Пропагандисты по утрам собирались в комнате для курения, собирались, словно в предбаннике, и не было различий между преподавателями партийного университета и студентами, мужчинами и женщинами. Но этот день был особенным – защита дипломов, и хотелось Николаю Васильевичу поговорить напоследок о чем-то особенно умном. Знал он за собой непреодолимую склонность к умным разговорам, что так раздражала коллег в школе, особенно на переменах в учительской, да и жену эта привычка с некоторых пор раздражала тоже. Сначала все в шутливой форме предлагали способы подготовки к выступлению. Единственная сегодня в их компании женщина, преподавательница их театрального училища, некрасивая, плоскогрудая и желтая от курения, изобразила для изумленных мужчин «позу льва». Она наклонилась к сидению стула, повернула голову, вытянула шею, высунула изо всех сил язык и зарычала. Мужчины были в восторге, но высунутый язык Николая Васильевича не впечатлил. Утром он и так настроился в своем уютном номере в гостинице, принял душ, что дома по утрам никогда не делал, посидел в мягком кресле у телевизора, опустив ноги в тапочках на пушистый ковер, послушал новости, надел свой любимый импортный костюм-тройку, вкусно позавтракал в ресторане.
- А все-таки интересно, - обратился Николай Васильевич к смеющемуся преподавателю марксисткой философии, - есть в Европе какая-нибудь особенная партия, партия со своим мнением, в странах социализма
- Никаких особых партий в Европе нет, - сразу поскучнел преподаватель. Черты лица его разгладились, а глаза потускнели, - все они по нашему образу и подобию и во всех партиях кризис.
- Нет, позвольте, - возразил ему другой преподаватель, бодренький старичок в очках, - я вот недавно даже обрадовался, прочитав статью в «Правде», все время думал, что нас ждет в будущем. Ну, все мы знаем, что такое электрификация, механизация и химизация. Оказывается, мы не учли мелиорацию! Надо улучшить нашу истощенную и заброшенную землю и тогда сами будем с хлебом и пошлем его за границу, - старичок победоносно посмотрел на всех, а все посмотрели на него с недоумением. Наверное, старичок был безумно рад, что партшкола его приютила.
Дипломы защищали в огромном, красивом Доме пропаганды и все из курилки пошли по звонку по так знакомому за годы заочной учебы, длинному коридору, в аудиторию. На стенах коридора их провожали фотографии лучших пропагандистов области, такие огромные, как будто это были фотографии членов политбюро. Лето было в разгаре и жарко даже по утрам, но в аудитории окна были закрыты, чтобы не мешал занятиям шум от близкого проспекта. Женщины уже заранее обмахивались своими текстами к выступлениям. Комиссия долго не появлялась, а потом вдруг дверь отворилась и появилась такая большая группа незнакомых партийных работников, что Николаю Васильевичу стало не по себе. Комиссия разместилась за столами перед студентами, словно президиум на конференции. А потом в аудиторию вошла женщина в черном, тихо повесила за спинами президиума большую цветную репродукцию и так же тихо ушла. На картине Ленин выступал перед соратниками, то ли в Самаре, то ли в эмиграции.
Первым защищал диплом староста группы, молодой, подтянутый директор совхоза. Он хвалился, что занимается спортом, и каждый день делает зарядку. Читал он с кафедры, не отрывая глаз от текста, читал размеренно, произнося, где требуется, слова со значительными интонациями. Вот это чтение текстов возмущало Николая Васильевича. Разве может пропагандист убедить кого-нибудь, читая текст по бумажке? Он всегда в таких случаях представлял учителя ведущего урок с конспектом в руках. Поэтому, когда дошла очередь до него, Николай Васильевич уже, как обычно, отключился т реальности.
- Посмотрите на картину, что нам принесли, - начал он, - картина вас не возмущает? Разве Ленин был такой? - даже в президиуме все повернулись к репродукции, словно никогда ранее ее не видели. А председатель комиссии, грузный мужчина забеспокоился, вдруг он услышит нечто неприличное.
- Ленин был не такой. В собраниях сочинений, как и на этой картине, все гладко, а вот недавно я прочитал Джона Рида, его «Десять дней». Рид был на съезде крестьян, а протоколов съезда не сохранилось. Представьте зал, густо заплеванный семечками, представьте зал, утонувший в махорочном дыму. Ленин выступает, а его не слушают, у многих в руках винтовки и они стучат прикладами о пол, стучат солдатскими сапогами и свистят в четыре пальца. Выкрики все оскорбительные для большевиков. Враждебная аудитория. Ленин выступал три раза и убедил крестьян, повел их на съезд Советов. Сегодня времена тоже тревожные. Неужели пропагандисты сегодня будут уверены, что изучать материалы последних съездов кому то интересно? А посмотрите на позорную репродукцию. Социалистический реализм. Ни света, ни цвета, одна литературщина, как у плохих передвижников. Словно живопись застыла и сто лет не развивается. Так и вспоминаются многочисленные сюжеты: Ленин и Сталин, Сталин и Ворошилов. А как все смотрят на Ленина!? На самом деле Ленин всегда спорил, любил «драчки» и без «драчек» не обходилось ни одно дело. Если мы будем думать, что все нас слушают, открыв рот, у всех одно мнение, как у начальников, будущего у страны не будет, - тут Николай Васильевич спохватился и вспомнил об ораторских приемах и о речи на крестьянском съезде.
Девушкам доклад понравился, а директор совхоза фыркал, пока они шли в ресторан при Доме пропагандиста и с образом Ленина не соглашался.
- Ты, Николай Васильевич, все упрощаешь. Если надо, Ленин умел быть твердым, если надо и с товарищами, самыми близкими друзьями, взять хотя бы Мартова, не считался, ты рассуждаешь, как меньшевик.
Обед, как всегда, был расслабляющий. Белые матерчатые салфетки, букетики цветов у каждого прибора, тихая музыка и скромно одетые официантки в белых передничках. На первое бульон в красивых чашках, румяные расстегайчики, сосиски с зеленым горошком (это во время, когда в стране колбасные электрички курсировали). Чёрный кофе и пирожные. Николай Васильевич уже не спорил. Волнение улетучилось, и чувствовал себя он просто редким оракулом, с которым, как сегодня с происходили странные предсказания. Особенно преуспел он в юности, со студентками, гадая им по линиям руки.
- И правда, - думал он, - что это на меня нашло. Еще бы Щедрина вспомнил о введении единомыслия в России. Хорошо бы обмыть значок о втором высшем образовании в рюмке с водкой. Жаль только получать значок не полагалось.