2.
Вероятно, я был недостоин этой квартиры. Недостоин – или просто не совпал с ней. Как не совпал и с Маросейкой. Она была символом изменения в жизни, даже «статуса» – и это привело лишь к большей крови.
И вот завтра я подписываю сделку на ее продажу.
На Константинова меня ждала новый риэлтер Юля, сменившая ушедшую в декретный отпуск Аллу. Увидел выходившего из подъезда сожителя хозяйки – и попросил нас впустить, ибо риэлтер с той стороны, Дима, задерживается.
Еще раз осмотрел, обснимал. Почему-то эта квартира напомнила мне светлой памяти Автозаводскую: кирпичный дом (но не сталинка), второй этаж, сквер перед окнами, далеко идти от метро. Ну, и райончик, само собой, не центровой.
Появился Дима, очень говорливый молодой человек, уже с лысиной, с южным лицом. Нас принимает «гражданский муж» одной из хозяек, Серго, тоже человек с «южным лицом». Вторая находится в Чехии и ехать не хочет. За нее действует доверенное лицо.
Странно: меня выдернули на сделку из Крыма, прямо настаивали: покупатель тогда не купит. И я почему-то должен соглашаться на покупку без хозяина, хотя мне было гарантировано, что хозяйка появится.
Мы поехали в офис на Маяковке: главный по сделке Апет хотел увидеть подлинники документов по Константинова. Серго, «муж» хозяйки, взял частника за 100 р., чтобы не идти до метро пешком.
Всю дорогу Дима балагурил. Спросил: чего я такой мрачный?.. В офисе еще раз посмотрел документы, поговорил с Апетом о завтрашней сделке. И поехал домой.
В метро на Пушкинской кто-то окликнул меня по фамилии. Это оказался Виталий Пуханов, в новом пиджаке и белой рубашке, как-то неправильно одетый для метро, словно на улице лето. Пригласил на премию «Дебют» 14-го. Заговорил о ЖЖ, который дает ему огромную свободу – не связываться с бумажными изданиями. Я сказал, что бумажные издания дают статус.
– У меня этого статуса уже столько, что скрывать нужно, – ответил он.
Он работает в Общественной палате при Президенте, недавно получил орден за трудовые заслуги. Это какие? 25 лет непрерывного трудового стажа, издание пятидесяти книг... И дальше про себя, как помогло ему ЖЖ, как он обошел Гришковца в рейтинге и попал в топ-40, и что его ЖЖ входит в число наиболее читаемых журналов. Человек полностью реализовался, и ему ЖЖ нужен совсем не для того, для чего нужен мне. У меня-то он – единственная трибуна. Хотя я давно туда не заглядывал и ничего не вывешивал.
Дома рассказал обо всем этом Лесбии. Она готовит обед из купленных нами вместе продуктов. В одной комнате Кот делает уроки, в кабинете Данила сидел за компом. Он даже не поздоровался со мной. В большой комнате Рома беседовал с о. Дионисием и спонсором об издании своей книги. Я подумал: куда мне деваться? Решил помочь Лесбии.
Достал из холодильника какую-то коричневую массу, которую я принял за мясо.
– Что это?
– Грибы! – ответила Лесбия резко.
И следом:
– А ты подумал – мясо! Не надо так спешить заботиться о себе!
Я долго молчал, потом сказал:
– Спасибо за наезд.
– А что ты хотел? Не надо показывать свои эмоции!
– Какие эмоции я показал?
– Такой голос у тебя был.
– Какой?
– Презрительный. И на лице такое выражение...
– Про выражение лица мне говорил таможенник... Я просто задал вопрос. Все остальное – твоя интерпретация. Как и выражение лица. Я помню, ты говорила про размораживающееся мясо. И подумал, что это оно.
– Мясо было для Спуки...
Однако она извинилась, потом даже подошла и погладила по волосам. Мне же это напомнило все прежние отношения, эти немотивированные выпады. Теперь тем более странные. Старые обиды до сих пор так свежи? Ничего не простила и пользуется любым поводом – свести счеты? Какая злопамятность!
Кстати, она показала подарок для меня, оставленный зашедшим Шурупом: две коробки дорогого чая. Они же с Котом избежали даже формального подарка и не поздравили вживую, а лишь посредством интернета. Конечно, я не отношусь серьезно к этому событию, но от них-то можно было ожидать какой-то теплоты. Хотя бы по старой памяти. Но старая память, оказывается, занята совсем другим.
...Вечером она снова проявила знаки внимания, даже обняла меня и спросила: чего я такой печальный, неужели все злюсь на нее?
Пока Лесбия дрючила Кота в соседней комнате французским, мы разговорились с Ромой на волнующую его тему психоделиков. Я сказал, что принимать их стоит только как психотерапевтическое средство или пытаясь установить истину экстатически, когда испробовал все попытка отыскать ее логически. Говорили о религии, о его сумасшедших корреспондентах, желающих победы православия и возлагающих на него, Рому, особые надежды. Про его питерских соседей, про о. Дионисия, который считает, что земной любви не существует, а есть лишь божественная и к Богу...
– А разве не так должно считаться с точки зрения истинного христианства? – спросил я.
– Почему ты так думаешь?
– Христианство отрицает земную любовь, как отрицает и земную жизнь – ибо все направленно на скорое Второе пришествие, когда блаженны будут чрева не рожавшие и сосцы не питавшие.
Он возражал мне как-то малоактивно. Похоже было, что то христианство, ради которого он принял монашество, разочаровало его.
Он спел про монахов еще дореволюционную монашескую частушку с припевом: «Ах, как жаль, что я монах!» Кажется, что он относит припев и к себе тоже. Поэтому издевается над о. Дионисием, из которого прет «спиритуальный эротизм».
– Вместо того, чтобы пер нормальный! – смеюсь я.
И сказал, что такой же пер и у Владимира Соловьева, и этот небесный эротизм безопаснее с точки зрения материальных последствий, зато земной эротизм скоро порождает кучу проблем – из-за которых и сам сходит на нет...
Рома рассказал про молодого греческого поэта-педика, недавно убитого в Турции, который писал эротические стихи на тему любви с Христом... Я поставил вопрос о сексуальной ориентации Христа, вспомнив Иоанна на груди учителя, а, с другой стороны, апокрифическое евангелие от Марии, где утверждается, что он с ней спал... Рома попросил не кощунствовать...
Спали по прежнему варианту. Никаких желаний я уже не испытываю. Все же «земной эротизм», кроме всего, отнимает еще кучу энергии, которой у меня теперь нет...
В городе больше нет климата. Жизнь в метро, кафе, магазинах, машине, теплых домах – дает возможность обходиться без зимней одежды. Ты просто перебегаешь из одного дома в другой. В этом, вероятно, есть свой прикол, современный стиль.
Вот и я перебегаю из одного дома в другой, третий, четвертый (включая Ворю), где хранятся мои вещи, книги, тетрадки, картинки. Я сам не знаю, где я живу?
Лесбия прогнула ситуацию так, как она хотела. Теперь она может со мной разводиться.
– Была бы я нечестная женщина, я бы отсудила у тебя гораздо больше! – заявила она после вчерашней сделки.
Она, конечно, героический человек. Каждый день делает уроки с Котом, перепечатывает Пепперштейна, готовит, моет посуду... При этом квартира замусорена и захламлена выше всякой меры – гораздо сильнее, чем когда здесь жил я. Хотя многим казалось, что и та мера была чрезмерна.
Итак, с квартирой решено, как я и думал. Последнее время я не ошибаюсь в прогнозах. Я говорил Лесбии, что она уйдет за 11, а она истериковала, упала с сердцем, потому что риэлтеры уверили ее, что за 11 не уйдет. Мне пришлось продать ее, потому что она не хотела жить на Мосфильмовской. Не хотела и все. Теперь так же упорно она не хочет рассматривать вариант жить на Константинова, сдавая по-прежнему Масловку, чтобы Данила жил на Саратовской. Это приносило бы меньше денег, но всем было бы легче. Двигаюсь и соглашаюсь только я.
Одно утешение – когда жизнь застопорилась – надо менять жилье, место. Что-то обновить, как-то освежить эту жизнь. Может, это место исчерпало себя, я слишком долго смотрел на эти дома за окном. А на новом мне удастся вновь полюбить этот город?
Влюбиться все равно не получится.
Мы приехали с Лесбией, как и договаривались с Центром Недвижимости, в 11-30. И ждали перед банком ВТБ-24. Первой подошла Юля. Потом покупательница Потаповской Анна Рудольфовна и ее юрист Александра, невысокая черноволосая женщина в красном. Она пригласила нас в банк – в подвал, в специальное помещение для переговоров. Тут выяснились некоторые вещи: что покупателям неизвестно о покупаемой мной квартире на Саратовской, что, оказывается, покупатели хотели, чтобы на момент сделки Кот уже был выписан из квартиры, на что я все равно бы не пошел. И что хозяева квартиры на Саратовской будут лишь к часу. Это сообщила их агент Ира, немолодая крупная крашенная женщина. Не было и Апета с хозяевами квартиры на Константинова. Все были, конечно, сильно раздосадованы организацией, то есть Апетом.
Мы с Лесбией пошли в ближайшее кафе «Il giorno», чтобы не сидеть в душном подвале.
Апет появился в начале второго. Появился и Андрей, доверенный одной из хозяек квартиры на Константинова. Все снова собрались в подвале для переговоров, кроме гражданской супруги Серго Маргариты, второй хозяйки константиновской квартиры. Он, по его словам, держал ее в машине, чтобы сохранить ее «в кондиции». Ибо выяснилось, что она пьет. Александра спросила Апета: проверялась ли она на алкоголизм? Тот уверил, что да. Ну, он соврет – не дорого возьмет. По его словам, так все было организовано, потому что до вчерашнего дня было не понятно, выйдет ли Константинова на сделку, потому что стороны не могли договориться (отчасти из-за меня, но в основном – из-за Маргариты и Серго, ибо он почему-то хотел иметь свою независимую часть стоимости, не имея к этой квартире никакого отношения).
Теперь выяснилось, что хозяева Саратовской квартиры настаивают на 4 300 000 – и только рублями! А Анна Рудольфовна готова платить только в евро, о чем предупреждала. Стороны вошли в клинч. Продавцы, покупатели, Александра, Ирина, Апет два часа придумывали варианты, которые всех удовлетворят. Это добавило писанины и неясности. Потом никак не могли подсчитать количество ячеек в банке, то ли четыре, то ли пять, ибо Серго хотел иметь отдельную ячейку от своей Маргариты (которую никто еще не видел). Но у него был потерян паспорт, а по заграну ему не оформляли. Зато доверенность Андрея, представлявшего другую владелицу Константинова, проживающую в Чехии, была оформлена именно по загранпаспорту. Андрей уверил, что там, в Чехии, это нормально. Я проверил все документы, включая его паспорт. Потом тоже сделала Александра и тоже обратила внимание на иностранный паспорт. Мол, у нас не каждый нотариус согласится работать с такой доверенностью.
Наконец появилась тщательно скрываемая Маргарита, крашенная испитая блондинка, по виду за 50, но на самом деле моя ровесница. Она подписала договор с банком. Значительное время было убито на тщательный подсчет, сколько платит покупатель Анна (этим занимался ее друг, невысокий стриженный молодой человек). И мы пошли оплачивать ячейки.
Потом по очереди закладываем деньги в ящики, а потом в банковские ячейки. Лесбия в это время бегала с Юлей к ближайшему нотариусу, ибо она сегодня хотела ухать в Питер с Ромой, и нужна была доверенность на Юлю...
Эпопея кончилась в шесть. Мне досталось 700 тысяч, за вычетом оплаты банковских услуг, то есть ячейки и ключей. Иначе 15 300 евро + 3800 р. Не так много. У меня два ремонта: квартиры на Саратовской и квартиры на Константинова. А я предлагаю Лесбии слетать в ее любимую Южную Америку. Ведь я-таки прогнул покупателя на 500 тысяч. И продавца на 200.
С банком история кончилась, но не кончилась с нотариусом. Контора уже закрылась, но Лесбии пошли навстречу – и еще час составляли документы на передачу права регистрации квартиры Юле. И они все время путали детали и переписывали. А я ждал в коридоре.
В семь поехали в Центр Недвижимости (ЦН), где еще сидели полтора часа, составляя договор на покупку саратовской квартиры для Лесбии и Кота. Одновременно я заключил договор с Маргаритой о покупке квартиры на Константинова. Апет все интересовался – писатель ли я? Что я пишу? Пишу ли детективы? Войдет ли он в мое произведение?.. За этот день мы почти сроднились.
В полном изнеможении мы поехали домой. Она снова положила голову мне на плечо, как и утром, по дороге в банк: она мало спала, отправив Кота в школу.
Тут позвонил Пепперштейн и предложил зайти на Маросейку за деньгами.
– Маша, ты звала меня, я пришел, – сказал я, входя в ее подвал-студию.
Маша сидела в уголке на корточках на полу, когда на лучших местах у стола разместились пять молодых людей во главе с Ануфриевым, забивавшим косяк. Это выглядело как благородный ритуал. Тут же была и ануфриевская Катя, вязавшая что-то, сидя на мате. Недавно у нее умер третий ребенок, снова рожденный без врача и в ванной. А я ведь спорил с Ануфриевым по этому поводу четыре с лишним года назад.
Я хотел уйти, но мне предложили подождать конца забивки, пока один из молодых людей гнал телегу про руководство для ментов – как определять мощность изъятой травы... Из комнаты Пепперштейна вышел сам Пеппер и Лесбия, мы чуть-чуть поговорили. Он тоже только что вернулся из Крыма – и согласился, как трудно после него привыкать к Москве.
Дома все было повторено для Ромы, который в пандан рассказал историю про покупку им своей предыдущей квартиры, продавцом которой оказался его школьный приятель-«афганец». На тот момент он уже был кришнаит во всем своем убранстве: желтый хитон, стриженная голова. Рома же был в своей ряске. И у них начался спор о религиях. Приятель уверял, что человечество проклято, потому что ест говядину, то есть коров, а они – наши матери... Роме не удалось, подобно Марине, обратить его...
Лесбия разогрела фасоль, кинула на сковородку яйца и грибы – и лучшее отдала нам. Потом поругалась с пьяным Данилой по телефону. А в 10 вечера начала заниматься с Котом французским. Но тут Рома не выдержал. В общем, около 11 они поехали в Питер. Слава Богу, отпала идея ехать на дачу за грибами, которые оставил Данила Роме, но забыл привезти. А Рома очень на них рассчитывал, до маньячества.
Я погулял с собакой на пруду. Полтора года я не делал этого в Москве. Это приятно, когда не рутина, гулять по осеннему бульвару. Только сил совсем нет...
Осень в Москве щадящая. Как и в Крыму – тут еще мало желтого. Когда мы приехали, было +9, сегодня уже +12 и на солнце в осенней одежде жарко. Город не понятен мне. Он не принадлежит мне, я не принадлежу ему. Я вырвался, я чувствую, что свободен от него. От него, но не от своей прежней, «семейной» жизни.
Отсюда отчетливо видно, как я сходил с ума в Крыму. И буду сходить снова, если поеду туда. Тут же, среди суеты и разных дурацких дел – не до сумасшествия.
Опять съездил в ЦН, оформил доверенность на Юлю у нотариуса, подписал договор купли-продажи. Поговорил с Ритой Пушкиной о «Райдере», о вечере в клубе «Ультра» на Забелина, посвященному 40-летию Вудстока.
Лесбия не звонит, я не звоню ей. Данила сперва долго играет на компе, потом начинает собирать вещи к переезду. Кот опять полуболен. Жизнь не столько сложна, сколько банальна. Я и не «ошибаюсь», потому что хорошо разобрался в ней. Тут бы и начать по-настоящему писать. Но нет душевного спокойствия. И не понятно, когда появится.
Год потерь. Он должен кончиться чем-то особенным. Все это должно чем-то компенсироваться. Но не вижу – чем? Ждет какой-то сюрприз. А если что-то еще хуже, чем было?.. Пока я не могу и не хочу вернуться в прежнюю колею. Жду чудес...
...Во сне ты попадаешь в мир, где гораздо больше свободы. И это чарует, как обнаружение нового измерения. Все то же, но не то. Именно то, чего ты желал от бытия. Даже если в том мире и нет таких великолепных свобод, как способность летать.
Почему невозможна эта свобода, что ей препятствует? Страх, что жизнь – это не игра и ошибки недопустимы? Ибо они неисправимы?
Вот и лето 2004 кажется сном – и все это неисправимо, хоть и чарующе. Один раз я позволил себе жить, как во сне. И какой результат!
Человек, попытавшийся осуществить свой сон в реальности – платит за него слишком большую цену.
Психоделия доказывает, что мир есть сон. Конкуренция снов, конкуренция свобод. Психология доказывает, что никакой свободы нет вообще...
Жизнь есть сон, как сказал классик. Трудно проснуться от него. Как проснуться от сна или заснуть в новый сон, который будет свободней прежнего? Неужели нет другого средства, кроме травы, грибов, клипа? Искусство, литература? – конечно. Но в них самих так невозможно трудно найти требуемую свободу, чтобы сны литературы конкурировали с реальностью. Питаясь от нее – превосходили ее. Как ученик, который хочет быть больше учителя.
Мне, вероятно, надо напитаться новым отчаянием, как в конце 70-х, чтобы обрести что-то новое и ценное. Выскочить на новую дорогу, обрести новую свободу или новое бытие.
Очень этого не хочется, но иначе такие скачки не происходят. Как перепрыгнуть неперепрыгиваемое, если не в отчаянии?
И не пожалуешься, что жизнь столь сложна. Ты сам выбрал этот вариант. Может быть, за «прежние заслуги» у тебя было довольно много лет тихой воды (относительно, конечно). Я изменился, мой облик потускнел, моя борьба стала невнятной и нечеткой. Я изменяю своему предназначению. За это – расплата.
Или мне надо совсем от него отказаться, стать нормальным, жить как все, в Москве, в семье и не рыпаться? Или надо, напротив, революционизировать свое бытие, кинуть его во что-то новое, завоевать хоть метр новой свободы? Ибо новое бытие завоевывается. Даже не жертвами, а подвигами. На которые слабый человек добровольно не идет.
Если б у меня были силы! Наверное, в этом и заслуга: завоевать что-то, не имея сил. Вопреки и назло. Совсем не надеясь на победу.
Поэзоконцерт Умки в Зверевском центре. Сперва меня туда позвал Пудель, потом прислала смс сама Аня.
Снова льет дождь. Поэтому я предпочел доехать до Елоховки на троллейбусе, несмотря на пробки. На другой стороне улицы заметил человека с зонтом, похожего на Пуделя. Иду следом, не окликая, потому что до конца не уверен.
Так и есть, это он – выяснилось уже в зале.
Мы пришли в тот момент, когда Умка расставляла лавки. Андрей Таюшев, человек с бородой за 40-к, стал читать свои стихи, как на разогреве у рок-группы, пока собиралась публика. Стихи не великие, хотя иногда смешные за счет удачно употребленных цитат.
Умка начала читать из старой самиздатской книжки, потом пошел «Буратино», ради которого всех и позвали, сперва стоя, потом забралась на стол, сев на нем по-мусульмански. Она отлично общается с залом, она абсолютно свободна, быстро отвечает на реплики. Например: «Аня, ты гений!» – «Нет, гений – это Игорь Северянин, а я так – переводчица...»
Трижды она делала намеки на мои реплики в ее сообществе относительно ее стихов, глядя на меня, сидевшего в первом ряду: по поводу еврейской фанаберии, пластеркастер и длинного носа на карнавале, как замены фалла... Она все помнит.
Стихи цитатные, местами очень удачные, но лучше звучат в авторском исполнении. Умка вспомнила Аню Рос, ту капризную «принцесску», что ночевала у нас в Крыму, сказавшую, что, мол, ей надо избавляться в стихах от рока. Однако ее стихи совсем не похожи на ее рок-тексты, даже до парадоксальности. Иначе некоторые, вроде меня, провели бы большую часть вечера в буфете. Каждый жанр хорош в своих рамках.
Купил у Умки ее «Буратину» – и пошел здороваться с пуделевской Варей, которая только что подошла. И не остался на выступление какой-то самодеятельной группы, во главе с неким Аркашей.
Снова под дождем поехали в сторону Китай-города. Пуделя мне удалось увести к себе, выпить крымского вина.
Рассказал ему про Крым, наше путешествие в Коктебель, приключение с Фехнером. Пудель рассказал, что умер Мочалов. Он узнал это от Нади, с которой задружился в Вконтакте. Надя – бывшая герла Васи, а потом Мочалова, от которого у нее старшая дочь. Теперь живет с Сирии.
Я сказал, что не надо считать, что все у нас в прошлом. И теперь жизнь может быть яркой и неожиданной. И тогда он признался, что лишь недавно сбросил с себя бремя считать дни, думать о каком-то долге. Теперь у него даже больше времени и свободы – думать о Боге. Он испытал необычайное счастье, избавившись от двоемыслия и лицемерия.
Мне бы сбросить что-нибудь такое...
Утром, отправив Кота в школу, я влетел в электричку, даже не заплатив, иначе не успел бы, а следующая была через 40 минут. Поэтому с платформы в Жаворонках я спрыгнул, как и многие другие, на рельсы, чтобы не идти через турникеты. Мама и Тамара ждали меня в «Мазде». Я сел за руль и помчал на Перепечинское кладбище, показать Тамаре могилу брата. Погода с утра солнечная, потом наполз туман, но на кладбище опять солнце, как и в день похорон. Только гораздо холоднее. Странно, но пирамида из венков уцелела. И портрет все еще в нормальном состоянии.
Они с Тамарой плачут, мама сажает фиалки, я уношу засохшие цветы, приношу воду. Тамара обнимает меня, плачет на плече, благодарит за помощь отцу. Все это как-то неудобно. Потом поехали на могилу бабушки.
Обратный путь был долог, особенно когда застряли в «Перекрестке». Дома на скорую руку соорудили еду, я выпил коньяку – и поехал в Москву.
«По заданию редакции» («Забрисок») я отправился на новое мероприятие в клуб «Ультра», что на Солянке, где молодые хиппи устроили, по-старому, сейшн – или такой специальный тусняк, посвященный 40-летию знаменитого Вудстока. Лесбия хотела пойти, но не смогла, предпочтя уехать в Питер. А я смог – и пригласил Пуделя.
Входов в данный клуб два: один лицевой стороны дома, с улицы Забелина, через который попадаешь во вполне буржуйский залик в современном барном дизайне. Но если обойти здание, то можно найти железную дверь в подвал. Кирпичные голые своды, голый кирпичный пол, кое-где прикрытый коврами с подушками, такая подлинная «ультра», ультра той псевдо-«Ультры». В двух дальних залах с нормальной мебелью еще отмечают поражение родной команды («Россия – Германия») футбольные болельщики, в трех передних – звучит Марли и молодые люди вешают вместо обычных газоразрядных ламп – фиолетовые. В их свете засияли многочисленные картинки на стенах и в нишах, конструкции на рамах из флюоресцирующих ниток. Подземелье вдруг превратилось в пещеру Али-Бабы – лишь вместо золота неслась современная музыка с золотых дисков.
Такая же краска обнаружилась на лицах и телах участников действа, новой, не знаю уже какой по счету волны волосатых, то бишь, как их там, хиппи.
Говорю Пуделю:
– Если герои тех, из дальних залов – проиграли, то наши – точно выиграли.
Да, собственно, они победили давно и с самого начала. И этот сейшн был очевидным тому подтверждением.
Мы сели на ковер в углу комнаты с пультом и колонками. Я взял пива и спросил полную черноволосую девушку, которая тут всем заправляет, что еще будет? А будет фильм и «чил-аут», но фильм с диска пока не запускается. Зато звучит неплохая музыка: Марли, Iron Butterfly, даже King Crimson. Люди пляшут. Я сказал Пуделю:
– Точно так же это происходило в середине 60-х в Калифорнии.
То есть: горели свечи, курились благовония, свято сияло психоделическое дей-гло, орал Iron Butterfly, одни неистово танцевали, другие лежали на полу.
– И ничего не изменилось, – сказал Пудель.
Лишь веществ не хватало, хотя, надо думать, не для всех.
К нам подсел молодой растаман и спросил меня: откуда мы, такие олдовые?
– Отсюда, – ответил я. – Не верится? Нет, не из Нью-Йорка и не из Сан-Франциско. К сожалению...
Девушки не то чтобы красавицы. Очень юны, как и юноши. Они много младше даже наших детей. Сказал, что их молодость позволяет подозревать, что на момент празднуемого теперь события никто из них даже не родился. Пудель предположил, что не родились не только они, но даже и их родители.
Какая-то из этих юных особ стала его рисовать.
Бывают разные вечеринки, некоторые называются транс-пати. Слава Богу, эта была не из их числа, хотя, зная, какая идейная путаница царит в головах нынешних юношей и юниц даже не самого юного возраста, я этого опасался.
Что же касается до программы, то ничего похожего на нее я не заметил. Живая музыка была представлена тамтамистами, неистово стучавшими в манере 1 июня в переднем зале, обещанный фильм на неизвестную мне тему так и не пошел, но я и не жалел. Что-то сумбурное творилось повсюду – и лень было следить. Здесь, в уголке на мусульманском коврике мне было вполне уютно, спокойно – среди вакханалии плясок и рока во всполохах таинственного света. Гораздо лучше, чем тем, что с главного входа, прилично развалившимся на стульчиках и креслицах, неподозревающим, что где-то совсем рядом есть дверь в, условно говоря, таинственный мир, что в андеграунде под ними творится настоящая жизнь…
Мне совсем не хочется уходить. Соскучился я, что ли, по молодости и людям? И тут звонит Кот и требует меня домой: он ошпарил руку.
Уходим с Пуделем, который жалуется, что нас выгнали из рая.
Кот, как всегда, все драматизирует: всего-навсего обжег палец горячим чаем. Намазал ему палец кремом, он лег спать, я – гулять с собакой.
Ночью смотрел видео, где мы в начале 2000-х танцуем голые. Это очень возбудило. Как она была хороша, какая грудь! Хотя, впрочем, и несколько полновата, что появилось у нее после родов. Это было невыносимо... Что ж, согласно прочитанной статье из журнала «Психолоджи», взятым в «Перекрестке», 92% женщин занимается мастурбированием, хотя большинство скрывают это. От одиночества, неудовлетворенности. Ну, у меня хватает и того и другого. Меня приучили к этому делу, а потом забрали игрушку. Долго придется переучиваться. Это тоже, видно, из разряда «подвигов». Может быть, еще начать бегать по утрам? И подтягиваться?..
Есть периоды в жизни, когда лучше жить так, как будто бы ты умер. Sometimes I feel like my body is dead... Ты ни на кого не злишься, ничего не хочешь, ты переживаешь этот мертвый период, как некоторые рыбы переживают засуху, а некоторые животные – зиму. Ведь от тебя так же мало зависит, чтобы время года, условия вокруг вдруг изменились. До этого надо дотерпеть. Хотя это почти невмочь. В отличие от рыб и птиц – у тебя нет уверенности, что на смену зиме и засухе придет что-то более симпатичное. Скорее всего – придет, если ты дотерпишь. А ты, Катулл, терпи...
Однажды ты оживешь, однажды жизнь засияет вокруг – и ты поймешь, что был прав. Что все это имело смысл...
Мы, оба, каждый в своем романе, отправили своих героинь в Питер, где, в одном случае, героиня изменяет герою, в другом – полуизменяет. В нашей реальной жизни «героиня» отдельно в Питер не ездила (в отличие от «героя»). И вот это случилось...
Теперь она спит за стеной, а я мучаюсь. Почему? Не этот ли человек виноват, что ощущение счастья от жизни было для меня просто исключено? Или она болеет или болеет ее характер. Мы не могли радоваться вместе одним вещам. Она не ценила ничего, что я делал для нашего карасса. Она мало или совсем не любила. Я все время ждал торпеды ее настроения, отрицания. Это уже когда Данила вырос и что-то могло бы стать проще.
Так радуйся же теперь!
***
Бывают в жизни дни, когда
Встал лед, закрылся порт,
И ты лежишь под кромкой льда,
Как будто бы ты мертв.
Как будто мертв, чтобы беда
Не чуяла следа.
Как рыба ждет на дне пруда,
Как грешник дней суда.
Как зверь в берлоге ждет весны,
Любви и шашлыков.
И ты лежи, считая сны,
Умри и будь таков.
Все кинув дуриком на кон,
От шляпы до галош.
И добровольцев в этот сон
Навряд ли ты найдешь.
Когда-то ты любил омлет
И избегал тефтель.
Но столько лет омлета нет –
Так радуйся теперь!
Живи без горя и молчи,
И плач, закрывши рот,
В окошко выкинув ключи,
Как будто бы ты мертв.
Как будто утром оживешь,
И год пойдет за три,
И все полюбишь и поймешь…
Ну, а пока – умри...
Дети очень любят играть в прятки. От кого они прячутся? Откуда этот инстинкт – укрыться и быть невидимым? А потом добежать до спасительного места, где жизнь озарена светом и нет никакой опасности.
40 дней со смерти В.И. Лесбия, сразу после Питера, любезно согласилась поехать в Жаворонки. Поехали на великолепной «Оке», которую не замечают ни менты, ни другие машины. Это несколько другой класс, хотя я даже соскучился по нормальной коробке. Во всяком случае, тут нет опасности превысить скорость...
Кроме Тамары – Лиля с Володей, Галя с Борей, неизвестная пожилая пара, сосед Андрей, Киселева с Сергеем, Люда – соседка...
Лиля сообщила, что снесли мой дом на Беломорской. Дом, где я был счастлив, первый и последний раз. Очень печально.
С Лилей, а потом со всеми говорили о лицемерии батюшек, о 40 днях в разных религиях... Андрей, как всегда, занимался саморекламой: вещал про свои былые ресторанные подвиги, знание испанского, свои невероятные заплывы, откровения и т.д. Слушая его, кажется, что он стихийный хиппи: отрицает материальные вещи. Ибо он презирает «Порше» в 350 л/с, когда у его джипа только 250.
– А мне довольно.
Мы сюда приехали на машине с 33 л/с – и молчим...
Сергей снова хвалит меня, восхищается живописью, моими рассуждениями, спрашивает, словно гуру, в чем смысл жизни? И я быстро ему растолковываю...
Назад ведет трезвая Лесбия. Обмениваюсь приветствиями с двумя немолодыми людьми из соседней машины, очень бодро несущейся по Минскому шоссе. Отношения у нас очень теплые, но до общего сна не доходит: Лесбия садится перепечатывать Пепперштейна, а я валюсь спать. Она спит на полу в «кабинете», где и работала.
Съездил к Алхимику на Алексеевскую, чтобы взять у него «интервью», на основе которого собираюсь написать вступление к его мемуару в «Райдере», о чем попросила Рита.
У него остеохондроз, ходит в черном широком поясе, жалуется на здоровье. Мол, никогда не занимался спортом, и теперь у него грыжа позвоночных дисков, заработанная, когда в молодости он работал грузчиком. Зато никаких его обычных понтов, так достающих при общении с ним. Поэтому неплохо провели время. Я посмотрел его пипл-бук, довольно бедный и бледный. Глядя на его юношеские фото, снова удивляюсь, как меняются люди. При этом некоторые не меняются совсем.
Он рассказал про Школу рабочей молодежи на Тверской, где он познакомился с центровыми хиппи – и тоже захипповал. Про первый стоп, всякие приключения...
Мне, в общем, насрать на его понты, меня уже давно не поразишь ими, а теперь особенно. Я живу совершенно вывихнутой жизнью, не понятно где, не понятно с кем (или ни с кем), после тяжелого года. Все вокруг новое, нечеткое, неоформившееся, свободное. Как болото. Не ясно, куда наступать.
Дома под вой детей, Кота, Ильи и Феди (который очень разумен на фоне Ильи) – я, даже не закрывая двери, пробовал писать про «Вудсток» в клубе «Ультра» (снова по просьбе Риты), сделал проект комнаты для Лесбии на Саратовской...
А потом была ночь, и мне-таки удалось уложить ее рядом с собой. И все это напоминало сон, и было одновременно страшно знакомым, будто не было четырех месяцев.
Лесбия этого не хотела, говорила, что я хочу все осложнить. Что? Может, напротив, что-то упростить? Ведь мы не подписали развода. Форма нашей жизни нелепа. Коли мы не развелись – имеет ли смысл избегать друг друга? Или, все же, хотя бы иногда – не избегать? Хотя бы потому, что нервы на пределе...
Зато потом спали почти до двух часов. Словно схлынуло напряжение.
Благая суета города. Некогда думать о жизни, себе, настоящих вещах. Всегда есть проблемы, которые надо решать. Или иллюзорные занятия, созданные жителями города для того, чтобы скрасить свое тут пребывание.
Но жизнь в центре – это все же слишком! Невроз жизни чувствуется тут особенно остро. Суета давит. Жизнь в центре – как жизнь на линии огня. Хуже всего, что эта война совершенно бессмысленна, потому что не приближает никого ни к чему существенному. После года в Крыму, даже после Жаворонок жизнь в этом месте кажется добровольной каторгой. Камень съедает перспективу. Идешь между двух стен, то сюда, то туда, в бесконечном лабиринте. Кажется, что идешь осмысленно, зная цель пути. Но это лишь отвлекающая мысль, мешающая догадаться, что ты попался и никогда отсюда не вырвешься. Даже если съездишь на дачу или слетаешь в Гоа.
Этот день, скорее вечер или даже ночь – были, до некоторой степени, моментом истины.
Я отнес в ремонт видеодвойку, договорился с девушкой из «Связного», что подойду к ней с котовым телефоном и ноутом Лесбии, чтобы попробовать устроить интернет, потом поехал с Лесбией на Раскову, в паспортный стол, чтобы перепрописать Кота. Там, естественно, выяснилось, что не хватает бумажек, о которых они почему-то не сказали по телефону. Я поехал в свой паспортный стол на Новой Басманной. Домой шел пешком, обгоняя троллейбусы. Поставил Коту пиццу в духовку – и в «Связной». Сеть видна, но подключить интернет не удалось.
После импровизированного обеда с Лесбией – редактировал статейки, обработал фото Алхимика, и мы с Лесбией пошли к М.М., пользоваться ее интернетом. Здесь я нашел разные письма, в частности от Шурупа, в котором он соболезнует нашему разводу... Было еще письмо от перчиковой экс-жены, восхищавшейся «Промокашкой» Лесбии, попавшей ей от Перчика. Известно, что книжка продается в Израиле.
По дороге домой я сообщил ей про письмо Шурупа и поинтересовался:
– Это его характеристика: «разводимся» – или это ты так ему обозначила?
Оказывается, когда он заходил, она сказала, что мы разъезжаемся, будем жить раздельно. Но сути это не меняет. Она напомнила мне «письмо к Лесбии», где я заговорил о своем якобы желании полюбить другую герлу. Это ее резануло, потому что мы договаривались сперва развестись, а потом влюбляться.
Странно, что она все так увидела и так прочла. Смысл был совершенно другой. Само мое письмо к ней говорит об этом. Надо быть совсем глухой, чтобы не слышать. Но она заявила, что больше не хочет страдать от тех засад, которые могут от меня исходить. «Тем летом» я нарушил договоренность и свои собственные слова о «невлюбляться»...
Она все помнит, она ничего не простила. Весь текст пятилетней давности в неизменном виде. Никогда я не упрекал ее так и так долго за то, что сделала она мне. Пусть кто-нибудь опровергнет меня за мои слова о «женском благородстве» («Сильфиды и Фавны») – так же сильно задевшие Лесбию, как она заявила.
Потом она сказала, что мы нанесли за жизнь друг с другом столько ран – что не сможем жить вместе. Может быть, через несколько лет, если вдруг станем совершенно новыми людьми.
Это правда: чтобы забыть все, что у нас было, не хватит ни четырех месяцев, ни четырех лет. Особенно для людей с исключительной памятью и гордостью.
Я понял, что бессмысленно надеяться поправить что-то за эти дни, ели не хватило целого года в Крыму. Мы даже можем спать вместе – но ничего не срастется.
Впрочем, спали мы снова порознь. Что ж, я пытался что-то наладить – встретил стену. Больше нет смысла стараться. Остается успокоиться и принять, как данность. Наверное, даже лучше развестись.
Кот разочаровал в этот раз. Как он разговаривал со мной, когда я покупал модемную флэшку в «Связном» – и мне понадобились данные паспорта, которого со мной, конечно, не было! Едва матом не ругался, подражая Даниле... Или когда он сунул градусник в чай с медом, лимоном и коньяком, данным ему для лечения. И градусник натурально лопнул – прямо в чай. Для 13-летнего – сомнительная акция.
Зато я-таки устроил интернет в обезынтернеченной квартире. Но я не об этом. Надеюсь, что от двух интеллектуалов не может быть сын – дебил. То есть, по биологии, конечно, может, но, вроде, здесь не тот случай. А случай слабой воли и слабой мотивации для каких-нибудь умных занятий.
Считать ли, глядя на Данилу, что все пустяки, утрясется? «Лишь бы был добрый», как говорит Лесбия. Трудно сказать...
На энный день жизни здесь мне сделалось физически дурно. Второй опыт радостей секса тоже, конечно, отнял силы, но секс – единственное утешение в семейной жизни. Не понимаю, как тут живут люди, как я сам жил тут так долго! Сейчас очевидно, что в любом случае надо было что-то менять. Хотя бы место жизни. Хотя бы квартиру.
Но это безумие, на мой взгляд: имея возможность жить в Крыму – не жить там! Лесбия сама говорит, что Кот постоянно болеет – от этого воздуха, климата, хотя последние дни в Москве очень тепло.
Но я уже давно понял, что суть даже не в Крыме – а в ее нежелании жить вместе. За четыре месяца оно не стало меньше. Значит, оно происходит из очень глубокого источника.
Если следовать логике Вивекананды, утверждавшего, что настоящим пацифистом или непротивленцем может быть лишь человек, вполне способный оказать сопротивление, и добровольно, не от немощи или страха, избирающий иную позицию – так и настоящим воином должен быть не тот, кто превосходит всех силой и боевыми навыками, – а человек слабый, вовсе не боец, гордый, самолюбивый прыщ на ровном месте, готовый яростно кидаться на превосходящего противника – ради чести или каких-то нелепых идеалов, вроде Дон Кихота.
Видимо, поэтому это самый великий сюжет мировой литературы, как считал Достоевский.
К тому же, согласно Арнхейму, изоляция объекта от его окружения – содействует ощущению его большего «веса» (психологического, конечно). Поэтому одинокий «слабый» воин будет выглядеть значительнее, чем куча идущих на него толпой «настоящих бойцов».
«Очень простое движение, цель которого неизвестна, действует уже само по себе, как значительное, таинственное, торжественное», говорил Кандинский. «Но света источник таинственно скрыт». А разве не загадочно нелепое желание заведомо слабого сражаться с заведомо сильным?
С другой стороны, ничего нелепого в его поведении нет. Просто он знает, что сила сильных – это лишь физическая, посюсторонняя, относительная сила. На его же стороне, считает он, находится гораздо более могучая сила, сила исторической или вневременной (высшей) правды, всеобщей гармонии и т.д. Что, даже если он проиграет, его поражение запомнится гораздо больше, чем «победа» сильных – что обеспечит их последующий проигрыш.
Чего я никак не ожидал: я стал вновь писать стихи. Очень редко, конечно. Но без всех этих переживаний они бы не пошли. Напряжение всех чувств, усиленная работа так называемого мозга, осознающего отчаянность положения, полная темнота впереди, жизнь лишь тут и теперь, которое тоже болезненно и требует осознания, – и вот пишутся стихи.
Молодой мужчина бороро, согласно Леви-Строссу, долго «излечивается от стыда быть мужем». Вот и я долго излечивался от этого стыда. А когда излечился – стала рушиться семья.
Десять дней я живу на Потаповском в непонятном качестве полумужа-полуприятеля. Иногда мы спим вместе, но это ничего не меняет. Похоже, мы действительно больше не нуждаемся друг в друге. Поэтому я даже злюсь на нее за то же, что и раньше, правда – не показывая этого (или мне так кажется).
Я вижу, как трудно и мучительно возвращаться к этой жизни. Все раздражает, в том числе и Кот. У Лесбии постоянно болит голова, Кот постоянно тупит, до сих пор не научился сам делать уроки. Еще и болеет. Даже Лесбия признала, что в Крыму он болел меньше.
Но, во всяком случае, я перестал беспрерывно думать о трахе. Теперь могу думать о чем-то другом.
Ранним днем, которое было нашим утром, Леша завез к нам картины для выставки Моркови и выпивон. Лесбия писала статью о Моррисоне для какого-то журнала, которую я прочел и поправил. Кто бы еще сделал это? Поспорили об интерпретации истории. Лесбия, естественно, со мной совершенно не согласна, а я с ней. Пошел с Лешей в магазин художественных товаров в Гороховском переулке, а потом в ж/д кассы, где я купил билет в Крым на вторник. Посидели с ним перед дворцом пионеров, куда в детстве ходил Леша (в театральную студию), а после Кот (туда же плюс в изостудию). Попили вина под плавленый сырок. Погода вновь холодная, сырая, резко наступила настоящая московская осень.
Вечером были у Пуделей. Они пригласили нас на знакомство с питерской Матильдой. Но ее нет, она гуляет. Ели сырный суп, пили вино, пытаясь говорить, несмотря на Егора, о чем-то стоящем. Настя упрекнула нас, что Кот никуда не ходит, кроме школы. Я напомнил, что он год ходил в театральную студию, потом в художественную, два года в музыкальное училище. Студия при дворце пионеров вызвала в Насте презрение. Это разозлило Лесбию:
– А почему ты так судишь, ты видела ее? А что ты предлагаешь – художественное училище? Их всего пять в Москве и туда не поступить...
Поспорили об их количестве, качестве... Лесбия стала жаловаться на музыку: у нее болит голова. В общем, все как всегда.
Пришла Матильда. Она примерная ровесница, наслышанная о нас. Орлиный нос, своеобразное лицо. Она живая, бойкая, стала хвалить Москву, ее подсветку, безветрие, тонус ее жизни... Ругала питерскую депрессуху, Матвеенко, которую в Питере ненавидят уже больше, чем Яковлева, который хоть кольцевую построил. Говорили о способах ориентироваться, о праворуких и леворуких людях, Церетели, взорванного Лукича у Финляндского вокзала – и прочем. Пудель рассказал, что Варя положила Олю в Пятнашку: у той совсем поехала крыша от барбитуратов с алкоголем. Настя его больше не ревнует.
Лесбия подарила Матильде свою «Промокашку». Домой я возвращался уже в лучшем настроении. У Лесбии вдруг прошла голова, она стала такой поверхностно-легкой. Дома вдруг протянула мне тапки. Хорошее начало для взаимной постели.
Это третья «постель», самая долгая. Я вижу, что ей хорошо, ей нравится, она сама говорит об этом... И при этом она говорит, что не думала «об этом» и не скучала по «этому». Почему? Она не знает. Хорошо устроилась! Впрочем, она все играет в пасьянсы и все больше смотрит ящик. Это отвлекает.
Утром она словно все забыла... Многое я еще не понимаю в женщине...
Однако днем она вдруг сделала грибной суп – в специально купленной кастрюле, словно вспомнив мою вчерашнюю жалобу у Пуделей на отсутствие супов в моей жизни. Ничего другого, впрочем, делать не стала... А вечером ей стало плохо...
Суп, тапки – вроде, какие-то знаки. Или когда ей хочется, чтобы я ее обнял...
Леша позвонил в начале второго. Я еще спал. Лесбия спала у Кота. Кот в Жаворонках и постель свободна.
Я отвез на «Оке» картины и напитки в «Магазин умной книги» на Покровке. Довывесил в ЖЖ пост про Киммерию – синхронно с Ромой (он написал про сюйренскую крепость). Вечером пошли на выставку. Она проходит в зале, где прежние хозяева дома устраивали вечера. Уже полно народа. Картин не слишком много на этот объем. Не все понравились, много повторов, что, вероятно, неизбежно.
Лесбии, известному искусствоведу, было поручено сказать вступительное слово, и она сообщила, что картины Моркови – окна в иную реальность, которую мы иногда видим во сне, в лучший мир, который, конечно, существует... Или про сны она не говорила? А лишь про Алисин садик?
Потом начался фуршет и общение. Тут Эпле, Флоренские, Борох, Бубнов с Гришей, о. Саша с рыжеволосой красивой женой Женей, актер Женя Воскресенский...
О. Саша снова поразил специфическими знаниями – про мобильный телефон с вибросигналом, который вставляют в задницу и включают на вызов. Век живи, век учись...
Самым неординарным событием было появление ОК с сыном Тимофеем, которого я никогда не видел. Он очень стеснительный, капризный, на лице сплошная аллергия... Вот, что бывает после бурного лета, ибо если бы не «наше» с ОК лето – его, скорее всего, не было бы.
Она спокойна, улыбается, как всегда. Первый наш разговор за пять лет. Ничего особенного, чисто формальный. Да и ребенок дергает ее, хочет залезть на руки. Она попросила у Пуделя вина – и скоро ушла. Лесбия на нее демонстративно не обращала внимания. Но я видел, что она напряжена. Может быть, даже в тихой ярости. В том числе оттого, что мы разговаривали. Притом что на 1 июня она сказала Славе, что конфликт исчерпан. Но я и не обольщался. А, с другой стороны, Лесбия, по существу, ушла, она же уже несколько раз объявила, что я стал ей безразличен. Так что у меня есть полное право общаться с тем, с кем я хочу.
Потом я болтал с Бубновым, рассказал ему про Фехнера... Оставались мы тут до самого закрытия – вместе с неким Андреем в кепке, которого никто не знал и никто не приглашал. Он воспользовался бесплатным спиртным и теперь лез дружить. С нами и ушел.
Леша, прощаясь после выставки, всем говорил, указывая на меня: «А вот этот счастливчик завтра поедет в Крым... А там 25 градусов!»
Нас еще много – и большая часть народа, кроме Лесбии и Пуделя, пошла в соседнюю мастерскую некоей Маши, внебрачной дочери Райхельгауза, как сообщил Пузан.
Вход в мастерскую увит еще зеленым диким виноградом. Сама мастерская находится в подвале старинного дома – с элементом стены XVII века, как заявил бой-френд Маши Виталий, дружелюбный молодой человек. Сама она, видно, много старше, типичная еврейская девушка. Мастерская напоминает антикварную лавку: повсюду старые шкафы, столы, этажерки, чемоданы, даже патефон. Куча кукол, скульптурок, игрушек, словно спасенных из запасников театра. Музыка играет со старой виниловой «Соньки».
В ход пошла водка, коньяк, остатки вина. Народа еще много: Леша, Морковь, Вася Флоренский, Бубнов с Гришей, о. Саша, Женя Воскресенский, Борох, неизвестный курчавый еврейский молодой человек не первой молодости, приятель Леши, еще один поп, кузнец Вадим с женой Оксаной. Морковь устроила танцы с Бубновым, нацепившим ангельские крылышки. Я сижу в отдалении на диване, пью «слезу комсомолки»: водку с большим количеством воды и капелькой варенья.
Обратил внимания, что ни у кого из присутствующих нет светлых волос. Кроме меня. Чистой славянской крови совсем не осталось... (Хотя и я не могу похвастаться подобной чистотой.)
Разошлись в 12 ночи. Дома я, чтобы сбить алкоголь, который я употреблял весьма умеренно, пил лишь чай. И собирал вещи. Лесбия приготовила отличный омлет с овощами, но на этом наше общение кончилось: она ушла печатать Пеппера.
Я предложил ей поспать последний раз вместе, но она отказалась. Это тоже сигнал. Может, она злится за вернисаж и мои там общения? Но, скорее, просто еще раз сообщает, что у нас все кончено. Понемногу я привыкаю к этому. Что ж, я тоже могу вспомнить, как мучительно-невыносимо мне было с нею. С этим может сравниться лишь мучительная невыносимость быть без нее. И не ясно, что невыносимее. Сплошной мазохизм.
Но спать не могу...
***
Утром она легко согласилась съездить со мной на «Оке» до вокзала, хотя, оказывается, думала, что я пойду пешком и не буду ее будить. Простились у машины (я попросил не провожать).
Надо, надо научиться жить одному! Как все станет гармонично и легко.
А мудрость, видимо, заключается в том, что у нас осталось не так много времени, чтобы не ценить все сокращающуюся возможность быть вместе...
Религии, как любые идеологии, избираются нами, чтобы не смотреть на жизнь прямо, чтобы иметь между собой и реальностью ватный буфер утешений и объяснений – или стекло, через которое мы смотрим на предмет, и нам кажется, что мы его лучше видим.
Реальность сама по себе жестока. Это одно из ее свойств. И один из вариантов ее восприятия. Но если пожить подольше, присмотреться, то окажется, что жизнь – весьма справедлива.
Человек же, дошедший до просветления, вероятно, скажет, что реальность – прекрасна, и ее очень мало, она уникальна, быстротечна и т.д. Поэтому надо ценить все, ибо все бытие наполнено тайной и истиной, к тому же, скорее всего, ничего, кроме него, нет и не будет…
И это знание, однако, не отрицает, что жизнь внутри себя трагична…
Несмотря на то, что предыдущую ночь спал мало – не мог уснуть и большую часть этой. Лежал, слушал плейер, не имея возможности читать в полутемном вагоне.
...Проснулся рано. За окном Крым и дождь. Однако не холодно, как я понял на платформе Симферополя. Спрятал все теплые вещи в рюкзак.
В кои веки в Севастополе нет солнца, всего второй день, как поведал мне словоохотливый таксист. Он рассказал про свою фирму, что учит английский – и что надо сделать для развития Севастополя... Он предположил, что я имею отношение к искусству: «наметанный взгляд таксиста». Он все пытался меня чем-то удивить, например, был уверен, что я «наверняка» не был в пещерах Эмине-Баир-Хосар. А я был. И не только в них...
По градуснику на улице +19, накрапывает дождь. Дома столько же. Открыл все окна для проветривания, даже дверь. Немедленно пришли два котенка, один из них – любимец мамы.
Едва кончился дождь – пошел на море. На всем берегу – ни души. Безветренно и почти штиль. В природе и округе за две недели моего отсутствия ничего не изменилось. Вода была градусов 20. Я подплываю к берегу, как древняя амфибия, которой положено выползать и превращаться в сухопутное чудовище, но оно не хочет.
Пока сидел на пляже, думал, что нагота женщины – опасна, в том числе, самой женщине. Женское тело – сосуд для зачятий. И требуется крайне мало труда, чтобы запустить этот механизм. Нагая женщина кажется, во-первых, доступной, во-вторых, вызывает похоть. Она словно сигнализирует: я готова! Хотя, на самом деле, может быть совсем не готова и вовсе не хочет ничего подобного. Потому что это опасно ей самой в первую очередь. Отсюда – половой консерватизм женщин – при постоянном уменьшении объема прикрывающих самые опасные места завес.
Но хоть немного, а их стоит иметь, ибо, как сказал знаток: все прикрывается, чтобы не обесцениться...
Не знаю, может, это последний день местного лета – значит, я его застал. Долго сидел на берегу, в гордом одиночестве, накинув на плечи джинсовую куртку. Еще раз искупался. А по небу идут низкие туманные тучи, иногда моросит дождь. Потом прямо над морем разразилась гроза. Понятно, начался ветер. Попер вверх, прихватив две палки на растопку. Одна – три с половиной метра в длину. Ругал себя, а тащил.
У дома встретил Дениса, и мы сдержано пообщались. Он сказал, что позавчера тут было 35 в тени. Врет, наверное. И я поехал к Коле-карбюраторщику – чинить (опять) этот чертов карбюратор, потом на Пятый за продуктами.
Дома, «по сухому», замазал текущее место в трубе, надеясь отделаться малой кровью. Сделал рис и салат. Настроение: объясниться с Лесбией по почте и все закончить! Написал ей письмо, написал для ЖЖ. Над морем разразилась небольшая гроза. Пошел нехилый дождь.
И вдруг вырубился...
Встал в скверном настроении, ничего не хочется: ни жечь камин, ни курить траву. Тут уже не 25 градусов, о которых говорил Леша. А, главное, я совершенно не счастлив. Скорее наоборот. И я отлично это знал. Не подхожу я для одинокой жизни. И с людьми плохо, и одному тухло.
Долго, как молодой бороро, я излечивался от страха «быть мужем». Но уже давно излечился, и теперь все время хочу «быть мужем». А это невозможно. Вот ведь, блин, дилемма.
«Как в жизни каждого человека нужны перемены, так каждой стране нужны революции...» – так я начал цикл (как потом выяснилось) постов о революции, вызвавших мощную полемику...
Сегодня солнце, но снова всего +19. Ночь была плохая, хотя выкурил чуть-чуть фехнеровской травы. Как-то было холодно, даже в халате, под одеялом и пледом. Кончилась ночь – и все прошло.
Сделал зарядку, залил воду в трубы – и увидел, что роковое место по-прежнему течет. Слил все назад, параллельно выкорчевывая побеги сливы из сада. Сад совершенно запущен, такого не было даже тогда, когда мы тут подолгу не жили. Это еще один «подвиг» Дениса. Одна из трех не выполненных просьб – за предоставленный бесплатно дом. Прекрасный результат: три из трех.
Вспотел, работая лопатой и мотыгой. Пошел на море. Увы – солнце привлекло людей, хотя всего штуки три. И легкий шторм. Поэтому пошел на малый пляж, несмотря на людей и желание купаться ню. Что и осуществил. Думал, посижу недолго, но сидел два часа, купался, писал, загорал, пока не стал одолевать ветер.
Возвращался в странном приподнятом настроении, словно схватил какой-то правильный стиль бытия и был доволен собой... Снова тащил палку для печки. Главное – эта самодостаточность, уверенность в уникальности и красоте того, что я делаю, как я живу. Уверенность в какой-то внутренней правильности.
Хотя в доме меня ждут трубные ключи и текущая вода.
Есть, наверное, смысл, чтобы самые красивые места считать святыми. Ставить кресты или вешать лоскуточки. Это наше коллективное «место силы». Святость в красоте. Красота свята, как что-то загадочное, нечеловеческое и исключительное. Было б больше красоты – был бы другой мир. Спасет ли она его? Увы, ибо ограничены ее запасы, словно золота в подвалах Центробанка. Как нельзя сделать всех богатыми и выдать всем бессрочные кредиты, так проблематично дать всем необходимый запас красоты. Даже такой, как эта, в здешней самостийной доморощенной нашей Калифорнии…
Купаюсь каждый день, даже когда ветер, как сегодня. Ушел «на камни», за мыс. Тут тоже встретил одного пожилого созерцателя. Мне второй день хорошо. С кем-нибудь так не получилось бы. И осень очень хороша. Прошлой я почти не заметил из-за ремонта дома.
Ночью, впрочем, лишь +12. И уже не слышно цикад. В прошлом году они замолчали лишь где-то 10 ноября.
Были бы здесь Лесбия и Кот – надо было бы вставать в школу, отвозить, провозить, дрючить из-за уроков. Лесбия нервничала бы, что ветер или что холодно, что мало дров, и мы замерзнем и погибнем. Ей постоянно не хватало мужества, и она отыгрывалась на мне, как на виновнике всего. Вместо того, чтобы взять себя в руки, она избрала противоположную тактику – полного отрицания всего, что тут есть, всего, что мне нравится. Она совсем не могла тут расслабиться. Может, если бы мы пожили еще, остались на второй год...
Достичь гармонии хоть с одним человеком в любимом месте! Настала бы тогда полнота, полное счастье.
Видимо, не суждено.
Об этом я думал на пляже.
Вижу все гораздо ярче, словно с глаз сняли фильтры: этот оранжевый и охру, зеленый и красный. Все сверкает на солнце под неправдоподобно синим небом, словно подпитанным цветом моря – в ярком, пронзающем все садящемся солнце.
Прикоснуться к камням,
Теплым от солнца,
Посмотреть сквозь листву
На сплошное небо,
Синее, как доска объявлений,
На которой написана истина
И след самолета,
Запомнить этот цвет,
Неба, листвы, камней,
Яркий, как краски треченто,
И дымный ветер,
Качающий кипарисы –
В своем одиночестве,
Огромном, как море.
Я теперь на самом деле решаю вопрос спасения, поэтому все становится очень важным. Мне надо вырваться из этой уязвимости, обрести самодостаточность, которой у меня, видимо, никогда не было. Отсюда и всякие былые грезы о всяких Кротких или феях с длинными волосами.
На пляже: надо бороться со своими желаниями. Точнее, с удовлетворением их. Удовлетворенное желание кончается отрыжкой, изжогой, пустотой. Даже отвращением – к тому, что было источником желания или к самому себе.
Вчера на камнях я захотел полноты радости и стал любовником для самого себя. И винил потом себя, что не удержался и все испортил! Испортил тот покой, который был во мне, то уважение, которое возникло, то бесстрастие. Все это очень тонкие вещи, этот баланс легко утратить – и потом годами не мочь обрести вновь.
Надо радоваться вещам простым и достойным. Ибо они всегда доступны, они не вызывают неосуществимых унизительных желаний. Душевный покой, кастанедовская «безупречность» – вот, чего надо достичь. Достичь этого – и ты настоящий победитель и мудрый человек.
Вчера внезапно позвонил и появился Сентябрь – с девушкой Олей, чьи вещи хранятся у меня в доме. Привез новое «легальное» вещество «Раджа» – и все порывался употребить его. Но я останавливал, чтобы нормально пообщаться. В его жизни, как я понял, особых событий не произошло, кроме поездки в Москву, жизни у нас на даче, знакомства с Данилой, похода за грибами, употребления их... С большим восторгом отзывался о Фехнере, которого застал тут.
Удивительно теплый вечер и ночь, +17. Он говорит, что на Дергачах, где они все еще живут, холоднее. Вероятно, действие моря, как предположил я, великого аккумулятора.
Он как всегда гонит, я рассказал про путешествие в Ворон и Коктебель.
Он сходил и позвал Дениса, и мы переместились в большую комнату для трипов. Эти двое, Денис и Сентябрь колдуют над веществом с пинцетами.
– Скоро наркомана станут вычислять по пинцету, как раньше по шприцу, – сказал я.
Наконец употребили эту «Раджу». Похожа на «Бомбей», но действие сильнее. Сентябрь гонит, не умолкая, про химический состав веществ, пятнадцать алкалоидов конопли и их искусственных аналогов и их эффектах. Денис что-то отвечает. Я прогнал телегу, которую услышал у Маши Львовой, как к ментам пришла инструкторша проверять силу изъятой травы и велела пыхнуть пять раз в специальный куб и запустить туда кошку... Были и другие телеги, что-то было сымпровизировано – под PERRO на компе. Искурили еще по трубочке.
Что-то такое «психоделическое» все же происходит. Очень тонкая, порой болезненная реакция на слова. Вижу, что тут задействованы мои комплексы, слабость. И совершенно по-другому воспринимаю приходящую информацию. Сам мир стал глубже, пересекающие, наполняющие его информации важнее, словно иначе выраженные, какими, вероятно, они и являются в реальности.
Одно из самых важных открытий, которое я даже записал: люди относятся ко мне совершенно не так, как я воображал, не хорошо-плохо, а вовсе по-своему, как и должен относиться совсем другой человек. Словно у меня открылось не «прямое», эгоистическое восприятие, а «кривое», когда я примерно догадался, как другой человек смотрит на меня, что он (на самом деле) говорит мне. Я, наконец, увидел плен, клетку восприятия, в которой я сижу.
Люди говорят со мной вовсе не так, как я воспринимаю это. Я воспринимаю это – фильтруя и искажая. Я скептичен, я мало верю словам. Я вижу или слышу то, что ожидаю услышать, то, что хочу услышать или то, что боюсь услышать. У меня есть стереотипы восприятия и реакций на все на свете. Ко мне не подступишься! Люди, возможно, кричат, взывают, а я не слышу. Или слышу другое и на другое отвечаю. И поэтому мы плохо понимаем друг друга. Я понимаю чужую психику через свою психику, я расшифровываю чужие сигналы с помощью своей, очень специфической системы дешифровки. Я не вижу мир его глазами, не вижу себя его глазами. Я только фантазирую и моделирую. Вроде того: как смотрит на мир собака?
Но это не все: я увидел то, что я тогда же (на бумажке) назвал «круг рождений». Мол, каждый человек сам родит себя. Мы – это победители. Ибо самый сильный сперматозоид первым добежал до цели и овладел яйцеклеткой. Все остальное уже пустяки. Вот главное наше приключение и победа, иначе мы просто не появились бы на свет. Но мы ее совершенно забыли.
Итак, мы появились и... это трудно объяснить: зачали сами себя. Совокупились с женщиной, снова бежим в толпе сперматозоидов, побеждаем, рождаемся... Умираем... И рождаемся снова. В том же теле, в том же времени, в той же своей жизни. Вечное повторение, колесо.
Но из-за этого становится понятен феномен ясновидения. Ибо ты уже столько раз рождался и все это переживал, что при определенных «сбоях матрицы» – ты можешь припомнить все, что с тобой уже было.
Но ясновидящий видит про других людей... Элементарно: твое «колесо» постоянно контактирует с другими колесами, то есть с другими людьми, которые в свою очередь контактируют еще с кучей колес. Вращаясь рядом, цепляясь невидимыми зубцами – вы все время взаимодействуете со всем этим «заводом» живых и обмениваетесь информацией. Из-за частых повторений рождений-жизней, вся информация есть и у «колес», хотя не все ею пользуются. Почти никто... Такая вот телега.
Во всяком случае, восприятие так обостренно, что начал понимать прежде непонятные тексты песен – или тексты, на которые прежде не обращал внимания. А это чья-то жизнь, чьи-то переживания и мысли. Близкие моим.
Время удивительно исказилось: Оле казалось, что Сентябрь, ушедший к Денису, отсутствовал несколько секунд. Мне же – что едва не час. И поди проверь, кто прав. Но за это время я успел продумать кучу мыслей, выстроить новую концепцию, почувствовать еще какие-то смыслы – и криптографически записать все это. А иначе – зачем все эти трипы? Ведь, по большому счету, от них ничего не остается. Психика – удивительно консервативна, она все возвращает на круги своя. И нет прорыва. А, казалось, был.
Отправив гостей наверх, стал рубиться внизу. Потом сам добрался до своей комнаты. Хорошо, что успел все отправить и на все ответить. Зато отличный сон, аж до 12-ти. Хотя какое-то непонятное чувство холода – от этой сверхчувствительности...
Отличный день, солнце, +20. Сентябрь сходил за батоном, вместо того, который они с Олей прикончили. Я хочу идти на море, Сентябрь с Олей – в город. Сентябрь все тележит, приходится силой прервать его и попрощаться. Он может говорить бесконечно, погрязая в абстрактных, не относящихся к делу рассуждениях, где теряется и тема, и пафос... Он считает, что это нормально, проблем нет... Плохой знак, наблюдаемый у людей, слишком часто употребляющих разные психоделики. Сначала они прощают всем, потом себе, потом теряют всякую ответственность и волю, потом весьма плохо кончают.
Иду на море в летней майке и босоножках. Не хватает шорт. На солнце реальное пекло. Вода те же 20. Отплыл от берега, лежал на спине. Совсем не холодно, или у меня что-то изменилось с восприятием температуры. Не хотелось вылезать. Писал, снимал, в том числе и себя. Довольно близко, за скалой, голые герлы. Но искушение прошло.
В какой-то момент вся женщина превращается в вагину. А вагина – страшная вещь! Может быть, у меня мало опыта общения с разными вагинами, но ничего хорошего от этого общения быть не может.
Нет, конечно – любимые дети... Но это все же тебе навязывают, то ли как бонус, то ли как расплату.
Хорошо, если это была хорошая вагина, принадлежавшая умной и тонкой женщине, с которой возможно продолжить путешествие по жизни. И хорошо, если дети получились не слишком глупые и грубые. Хорошо, если ты остался цел после всех этих приключений твоего либидо.
... Однако приступ снялся. Надолго ли? Нужна полнота жизни.
ЖЖ – это диагноз нашей одинокости. Раньше были другие заменители (и теперь есть): компьютерные игры, телевизор, театр, рестораны. Какая-то несмиренная неудовлетворенная часть нашего «я» ищет какого-то большего смысла, кричит в пространство, вроде как SOS, и ждет ответа.
Понятно, что для кого-то это личный PR, для кого-то свободный источник информации. И все же и эти каждую ночь кричат и ждут ответа, как лягушки в удаленных друг от друга водоемах.
Здоровый образ жизни возможен при избытке времени и сил. Семейная жизнь поедает и то и другое. И для компенсации физического и психического истощения – ты пьешь. Ты мало двигаешься, ты щадишь себя даже для зарядки. Еще бы: мало сна, ощущение постоянной усталости... Вот, что я чувствовал в Москве.
А как экономна эта одинокая здоровая жизнь! Кажется, что если бы я бросил покупать алкоголь (а я хочу!) – и мог бы жить здесь на 100 рублей в неделю, на 100 гривен в месяц! Это, впрочем, только продукты, а еще электричество, бензин, газ, дрова, членские взносы (500 гривен в год)... А скоро добавится арендная плата участка, 3200 в год!
Первый раз не пошел на море. Во-первых, похолодало. Во-вторых, надо было звонить в Балаклаву. Настроился ехать – но ехать не понадобилось. Стал возиться с водой в кухне: опять течет. Услышал в небе странный крик. Вышел на балкон. Это огромное количество журавлей летело на юг. Они кружили над мысом, поджидая более мелкие клинья – и снова летели, длинной-длинной цепью. Очень красиво. Человек теперь редко видит что-то подобное.
Съездил с Денисом в храм Петра и Павла за иконными досками (по его просьбе). За это время антифриз, сливаемый из труб, о котором я забыл, вылился из канистры и залил пол. Я вспомнил о нем уже в городе и позвонил денисовской Лене. Она отключила слив и даже досуха вытерла пол. Но теперь у меня нет антифриза.
Разобрал все свои трубы, стал собирать по новой. Сделал обед – без алкоголя! Решил какое-то время не пить ничего, крепче пива. Посмотрим, что получится. Здоровый, блин, образ жизни! Есть у меня еще воля или больше нет? В магазине был соблазн купить «на всякий случай», но я подавил его.
Дома без алкоголя все валится их рук. Все из-за расстройства по поводу воды.
Надо что-то делать! И решил дописать картину: Лесбия напротив окна в Жаворонках. Хвать – нет палитры! Позвонил Денису. Они уверяют, что не брали. Лена принесла свою. Потом принесла и мою: все же они ее подрезали. Более-менее дописал «окно». И прямо по старой «палитре» Маши Львовой на куске картона стал писать «коитус» – кадр из записи, как мы трахались с Лесбией летом 2005-го на даче. Получилось нечто дикое, но оригинальное. Может, новый стиль, который я так ищу?
Вчера из ЖЖ Брагинской узнал, что умер Руслан Индеец. Еще один соскочил с нашего корабля. Не то, чтобы мы дружили, но он всегда очень тепло приветствовал меня, в каком бы ни был состоянии (а последние годы я видел его всегда в одном состоянии), – может, по старой памяти, когда он еще был пионером, а я носил псевдо-олдовые погоны. По этой же памяти относительно недавно я отмазывал его от охранников в «Б-2» на концерте Умки, которые не только не хотели пускать его вовнутрь, но уже порывались сдать ментам.
Редко, когда человек, даже нашей «группы риска», уходит уж вовсе неожиданно. Обычно этому предшествуют многолетние экстремальные практики. Видно, как человек сползает, разваливается, уже никогда не находясь в адеквате, что функции контроля за своей жизнью он целиком передал в руки уставшего ангела-хранителя. Прогноз легко делается за несколько лет: или здоровье не выдержит, или машина переедет, и следующая остановка или больница, или морг…
Руслан долго держался, он мог уйти гораздо раньше: тринадцать что ли сотрясений мозга, как он мне рассказывал, – в пору увлечения байком. Воля к риску – это воля к жизни и как бы спор с Танатосом: кто круче? Увы, Танатос всегда побеждает.
Наверное, можно и нужно жить на чистяке, ну, там, пыхнуть иногда, грибов съесть... Но для этого необходимо душевное спокойствие, чтобы все проблемы были решены. При нормальной жизни не нужны допинги. Но какой может быть «нормальная жизнь», когда она (жизнь) постоянно тебя трясет и крутит?..
Сегодня пасмурно и настроение гулять. Лишь перешел шоссе и углубился в соседнее товарищество – из стоящей на обочине машины вылез довольно молодой невысокий парень и очень строго приказал мне подойти.
– Кто вы такой, чтобы я к вам подходил? – отреагировал я.
Он подошел сам и сунул под нос удостоверение. Это оказался мент в штатском. Мент попросил паспорт. А я его не взял.
– Что это вы заинтересовались моей персоной? – спросил я.
А он – что много ограбленний дач. Достал тетрадку и стал записывать: фамилию, год рождения, адрес. Даже гражданства не спросил. Не удивился, что живу на даче.
– Почему вы так одеты? – спросил он
– Как?
– Вид у вас бомжеватый.
На мне были старые рабочие джинсы с заплатой на одной коленке и дырой на другой. А так все прилично, никто никогда не принимал меня за бомжа.
– Как мне одеваться – это мое дело. Я же не спрашиваю вас, почему вы так одеты?
– Я – нормально одет.
– Ну, для вас нормально это, а для меня – это...
Он обещал заехать ко мне и проверить.
– Добро пожаловать! – ответил я и ушел.
Это одно из моих любимых направлений: через лес – в сторону руин неизвестного греческого сооружения и родника. Тишина, безветрие, насыщенный осенний воздух. Иду по проселочной дороге до заброшенной военной части. Это такая новая античность – и еще уцелевшие, хоть и покореженные, оскверненные фигуры их богов на постаментах – на заросшей аллее.
Через эту часть дошел и до действующей, у Георгиевского монастыря.
На обратной дороге по шоссе, наконец, услышал цикад. Их слышно лишь ночью, там, где густые заросли...
Еще поют цикады, тихо, днем +18. Одиночество вдруг стало мне в радость. Закончился страшный период «отнятия», начался период отдыха от людей. Душа неспокойна и разрывается, если в доме кто-то есть. Требуется какая-то ответственность, внимательность, гостеприимство. Надо играть какую-то роль: отца, мужа, хозяина. Невозможно жить в своем ритме, в своем настроении, со своими желаниями. У меня в жизни этого почти совсем не было. Жуткий голод.
Нет, это не счастье, но состояние покоя. Поэтому и пить не хочется. Теперь я совершенно готов здесь остаться и пережить зиму. Никакого былого страха. Но вот ведь – надо возвращаться, развлекать маму в Жаворонках... И делать ремонты.
Мама сказала, что у Кота проблемы с легкими...
Наконец, здесь тоже похолодало, +14 не только ночью, но и днем. Слишком близко к России, источнику всех обломов. (Шутка.)
Странное со мной сегодня приключилось приключение…
Встал в восемь, в девять я был в Балаклавском совете. И поехал назад – собрать и сшить в папки полученные документы, чтобы сдать их на Демидова (в Управление регистрации прав и кадастра).
Въехал в товарищество, скорость, понятно, минимальная. На перекрестке 8 улицы появляется большая собака и, подпустив меня поближе, как боец красной армии фашистский танк, – с лаем кидается под него (точнее нее, таратайку) со всей дури. Я по тормозам, но по башке бампером собачка все же получила – и не по башке тоже. Я остановился, вылез – посмотреть на самочувствие пациента. Собачка, поскуливая, упрыгивает на трех лапах, но видно, что живая-здоровая… (Собаки вообще существа удивительно живучие, по своим знаю.)
И тут из калитки ближайшего дома вылетает здоровый старикан, явно в хорошем подшофе, с палкой и орет на меня, чтоб я стоял. А я и так стою.
– Ты искалечил мою собаку, – орет он, – а я тебя искалечу!..
И нет, чтобы отделаться просто звучной угрозой, – он реально начинает бить меня своей дубиной. Не подставь я руку – быть бы мне ухайдаканным лучше собаки!
Пока старикан, не слушая никаких слов, в пьяном маньячестве колотил меня, я терпел, но когда он до кучи решил разнести мне машину, тут я не выдержал. Хотя, кто видел мою машину, может, подумал бы, что не из-за чего было стараться. Но я, как достойный Альбер, сын Скупого рыцаря, рассудил, что голова – что, заживет, она у меня своя – а кто мне машину чинить будет, когда этот безумный сокрушит ее своей дубиной? Ну и хвать эту дубину рукой.
Старикан (а это одно слово «старикан» – здоровый мужик, выше меня) – начал вырывать свое оружие, а на подмогу давай звать «искалеченного» зверя.
– Фас его, фас!
Тварь просить себя долго не заставила и вцепилась мне в руку. А собачка тоже не маленькая, размером с овчарку.
Так и стою, значит, «распятый»: на одной руке собачка висит, на другой мужик со своей палкой, которую я хочу у него отнять. Былинный богатырь, осаждаемый врагами, в состоянии максимального при данных обстоятельствах непротивления. А ехал я в Балаклавский совет – и оделся специально «поприличнее» (если так можно сказать).
Ну, палку, я все же вырвал и зашвырнул подальше. Собачку тоже с себя стряхнул. Мужик без палки как-то поутратил боевой пыл, а собачка и сама поняла, что лучше больше со мной не связываться.
Потом полдня пах рыбой – так и на Димидова поехал. Руку мне тварь, однако, прокусила, да и мужик изрядно покалечил своей палкой. Вот ведь приключения на пустом месте! А кто-то говорил, что кирпичи случайно на головы никому не падают…
Зато с документами – все: сдал на подписание. Можно возвращаться, но я еще поживу, хоть похолодало, днем +12. Но опять солнце.
Человек не должен просыпаться по будильнику. Он должен просыпаться, когда выспится, как он должен есть, когда голоден. Долгая практика вставать по будильнику приводит к хронической усталости и расстройству нервной системы. Уже не бывает ни настроения, ни сил жить. Только инерция и долг. Долг – это все, чем живет человек, его единственная движущая сила. Завел себе долг – и обеспечил на все дни смысл жизни.
Только жизнь ли это? Видел ли ты когда-нибудь жизнь? Мог ты когда-нибудь расслабиться и жить как в детстве на каникулах?..
Сейчас у меня эти каникулы. Скоро кончатся – и начнется совсем другое. А что – не понятно.
К посту: что же такое христианство: религия или этическое учение? Образованные люди позднего времени видели и видят в нем последнее, в церкви же нам преподносят в основном первое, то есть все то, что составляет суть всякой религии: обряды, таинства, догматику, чудеса, иерархию, запреты, ограничения, проповеди, пророчества, обещания – ништяковой загробной жизни для верных и послушных.
И теперь найдутся многие, кто будет настаивать, что христианство – это долг, смирение, жертва, ответственность, традиция, сильное русское государство… И найдутся такие, которые будут утверждать, что христианство – это свобода. И в этом они будут близки к хиппи.
Мне представляется, что сами исторические корни христианства, сам неопределенный статус его: религии/морального учения – дают поводы к подобным интерпретациям.
С закатом Средневековья время религий миновало. Мы наблюдаем постепенное умирание этой почтенной концепции. Поэтому, когда мне говорят о христианстве, как о моральном учении – это одно. Но когда мне говорят о нем, как о религии, а о Христе как о боге – я хочу воскликнуть, как Розанов: попробуйте распять Солнце – тогда узнаете, кто Бог!
Ночью на 1 ноября был поставлен рекорд: -1! И днем +10. При этом солнце – и я купил на Пятом солнцезащитные очки. А всего неделю назад я купался и несколько часов лежал голый на пляже. Перепады! А в Москве снег, ночью -6, днем -1. Почти так же в Киеве. У нас хотя бы солнце.
Два дня назад, поддавшись на уговоры Дениса, я выкурил «Бомбея» – и вырубился на четыре часа. Как дубиной дал по голове. Поэтому сегодня, когда приехавший с Александрой Сентябрь предложил дунуть «Раджи» – я отказался. Не пью, не курю... Пришел Денис – и он-то, понятно, не отказался.
Соорудили обед на троих, с моим грибным супом в качестве заходного. После стирки развешивал белье под холодным ветром у бассейна. К ночи я разжег камин, первый раз в этот приезд. Свечи, благовония, кальян. Начали, как всегда, о драгах, промедоле и прочем. Сентябрь не может слезть с темы, что, якобы, истреблено 75% рыбы... Что ему Гекуба? Но какая точность! Жертвы Голодомора варьируются от 2 до 8 миллионов, а тут рыбу в мировом океане подсчитали! Только бы устроить новую сенсацию и новую панику.
Выдал Сентябрю 90 евро на дорогу в Москву: Лесбия желает видеть его в качестве рабочего на своей новой квартире. Это для меня новость. Вывесил готовые картинки, в том числе «Маху у окна». Теперь все мои стены в Махах, словно тут ее культ. Вывесил пост про христианство, играл на гитаре, топил печь. Никаких желаний и безумств. Может быть, потому что холодно или потому что не пью. Безумие словно отступило.
День консервации дома. Чуть потеплело. Зашел Денис и сказал, что они идут на море. Потом пришел опять и объявил, что купался, вода 18 градусов. А воздух всего 8. Но на берегу тепло и безветренно. По прогнозу к выходным будет едва не 20. А в Москве снег, два ремонта, переезд...
Проводники у вагонов стоят в масках: на Украине новый грипп, 70 умерших. В вагоне все мерзнут, я не чувствую никакого холода, так закалился. Чтобы жить в Крыму в доме – надо быть мужественным и здоровым.
А у Лесбии нет ни того, ни другого. Она может быть мужественной в определенные моменты, недолго и при хорошей мотивации...
Снег начался под Харьковом. Не настоящий, так, поземка, белый порошок вдоль дорог. Он исчезал, появлялся, лежал в сухой траве. Мелкие речки и ручьи были уже подо льдом. И никаких листьев, которых еще так много было всего две недели назад.
Я ехал «домой». За почти пять месяцев что-то изменилось во мне. Я словно порвал пуповину, которой всегда был связан с Лесбией. Я чувствую себя свободным. Больше нет этого чудовищного надрыва привыкания к новому положению. Видно, привык. Приобрел навык жить из себя и для себя. А это очень сложно. А тут еще привычка за 27 лет все делать с оглядкой на другого, на общую пользу.
И теперь – делай, что хочешь! А ничего делать не хочется. Дела придумываются или используются неожиданно свалившиеся, вроде больницы. Очень полезный был опыт, очень вовремя. Туннель перехода в новое состояние.
Но и тогда я не освободился. Только теперь что-то забрезжило.
2009-2023