Сейчас участников Великой Отечественной войны и не встретишь. Все уже поумирали, а к тому, кто ещё жив, возникают естественные вопросы: сражался ли он или на складах подъедался? Хотя, конечно же, из ещё живущих встречаются и те, кто сражался. А вот во времена моей молодости участников войны было довольно много. С одним из них мне пришлось пообщаться в далёких 80-х во время очередной колхозной командировки.
Как-то в наш дом, где жили инженеры, присланные на помощь колхозу в уборке урожая, постучался местный – пожилой мужчина из соседнего дома и попросил помочь ему отнести из огорода мешки с картошкой, которую он выкопал. Мои напарники отнеслись к этой просьбе как-то холодно, я же вызвался мужику помочь. По дороге он рассказал, что его жена уехала в город к детям, там её прихватило (что-то с сердцем), скорая забрала в больницу, дети её навещают, а он остался один со всем хозяйством. Вот и до картошки в огороде руки дошли. Выкопать-то он её выкопал, начал таскать мешки, а тут ему в спину вступило. Вот и решил у городских помощи попросить.
Мне, тогда молодому и здоровому, ничего не стоило быстренько перетаскать мешки с картошкой (благо они были всего по четыре ведра) и высыпать её в погреб. И вот мы сидим с благодарным хозяином за дымящейся картошкой и бутылкой водки. Водку, как сказал мне мужик, он припас для сына, который каждую осень к ним приезжает помочь картошку выкопать, но тут с матерью приключилась беда, и он решил в одиночку картошку выкопать, но, видимо, переусердствовал.
Во время импровизированной трапезы я обратил внимание: что хозяин практически не пьёт – так пригубит слегка и опять мне наливает. На мой осторожный вопрос, ответил, что давно ничего не пьёт и рассказал мне историю, которую я помню до сих пор и которой хочу поделиться.
«Мобилизовали меня уже в конце войны, как раз возраст подошёл, да и раненые и списанные начали в деревню возвращаться, вот мне повестка и пришла. Воевали мы тогда уже в Германии. Как-то зашли на постой в одну деревню, наш старшина сразу вычислил дом, где нам остановиться и мы, четверо солдат во главе со старшиной, постучались в него. Дверь открыла испуганная немка – молодая женщина в чёрном траурном одеянии. Мы так поняли, что вдова.
Зашли мы в дом, стали разоблачаться и сушить свои шинели у печки. Старшина что-то немке стал говорить, та ничего не понимает, но догадалась, что мы хотим суп сварганить – надоела каша, да сухой паёк. Мы достали свою тушёнку, хозяйка стала суетиться у печки, а, когда запах от еды стал распространяться по дому, из соседней комнаты выглянули две девчушки, лет по восемь-десять. Старшина наш умилился и стал их угощать. Поели мы, спирта выпили и тут старшина хвать хозяйку за руку и стал ей говорить, что хочет с ней поиграться. Та глазёнки вытаращила и стала что-то быстро по-немецки говорить, дескать, я не согласна. Тут у нашего старшины глаза кровью налились, и он стал кричать, что немцы у нас женщин пачками насиловали и что, муж её явно на фронте погиб, и что, если она не согласится, то они не пожалеют её дочек и он выразительно указал на притихших девчушек.
Немка сразу всё поняла, что-то сказала дочкам, те шмыгнули в свою комнату, а хозяйка пошла в другую. Наш старшина за ней, через некоторое время вышел и кивнул головой следующему. Когда очередь до меня дошла, я шагнул в комнату и увидел, как у немки слёзы текут. Присел я к ней на кровать и стал её утешать, слёзы вытирать. Жалко её стало, сил нет. Так и сидели мы – она почти голая, а я одетый. Потом я вышел, старшина ещё раз в ту комнату зашёл, а потом мы улеглись спать.
Поскольку время было тревожное, да и всякое случалось, дежурили по очереди. Мне, как самому молодому, достались самые трудные часы – под утро. Сижу я у печки, дрова подбрасываю, а тут выходит эта немка из комнаты, прижимается ко мне со спины и что-то говорит ласково. И так мне стало уютно рядом с ней, почувствовал вдруг её тело и мои инстинкты взыграли. Она это поняла, взяла меня за руку и повела на второй этаж. Вот там-то она и стала моей первой женщиной.Это я уже потом понял, почему она так поступила: одно дело вспоминать ту мерзость, что с ней произошла, а другое – любовь с молоденьким, неопытным солдатиком.
А утром мы стали собираться. Наш старшина говорит хозяйке, что мы не фашисты какие-то и что ей очень благодарны и достал из своего сидора пару банок с консервами, остальные тоже чем-то поделились, а, когда очередь до меня дошла, я вывалил весь свой вещмешок со всеми своими запасами. Хозяйка так на меня взглянула и то ли усмехнулась, то ли улыбнулась, не пойму, но помню эту усмешку до сих пор.
А потом война закончилась, вернулся я в свою деревню. Жених хоть куда. Это сейчас я старый и плешивый, а тогда был орлом, все бабы мои. Вот только с бабами заминка вышла – после танцев-шманцев-обниманцев к девахе какой-нибудь в гости пойдём, а там, как вспомню эту усмешку, так сразу всё желание пропадает. По деревне слухи пошли, дескать, вернулся я с войны раненым в интересное место и потому мужик из меня никакой. Мать забеспокоилась, даже к знахарке местной меня водила, а я пить начал по-чёрному. Допивался до того, что под забором валялся.
И вот как-то очнулся я в кровати, рядом со мной лежит девчушка соседская и кровь на простыне. Её родители в крик: дескать, испортил нашу дочку, теперь женись. Тут и мои стали меня уговаривать. Подумал я, подумал и решил жениться: девка-то была симпатичная, недавно 18 лет стукнуло, да и меня от проклятия военного избавила. Короче, свадьбу сыграли, а в первую брачную ночь, опять кровь на простыне. Что за дела? Тут-то моя Настюха и во всём призналась.
Когда она меня пьяного в стельку до дому кое-как допёрла, вышли мои родители и решили, что другого случая не будет. Отнесли меня к соседям, там с родителями Настюхи и договорились. Курицу зарезали, да кровью постель и обрызгали. Настюхе же строго приказали обо всём молчать, она и согласилась, так как, оказывается, давно меня любила. Я, услышав такое, поначалу возмутился, а потом подумал-подумал и принял всё, как есть. Вот только пить с тех пор бросил. А с моей бабкой мы уже почти сорок лет живём душа в душу, детей она мне родила, троих. Все в городе сейчас, переженились, внуки пошли. Чем не жизнь? А ту немку нет-нет, да и вспомню».
Вот такую историю я когда-то услышал. Когда уезжал из деревни, заглянул к соседу. Оказывается, его жена всё ещё в городской больнице, я обещал её навестить, да так и не собрался.