без всякой почти поддержки одни противостоявшие набегам (из благодатного Крыма).
Не побоюсь обвинений в квасном п., но расширение Руси на восток, юг и запад было неизбежным, просто как самооборона. Слишком хреновые нам достались соседи.
Так в русском характере соединились черты раба, обязанного своей безопасностью государству, воина, философа, безразличного к материальным ценностям (которые все равно отнимут), и авантюриста, ищущего новые земли, свободные как и от набегов, так и от налогов.
Кстати, о понятии "Украина". "Украина" тогда начиналась за Окой. Князь Московский во всех дипломатических документах именовался "великий князь украины" (с маленькой буквы). Существовала Казанская украина, Мещерская украина, Крымская украина и т.д. И все эти "украины" были связаны с войной и обороной.
Редкая страна пережила такое количество войн. Чудо, что Россия вообще уцелела, – а она еще умудрилась бесконечно расшириться, как распрямившаяся пружина.
Скажут, что она ничего не изобрела, что она заимствовала всю науку, все свои технологии на Западе. Но и Запад заимствовал свои науки и технологии (у Рима, Рим у Греции, Греция у Египта…). Все страны заимствуют науки и технологии друг и другу и у более развитых социумов. Только так и осуществляется прогресс. Война и строительство – вот основная история России. Поэтому так мало было открытий и свободы.
Зато это многовековая национальная закалка породила очень своеобразный психологический тип. И он мне, при всех его кричащих недостатках, все же нравится больше, чем западный.
XIX век, я считаю, был русским веком в искусстве. Да что там – и ХХ тоже! (Если, конечно, забыть более чем скромный результат на джазово-рок-н-ролльных играх.) Ибо при высоком мастерстве оно (искусство) оставалось еще и гуманистическим, чего, чем дальше, тем меньше было в искусстве западном.
Про революцию я уже много писал. Она не была какой-то ошибкой природы, заговором хитрых врагов. В той ситуации, в которой находилась тогда Россия, при ее тогдашнем управлении – она была неизбежна. И лишь большевики своей бесконечной жестокостью и последовательностью смогли спасти государство от русской вольницы (порожденной Февральской революцией) или бунта, который так пугал Пушкина и Троцкого, но восхищал Андрея Платонова.
Я не претендую на лавры защитника России, как у Кожинова, тем более на сухие веточки дурачка Мединского… Но почему не бросить пять копеек в копилку понимания, почему мы такие и почему не обязаны быть другими?
Поздно вечером зашли попы, Лёша с Сашей, с двумя портвейнами и закуской. Я как раз кончил делать себе обед, включающий сырный салат. Поговорили о Калаказо, еще о каких-то попах-идеологах, с которыми переписывается Лёша в ЖЖ. Оказывается, Саша меня читает, хотя у него нет своего ЖЖ.
Главный интерес Лёши – постройка новой крыши своего дома в Ашукинской. Привез рисунок Лены и фото на флешке. Объяснил ему кучу всего, вплоть до усыхания бруса, сделал расчет объема материала и денег. Дело серьезное, а он думал обойтись малой кровью: поставить какие-то нелепые фальш-стенки, вместо бруса, как хочет делать сосед, который переделывает весь второй этаж в своей части дома. Но если так, то он снесет и крышу, а у них общая крыша. Все остальное, по сравнению с крышей, пустяк, внушаю я. Но Лёша все упирает в нехватку денег. А на улице, когда мы пошли за новым портвейном и гулять, – о том, что его психика этого ремонта не выдержит.
Я укоряю его: надо иметь больше мужества, это твой дом.
– Это не мой дом! – кричит он. – Это дом моей семьи!
– Еще скажи: это не моя семья! – шучу я в ответ. – Кто это будет делать, кроме тебя?
– У меня испорченная нервная система. У тебя не было четырех детей, один из которых даун.
– У меня было двое, а все дети до некоторого возраста ведут себя, как дауны.
– Да, с даунами даже иногда легче, – согласился он.
Но он непробиваемо зол на жизнь и уныл. Взяли два портвейна и «раздавили» один на лавочке на детской площадке во дворе, с другой стороны ул. Космонавтов, недалеко от заброшенного детсада (которых тут так не хватает, а он стоит заколоченный). Где-то около нуля, безветренно, тихо. Лёша продолжает пребывать в меланхолии, ни о чем не может говорить, кроме крыши и своих нервов. На обратном пути он стал грузить этим Лену по телефону. Продолжил тему уже у меня дома, за вторым портвейном (четвертым).
– Почему христианство запрещает повеситься? – с такими словами вошел он в комнату.
Четвертый портвейн – совсем лишний, и я перешел на чай. Саша ушел домой, Лёша все колебался: остаться или поехать в Ашукинскую на такси за 800 рублей – это при нехватке денег!
– Мне 42 года! – кричит пьяный Лёша. – Почему я должен заниматься этой х-й, а не ездить по миру, в ту же Индию?! Лена посмотрела бы слонов, она хочет их рисовать...
– А мне еще больше лет, а я же занимаюсь (х-й, как он выразился), – напоминаю я.
Он совсем потерял мужество. Жалобы ребенка. Я сказал, что, хотя он, конечно, не поймет, но в строительстве есть свой кайф. Он согласился, что не поймет, как я не пойму кайфа от торговли. А вот для него продать что-нибудь – это кайф. Я ожидал, что он скажет «служить». Вот ведь гены!
Есть нации, которым свойственно строить, есть нации, которым свойственно изобретать облегчения для этого строительства. Есть нации, которым свойственно торговать продуктами труда первых и вторых. Но в этом и их слабое место. Не умея строить, боясь этого, как огня, не имея денег, чтобы это сделали другие – он впал едва не в истерику.
Я не знаю, чем его утешить. Готов бесплатно сделать ему проект. Готов ехать в субботу – смотреть дом на месте.
По проверенному на маме способу рассказал ему про Бийского, которого он немного знает. Но, в отличие от мамы, которая жаловалась, как ей плохо (а Бийского совсем не знала), на него не подействовало.
Постелил ему матрас в дальней комнате. Ему очень понравился цвет стен. Ну, я «украл» его у Лесбии. Уже улегшись, он спросил меня оттуда: какой я вижу смысл в своей жизни? Я от выпитого и болезни без сил – и предложил отложить тему до утра. Он согласен – и говорит, что не может жить ради истины, а может жить только ради себя. Вот его слабость.
– Что такое истина – никто не знает, поэтому хватаются за самое близкое и понятное, самих себя, – ответил я, как бы соглашаясь с нормальностью такой позиции.
Хотя сам-то я, конечно, не стараюсь жить только ради себя – или тщательно от себя это скрываю...
Утром он ушел аж в первом часу, я встал еще позже. И снова за работу. Кто кого? Ремонт меня вгонит в гроб – или я его кончу?
Параллельно узнавал у Мочалкиной про гаишников, у которых можно пройти техосмотр без машины. Она едет сегодня встречаться с Перчиком, куда-то на окраину, в семью с кучей детей. Звала и меня, ибо у Перчика много дел, мы может и не встретиться... Чем он таким тут занят? И не поехал. Захочет – встретимся.
Позвонил Маше Львовой – насчет того же, а не денег, как она сперва подумала. Она дала телефон одной тетки, на которую ее вывела Анжела Манукян из «Волги». Приглашает в гости:
– После того, как вы съехали, тут, в центре, все стало как-то не так, – жалуется она.
– Это приятно, – шучу я.
Стараюсь работать до 10 вечера, хотя и начинаю в два или даже позже. И к концу валюсь без сил. Чистовая шпатлевка и покраска. Извел уже 30 кг готовой шпатлевки – и нужно еще и еще. Это не считая 250 кг сухой. Но дальняя комната практически готова. Осталось покрасить батарею. И заменить пол!
Для меня состояние истины – это состояние счастливого атеиста. Почему "счастливого" – понятно. Почему атеиста?
Потому что он один не зависит в своем мировоззрении – от неких воображаемых сил, рулящих миром и им самим, от их милости, активности, интереса к тебе, – существование которых люди принимают на веру.
Существуют они или нет – ему по фигу. Он будет строить свою жизнь, исходя из предположения, что их нет. Что никто ему не помогает, не мешает, что не будет никакого воздаяния и исправленного варианта теперешней жизни, что есть только этот вариант, – и все, что в рамках него происходит, это плод твоей деятельности, плюс некоторая случайность (как плод деятельности других).
Все, что не верифицируется, не обязательно не существует. "Все в воле Аллаха" и "нет никакого Аллаха" – положения одинаково недоказуемые (не "фальсифицируемые" по Попперу, а потому ненаучные). Атеист не будет строить свои взгляды на недоказуемых, лишь предполагаемых вещах. Как умный путешественник не будет не брать теплых вещей и палатку, предполагая, что весь путь не будет дождей и будет дуть устойчивый южный ветер.
Несомненными представляются для него лишь этот мир и эта жизнь, ограниченно познаваемые в силу ограниченных возможностей познания самого атеиста.
Тем, что мы утверждаем, что истина проистекает от богов или что истина = Бог, – мы не делаем истину мощнее, скорее наоборот, ибо утверждаем ее на гипотетическом фундаменте, лишая ее земных корней. Это все равно, как если бы мы хотели сесть на воображаемую табуретка. Пусть эта воображаемая табуретка будет из чистого золота и алмазов – она так и останется воображаемой. А сесть мы предпочтем на кособокую, фанерную – но настоящую.
Атеизм – целен. Ему не требуется совмещать несовместимое: душу и тело, потусторонний и посюсторонний мир, идеальные идеи вещей и их неидеальное бытование. Единственное, что приходится "совмещать" атеисту, как и любому человеку: факт жизни и смерти. Атеист может сказать, что есть только познанное и непознанное, а между ними недостаток знания. Но недостаток этот столь велик, что никогда не будет преодолен. Это суть проблемы, это основополагающее условие, такое же обязательное и неотменимое, как смерть.
Смерть никогда не будет познана на должном уровне. Хотя в ней самой как раз ничего сложного нет. Сложен для познания феномен жизни. Ибо легко воспроизводим самой жизнью – в рамках предусмотренных способов. И не воспроизводим никак иначе. Все остальное – вроде как царство смерти или непостижимой жизни небелковых тел.
Последовательный атеизм не отрицает агностицизма – ибо признает неполноту своего знания, следовательно – и возможность существования того, что представить ему теперь совершенно невозможно. Даже "Бога" в некой своей непредставимой форме.
Другой вопрос: как достичь этого "атеистического счастья"? Наверное – через постижение жизни как парадокса, "чуда", уникальной случайности. Как интересного непредсказуемого путешествия, каждый поворот которого зависит от твоего состояния, твоей осведомленности, способности не бояться, не причинять вред, проявляя безукоризненность героя русской сказки, имеющего в качестве "волшебного помощника" – (лишь) мировую культуру.
Вот как-то так.
Из-за этого поста возникла интересная дискуссия с Марком Шатуновским...
– Уважаемые пассажиры! Вашему вниманию предлагаются универсальные тащилки – из Питера… – объявил очередной бродячий торговец бриллиантами в электричке, когда я возвращался с Лёшей из его Ашукинской.
– О, питерские тащилки – хорошие, я знаю, – сказал я Лёше.
Помню одну особо хорошую питерскую тащилку, лет 15 назад, после которой я едва вернулся в (мэриэннино) сознание. Она не просто тащила, а, я бы сказал, плющила.
(Для не понявших шутки: торговец так произносил слово «точилка».)
А в Москве я сел на другую электричку и поехал в другой загород – и по дороге туда, радом с платформой города Одинцова, узрел (философское) кафе «Кант». А я ведь не купил у торговца ни грамма «тащилок».
Чего только ни бывает в этой вселенной.
...В воскресенье ночью, едва вернулся с мамой со станции, где я ее встречал (ходила с братом Володей в театр в Москве) – позвонила Лесбия. И я долго рассказывал ей про визит Лёши ко мне, мой к нему, Столповского, написавшего мне в ЖЖ (о котором я не слышал ничего сто лет), «тащилках из Питера», про Рому, ремонт и что-то еще. Она удивилась количеству событий в моей безсобытийной жизни. Сама, впрочем, встречалась с Перчиком, о чем почему-то не рассказала сама, а лишь когда я (по наитию) ее спросил. Оказывается, он прилетел в Москву, потому что вдова Баптиста, Таня Яблонька, зачала от него ребенка. И стала угрожать, что если он не прилетит на роды – она покончит с собой.
Я слышал на Шипоте историю про его роман в Литве или Латвии, но такого поворота не ожидал. Он, якобы, очень хочет со мной увидеться, но почему-то не может. Странно, что Лесбия меня не пригласила.
Зато она пригласила меня к себе. И ее звонок, и ее приглашение, уже не первое, как-то тронули, и всю ночь я ходил героем.
Но на следующий день настроение изменилось. Может быть, ей просто скучно. Вот и собаку поэтому завела. Или это долгожданные «сигналы», как в 85-ом, что мы можем начать эксперимент еще раз.
Но разве я теперь готов на него? Для него нет сосем никаких условий. Я ведь не отказался от идеи Крыма, а она никогда не согласится на нее. Сближение может быть на поле взаимных уступок, но каких?
Кстати, Макс Столповский три года живет в этом самом Крыму. И из него на днях вернулась Таня Кравченко.
Чем дольше живу, тем меньше верю во что-нибудь или в кого-нибудь. Вера помогает экономить силы: зачем самому париться, если то же самое может сделать другой: Бог, приятель, милиция, нанятые тобой рабочие... И, однако, приходится раз за разом убеждаться, что – или они ничего не сделают, или сделают хрен знает как. Поэтому легче овладеть всем самому – и ни в кого не верить. Чем больше я могу сам, тем меньше у меня «веры».
Ясно, что овладеть можно далеко не всем, например, добиться бессмертия или полететь. Тут уж остается верить, что это как-то само свалится на тебя за минимальные заслуги.
Можно молиться Богу о ниспослании сил – и ждать, что получится. А силы – они или есть или нет. Если есть – их надо просто актуализировать. А силы есть почти всегда. Нету стимула напрягаться.
Наши рабочие – вообще удивительный случай. В стране, вроде, кризис, работы мало, – по Марксу все должно происходить наоборот, – а их приходится уговаривать. А потом настаивать, чтобы они сделали не так, как им легче и как они привыкли, а так, как нужно тебе. Кажется, что они делают великое одолжение, что вообще согласились работать. И все им не нравится: расстояние от метро, состояние объекта, количество работы. И в результате работают так, что через несколько дней приходится отказываться от их услуг совсем. Лучше долго и с геморроем, но лучше (как сказал другой классик).
...Прожив 20 лет в центре и оказавшись на ВДНХ (не в качестве экспоната, конечно) – почувствовал разницу. В центре, если тебе надо купить бриллианты, индийские благовония, сходить к нотариусу или в ресторан, поменять 500 евро и тут же их лихо потратить – это все близко. Но чтобы купить электрическую лампочку или стиральный порошок – приходится ехать на метро несколько станций или тащиться на авто в ближайший АШАН на кольцевой. Все хозяйственные последовательно закрылись на моих глазах. А так же овощные и продуктовые. На их месте открылись бутики, банки, бары…
Здесь все наоборот. Здесь все, как прежде. Вероятно, где-то есть ресторан, но местные жители могут обойтись и без этого чуда природы. Кафе я пока не видел ни одного (нам насрать на них тоже). Зато продуктовый магазин – в соседнем доме, и цены в нем не центральные. В другом доме – хозяйственный, магазин бытовой химии и даже специализированный магазин BOSCH (фанатичные местные бедняки в счастливые минуты своей бедности любят хороший инструмент). Рай, одним словом.
В центре когда-то мне нравилось слушать ночные куранты сквозь форточку. Я давно их не слышу. В центре, выйдя из дома – ты сразу вошел в толпу, под холодный бампер очередного «пектуса». Шум, что днем, что ночью – висит, как фантомная боль, проникая в клетки мозга и оседая там шлаком. Давление толщи чужой жизни деформирует виски и обесцвечивает надежды.
Ничего подобного здесь. Здесь гуляют собаки и дети.
И вообще: мы слишком долго смотрели на эту реку, как говорили индейцы.
Любопытно, что Клайпеду (Мемлин) и Вильнюсский край с Вильнюсом Литва получила от Советского Союза (после так называемой «оккупации»), который отнял их в первом случае у немцев, во втором – у поляков, и где те и другие составляли подавляющее большинство населения соответственно. Тогда литовцы очень это приветствовали. Более того, защита Советского Союза несколько раз спасала Литву от войны с Польшей, поэтому и появление советский военных баз в Литве было ей на руку.
Аналогично (?) и Сергий Радонежский не благословлял Дмитрия Донского на Куликовскую битву, потому что они вообще были в ссоре из-за митрополита Киприана, которого поддерживал Сергий, и которого Дмитрий Донской велел бить и выгнать из Москвы (ибо поставил на русскую кафедру другого митрополита). В житиях Сергия, написанных сразу после его смерти – этого благословения нет. Даже два сергиевских монаха, Пересвет и Осляба, были похоронены в другом монастыре, следовательно, были не из Троицкого. Следовательно Сергий их туда (на битву) и не посылал. Все выдумки.
Сегодня первый раз за очень много времени испытал радость. Не непосредственную, правда, а как бы в ретро форме, как у меня принято.
Проснулся я у себя на полу на Константинова, а в окне синее небо, белые ветви берез и солнце. И видно, что тепло (0). Весна.
И представилось мне, что я лежу в своей комнате на Фиоленте, утро, окно открыто, а за ним летний солнечный сад. И что я сейчас пойду нырну в бассейн, а потом буду загорать на бортике. И ничего мне больше не надо. Особенно было отрадно, что я в своем «видении» был один. Если ты один (в одиночестве) можешь радоваться жизни – значит, ты неуязвим.
Это «видение» грело весь день. Грело и когда я ехал к Лесбии и Коту.
Щенок, Мора, совсем ожил, играет со Спу, спорят за мяч, возятся, лают. На это смешно смотреть. Кот очень активно участвует в разговорах, поэтому серьезно поговорить не удается.
Когда мы остались вдвоем, Лесбия рассказала о Перчике. Оказывается, он приезжал к ней в гости, рассказывал про Израиль, свою тюрьму, жизнь в нынешней «коммуне», о которой я знаю от Лены, его бывшей жены.
– Да, Перчик сказал, что у вас – виртуальный роман, – сообщила Лесбия. – Да нет, я совершенно нормально к этому отношусь! – тут же добавила она.
– Еще бы, к виртуальному-то! К тому же зачем-то выдуманному Перчиком.
Но забавно. Он, кстати, зовет свою бывшую жену – Мангуста. А это мой любимый в детстве герой.
Поговорили и о квартире, как она ходила в центр по перепланировке, как там с ней разговаривали, как обломали... Теперь просит, чтобы во вторник утром мы пошли вместе. Что ж, пойду.
Ну, еще о ментах-убийцах, о том о сем – и, несмотря на уговоры остаться на обед, поехал в Жаворонки. Я не злоупотребляю своим обществом.
Оставил им еще пять тысяч.
На этой неделе я, кстати, сделал большое дело – получил техосмотр. Это стоило четыре тысячи. И еще в четыре обошлась страховка. Нечестный путь – но другого выхода не было. Если человек может заплатить четыре тысячи – он может и отремонтировать машину. Значит, она в нормальном состоянии, просто ему некогда стоять в очередях, которые устроили сами менты.
Ну, а в моем случае – вообще особая ситуация.
– Как ты мог спутать Пушкинскую и Маяковку! – спрашивает меня сегодня Лесбия. – Ты же москвич!
– Я не москвич, я живу на ВДНХ, – ответил я.
Однако на тот момент я уже довел ее и маму до нотариуса, на контору которого указал чисто интуитивно.
А до этого мы сидели в управе района Рязанский, в совершенно советском месте, перед дверью комиссии по перепланировке.
Для этого я встал полдевятого...
Лесбия ждала меня на платформе «Рязанского проспекта». Всю дорогу до управы мы проспорили о скором конце света. Меня удивил в ней этот эсхатологизм. А она находит подтверждения во всем: ураганах, землетрясениях, изменении климата, верит, что в 12 году произойдет катастрофа, как и следует из календаря майя. Но это будет не полный конец мира, а его обновление. Кончится этот дурацкий мир и начнется новый, лучший.
Не люблю я такие досужие споры.
Заняли очередь в кабинет. Тут сидит женщина-строитель, женщина-дизайнер и я (архитектор). И мы спорим о том, что пропустят, что нет. Лесбия нервна, все время спорит со мной. Уверяет, что снесет все, что мы построили в ее квартире, чтобы ее не оштрафовали, не приходили и не выносили мозг, потому что она больше не выдержит! Хватит ей соседей, едва не со всеми из которых она поругалась. Они орут на нее из-за машины, мешающей их машинам, якобы сломанной Котом двери в подъезд, курения на лестнице... Люди там живут нервные и простые.
Она и сама выглядит не ахти, усталой и постаревшей. И разговор с Сергеем Кнойтовичем, начальником комиссии, многого не дал. Я доказывал, что мы ничего не нарушили, мы даже остались в пределах так называемой «мокрой» зоны. Но кухня по СНИПу должна быть с окном, она не может быть кухней-пеналом, как сделали мы, настаивает начальник. Во всяком случае, стены можно сохранить, но «кухня» должна быть возвращена в кухню, хотя бы на время визита комиссий.
Все это нелепо! Всем удобно: ребенку, его матери, никто из соседей не в претензии – какого хера надо делать всем неудобно ради соблюдения гребанного СНИПа?!
– Вот поэтому я ненавижу государство! – кричит Лесбия.
У метро увидели развал с книгами по 60 рублей и тормознулись. Купили несколько штук про древние цивилизации, она про северные, я про южные, как всегда. Взяли по пирожку и вошли в метро. Тут выяснилось, что она потеряла новый проездной.
Я рассказал, что тоже накануне потерял билет на электричку в Жаворонки. И тут же наткнулся на контроллеров. Но я так убедительно сказал, что я покупал билет – что они ушли.
– Тебе удается так с ними разговаривать, – сказала Лесбия с уважением.
– Наверное, потому, что всегда говорю правду, как барон Мюнхгаузен.
Она поехала со мной в центр – оформлять документы у нотариуса для нашей с Котом поездки в Грецию. А мама, присоединившаяся к нам на Пушке, оформила доверенность на мое авто. Все это мы сделали быстро, хотя тоже не без нервов. Лесбия недовольна, что не смогла добиться, чтобы Коту оформили бессрочное разрешение на пересечение границы, которое есть у детей Лёши.
Нет, она не изменилась: нервная, яростная, кидается на воображаемого противника. Я с годами стал спокойнее, она – наоборот. И поэтому нам становилось все труднее друг с другом.
Теперь мне надо сделать окончательный проект перепланировки.
В тот же день Умка пригласила в Чеховскую библиотеку, но я не пошел: нету сил. Дома я просто упал и заснул. А потом продолжил ремонт.
Если на прошлой неделе на солнце доходило до +12, то теперь только ноль. Вчера вообще было -12. Перчик сказал Лесбии, что наслаждается здесь холодом. В Израиле никогда не бывает ниже +4. Но я от всего этого уже устал. В Крыму, судя по прогнозам, тоже не сильно тепло, но всегда плюс, от тех же +4 и выше. Лёша собирается туда после Пасхи. Аналогично и Бубнов. А Кравченко только что вернулась и собирается назад. Ей там очень нравится, с Федей отличные отношения, не пьет.
А вот у меня ничего не получилось. А я ли не старался?
Всем известен запрет трахаться перед охотой или отправлением культа в честь каких-нибудь духов-предков, практикующийся в первобытных сообществах. Иначе акт может обидеть медведя (лося) или духа-предка. Но, собственно, почему?
Изначально это могло объясняться экономией энергии, тем самым фрейдовским либидо. Сексуальная энергия – часть общей системы, под названием организм. Помимо того, что она вызывает какие-то, предусмотренные природой желания, она, скорее всего, работает как мощный катализатор жизненных процессов. Нерастраченная на секс, эта энергия может быть направлена на что-то другое. То есть, древние могли точно так же сублимировать ее в интересах племени. Собранная в пучок – энергия племени могла (мистически) управлять реальностью. Пост концентрировал энергию, которая потом могла быть щедро потрачена в оргиастическом празднестве по завершению охоты или священнодействия. Сжатая пружина распрямлялась – человек испытывал фантастическую радость, как вышедший на волю заключенный, как спасшийся от кораблекрушения пловец. (Суть всех мистерий.)
Иначе я не пойму источник «вражды» к сексу в такое далекое время, кроме, разве, нравоучительного (воспитательного): секс нужно заслужить.
Заниматься сексом, как и охотой, могли лишь инициированные мужи, прошедшие посвящение, достигшие зрелости (в том числе и мистической), отпущенные из мужского дома в свободное плавание. Причем это не отменяло «стыда быть мужем» у молодого дикаря…
Ясно и другое: с этой дикой стихийной энергией надо было что-то делать. Ибо она была враждебна всем нарождающимся структурам управления, формирующейся идее семьи, с ее установкой на выживание и благополучие (что-то подобное уже было у Ницше). Вот Розанов писал, что государство появилось из-за склонности женщины проституировать. Нерегламентированный, стихийный секс мешал выживанию. Его надо было приручить – через систему запретов, канализировать в какое-то безопасное русло.
У животных секс регламентирован просто: кто сильнее, тот и трахается (имеет самок). Вероятно, он может быть не лучшим охотником, но он может отнять все плоды и трофеи у более слабого. Это вело к постоянной войне внутри племени и сокращению его численности, то есть вредило в конкурентной войне с другими племенами.
Сейчас я не собираюсь заниматься анализом «происхождения семья, частной собственности и государства», – когда, на какой ступени эволюции это началось. Но напомню, что согласно социальной теории – сперва существовал "коллективный брак", когда все жены, мужья, дети, имущество считалось общими ("первобытный коммунизм"). Сексуальная ревность была неизвестным понятием. Это было малоиндивидуализированное, недифференцированное общество.
Согласно теории Маркса, накопление материальных благ произвело дифференциацию.
С другой стороны, из древних мифов, из мифов современных первобытных племен ясно, что первостепенным был вопрос о появлении ценностей, огня, лука, домашних животных, культурных растений… Все это получалось племенем от богов или культурного героя (ягуара, скажем).
С момента появления ценностей – появляется и культ, и их, ценностей, охрана. Это привело к дифференциации племени: одни стали жрецами, другие охотниками (воинами), третьи работниками. Вот вам и первичная модель государства, соответствующая первоначальной индоевропейской (арийской) иерархической триаде, выявленной историками, и сохранившейся до сих пор в современной Индии.
А причем тут секс? А секс, блин, всему этому мешал, как неподцензурная сила.
Интересны примеры из Леви-Строса ("Сырое и приготовленное"). В двух сходных мифах двух племен Южной Америки о появлении культурных растений рассказывается такая история: в некоем племени жил лузер (Иван-дурак). В одном случае он был тоскующий вдовец, вероятно, не способный найти новую пару, в другом вообще не пойми кто, за кого никто не шел. То есть в обоих историях перед нами явно не доминантный сексуальный самец, а прямо наоборот. И вот и в том и другом случае его женой становится Звезда, принявшая вид прекрасной женщины (в одном варианте она явилась герою первый раз в виде лягушки).
"Когда Звезда узнает, что люди питаются "пау пуба" (гнилым деревом…), она показывает своему мужу дерево, на котором растут все виды маиса…" Затем Звезда сообщает мужу и свояку о возможности использования пальмы бакаба… Третий и последний этап обучения посвящен маниоку… Все это время Звезда и ее супруг соблюдают строгое целомудрие…Звезда могла бы открыть своему супругу много других секретов, если бы он не настоял, чтобы она уступила его любовным домогательствам…" После чего она вознеслась на небо.
В другом варианте мифа за все свои благодеяния она была подвергнута коллективному изнасилованию членами племени, после чего (отравив в отместку едва не все племя (оставив, впрочем, выжившим свои находки)) опять же вознеслась на небо.
Вероятно, в запрете на секс заключался страх перед женщиной, женской вульвой, перед женщиной-колдуньей, тоже создательницей "ценностей" – неизвестным до конца образом. И вообще: там, где love – уже нет freedom.
Понять жизнь как что-то простое – может лишь очень сложная система. Но человек и является ею. Поднявшись над сложностью жизни, уяснив ее «простоту» – можно, наконец, почувствовать радость жизни. Радость – это познанное, близкое, понятое как свое. Это способность видеть жизнь так, как видел в детстве, как что-то незнакомое, интересное, огромное и невраждебное. Именно как свое, как может быть своим дом, в котором ты еще не знаешь всех комнат.
Отчужденные от жизни, враждебные ей или ощущающие ее враждебность – мы всегда будем как пленники в застенке.
Я вовсе не утверждаю, что мир прост. Я говорю про попытку увидеть его без частностей, не как набор бессчетных, неподдающихся анализу и управлению элементов. Надо выделить из него простые, не меняющиеся «константы»: свет, тепло, деревья... Тут нет никаких отношений, это нельзя «фальсифицировать» или профанировать.
Но и эти «константы» могут работать, если тебе самому тепло, у тебя есть дом, есть время видеть это. Простые вещи могут открываться только фантастически свободному человеку. Который раздал все долги, оплатил все счета.
Все было бы гораздо проще, если бы мы сохранили способность видеть Реальность, как мы видели ее в детстве. Вся теперешняя наша "реальность" – это череда негативных рефлексий. Утрачена непосредственность. Мы запутались в собственных ногах.
Великий фильм каждый раз смотришь заново. Великий роман каждый раз читаешь заново. Это я понял после «Неба над Берлином». Последний раз смотрел его на даче, несколько лет назад, в гневе уехав от Лесбии... Помню, как несусь пьяный и полный ярости по Ярославскому шоссе, в очередной раз решив, что все, я ухожу!.. А на даче стало невыносимо горько. И я включил фильм. И стало еще горше. И на следующий день я позвонил – и с этого начался поиск пути назад.
Я даже вспомнил: я вернулся из Жаворонок, где обмерял объект для фирмы, а Лесбия мне что-то наговорила – и я ушел в невероятном гневе и абсолютно готовый больше не возвращаться. Но время еще не наступило.
В воскресение поехал на «Мазде» в ОБИ. Мама уговорила взять ее с собой. Этого же хотела Лесбия, да заболела. Я согласился на маму с большой неохотой, но она реально мне помогла. Получилось две тележки, на одной из которых ламинат. Долго загружал все это в машину, в которой уже лежала плитка для пола. Серая оттепель, грязная пыль висит в воздухе, щетки работают практически постоянно. Заехал по пути к Лесбии на Саратовскую, благо почти по дороге. Взял бумажки для визы и паспорт с фотографией Кота – для той же визы. Поговорил не раздеваясь. Лесбия снова сердечна, нежна. Мора все так же забавна. Кот все так же у компа, хотя официально опять болен.
Едва не час таскал весь ламинат (18 пачек), плитку, «жидкий пол», плиточный клей и прочее к себе на второй этаж. Еле живой поехал с мамой в Жаворонки – эквилибрируя между припаркованными во дворе машинами. Доехали за 50 минут, даже передача на «Эхо» не успела закончиться. Там сделал фото Кота и распечатал скан своего паспорта.
Ночь была фиговая: часто просыпался, звонил телефон и домофон, к утру стала сильно болеть спина.
В таком виде поехал в Москву. На Константинова встретился с Лёней, с которым мы залили «жидкий пол» и клей на место бывших стен внутреннего шкафа (в пятницу я снял весь паркет в дальней комнате и подготовил пол).
И два часа лежал в ванной и думал, что совсем отвык от секса. Все попытки вообразить его неинтересны и совершенно не возбуждают... Это почти победа.
Утром Лёня приехал опять, в 12, как обещал. Я снова не выспался: поздно лег и долго не мог заснуть. Он с гашем: подогрел случайный знакомый – когда вчера он шел от меня к метро.
Я был против, но Лёня уговорил, мол, только активность появится. Но она не появилась. В конце концов, просто лет на свою напольную койку – пока Лёня действительно в приступе активности носил старый паркет на помойку. Жалко было портить кайф, да и не понятно было, как я смогу в таком состоянии работать?
Но все же встал – и мы стали класть ламинат.
– Кайф работе не помеха, – резюмирую я. – Надо создать такой плакат.
Снизу застучали, а потом пришла герла-соседка, но я ее быстро послал. Часа через полтора снова звонок: на этот раз менты. То есть просто мент и наш участковый – с боевыми ранами на лице. Но он весьма любезен и зол на герлу, которая даже не открыла дверь, когда мы всей толпой к ней спустились: боится отвечать за свою дурь. Менты сказали, что больше на вызов не приедут.
И мы продолжили класть ламинат. Позвонила Лесбия. Она опять была в комиссии по перепланировке – и добилась, что кухня останется на теперешнем месте (я нашел в СНИПе, что в квартире площадью до 21 квадратных метров может быть кухня-пенал). И еще она уволилась с работы, так что готова помогать мне.
Я этого боюсь: не хочу отказываться от своих «побед». Но с чего я решил, что ей «это» нужно? Мы еще ни о чем не говорили, никто не утверждал, что хочет дать задний ход...
Мы кончили пол – и еще покурили. Перенесли холодильник и вещи в дальнюю комнату, отнесли шкафчик на помойку. И дальше я стал вкалывать один.
Работать в этом состоянии все же довольно приятно. Это кажется не то фильмом, не то воспоминанием из детства, да и сам мир кажется свежим и не отравленным рефлексией. Если бы не болела спина!
Снял весь паркет, подмел, зашпатлевал дырки. Кончил, как обычно, в 11-ом. И пошел делать себе обед.
И ночью снова снилась Лесбия, мучительная ревность к ней. Вернее, к ее возможным изменам. Отчего?
Уже два дня не пью пива. Во-первых, болит живот, во-вторых, хочу быть в такой же форме, как Лёня. Я позавидовал его стройности. А у себя нахожу признаки живота. И грешу на пиво.
(Нет, это был не «живот»... – комментарий из будущего.)
Детские стихи
Жизнь висит на волоске…
Заблудился слон в леске.
Но не слышен тихий вой:
Стыдно – он такой большой.
«Ты войди в мою игру,
Насовсем – а то умру…»
Подвиг сделан и забыт.
Гаснет свет, тупик открыт.
Меж хреновин и обид
Лес больших зверей лежит.
Не понять ни в жизнь врачам,
Что их мучит по ночам.
***
Это был последний пост в ЖЖ – прямо накануне внезапной госпитализации. Словно я напророчил...
А что было дальше – описано в ином «произведении»: «Записки из больного дома».
2009-2023