СУДЬБЫ ЛЮДСКИЕ
Роман
Памяти предков посвящаю
Часть первая
Глава первая
Плен
5 января 1920 года красные части Туркестанского фронта вошли в оставленный уральскими казаками город Гурьев. Остатки Уральской Отдельной армии ушли в свой последний поход на полуостров Мангышлак в Форт-Александровск (ныне г. Форт-Шевченко). Многие казаки уходили с семьями. Это были жители Гурьева и многих посёлков Уральской области и города Уральска. К концу декабря в Гурьеве скопилось много беженцев, которые уходили от наступавших частей Красной Армии. Этот трагический ледовый поход подробно описали в своих воспоминаниях некоторые его участники.
Отметим только, что, согласно разным источникам, из Гурьева в этот поход вышло от 15 до 18 тысяч человек. Дошло же до Форта-Александровского от 3,5 до 5 тысяч человек. Часть людей погибла от пуль преследующих их красных частей. Много было погибших от рук мародёров по пути следования колонн, которые как «коршуны-стервятники» нападали из засады на малочисленные отстававшие группы беженцев. Но самые большие потери понесли уральцы из-за внезапно начавшихся страшных морозов. Дорога их следования, после посёлка Прорвинского, была просто усеяна трупами замёрзших людей.
Двухлетняя война, которую вели уральские казаки против большевиков, завершилась их полным поражением. Ну, никак не хотели уральцы быть «дровами для разжигания мировой революции», которую планировали Лев Троцкий (настоящая фамилия Бронштейн) и его соратники. В марте 1920 года в Форт-Александровске большая часть казаков сдалась на милость победителя, не видя никакой возможности для продолжения борьбы. Только небольшой отряд казаков во главе с атаманом В.С. Толстовым сумел, преодолевая трудности, дойти до Персии.
В это время шла советско-польская война, и красное командование стало насильно призывать уральских казаков на службу. Задача, скажем, оказалась не из лёгких. В посёлках и городе Гурьеве страшно свирепствовал тиф, не успевали хоронить умерших. Многие казаки, сдавшиеся в Форт-Александровске, были или обморожены при походе из Гурьева, или больны тифом. Призывали, естественно же, только тех казаков, кто по состоянию здоровья мог нести боевую службу. Первый полк был сформирован ещё в январе, после занятия Гурьева, и был отправлен на войну с бароном Врангелем.
В посёлке Кандауровском, что находился в тринадцати верстах от Гурьева вверх по реке, проживала семья Кораблёва Василия Осиповича. И вот в этот формировавшийся полк, который направлялся на польский фронт, был призван сын Василия Осиповича – Сергей. Узнав об этом, достал казак спрятанную загодя, ещё до подхода красных к посёлку, в дальний чулан, от греха подальше, свою шашку и, перекрестившись перед иконой, дал её сыну:
– Ну что ж, сынок, пришла пора и тебе ноне идтить на службу, будь они не ладны. Ну что поделаешь, иные времена пришли, – помолчав немного, добавил, – коня мово возьми, добрый конь, не раз батьку твово он выручал.
Задумался Василий Осипович, дурные и тревожные мысли одолевали его:
– Где вот брат-то твой Фёдор, как ушёл в отступ со всеми на Марышлак, так и нет по сей день никаких вестей от него. Ты береги себя. Как уж там сложится, знать не могём, удастся ли нам с тобой ещё свидеться, одному Господу Богу ведомо.
Когда поутру Сергей выезжал на коне со двора, перекрестил его вослед казак троекратно и долго смотрел на удаляющегося сына.
Направили этот полк казаков уральских прямиком на польский фронт. Бои шли там тяжелейшие. Польские войска 7 мая 1920 года даже на некоторое время захватили город Киев.
Какие же цели и задачи ставило советское правительство в этой войне? А планы были такие – после захвата Польши двинуть войска на Германию, где разжечь пламя революции, которая перекинется и на другие страны Европы1. Но в августе 1920 года армия М.Н. Тухачевского под Варшавой потерпела сокрушительное поражение, и о каких-то дальнейших походах красному командованию пришлось забыть. После гражданской войны советским правительством идея мировой революции была отодвинута, был взят курс на построение социализма в отдельно взятой стране.
А что же наши уральские казаки в этой войне с Польшей? Как они служили-воевали? Воевали, как и все, правда, не шибко-то хотелось им проливать кровушку свою за «власть каких-то там Советов». Отродясь они не нуждались ни от кого ни в каких советах, до всего доходили своим умом-разумом, и «посторонний не суйся к ним» в их дела. Веками они жили по берегам Яика-Горыныча, ловили вволю «сяврюг и ощятров», служили справно царю-батюшке, жили-не тужили на землице своей по своим законам и обычаям. А тут на тебе, пришли к ним издалеча чужие, незваные гости, в дома их с ружьями-пулемётами, и говорят, что теперь все они будут жить по другим законам и обычаям, нет, мол, уже вашего царя-батюшки, теперича мы над всеми хозяева.
И вот, скажем так, в один прекрасный день, а именно 7 сентября 1920 года, почти весь полк уральских казаков под командованием бывшего войскового старшины2 Сидоровнина П.А. перешёл на польскую сторону.
А дело было так. Старший офицер охраны железнодорожного моста на реке Западный Буг увидел подходившие к мосту эскадроны Уральского кавалерийского полка и позвонил в штаб дивизии, чтобы выяснить, какой-такой «манёвр» осуществляет этот полк. Пока выяснял, было уже поздно открывать огонь по беглецам. Казаки уральские рысью, стройными рядами проскакали по мосту и скрылись на другом берегу реки в близлежащем лесу, и их «всех Петьками звали».
К сожалению, сегодня мало что известно о судьбе этих наших земляков. Известно то, что после перехода полк уральских казаков принимал участие в боях против красных на территории Западной Украины, это понималось ими как продолжение гражданской войны.
Казаки мстили своим врагам за порушенные посёлки и хутора, за смерть своих близких. На что они надеялись, каковы были их помыслы? Наверное, они понимали, что жизнь на их родине уже не будет прежней и не удастся свергнуть власть большевиков. Нам сегодня их трудно понять. Но, как говорится, что было, то было, и «слов из песни не выбросить».
18 марта 1921 года, после длительных и кровопролитных боёв, между Польшей и Советской Россией в Риге был подписан мирный договор, положивший конец войне. После её окончания полк уральских казаков не был расформирован и долгое время располагался в казармах в селе Беловежа, которое находилось в лесном массиве Беловежская Пуща.
После расформирования полка его командующий, Павел Алексеевич Сидоровнин, проживал во Франции. Умер в Париже в 1935 году. По имевшимся сведениям, после той войны некоторые казаки этого полка проживали в Польше, кто-то переехал на жительство во Францию, а кто-то, по слухам, спустя годы вернулся на родину, поверив Декрету ВЦИК от 3.11.1921 года об амнистии участников белого движения. Эту пропаганду среди белоэмигрантов о возвращении в СССР проводили возникшие в Европе организации – «Союзы возвращения на Родину». Неизвестно, верны ли эти слухи о возвращении в СССР некоторых казаков уральского кавалерийского полка, но, безусловно, если кто-то из них вернулся, то в период 1937-1938-х годов все они были репрессированы.
Но не все казаки в тот сентябрьский день перешли на польскую сторону, некоторые из них остались. Кто-то не пожелал уходить, а кто-то отсутствовал по каким-то причинам в полку во время этого события (кто был на излечении в госпитале и т. д.). Не ушёл и Сергей Кораблёв. Когда загодя среди казаков в полку шло обсуждение о предстоявшем переходе, задумался он, вспомнил свой посёлок, родной дом, вспомнил, как его провожал на службу отец… Решил он остаться, дай Бог закончится эта, чужая для них, война, жив останусь – домой вернусь, к своим.
Сказал о своём решении товарищам своим, никто из них ни словом не осудил его, ведь каждый сам волен промышлять о своей голове. Только трое его посёлочных казаков просили его, если придётся ему домой возвернуться, то поклон сказывать их близким, и пусть они молятся за них.
Но судьба-злодейка распорядилась иначе, по другим путям-дорожкам повела она казака. Всех оставшихся в полку казаков перевели по разным подразделениям, дабы не были они все вместе в одном эскадроне или полку, и было бы затруднительно их возможное бегство. А вскоре в одном из боёв попал Сергей Кораблёв в плен и оказался в лагере для военнопленных.
Условия содержания военнопленных в этом лагере в районе города Белосток были просто ужасные. Люди спали ночью в бараках на досках без матрасов и одеял, много было умерших от эпидемий и голода. Среди заключённых свирепствовали многие заболевания: сыпной, возвратный и брюшной тиф, холера, оспа, туберкулёз и др. Из-за переполненности вскоре часть заключённых, в их число попал и Сергей Кораблёв, из этого лагеря была переведена в другой, который находился недалеко от городка Каменец-Литовский (с 1939 года – Каменец).
В это время во всех лагерях среди военнопленных велась агитация о вступлении в формирования воевавших на польской стороне. Это были соединения Станислава Булак-Балаховича, 3-я русская армия Бориса Перемыкина (в состав которой был направлен перешедший на польскую сторону Уральский кавалерийский полк), казачьи формирования Александра Сальникова и Вадима Яковлева, армия Симона Петлюры. Часть этих воинских формирований подчинялась Русскому политическому комитету, который возглавлял ярый антикоммунист Борис Савинков.
Многие заключённые вступали в эти формирования. Вступали, конечно же, не по идейным соображениям, хотя, возможно, были и такие, а просто хотели покинуть лагерь, где влачили адское прозябание в нечеловеческих условиях. Сергей Кораблёв решил не идти по этому пути. В душе его теплилась надежда, может, удастся пережить ему это трудное время, кончится ведь когда-нибудь эта война, глядишь, и представится возможность ему домой вернуться. Подумал о том, что вступи он в эти ополчения, и, возможно, может случиться так, что путь домой ему будет заказан. Решил не идти ни в какие ополчения, а там будь что будет, всё в руках Божьих.
Повстречал он в лагере одного земляка, казака из верхнего посёлка Лбищенского Александра Чеснокова. Узнал не сразу сослуживца, трудно было распознать его, так сильно тот изменился, похудал – одни глаза и уши торчат. Да, не на пирах, чай, пировал всё это время земляк его.
В плен Александр попал ещё в августе, под Варшавой. До службы знаться им не довелось, познакомились уже в полку. Часто теперь они вели беседы. Говорили о том, о сём, о будущем, как оно там может сложиться. Промеж себя они говорили только по-киргизски3. Окружающие их люди не знали этого языка, и им было невдомёк, о чём это гуторят эти двое хлопцев. В лагерях среди военнопленных вербовались осведомители, которые сотрудничали с лагерным начальством за послабления режима их содержания и в дальнейшем за их досрочное освобождение. Конечно, Сергей и Александр об этом прекрасно знали и потому старались говорить на своём втором родном языке – киргизском. Как говорится, бережёного Бог бережёт.
В мае 1919 года министерство военных дел Польши разработало «инструкцию для лагерей военнопленных». На практике её положения, мягко скажем, плохо соблюдались. Согласно этой инструкции, в частности, разрешалось здоровых пленных, при их согласии, использовать на работах – поначалу в военном ведомстве (в гарнизонах, на военных объектах), а позднее – в государственных учреждениях и у частных лиц.
Как-то в один из дней вызвали Сергея Кораблёва в лагерную администрацию и предложили работу в городе у одного польского пана. Сергей дал согласие, про себя подумав:
– А что, можно и поработать, в любом разе хуже этого постылого лагерного житья там не будет.
На следующий день привезли его под конвоем из двух солдат лагерной охраны к этому пану. Дом его на окраине города располагался. Когда въехали во двор, Сергей слез с телеги и, оглядевшись, подумал, что уж лучше здесь в работе время коротать, чем в лагере прозябать и вшей кормить.
Тут из дома вышел и сам хозяин. Это был высокий мужчина лет сорока, одет он был очень прилично. Он подошёл к ним и по-польски поздоровался с солдатами, затем внимательно осмотрел Сергея. Слышал он, что в лагере многие военнопленные больны, оттого многие из них ослаблены, этот рослый плечистый парень казался ему здоровым, и виднелась в нём сила.
Коротко спросил:
– Как звать-величать тебя, служивый? Какого рода-племени будешь?
Пан этот довольно-таки очень сносно говорил по-русски.
– Сергеем меня кличут, а по фамилии я Кораблёв. А по роду я кто?! Казак я уральский, слыхал ли о таких?
– Казак говоришь, добре, потом о себе расскажешь. Сейчас же скажи мне вот что: могу ли я поручиться за тебя перед начальством лагеря, что не убежишь ты? Не караул же для охраны выставлять на моём дворе, – он взглянул на стоявших поодаль солдат и слегка улыбнулся, – а так смотри, харчи у меня будут не в пример того, чем тебя в лагере кормили.
– Врать не буду, пан, не знаю, как звать-величать тебя, скажу напрямки, могёшь за меня заручиться, слово даю, да и куды, сам посуди, мне бежать-то? А раз казак слово дал – значит так оно и будет, глядя прямо в глаза пану, бойко ответил Сергей.
Пан ещё раз посмотрел испытующе в глаза Сергею, видимо, ответ удовлетворил его. Он подошёл к охранникам и что-то сказал им по-польски. После чего один солдат прилёг вразвалочку на телегу, а другой сел спереди, взял в руки поводья коня, и они выехали со двора. Из дома в это время вышел молоденький паренёк, и хозяин позвал его. Когда тот подошёл к ним, он сказал Сергею:
– Знакомься, это мой сын Тадеуш, а меня зовут Иосиф Казимирович, – затем, обращаясь к сыну, сказал, – сейчас приготовьте вдвоём баню, покажешь Сергею, где и что, пусть казак помоется. Одёжу его эту рваную бросьте в печь, а я тем временем подберу ему что-нибудь на первое время. Когда помоется, покажи ему, где он будет жить.
Потом пан сказал Сергею:
– После бани ты, казак, отдыхай, а утром я расскажу тебе насчёт работы.
С этого дня стал жить Сергей Кораблёв в работниках в этой польской семье.
Примечания к первой главе
1. По одной из версий, американские магнаты путём мировой революции планировали создать Мировые Соединённые штаты. Какая публика «верховодила» бы в этом государстве, читатель, наверное, догадывается.
2. Войсковой старшина – казачий чин, приравнивался к армейскому званию подполковника.
3. По-киргизски – то есть говорили они на казахском языке. До 1925 года казахское население именовалось «киргизами», затем казахам было возвращено их историческое самоназвание. Почти все уральские казаки свободно разговаривали на нём, и проблем в общении с казахами у них не возникало.
Глава вторая
В польской семье
Хозяин этой семьи, в которую был определён в работники Сергей Кораблёв, Иосиф Казимирович Назаревич, был учителем местной школы. Родом он был из Волынской губернии. В городе Брест-Литовском (с 1939 г. – Брест) он окончил семилетнее частное коммерческое училище, и родственники, у которых он проживал в период обучения, помогли ему найти работу. Устроился он бухгалтером в одно частное предприятие в небольшом городке Каменец-Литовский.
По прошествии какого-то времени задумал он жениться.
Девушка его, красавица Юзефа, была из богатой состоятельной семьи. Для такого дела решил он обзавестись собственным домом, в который не стыдно было бы привести молодую жену. До этого Иосиф Казимирович снимал одну комнату у частных лиц. В покупке дома помогли ему отец и родители невесты.
Шли годы, в семье Назаревичей родилось двое детей – дочь Лида и сын Тадеуш. Когда подошло время дочь в учение определять, решил Иосиф Казимирович, что она в Брест-Литовском учиться будет в женской гимназии, у них-то в городке для девочек было только 1-классное сельское народное училище. Устроил дочь Лиду в пансион при гимназии, не стал на этот раз утруждать своих родственников.
В июле 1914 года началась Первая Мировая война, которая страшным огненным вихрем пронеслась по всей польской земле, превратив на долгие годы её леса и поля в плацдармы военных действий. Город Брест-Литовский в начальный период был вдали от идущих сражений, и здесь на мирное население не очень сказывались трудность и неурядицы военного времени. Лида окончила второй класс гимназии и на каникулы приехала домой, к родителям. Но в следующем, 1915, году в результате германского наступления вся часть Польши, которая входила в состав Российской Империи1, была захвачена, и линия фронта откатилась на восток. Город Брест-Литовский оказался в зоне оккупации. Занятия в гимназии были прерваны, и Лида осталась дома.
В 1917 году в России прошли две революции – Февральская буржуазная и Октябрьская социалистическая. К власти в стране пришли сторонники коммунистической идеологии во главе с В.И. Лениным, называемые большевиками. 3 марта 1918 года они подписали с Германией позорный Брест-Литовский мирный договор, повлёкший за собой потерю большой территории страны. Хотя до окончания войны оставалось несколько месяцев.
После поражения Германии и её союзникам в войне политическая карта мира изменилась до неузнаваемости. В результате краха некоторых империй появились новые государства, одним из которых стала Польша.
В это время предприятие, в котором работал Иосиф Назаревич, кое-как сводило концы с концами, всё меньше становилось заказов на их продукцию деревообработки, и затем, придя в упадок, было закрыто. Оставшись без работы, он узнал, что в школах городка возобновились прерванные войной занятия, и что ощущается острая нехватка учителей. Он обратился к руководству начального 4-классного мужского училища (так в то время назывались начальные школы), где предъявил свой диплом об образовании и, пройдя аттестацию, стал работать учителем в этом учебном заведении. Он подумал, было, привести дочь Лидию в Брест-Литовский, где бы она продолжила обучение в гимназии, но в начале 1919 года началась новая война, война ставшей независимой Польши с Советской Россией.
Маршал Юзеф Пилсудский, обуреваемый высокими амбициями, задумал поистине наполеоновские планы в воссоздании былого государства Речи Посполитой «от моря до моря». Польше в этой войне оказывали всестороннюю поддержку Великобритания и Франция, а вот большевики же полагались только на свои силы. Кроме войны с Польшей Красная армия в это время вела боевые действия на разных фронтах: в Крыму против войск барона Врангеля, в средней Азии шли бои с басмачами, большие силы были направлены на Дальний Восток против японских интервентов и остатков Белой армии, куда входили казачьи формирования атаманов Семёнова и Калмыкова. Однако это не мешало им грезить идеями мировой революции, которая, по их планам, должна была начаться в Европе, и важен был первый её этап – война в Польше. Но, как оказалось, «нашла коса на камень».
Иосиф Назаревич часто думал, вот начались эти войны в 1914 году, и нет удержу им, не видно ни конца им, ни края. Но все войны рано или поздно заканчиваются, придёт когда-то конец и этой войне, и жизнь потихоньку начнёт входить в прежнее мирное русло.
Частенько к нему приходили двое его учеников, помогали ему и сыну рубить дрова. Как-то один из хлопцев сказал ему, а что бы пану-учителю не попросить у начальства лагеря одного работника из числа военнопленных, мол, они слышали про такое. Иосиф Казимирович подумал об этом предложении школьника. Он тоже слышал о привлечении военнопленных лагеря, который находился недалеко от их городка, к различным видам работ. Решил обратиться к руководству лагеря с этой просьбой, а что было дальше, читатель уже знает из вышеизложенного.
–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
Итак, Сергей Кораблёв жил в семье Назаревичей. Жил он в небольшой, отдельной от всего дома, комнате, там и трапезничал. В этой комнате у прежних хозяев располагалась прислуга.
Целыми днями он занимался рубкой дров, приближалась зима, и пока затепло, нужно было делать запасы. В покупке леса Иосифу Казимировичу оказывала, по мере возможности, помощь дирекция школы. Брёвна привозили к ним уже распиленные, были они разные по длине. Невысокие колбашки Сергей колол топором на поленья, длинноватые брёвна приходилось распиливать двуручной пилой на нужные для колки размеры. В этом ему помогали Тадеуш и сам пан-учитель. Изредка приходили к нему в помощники два паренька, ученики из школы: любопытно им было поглазеть на незнакомого человека, ещё совсем недавно бывшего в лагере военнопленных. Они расспрашивали его, из каких мест он будет, о том, как живут люди на его родине.
Сергей рассказывал им о жизни казаков в его посёлке, о том, какая рыба водится у них в реке Урал, как проводятся различные виды рыболовств, что казаки почитай у них все рыбаки заядлые, да это и не мудрено, так как рыболовство наиглавнейший доход приносит им для проживания. Рассказывал, как казаки охотничают на птицу и различного зверя (кабаны, волки, лисицы), для чего ездят они на морское побережье, где в основном обитают эти животные, а в сезон прилетают утки и гуси.
Эти любознательные ребята слушали его с большим интересом, особенно удивило их то, что есть в Урале такая большая рыба, которую называют «красной». Рыба, которая по размерам своим не уступает, а иногда даже и превосходит морских акул. Конечно, такую рыбу они не видели и о такой не слыхивали.
В каждый их приход промеж работы вели они беседы, за разговорами-то и дело клеится. Поначалу-то Сергей думал, что в Польше поляки говорят только на своём, польском, языке, а по-русски ни бельмеса. Потом уж прознал он о некоей схожести двух славянских языков – русского и польского, и то, что почитай более ста лет часть Польши была в одном государстве с Россией, было, поди, времечко обучиться им по-нашенски гуторить.
Коль они занимались пилкой брёвен на дрова, рассказывал также Сергей ребятам, чем топят печи казаки у них дома. Что для этого используют они талы, так называют нарубленные ветки небольших деревьев, которые густо растут в некоторых местах по берегам реки, совсем маленькие деревца срубают целиком. Топят и камышом, который в большом количестве привозят они с моря. По берегам Каспийского моря камыша растёт зарость – видимо-невидимо. Также используют они для топлива кизяк – навоз содержавшегося у них скота. Он рассказал, как приготовляют это топливо из навоза, что удивило и позабавило ребят.
Нарубленные поленья Сергей аккуратно укладывал высокими рядами вдоль стены сарая. Ежедневно он приносил в дом нужное количество дров и укладывал недалеко от печки. Разжигали печь для приготовления пищи жена и дочь хозяина. В субботу загодя он заносил в предбанник бани дрова и выкладывал их рядом с печной топкой, затем из колодца, который был во дворе, заливал воду вёдрами в бак, к вечеру затапливал печь. Вначале мылись женщины – жена и дочь хозяина, а затем они втроём – Иосиф Казимирович с сыном и Сергей.
Выполнял также Сергей и другие работы, о чём просил его Иосиф Казимирович. Так золу из печей он вёдрами приносил в сарай и засыпал в большой деревянный ящик. Как пояснил ему Тадеуш, золу эту они используют в качестве удобрения, при посадке картофеля. Под каждую сажаемую картофелину в лунку насыпают несколько горстей золы. Эта древесная зола очень хорошо влияет на урожайность.
Во дворе был небольшой яблоневый сад и большой участок под огород, сажали на нём в основном картошку. К тому времени, как Сергей стал здесь жить, картошка была уже выкопана, ещё в сентябре, и уложена в подвал, который находился в сарае.
Приближалась зима, с наступлением которой в обязанность Сергею входила топка большой печи в доме. Кроме печи, на которой готовили еду, эта печь была для обогрева дома. Топка этой большой печи находилась в комнате, где он жил, что было достаточно удобно при её обслуживании.
Так проходили дни, недели. Сергей часто думал о доме, сильно донимала его тоска. Он думал о своих близких, как теперь все они живут при новой наступившей власти, не затронула ли кого из них эта болезнь ненастная, не приведи Господь?! Говорили, что отродясь дотоле болезней таких у них не бывало. Может и случались когда какие лихоманки, но вот так, чтобы в одногод столько людей ушло из жизни – такого не бывало. А всё виною – эта война, занесло, поди, болезнь эту к ним издали, из других каких мест.
Думал о брате Фёдоре. Что с ним, где он теперь после того, как ушёл с отступающей армией Толстова? Вернулся ли оттолева домой, да и жив ли?
Надобно бы теперь написать домой письмо, о себе весть дать, но в это нонешное военное время, ясное дело, невозможно сделать, какая уж тут нынче почта. С этим делом пока повременить надо, написать потом, как только к этому возможность будет.
А сейчас суждено ему быть здесь, и сколько продлится его жизнь на чужбине далёкой – неизвестно. Житьё его теперешное – не в пример лагерного, жить можно. Работа его сильно не утруждала, а кормили, можно сказать, вполне сносно.
Вскоре Иосиф Казимирович получил в лагере кое-какое бельё и одежду, которое было выделено французской миссией для военнопленных, находившихся в польских лагерях.
Как-то, в один из дней, Сергей, как обычно, занимался рубкой дров. Видя, что лезвие топора немного затупилось, он вынес из сарая небольшой, кустарного производства, заточной станок с ножным ременным приводом и стал его затачивать. В это время из дома вышла дочь хозяина и, увидев Сергея за работой, подошла к нему. Посмотрев на лежавшее на козлах небольшое бревно и лежавшую рядом двуручную пилу, она сказала ему:
– Давай, казак, я помогу тебе, – проговорив это, она сделала руками какое-то физическое упражнение и взяла пилу.
Сергей глянул на неё и улыбнулся.
– Лида, эта работа для мужчин, не след тебе утруждаться, у тебя, поди, и других каких дел по дому хватает. Тадеуш должен сейчас подойти, он давеча в школу ушёл, что-то отцу надо помочь.
Она присела поодаль, на одно из лежавших брёвен, и стала смотреть, как летят искры из-под затачиваемого топора.
За всё это время, что Сергей жил здесь, он никогда не разговаривал с этой девушкой, хотя, казалось бы, они жили под одной крышей.
Он закончил заточку и присел на бревно, лежавшее на козлах. Лида спросила его:
– Сергей, ты, наверное, очень скучаешь по дому, по своим родителям? Расскажи, какая у вас семья. Поди и они о тебе думают, ведь они ничего, наверное, не знают о тебе, где сейчас ты находишься?
– Дома у меня и батька, и маманя есть, четыре брата нас и три сестры. Да, думаю я, не знают они ничего обо мне – погиб ли я, али в плен угодил, кто же известит их. Только вот, думаю я, что…
Он замолчал и посмотрел на Лиду, как сказать ей, что он не знает, живы ли все они. Ведь в это время у них свирепствовал страшно тиф, своими глазами видел он, сколько жизней унесла эта болезнь. Решил о таком лучше умолчать.
Лида посмотрела на Сергея, она не поняла, почему он вдруг замолчал. Может, не хочет говорить о чём-то плохом? Чтобы перевести разговор на другое, она спросила:
– А есть ли у тебя дома девушка? Может, ты по ней скучаешь? Ждёт-не дождётся тебя твоя невеста, сознавайся, казак, – сказав это, Лида заулыбалась.
Сергей тоже улыбнулся, посмотрев на Лиду, что ж, раз интересуется, можно и порассказать.
– У нас, уральских казаков, да, наверное, и у других, точно об этом не ведаю, обычай таков: невесту для сына выбирают родители. Бывает, знаешь, и так, что казак до этого будущую свою супружницу отродясь не видывал, это к тому, ежели она из другова-какого посёлка будет… Сосватали невесту сыну, обвенчали потом их в церкви, и всё, казак не смеет ослушаться родителей своих. Моим-то родителям не до того было: у нас война была, когда уж тут свадьбы справлять…
Да, родители у нас выбирают невесту сыну, правда, вот иную пору бывает и так, что ежели…
Он снова замолчал. Как вот сказать этой молоденькой девушке, что бывает так, что казак возвращается домой с войны, с Кавказа ли, али из других-каких дальних мест с пленённой наложницей. Дома батя и маманя его – тут уже сторона, выбрал значится казак себе невесту, издалеча привёз её, не отправлять же теперича каким манером её назад. Да и это всё ж-таки, как ни крути, приз его, с боя взято.
Неважно, кто она по роду-племени – персиянка там, турчанка, татарочка али ещё кто. Зашла, скажем, в церковь персиянка, турчанка али татарочка, покрестили её в веру православную, а затем обвенчали с казаком, и вышла из церкви уже уральская казачка, законная мужняя жена.
Как-то негоже было говорить ему Лиде об этом.
Лида посмотрела на него, её вновь удивило внезапное молчание Сергея. Чтобы продолжить беседу, она сказала:
– Да, интересный у вас обычай, конечно, отец и мать сыну своему плохого не пожелают, я думаю…
В это время к ним подошёл Тадеуш, вернувшийся домой.
– О чём это вы беседы ведёте?
– Да вот Сергей рассказывал о своей семье, ну, я пойду, у вас тут ещё работа есть, – и ещё раз взглянув на Сергея, она пошла в дом.
Когда Лида смотрела на Сергея и слушала его, она мысленно сравнивала его с образами запорожских казаков, про которых она читала в книге Н.В. Гоголя «Тарас Бульба». У отца её была богатая библиотека, и она читала много книг. Казаки запорожские тоже воевали в те далёкие, стародавние времена с Польшей, о чём подробно и ярко повествуется в этой книге. Они яростно сражались и умирали за независимость своей земли от Речи Посполитой. Сыновья Тараса – Андрий и Остап – погибли в той войне, каждый из них по-разному сложил свою лихую голову. Один из сыновей Тараса страстно полюбил польскую паночку и был убит отцом. Убил Тарас своего сына, конечно, не за то, что тот полюбил польку, а за то, что изменил казацкому братству, подняв свой меч на своих братьев-казаков.
Лида подумала, что Сергею участь погибнуть уже не грозит, сейчас он уже не на фронте. Закончится война, и он уедет на свою далёкую родину, к своим родным…
Подумав об этом, на неё вдруг нахлынули какие-то странные, непонятные ей тоскливые чувства, дотоле никогда ранее не посещавшие её.
––––––––––––––––––––––––––––––––––––
Наступил декабрь, но было ещё тепло. Постепенно, изо дня в день, становилось холоднее, и затем ясно запогодило к зиме, и вскоре выпал снег. Деревья укрылись в белые снежные наряды. Речка Лесная, протекавшая извилистой змейкой рядом с городком, покрылась льдом.
Сергей очищал двор от снега большой деревянной лопатой. Снега в здешних местах выпадало мало, и эта работа была для него необременительной. Одевался он теперь по-зимнему, Иосиф Казимирович дал ему рабочую ватную фуфайку. Сырой здешний климат, даже при не очень низкой температуре, давал знать о себе.
24 декабря, в католический сочельник, к вечеру вся семья Назаревичей ушла на рождественскую мессу в костёл. Сергей остался в доме один. В своей комнате он подбросил в топку печи поленьев и прилёг на постель. Ему было тепло и уютно, и он углубился в воспоминания. Он часто вот так, перед сном, лёжа в постели, предавался этому. Да, ему сейчас живётся неплохо, ничего не грозит, но тоскливое чувство было у него на душе. Он чувствовал себя теперь птицей в закрытой клетке, открыть бы дверцу в этой клетке и улететь в родные привольные степи… Незаметно он заснул.
В эту ночь ему приснился сон, что плывёт он по широкой реке, рассекая руками брызги по воде, вода в этой реке чистая и прозрачная. Он смотрит на берега этой реки и всё ждёт, когда же вдали покажется его родной посёлок. Но сколько бы он ни плыл, ничего не видел впереди.
На следующий день утром к нему в комнату зашёл Иосиф Казимирович.
– С добрым утром, казак, как почивал? – Он присел на табуретку возле печки и подбросил в топку несколько поленьев. – Как ты знаешь, у нас сегодня праздник – Рождество Христово, на обед приглашаем тебя к нашему семейному столу. Сейчас сын принесёт тебе завтрак – перекуси, а к обеду просим. Да, сегодня никакие работы не делай, ничего никуда не денется.
К часу дня к нему зашёл Тадеуш, и они пошли в столовую. Вся небольшая семья Назаревичей была в сборе. Сергею показали стул, на котором ему сидеть, и все уселись за накрытый праздничный стол.
В центре стола на большом стеклянном подносе красовались приготовленные к этому празднику утки. На столе также было много сладостей. Но ничего из спиртных напитков, на что обратил внимание Сергей, не было. Сам Иосиф Казимирович стал ножом нарезать большими кусками утку и, укладывая нарезанное на тарелки, передавал каждому.
Сергей также обратил внимание на то, что перед этой праздничной трапезой не помолились. Может быть, у католиков этого обычая нет? – подумал он. Или же в этой семье не сильно-то держатся здешних христианских правил? Но спрашивать об этом не стал, посчитав неприличным.
Когда принялись за еду, Сергей заметил, что Лида изредка, как бы тайком, бросает на него взгляды. Он взял несколько кусочков хлеба, который лежал нарезанным на подносе, и принялся за утку. Косточки клал рядом с тарелкой на бумажную салфетку. Он вспомнил, как в детстве со взрослыми ездил на охоту на море. Всегда оставались на ночевую и вечерами варили наваристый шулюм из подстреленных уток в большой кастрюле. Потом-то, на протяжении двух войн, жизнь в их посёлке несколько изменилась, особенно в последнюю, и бывать на охоте ему уже не приходилось. Казаки в посёлке, те, кто был не на фронтах, а таких было в последнюю войну очень мало, в главном занимались рыболовством на реке.
После утки пани Юзефа стала разливать всем чай из самовара по чашкам, и все дружно принялись за сладкое. Постепенно за распитием чая перешли к разговорам, и Иосиф Казимирович спросил у Сергея:
– А вот скажи, казак, а у вас на Рождество что на стол подают?
– У нас-то, у нас в этот день в обязательном на столе должны быть рыбные пироги. Казаки на Рождество и на другие-какие праздники друг к дружке гостевать хаживают, у нас народ-то всё гостеприимный, и вот на столе рыбные пироги должны в обязательном быть, это как правило, – он вспомнил, как мальцом частенько заходил на кухню посмотреть, как бабака с маманей стряпают рыбные пироги.
– Пироги на этот праздник делают из судака, его на конец декабря довольно-таки много у нас в Урале. Али из белужатины делают, ежели, к примеру, в эти дни перед праздником попадёт в аханы белужка.
Тадеуш спросил его:
– Аханы? А что это такое?
Сергей объяснил устройство этой большой вертикальной сети, и как её устанавливают на реке в зимнее время подо льдом.
– У нас уральские казаки уклада прежнего, – стал далее рассказывать он, – в старой вере православной2 живут, двуперстием крестятся. Как и у московских3, как и у вас, Рождество у нас 25 декабря отмечают. Рыбные пироги у нас делают на разные праздники, не только на Рождество, и на свадьбы, и на поминки, и на другие-какие случаи. Пироги делают из разной рыбы, для примера весной, когда красная рыба идёт из моря вверх на икромёт, делают из неё пироги. Весной-то её, этой красной рыбы, помногу налавливают. «Красной», её у нас так прозывают, это шип, севрюга, осётр и белуга.
Осётр-то, он уже летом проходит. Одним словом, много этой рыбы у нас налавливают, про запас «балыки» делают, ну и икру пробивают.
Сергей подробно объяснил Иосифу Казимировичу и всем присутствующим, что такое «балыки», и про засолку икры, чтоб «паюсная» получилась.
Иосиф Казимирович поинтересовался у него:
– А скажи, казак, церковь у вас дома есть?
– У нас в посёлке церковь есть.4 Мы вот тоже 24 декабря к вечеру все ходим на службу в церкву, ежли, конечно, кто дома находится в эти дни. Ведь у нас многие посёлошные в конце декабря на море справаживаются на аханное рыболовство. Кто из казаков остался, не схотел на море ехать, на реке зиму рыбалять. В иные-то зимы уловы в Урале невпроглят большие бывают… У нас казаки праздники празднуют весело и шумно, с песнями. Любят и поднять на душу, за ради Христа. Любят, одним словом, после трудовых праведных повесельничать. Особливо на маслену, гульба идёт – дым коромыслом.
Иосиф Казимирович с улыбкой спросил его:
– А ты вот сам-то, казак, как к сему относишься, тоже, поди, в праздники выпить не прочь?
– Да я-то сроду спиртного в рот не брал. Батяня у меня шибко строго относится насчёт этого, рано, говорит, тебе делом этим баловаться.
Пан-учитель обвёл взглядом свою семью, видел он, что все с интересом слушали Сергея, и как бы ото всех сказал:
– Ну, спасибо, казак, за рассказ. Да, интересно, вот значит как живут-поживают казаки ваши уральские, когда не на службе, все непрестанно заняты, в основном рыбной ловлей. Богата, видимо, ваша река рыбой.
Обед закончился, и все встали из-за стола. Сергей сказал пани-Юзефе:
– Спаси Христос, хозяюшка, за угощение, – затем сказал то же самое, но по-польски, – dziekuje pani za uczte.
За время пребывания здесь он выучил некоторые фразы на польском языке, в этом ему помог Тадеуш. После его последних слов вся семья Назаревичей дружно рассмеялась.
Примечания ко второй главе
1. В конце XVIII века до этого мощное и сильное государство Речь Посполитая (объединённое государство Польши и Литвы) стало приходить в упадок, теряя военное и политическое значение. В результате войн оно было поделено между Россией, Германией и Австрией.
2. В «старой вере» часть православных христиан России, которые не приняли церковную реформу XVII века патриарха Никона. Уральские (в то время яицкие) казаки относились к их числу.
3. «Московские» (или никонианцы) – так называли официальную церковь в России, которая существовала в рамках реформы, проведённой патриархом Никоном в XVII веке. С введением в России григорианского календаря в феврале 1918 года и никонианцы, и старообрядцы празднуют Рождество 7 января.
4. В посёлке Кандауровском была церковь «Во имя Святой Троицы». В 1930-х годах, в период антирелигиозной кампании, эта церковь была закрыта. Также в эти годы были закрыты, а затем почти все разрушены церкви в посёлках от Уральска до Гурьева.
Глава третья
Чувства
Наступил январь, но этот зимний месяц зимы не добавил: было также малоснежно, и сильных холодов не подступило. Сергей сравнил эту здешнюю зиму с зимой у них дома. У них так же, как и здесь, снега выпадает мало, не бывает большущих сугробов, как в России, о чём он слышал. Здешняя зима не очень холодная. У них тоже бывают зимы нехолодные. Но в иные годы так сильно завьюжит, что наступают морозища несусветные, и тогда лёд на Урале бывает очень толстенный. Бывалыча, семь потов сойдёт, когда орудуешь пашней, ставя на реке подо льдом сети и аханы. Может и здесь, в этих местах, когда бывают зимы холодучие?
В один воскресный день, как обычно, Сергей утром принёс в дом нужное количество дров и несколько вёдер воды из колодца. Пани Юзефа попросила его принести из погреба картошку. Он принёс на кухню ведро картошки и, выйдя из дома, сел на лавочку возле крыльца. В это время из дома вышла Лида и пошла, было, по двору к калитке, но, увидев Сергея, вернулась и присела на лавочку рядом с ним.
– Сергей, пойдём, погуляем, я тебе наш городок покажу, ведь ты нигде не бывал за всё это время, как живёшь у нас. Мы сегодня решили с подругой погулять, погуляем вместе, на речку сходим.
– Да, Лида, сказать так, что я окромя вашего двора нигде и не бывал.
Потом подумал, что бы ему сказать такое, что указывало бы на нежелательность для него покидать их двор. Сказать, что нечего ему надеть чего поприличнее? Но она, поди, знает, что есть у него из одежды что и поновее, это то, что дал ему её отец. Сказал другое, что казалось ему ближе к истине:
– Видишь, Лида, ты пойми, мне ведь нельзя нынче особливо куда ходить. Ведь я хоть сейчас не в лагере, но всё ж-таки я – военнопленный, и вольничать мне не полагается, волею-неволею я, поди, должен находиться у вас при дворе. Начальство лагерное невесть чего удумает: к примеру, мол, его определили на работу, а он наладился себе прогулки устраивать. Не след бы мне отца твоего подводить.
Конечно, такой строгости, возможно, и не предполагалось для него, но, подумал он, кто их знает, что на уме у этих душегубников.
– Да, я понимаю, жалко, конечно, но что поделаешь, я пойду – подруга меня заждалась поди, – сказав это, Лида встала и пошла в сторону калитки.
Лида была миловидной девушкой с очень яркими, обладающими каким-то особенным живым блеском глазами.
Она, конечно, нравилась Сергею, но никаких особенных чувств у него к ней не было. Он отдавал себе ясный отчёт о своём теперешнем положении. Осознавал – кто он и кто она, и надобно соблюдать ему приличие, определённую дистанцию в отношениях с этой девушкой. Поэтому он сказал Лиде о невозможности каких-либо прогулок для него, сославшись на своё положение военнопленного.
Вечером, когда Сергей собирался уже ложиться спать, к нему в комнату зашёл Иосиф Казимирович.
– Ты не спишь ещё, казак?
Он прошёл к столу и сел на табуретку.
– Я вот к тебе по какому поводу: слышал я, что военные действия на фронтах уже не ведутся. Никто толком-то пока не знает доподлинно, что там будет дальше – продолжатся ли бои или к миру придут. Надоела людям эта война порядком уж, аж с 14-го года идёт, хоть конец ей пришёл бы наконец. Пока вот такие новости.
Сергей прошёлся в задумчивости по комнате и тоже сел к столу.
– Новость-то хорошая. Может, в скором времени уже что и прояснится. А там, как уж будут решать с освобождением, сейчас-то неизвестно.
– Хорошо, насчёт всего этого я постараюсь узнавать. Ну а ежели когда всё уладится, когда война закончится наконец, придётся мне в лагере у начальства за тебя похлопотать насчёт твоего освобождения. Ну и о документах твоих справлюсь, чтобы уже когда домой ехать придётся, не случилось бы в дороге какой неуладицы.
– Спасибо вам, Иосиф Казимирович, ежели бы ни вы, и по сей день в лагере бы мне быть и в этой ужасти вшей кормить.
– Ничего, казак, хлеб ты свой у меня не зазря ешь. Теперь вот когда война кончится, провожу тебя, скучаешь, поди, по дому?
– Да, наперво письмо написать надобно бы мне домой, – Сергей подумал о том, что теперь, видимо, уже не за горами тот день, когда ему можно будет возвращаться на родину. – Хочу узнать, что там дома у нас сейчас, о себе напишу… Ещё вот интересно мне, Иосиф Казимирович, узнать о своём полку, где они сейчас, казаки? У кого ж я сейчас поспрашиваю? Я уже говорил вам про то, когда уходили они, я вот остаться решил. Теперь не знаю, свижусь ли когда с ними?
– Ну, ты отдыхай, я пойду, пожалуй, – Иосиф Казимирович встал и вышел из комнаты. Он вспомнил, что Сергей говорил ему о том, что полк казаков, в котором он служил, перешёл на польскую сторону. Решил узнать что-либо об этих казаках. Конечно же Сергей интересуется о судьбе своих земляков, так что постараюсь, если удастся, проведать об этом.
В последнее время Иосиф Казимирович часто думал: вот скоро, видимо, закончится война, и можно будет дочь отвезти в Брест-Литовский. В эти годы он занимался с ней по программе за третий и четвёртый классы гимназии, чтобы она экстерном смогла сдать пропущенный из-за войны период обучения. А потом? Продолжить ей обучение в институте? В это трудное неспокойное время не хотелось бы, чтобы дочь была вдалеке от дома. Подумал, а может устроить Лиду куда-нибудь на работу? Решил обсудить это с женой.
И решили они с Юзефой определить дочь к швее-надомнице – пани Пухальской – в ученицы. Для девушки специальность эта неплохая, как никак при делах будет, а работа её может и в толк выйдет. Выучится профессии, и можно будет устроить её в какую-нибудь пошивочную мастерскую.
И стала Лида ученицей-помощницей у пани Радмилы Пухальской осваивать ремесло портнихи.
_______________________________________
Все войны когда-то заканчиваются, и вот наступил конец войне между Польшей и Советской Россией. 18 марта 1921 года в Риге был подписан мирный договор. России пришлось пойти на невыгодный для себя мир, по которому часть западной Белоруссии и часть западной Украины переходили к Польше.
Первая мировая война, прошедшие две революции и затем начавшаяся гражданская война привели Россию к разрухе. Многие предприятия не работали, большинство из них просто прекратили своё существование. В стране ощущалась острая нехватка продовольствия, в некоторых губерниях начался голод. Но нашлись в руководстве нашей страны трезвомыслящие люди, которые думали о своём государстве, о своём народе в отличие от троцкистов*, для которых наш народ был просто инструментом в осуществлении своих бредовых идей мировой революции, которую они хотели вести до последнего русского солдата. Подлинные патриоты нашей страны понимали, что, как воздух, сейчас нужен мир, что надо идти на любые возможные уступки, чтобы наконец-то прекратить войну и налаживать жизнь. В числе таких патриотов был И.В. Сталин.
В 1921 году закончились войны на европейской части страны, а в следующем, 1922, отгремели последние залпы гражданской войны на Дальнем Востоке.
Об окончании войны Иосиф Казимирович узнал в школе. Утром он застал в учительской комнате их небольшой педагогический коллектив, шло обсуждение этой важной новости.
– Наконец-то пришёл конец этой войне, обрадую сегодня Сергея, – подумал он.
Едва закончились занятия, он тут же поспешил домой, хотя у него были ещё свои школьные дела. Во дворе он увидел Сергея, тот в это время сгребал граблями на огороде прошлогодние листья и траву, готовя землю к предстоящей вспашке. Иосиф Казимирович сразу направился к нему.
– Ну что, казак, весть хорошая у меня для тебя – всё, конец войне, утром только узнал об этом.
Сергей прекратил работу и положил грабли на землю. Конечно, эту весть он ждал со дня на день, но неожиданной она показалась ему.
– Спасибо, Иосиф Казимирович, весть-то действительно хорошая, думаю теперича-то, кажись, мне уже вскорости и в дорогу готовиться будет можно.
– С освобождением, думаю, особой проволочки не будет, я уже давеча похлопотал за тебя. Да тут и так, раз войне конец, я слышал, всех из лагерей выпускать будут.
Иосиф Казимирович посмотрел на повеселевшего парня. Конечно же он тоскует по дому, по своим близким и ждёт с нетерпением тот день, когда уже можно будет ему возвращаться на родину.
- Тут вот что, казак, - помолчав стал говорить он ему, - узнал я про полк, в котором ты служил... Полк-то ваш, - он затем многозначительно посмотрел на Сергея, - потом воевал с русскими на польской стороне. Очень даже неплохо воевал; много, говорят, порубали солдат русских ваши казаки. Это я тебе к тому говорю… когда освобождение тебе будет, ты бы поостерёгся бы домой возвращаться. В России сейчас обстановка, сам думаю знаешь, жёсткая. Неизвестно, как оно там получится, могут и к стенке поставить, это у них сейчас дело привычное. Может там и разбираться не будут, в плен ты попал или сам, вслед за полком ушёл. Ты подумай, казак, об этом… Да, ты хотел письмо домой написать. Напиши, я отправлю. Может сейчас оно и дойдёт.
Сергея сильно озадачило предостережение Иосифа Казимировича. Узнав о действиях казаков их полка, перешедших на польскую сторону, подумал о том, что возможно и прав он в своих опасениях о нём. Раздумывая об этом, после этого разговора с паном Назаревичем, Сергей пришёл к выводу, что риск безусловно же есть, вздумай он сейчас ехать домой. В этих своих мыслях он был как бы на перепутье, не зная по какому пути ему идти.
Вечером Сергей написал письмо домой. Написал, что в бою попал в плен, был в лагере военнопленных, а теперь живёт в работниках у пана. Живёт он сейчас неплохо, и, конечно, большое спасибо этому пану, что помог ему вызволиться из лагеря. Спрашивал, как они сейчас поживают, и особо спросил о брате Фёдоре, есть ли вести от него?
На другой день Иосиф Казимирович отправил письмо на почте, и Сергей стал ждать вестей из дома. Тревожился, что вести могут быть и плохие.
Ждать ответное письмо из дома ему пришлось долго.
Пока не подошло время к отъезду, Сергей сложа руки не сидел. Иосиф Казимирович попросил его вскопать огород, погода уже позволяла, чтобы в апреле, как земля согреется получше, произвести посадку.
Участок земли под огород был довольно-таки немаленький. «Ну, ничего, неторопко за несколько дён управлюсь поди, – прикинул он предстоящую работу, – завтра же займусь».
На следующий день, сделав все необходимые дела по дому, он начал копать огород. После растаявшего снега земля была нетвёрдой, штык лопаты легко входил в грунт, и копать ему было не трудно. «Ничего, глаза боятся – руки мои сделают», – подбадривал он себя. После обеда он немного отдохнул и продолжил свою работу. К вечеру, увлёкшись копкой, он не сразу заметил, как к нему подошла Лида.
– Лида, ты хочешь помочь мне? – он вспомнил, как она хотела помочь ему пилить брёвна, казалось ему, что было это как будто совсем недавно, а, гляди-ка, уже три месяца прошло с того времени.
– Вот скажешь ты сейчас, Сергей, как и тогда, что, мол, неженское это дело, других, поди, дел у меня хватает.
Ему стало смешно, поди-ка помнит она.
– Да, ты угадала, это я и хотел тебе сказать.
– Нет, я не помочь тебе хочу, подошла, чтобы спросить: правда ли, что скоро ты поедешь домой? – об этом отец мне говорил.
– Скоро-не скоро, пока-то это неизвестно, когда уж мне освобождение будет, и в дорогу можно собираться. А потом я хочу письма от отца дождаться. Я, почитай, уж цельный год, как на службу в полк ушёл из дома.
Лида молча смотрела на него. Видя, что она молчит, Сергей стал говорить о своей начатой работе.
– В нонешний день вот я копать огород зачал, скоро, думаю, закончу. Отец твой говорит, что после ужо все вместе в однодень посадим картошку, а после того, в другие дни, посадим капусту и морковь.
Но Лида как будто не слышала его, она опустила глаза и также стояла молча.
Сергей посмотрел внимательно на неё, увидел, что лицо у Лиды сильно побледнело. Что с ней? – подумал он. Не заболела ли она случаем? Он взял её за руку.
– Лида, что с тобой? – тихо спросил он её… И вдруг его осенило, он понял то, что доселе ему было невдогад, он вспомнил короткие, мимолётные, как будто случайные, встречи и такие же короткие разговоры с этой девушкой. Да, казак, тут дела, кажется, иные, сердечные, это уже и к ворожейке не ходи, чего раньше он не замечал, не уразумел, – глазов штоль у меня нет.
Он держал руку Лиды и не знал, что ему сказать, сказал первое, что пришло на ум:
– Лида, я вот как приеду домой, письмо вам напишу. Напишу, как доехать пришлось мне…
Лида посмотрела на него и, прервав молчание, с грустью сказала:
– Уедешь ты, Сергей, к себе домой, это от нас далеко, я знаю, и больше мы с тобой никогда уже не увидимся.
После этих слов Лиды Сергей захотел нежно обнять её, но он решил этого не делать.
И так они стояли, уже молча, возле полосы вскопанной сегодня земли.
Примечания к третьей главе
*После гражданской войны, постепенно и последовательно, И.В. Сталин стал отодвигать от руководства страны «пламенных» коммунистов, ставя на все руководящие посты своих верных соратников. Кстати, группа таких «пламенных» во главе с Л. Троцким прибыла в Россию из США летом 1917 года. Они имели огромные суммы денег от американских магнатов для осуществления своей миссии.
После Октябрьской революции полчища этих строителей новой России понадевали на себя кожанки, нацепили на ремни маузеры и стали устанавливать кровавыми методами свои порядки по всей стране.
Приведу одно из высказываний Льва Троцкого (Бронштейна).
«Мы должны превратить Россию в пустыню, населённую белыми неграми, которым мы дадим такую тиранию, какая не снилась никогда самым страшным деспотам востока. А пока наши юноши в кожаных куртках, сыновья часовых дел мастеров из Одессы и Орши, Гомеля и Винницы, умеют ненавидеть всё русское. С каким наслаждением они физически уничтожают русскую интеллигенцию, офицеров, академиков, писателей».
И вот, постепенно, из года в год, эта публика стала пополнять бригады на необъятных просторах ГУЛАГа. Одни ударно трудились на лесоповалах в Сибири, кто-то добывал уголь в шахтах, кто-то работал на некоторых предприятиях за колючей проволокой.
Верхушка же этой когорты: Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин и т. д. стала «отправляться» в мир иной. К сожалению, в годы репрессий было осуждено много невинных людей. За что были расстреляны два наркома НКВД Г. Ягода и Н. Ежов, а также многие их сподвижники.
Мало кто в наши дни знает о том, что в планах этих «пламенных» революционеров после провала мировой революции было осуществить в России в конце 1930-х годов то, что в начале 1990-х выполнили уже их последователи.
Глава четвёртая
Отступ
Теперь, читатель, переместимся из Польши на родину Сергея Кораблёва – в посёлок Кандауровский, посмотрим, что происходило там за всё это время, как пришлось ему уйти на службу.
Отгремели бои гражданской войны, и на всей земле уральских казаков повсеместно установилась Советская власть. Но ещё долгое время всё напоминало о прошедшей в этих краях войне. Закончилась война, но смерть продолжала косить своей безжалостной косой казаков, к жертвам этой войны прибавлялось мирное население, умиравшее от тифа. Поредело числом население посёлков и городов. Некоторые люди навсегда покинули свою родину, обосновавшись в дальних чужих краях, порой под другими фамилиями. Это были в основном офицеры Уральской отдельной армии, их активное участие в борьбе с большевиками, конечно же, не сулило им ничего хорошего от новой власти. Также навсегда покинули свои родные края почти все богатые казаки и иногородние (не казачьего сословия) купцы1.
В посёлке Кандауровском на общем собрании казаков был избран председатель сельского совета Федот Мохначёв. По указанию уполномоченных из Гурьева было решено организовать в посёлке комитет бедноты (комбед). Этот комитет стал создавать из жителей посёлка и киргиз из ближайших аулов артельные рыболовецкие бригады. Так как киргизское население не имело никакого опыта в рыболовном деле, то было дано указание сверху направлять в бригады из киргиз опытных рыбаков из казаков, чтобы те обучали аульчан всем тонкостям ведения рыболовства. Комбед получил от государства для киргиз ссуду на приобретение орудий лова, которых у них не было.
Среди казаков шло сильное недовольство новыми порядками, но в открытую они ничего властям не высказывали. От Федота Мохначёва свои мысли не скрывали, доверяли ему – как-никак всё-таки свой брат-казак. Часто казаки промеж себя вели разговоры «за жисть», она для них во всех смыслах стала плохой при новой власти.
Как-то случилось быть на одном таком сходе Василию Кораблёву. Идя по посёлку по своим делам, он увидел во дворе у Фёдора Мохначёва группу казаков, которые о чём-то вели беседы. Он зашёл во двор и молча присел рядом со всеми. В это время стал говорить Демид Зарщиков.
– Казаки! Теперича значится наш брат должон обучать киргиз, и не замай, пущай они рыбачиют. Дожили, ныне вишь, и иногородние, и киргизы имеют все права и на реку, и на лесные пастбища, и на луговые угодья. Стал быть, уровняли нас со всеми.
Кто-то из присутствующих казаков заметил ему:
– Ляксандрыч, другова-то нам и ждать не приходится, в войну-то их взяла, и никаких правов при большаках у нас нету, теперича у них вся власть.
Все молчали, каждый думал о своём, думал о том, как предстоит жить ему с семьёй в это трудное время.
Заговорил старый казак Илья Чапурин:
– Время наше ушло, казаки, неровён час, нас вовсе изведут. Мы для новой-то власти кто? – враги.
Он обвёл взглядом всех присутствующих казаков и снова стал говорить:
– Предки наши в давние времена завоевали эти земли по Яику, изгнали отсель пришлых издалеча сюда разных ордынцев этих монгольских. Многие годы они грабили земли русские, почитай, почти триста лет. Потом-то ослабло сильно государство ихнее, Золотая Орда, и на части распалось. По Яику здесь ногаи в ту пору проживали, и земли их Ногайскою Ордой прозывались – осколок от Золотой Орды той. И вот эти-то ногайцы, как и прежде, набеги делали часто на Русь. Больше-то эта Орда ни к чему не способна была, они вот только скот пасли да войной куды-либо ходили, чтоб грабить – это у них в крови. И вот, значит, грабили они, ногайцы те, всё, что ни попадя, на Руси, и людей в полон уводили, которых потом в Хиву и Бухару как рабов продавали… Случилась тут у русских война с поляками и немчурой, и вот, почитай, все войска царёвы на ту войну отправлены были2. Узнав о том, что слабы с войском-то границы у русских, ногаи набеги стали чаще делать – не в пример прежнему. И вот царь русский Иван Грозный, видя эти их коварства творимые, упросил предков наших изничтожить эту Орду Ногайскую, мол, баста, хватит им уж Русь грабить. И вот, значится, гнаты были отсель, с Яика, эти ордынцы-ногаи предками нашими. Возвертайтесь, мол, голубчики, туда, откель когда-то пришли. А город-то их наглавный Сарачик казаки порушили. В этом-то городе у ногаев было много в рабах русских людей православных. Казаки всех их вызволили, и они возвернулись во свои края. Царь Иван Грозный был премного благодарен за это, что не стало более этого осиного гнезда, и сказал, что живите, мол, теперича, казаки, на земле этой и вовек отныне никаких нехристей на земли русские более не пущайте. И вот с тех-то времён стали жить предки наши на Яике-реке и границу на замке держать. А окромя того на службу царёву казаков отправляли, получив наказ, в каком числе и куда для службы той им идтить следует. Во всех войнах, что вела Россия, казаки нашинские участие принимали. Хоть цари и в строгости были иногда насчёт нашего брата, ежли когда в непослушание какое они приходили, но вот во внутреннюю нашу жисть они не вступались, мол, живите своею жизнью, а нам де токма службу служите. А при царе Михаиле Романове нам за службы наши была дадена владенна грамота на реку Яик и на все земли по ней… Да, было это, а вот сейчас ушло всё, и новой власти мы не нужны. Думаю, что сравняли нас со всеми в правах – это только зачин, а дальше потихоньку нас будут во всём прижимать, и так до полного искоренения, чтобы и духу, значится, нашего уже не было на Яике. В тую жизню, что зачинают теперича, мы, казаки, ни с какого боку у них не приходимся.
Он замолчал и стал смотреть на казаков, ожидая, что, может быть, кто-то из присутствующих скажет своё мнение насчёт наступившего нового времени в их жизни. Но все молчали, каждый углубился в свои мысли. Тогда он снова стал говорить:
– Но вот что я скажу, казаки, какие бы трудности на нас сейчас ни выпали, надо нам как-то всем вместе выживать, надёжи ни от кого нам ждать не приходится. Возврата к тому, что допреж было, при нонешних временах уже не будет насупротив этой власти нам выступать не следует сейчас. В войну-то мы проиграли, и силов у нас нет никаких теперича. Это каждый уразуметь должон. Будем жить, казаки, да на Бога уповать, больше-то не на кого. Будем сообча преодолевать все невзгоды нынешние.
Когда Илья Чапурин перестал говорить, наступила тишина, казаки обдумывали сказанное. Да, он, конечно, прав этот старый казак. Ясно, что, потерявши голову, по бороде не плачут. Понимали казаки, что у них иного-то ничего нет, как только выживать несмотря ни на что.
Аналогичные разговоры велись в городе Гурьеве и во всех посёлках понизовой линии3. Но не все казаки придерживались того мнения, которое высказывал в своём посёлке Илья Чапурин.
После этого схода, на котором пришлось ему случаем присутствовать, Василий Кораблёв задумался, а так ли настроены у них все другие казаки и согласны ли с тем, что сейчас, после тяжёлой войны, в которой они потерпели поражение, нужно всем им перестраивать свою жизнь по-новому.
Да, раньше они были полновластными хозяевами своей земли. Но всё это минуло, и, как говорится, что с возу упало – то пропало. Но вот смирятся ли казаки с новыми порядками? А теперь им надо, приходил он к твёрдому убеждению, не суперечить этой власти зазря и ни в какие ненужные, ни к чему не ведущие действия, даже ежели что не по ним, что бы им ни казалось за досаду, не идти. Смириться, конечно, не значит, что в ножки кланяться этим вражинам-комунякам, много чести.
Василий часто думал о сыновьях. Где они сейчас? Живы ли оба? Эти переживания сильно угнетали его, душа казака так и свербила по ним.
В прошедшую зиму много людей умерло от тифа. С весны стало утихать, но опасность совсем не ушла, случались ещё смертные случаи от этой болезни. Но, к счастью, беда эта не посетила их, в его семье никто не умер, только сыну Николаю пришлось переболеть тифом, Бог миловал.
Вскоре дошли до них в некоторых подробностях слухи о походе армии до Форта-Александровского, говорили о неисчислимых жертвах, понесённых казаками во время их следования. Узун-кулак4 в эту лихую годину, как и всегда, действовал довольно-таки неплохо.
Василий думал, что вот сколько много людей погибло в пути. Дошёл ли его сын Фёдор до Форта. Но ничего узнать об этом ему не удалось.
Как было сказано выше, в посёлке создавались из числа казаков и киргиз из ближних аулов артельные рыболовецкие бригады. Василий с сыном Николаем, по их просьбе, вошли в одну бригаду.
Было создано четыре бригады, которые стали проводить лов рыбы неводами в разных тоневых участках5 на реке. Казаки хорошо знали все места на Урале, где можно было проводить хороший лов рыбы. Как свои пять пальцев знали они дно реки, знали, где были ямы и где могли быть карши6, и в этих местах на каршах можно было порвать сети.
В двух бригадах, состоящих из киргиз, вначале возникали у них ссоры с казаками, которые были приставлены к ним в качестве наставников. Но после горького опыта с порванными сетями они стали выполнять указания бывалых рыбаков.
В один из дней Василий с сыном, как обычно к вечеру, пришли домой, тоня их бригады была совсем рядом с посёлком. Жена Василия Клавдия, окликнув детей, стала собирать на стол ужин. В это время во дворе залаяла собака, и Василий сказал сыну:
– Сходи, глянь, кого это там принесла нелёгкая?
Николай нехотя встал из-за стола и вышел из избы. В уже наступивших сумерках он увидел, как их дворовой пёс, перестав лаять, стоял на задних лапах, передние прижав к плечам какого-то вошедшего в их двор человека.
– Кто это? – он сразу не распознал пришедшего и, только услышав, когда тот проговорил: «Цыган, ну что, не признал меня сразу», – по голосу узнал брата Фёдора. Он тут же вбежал назад в избу и громко произнёс:
– Батяня, маманя, Фёдор наш вернулся!
В это время вошёл и сам Фёдор, и все встали из-за стола. Мать, увидев сына, подошла к нему и крепко обняла.
– Федя, сынок, живой вернулся, сынок… – она, прижавшись к нему, заплакала и всё причитала: живой, живой, сынок…
Василий обнял жену сзади и, поглаживая, стал успокаивать.
– Клавушка, всё хорошо, всё хорошо, жив, жив сын наш будет, будет…
Николай и две сестры – Фиса и Нюра – и младший брат Иван, видя сильное возбуждение матери, молча стояли рядом, только их лица показывали радость возвращению брата, которого, даже страшно было подумать, они в живых уже видеть не чаяли.
Немного успокоив жену, Василий позвал всех к столу.
– Мы ведь, Фёдор, аккурат потчевать начали было. Клавдия, корми сына, он, поди, не евши, не пивши.
Потом достал керосиновую лампу, зажёг её и, отрегулировав пламя, погасил свечу, стало светлее.
– Фёдор, мы в заначке малость керосину держим, зажигаем лампу только по праздникам, ну а сёдни у нас, поди, праздник, да, Клавдия? – он посмотрел на жену.
Она в это время налили сыну полную миску щербы7 и пододвинула поближе к нему поднос с варёной рыбой. Фёдор взял ложку и стал с аппетитом кушать. По всему было видно, что он сильно голоден. Все сидели молча и смотрели на него, к еде пока никто не притрагивался, на что посетовал Василий:
– Вы что, ждёте, пока остынет, налегайте и неча на брата глаза пялить.
Мать смотрела на сына, думала, что б ему ещё подать, с едой у них в то время было не густо. Дала ему ещё две отварные без мундира картофелины, то, что было у них вместо хлеба. После щербы она налила всем в кружки молоко. Василий стал говорить сыну:
– Вот, Федя, как видишь, рыбой держимся, да вот ещё дал Бог коровёнку сохранить, молоко есть у нас. Мы с Николаем в бригаде рыбачиим, создали у нас эти рыбачьи бригады. На семью-то немного рыбы дают, всё на приёмный пункт везут. Ну а мелочёвки той на ушицу сколь хош бери. Раньше-то, когда сетку перебирали, этот шурум-бурум мы в воду кидали. Ничего, переживём, сынок, к нам в бригаду пойдёшь, люди-то в нонешнее время наперечёт.
– Да, чуть не забыл, Пётр-то, друг твой, тифом помер. У нас в посёлке много из-за тифа живыми не стало. Вот такая наша жизня.
Когда все допили молоко, Клавдия стала убирать со стола пустую посуду, дочери после этого вытерли чисто стол, и Василий продолжил:
– Мы ведь, Фёдор, доселе о тебе ничего не слыхали, где только я не проведывал у людей. Уж дурные мысли стали мне приходить. Слыхал, что много людей умерло в пути. Вот, думаю, не случилась ли беда с тобой? А ещё говорили, что малость казаков с Толстовым за кордон ушли. Думал, дескать, может и ты с ними? Ну, теперича ты сам о себе порасскажешь, где и как бывать пришлось.
– А мы-то и в догаду не были, что в нонешний день ты домой возвернёшься. А вот Сергей у нас в полк был призван большаками этими. Говорят, в Польшу их отправили, и пока вестей о нём нет, – сказал Николай брату.
– Слышал и я, что в полки наших казаков позабирали, и Сергей, значит, угодил? Меня ведь тоже призвать могли, да я на тот момент в тифу был, в лазарете в Форте лежал. Значит, теперича и за них воевать вот будем.
Видя, что спать никто не собирается, и все смотрят на него, Фёдор сказал отцу:
– О себе порассказать – это долго всё будет.
– А нам спешки нет, дома ты теперь, всё позади, послушаем тебя, ты говори без утайки, чай все свои.
И Фёдор стал рассказывать.
– В конце декабря, не помню, какого числа было, был приказ атамана отходить с фронта на Соколок8, а оттудова всем уже идти в Форт-Александровский. Морем в ту пору уже нельзя было никого перевести. Говорили, что лёд по берегам был уже толстый, и никакие суда нигде не могли пройти. А одна ватага людей из Гурьева до Форта морем по льду дошла. Это гурьевские казаки, они на аханах9 привыкши по морю всякие дальние прогулки делать, ну и рискнули эти смельчаки и дошли-таки… Ну вот, как приказ мы получили, в ночь наш полк перешёл из Сарочинского посёлка по льду на бухарскую и айда на Соколок. Там отдневали, и пошли мы на Ракушу. В полку у нас были больные тифом. Сказали им, что куда, мол, вам в даль эдакую с нами быть – ни в какую, не бросайте, говорят, нас на погибель, и всё тут. Пришлось их всех взять с собой. И вот пошли мы на Ракушу, гляжу я на этот поток большущий – полки и тыловые службы разными группами идут, астраханские и оренбургские казаки с нами, это те, что на наших фронтах воевали.
Очень много беженцев семейных, у них у всех на санях скарб всякий разный домашний. На сколько глаз-то хватает: сани, повозки, фургоны, и где колонны эти впереди начинаются – не видно. Смотрю я на эту громаду огромадную, сколь вот людей в поход этот идёт, смотрю, и кажется мне, что, почитай, весь наш народ уходит из родной земли в чужие края дальние… Поначалу-то, как вышли мы из Соколка на посёлок Ракуша, погода стояла хорошая, и дорога была сносная в степи понаснеженной. Идя до Ракуши и дальше до посёлка Жилая Коса, некоторые меняли у киргиз в их зимовках, которые были недалеча от нашего пути, лошадей на верблюдов. Лошадей-то у всех было помногу, а вот верблюдов, на такой дальний путь по таким местам пустынным, было маловато. Покупали тож у киргизов этих юрты, их было у людей в малости, да баранов для питания… В посёлке Жилая Коса все получали на устроенном пункте в немногом чай, сахар, табак и муку. В посёлок Прорвинский мы не заходили, три дня был сильный туман, который мы переждали, и станом наш полк стал рядом с посёлком этим, чтоб погодить, пока прояснится. Кто-то из казаков полка в посёлке был и прознал, что красные, идя следом за нами, нагнали немногие подотставшие малые обозы беженцев и назад их возвернули.
– Слыхали мы про то, Фёдор, – стал тут говорить Василий, – кого нагнали-то, тех силком заставили назад в дома свои идти, и вот кто по бухарской пошёл, кто ж загодя знал, худо им пришлось. Порассказывали потом уж о всех ужастях, кто до посёлка своего в живых дошёл, как их грабили киргизы. А кто и навовсе пропал, убили их, поди, мародёры… А кто по самарской пошёл, те в целости домой дошли. Тут другая беда всех коснулась, тиф вовсю засвирепствовал. В посёлках многие избы были полны помершими. Стали их вывозить на санях в степь и рядом с кладбищами в снег зарывать. Хоронить-то как? – людей здоровых совсем мало, да и в морозной-то земле много ли накопаешь? Потом уж, по весне, как земля оттаяла, похоронили всех в общих могилах…
Нас-то, в нижних посёлках, не так сильно затронуло, померших меньше было. У нас вот в семье Николай только переболел. А вот в Гурьеве беда была тоже с этим тифом, там просто ужасти творились.10 И кто в отступ ушёл, и кто в домах остался, всех беда посетила. Вот такие напасти отовсюду на нас валятся, скоко мучениев на наш народ выпало, просто мочи нет… Ну а дальше-то что было у вас в походе? – ты говори, Фёдор, мы все слушаем.
И тот продолжил рассказывать.
– Когда туман рассеялся малость, все двинулись от Прорвинского посёлка дальше. Пошёл и наш полк, пристроившись к одному обозу. Потом потеплело, и пошёл вдруг сильный дождь, время не прошло – сильный ветер подул, и мороз тут ударил, а дождь затем в снег перешёл. А тут ветер стал шибче, прям ураган. И все стали укрываться – кто под повозками, кто где. Больных тифом мы стали тут в возах закутывать кошмами и всем, что у нас под руками было. Ещё тут всех одна беда обуяла – сперва-то дождь этот намочил одёжу верхнюю, а потом морозом её прихватило. Все тут стали костры разжигать, жгли всё, что ни попадя, что горело. С вечера завьюжил буран несусветный, будто воет он, смерть всем нарекая. Ночь наступила – просто ужасти были. У нас-то в полку никто не замёрз, а кругом по обозам много кто позамерзал. Когда на другой день ветер малость утих, мы в путь дальше пошли и видим – везде трупы замёрзших людей, верблюдов и коней. Средь замёрзших были женщины и дети, они на местах ночлежек оставались, когда люди ушли. Тут этим нашим бедствием воры из аулов воспользовались. Они рыскали по пути прошедших обозов, забирали брошенные вещи и раздевали догола мертвецов… После Прорвинского посёлка красные нас уже преследовали, решили, дескать, и так мы все перемрём, идя в даль эдакую до Александровского. Потом уж прознали мы, что одна большая группа казаков от Прорвинского посёлка решила оттолева идти по морю до Форта. Путь этот был бы, почитай, на двадцать дён короче, да и легче и вольготнее по льду на санях идти было бы им, нежели вот по суше. И вот когда они пошли, то, пройдя сколько-то пути, увидели, что лёд далее поломан сильным выгонным ветром. Ну, вернулись они назад и стали ждать, когда лёд замёрзнет, а опосля, когда пошли – и на сей раз оказия та же. А когда уж в этот раз вернулись они на берег, в Прорвинском уже красные были, ну и полегли они все. Подъесаул Карташёв тут только смикитил, и удалось ему с малой группой казаков прорваться из посёлка. С собой они прихватили четыре пулемёта и наше знамя, которое он ещё из Гурьева при себе вёз… Наш полк, идя от Прорвинского, когда подошёл к подъёму на плато, Усть-Урт называется, видим там большущее скопление обозов. Повозиться пришлось изрядно нам, пока наверх поднимались. Наверху уж, как поднялись мы, глядим – в одном котловане у костров потушенных лежит мёртвыми в снегу один отряд воинский, человек с сорок. По всему в ночь они поднялись и от холода в котлован этот укрылись… Наверху мы привал сделали, всем отдых нужен был – и людям, и верблюдам, и лошадям. В наши юрты много людей просилось ночью, это из тех отрядов, где юрт совсем мало было.11 Мороз-то страшущий стоял, и от холода им деться некуда было, да сколь вот пустишь. Утром мы пошли дальше и на дороге видим – много помёрзших людей лежит, у многих из них ноги отрублены. В тех местах киргизы-адайцы живут, и шайки их степных разбойников с замёрзших людей снимали одёжу, а чтоб сапоги снять, просто ноги отрубали. Потом ноги эти в аулах своих отогревали и снимали обувку. А дальше ещё пуще, эти шайки стали уже нападать на отстававшие одиночные подводы, убивали всех и уносили всё, что у людей было… Тут ещё напасть с едой стала. У всех почти что кончилось всё – это и то, что нам в Жилой Косе выдавали, и все стали есть умерших лошадей и верблюдов. На костры собирали мы, где можно, траву-колючку и жгли телеги, колёса, дуги, сундуки, то, что от умерших оставалось. Для воды оттаивали снег на кострах. После каждого ночного привала, утром, когда в путь трогались, все обозы оставляли на земле замёрзших и умерших от тифа людей. Было трудно придать их земле, ведь рыть могилы в такой-то мерзлоте шашками, топорами и чем другим было трудно – лопат-то ни у кого не было. Хоронить стольких умерших изнурённым и голодным людям было тяжело. Все спешили вперёд, надеясь дойти в живых, пока есть у них силы, пока не схватила их болезнь тифозная… И вот дошли мы до спуска с плоскогорья этого. Тут тоже нелегко было – спускались полдня, и решено было привал сделать под самой горой. На другой день, когда в путь мы пошли дальше, меня вскорости тиф свалил. Положили меня в повозку и довезли до первого питательного пункта. Эти пункты от Форта, встреч всем нам идущим, были загодя устроены казаками, посланными туда атаманом морем из Гурьева ещё в декабре. Первый пункт, к которому мы подошли, был от Форта в двести вёрст. При пунктах этих продовольствие было запасено всякое разное: рис там, чай, мука и другое что. Занесли меня казаки в кибитку одну, там доктор был, он осматривал обмороженных и больных тифом из обозов подходивших. У многих обмороженных людей дела плохи были, оттаявшие в тепле помороженные части тела вызывали страшные боли, что они кричали. Таких скоро на обозах в Форт увозили. Эти обозы привозили на пункты продукты, а на обратном пути увозили больных. На таком обозе привезли меня в Форт и поместили в лазарет.
Когда Фёдор закончил рассказывать, все какое-то время молчали, обдумывая услышанное. До посёлка уже дошли некоторые слухи об этом страшном походе, и вот Фёдор, вернувшийся домой, прошедший весь этот путь, в некоторых подробностях рассказал им увиденное и то, что он слышал от других.
Первой заговорила мать:
– Вот слушала тебя, сынок, сколько ж худностей ужаснущих у вас было в пути. Скольких людей Господь забрал, это ж надо. И за какие такие грехи тяжкие Господь нас наказует.
– Да, Клавдия, нам, людям, этого не понять, за что вот Господь налагает на нас такие тяжкие испытания, – заговорил Василий, – конец уже пришёл им, иль ещё нам что предстоит?.. Фёдор, о том, что в Александровском было, мы малость слыхали. Есть – когда не ошибаюсь, говорили с атаманом оттудова ушли двести человек. Дошли, поди, они до Персии, ежли б ни так, то враз бы растрезвонилось. Слух был, что якобы с атаманом за кордон ушли два наших сродственника, Кораблёвы из нашего посёлка12. Ну, об тех, кто туда ушёл, за кордон-то, мы, поди, не скоро услышим, что там и как. Ну, а как вот до дому добираться тебе пришлось потом? – спросил он у сына.
– До дому как? Уж когда я от тифа излечился, ну, думаю, как-то теперича надо мне до дому возвертаться, коль войне конец полный. И тут подвернулось мне с астраханскими рыбаками договориться, и с ними вот до Гурьева добрался морем. В Гурьеве у сестры Марии остановился, они с Михаилом встретили меня хорошо. Всё расспрашивали обо всём – что со мной было, как я в отступ-то ушёл на Марышлак. Мария рассказала мне, что в начале декабря Михаил на фронте тифом заболел, и, узнав об этом, она привезла его из лазарета домой. Когда красные эти в Гурьев вошли, к ним трое солдат на постой в избу пришли. Ну, пришли и пришли, живите, мол, больно уж мы вам рады, да куды деваться. Они спрашивают её, мол, ты одна штоль живёшь, казачка, а муж де у тебя где? Она указала им, вон он, муж-то, в той комнате лежит. Один солдат заглянул через дверь и говорит ей: ты что говоришь – муж, там вижу старик какой-то. Ну, она возьми, да и скажи им, что он де у меня в тифу лежит. Ну и как это они услыхали, тут же свои манатки в руки, и вон из избы. Больше их никто не тревожил насчёт постоя…
А сёдни сестра упросила знакомых своих подвезти меня, они в Зелёновский по своим делам ехали, а то, было, думал пешком идти, домой сильно тянуло. Спасибо людям, подвезли меня до посёлка.
Когда Фёдор закончил рассказывать, все сидели молча, и затем Клавдия сказала мужу:
– Осипыч, поздно ужо, пора укладываться, к завтрему вам рано вставать, ты гаси ланпу и айдате все спать.
Сама она в эту ночь почти глаз не сомкнула, несколько раз заходила в прихожую, где спали её сыновья, и подходила к кровати, на которой спал вернувшийся домой Фёдор.
На другой день утром Василий с сыновьями пришёл на тоню, и с того дня стали они втроём рыбачить в одной бригаде.
Примечания к четвёртой главе
1. В советское время из них слепили некий образ «кулаков-мироедов». Но эти люди наживали своё состояние на протяжении не одного поколения. В Гурьеве их дома были переданы в ведение различных учреждений. Например, в доме богатого казака Попова разместилась областная прокуратура; в доме казака Черняева – городская аптека; в доме казаков братьев Болдыревых – поликлиника; в большом красивом здании, которое принадлежало купцу Чампалову, обосновалось областное руководство; в доме казаков Цыгановых – столовая «Национальные блюда», в доме казака, купца Тудакова – ресторан «Урал» и т. д.
Их имущество всё-таки стало достоянием народа, а не каким-нибудь «свечным заводиком», о чём мечтал один герой романа «12 стульев».
После распада СССР в 1991 году к власти в Российской Федерации пришли мафиозные кланы. Они нажили свои огромные состояния «честным» трудом – поистине по-стахановски, за короткий срок. Эти мафиозники купили себе шикарные дворцы, дорогие яхты и т. д. на лазурных берегах Франции, Испании и в других странах. Подальше от чужой для них страны, которая нужна им лишь для личного обогащения. Безусловно, они учли опыт ушедших времён, и в случае чего их богатства никогда не достанутся ограбленному ими народу.
2. Речь идёт о войне России против Ливонского ордена, Швеции и Польши за выход в Балтийское море (1557-1583 гг.). В этой войне Россия не смогла добиться своих целей.
3. Посёлки понизовой линии – посёлки, которые располагались по Уралу ниже посёлка Зелёновского.
4. Узун-Кулак – в переводе с казахского – буквально длинное ухо. В смысловом значении – распространение (передача) новостей на дальние расстояния. Это выражение использовали некоторые уральские казаки.
5. Тоня – место на реке, обустроенное для длительного рыболовства.
6. Карши - коряги, пни и старые корявые деревья, лежащие на дне реки.
7. Щерба – раньше у уральских казаков уху делали так: варили поочерёдно рыбу трёх-четырёх видов (например, жерех, судак и краснопёрка) в одной большой кастрюле. Затем на стол подавали эту варёную рыбу на подносе, лежащую раздельно, а в тарелки наливали рыбный бульон – щербу.
8. Соколок – посёлок, который располагался недалеко от Гурьева, на бухарской стороне, на протоке Урала – речки Соколок, от которой и получил своё название. В настоящее время этот посёлок не существует.
9. …на аханах – то есть на аханных рыболовствах, проводимых на море.
10. По некоторым сведениям, в Гурьеве во время эпидемии тифа, который свирепствовал зимой 1920 года, умерла почти половина населения его жителей. Властями были созданы специальные санитарные команды, которые обходили все дома в городе и увозили всех умерших на городское кладбище для захоронения.
11. Некоторые обозы от посёлка Жилая Коса пошли на Прорвинский посёлок по зимней дороге, так как она была короче на несколько десятков километров старой караванной дороги, по которой пошли другие. Эта зимняя дорога была ближе к морю, и нужно было в некоторых местах переходить по льду морские рукава. Из-за внезапной оттепели лёд обрыхлел, и были случаи, когда при переходе по нему в случающихся провалах оказывались кони, верблюды и повозки, которые они везли, на которых были, в числе прочего, юрты. Спасти верблюдов и лошадей, а также извлечь из этих провалов повозки с имуществом было практически невозможно.
Также в пути от Прорвинского посёлка попадались обозам солончаковые трясины «соры». Они не промёрзли глубоко, и были случаи, когда в трясины эти тоже проваливались верблюды, лошади и повозки. И тоже тут было невозможно что-либо сделать, всё это засасывалось, не оставляя на поверхности и следа.
Всё это и до того бывшая нехватка юрт, добавленная вышеназванными потерями, острая нехватка топлива для костров и другие причины привели в итоге к столь трагическим последствиям для уральских казаков.
12. В отряде казаков, дошедшем до Персии, были два двоюродных брата, жители посёлка Кандауровского – Артемий Петрович и Ефим Яковлевич Кораблёвы. В 1923 году они в составе группы казаков переехали на жительство из Китая в Австралию.
Глава пятая
Сполох1
По прошествии лета в наступившую осень по всей Уральской области, в состав которой в то время входил Гурьевский уезд, население стало испытывать нужду в продовольствии. Торговля ранее была в руках иногородних купцов и богатых казаков. Теперь же всё было парализовано, и вопрос о поставках в область каких-либо товаров и продовольствия из-за сложного послевоенного времени в стране не мог быть решён.
Это прошедшее лето 1920 года выдалось очень жарким, и часть урожая овощей сгорела на корню. Также мало удалось накосить на зиму сена в выжженных жарой лугах. Правда, и домашнего скота после войны у населения оставалось ничтожно мало. Для снабжения Уральской отдельной армии в ходе прошедшей войны интендантскими службами были налажены закупки у населения нужного количества скота. Иногда и сами жители посёлков и хуторов выделяли скот и продукты питания в полки, где служили их деды, отцы, сыновья и братья.
Красноармейцы же насильно изымали домашний скот. В верхних посёлках, занятых ими, они старались забирать всё подчистую, тем самым стремясь нанести людям ощутимый урон, не без основания полагая, что всё мирное население находится во враждебности к ним. Были даже отдельные случаи, когда красноармейцы расстреливали людей, которые отказывались отдавать свой скот.2
Была у людей надежда на осенний и зимний лов рыбы, но к концу осени постигла неудача: поношенные сети требовали замены, но заменить их было нечем. Всё, что было у купцов-торговцев, уже «национализировали» и давно пустили в дело. Некоторые казаки сами плели рыболовные сети, но к этому времени пряжи для этого было днём с огнём не сыскать.
Люди стали копать в степи солодковый корень и добавляли его в свой скудный рацион, обычно этот корень запекали в печи.
Всё предвещало голод, и в начавшуюся зиму он наступил. Особенно он лютовал в верхних посёлках и городе Уральске, как более пострадавших во время войны. В Уральске были даже отдельные случаи каннибализма. Там были созданы санитарные команды (как и зимой 1920 года, при эпидемии тифа), которые из домов забирали умерших от голода людей, а по утрам подбирали на улицах уже окоченевшие за ночь трупы.
Представить такое раньше, что голод может случиться, люди просто не могли. У них, где река изобилует рыбой, в степях пасутся большие стада скота, где хороший урожай дают дыни, арбузы, тыквы и разные овощи, поверить в такое было просто невозможно, а людей, которые бы это предсказывали, сочли бы просто умалишёнными.
Сколько людей умерло от голода зимой 1921 года в Уральской области – историки точно сказать не могут, говорят, что умерших были тысячи, но назвать хотя бы близко их число затрудняются.
Эта голодная зима никак не прибавляла симпатий уральских казаков к Советской власти, которая и так воспринималась ими враждебно. Известна была им и директива Я. Свердлова по отношению к казачеству3.
В январе 1921 года до Гурьева и посёлков уезда стали доходить слухи о начавшихся восстаниях крестьян против Советской власти в Тамбовской и Саратовской губерниях. Казаки обсуждали эти доходившие до них слухи:
– Припекло, поди, людям от такой-то жизни, при большаках этих, – говорили они.
Обсуждали и свою жизнь при новой власти, которая принесла им много бед. Речи коммунистов о том, что надо всем потерпеть это трудное послевоенное время, и что наступит потом хорошая и светлая жизнь для всего трудового народа, плохо воспринимались казаками.
– Гуторить-то они – Москва, это они горазды, с них будет, – выражали они своё мнение насчёт таких речей коммунистов.
Для этой хорошей и светлой жизни, говорили агитаторы, в стране свергли царскую власть и передали её в руки народа, а всех капиталистов, помещиков, купцов и прочих богатеев изгнали, отобрав у них все богатства, нажитые на эксплуатации трудового народа.
Уральские казаки, проживая веками обособленно, думали насчёт всего этого, исходя из своего мировоззрения: что, если в России кто-то решил, что нужно им там кого-то свергать и изгонять, то при чём тут мы? У нас, мол, власть была и так народная, а эти иногородние купцы, проживавшие у них, приносили только пользу. Эти купцы покупали у казаков рыбу и привозили на продажу для них все необходимые товары.
Этими торговыми делами издавна занимались и сами казаки. Они по зимнему времени, объединившись в группы, на санях возили в Самару и другие города рыбу на продажу. По весне гурьевские казаки морским путём возили рыбу на продажу в Астрахань. Некоторые казаки покупали у киргиз баранов и вместе со своим скотом гуртами пригоняли в город Царицын на проводимые там ярмарки.
Продавая рыбу и скот, казаки покупали там муку и всё нужное для их жизни.
Кто-то из казаков стал открывать торговые лавки, и с годами эти люди становились очень зажиточными. Ярким примером этому может служить семейство Тудаковых. На их деньги в Гурьеве была построена в 1886 году Успенская церковь, которая стоит и поныне, радуя своей красотой православных.
И не понимали, хоть убей, казаки, зачем этих купцов и богатых казаков нужно было куда-то изгонять.
Капиталистов, как таковых, у уральских казаков не было. В посёлках Доссор и Макат нефтяные компании добывали нефть и по двум нефтепроводам перегоняли её в посёлок Ракуша, где было два небольших нефтеперерабатывающих завода. Но это было за пределами их земли, как говорили казаки, за гранью4.
Но у себя, на своей земле, уральские казаки никак не хотели менять веками установившуюся жизнь. Жили они довольно-таки неплохо, и не нужна им была революция. Но Россия, которой они служили верой и правдой не одно столетие, пришла войной на их земли.5
В посёлке Кандауровском, как и во всех посёлках понизовой линии, в начавшийся зимой голод люди выживали кто как мог. Но умерших от голода здесь, в отличие от верхних посёлков и города Уральска, было меньше. Обессиленные и опухшие от голода люди с большим трудом проводили лов рыбы на реке. Если то, что раньше выполнял один рыбак, теперь делали двое или трое. Казаки чинили свои сети как могли, и как тени, еле передвигаясь, пробивали пешнями лёд на Урале и ставили зимние невода. У многих, кроме рыбы, ничего не было для еды, да и её ещё нужно было поймать совсем износившимися сетями.
К концу зимы кто-то уже просто не мог ходить, и эти люди лежали в домах не в силах что-либо предпринять для своего спасения. Ещё в начале зимы люди пустили под нож все остатки своей живности. Семье Кораблёвых тоже пришлось распрощаться со своей единственной коровой – тут уж не до жиру, быть бы живу.
–––––––––––––––––––––
Итак, как было сказано выше, в эту зиму и в Гурьеве, и в посёлках среди казаков, которые обсуждали доходившие до них разными путями слухи о крестьянских восстаниях в России, и создавшееся тяжёлое жизненное положение, стали возникать немногочисленные группы, которые стали задумываться о восстании против Советской власти. Казаки полагали, что Советская власть продержится недолго, и что, не дожидаясь, как и когда это произойдёт в России, им самим нужно свергнуть эту власть у себя и восстановить утраченные их права.
Свои встречи, особенно в Гурьеве, казаки проводили, соблюдая все меры предосторожности. Постепенно эти небольшие, стихийно создававшиеся группы, пополнялись новыми людьми, и они стали наводить контакты между собой. Так возникла в уезде подпольная повстанческая организация.
В расквартированном в Гурьеве стрелковом батальоне в эту организацию входило около 130 человек, в милиции – 90 человек и в военкомате – 12. Все эти люди в основном были уральские казаки, которые по разным причинам после окончания гражданской войны оказались на службе в органах милиции в рядах Красной армии.
Также входили в повстанческую организацию в уездной милиции и в стрелковом батальоне, кроме казаков, как это может на первый взгляд показаться странным, люди из Самарской, Саратовской и других губерний. Объяснялось это тем, что они получали из дома письма от своих родных, из которых узнавали о том, что творилось на их родине в их деревнях, в основном это были сельские жители. В получаемых письмах люди читали, как проводились продразвёрстки, и какая невыносимая жизнь наступила в их семьях. Они стали задумываться: а за такую ли хорошую и светлую жизнь воевали?
В разных учреждениях и организациях города – Губвод, Нефтепром, Механическая мастерская, Райпродком, Союз ловцов и др. – были созданы, в основном из казаков, подпольные группы повстанческой организации.
Люди, вошедшие в эту организацию, тайно проводили сходы в разных частях города в домах у надёжных людей.
Главным руководителем повстанческой организации стал Яшков Василий Фёдорович, уроженец Сарайчиковского посёлка. Ему удалось поступить на службу в органы милиции, которые стали формироваться в уезде сразу после окончания гражданской войны в Уральской области. Своим рвением к службе он заслужил хорошее доверие у представителей Советской власти, не проявивших особой бдительности по отношению к нему, и, обладая неплохими организаторскими способностями, вскоре был назначен начальником Гурьевской уездной милиции.
Заместителем у Яшкова в повстанческой организации стал квартимейстер6 штаба стрелкового батальона Шлёпов Иларион. Родом он был из Самарской губернии. Как и многие другие, он получал письма из дома, из которых узнавал, что творилось в его родном хуторе.
По секрету от одного сослуживца он узнал, что в городе есть группа людей, которые готовят в уезде восстание, и решил наладить с ними связь. Он со всей своей энергией включился в работу в организации, совмещая это со своей служебной деятельностью, при этом не вызывая никаких подозрений у своего штабного начальства.
Иларион Шлёпов с главными лицами организации проводили встречи в доме священника Никольской церкви Дикина Павла Ивановича, у которого он проживал. Ими был подробно, во всех деталях, разработан план намечавшегося восстания.
––––––––––––––––––––––––––––––––––––
Прошла, наконец, эта голодная, казавшаяся нескончаемой, долгая зима, и с наступлением ранней и тёплой в этот год весны потеплело и в душах людей. У всех появилась надежда на лучшее, что вот сейчас уж, с приходом долгожданной весны, им удастся преодолеть голод.
Вскоре растаял лёд на Урале, и медленно поплыли вниз по течению позеленевшие льдины, как бы унося с собой прочь эту голодную суровую зиму. И в это же время пошла из моря на икромёт вверх по реке большими косяками вобла.
– Ну, теперича уж всё, сичас-то с голоду не помрём, а впереди вскорости и красна пойдёт, – говорили в посёлке Кандауровском казаки. – Да, видно полный конец голоду подойдёт.
Повеселели казаки, появились улыбки на их исхудавших лицах, и как бы второе дыхание открылось у них с наступлением весны. Засуетились рыбацкие лодки на Урале. Казаки смотрели с них на отливающие от солнечных лучей серебристым цветом проходящие косяки рыб.
Кто-то, для шутки ради, опустил с лодки весло лопаткой вниз, в гущу проходящего косяка, и оно, покачиваясь, стояло в вертикальном положении, не падая из-за большого количества облепившей со всех сторон плывущей рыбы.
Воблы было много, как и всегда по весне во время её нереста, и не требовалось прилагать большого труда для её поимки.
Даже вконец уже изношенные к этому времени сети позволяли рыбакам неплохо обрыбиться.
Василий Осипович ещё с зимы стал замечать, как иногда вечерами к сыну Фёдору приходили по несколько человек из поселковых, и они уходили в баз и о чём-то вели беседы. Но он никакого внимания на это не обращал. Как-то он спросил у сына, мол, что за дела они обсуждают вечерами.
– Да о разном говорим, батя, вот давеча думали, где бы пряжи достать нам. У всех-то уж всего – ничего, так-то, поди, вскорости и рыбу будет ловить нечем.
– Знамо дело, сынок, больно уж плохи у нас дела с этим, пустой-то игличкой7 что починишь, – с юмором по этому поводу сказал Василий. – Трудновато счас сыскать пряжу, зарразы эти всё порушили, и живи теперича наш брат как хош, – уже с раздражением добавил он.
В феврале Фёдор ездил с Федотом Мохначёвым в соседний посёлок Редутский. Когда Василий спросил сына, что это была за поездка, тот ответил:
– Думам вот, батя, как бы соорганизовать нам подводы, соль из Индера подвесть. Ныне, почитай, нисколь уж не осталось у нас. В Редутском обещевались подумать, как заодно это дело порешить.
– Да, это само перво дело счас, впереди весна, и для засолу соли бы надо подвесть порядком, – одобрительно отнёсся Василий к этой первоочерёдной в это время для них задаче.
– Батя, вот что узнал там: у Дениса Савелича два сына померло от голоду, сам в дому лежит, вовсе изголодал. Сосед ему помогает как может, да и сам, глядел я, еле ходит.
Такие печальные известия за эти годы сыпались как из рога изобилия. Люди стали теперь воспринимать это как нечто неизбежное, обрушившееся на них после казни царя и всего того, что произошло в России. Услышав от сына эту весть, Василий подумал: остался, значит, его служак один-одинёшенек, жена у него умерла от тифа ещё в прошлую зиму, и вот теперь обоих сынов не стало.
–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
В наступившую весну семья Василия Осиповича уже перестала бояться голодной смерти. Хлопот, конечно, ещё хватало, но главная опасность была уже позади. К Фёдору также вечерами приходили иногда люди, и также, уйдя в баз, они вели о чём-то беседы.
Как-то, уже в середине марта, к Фёдору пришли два человека из Гурьева. Василий понял это из слов сына, он был на дворе, когда к ним зашли эти люди, Фёдор, выйдя из избы и поздоровавшись с пришедшими, спросил, мол, как дела идут у них в Гурьеве?
Василий стал задумываться, что-то тут не то, не затевают ли казаки чего-нибудь? Он тоже слышал о восстаниях в некоторых российских губерниях. Решил вывести сына на откровенный разговор.
Как-то вечером, когда втроём пришли они с Урала и стали заниматься засолкой пойманной в этот день воблы, Василий спросил у сына:
– Фёдор, к тебе заходили люди из Гурьева, они приезжали к нам в посёлок, это по каким делам?
– К Мохначёву, председателю нашему, приезжали. Я вот узнал у них, на море бригады рыбацкие создали, там сейчас наладили с ловом. Кое-кто из нашинских поселковых туда хотят податься, я вот тоже думаю.
– Ты не крути, говори напрямки, а ты всё абаплом. У нас у самих вскоре, думаю, изладится и с сетями, и со всем прочим. Да и сейчас уже на хлеб, как видишь, поймать можно.
Но Фёдор ничего не ответил и молча с братом облаживал в приготовленной сегодня небольшой яме для засолки рыбы дно и стенки камышом, укрепляя его таловыми прутьями.
Василий высыпал на землю из мешков рядом с ямой весь их сегодняшний улов и, принеся из сарая небольшую плетёную корзину, наполнил её доверху воблой. Затем сказал Николаю:
– Занеси в дом, пусть почистиют и к завтрему отварят. А икру, что будет, зараз сам пробей.
Когда Николай ушёл с рыбой домой, он стал говорить Фёдору:
– Помнишь, как я тебя плавать учил, не забыл ли? С Тимофеем мы на лодке пошли сетку перебирать, ну и тебя, мальца, взяли с собой, тебе тады годков семь было. Отплыли на глубину и с лодки тебя в воду бросили, ты барахтаться стал, а мы глядим в оба, чтоб не утоп значится. И вот когда видим, что ты держишься, но воды в рот уже набрал, тода и назад тебя в лодку… Я эт к тому, Фёдор, чую, что спасать тебя мне надо от беды.
Фёдор долго молчал, улаживая воблу рядами в подготовленную яму. Василий принёс из сарая соль в мешке и стал посыпать ею сверху каждый уложенный слой рыбы.
– Батя, скажу тебе, – заговорил, наконец, Фёдор, – думал пока не тревожить вас. Николай-то знат, а вот мамане и сёстрам не говори, как и все потом уже узнают. Казаки у нас хотят свергнуть эту власть большевицкую. В Гурьеве уж всё готово к восстанию, мы из посёлков должны им помочь. День нам укажут, когда к городу подойти.
Как и предполагал Василий, что казаки к чему-то готовятся, и вот от сына, наконец, узнал о готовящемся восстании.
– Не дело задумали вы, ой, не дело, накличете беду, Фёдор, – стал убеждать он сына. – Это ж надо на такое счас идти. Эта власть сильно засела, а там-то, кто в губерниях восстал, думаю, все кровью умоются. И сюды полков понаведут из Астрахани али из Уральска и задавят вас.
– Да, батя, риск большой, может, и правда твоя. Только вот не могу я в стороне-то быть. Всё уже порешено, уйди я, казаки всё едино начнут в посёлках збираться, как объявку сделают им, чтоб на Гурьев идтить.
– Послушай ты меня, не встревай ты в это дело, у большаков теперича силища какая, не одолеть вам их, плетью-то обуха не перешибёшь.
– Нет, батя, пойду я со всеми до конца, а там уж как порешится. Не одни мы, уральские казаки, противу Советов поднялись, надоело терпеть всем эту власть.
Долго шёл разговор между ними. Василий пытался убедить сына отступиться от опасной затеи, но, видя тщетность слов своих, плюнул и ругнулся в сердцах.
– Ты вот что… Смотрю, всё на своём, так и норовишь… – Василий замолчал и, глядя на сына, задумался: вот характер какой, до конца пойдёт со всеми, раз порешил, и видно не переубедить его, что ты тут будешь делать с ним… – Фёдор, послушай, где вот Сергей наш, не знаем мы, жив ли он теперь – неизвестно. А теперь и ты можешь сгинуть. Ты Николая-то не нуди и не вовлекай! Сам знаш, что со зрением у него не лады.
– Николай никуды не пойдёт, в дому при вас останется, за это ты, батя, не беспокойсь, – сказал Фёдор насчёт опасений отца.
Когда они закончили засолку рыбы, Василий, уходя в дом, сказал сыну:
– Соль занеси в сарай и яму прикрой, неровён час ночью дождь вдарит.
31 марта ранним утром к Фёдору зашёл его товарищ Павел Струняшев и сказал, что срочно ему нужно прийти к Федоту Мохначёву. Уже на улице Фёдор спросил у Павла, что за срочность такая в столь ранний час вызывать его, на что тот ответил:
– Из Гурьева к нам гости приехали. Федот и других казаков к себе вызвал. Думаю я, неспроста всё это, поди, для чего-то важного.
«Да, не на утренний чай, видать, позвал его председатель, – подумал Фёдор, – видимо, для чего-то срочного и важного. Уж не объявку ли будут делать для всех казаков в посёлке для похода на Гурьев?»
Войдя в дом Мохначёва, они в сенях сняли сапоги, повесили фуражки на крючья-вешалки и вошли в большую просторную прихожую комнату, где перекрестились на висевшие в правом углу иконы. В комнате, кроме Федота и его соседа – старого казака Ильи Чапурина – за большим длинным столом сидели ещё трое неизвестных Фёдору человек. Поздоровавшись с присутствующими, они сели на длинную лавку, стоявшую вдоль стены.
Федот Мохначёв, выйдя из-за стола, подошёл к Фёдору, взял его за руку и, подведя к приехавшим из Гурьева гостям, представил его им:
– Знакомьтесь, это мой главный помощник Фёдор Кораблёв.
Вскоре в комнату вошли ещё пять человек и, также перекрестившись перед иконами и поздоровавшись со всеми, они уселись на лавку рядом с Фёдором и Павлом.
После этого Федот обратился ко всем пришедшим казакам:
– Извиняйте меня, что повставали в такую рань, а созвал я вас вот по какому побытку: сёдни ночью к нам приехал из Гурьева Василий Яшков – наш начальник уездной милиции. Так вот, пробил наш час, казаки, вскоре всех оповестят в посёлках. К нам сегодня подойдут казаки из Редутского и Сарочинского. Там уже загодя все подготовлены к походу, ждут все сигнала от нас. Ну а теперь главное дальше скажет Василий Яшков, он, теперь уж вы должны знать, главный руководитель нашего восстания.
Фёдор, конечно же, слышал о начальнике уездной милиции, правда, до сегодняшнего дня он никогда его не видел, и для него было полной неожиданностью узнать, что этот человек у них – главный руководитель. Да это и понятно теперь ему стало – об этом, конечно же, могли знать очень немногие.
Когда Василий Яшков встал из-за стола, Фёдор присмотрелся к нему: этот человек был высокого роста, у него были чёрные, коротко постриженные волосы. Лицо его было скуластое и смугловатое, на котором заметно выделялись чёрные густые брови и такие же усы. Одет он был в военную гимнастёрку. Взгляд его тёмных глаз был каким-то злобно пронзительным, но, когда он заговорил, эта злобность его взгляда исчезла, и при размеренной, ясной и доходчивой речи все присутствующие казаки стали со всем внимание слушать его:
– Федот, как я понимаю, здесь главный костяк твоих поселковых казаков, вот сейчас и обсудим наши дальнейшие действия. Вначале немного скажу о себе. Родом я, как, думаю, вы знаете, из посёлка Сарайчиковского. После войны удалось пристроиться к советчикам в милицию. Пришлось и послужить им ради нашего дела. Ну а теперича баста, отслужил я у них, пора и за главное приниматься. Восстание в Гурьеве начнётся, как мы наметили, 1 апреля в 4 часа по полуночи. Всё уже готово к этому: в это раннее утро по сигналу нашими людьми будет захвачен военкомат, где имеется оружие. Также в это же время другой отряд захватит штаб стрелкового батальона, где тоже имеется немало оружия, которого мало у нас в городе. Как знаю я, в посёлках у казаков его тоже маловато, в этом наша беда. Так что в главном для нас – завладать оружием, что находится у красноармейцев. Если пройдёт это без сложности, дальше всё будет решено быстро.
Он, перестав говорить, устремил свой взгляд на казаков.
Фёдор тоже искоса взглянул на своих товарищей, сидевших слева от него на лавке. Всем своим видом они показывали решимость к действию.
– Эти-то пойдут и в огонь, и в воду ради достижения цели, – подумал он, – но у нас в посёлке есть и такие, которые не верят в успех дела. Правда, таких немного, но, как знать, как поведут они себя, ежли трудности объявятся.
– Ваша задача, – вновь стал говорить Василий Яшков, – к 4 часам утра уже быть на подступе к городу, расположитесь на северной части кладбища. Там, в низине, будете ожидать прибытия гонца из города, который сообщит вам уже точно о ваших дальнейших действиях. Главное от вас – помочь гурьевцам покончить с коммунистами.
Он снова, перестав говорить, стал внимательно смотреть на казаков. Затем обратился к Федоту Мохначёву:
– Весь ваш отряд поведёт Кирилл Ермаков. Он в Сарочинском председатель сельсовета, и его ты хорошо знаешь. Фёдора Кораблёва я назначаю старшим над казаками вашего посёлка… Ну а у меня задача другая, и посложнее будет, – стал говорить он уже всем присутствующим. – Сейчас из вашего посёлка я тронусь в Сарайчиковский, там меня уже ждут, и оттудова с казаками тамошними мы пойдём вверх по посёлкам: в Тополинский, Зелёновский и дальше, призывая везде казаков идти на Уральск. Мы уже связывались со многими верхними посёлками, там люди настроены решительно и готовы на восстание.
Закончив свою речь, Яшков сел и обратился ко всем:
– Теперь я хочу послушать других, может, кто-то из вас хочет что-то сказать по поводу того, что нам предстоит.
После небольшой паузы встал Илья Чапурин, сидевший за столом рядом с Федотом Мохначёвым.
– Василий, я ить батьку твово знавал, в моих памятях мы с ним ещё в турецку8 в одном полку службу служили. Скоко вот воды утекло в Урале с той-то поры, мне уж седьмой десяток идёт… Так вот, слушал я тебя, теперича послушай и ты меня, старика, – он повернулся к Яшкову. – Рисково это дело вы замышляете, оно-то по всякости может обернуться. Ты вот говоришь, что наперво нужно завладеть оружием в Гурьеве, а ежли вот оказия выйдет с этим делом и тады што? Оружия у вас мало, и много людей наших может полечь. Войск-то у красных этих счас много, направят сюды полков и не совладать вам с ними. А потом и расправы учнут творить со всеми, кто в восстании этом участие имел хоть какое. Сколь вот народу погибло у нас в войну, и после её уже от болезней и от голоду сколь вот умерло. И ещё загибнуть могут многие. Обдумайте, казаки, об этом.
После его речи наступила долгая тишина, каждый осознавал эти небеспочвенные опасения и не решался что-либо высказывать вразрез мнению старого казака.
Прервав долгое молчание, первым заговорил Федот Мохначёв:
– Что сказать, риск-то действительно большой, такое дело-то без риска не бывает. Только вот, я думаю, ежли мужики в России за оружие взялись, чтоб свергнуть эту власть, то что же мы, казаки, будем терпеть её, эту власть, и ждать, когда нам избавление от неё кто-то принесёт. Негоже как-то нам, казакам, – мужики воюют, а мы в стороне.
После его слов стал говорить Василий Яшков:
– Да, опасения Ильи Фатеича, конечно же, правильны. Что говорить, риск тут, конечно же, есть, и жертвы, возможно, у нас будут, но что поделаешь… А вот ежли Господь сподобит нам в этом нашем деле, и возьмём мы у себя власть в свои руки, то, думаю, и оренбургские, и астраханские казаки, глядючи на нас, тоже сидеть не станут и возьмутся за оружие. У них, как и у нас, жизнь стала совсем уж невыносимая… А ежли всё будет оставаться так, как оно есть, эти советчики полностью изменят нашу жизнь, а главное – угробят нашу реку и испоганят земли наши. Промышленники, что нефть добывают на бухарской, хотели, чтоб суда их от Гурьева до Уральска грузы возили, а ещё хотели завод построить в Гурьеве, который бы нефть ихнюю перерабатывал. Но не пустили мы их на земли наши, занимайтесь, мол, этими делами своими подальше от нашей земли. Ну а теперь, если власть будет у них, для всех полная свобода: что хочу, то и ворочу. Этим пришлым народцам дела нет до всего этого, и не будут они оберегать земли наши и Урал-кормилец так, как мы. Не будет единого рачительного хозяина, ведь сколько веков мы наш Урал оберегали, а теперь могут загадить его…Вот что я скажу, казаки, должны мы вернуть свои права и быть, как и раньше, полными хозяевами на своей земле, которую нам наши отцы и деды передали.
После его речи опять наступила полная тишина, которую затем прервал Федот Мохначёв:
– Когда горнист вскорости сыграет боевой сбор по посёлку, надобно собрать всех казаков возле церкви, и для тех, кто в поход пойдёт, наперво совершить молебен, как у нас заведено. А когда подойдут казаки из других посёлков, всем общий сбор учиним.
И вот в наступившее утро в посёлке Кандауровском, прервав тишину, горнист Максим Багайдин, проходя по улицам, заиграл боевой сбор.
Примечания к пятой главе
1. У казаков слово «сполох» означает тревогу, набат. Это тревожный звук колокола или горна, оповещающий о бедствии, нападении или сигнал к сбору.
2. Житель посёлка Тополинского Андрей Семионичев заранее, до подхода красных, угнал своё стадо далеко в степь и оставил его в укромном месте под присмотром надёжных пастухов. Когда красные вошли в посёлок, кто-то из его недоброжелателей доложил об этом «куда следует». Андрея Семионичева стали допытывать, куда он угнал свой скот, но он упорно молчал. И тогда его расстреляли на глазах семьи во дворе его дома.
3. Директива Оргбюро ЦК ВКП (б) от 24.01.1919 года, автором которой являлся Я. Свердлов (настоящие имя, отчество и фамилия его – Иешуа Мовшевич Гаухманн), гласила:
1.) провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно; провести беспощадный массовый террор по отношению ко всем вообще казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью;
2.) конфисковать хлеб и заставить ссыпать все излишки в указанные пункты, это относится как к хлебу, так и ко всем другим сельскохозяйственным продуктам;
3.) принять все меры по оказанию помощи переселяющейся пришлой бедноте, организуя переселение, где это возможно;
4.) провести полное разоружение, расстреливая каждого, у кого будет обнаружено оружие после срока сдачи.
После смерти Свердлова (обстоятельства его кончины неизвестны до сих пор), в марте 1919 года, эта директива исполнялась большевиками неукоснительно. Основной упор среди всех казачьих войск делался ими в отношении уральских казаков, которые оказали наибольшее сопротивление в борьбе с ними.
С 1918 по 1922 годы уральские казаки потеряли, по разным данным, около 70 процентов от всего числа населения. Это – погибшие в гражданской войне, а также умершие от эпидемии тифа, других болезней и голода, которые возникли вследствие этой войны. И вот это, оставшееся казачье население, Советам нужно было растворить среди всякого рода переселенцев.
4. Нефтяные компании «Эмба» и «Урало-Каспийское нефтяное общество» планировали открыть судоходство от Гурьева до Уральска. В дельте Урала они хотели построить пристань и рядом с городом нефтеперерабатывающий завод.
Но эти компании получили отказ от уральских казаков, несмотря на предложенную им высокую арендную плату. Казаки не позволили этим капиталистам обосноваться в удобной береговой полосе и загрязнять «мутной жидкостью» свою землю и реку Урал.
5. Первые упоминания в летописях о проживании яицких казаков на Яике относятся к 1520-м годам. Но до наших дней дошли предания об их жизни на реке Яик до этого времени. Яицкие казаки принимали участие почти во всех войнах, которые вела Россия. Так в 1552 году они принимали участие во взятии Казани в составе войск Ивана Грозного.
В 1613 году, при царе Михаиле Романове, яицкие казаки добровольно вошли в состав Русского государства. Но до 1721 года свои контакты с Москвой они осуществляли через Посольский Приказ (по-современному это Министерство иностранных дел), как иностранное государство. В те времена было даже такое, в числе других, наказание у казаков – изгнать такого-то в Русь.
В 1721 году все дела, касаемые яицких казаков, были переданы из Посольского Приказа в ведение Военной Коллегии (по-современному – Министерство обороны). С этого времени Россия стала постепенно уменьшать автономные права яицких казаков. Особенно это стало происходить после Пугачёвского восстания (1773-1775 гг.).
После подавления этого восстания в 1775 году Указом императрицы Екатерины II для полного забвения в памяти народа этого события яицкое казачье войско стало именоваться Уральским, их столица – Яицкий городок – была переименована в Уральск, а река Яик – в Урал.
Вплоть до 1917 года теперь уже уральские казаки жили обособленно, сохраняя свой прежний уклад жизни, который формировался у них веками, и старались всячески препятствовать всем нововведениям, которые устанавливало у них царское правительство.
6. Квартирмейстер – штабной офицер, ведающий снабжением и расквартированием войск.
7. Игличка – деревянная игла для плетения рыболовных сетей, а также для их ремонта и починки.
8. …в турецку – здесь имеется в виду Русско-Турецкая война 1877-1878 годов.
Глава шестая
Непредвиденное
Прозвучавший сигнал горна был полной неожиданностью для многих жителей посёлка Кандауровского. Как и в других посёлках уезда, казаки здесь соблюдали строгую секретность, и о готовящемся восстании знали немногие, только те, кто должен был принять в нём участие.
Фёдор со своими товарищами, которые были с ним на только что прошедшем сходе в доме Федота Мохначёва, идя по улицам, говорили казакам, выходившим из домов, что всем им нужно собраться на площади возле церкви. Тихий дотоле посёлок стал напоминать потревоженный улей – со всех его сторон в одиночку и группами люди пошли к церкви, тут и там слышны были женские причитания. Скрывать казакам о восстании стало уже излишним, и весть о предстоящем походе быстро распространилась по посёлку.
После ухода Фёдора Кораблёва с казаками выполнять указание Федота Мохначёва оставшиеся, услышав через некоторое время призывные звуки горна, вышли во двор. Яшков и два его спутника прошли к поднавесу, где были их кони, жевавшие сено, положенное для них на землю. Отвязав своих коней, они вывели их, ведя под уздцы, на улицу. Проводить их вышли Федот и Илья Чапурин, и все, стоя у ворот, стали смотреть, как из домов выходили люди. Илья Чапурин молча стоял с Федотом, теребя свою густую седую бороду, всем своим видом он был озабочен происходящим вокруг.
Яшков, положив руку на холку своего пегого широкогрудого коня, подозвал к себе Федота.
Сейчас мы поедем в Сарочинку, а когда будем проезжать Редутский, там останется Земляков и проведёт сход с казаками. Председатель сельсовета там Демид Фадин1, и, как ты знаешь, он поврозь с нами пошёл и давно уже подсубботился, чертяка, к коммунистам.
Если сейчас будут какие препятствия нам чинить, его казаки арестуют, не будут с ним теперь уж пестаться. В Сарочинском председатель сельсовета Кирилл Ермаков – дюже грозовитый и силой поведёт за собой всех – и согласных, и несогласных, там-то проблем не будет.
– Проблемы у нас, Василий, потом уж могут быть, уже и сейчас, кого не доведись, все в думах, – в задумчивости сказал Федот Мохначёв.
Яшков, по-своему поняв сказанное Федотом, подумав, ответил:
– Да, это так, время сейчас неспокойное очень, и, если наше дело выгорит, установить нам, казакам, прежний порядок будет нелегко. Везде и во всём большой догляд будет нужон. Когда ваш отряд уйдёт, ты особо за всем здесь смотри. Развелось, скажу, сейчас у нас в области ворья всякого, я по службе в милиции много чего знаю об этом. К тому же голод многих толкал на воровство, о всяком слышать приходилось. А вот один случай, запомнился он мне, очень дюже презабавный был, из Уральска об этом узнали у нас в милиции.
К ним поближе подошёл Илья Чапурин, чтоб послушать, что за весть такая забавная дошла до гурьевской милиции.
– Это ещё в прошлом году летом было, – стал рассказывать Яшков. – Объявился на бухарской, в районе Кзыл-Куги, отряд один небольшой воинский, и командир у них, кто бы мог подумать, не кто иной, а Василий Чапаев. В аулах-то люди тёмные и плохо сведущие: Чапаев он там или не Чапаев – поди, разберись. Слухи-то разные были: одни говорили, что погиб он в Лбищенском, другие, что спасся он, Урал якобы удалось ему переплыть и скрылся он от казаков… Так вот этот проходимец со своим отрядом стал делать в аулах поборы: изымали они скот, якобы для нужд Красной армии. Отряд этот был хорошо вооружён, и все были одеты в форму красноармейцев. Когда потом уж дошли слухи до властей про этих барымтачей, был послан специальный отряд для их поимки. И вскоре задержали всех этих липовых чапаевцев в степи. Ну и отправили этого «Чапаева», вслед за его тёзкой, к праотцам2.
– Да, жулья счас, по нонешнему времени, развелось много всякого, – сказал по поводу услышанного Илья Чапурин. – Поди ты, как исхитрились, видать имя этого красного командира глубоко укрепилось в людях.
В это время к ним подошёл Павел Струняшев и сказал Федоту, что все казаки уже собрались возле церкви.
Яшков крепко на прощание пожал руку Федоту и сказал, буровя своим взглядом:
– Ну, казак, буду с нетерпением ждать от вас известий. Ну вот, кажется, и всё.
И все трое тотчас, как по команде, вскочили на застоявшихся коней и, подхлестнув их, пошли намётом к выходу из посёлка.
Проводив их взглядом, все трое направились к церкви. На небольшой площади перед ней к этому времени собралась большая часть населения посёлка. Федот, увидев около церковной ограды Фёдора Кораблёва, стоявшего в кругу небольшой группы казаков, направился к нему и, проходя через толпу людей, ловил на себе озабоченные и тревожные взгляды казачек. Теперь уж все они знали о том, куда вскоре пойдут многие их отцы, мужья и сыновья. Подойдя к Фёдору, он отозвал его в сторону, и когда они отошли на небольшое расстояние от людей, негромко заговорил с ним о дальнейшем:
– Фёдор, после молебна надобно собрать только тех, кто на Гурьев пойдёт, где-либо отдельно, не надобно бы лишнего шуму. Зачитаем казакам воззвание, его мне Яшков дал. Потом всем скажем, что у кого оружие упрятано, чтобы достали его не медля3. Осмотр бы сделали и чистку, и допрежь были бы готовы к подходу казаков из Редути и Сарочинки.
– Да, время пришло достать эти гостинцы. Только, вишь, маловато этого добра у нас.
– Это верно, что мало. Знамо дело, всем-то не достанет винтовок. Яшков мне сказал, что распорядится об этом, и нам подсобят немного. У соседей наших припасено поболе… Ну а теперича пусть все в церковь заходят. Пора, как говорится, на молитву шапки долой снять.
Посёлок Редутский, куда направился со своими помощниками Василий Яшков, располагался выше по реке в тринадцати верстах от Кандауровского.
Эту голодную зиму 1921 года люди в Редутском, как и в других посёлках, пережили с большими трудностями.
Ещё в январе до посёлка стали доходить слухи о существовании подпольной организации, которая готовит восстание против Советской власти. Распространению этих слухов способствовала создавшаяся в это время благоприятная почва: отчаявшись в своей, наступившей при новой власти, беспросветной жизни и не веря ни в какие перемены к лучшему, многие казаки были готовы на всё.
Первыми в Редутском посёлке вошли в контакт с руководителями готовящегося восстания Иван Ревков, Василий Зевакин и Тимофей Калмыков. Несколько раз к ним приезжали из Гурьева кто-либо из милиционеров, которые состояли в подпольной городской организации, бывая в посёлках уезда по своим служебным делам. Эти трое казаков стали скрытно проводить с некоторыми жителями посёлка, которых они считали для себя надёжными, сходы. Эти сходы проходили в горячих жарких спорах. Некоторые казаки, не видя никакой перспективы к улучшению своей жизни, соглашались, что нужно им свергнуть у себя эту ненавистную им Советскую власть. Другие доказывали неизбежность провала восстания у них в данное время.
Несмотря на разногласия, в посёлке была создана группа казаков, которые наладили связь с такими же, готовыми примкнуть к восстанию, группами в соседних ближайших посёлках Сарочинском и Кандауровском.
Привлекать в свои ряды председателя Редутского поселкового совета Демида Фадина казаки воздерживались, хорошо зная о его ярой приверженности коммунистическим идеям. Он вёл среди казаков широкую антирелигиозную пропаганду, называя религию мракобесием, которое навязывают многими веками попы. Все в посёлке называли его не иначе, как безбожник-коммунист, и с таким человеком, полагали казаки, было тщетно, да и небезопасно, вести какие-либо беседы. Все свои сходы казаки проводили от него втайне, понимая, что он может сообщить об их намерениях в Гурьев уездным властям. И до самого последнего момента Демид Фадин не знал, что в посёлке создан отряд, готовый примкнуть к восстанию.
Покинув Кандаурово, уже через час Василий Яшков со своими спутниками были в посёлке Редутском, и они сразу направили своих коней по одной из улиц к дому Ивана Ревкова. Улица была пуста, только в одном месте они заметили ватагу казачат, которые оживлённо и с азартом играли в альчики4. Завидя незнакомых всадников, они, прервав игру, с любопытством стали их рассматривать.
Подъехав к старому высокому дому из сырцового саманного кирпича, Яшков слез с коня и, подойдя к окну, постучал.
Через некоторое время, открыв калитку, на улицу вышел сын Ревкова – черноволосый, невысокого роста крепыш. Узнав Яшкова, бывавшего у них дома, он поздоровался с ними и сказал, рассматривая его попутчиков:
– Батя с утра самого уже на Урал ушёл.
– А ты чего же, Сашка, не с ним? Отцу-то помогать надобно, – шутливо пожурил его Яшков.
– Брат мой старшой с ним пошёл, а мне батя сёдни другой работы понадавал.
– Владимир, – сказал Яшков Землякову, – ты оставайся, а мы с Андреем в Сарайчиковский поедем. По пути в Сарочинку заедем, узнаем, как идут дела у Ермакова. Заезжай во двор и жди Ревкова, я сейчас пошлю за ним сына.
– Далеко ли отец на Урале? – спросил он у подростка. – Ты сходи сейчас за ним, скажи, что гость приехал к нему из Гурьева, и давай, ворота откроем, пусть казак заедет.
– Недалеча, счас я мигом к нему смотаюсь, – ответил тот, открывая вместе с Яшковым ворота, в которые заехал Земляков.
Спешившись и привязав коня за забор возле сарая, он вышел проводить товарищей.
– Ну, прощевайте пока, если и встретимся, то, думаю, не скоро.
– Да, Владимир, думаю я, в любом разе не скоро мы свидимся, – согласился Яшков. – Ты жди хозяина, да и будь начеку, ежли что, с Фадиным не церемоньтесь. Давай закроем ворота, и мы поедем.
Вскоре Яшков со своим напарником выехали из посёлка и заспешили в Сарочинский.
Собрать казаков Ревков решил в доме вдовы Ярославцевой. Жила она с сыном в небольшом неказистом доме, стоявшем на самом краю посёлка. Он послал своих сыновей оповестить пятнадцать казаков из числа самых надёжных своих помощников, и вскоре все собрались для проведения (все это ясно понимали) важного и срочного схода, раз прибыл к ним человек из Гурьева.
Ревков не стал произносить длинных и пространных речей, а сразу заговорил о главном:
– К нам приехал казак из Гурьева, – он показал на Владимира Землякова, сидящего у окна. – Так вот, казаки, сегодня мы выступаем. Надоть счас оповестить всех остальных и которы вот имеют оружие в схронах, сказать им, чтобыть его достали, и быть бы всем готовы к подходу казаков из Сарочинки. Когда они подойдут, двинемся все отсель в Кандаурово, а оттудова, в ночь ужо, пойдём на Гурьев тремя отрядами.
После его слов Земляков вышел на середину комнаты. Казаки с любопытством стали смотреть на прибывшего к ним из Гурьева человека, которого ранее они не видели.
– Как уже было говорено Ревковым, – стал говорить Земляков, – всем надо сразу, как мы разойдёмся, немедля достать оружие, время пришло. Излишнего шуму в посёлке не поднимать загодя и ждать казаков из Сарочинки. У кого есть кони, в поход пойдут на них.
Коней-то у нас малость, всего-то и наберётся с десяток, – заметил на это Василий Зевакин.
Сколь есть у вас, что ж делать. В других посёлках тоже не густо, стал быть, остальные пойдут пешими. А допрежь нам решить надо.
В это время открылась дверь, и в комнату вошли четыре человека, в их числе был Демид Фадин, который вошёл вслед за остальными последним. Это было полной неожиданностью для всех собравшихся казаков, воцарилась тишина.
Фадин молча прошёл по комнате, пристально рассматривая всех присутствующих и, подойдя к Землякову, впился в него изучающим взглядом из-под надвинутой на самые брови фуражки.
– Кто таков, откель прибыл к нам в посёлок и по каким-таким делам?
Потом обратился ко всем остальным:
– Об чём здесь вы гутарите, поди замышляете чего?
Все молчали. Земляков догадался, что перед ним и есть этот самый председатель поселкова совета Демид Фадин.
– Молчишь, арестовать его! – приказным тоном сказал тот троим казакам, пришедшим с ним. – Отправим его в Гурьев, там враз дознаются, кем это он и к чему сюды направлен.
Земляков неожиданно для всех вытащил из кармана револьвер и, направив его на Фадина, произнёс:
– Ты смотри здесь, особливо не возносись, а то, неровен час, я тебя зараз сам заарестую, смекай про это и мотай себе на ус.
Демид, не ожидая такого поворота событий, молча стоял в некоей растерянности, глядя на направленный на него револьвер. Земляков, посмотрев на Ивана Ревкова и скользнув взглядом на остальных казаков, вышел из комнаты. Зевакин и Калмыков сразу встали у дверей, преграждая дорогу Фадину и пришедшим с ним казакам, намеревавшимся было задержать Землякова.
– Ты, Демид, того, не встревай в наши дела, у нас с тобой путя разные, – в упор глядя в глаза Фадину, гневно резанул Зевакин. – Нам-то, казакам, неча хорошего ждать от большаков этих, с кем ты заякшался.
Покинув прерванный приходом незваных гостей сход, Земляков сразу пошёл к дому Ревкова. Подойдя, он присел на завалинку возле калитки и стал ждать хозяина. Его донимала досада, что так некстати заявился к ним этот Фадин: и какого лешего его принесло к ним?
Он дождался Ревкова, который сразу повёл его в дом.
– Пойдём, Владимир, сейчас мы попотчуем с тобой, да и поговорим.
Жена Ивана, Федосья, налила им по тарелке щербы и поставила на стол самовар. Затем залила кипятком в заварном чайнике листья смородины: чай в это время был большой редкостью у людей, и в каждой семье обходились, при его отсутствии, кто как мог.
– Ты уж извиняй, брат, по нонешнему времени особливо, как говорится, чем вот богаты, тем и рады, вишь, одной рыбой только и держимся, – стал сетовать на трудное время Ревков.
– Ничего, Иван, с этим-то мы перебьёмся. А как я ушёл, что дальше-то было?
– Ушли восвояси после тебя они, и откудова вот прознали они про наш сход? Ну да ладно, я казакам, которые с Фадиным в соседях, сказал, чтоб досматривали за ним, как бы ещё чего не выкинул. Все, кто с нами на сходе был, оповестят всех остальных в посёлке, чтоб готову уже быть.
– С объявкой на общий сбор пока погодить надобно, я думаю. Дождёмся, когда казаки из Сарочинки подойдут, – предложил Земляков.
– Владимир, пока не подошли они, надо бы всех казаков отряда собрать по церквам5, – не согласился с излишней предосторожностью Ревков, – батюшки пусть молебен совершат. Не на разгулки, чай, мы пойдём.
Пообедав, они вышли из дома. Земляков пошёл к коню, чтоб подбросить сена, и в это время во двор зашёл Калмыков.
– Что-то случилось? – посмотрев на него, спросил Ревков, поняв, что тот пришёл неспроста.
– Да, Иван, случилось. Хорошо, что мы следили, Фадин-то опосля собрал у себя дома пятерых своих дружков. Один из них подсмотрел дотоле, как у Жандина в базу несколько ружей упрятанных казаки достали. Ну, думаем, собрались они, поди, не на чай, раз прознали, что мы оружие доставать стали. И точно, глядим, от Фадина Улитин6 к себе домой поспешил, мы за ним в оба доглядаем. Он стал коня со двора выводить, окромя Фадина, у него только из них конь сохранился. Мы к нему: куды, мол, ты, братец, собрался, не далеча ли? – молчит. Ну, молчи, и так нам тут ясно, что поехать хотел в Гурьев, оповестить власти про наши дела. Поняли, поди, что неспроста мы ружья-то достали, не поохотничать же собираемся… Сказали ему, чтоб в дому сидел бы тихо и не вздумал бы куды отправляться, а не то пуля у нас для тебя имеется, мы за тобой теперь приглядывать будем.
– От уж зарразы, зашевелились значится, противу своих казаков измышляют, ничего, скоро уж поздно им будет измышлять, – выслушав Калмыкова, гневно высказался по поводу всего этого Ревков и потом добавил:
– Тимофей, пусть в других местах, где схоронено, без опаски уже достают. Скоро Ермаков со своим отрядом к нам подойдёт.
Вскоре казаки посёлка стали доставать всё имеющееся оружие, которое было надёжно спрятано у них ещё в конце декабря 1919 года. После этого те казаки, кому предстояло идти в поход, собрались в двух церквях, кто к какому приходу относился, и священники провели молебен о даровании им успеха в сложном и опасном деле в это наступившее трудное для казаков время.
После молебна казакам было зачитано воззвание, привезённое Земляковым из Гурьева. Зачитать это воззвание попросили грамотного паренька, пятнадцатилетнего сына вдовы Ярославцевой.
И вот в наступивший вечер со стороны леса, который неширокой полосой тянулся вдоль Урала к северу от Редутского посёлка, показался отряд казаков. Этот отряд, вышедший из соседнего Сарочинского посёлка, ожидали в Редутском с часу на час, и его заметили казаки ещё издалека, на степной пыльной дороге. Впереди на конях ехала небольшая группа казаков, среди них – Кирилл Ермаков. Почти все они были одеты в казачью форму, и в лучах заходящего солнца на их синих брюках ярко светились широкие малиновые лампасы. За спинами у всех были винтовки, и ремни от них облегали под углом гимнастёрки на груди. За ними на двух конных телегах, плотно рассевшись, ехали около пятнадцати человек.
За телегами пешим порядком шли тридцать человек, их винтовки уложены были на задах телег.
Войдя в посёлок, отряд проследовал к площади, которая располагалась в центре, рядом с единоверческой церковью. В это вечернее время на площади собралось немало жителей посёлка, узнавших о подходе к ним отряда из Сарочинки.
Когда остановился отряд на площади, его обступили со всех сторон, выискивая своих родных и близких, и тут, и там стали слышны оживлённые разговоры.
К Ермакову подошла небольшая группа казаков и, спешившись, он с улыбкой поприветствовал их:
– Здорово были, Джаики7!
– Шуткуешь, Кирилл, – по поводу его приветствия сказал Зевакин, – давай сразу о деле.
– Да, шутить-то нам нынче некогда, – он не обратил никакого внимания на тон сказанного ему. – Как у вас, казаки, готовы ли к походу?
– С этим-то загвоздки нет, вот только небольшая закавыка была: председатель сельсовета наш, Демид Фадин, помешать нам удумывал, – ответил на вопрос Ермакова Иван Ревков.
– Как это, – спросил Ермаков.
И Ревков рассказал ему о том, что случилось у них сегодня.
Вот каку пакость учинить хотел, вражина большевицкая, – Ермаков был в ярости, узнав о намерениях Фадина. – Немедля надо арестовать гада этого, да и казаков, что заодно с ним.
Тут же были посланы вооружённые казаки к Фадину и его сообщникам, и вскоре все они были арестованы и приведены на площадь. Всех шестерых подвели к Ермакову, который сидел на телеге в кругу нескольких редутских казаков. Он окинул всех взглядом и, узнав среди арестованных Демида Фадина, подошёл к нему.
– Ну что, председатель, кончилась твоя служба. Много ли пайды заслужил у коммунистов?
– Вы зазря всё это затеваете, не сносить вам головы, вам-то одно, а вот других многих загубите – не берите греха на душу, отступитесь от этого дела, – с нескрываемым раздражением ответил Демид.
– Советничать ты мне удумал, с этими советчиками, кому ты прислуживал, мы, вон, гляди, до какой жизни-то дошли. Повязать их всех, да покрепче, – приказал Ермаков казакам, – чтобы не сбёг бы кто по дороге. В Кандауровском им суд учиним перед всеми тремя отрядами. После этого Ермаков с Ревковым прошли по площади, осматривая готовность редутских казаков к походу: лишь немногие из пятидесяти имели коней.
Вскоре два отряда по отданной Ермаковым команде тронулись в путь и, выйдя из посёлка, появившаяся на небе луна стала освещать им путь на степной дороге. На одной из четырёх телег везли арестованных, за которыми зорко присматривали казаки, приставленные к ним. И ещё долго стоявшие на окраине посёлка люди смотрели вслед уходящим, понимая, что кто-то из них уже никогда не вернётся в свой родной дом.
Прибытия отрядов в Кандауровском ждали, и при их подходе сразу же было доложено Федоту Мохначёву казаками, поставленными в дозор на степной дороге, идущей из Редутского посёлка.
Вскоре два отряда вошли в Кандаурово и по ночной тёмной улице пошли к площади перед церковью. Почти весь посёлок уже спал, лишь изредка, где был виден в окнах тусклый свет горящих в домах свечей. Кое-где из дворов доносился лай потревоженных собак.
На площади к этому времени был собран весь небольшой отряд кандауровских казаков, который расположился у церковной ограды. Рядом с ними стояла группа людей, пришедших проводить их – были только старики, женщин и детей среди провожающих не было.
Ермаков подъехал на коне к казакам, к нему подошёл Федот Мохнчёв.
– Здорово, станишник8! Заждались вас, глаза уже проглядели ожидаючи.
Ермаков слез с коня и поздоровался за руку с Мохначёвым и подошедшим Фёдором Кораблёвым.
– Вижу, что готовы вы все, заждались нас, эвон сколь протопать пришлось, особливо моим сарочинским. С конями-то туго, знашь, у нас всех. В пути-то я указал, чтобы сменку делали на телегах, не подуставали бы сильно. Да, подзапоздали мы, ничего, наверстаем.
– Сейчас распорядись, – обратился он затем к Мохначёву, – чтобы коней наших накормили и напоили, сено-то у вас найдётся для нас, думаю. Да и небольшой отдых сделаем, людям тоже подкрепиться малость надоть, с собой каждый кое-что взял.
Затем Ермаков подозвал к себе одного казака из своего отряда и сказал, чтобы тот отвёл его коня покормить и напоить вместе с другими.
– Я вот что к тебе, Кирилл, – в свою очередь обратился к Ермакову Мохначёв, – ружей-то у нас не хватает на всех, как вот с этим, не подсобите ли нам?
– Говорил мне об этом Яшков, когда к нам заезжал. Немного подсобим, взяли ружей для вас. А сколь вот казаков у вас в отряде?
– С полсотни, из них семь человек только конными.
– Не густо нас, из трёх-то посёлков. Теперь вот что решить надобно, как поступить с этими? – он показал Мохначёву на одну из телег, стоявших на площади, в которой находились связанными арестованные редутские казаки. – Помешать нам задумывали и в Гурьев сообщить, что мы, мол, приготовления делаем к восстанию. Привезли их сюды, Фадина, председателя Редутского, и дружков ивошных, чтобы суд здесь учинить им перед всеми казаками перед походом, да и подальше от женских слёз их казачек. Как про то ты думаешь?
Мохначёв молчал, раздумывая, что бы сказать ему по этому поводу.
– Я вот что думаю, Федот, надо бы, конечно, перед выступлением их судить, чтобы поопасались некоторые, чай сам знашь, что промеж нас всяки есть. Да нонче уж не до того, поспешать нам надо, и сразу после роздыха и покормки коней пойдём. А их держать пока взаперти, и опосля уж с ними порешим.
– Воля твоя, раз так удумал, – ответил на это решение Ермакова Мохначёв. А сам про себя подумал о том, что в случае провала восстания не будет греха на них за смерть этих казаков.
Вскоре Ермаков отдал последние указания к готовности отрядов к походу. Сев на коня, он подъехал к своим сарочинским казакам.
– Ну что, отдохнули малость, пора и в путь, к утру мы должны быть около Гурьева. На дорожку присаживаться не будем, и так, поди, насиделись, и больно засиживаться-то нам не стоит, пора уже и трогаться.
В это время к нему быстрыми шагами подошёл Фёдор Кораблёв.
– Разве что сказать хочешь? – взглянул на него с высоты коня Ермаков, – ну, докладай.
– Гонец к нам прибыл из Гурьева, до тебя, говорит, ему срочно надо.
– Веди.
– К нему подошёл прибывший из Гурьева человек, ведя под уздцы своего взмыленного коня. Ермакову показался странным этот внезапный визит к ним, перед самым выходом отрядов из посёлка, гонца из Гурьева. Подумал: а может, какую срочную весть хочет сообщить ему этот прибывший человек, уж не случилось ли чего в городе? Он слез с коня и подошёл к нему.
– Ко мне? Говори, с чем прибыл.
– Казаки меня послали сказать, чтоб сёдни вы не выступали, восстание пока отложено. Прознали как-то наши планы большаки и в городе поставили охрану сильную в батальоне, в военкомате и в милиции – доглядают везде…Меня послали к вам потому, что я в милиции служу, и мне легче из города выбраться. Решено начать опосля уж, может, уляжется всё у них, видя, что всё по городу тихо. Вот и решили у нас переждать, а вам сказали подойти к городу утром, второго уже числа.
– А не брешешь, милиция?
– Вот те крест, – тот снял фуражку и перекрестился, посмотрев на церковь, – говорю, как оно есть. Велено мне с вами быть, и как к городу подойдём, я казакам должон сообщить, что пришли вы. Мне-то легче в город пробраться.
Подошедшие при начале этого разговора к ним Мохначёв, Земляков и Иван Ревков поняли, что теперь дело их приобретает несколько иной поворот.
Земляков знал, что в милиции есть группа людей, готовых поддержать восстание, но кроме Яшкова он никого не знал из них. Он спросил у этого человека, кто послал его к ним, а также задал ему несколько наводящих вопросов. Выслушав его, он понял, что тот действительно послан казаками, никаких сомнений у него не осталось.
Мохначёв, услышав о том, что власти как-то узнали о готовящемся восстании и подготовились к отражению их выступления видимо основательно, задумался. Для него теперь со всей очевидностью стало ясно, что лёгкой победы с минимальными потерями у них уже не будет. У коммунистов есть пулемёты, у них же их не было, и, по всей вероятности, их ждёт полный провал в тщательно спланированной операции по захвату города Гурьева.
Думая обо всём этом, он пошёл к церкви, около которой были казаки их посёлка. Он вспомнил встревоженных казачек, которые вот тут, на этом месте, где он сейчас идёт, собрались сегодня утром, и перед его глазами были озабоченные их лица.
Подойдя к казакам, он прислушался: в это время весельчак Василий Жандин, тарабра-балагур в посёлке, рассказывал свою очередную байку. Он был искусный мастак с изюминкой рассказывать разные истории, которые так излагал, что слушавшие его люди не могли понять: придумывал он, обладая хорошей фантазией, эти истории, или это было на самом деле. Не слышав начала, о чём рассказывал Жандин, Федот понял, что на сей раз тот говорил про охоту на море.
«…Утром мы, как проснулись, заварганили чай. «Утрянка от нас никуды не денется, внучок, – дед говорит мне, – сейчас мы с тобой почайкуем и опосля уж пойдём, наша утка любезная никуды от нас не улетит. Пушай эти охотнички топают по своим путям, мы с тобой по своей далобе пойдём». Ну, почаёвничали мы, надели сапоги охотские и айда по камышам на утрянку. Идём неторопко, не шумя, дед всё время во все стороны зорко доглядает. Идём, идём мы значит, и вдруг он остановился и мне на ухо негромко так говорит: «Матри, Васька, вон де, вон де, вишь, стая утиная на кормёжку уселась». Смотрю я, куда дед указал, и вижу: и впрямь за камышами на воде уток немерено сидит. Тут дед мне и говорит шёпотом: «Ты отойди, мол, подальше от меня и сиди тихо…» И вот отошёл я в сторону и смотрю за дедом. Он стал целиться из ружья, долго так целился, и тут – бабах!..
Ружьё-то его старинное сильную отдачу давало, и после выстрела упал он от отдачи той на камыши. Ну я тут враз мигом к нему подбёг, смотрю, его ружьё в стороне в камышах лежит, а у деда на лице вижу кровь от удара приклада ружья при отдаче той. Лежит он, не шевелится, я, малец, заплакал: «Деда, деда», – смотрю, он вскоре глаза открыл, головой взад-вперёд поводил, потом встал, кряхтя, и кровь с лица водой вытер. «Пойдём, – говорит, – Васька, собирать добычу нашу». Почти мешок дичи с этого одного выстрела собрали мы тогда».
– Почти цельный мешок с одного выстрела? Ну и врать же ты горазд, паря, – проговорил кто-то из стоявших рядом с Жандиным казаков.
– А что за ружо такое было у тваво деда? – спросил кто-то другой.
– Да это, поди, та самая фузея, что сам ампиратор Пётр Рыжечке9 подарил за службы его для Расеи, – шутливо сделал предположение кто-то в толпе, и все захохотали при этом «уточнении» о происхождении ружья Васькиного деда.
Федот не стал прислушиваться к репликам, которые бросали в адрес Василия Жандина. Он помнил старого заядлого охотника Ерофея Титовича, который промышлял всегда в одиночку. Слышал он, что у Титовича было старинное дробовое ружьё, один заряд которого поглощал почти четверть фунтов пороху и хорошую пригоршню крупной дроби. Правда, видеть этот дробовик ему не приходилось. Так что рассказывал Василий на этот раз, видимо, правду, только вот сильно загнул насчёт количества убитой дичи. Это и понятно: любят и рыбаки, и охотники преувеличить свои успехи.
Федот молча стоял с казаками, думая о том, что им вскоре предстоит: ему было не до смеха. Он взглядывался в освещаемые тусклым лунным светом лица своих поселковых казаков, и тягостно было у него на душе. Глядя на них, весёлых и смеющихся, ему было горько осознавать: ведь теперь, при новых сложившихся обстоятельствах, многие из них, безусловно, погибнут в Гурьеве.
Думая обо всём этом, он не сразу заметил подошедшего к нему Фёдора Кораблёва.
– Федот, арестованных редутских заперли в сарае у Точилина и охрану поставили. Всех людей велено распределить по домам и коней во дворы завести.
– Ну что ж, Фёдор, пойдём улаживать все эти дела.
–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
Что же произошло в городе Гурьеве, вследствие чего начало восстания было перенесено? А случилось следующее. Начальник Гурьевской уездной милиции Василий Яшков вечером 30 марта выехал с ревизией в посёлки, ссылаясь на телеграмму Губмилиции и циркуляр Киркрая. Вместо себя он оставил в управлении замещать своего секретаря Михаила Свешникова.
Как читатель уже знает, Яшков посетил три посёлка – Кандауровский, Редутский и Сарочинский, где казаки получили приказ к выступлению, и затем поехал в посёлок Сарайчиковский.
По намеченному плану восстания отряд казаков Сарайчиковского посёлка должен был начать поход вверх по реке, продвигаясь вначале до посёлка Калмыковского и затем далее, к городу Уральску, с целью его захвата. Отряд этот, руководимый Яшковым, продвигаясь от посёлка к посёлку, должен был привлекать к походу всех недовольных Советской властью казаков, коих, безусловно, было в это время подавляющее большинство. Также к этому отряду должны были примкнуть в районе верхних посёлков несколько немногочисленных партизанских отрядов.
Начать выступление отряда казаков из посёлка Сарайчиковского Яшков планировал сразу, как только им будет получена весть о том, что город Гурьев захвачен восставшими.
Но после его отъезда, на другой день, в городе произошёл случай, который напрочь перечеркнул все их планы.
31 марта к вечеру Свешников вызвал к себе помощника начальника промышленной милиции Мартенова, с которым имел хорошие дружеские отношения. Когда Мартенов пришёл, он обратился к нему с просьбой:
– Слушай, Назар, я вот о чём тебя хочу попросить, сыщи для меня немного еды какой-нибудь. Ты у нас человек смекалистый, сообрази чего-нибудь. Я, брат, остался тут за наглавного до возвращения начальника, – сказав это, он пристально посмотрел в глаза Мартенову.
– Понятно, сейчас что-нибудь соображу, как ты говоришь, – и Мартенов вышел из кабинета выполнять просьбу своего товарища.
Через некоторое время он принёс свёрток и положил на стол.
– Вот тебе гостинец, достал немного варёного мяса.
Свешников развернул принесённый ему свёрток и оценил содержимое.
– Неплохо, ну спасибо тебе, Назар. Да ты сейчас, поди, отдыхать пойдёшь?
– Верно, домой сейчас пойду, поздновато уже, – ответил тот.
Свешников в раздумье смотрел на Мартенова: предупредить ли его о грозящей опасности? Безусловно, что он ничего не знает о восстании и наверняка будет убит в числе других коммунистов. Предупредить или нет – он всё никак не мог принять для себя решение. Подумал также: как бы ни случилось, прояви он озабоченность о судьбе своего товарища, чего неладного, непредвиденного.
Мартенов вопросительно смотрел на Свешникова, ожидая, что тот, возможно, попросит его ещё о чём-нибудь, но видя, что он молчит, собрался уходить домой.
– Ну, я пойду, до свидания, Михаил, завтра увидимся, сказав это, Мартенов направился к выходу из кабинета.
– Постой, Назар, слушай, я вот…
Свешников подошёл к остановившемуся у дверей Мартенову:
– Я вот тебе чего хочу сказать… Ты вот что, сегодня ночуй где-нибудь в другом месте, только не дома.
Мартенов с удивлением посмотрел на своего друга, не понимая, к чему тот говорит это.
– Ночевать не дома, это почему?
– Видишь ли, тут вот какое дело, скажу тебе по секрету, – Свешников после мучивших его раздумий всё же решился предупредить Мартенова, – ранним утром в городе начнётся восстание, и никого из коммунистов не оставят в живых. Тебя же я хочу спасти, ночуй где угодно, но только не у коммунистов. Переночевать тебе где-либо, думаю, труда не составит.
Выйдя на улицу, Мартенов в раздумье медленно пошёл в наступившей темноте по улице по направлению к дому. Эта услышанная им весть буквально шокировала его, и с каждым шагом волнение его всё нарастало: «значит рано утром начнётся восстание, и никто, наверное, не знает об этом». Он что-то слышал по службе, что кто-то что-то затевает у них в городе, но ничего определённого, всё это было на уровне каких-то неясных слухов, не более. Мысли стремительно проносились в его голове: «Значит и у них в милиции есть заговорщики, и Михаил, скорее всего, тоже в их числе, раз знает о начале восстания… Коммунисты будут убиты все, и начнётся всё ранним утром. Надо немедленно сообщить обо всём этом в ЧК, и не кому-нибудь, а только кому-либо из коммунистов, надо спешить.
Выйдя на Кубанскую улицу10, он приостановился и, оглянувшись, внимательно, на сколько хватало видимости в это тёмное время суток, осмотрел всё позади себя: вроде ничего подозрительного нет, и за ним, по всей вероятности, никто не следил. Тут же, перейдя на другую сторону улицы, он завернул на ближайшем перекрёстке и ускорил шаг.
О контрреволюционной организации в городе Гуруездчека до 31 марта имела очень неопределённые сведения. Но при получении точной информации о времени начала восстания весь коммунистический отряд незамедлительно, в спешном порядке был собран в здании военкомата. Также был усилен караул при складе оружия в стрелковом батальоне и организовано патрулирование в городе.
Узнав о том, что чекистам стало известно об их планах, и что приняты все меры к предотвращению их выступления, один из главных руководителей намечавшегося восстания Иларион Шлёпов со своими помощниками Богдановым и Инякиным, вооружившись, поздней ночью покинули город. Они уже не надеялись на успех в спланированной операции по захвату города. Преодолевая трудности, им удалось выбраться из города, и они направились в сторону Новобогатинского посёлка, который находился к западу от Гурьева, на берегу речки Баксаевской, намереваясь затем уйти за пределы области и затесаться в среде разного рода беженцев, коих было немало в то суровое голодное время.
Руководители восстания решили срочно оповестить Ермакова о случившихся у них непредвиденных обстоятельствах. Подход отрядов к городу к намеченному времени мог окончательно сорвать все их планы. Для этой цели ими был послан милиционер Владимир Шилимов, который, как уже читатель знает, сумел выехать из города и, прибыв в Кандауровский посёлок, доложил обо всём случившемся Ермакову.
Примечания к шестой главе
1. Фадин Демид Григорьевич родился в 1885 году в посёлке Редутском. С 1907 по 1911 гг. служил в Санкт-Петербурге в лейб-гвардии в сводно-казачьем полку 1-ой, Его Величества, сотне.
6 января 1920 г. на собрании жителей посёлка был избран председателем Редутского сельсовета. В мае 1920 г. вступил в партию большевиков. Был делегатом 1-го Гурьевского уездного съезда Советов 26 августа 1920 года.
2. Из документа, обнаруженного мною в городском архиве, удалось узнать, что после задержания этого отряда главарь его, Смагулов Ермухамед, выдававший себя за Чапаева, и двое его ближайших помощников были приговорены к расстрелу. Другие участники этой банды по суду получили по пять лет лишения свободы.
3. Казаки в посёлках не торопились сдавать своё оружие, которое оставалось у них после прошедшей гражданской войны, несмотря на периодические грозные приказы Ревкома. Шашки и винтовки прятали в сараях и чуланах, закапывали в землю во дворах, и как бы ненароком проливая в этом месте дёготь, ведь в грязи-то никто копать не будет.
4. Альчики – кости из ног баранов для игры, которая была распространена среди детей уральских казаков. Массово в эту игру подростки играли в Гурьеве до конца 1980-х годов.
5. В посёлке Редутском было две церкви: старообрядческая, Успения, Пресвятой Богородицы и единоверческая (отдельное течение в старообрядчестве, сохранившее старые каноны и устои, но признававшее юрисдикцию Московского патриархата) во имя Николая Чудотворца.
6. Некоторые фамилии в этом произведении изменены.
7. Джаики – прозвище полинейных казаков, живших вдоль реки Урал, южнее города Уральска.
8. В станицу Сарайчиковскую входило четыре посёлка: Кандауровский, Редутский, Сарочинский и Сарайчиковский, который являлся центром станицы.
9. Рыжечка – прозвище легендарного героя уральских казаков, казака Заморёнова Егора Максимовича. По легенде, именно он был изображён на гербе Яицкого войска. По этой легенде, перед Полтавской битвой шведы запросили бой между поединщиками от каждой стороны. От русского войска вызвался биться Рыжечка и в поединке сразил шведского богатыря. Царь Пётр I после битвы спросил казака о том, какую награду тот хотел бы получить. Рыжечка попросил для яицкого войска «владену грамоту» на реку Яик со всеми сущими при ней речками и протоками, с рыбными ловлями, сенными покосами и лесными порубами. Так как «владена грамота», выданная яицким казакам ещё в 1613 году царём Михаилом Романовым, была к этому времени ими утеряна. А также попросил пожаловать яицких казаков «крестом и бородою», то есть оставаться в старой вере православной, креститься «двуперстием» и не нудили бы их к принятию «никонианства».
Пётр выполнил эти просьбы Рыжечки, распорядился выдать новую грамоту на «веки вечные» и сделать исключение для яицких казаков – оставаться им в старой вере православной и носить бороды.
Уральские казаки говорили, мол, посмотрите на прочих казаков: «Всем им, бедняжкам, оскоблили рыло-то, а наши целы».
10. Кубанская улица – ныне она носит название им. А.С. Пушкина.
Глава седьмая
Душевные волнения
Жизнь Сергея Кораблёва на чужбине, в далёком польском городке, куда его занесла судьба, протекала прежним чередом. Он, в ожидании решения о своём освобождении, всё также занимался, проживая в семье Назаревичей, различными хозяйственными делами.
За всё это время, как его определили в эту семью в работники, три раза к Иосифу Казимировичу приходил офицер из лагерной охраны и разговаривал о чём-то с ним. Сергей не интересовался у пана-учителя, о чём говорил с ним этот лагерный служащий, не придавая этому значения: «Знамо дело, обо мне справлялся, а о чём – не моего ума дело, стал быть служба такая у них, окромя лагеря приусматривать и дознаваться касательно тех, кто не в лагере находится».
Как-то уже, в последних числах марта, к ним в очередной раз зашёл этот офицер. Но в этот раз после его ухода Иосиф Казимирович поведал Сергею о сути их разговора. Офицер говорил ему о том, что вопрос об освобождении военнопленных из лагерей польскими властями сейчас решается. Но просил его посоветовать Сергею, что когда будет принято решение в отношении его, что произойдёт, как заверил он, уже в скором времени, не торопиться с возвращением на родину, а всё основательно обдумать.
Этот охранник был осведомлён о том, что полк уральских казаков не захотел воевать за пришедшую в России новую власть, принёсшую им много бед, и, выбрав подходящее время, перешёл на сторону Польши. После чего этот полк принимал активное участие в боевых действиях против частей Красной армии. Этот факт, предупреждал он, безусловно, мог создать трудности для уральского казака. При его возвращении соответствующие органы будут дознавать у него, каким образом он попал в плен и не сдался ли добровольно, где был и чем занимался, находясь всё это время в Польше. Веры словам казака там будет мало, и, кто его знает, какие чинуши будут решать его судьбу1.
Конечно, Сергей и не предполагал, что его примут с распростёртыми объятиями по другую сторону границы, и понимал, что будут у него трудности. Но эти предостережения офицера, как и раньше сделанные Иосифом Казимировичем, не повлияли на его намерение: он твёрдо решил ехать домой. Так велико было его желание вернуться в родной посёлок, снова быть в родительском доме в кругу родных ему людей.
Кроме этого Сергея в это время донимало и другое. После того вечера, когда к нему подошла Лида, и они были наедине, поняв тогда, что эта молодая девушка влюблена в него, он теперь часто думал о ней. С того дня переменилось всё в душе его молодецкой, вроде окрылилась она, и будто огонёчек с сердца девушки поселился в сердце его горячем. Если раньше он воспринимал Лиду только как красивую польку, с которой волею случая оказался рядом, то теперь стал ясно осознавать, что любит её. А главное – он знал, что любовь эта взаимная.
Но теперь, когда они виделись, чтобы не выказывать свои чувства, старались говорить только о делах насущных. Только их лица и светящиеся глаза в эти минуты могли поведать об их взаимной любви.
В то же время Сергей думал о могущем случиться нежелательном для него последствии. А ну как прознают Иосиф Казимировиич и жена его пани Юзефа, что он охотчий за их дочкой ухаживания вести, мол призаривается к ней, а у самого, поди, сазанчики2 на уме. Как бы таким манером не оказаться ему сызнова в этом лагере постылом до дней вызволения. Мол, тогда могут порешить Иосиф Казимирович и пани Юзефа, что от греха подальше, как бы оказия какая не вышла с их дочкой, спроводить его из дому.
– Вот какая штуковина может получиться, – думал он. – А что, человек я для них сторонний, из краёв дальних, набедокурит, мол, да и уедет вскорости восвояси, а там – поминай, как звали.
Эх, кабы другое-то время было, увёз бы он Лиду-красавицу на родину свою. Ну а там приняла бы она нашу веру православную, обвенчались бы они, и стала бы Лида его женой любимой. Живя у нас, обусвоилась бы со свычаями и обычаями нашими. Но в нонешнюю пору, понимал он, когда в плену пребывает, это сделать невозможно, и о таком даже думать не приходится. При мыслях об этом какая-то тяжесть давила на сердце его.
И решил казак, улуча время, поговорить по душам с Лидой. Объяснить девушке, мол, ты уж не пообессудь, но не судьба нам быть вместе, что, дескать, уедет он вскоре на свою родину далёкую.
О том же, чтобы поговорить с ним наедине, думала и Лида. И, обдумав, она решила устроить их встречу где-нибудь вне дома.
–––––––––––––––––––––––––––––––––––
Через два дня после визита офицера из охраны лагеря военнопленных в наступившую субботу вечером Лида зашла в комнату Тадеуша. Он в это время сидел за столом и читал книгу. Она присела рядом с ним и, посмотрев на книгу в его руках, спросила:
– Интересная?
– Да, интересная, – Тадеуш закрыл книгу и посмотрел на сестру.
Лида очень редко заходила к брату в его комнату, разве что иногда поговорить о чём-то. В этот раз она зашла к нему с просьбой.
– Братишка, завтра – воскресение, учёбы у тебя нет, не смог бы ты с Сергеем погулять. Покажешь ему наш городок, а то он как взаперти у нас живёт. В церковь сходите, она у нас красивая, почитай новая. Нашу башню также ему покажешь, с неё интересно смотреть, далеко всё вокруг видно. Отец не воспретит вам погулять, словечка против даже не скажет… Я бы сама с ним погуляла, да завтра вот заказ полученный мне нужно закончить…Погуляйте, ладно?
Лида видела, что за эти месяцы Сергей и Тадеуш, можно сказать, сдружились, хотя они были разные по возрасту. Её братишка учил на досуге Серея польскому языку. Ей было интересно и в то же время забавно наблюдать иногда со стороны за этими «занятиями». Сергей быстро схватывал польскую речь, впрочем, русскому человеку не трудно выучить этот язык.
Выслушав просьбу сестры, Тадеуш согласился погулять с Сергеем, хотя он хотел это воскресение провести с друзьями. Друзья его школьные никуда не денутся, можно и поменять свои планы, решил он. Да и то, поди, права Лида: вроде как на цепи казак живёт у них, каждый божий день в работе завсегда, и никуда глаз казать как бы не смеет.
– Ладно, погуляем, покажу ему городок наш. Только у них, Лида, Сергей говорил, дома церковь другая, старой ихней православной веры.
– Ничего, что у нас не такая, тоже ведь она христианская. Я точно не знаю, но, думаю, людям дозволяется приходить в другие церкви, и большого греха не будет, если он в нашей церкви помолится и свечечку поставит. Бог-то у нас один… Ну, я пойду, значит порешили о завтрем?
Лида прошла в свою комнату, время подошло уже позднее, и она стала укладываться спать. Но нейдёт сон, не берёт дрёма, о казаке любимом мысли её.
Она слукавила брату, говоря о якобы срочном заказе в мастерской пани Пухальской, который непременно надо ей завтра закончить. Решила она, чтобы не привлекать лишнего внимания отца и матушки, погулять по городу Сергей пошёл бы не с ней, а с Тадеушом, так-то оно будет лучше.
Когда офицер из лагеря приходил к отцу, она подслушала украдкой их разговор, зная, что будут говорить они, конечно же, о Сергее. Хотя сознавала, что делать это нехорошо, подслушивать чужие речи, но трудно было ей удержаться от соблазна, желая узнать, что именно будут говорить о её любимом.
Услыхав, что вскоре уже будет освобождение Сергею, и тогда уедет он во свою сторонку дальнюю – печаль на сердце её пала. Также из слов офицера она поняла, что ему может грозить опасность, вздумай он сейчас домой ехать. Но почему может быть опасность Сергею, ведь он же не воевал с русскими, как казаки полка, в котором он служил – этого уразуметь Лида не могла. Но какая-то тревога за судьбу любимого ею человека была у неё на душе: а вдруг поедет он на погибель свою?
Долго не могла Лида уснуть в эту ночь.
Утром Сергей и Тадеуш спросили разрешение у Иосифа Казимировича на то, чтобы погулять им вдвоём по городу. Он не стал, как и предполагала Лида, возражать против этого, только попросил Сергея, чтобы тот оделся бы во всё чистое.
Они вышли со двора и пошли по улице к центру городка. Шли не спеша, и Сергей с любопытством рассматривал всё вокруг. Дома были в основном одноэтажные деревянные, но были и каменные из красного кирпича. Иногда встречались и двухэтажные, многие из которых были оштукатурены и побелены, и эти дома напоминали ему город Гурьев, в котором приходилось ему бывать. Дворы везде были обширные, и видны были в них различные хозяйственные постройки. В каждом дворе был (где-то небольшой) сад, и фруктовые деревья в это весеннее время покрылись зелёной листвой, придавая красоту маленькому городку.
В этом небольшом городке люди знали друг друга, и редкие прохожие, встречавшиеся им по пути, смотрели на не знакомого им человека. Но так как Сергей шёл рядом с Тадеушом, то эти прохожие догадывались, что это – военнопленный из лагеря, который живёт в работниках в семье Назаревичей.
Тадеуш вёл Сергея по городку и, свернув, они вышли на другую улицу, где он указал ему на старинное здание.
– Смотри, вот наш костёл. Нам в школе говорили, что давно его построили, ему пятьсот лет уже.
Сергей засмотрелся на это красивое деревянное здание, на высокой крыше которого был виден католический крест.
– Пятьсот лет, говоришь, поди, старый ваш городок?
– Да, Каменец наш ещё в ХIII веке обосновался. Теперь пойдём, церковь посмотрим, её у нас недавно построили, пять лет назад. Вон она, – Тадеуш рукой показал на видневшееся высокое белое здание, – её отовсюду в городке видно.
Идя дальше по улице, они подошли к широкому холму, на котором во всей красоте величественно возвышался православный храм3. Этот собор был большой, по размерам и высоте он не уступал гурьевским церквям, Успенской и Никольской, которые видел Сергей. Стены собора в лучах яркого солнца были ослепительно белыми. Весь холм был покрыт травой, и зелёный цвет её красиво сочетался с белоснежными стенами собора.
Они поднялись по широкой каменной лестнице к входным высоким массивным дверям и вошли в храм, где в это время шла воскресная служба. Людей на службе было немного. Они вдвоём встали справа, позади молящихся мужчин, и Сергей с интересом стал всё рассматривать. Ярко раззолоченный иконостас возвышался под самый потолок. Перед иконами в красивых ризах горели свечи. Большое паникадило было зажжено, и синеватый дымок исходил от множества горевших в нём свечей. Священник, который вёл службу, стоял перед аналоем в белых одеяниях. Это был высокий мужчина с длинными седыми волосами и окладистой белой бородой.
Сергей попросил Тадеуша взять ему свечку в церковной лавке, которая была внутри церкви в правом углу у входа. Когда тот принёс её ему, он осмотрел стену справа от них, на которой висело множество икон. Отыскав глазами икону Святого Архистратига Архангела Михаила4, он подошёл к подсвечнику, который был невдалеке от этой иконы. На подсвечнике горело несколько свечей, Сергей зажёг от одной из них свою и поставил её в свободное гнездо. После этого он три раза перекрестился, глядя на икону, произнося молитву.
Когда кончилось воскресное богослужение, Сергей подошёл к веренице людей, идущих на крестное богословение, и, когда подошла его очередь, перекрестился и поцеловал крест, который поднёс к его губам священник.
Тадеуш был впервые в православном храме и, когда они вышли после окончания службы на улицу, он спросил Сергея:
– У вас люди стоят, когда молятся, а у нас в костёле сидят на скамьях за столами, почему это по-разному?
Сергей о католической вере ничего не знал, разве только то, что католики то же, как и они, христиане, и ему было трудно ответить на этот вопрос. Немного подумав, он сказал:
– По нашей вере, когда люди молятся, они должны в обязательном порядке стоять. Обращаться к Богу с молитвой и сидеть при том как-то негоже. Я, признаться сказать, не ведаю, почему у вас не так-то.
Когда они спустились по лестнице, Сергей осмотрелся по сторонам и спросил Тадеуша:
– А теперича куды мы пойдём?
Теперь давай сходим к башне старинной, тебе будет интересно на неё посмотреть. А потом уж и домой пойдём.
Они пошли к видневшейся не в далёком расстоянии от них, выделявшейся на фоне всего остального, высокой башне5.
Эта башня, построенная из красного кирпича, стояла, как и церковь, на холме. Когда они подошли к ней, Тадеуш рассказал Сергею то, что он знал об этом сооружении.
– В далёкую старину, говорят, её построили, вроде как в то же время, как Каменец наш возник. Башня эта как дозорная была, люди с высоты следили и предупреждали горожан о приближении врагов всяких, которые напасть хотели. С такой-то высоты далеко всё видать. Ну и как крепость эта башня была.
Они поднялись по холму и, войдя внутрь башни, стали подниматься по деревянной винтообразной, искусно и добротно сделанной лестнице. Сергей останавливался на каждом этаже и смотрел в находящиеся там окна, которые, как понял он, служили бойницами для защитников этой своеобразной крепости. На крыше, куда они поднялись, верхняя часть кирпичной стены этой круглой башни была выше человеческого роста от пола. По всей окружности в стене здесь были широкие проёмы, которые, как и окна на этажах, служили бойницами.
Сергей, проходя по кругу, с интересом рассматривал в эти проёмы открывающуюся перед ним широкую панораму. Весь городок с этой высоты был виден как на ладони. За протекавшей рядом с городком речкой до самого горизонта простирались поля. В правой стороне, за изгибом реки, на небольшом расстоянии от неё был виден начинавшийся лес, который уходил вдаль на сколько хватало глаз6.
Глядя с высоты на этот лес, Сергей понял смысл недавно виденного им сна. А снилось ему, что шёл он по густому лесу и искал высокое дерево. Но сколько не искал, не находил такого, все деревья в этом лесу казались ему низкими.
– Да ты гляди-ка, – подумал он, – так вот в чём тут дело-то, высокое дерево я искал, поди, для того, чтобы с него увидеть свой дом. Вот и разгадка сна выплыла, о доме думаю я, вот и приснилось мне такое.
Когда они вышли после этой экскурсии из башни и спустились с холма вниз, Сергей увидел идущую к ним Лиду. Тадеуш утром ему сказал, что сестра его сегодня занята работой в мастерской.
– Ну, как прогулка ваша? ¬– спросила она, подойдя к ним. – Я свой заказ срочный закончила и тоже решила немного погулять. День-то какой сегодня хороший, солнечный.
Лида вышла утром из дома раньше них и зашла к пани Радмиле Пухальской, чтобы попросить её, на всякий случай, что будто она приходила к ней в этот день по работе. Вдруг отец спросит пани Радмилу при встрече, мол, видно много заказов у них, вот даже в воскресный день Лида с утра к ней поспешила, он всегда интересовался у ней о дочери. Пани Радмила не стала расспрашивать Лиду, к чему она просит её об этом, предположила, что у молоденькой девушки, видимо, есть какие-то секреты свои девичьи. Она хорошо, можно сказать как к дочери, относилась к своей трудолюбивой помощнице. В это время, когда зашла к ней Лида, пани Радмила собиралась завтракать, и она пригласила её попить с ней чай с вишнёвым вареньем. За чаем она угостила Лиду картофельными оладьями – драниками, которые приготовила в это утро.
Проведя время со своей наставницей, Лида поблагодарила её за угощение и вышла на улицу. Жила пани недалеко от церкви и, подождав какое-то время, она увидела, как после окончания воскресной службы люди стали выходить на улицу. Среди них она увидела Сергея и Тадеуша, которые направились в сторону башни.
Не спеша она пошла вслед за ними и затем, остановившись у калитки какого-то дома, стала ждать. Когда Сергей и её брат вышли из башни, она подошла к ним.
Когда Лида сказала им, что закончила свою работу и тоже не прочь теперь погулять, Тадеуш сказал сестре:
– А мы, Лида, теперь домой уж собрались.
– Ты домой хочешь идти? – спросила у него Лида.
– Я хотел Сергея до дома проводить, а потом мне нужно к другу сходить.
– Это к которому? – поинтересовалась она.
– К Янику Островскому.
– Хорошо, сходи к Янику. Может, мы с тобой немного погуляем, на речку сходим? – посмотрев на Сергея, спросила у него Лида.
– Я не прочь, сколь живу у вас, а в первый раз нынче городок малость повидал, – согласился Сергей на это предложение, при этом подумал о том, что вот выдался ему случай поговорить с Лидой наедине.
Видя, что Тадеуш собрался уходить, Лида попросила его:
– Ты, братишка, подожди нас у Яника, вместе потом домой пойдём, ладно?
Проводив Тадеуша, они пошли к речке, которую видел Сергей с высоты старинной башни. Подойдя к берегу, он, наклонившись, зачерпнул ладонями воду и умыл лицо.
– Купаться ещё рановато, вода сейчас холодная, – заметила ему Лида.
– Да, холодновата водица, правда, у нас казаки зимой на Крещение в ледяной воде купаются. Мне вот тоже приходилось на этот праздник скупнуться.
Сергей стал смотреть на медленно текущую воду в реке, на видневшийся за рекой лес. Он вспомнил свой, далёкий теперь от него, Урал, вспомнил небольшие лесочки, которые тянулись в некоторых местах вдоль берегов их реки.
– У нас Урал наш в вёсну разливается частенько, – стал рассказывать он Лиде, – в ины годы сильновато очень. И вот в эту пору сазан на разливы эти икру вымётывать идёт. Подальше норовит по воде на залитые места пройти, где икру его другая рыбина не поела. Потом-то из икры этой малёк нарождается, и опасности быть ему съеденным хищными рыбинами тут меньше, на разливах этих. Хищной рыбы-то у нас много в Урале: щука, судок, сом тоже горазд полакомиться мелкой рыбёшкой. Когда вода на спад пойдёт, малёк это сазанчий в низинах в воде остаётся. В затончиках этих они как озёрца по берегам, малёк живёт и подрастает. А когда разливы начнутся по весне в следующий год, этот, подросший уже сазанчик, уходит в реку. В какие-то годы Урал не разливается, и этот сазанчик живёт в затончиках до другой весны. Вот как надумано в природе… Люди у нас наблюдают всегда за этими озёрцами маленькими, и когда видят, что они могут пересохнуть, особливо в очень жаркие лета, то спасают малька. Мелкоячейными сетёшками забараживают этих мальков и в реку выпускают.
Сергей посмотрел на Лиду, которая молча слушала его. Её голубые красивые глаза, которые всегда светились живым светлым блеском, в это время, увидел он, были озабочены и печальны.
– Ты домой поедешь, скучаешь по своим, конечно, – стала говорить она ему, – Сергей, признаюсь тебе, я подслушала разговор офицера из лагеря с отцом. Конечно, делать это нехорошо, некрасиво подслушивать… Офицер этот говорил, что не следует тебе сейчас ехать домой, мол, коль вздумаешь, опасность может грозить. Люди говорят, я слышала, что в России сейчас новые власти сильно лютуют, порядки жестокие по всей стране устанавливают. Ваши казаки, офицер говорил, воевали против русских, попадёшь под горячую руку властей и, неровён час, погибель свою найдёшь.
Лида сильно заволновалась, забилось тревожно в эту минуту её сердце, думая о возможной скорой разлуке с казаком любимым. Она думала, как ей найти слова нужные, как бы убедить его, чтобы не отправлялся он в путь рисковый, неведомый. Она вчера долго не могла уснуть, всё думая об этом.
– Сергей, может, не поедешь домой, оставайся у нас жить. Отец мой любит тебя, мама тоже хорошо к тебе относится, а с Тадеушем вы, смотрю я, как братья. Оставайся у нас, прошу тебя.
Сергей стоял в задумчивости. Они были одни на берегу реки, которая несла свои воды в даль ему неведомую. Слушая Лиду, он думал о том, как бы выразить словами всё то, что было у него на душе.
– Лида, знаешь, люба ты мне сильно, не знаю, как и сказать про то. Вот кабы другое время было, уехали бы мы на родину мою. Но как сейчас-то это сделать, ты, поди, понимаешь, нет на то возможности. Один-то как до дома доберусь, про это всё думаю. А тебя, ясное дело, не отпустят родители, к тому же, в такое время смутное. У вас мне быть и ждать, когда всё уляжется, когда всё минёт, всё пройдёт и уяснится – да сколь вот ждать, кому ведомо про то, что впереди будет.
Сергей, не удержавшись, в порыве нежно обнял любимую девушку и стал гладить её светлые волнистые волосы и затем поцеловал. Кровь ударила в голову молодому казаку, это был первый в его жизни поцелуй.
– Лида, пока я не знаю, как мне порешить, домой тянет шибко очень, – стал в волнении говорить он. – Одно только скажу в нонешний день, когда будет мне освобождение, сразу-то никуды не поеду, ждать буду письма из дома. Не знаю, какая жизнь у нас стала теперича, через тую революцию, об одном ясно только – трудности там большие во всём. Если отец напишет (он отгонял от себя мысли – жив ли его отец и все в их семье), чтобы приезжал я домой, мол, помощь моя нужна в это трудное время, тады уж поеду, а там как порешится – будь что будет.
Лида поняла, что, возможно, скоро уже придётся распрощаться ей с её любимым, улетит сокол её ясный на родину свою далёкую, и никогда больше не увидит она его. Глубокой печалью и тоской наполнилось её сердце, думая об этом. Но что поделаешь, не удержать, видимо, казака вольного своею любовью девичьей.
Сергей крепко прижимал Лиду в своих объятиях, его дурманил запах её волос. Тяжело было у него на душе, так же, как и она, он думал о том, что вот уедет он, и они расстанутся навеки, разойдутся их пути-дорожки, и забудут они друг друга потом с годами ушедшими.
– Лида, – тихо проговорил он, – надобно нам уж идти, а то заждались, поди, нас.
Они молча пошли домой, по пути зайдя за Тадеушом.
Дома их ждал Иосиф Казимирович, и когда они пришли, он подошёл к Сергею.
– У меня для тебя, казак, новость одна есть, пойдём к тебе, расскажу.
Когда они прошли в комнату Сергея, он поведал ему о том, что узнал в это утро.
– После того, как вы ушли, я решил сходить к торговцу одному знакомому, хотел узнать у него насчёт мелкой картошки для посадки. Он по своим делам торговым частенько разъезжает, и он сказал мне, что полк казаков ваших на днях разместили на постой в селе Беловежа. Село это в лесу находится, от нас верстах в тридцати будет.
Эта неожиданная для Сергея новость обрадовала его.
– Да, вот значится, где сказались мои земляки, совсем недалеча от нас. Как думаешь, Иосиф Казимирович, могу ли я с ними свидиться?
Но тот, немного подумав, ответил:
– Мы после уж с тобой об этом поговорим.
Примечания к седьмой главе
1. Постановлением ВЦИК об амнистии участников белого движения вышло в конце 1921 г. Судьба значительной части репатриантов сложилась трагически и для многих – сразу по возвращении. Например, из одной первой крупной «партии» возвращенцев (1 500 чел.), которые прибыли на пароходе из Константинополя в Новороссийск, 500 человек были расстреляны.
В 1922 году группа уральских казаков из Китая вернулась в Россию. Их отправили на принудительный труд на шахту, и затем, через шесть месяцев, разрешили вернуться на родину. Но в 1937-38 гг. почти все они были репрессированы: кто-то был осуждён к большому сроку лишения свободы, а кто-то был приговорён к расстрелу.
2. …сазанчики на уме – это выражение означает, что у человека игривые мысли.
3. К 300-летию династии Романовых в Российской империи планировали возвести 300 церквей, и священник города Каменец-Литовский постарался, чтобы и их город был включён в список городов, в которых появятся новые храмы. Завершить строительство к юбилейной дате не удалось, и только в 1914 году, когда началась Первая мировая война, церковь была освящена в честь Симеона Столпника. Церковь эта была построена на фундаменте старого обветшавшего храма, который возвели ещё в XVI веке.
4. Архистратига Архангела Михаила уральские казаки считают своим небесным покровителем.
5. Башня под названием «Белая Вежа» в настоящее время является достопримечательностью посёлка городского типа Каменец. Известна она с ХIII века и построена была одновременно с основанием этого древнего городка. За века своего существования башня неоднократно, в результате войн, получала частичные разрушения, но каждый раз её вновь восстанавливали. Своё название «Белая», как предполагают историки, она получила от того, что якобы её в старину белили в белый цвет.
6. Беловежская Пуща – лесной массив на границе Белоруссии и Польши на водоразделе Немана, Западного Буга и Припяти. Общая площадь этого лесного массива – свыше 150 т. га. В 1957 году на территории Брестской области, на части этого лесного массива площадью 87,5 т. га, создано заповедно-охотничье хозяйство.
Глава восьмая
Расправа
Остаток ночи два отряда, прибывшие в Кандауровский посёлок, провели в домах у казаков, куда были размещены после того, как было получено известие от прибывшего из Гурьева гонца о переносе начала восстания в городе. Кирилл Ермаков ночевал у председателя поселкового совета Федота Мохначёва. Перед тем, как отправить всех людей на ночлег, Ермаков приказал выставить конный дозор, который бы зорко просматривал степь со стороны города. Доподлинно было неизвестно, какие именно сведения известны уездным властям, и знают ли они, что к городу должны подойти в помощь гурьевцам казаки из посёлков: надо было быть готовыми ко всему и не терять бдительность. Также дозорные должны были задерживать всех, кто в это время по каким-либо надобностям ехал из посёлков в Гурьев, чтобы в городе не смогли узнать о том, что в ближайшем от них посёлке находятся отряды повстанцев. Ведь возможно Демид Фадин и его сторонники были в посёлках не единственными противниками их замыслов.
Утром казак, назначенный старшим в дозоре, доложил Ермакову о том, что за всё это время они не заметили каких-либо поползновений со стороны города. Также дозорные не видели никого, кто бы направлялся из посёлков в Гурьев.
Получив эти сведения, Ермаков стал обдумывать ту ситуацию, в которой они теперь находились. Восстание отложено от первоначально обусловленного времени почти на два дня, и только завтра к вечеру хотят начать в городе выступление. Что может произойти за это время – можно было делать только предположения. Он прикидывал различные возможные варианты, какие могут случиться в городе, и приходил к одному – им оставалось сейчас только ждать, и, если не будут получены новые вести, ночью, ближе к утру, начать движение к Гурьеву, как им было передано.
Его раздумья прервал Федот.
– Порядком уж обутрело, айда, Кирилл, почаёвничаем.
Они прошли в горницу и уселись за круглый стол. Жена Федота стала хозяйничать: поставила перед ними пузатый самовар и небольшой заварной чайник, пиалушки и всё, что было у неё к чаю.
– Лукерья у меня от сестры из Уральска получила листья шиповника и смородины. Та с людьми передаёт, которые оттудова в Гурьев по делам своим ездиют, и заваривает листья эти с чаем, его в нонешное время совсем малость у всех. А намедни получила от неё яблоки нарезанные сушёные для компота и пастилу. Немного варенья из вороняжки с летошного года ещё осталось, к чаю оно пользительно. Дочерей посылат в степь мочку копать, – Федот показал на тарелку, на которой лежали запечённые в печи солодковые коренья, – тоже к чаю добавка, с сахаром-то туговато нонче.
Кирилл, налив в пиалу кипяток из самовара и добавив из заварного чайника заварку, осмотрел горницу: везде и во всём, как и в других комнатах, здесь была чистота и порядок. Посуда была аккуратно сложена в горке, и все предметы, находившиеся в этой комнате, по-хозяйски занимали положенные им места. Печь, видимо, недавно была чисто выбелена, на полу были постелены чистые половики. По всему было видно, что жена у Федота была рачительной и любящей чистоту хозяйкой.
Ермаков знал, что Федот потерял в войну двоих сыновей: один погиб где-то под Уральском, второй пропал в пути к Форту-Александровскому, остались у него две дочери.
Они пили вдвоём чай, поочерёдно пробуя ложками пастилу, варенье и мочку. Федот налил себе очередную пиалу чая и, посмотрев на задумчивого Кирилла, стал говорить:
– Да, времечко пришло нынче. А ведь никогда раньше-то, при царях, по бедности у нас, чай сам знашь, мало кто и жил. Это уж совсем последнее дело было жалиться на жизнь нашу, в бедности-то у нас кто был – только уж вовсе безгляд какой-нибудь никудышный. Сколь вот скотины той было у людей, а у кого и вовсе не перечесть, знай, не ленись, не лодырничай. Да к тому ж и рыбы у нас: лови – не хочу.
Кирилл ничего не сказал на это, мысли его в это время были о другом.
В это время в горницу зашёл пришедший к ним Фёдор Кораблёв.
– Здорово спали-ночевали!
– А, Фёдор, заходи, иди, садись с нами чай пить, – Федот указал на свободную табуретку, – садись, в ногах-то правды нет.
– А где она, правда-то? – с улыбкой спросил тот.
– Где? В голове, в душе, чай не знашь, ты бери вон пиалушку и ложку.
Когда Фёдор сел за стол, молчавший всё это время Ермаков, отложив пиалу, стал говорить:
– Я вот что думаю, торопиться нам сёдни некуды, дозорные наши смотрят везде, и, если что, сразу нас оповестят. Ежли ничего не произойдёт, ночью двинемся. А сейчас надо нам порешить с этими редутскими.
– Как про то думаешь? – спросил Федот.
– Думаю так, всех, окромя Фадина, оставить в живых. Наказание им будет другое – истягаем их нагайками, а потом взаперти пусть будут под охраной, чтоб не сморозничали бы чего, пока всё у нас не порешится… А с Фадиным особь статья, в коммунисты, гад, записался и противу своих казаков пошёл. Главным заводилой в Редутском у коммунистов в их делах был. Таким завсегда у нас при старых порядках суд был один – в мешок да в воду. Так вот, этого изменника мы расстреляем на глазах у всех казаков.
Сказав это, он внимательно посмотрел на Федота и Фёдора, пытаясь по их лицам понять, считают ли они его решение правильным, и одобряют ли смертный приговор в отношении председателя Редутского сельсовета.
Видя, что Ермаков вопросительно смотрит на них, Фёдор понял, что тот хочет знать их мнение насчёт суда над редутскими казаками.
Задумавшись об этом, он ясно для себя осознавал, что наказание для этих людей, перешедших на сторону их врагов, должно быть суровым. Так, во время прошедшей войны тех казаков, которые переходили на строну красных (правда, такие случаи были очень редки), при их пленении ждал только один конец – расстрел. Ему, родившемуся на Урале, выросшему и воспитанному в среде уральских казаков на принципах – живи и служи Вере православной, Царю и Отечеству, было трудно понять Демида Фадина и нескольких казаков, примкнувших к нему. Да, сейчас наступило другое время, не было уже царя, которому они, уральские казаки, присягали на верность, и эти казаки решили служить новой власти, в их понимании выбрав правильный путь, желая устраивать свою жизнь в новых условиях. Говорят, что эта наступившая новая власть продержится в стране недолго. Но кому это ведомо доподлинно, так ли оно будет, и как всё может сложиться – одному Богу известно.
Он помнил Фадина, с этим рослым черноволосым гвардейцем ему приходилось встречаться на фронте, и вот теперь перед ним был мучивший его вопрос – сказать своё мнение о его судьбе. В эту минуту он вспомнил, как шли они в Форт-Александровский, изнурённые, голодные, преодолевая сильный, пронизывающий до костей ветер, и перед глазами его вставала страшная картина – лежащие на снегу окоченевшие трупы замёрзших казаков, которыми был устелен их путь после Прорвинского посёлка. Подумал о том, что эти люди не пошли ни на какие увещевания красных, избрав для себя свой, оказавшийся трагическим путь.
Думая обо всём этом, он путался в противоречивых чувствах, и трудно было ему принять для себя окончательное решение. Он снова посмотрел на Ермакова, который ждал, что скажут они.
– Егорыч, плохой из меня судья. А может, наказать этого Фадина нагайками как след, и вся недолга, как и других его дружков. Но вот думаю я, ты же у нас поставленный Яшковым над всеми нами главным, раз так считаешь судить его, воля твоя.
Ермаков, выслушав Фёдора, посмотрел на Мохначёва.
– А ты как считаешь, Федот.
– Я как думаю? – будь по-твоему. Вот только можно судить их опосля уж, как Гурьев захватим, и домой в посёлки казаки пойдут. Может, не следует будоражить народ загодя, а эти-то арестанты, куды им деваться, взаперти будут под охраной.
Он не стал говорить о том, что их восстание, возможно, будет неудачным, особенно сейчас, после полученных сведений. Теперь он уже мало надеялся на успех, и эта казнь в случае провала будет излишней. Подумал также, что сейчас не надо ему высказывать какие-либо предположения, все они хорошо понимали, что идут на большой риск.
– Так думаешь? Нет, Федот, лучше это сделать сейчас. Это подтрунит тех, кто в слабоволье, есть у нас такие, особливо теперь, как известно стало, что в Гурьеве власти знают о том, что мы восстание готовим. Наперёд бы знали все, что им будет уготовлено в случае отступничества. Я так считаю, ну так как?
Федот и Фёдор не стали возражать против мнения Ермакова, и решено было провести суд над арестованными казаками сегодня, перед походом отрядов на Гурьев.
Через час по приказу Ермакова на поселковой площади были собраны все казаки трёх отрядов. Кроме них, пришло много жителей посёлка, узнавших о том, что будут судить Демида Фадина и арестованных вместе с ним редутских казаков. Людей на площади собралось много, и все расположились плотной толпой небольшим полукругом к церкви, где у ворот церковной ограды стояли Ермаков и ещё около десяти казаков. Среди них были Федот Мохначёв, Фёдор Кораблёв, редутские казаки Василий Зевакин и Иван Ревков, а также прибывший из Гурьева милиционер Владимир Шилимов. К церковной ограде, поближе к ним, подошли старики посёлка.
Кое-где в людской толпе были слышны тихие приглушённые разговоры, но в целом на площади соблюдалась тишина.
Вскоре привели арестованных и, расступившись, люди пропустили их к воротам церковной ограды, где стояли казаки.
Фёдор Кораблёв посмотрел на Демида: было заметно, что тот старался сохранять спокойное безразличие, видимо силясь не выдавать своего беспокойства. Стоявшие рядом с ним его казаки понуро опустили головы.
В это время Демид тоже посмотрел на Фёдора, их взгляды встретились, и узнал его среди казаков. Фёдор глядел на него и, зная, что того ожидает, ему было всё-таки жаль этого казака. Он подумал о том, что вот так в этом жизненном водовороте по разным течениям в конце минувшей войны повела их судьба, и на разных, противоположных, берегах оказались теперь они, и вскоре закончится жизненный путь Демида. Что думает он в эти последние минуты своей жизни, о чём, наверное, догадывается, старался понять Фёдор, глядя на Фадина.
Фёдор смотрел на Демида и стоявших рядом с ним пятерых казаков, которые молча ожидали своей участи, и в это время Кирилл Ермаков, выйдя немного вперёд, обратился ко всем собравшимся на площади.
– Казаки! Собрались мы вот для какого дела, сейчас мы будем судить предателей этих, они противу нас пошли и помешать нам хотели покончить с властью большевицкой на нашей земле, – говорил он громко, чтоб все слышали его, при этом слегка поигрывая нагайкой, которую держал в правой руке. – Они уже спелись порядком с большаками и служат усердно этой власти безбожной. Сами служат, да и других казаков подбивают к измене казачеству. Так вот, всем этим, – он показал нагайкой на пятерых казаков, стоявших рядом с Фадиным, – будет отпущена хорошая порция нагаек, чтоб век помнили, и потом будут взаперти, покудова мы из Гурьева назад не придём… А касательно этого, смутьяна их наглавного, Демида Фадина, партейца, в коммунисты вступил христопродавец, приговор у нас будет такой – расстрелять!
После этих слов Ермакова Демид посмотрел на него гневным взглядом, налившимися кровью глазами. Молчавший всё это время, он вдруг стал громко говорить, пытаясь донести все свои мысли всем находящимся на площади людям.
– Што вы замышляете, одумайтесь. Ну, удастся вам Гурьев захватить, а дальше-то что? Проть этой власти вам не совладать, пойдёте вы все на погубление. Зачем вы клюнули на это дело, куда вас ведут, – сказав это, он посмотрел на Ермакова. – Зададут вам жару, и ни за грош, ни за копейку…
Его прервал Иван Ревков:
– Ты не шибко-то тут с речами своими. Вишь, горлач, раскрыленился.
Демид оглянулся и посмотрел на казаков, стоявших у ворот.
– А вы меня не обрезонивайте, дайте мне сказать, и неча мне приграживать.
Сказав им это, он снова обратился к людям на площади:
– Покончится жизнь моя, но вот помяните мои слова. Разуйте глаза, в нонешнее-то время рази у вас…
Раздавшийся выстрел прервал речь Демида Фадина, и, покачнувшись, он упал на землю.
Это произошло внезапно, и Фёдор, глядя на разгорячённого Фадина, пытавшегося донести до людей своё мнение о происходящем, уже в последний момент успел заметить, как стоявший в стороне от него, рядом с Ермаковым, приехавший к ним из Гурьева Владимир Шилимов, вдруг подавшись немного вперёд, выстрелил из револьвера в Демида. После этого прогремевшего выстрела на площади воцарилась гробовая тишина.
Фёдор посмотрел на казаков, стоявших напротив них в толпе, которые молча глядели на лежавшего на земле убитого Фадина. В их посуровевших лицах он заметил, что некоторые даже со скорбью и сожалением смотрят на убитого на их глазах казака. Видя это, он подумал: а не перегнули ли они палку в этом стремлении приструнить колеблющихся. Что-то надломилось в душе его в этот момент.
Кто-то из стоявших сзади Фёдора казаков негромко проговорил:
– Востёр на язык был этот председатель рядутский, вражина большевицкая. Ну, теперича не будет балакать.
Наступившую тишину прервал Ермаков:
– Вот так будет со всяким, кто отступнёт от нашего дела.
Потом, подозвав к себе стоявшего в стороне от него Мохначёва, дал тому распоряжение:
– Отвезите его в степь куды подальше, пусть пойдёт волкам на съедение.
У Фёдора не было никакого желания присутствовать при порке пятерых редутских казаков, и он решил уйти домой. Предупредил Федота Мохначёва, что будет дома, на случай, если будут какие-либо указания, чтобы тот знал, где его искать. Уходя с площади, он увидел, как несли лавку для предстоящего проведения наказания сообщников Фадина.
Войдя к себе во двор, он хотел войти в дом, но, увидев возле сарая сестёр, подошёл к ним. Фиса и Нюра в это время промывали в большом тазу воблу из ямы, в которой был засолен первый их весенний улов, готовя эту рыбу к отмочке.
Увидев брата, они отложили свою работу, и Нюра спросила его:
– Федя, мы знаем, что сёдни суд учинили, что там было? Мы слыхали, вроде как стрельнул кто-то.
Он поглядел на сестёр и подумал: сказать им или нет? Решил всё-таки сказать, чего уж там темнить, всё равно они узнают обо всём.
– Да, сестрёнки, стрельнули. Это давеча расстреляли редутского председателя Фадина, вот такие у нас дела.
– Батюшки светы, эт как жеж, свово казака жизни лишили? – с удивлением и сожалением спросила Фиса.
Фёдор не стал разъяснять им всех подробностей происходящего у них в посёлках. Сказал коротко и неопределённо:
– Значит было за что.
Потом, уходя в дом, заметил сёстрам:
– Утресь вывешать пораньше надобно эту рыбу в сарае, Иван вам поможет, – а сам про себя подумал, что утром его уже не будет в посёлке.
Через час к нему зашёл поселковый казак и сказал, что нужно ему прийти к Ермакову.
Примечания к восьмой главе
* Позже тело Демида Фадина было отвезено в Редутский, где он был похоронен на окраине посёлка. Спустя годы вместо деревянного православного креста на его могиле установили металлический памятник, и возле него в советское время принимали школьников в пионеры.
В настоящее время в Казахстане негативное отношение к некоторым аспектам советского периода. И стоит сегодня этот памятник всеми заброшенный и забытый, ржавея с годами, унося память о прошлом.
Глава девятая
Выступление
Уже далеко за полночь в Кандауровском все казаки были собраны на поселковой площади для предстоящего выступления в поход. Отряды должны были идти к Гурьеву, как приказал Кирилл Ермаков, раздельно и по разным дорогам. Это было решено им в целях безопасности, чтобы казаки двигались порознь, не всем тулаем1, и было бы не так приглядчиво, несмотря на ночное время. Также он приказал, чтобы отряды впереди себя послали осуществлять разведку конных ертаульных2.
Первым вышел из посёлка отряд сарочинских казаков под командованием Ермакова. После сарочинских, через установленное время, должны были тронуться в путь редутские казаки, где старшим в отряде был назначен Ермаковым Иван Ревков. И, наконец, за ними предстояло повести кандауровцев Фёдору Кораблёву.
Когда отряд Ермакова покинул посёлок, Фёдор Кораблёв подошёл к редутским казакам. Увидев Ивана Ревкова, сидевшего на телеге, он подошёл к нему и, сев рядом, спросил:
– Ну как, Иван, настроение? Меня всё какая-то тревога шибко одолевает.
– Это и понятно, дело-то нешутошное у нас впереди, – взглянув на Фёдора, ответил тот.
– Да, нешутейное. Ежли насурьёз тебе сказать, Иван, я вот всё думаю, готовы, поди, в городе к нашему восстанию, а ежли так, то могут споджидать нас и встренут с пулемётами. Постановят их на нашем пути и укламшатят, одним словом, много нашего брата.
– Брось, ты, Фёдор, замерекивать и предугадки всякие строить, сплюнь через левое плечо, – недовольным тоном резко проговорил Ревков.
– Оно-то по всякости, конечно, может сложиться, – немного подумав, рассудительно стал говорить он. – В главном это будет зависеть от гурьевских. Стало быть, ежели они хорошо всё дело сделают, то мы уже поможем и, даст Бог, разметаем на нет этих советчиков. В городе не было б заминки какой у них при начале, а там-то мы тут как тут.
Сказанное Ревковым не уменьшило тревожных беспокойств Фёдора. Он посмотрел на ночной силуэт церкви, рядом с которой на его глазах был расстрелян Демид Фадин. Подумал о том, что первой жертвой в их выступлении, так уж вышло, стал свой казак, перешедший на сторону их врагов. Но сколько ещё потерь может быть у них впереди, и это будут уже свои казаки – станичники.
Также он подумал о том, что хорошо сделал, что не зашёл больше домой после того, как был вызван к Ермакову, чтобы не волновать мать и сестёр при расставании: ушёл, как вызвали, и всё.
К ним подошёл Тимофей Калмыков, и Ревков спросил у него:
– А где Василий?
– Тутон я, – откликнулся из темноты Зевакин, стоявший недалеко от них среди редутских казаков.
Ревков слез с телеги, когда тот подошёл к ним.
– Ну что, казак, сейчас пойдём, наш черёд, время подошло. А ты, Кораблёв, – Ревков как-то строго посмотрел на Фёдора, – галоушку-то не вешай шибко. Ты, чать, старшой в отряде, и как бы глядючи на тебя, другие не приуныли. Прощеваться с тобой не будем, вскорости уж свидимся околь Гурьева.
Уже сев на коня, он подозвал его к себе.
– Эти сумнения свои ты брось. Негоже, брат, с такими мыслями в рисковый поход наш идтить.
По отданной Ревковым команде отряд редутских казаков тронулся в путь, и Фёдор, проводив их взглядом, пошёл к церкви, около которой были казаки его отряда и группа стариков.
Подойдя к церковной ограде, к которой были привязаны кони, он подошёл к своему, выданному ему по распоряжению Ермакова, как командиру поселкового отряда.
В Редутском посёлке у Фадина и Улитина забрали коней, и Фёдор выбрал себе одного из них, который ему приглянулся, при этом не интересуясь, кому этот вороной гривастый жеребец принадлежал ранее.
К нему подошли Мохначёв, отец и брат Николай, пришедшие проводить отряд.
– Ну, как подарок? – спросил у него Федот, имея в виду коня, – вроде по нраву он тебе.
– Спасибо Ермакову, а то как мне без коня сейчас быть.
Фёдор посмотрел на отца и, при неясном лунном свете вглядевшись, не заметил на его лице ничего такого, что указывало бы на беспокойство и волнение.
– Батя, как маманя и сёстры? Волнуются поди? Я после уж не стал домой заходить.
– Фёдор, ты об етим-то шибко не думай сейчас. Ты наглавный в отряде, и о людях своих в первую голову, стало быть, думать должон, вот так-то.
К ним подошёл Павел Струняшев.
– Ну чо, Фёдор, скоро пойдём?
– Счас, погодим чуток. Ты вот што, вдвоём с Шерстянкиным поедете впереди, зорко досматривайте всё в степи и будьте настороже. Чуть что заприметите подозрительное, мне тут же знать сразу дадите.
Фёдор посмотрел на молча стоявшего брата Николая. С ним он уже до этого обо всём обговорил, и добавить к сказанному ему было нечего.
Сев на коня, он подъехал к казакам отряда.
– Ну что, станишники, теперь наш черёд.
Когда отряд тронулся в путь, Василий, смотря на ехавшего на коне Фёдора, вспомнил, как год назад он также смотрел вслед Сергею, уходившему на войну. И так же, как и тогда, на него нахлынули тревожные чувства.
Ночь выдалась ветреная, и серо-темноватые тучи часто набегали на месяц, как бы стремясь скрыть от могущих быть посторонних глаз небольшой отряд, выходивший из посёлка.
Старики проводили казаков до околицы посёлка и какое-то время не расходились, молча глядя в темноту вслед ушедшим. Стоявший рядом с Федотом Мохначёвым высокий, гвардейского роста кряжистый старик с густой седой бородой из старообрядцев-никудышников3 Трофим Шерстянкин тоже, как и другие проводивший своего сына, не скрывая своих тревожных опасений, проговорил:
– Думаю я, а вот как не ссилить гурьевским и нашим большаков энтих?
– Ты брось каркать, – попрекнул его Василий Кораблёв.
– А я те, Осипыч, на пряму стрелу скажу, – отозвался на слова Шерстянкина Федот Зарщиков, – во всеоружии встренут казаков наших, у них-то всего вдосталь, ну и, понятное дело, могут и раздолмотить.
Федот Мохначёв стоял молча, глядя на стариков, у него тоже было в глубине души предчувствие беды.
– Об чём тут гуторить, дело-то это теперича во всех смыслах очень рискованное, – поддержал Зарщикова Шерстянкин.
– Они сейчас, как пить дать, поди, спят-не заспят, наготове никак, –проговорил кто-то, стоявший позади Мохначёва.
Федот, оглянувшись, посмотрел на Дениса Точилина и, не произнеся ни слова, пошёл домой.
Придя домой, он прошёл в горницу, где горела свеча и, сев за стол, посмотрел на жену, ждавшую его.
– Ушли? – спросила она его.
– Ушли.
Он, глядя на горевшую свечу, вспомнил своих сыновей, сгинувших в прошедшую войну. Где, в каких местах необъятной степи покоятся их тела, он не знал и, думая об этом, тягостно было у него на душе. Подумал о том, что старики, которых мало осталось в посёлке, пришли проводить своих сыновей, все, кроме него.
– Федот…
– Что, Лукерья? – он, оторвав взгляд от горевшей свечи, посмотрел на жену.
– Ты что, смотрю на тебя, как снулая рыба, как неживой.
– Он ничего не ответил ей и, вдруг встав, пошёл к двери.
– Ты куды?
– Федот уже в дверях оглянулся на жену и, также ничего не ответив, вышел из комнаты.
Выйдя из дома, он, отвязав коня, вывел его со двора и, вскочив в седло, галопом рванул из посёлка в направлении к городу. Проскакав полверсты от посёлка, кончился небольшой, тянувшийся вдоль Урала лес, где росли в основном карагачи и ивы, и он, свернув к берегу, остановил коня. Перед ним открылся ночной пейзаж: в тусклом лунном свете казавшаяся тёмной вода реки стремительно в это весеннее время неслась в Каспийское море. Глядя на этот быстрый поток реки, Федот подумал о том, что вот уже скоро, дней через десять, пойдёт из моря вверх против течения в верховье на нерест красная рыба. И тогда откроется интересная картина на всей глади реки: то тут, то там часто будет из воды выпрыгивать до сажени в высоту севрюга, как бы стремящаяся в своём порыве быстрее достичь конечной цели. «Рыба играет», – говорят казаки, глядя на это зрелище. В это время действовал строгий запрет на лов рыбы на всём протяжении реки.
Постояв несколько минут на берегу реки, Федот снова пришпорил коня и через какое-то время впереди, в ночной степи, заметил идущий отряд казаков их посёлка.
Отряд кандауровцев двигался к городу по намеченному им маршруту по берегу Урала. Впереди ехала небольшая группа всадников, за ними следовал весь отряд: кто-то расположился на двух телегах, а большая часть казаков шла пешком. Фёдор всматривался в ночную темень, правда, о могущей быть опасности он не тревожился: посланные им в разведку два казака были надёжные, да и перед ними к городу уже прошли, хотя и по другим путям, два отряда, и пока в степи было тихо и спокойно.
Внезапное появление Федота Мохначёва, почти на половине их пути до города, несколько удивило Фёдора. Увидев его, у него мелькнула мысль, что, может быть, Яшков передал им какие-то дополнительные указания, или, возможно, что-то произошло после того, как они вышли из посёлка.
– Случилось чего? – остановив коня, спросил он у подъехавшего к нему Федота.
– Фёдор, я вот что… Догнал вас, что быть порешить с тобой, знаешь, меня сумление брать стало с того разу, как милиционер Шилимов к нам приехал из Гурьева с вестью. А как уехали вы, нервы разошлись. Потом, пораздумав да пораскинув умом своим счёт всего этого, думаю, что в нечас мы задумали.
Их обступил весь отряд, все хотели узнать, к чему это их председатель сельсовета догнал их в пути. Все знали о том, что Федот Мохначёв был оставлен в посёлке, как ближайшем от города, для принятия каких-либо, могущих быть срочных, неотложных дел.
– Казаки! – обратился Федот ко всем, – дело наше, прямо сказать, джаман. Никакой надёжи на успех у нас нет, и нагнал я вас сказать, чтоб вернулись вы назад, в посёлок. Не пришло ещё время большаков громить, и надо нам себя сберечи.
– Ты это всурьёз? – спросил его Фёдор, он был сильно удивлён услышанным. – Статочное ли это дело, чтобы назад нам в дома идти. Негодяще это, и как тебе это в разум пало… А ты вот о том подумал, что ежели…
– Об этом тоже подумал, – Федот не дал договорить Фёдору, поняв, о чём он хочет сказать ему. – Ты про то, что ежели что, меня тоже, как и Фадина, в расход пустят. Ясное дело, что так и будет, но зато я своих поселковых от смерти спасу. А ты вот сам-то, веришь ли в успех?
Тот ничего не ответил и обвёл взглядом всех, стоявших вокруг них казаков.
– Не бери грех на душу, на погибель явную людей не веди, – продолжал говорить Мохначёв, стараясь убедить Фёдора прекратить опасный и явно провальный поход. – Это ж голову в пекло сулять, пойми.
Фёдор, конечно, понимал о большой опасности при осуществлении их замыслов по захвату Гурьева теперь, когда враг их предупреждён. Но свернуть с намеченного ими пути – это было для него немыслимо.
– Два отряда ушли, а мы что, в дома назад уйдём, так что ли? Да нешто это правильно?
– Не то время сейчас, пойми ты. Губить людей загодя – это правильно? Раньше-то я не надеялся это сделать, расстреляли бы, и всё тут. И себя бы погубил, и людей не сберёг, а сейчас решился хоть своих, посёлошных, спасти можем, подумай, – сказал Федот.
Фёдор снова обвёл взглядом всех. Он был в явном затруднении, думая, как ему поступить в этой, свалившейся на него, как снег на голову, ситуации.
Смерти в лицо он смотрел не раз и теперь готов был идти до конца, несмотря ни на что, что бы ни случилось впереди. Но вправе ли он вершить сейчас судьбу своих поселковых казаков – его стали терзать сомнения.
Он подумал о том, что издавна у казаков есть неписаное правило, которое всегда соблюдалось неукоснительно. Во время войн, на очень опасные операции, в которых была большая вероятность гибели её исполнителям, выкликали добровольцев, охотников, как называли их казаки. На эти рискованные операции нельзя было посылать молодых казаков, у которых ещё не было детей, а также тех, кто был единственным сыном в семье.
Фёдор долго думал, глядя на казаков, и затем принял для себя решение.
– Значиться так, кто желает возвертаться, неволить не буду. А кто не согласный в дома уходить, за мной – алга!
Сказав о своём решении, Фёдор поехал прежним маршрутом по направлению к городу. При этом не оглядываясь, тем самым давая ясно понять всем, что каждый сам волен выбирать – возвращаться ему домой или следовать за ним. Через какое-то время он услышал позади себя конский топот, и вскоре его догнали пять казаков, это были те из отряда, кто имел своих собственных коней.
Он ничего не стал говорить догнавшим его, только попросил их смотреть в оба, чтобы приметить в ночной степи Струняшева и Шерстянкина, которые были посланы им осуществлять разведку, и вскоре эти два казака присоединились к ним.
Остаток пути они прошли быстро, так как их уже не сдерживали идущие пешком казаки. За три версты от Гурьева, свернув вправо от реки, они направились к северной части городского кладбища. Там, в низине, должны были быть два отряда, которые вышли из посёлка раньше них.
Василий Зевакин, стоя возле телег, к которым были привязаны кони, окинул взглядом степь: едва заметны были первые, слабые ещё признаки, наступающего рассвета. Вглядевшись, он заметил вдали небольшую группу всадников, которые явно направлялись к ним.
– Смотри, никак кандауровцы? – сказал он, подойдя к Ивану Ревкову.
– Кажись они, – вглядевшись в предрассветную даль, ответил тот.
Когда всадники подъехали к ним, Кирилл Ермаков подошёл к спешившемуся Фёдору Кораблёву.
– Эт как понимать, а где другеи?
– Егорыч, тут вот какое дело вышло: Мохначёв в пути нагнал нас и сказал, что проигрышные, мол, наши планы. Нужно домой нам возвертаться, а то де погибель мы все в Гурьеве найдём. Ну и… Фёдор замолчал, обдумывая как сказать Ермакову о принятом им непростом решении в этой ситуации.
– Ну и дальше-то что? Ты не тяни.
И Фёдор поведал о том, как он решил поступить.
– Только конные, стал быть, пошли за тобой?
– Да, больше из отряда никто за мной не пошёл.
Фёдор хорошо знал всех своих поселковых и предполагал, что за ним пошли бы ещё некоторые из них. Но, видимо, что-то произошло в отряде после того, как конные тронулись за ним. Должно Мохначёв, да поди и другие из отряда, воспретили им телегу конную взять. Но это было только его предположение, и он не стал говорить об этом Ермакову.
– Застрелить надо было этого ирода, – Ермакова распирала злоба по поводу случившегося. – Вот оно, как дело-то у вас вышло, какую пакость учинил Федот. Ты гляди-ка, а ведь мне и не трафилось думать о нём, что на такое решиться может. Да, кажному-то в душу не заглянешь. Ничего, разберёмся с ним, вслед за Фадиным пойдёт, пулю свинцовую от нас усватает. А других, кто труса праздновал, выпорем нещадно… А эти обычаи наши, в теперешное-то время наше, соблюдать, думаю, не след.
Примечания к девятой главе
1. Тулаем – сообща, вместе, гурьбой.
2. Ертаул – передовой казачий разъезд при походе.
3. Никудышники – секта старообрядцев, которые относились к беспоповцам, не признающим священства.
Люди этой секты держались обособленно от всех течений старообрядцев, включая и беспоповцев, к которым они относились. В своей религиозной деятельности они не примыкали «никуда», отчего и были прозваны в народе «никудышники».
Глава десятая
Разгром
Дождавшись лишь горстки отряда кандауровцев, Ермаков отправил в город Шилимова и Землякова сообщить казакам о том, что они подошли и ждут в условленном месте дальнейших распоряжений.
Гонцы, пересекая кладбище, проезжая мимо небольшой часовни, увидели невдалеке от неё суслика. Этот небольшой степной зверёк, стоя на задних лапках, смотрел на проезжающих всадников своими маленькими круглыми глазёнками и затем проворно юркнул в свою нору.
– Ты гли-ка, любопытствует за нами, – шутливо проговорил Владимир Шилимов.
– Пущай себе любопытничает, этот-то никому про нас не сообщит, – улыбнувшись, ответил Земляков. – Нам с тобой надоть других сусликов опасаться сейчас.
Миновав кладбище и проскакав на лошадях с версту, они приблизились к неширокому, густо заросшему по берегам камышом ерику1. Проехав небольшой деревянный мост и, слегка подстёгивая лошадей, гонцы пересекли земляной вал, который опоясывал город2.
Въехав в город и, внимательно просматривая всё вокруг, они направились к дому Шилимова, который находился на окраине, недалеко от Успенской церкви. В это раннее утро они не встретили никого на своём пути и, подъехав к дому Шилимова, завели коней во двор. Владимир не стал заходить в дом, не желая никого будить из домочадцев в столь ранний час, и они сразу поспешили к Николаю Ефремову. Этот адрес в Гурьеве, куда нужно было явиться Шилимову, был дан ему ещё тогда, когда его срочно отправили с сообщением в посёлок Кандауровский.
В доме Николая Ефремова они застали группу казаков, которые оживлённо обсуждали план предстоящих на сегодняшний день действий. Владимир Шилимов доложил присутствующим о том, что казаки из посёлков подошли к городу и расположились в условленном месте. Сказал также, что произошло в отряде кандауровцев во время их пути к городу.
Новость о том, что почти весь отряд кандауровских казаков вернулся в посёлок, не пожелав принять участие в восстании, сильно возмутила всех.
– От уж зарраза. Ничего, головой своей ответствует этот Мохначёв, – со злобой процедил сероглазый густобровый бородач Никандр, родной брат Владимира Землякова.
– Ты гылди, что сотворил, – в тон ему гневно заговорил осанистый темноволосый, по обличью сильно смахивающий на татарина один из трёх присутствовавших братьев Котовых Анатолий, – почти весь отряд взбаламутил гад, убей его заразой...
– Неча уж об етим счас речи вести, – перебил его, блеснув карими строгими глазами, горбоносый широкоплечий Николай Ефремов. – Нынче уж нам не до того, чтобыть в чувство их всех привесть, об другом думать надоть, а не хайлать- трезвонить попусту.
Конечно, все понимали, что сейчас не было у них никакой возможности предпринять что-либо в отношении кандауровских казаков. И, конечно же, гневные и эмоциональные их высказывания были излишними, просто бессмысленной стрельбой в пустоту.
– С батальёнными как теперича связь наладить, это в наглавном теперь у нас, – вернул Ефремов всех к важному вопросу, о чём они начали обсуждать перед приходом Шилимова и Землякова.
– Да, Шлёпов со своими помощниками умыкались из города, – ответил на это Никандр Земляков, – и счас-то надо подумать, с кем из батальённых переговорить, чтобы готовы были поддержать нас.
После того, как Шлёпов покинул город, видимо не надеясь уже на успех, главного руководителя в батальоне, расквартированного в Гурьеве, у них не стало. По намеченному плану Шлёпов со своими помощниками должны были перед началом восстания по полученному сигналу отдать приказ солдатам батальона, входившим в повстанческую организацию, захватить оружейный склад.
В течение прошедшего дня и минувшей ночи казаки не стали предпринимать каких-либо действий по налаживанию новой связи с батальоном. Было решено повременить с этим, чтобы ненароком не вспугнуть коммунистов. Сегодня же это надо было попытаться сделать во что бы то ни стало. Если это осуществить им не удастся, то возможен полный провал всех их планов.
– Дело это сурьёзное, надо решать, – подчеркнул Ефремов особую важность вопроса.
– С ротным Питерсковым надо переговорить, – предложил Владимир Земляков, немного знавший этого казака, уроженца Кулагинского посёлка, служившего в батальоне.
Ефремов посмотрел на казаков и остановил свой взгляд на Зевакине.
– Фрол, ты с несколькими солдатами из наших якшался. Попытайся связаться с Питерсковым. В нонешний день это само перво дело у нас. Но будь настороже, как бы не прознали комуняки.
Он вышел проводить Зевакина и уже у калитки, просмотрев улицу, добавил ему к сказанному:
– Ты, Фрол, шибко-то не торопись. Нужно поберегаться, а то как бы не нарваться ненароком в лапы к чекистам этим. Обдумай хорошенче, словом, как тебе ловчее связаться с Питерсковым. Часы не считай, в главном дело сделать.
После ухода Зевакина казаки продолжили обсуждать планы на предстоящий день. Но вскоре их обсуждения прервал пришедший Павел Толкачёв, шурин Ефремова. Войдя в комнату, он подошёл к столу и, обведя всех присутствующих быстрым взглядом, торопливо стал говорить:
– Я вот что к вам… Ко мне давеча зашёл солдат из батальёна, знакомец мой из гурьевских, Дмитрий Сладков. Говорит, арестовывать по городу будут. К Истомину сейчас пошли милиционеры, солдат тоже к этому привлекли. Меня попросил он, чтобыть я дал знать вам об этом. А кого окромя Истомина арестовывать будут солдатами из нашинских, не узнато. Вроде тех, говорит, на кого подозрение какое имеют.
Эта неожиданная новость сильно озадачила всех. Надежда на то, что за это время, в течение которого казаки не будут предпринимать никаких действий, успокоит уездные власти, не оправдалась. За прошедшие сутки коммунисты не приняли каких-то особенных, угрожающих для казаков, действий. Они усилили караулы при складах оружия (важным из них для казаков был склад при стрелковом батальоне, который непременно нужно было им захватить) и засели все в военкомате. Усиленный надзор за оружием, конечно же, был препятствием, но не тотальным. Солдаты, которые входили в повстанческую организацию (кто-то из них, возможно, и был в этих караулах), при хорошо продуманном и внезапном нападении вооружённого отряда казаков могли помочь завладеть главным складом оружия в городе. Патрулирование по городу, которое было организовано коммунистами, было непериодичным и каким-то вялым, на что обратили внимание казаки, и что указывало на нерешительность их к серьёзным действиям. К утру же патрулирование было ими вовсе прекращено.
«За прошедшее время в городе никто не был арестован, – раздумывал Ефремов, – по всему видимо, не было до сей поры у них сведений о нас. Теперь замельтешили, стали аресты проводить. К кому, кроме Истомина пойдут, пока неясно. А, может, предатель у нас какой есть, похоже на то, а то откуда прознали о времени начала восстания?»
Обдумывая это, он подошёл к Владимиру Шилимову.
– Ты вот что, пока то да сё, мигом ходко направляйся к поселковым. Кто его знат, как оно ноне обернётся, а пока пущай все малыми группами с убережью, не в раз, подойдут к валу. Конные же на месте пусть будут до времени и ждут сигнала.
Шилимов пошёл исполнять приказание, данное ему, но уже в дверях Ефремов его окликнул:
– Да погодь-ка… Ведь может и так случиться, что сигнал им мы загодя дать не смогём. Как выстрелы заслышат – это для них сигнал. Пусть все пешие сразу в город заходят к нам на подмогу. Конные же тут к валу подойдут, а там, как оно сложится, Ермаков уже решит.
Когда Шилимов ушёл, Анатолий Котов, тоже раздумывая о полученной вести, заметил Ефремову:
– Надо бы кого поставить в дозор, а то, неровён час, того и гляди, хвать, и сюды к нам нагрянуть могут, а мы и не узрим загодя. Ведь не знаем мы, кого милиция нынче арестовывать будет.
Ефремов посчитал это предложение не лишним и решил поставить в дозор Павла Толкачёва.
– Выйди во двор, – обратился он к нему, – и доглядай в оба, а то, чем чёрт не шутит, всё могёт приключиться, как бы к нам не нагрянули.
Павел вышел во двор, где занял удобное место, откуда хорошо просматривалась вся улица.
Как сейчас оповестить всех в городе о том, что они могут начать своё выступление, не дожидаясь вечера? – эта мысль донимала теперь всех казаков. Ведь могут возникнуть обстоятельства, когда откладывать будет уже нельзя. Но каждый понимал, что сделать это в настоящее время было уже просто нереально. Кроме солдат батальона и милиции (на последних казаки мало возлагали надежд) все в городе были оповещены о новом времени начала восстания – с наступлением сумерек. Это оповещение в эту ночь провели скрытно, передавая по цепочке, при этом тщательно соблюдая осторожность. Оставалось им уповать на то, что сигналом для всех в городе, как и для поселковых казаков, которые уже, видимо, вскоре подойдут к земляному валу, могут послужить винтовочные выстрелы.
У Ефремова было тревожное предчувствие, что до вечера, когда они намерены начать своё выступление, теперь, когда коммунисты начали проводить аресты, что-то может произойти. И это «что-то» может сильно повлиять на их планы.
– Пробужились гады, как бы всё прахом у нас не пошло, – задумчиво проговорил Никандр Земляков, его тоже одолевало предчувствие могущего быть провала.
Прошло уже много времени с момента ухода Шилимова, но для казаков, находившихся в доме Ефремова в охватившем всех тревожном ожидании, оно текло неумолимо медленно.
– Поселковые казаки, видать, уже подошли к валу, но вот сможет ли Зевакин связаться с солдатами батальона сейчас, когда ситуация изменилась для нас в худшую сторону, – тревожно раздумывал Ефремов. – А не сделали ли мы ошибку, затянув с этим делом? – эти мысли не давали ему покоя.
Также он думал о том, о чём ему доложили уже под утро, что некоторые казаки (общее их число было неизвестно) в течение этой ночи, на свой страх и риск малыми группами покинув свои дома, перебрались в северную часть города. Здесь, на окраине города, они засели в домах своих родственников и знакомых. Как ему доложили, они мотивировали это тем, чтобы в нужный момент собранные в кулак, большими силами повести наступление к центру города.
– Так-то оно, конечно, так, – раздумывал Ефремов, – но тут как бы и другая подоплёка в их действиях: а что, если эти казаки перешли на окраину, чтобы в случае провала восстания легче было бы им удрать из города, темнят, поди, чертяки.
Он встал из-за стола и подошёл к окну, чтобы посмотреть на Павла Толкачёва, бывшего в дозоре, но в это время его шурин сам зашёл к ним в комнату.
– К кому-то пришли, – сразу с порога быстро стал говорить он, – несколько человек вооружённых стоят у ворот какого-то дома. Не так и далековато, но я не разглядел точно. Есть, когда не ошибаюсь, у Хандохина кажись. А одна группа по улице затопала в нашу сторону.
– Час от часу не легче, а не к нему ли? – мелькнула мысль у Ефремова. – Павел, на двор теперьча не выходь, встанем у окон и будем смотреть. А всем начеку быть.
Через какое-то время они увидели, как открылась калитка, и во двор зашли два милиционера. Они также разглядели, что на улице возле дома было ещё трое, по виду солдаты.
Стука во входную дверь они не услышали, а вскоре открылась дверь, и из сеней к ним в комнату бесцеремонно вошёл милиционер. Не ожидая увидеть кроме хозяина большую группу людей в доме, он в нерешительности и в явном замешательстве остановился молча у дверей, изучающе рассматривая всех находящихся в комнате.
– Ну что глазищи-то выпялил, зверем смотришь, чехонь иногородняя3, – озлоблённо с бешеным блеском в глазах пробасил Никандр Земляков, узнав в вошедшем милиционера Миридонова. В небольшом по численности населения в то время городе все люди в основном знали друг друга.
– Я вот что…– слегка волнуясь, стал говорить тот о цели своего визита, – у меня приказ доставить хозяина дома Ефремова Николая в милицию.
– Что?! Гли-ка, рукастый какой, арестовывать пришёл, я те счас задам, на четырыжках поползёшь, – сказав это, Никандр с угрожающим видом пошёл к стоявшему у дверей Миридонову.
Тот задом попятился из комнаты в сени, при этом стал доставать из кобуры, висевшей у него на поясном ремне, револьвер. Но в этот момент Никандр, уже переступив порог двери, в порыве быстро вынув из кармана свой револьвер, выстрелил в него почти в упор.
Ефремов, стоя всё это время у окна, увидел, как после прогремевшего выстрела милиционер, стоявший в ожидании во дворе, стремглав выбежал на улицу. Он хотел было крикнуть, мол, что ты сделал, дурья башка, но понял, что другого выхода у них уже просто не было. Удалось бы им связать этого милиционера, это в итоге ничего бы не дало, лишь на какое-то время оттянуло бы неминуемую развязку. Теперь уже откладывать выступление было нельзя, и, тотчас же взяв оружие, все выбежали из дома. Никандр Земляков перед тем, как покинуть дом, вынул из кобуры лежавшего в сенях убитого им милиционера револьвер.
Уже выбежав на улицу, они увидели, как три солдата и милиционер, приходившие к ним с Миридоновым арестовывать Ефремова, увидев вооружённых людей, оглядываясь, бежали по улице. В той стороне улицы, куда они спешно, сломя голову бежали, казаки увидели небольшую группу вооружённых людей, которые, по всему, тоже, как и к ним, пришли кого-то арестовывать.
Казаков обуяла злоба, у каждого в этот момент прорвало то, что накипело за всё это время, в течение которого у них была ненавистная им власть большевиков. Также была досада, что всё, уже изначально, пошло не по их плану, который они тщательно, на протяжении долгого времени продумывали. И вот наступил для них решающий момент, хотя шансы на успех теперь, все это хорошо понимали, были малы. Но назад дороги уже не было. «Всё, час пробил – или мы их, или они нас», – думал каждый.
Один из солдат, слегка замедлив бег, выстрелил в их сторону. Но этот выстрел, произведённый впопыхах, никого из преследующих не задел. Анатолий Котов, смачно выругавшись, на мгновение приостановился и, прицелившись, выстрелил. После этого выстрела один из бегущих солдат взмахнул руками и, выронив винтовку, навзничь упал на землю.
Подбежав к лежавшему на земле солдату, Ефремов увидел, как тот прижимал левой рукой правое плечо, где через гимнастёрку выступала кровь. На лице его была гримаса от боли. Увидев подбежавшего к нему казака, он окинул его испуганным злобным взглядом.
– Видать не из нашинских этот солдат, – мелькнула мысль у Ефремова.
В это время со двора рядом стоявшего дома выбежал на улицу казак, и Ефремов, узнав его, крикнул:
– Ковалёв, подь сюды, возьми винтовку у этого солдата.
И, уже уходя, ещё раз взглянул в глаза раненому. Посмотрев на него, он вспомнил своего младшего брата, погибшего летом 1919 года на реке Чаган при неудачной попытке казаков освободить город Уральск. Что-то кольнуло его в эту минуту, он торопливо проговорил Ковалёву:
– Ты кликни-ка своих домочадцев, пущай его в дом занесут и раной займутся, да и сам подмогни занесть… А потом мигом айда за нами.
В это время из некоторых домов мелкими группами, по пять-шесть человек, стали выбегать вооружённые люди.
– Очнулись, наконец, вот и славно, – глядел Ефремов на этих людей, которые присоединялись к ним, и это добавляло в нём решимости и уверенности.
Вскоре все увидели, как солдаты и милиционеры, которых они преследовали, завернули в один из проулков. Ефремов тут же крикнул, чтобы никто не отвлекался на них, мол, это не главное сейчас, а главное – всем, не теряя времени, спешно двигаться к центру города, к казармам стрелкового батальона.
Вооружённая толпа, продолжая быстро продвигаться по улице, пополнялась новыми людьми. И тут все услышали, как на соседней улице, параллельно идущей к центру города, послышалась ружейная стрельба.
– Там, видно, тоже, как и к ним, пришли кого-то арестовывать комуняки, – предположил Ефремов.
Слыша затем, что стрельба на соседней улице через короткие промежутки времени возобновляется, он решил послать туда Семёна Котова, который, оценив создавшуюся там обстановку, передал бы его приказ, чтобы всеми имеющимися у них силами двигаться к центру города.
«Удалось ли что сделать Зевакину за это время, – эти мысли не покидали теперь Ефремова ни на минуту. – Намечали, что начинать будем вечером, а оно вон как всё обернулось. И теперь главное – поддержат ли нас солдаты».
Продвигаясь дальше по улице, все увидели, как впереди приготовился к отражению их стихийного наступления подошедший вооружённый отряд.
____________________________________
Получив сообщение милиционера Мартенова о намечавшемся в городе восстании, чекисты не стали арестовывать Михаила Свешникова, который был оставлен Яшковым вместо себя исполнять обязанности начальника уездной милиции. Решено было установить за ним негласный надзор с целью выявления лиц, причастных к готовящемуся восстанию. Назару Мартенову приказали, в целях его личной безопасности, находиться в военкомате и не покидать его. Но слежка за Свешниковым мало что дала. Среди людей, с которыми он имел контакт, только двое вызвали подозрение – служащий военкомата Иван Максимов и милиционер Игнат Жидков.
Второго апреля утром решено было арестовать их всех троих. Свешникова и Максимова арестовали, но Жидкова арестовать не удалось – ни на службе, ни дома его не было.
Допрос этих двоих ничего не дал. Максимов упорно отрицал его причастность к намечавшимся событиям. Свешников на допросе показал, что в повстанческую организацию он не входил, а узнал о готовящемся восстании, которое намечено было на 4 часа утра первого апреля, от своего начальника Яшкова перед его отъездом из города. Эти их показания чекисты посчитали, конечно же, ложными.
Прошедшие день и ночь прошли в городе спокойно, и не было замечено ничего подозрительного, что указывало бы на какие-либо приготовления к восстанию. Но расслабляться по поводу этого чекисты были не намерены: ничего не было известно о том, что теперь намереваются предпринять казаки. А, может быть, они, узнав, что уже подготовились, приняв меры к отражению их выступления и ожидают теперь удобного подходящего момента?
Было решено, не теряя времени, начать аресты людей, на которых имелось какое-либо подозрение. Может, при допросах этих людей удастся что-либо узнать о планах казаков.
Когда со стороны северной части города послышались винтовочные выстрелы, тут же, незамедлительно, туда были направлены весь коммунистический отряд и две роты стрелкового батальона. И затем к месту завязавшейся перестрелки был послан грузовой автомобиль с двумя пулемётами.
____________________________________
Казаки, их число к этому времени по мере продвижения порядком увеличилось, увидев преградивший им путь вооружённый отряд, открыли по нему беспорядочную стрельбу. Увидев затем, что их враг начал отступать, они пошли в атаку, и кто-то громко надрывно крикнул: «Бей коммунистов!!!». Ефремов в общем порыве, задыхаясь от бешенства, накатившего на него, рванул вперёд.
Но этот их успех был кратковременный. Вскоре послышался пулемётный стрекот, и злобно запели в их сторону пули. Все поняли, что теперь уже явно наступил полный для них провал. Солдаты батальона не поддержали восставших, они были в числе вооружённого отряда (казаки их видели), противостоявшего им. А это означало – чаша весов склонилась в пользу их врагов. О захвате оружия, находившегося на территории стрелкового батальона, чтобы вооружить своих людей в городе, не могло теперь быть уже и речи.
Случилось так, что солдаты стрелкового батальона, те, кто входил в повстанческую организацию, потеряв связь с Иларионом Шлёповым и его помощниками Богдановым и Инякиным, от которых они не получили никаких распоряжений, невольно вынуждены были исполнять приказы своих красных командиров. Зевакин, посланный к ним, не смог за это непродолжительное время выполнить задание, данное ему. Да это было уже и поздно, по причине развернувшихся событий. И теперь солдаты только и могли, что не проявляли особого рвения и старались стрелять мимо цели: кто ж уследит за этим в этой перестрелке. Сами же они, в свою очередь, конечно же, не могли такого «подарка» ждать от восставших: несколько человек из них получили в этот день ранения. Казакам было не до того, чтобы смотреть, где свой, где чужой, да и как тут углядишь.
Пулемётные очереди понудили казаков отступать, и затем их отступление приобрело беспорядочное бегство. Все стремились как можно быстрее уйти из зоны поражения пулемётного огня. На пути их отступления остались лежать люди. Многие из них были ранены, но помочь им казакам практически не представлялось возможным.
Небольшая часть людей забежала во двор, и, прикрываясь забором, они стали стрелять по перешедшим в наступление красноармейцам. В дальнейшем эта группа, также производя выстрелы по наступающим, пересекая дворы, вышла из города.
Ефремов, отступая, старался прижиматься к заборам, над головой его злобно пели пули. Остановившись, он сделал выстрел по красноармейцам и в этот момент увидел, как Сергей Котов, плотный, невысокого роста, светловолосый парень, мало чем походивший на своего брата Анатолия, споткнулся, вздрогнул всем телом и упал на землю. К нему тут же подбежал его брат и, пригнувшись, попытался поднять его за плечи. Но, уже слегка приподняв, снова опустил на землю и, положив руку на грудь брата, как бы застыл в недвижимости. Видимо, Сергей убит или же, возможно, рану получил тяжёлую, подумал Ефремов. Он хотел крикнуть Анатолию, чтобы он уходил, мол, брату сейчас он не поможет в случае, если он ещё жив. Но к горлу его подступил тяжёлый комок, глядя на них.
Пробежав ещё какое-то расстояние, он, оглянувшись, увидел, как Анатолия окружили несколько подбежавших к нему солдат.
Казаки, отступая, вскоре применили особую тактику. Половина из них в положении лёжа стреляли по наступающим, сдерживая их порыв, а в это время другая их часть, быстрым бегом преодолев определённое расстояние, расположившись на земле, производила залпы по врагу, давая время своим товарищам произвести такой же манёвр.
И тут отступающие увидели, как к ним на помощь бегут поселковые казаки. Но переломить ход событий эта поддержка уже не смогла. К этому времени к красноармейцам подошли ещё две роты солдат батальона, которые оставались в резерве в казармах. Также был передвинут на новую позицию пулемёт, стрельба которого была непреодолимой преградой для казаков в этих стеснённых улицей условиях.
Отступая, казаки наконец-то подошли к земляному валу и, рассредоточившись по нему, заняли оборону.
То же самое происходило всё это время на соседней улице, где казаков также встретили пулемётным огнём. И почти одновременно с первым, стихийно образованным отрядом, они вместе с группой подошедших к ним на помощь поселковых казаков, выйдя из города, добежали до земляного вала.
Командование коммунистическим отрядом приняло решение всеми имеющимися у них силами (то, что в городе может возникнуть новый очаг выступления, было маловероятным) осуществить окружение восставших. На земляном валу с двух сторон, на определённом расстоянии от занявших позицию казаков, были установлены пулемёты. В этих местах сосредоточили большое количество бойцов. Впереди же оставили незначительную, растянутую по фронту, цепочку солдат. Затем повели по этим флангам наступление с целью обхвата казаков, поддерживая своё выступление устрашающим пулемётным огнём.
Ермаков находился в это время при конном отряде, который расположился позади занявших по валу оборону казаков. Увидев, что красноармейцы с двух сторон по их флангам начали наступление, он понял, что держаться за эту позицию нет никакого смысла, надо всем уходить, иначе им грозит окружение, и отдал приказ к отступлению. Теперь он озабоченно думал о том, чтобы как можно больше спасти людей.
Фёдор Кораблёв, поглядев на Ермакова, увидел, как у того бешено сверкали глубокие тёмные глаза. Он понимал состояние их командира, большая злоба переполняла его по поводу всего произошедшего – полное поражение их восстания.
Кирилл уловил на себе взгляд Фёдора.
– Кораблёв, уходим, а не то тут валма все в полон сгинем… Ты наскорях пошли кого-нибудь из своих к обозникам. Пущай загодя в степь выезжают и ждут. Ежли кто драпанёт заранее, не дождавшись – застрелю! Пусть так и сказывает им. Да, вот что, поселковые обозники, что к нам подъехали, пущай на месте будут, под пули бы не подставлялись. Их то, думаю, никто трогать не будет, что с них-то взять, с простого люда.4
По отданной команде казаки стали спешно отступать, при этом огрызаясь редкими выстрелами. Их оставленную позицию тут же заняли подошедшие солдаты и засели за валом со стороны города.
Часть отступавших казаков, шедших позади всех, расстреляв последние патроны, стали сдаваться, бросая свои винтовки. Они уже не верили в возможность избежать плена. В основном это были гурьевские жители.
Ермаков, внимательно просматривая всё вокруг, увидел, как красноармейцы, спешно двигаясь на почтительном расстоянии слева от них, продвинулись вперёд. Это была явная угроза со стороны противника помешать отступлению, обойдя казаков с фланга.
Видя это их намерение, Ермаков, долго не раздумывая, сняв с плеча винтовку и привстав на стременах, крикнул:
– Казаки, почивее айда за мной, отпугнём гадов!!!
Он резко рванул коня и понёсся наперерез красноармейцам. За ним сразу же устремился весь конный отряд. Не приближаясь к противнику, Ермаков вдруг резко осадил коня и тут же произвёл выстрел. Его примеру последовали все, за первым залпом казаки сделали второй, а затем и третий5.
Красноармейцы, полагая, что теперь их враги пустят в ход шашки, стали отступать. Ермаков, не желая подставлять казаков под пулемётный огонь, не теряя ни секунды, отвёл свой отряд. Пулемётные пули при их отходе стали впиваться в землю, взбрасывая вверх комки глинистой земли.
Отступление продолжалось. Казаки, экономя патроны, стреляли редко по преследовавшему их врагу, который, оставив вал, шёл за ними следом, не предпринимая атакующих действий.
Появились потери, на земле за отступающими осталось лежать около десяти человек убитыми.
Ермаков во второй раз повёл свой отряд в атаку. В этот раз на продвинувшихся справа красноармейцев. Также они, произведя залпы, сдерживая наступательный порыв врага, быстро отошли. Но в этот раз, отстрелявшись, при начале отхода Фёдор Кораблёв увидел, как лошадь рядом мчавшегося Ивана Ревкова, сражённая пулей, с разбегу упала, придавив его своим телом.
Фёдор на мгновение приостановился и взглянул на лежавшего на земле убитого коня. Голова Ивана и тело его по грудь были видны, и Фёдор заметил, как белая гимнастёрка казака окрашивалась от обильно выступавшей крови в красный цвет. Казак был сильно травмирован, и у Фёдора не было никаких сомнений, что Иван, получив столь большие увечья, уже мёртв.
Потемнело в глазах Фёдора, сжалось сердце, с тяжёлым чувством на душе он мысленно простился с товарищем, пришпорив тут же коня. Он понимал, что не время сейчас предаваться горестным чувствам. После понесённого тяжёлого поражения надо им уходить. О том, что их ждёт впереди, он не думал, сейчас же надо сделать всё, чтобы как можно больше людей увести из этого огненного пекла.6
Видя, что стремительные наскоки всадников существенно затрудняют провести окружение казаков, стремящихся уйти от преследования, красноармейцы подтянули по флангам пулемёты. Проведённая затем их атака с обоих флангов чуть не завершилась полным окружением отступающих казаков. При этой их продуманной атаке более 20 человек погибло от пулемётного огня, и их тела остались лежать позади прорвавшихся из огненного кольца казаков. Несколько же человек оказалось в плену.
Прорвавшиеся из кольца готовящегося окружения, напрягая все силы, яростно отстреливаясь, наконец-то подошли к ожидавшим их конным телегам, но лишь малая часть казаков могла воспользоваться этим спасением. Разместившись на телегах, включая раненых (за этим строго следил Ефремов), они рванули по степи, поднимая за собой пыль
При дальнейшем отступлении Ермаков ещё несколько раз бросал конный отряд в атаку, облегчая тем самым отход пешим казакам. Но теперь, чтобы поберечь патроны, они производили только один залп.
Только к вечеру казаки увидели, что идущие за ними по пятам их враги вдруг прекратили их преследовать.
Ввиду наступавшей ночи красноармейцы решили вернуться в город. После этого власти в Гурьеве объявили осадное положение.
Примечания к 10-й главе
1. Этот Ерик, называемый в народе Мостовой, сохранился до наших дней. А вот от двух речек, Быковка и Плотовая, которые когда-то протекали рядом с Гурьевской крепостью, не осталось нынче и следа.
2. Крепость, построенная в начале XVII века в низовьях реки Яик (с 1775 г. – Урал) купцами-рыбопромышленниками Гурьевыми, от фамилии которых впоследствии получил своё название город, была обнесена земляным валом. До 1753 года Гурьев-городок состоял в ведении Астраханской губернии, а в этом году он перешёл в состав Оренбургской, именно – в ведомство уральских казаков. С этого же времени и стали в нём селиться уральцы, а до этого они имели тут временное пребывание, посылаясь по наряду от войска в помощь гарнизону крепости, состоявшему из регулярных солдат.
В 1810 году старые, сильно обветшавшие к тому времени от солодцеватой здешней почвы стены крепости были снесены. Городские власти не стали тратить деньги на ремонт (отнюдь не дешёвый) крепости ввиду отпавшей к тому времени надобности иметь в этой местности сильное оборонительное укрепление. Спустя годы был также срыт ненужный земляной вал, возведённый когда-то вокруг крепости. К тому времени гурьевчане соорудили новый вал вокруг разросшегося города. В те годы река Урал в весеннюю пору часто выходила из своих берегов, заливая большие степные пространства, и этот земляной вал предохранял город от возможных затоплений.
Вот что пишет писатель Иоасаф Железнов, родившийся в городе Гурьеве, в одном из своих произведений в 1854 году:
«…в старину Гурьев-городок был окружён сперва каменною с башнями стеною, а потом, когда стена пришла в разрушение, высоким и частым палисадом. В стене, а потом в палисаде, было четверо ворот; из них одни, обращённые к берегу Урала, назывались Спасскими. Теперь от всего этого почти и признаков не осталось, исключая небольшой валообразной возвышенности, огибающей квадратом один квартал города».
Как мною было отмечено, эта валообразная возвышенность, огибающая крепость, когда-то, после 1854 года (точная дата неизвестна), была срыта горожанами.
Городское кладбище располагалось на возвышенном месте, и при весенних разлитиях реки не подвергалось затоплениям.
3. Уральские казаки людей не казачьего сословия, проживавших в Уральской области, называли иногородними. А также насмешливо «чехонью», в смысле дешёвая неважная рыба.
4. Слух о том, что намечается поход отрядов казаков на Гурьев, чтобы принять участие в восстании, дошёл до трёх посёлков – Сарайчиковского, Баксаевского и Яманхалинского. В это время во всех посёлках магазины давно уже были пусты – хоть шаром покати. В Гурьеве на продовольственном складе имелся (все это знали) хоть какой-то запас продовольствия.
2 апреля утром этих обозников увидели казаки, находившиеся на северной окраине кладбища. Ермаков, выслушав их просьбу, пообещал, что в случае захвата города им будет позволено воспользоваться чем-либо, находящемся на продовольственном складе.
5. Казаки тренировали своих коней к условиям боевых действий. Одна из тренировок – они прилаживали, сидя в седле, между ушей коня винтовку и производили выстрел. Приучая тем самым коня к сдержанной реакции на стрельбу.
6. Сколько всего людей погибло 2 апреля 1921 года при неудачном восстании казаков в городе Гурьеве, архивные документы полной ясности не дают. А о том, сколько людей в этот день получили ранения с той и другой стороны, вообще ни слова. Хотя таковые, конечно же, были, и их число, безусловно, было большим, чем погибших, как бывает всегда при боевых столкновениях.
Приведу дословно то, что написано в архивном документе:
«…убит один коммунист Миридонов, один красноармеец и один мальчишка шальной пулей. Со стороны восставших убит казак города Гурьева Горшков…, во время обхода города (видимо, в ночь с 1-го на 2-е апреля) по недоразумению был убит милиционер Чутабаев часовым, стоявшим у склада».
Вот и всё. Возможно, не все документы сохранились до наших дней. А в документе, выдержку из которого я привёл, указаны лишь те, кто погиб непосредственно в городе Гурьеве. Те же, кто погиб при отступлении, возможно, указаны в другом документе, который до нас не дошёл.
Из воспоминаний П.А. Думчева следует, что при отступлении погибло несколько десятков казаков. Со стороны же красноармейцев потери были незначительные.
Пётр Автономович проживал в посёлке Редутском и, будучи подростком в 1921 году, слышал об этих событиях от взрослых. Воспоминания свои он написал спустя многие годы, когда уже был на пенсии и мог подзабыть что-то, слышанное им в детстве. Количество погибших, несколько десятков казаков, конечно же, только приблизительное. Из имён же погибших он запомнил только одно, потому что это был отец его детского товарища – Иван Ревков – старший в отряде редутских казаков.
Глава 11
Письмо
Проведя бессонную ночь в тревожных раздумьях, Василий Осипович утром решил пройтись по посёлку, надеясь узнать что-либо. Вчера, уже с утра, разнеслась весть по посёлку, что большая часть их отряда вернулась с полпути назад. Но небольшая часть казаков, включая его сына, не пожелали возвращаться и ушли-таки в поход. В течение прошедшего дня никто из них в посёлке не объявлялся, и эта неизвестность, как всё-таки развернулись события в Гурьеве, и чем там всё закончилось, сильно волновала его, наводя тягостные мрачные мысли.
Выйдя из дома, он пошёл по улице к центру посёлка. Уже взошло солнце, и стояло яркое голубое утро. Идя по улице, он увидел Трофима Шерстянкина, который, слегка ссутулившись, медленно шёл ему навстречу. Одет он был в длинный лёгкий чёрного цвета шерстяной халат-азямчик. На голове набекрень на левое ухо была надета фуражка казачья с малиновым околышем.
– Здорово, казак! – поздоровался Василий, с ним поравнявшись, смотря с улыбкой на его одеяние. – Ты чё так на себя напялил. Хоть не так уж и теплынь, но погода нынче хорошая.
– Осипыч, стар уж я, плох, прежней живности нет, был яр, а теперича земля. Меня ещё в летошний год малость занудило, теперь вот кости мозжат, вертуки ломют. Решил ноги размять, до Урала пройтись.
– Я вот тоже решил пройтись, вести какие, может, узнаю… Не слыхал ли что про наших? – Василий из вчерашних новостей знал, что сын Трофима тоже не пожелал вернуться со всеми в посёлок, как и его сын Фёдор. – Вчера, уже к вечеру, со стороны города стрельба слышна была, потом всё утихло. Что про то слышно?
Трофим посмотрел на него сухими, воспалёнными глазами, потом снял фуражку и вытер ладонью пот со лба.
– Пройдёмся, Василий, я расскажу тебе что знаю.
И они пошли по улице в сторону Урала.
Ко мне сёдни спозаранку сосед зашёл, Щапов Ерофей, – понизив голос, стал рассказывать Трофим, – к нему ночью тайком заезжал сын, порассказал, что в Гурьеве получилось. Разгром полный казакам красные учинили, кто поранетый был, а кто и с жизнью пораспрощался, в плен много угодило. Сын ему верно-то мало что порассказал, что там и как приключилось, токмо вкратце. «Думал шабаш, – отцу он сказывал, – словом крышка, ан нет, жив остался…» До вечера глубокого красные за ними вдогонь шли, потом отстали. Из наших-то, кандауровцев, да их совсем малость было, никто не погиб, – сказав это, Трофим снял фуражку и перекрестился. – Мимо посёлка нашего ночью прошли все. Его только сын твой отпустил домой заскочить. Вот такие дела, брат.
– Куды ж теперь они итти думают? Про то не сказывал?
Василий весть о том, что сын его остался жив, принял довольно сдержанно, радоваться тут было рано. Его беспокоило, что намерены теперь делать Фёдор и все казаки, ушедшие от преследования после поражения в Гурьеве.
– Тут так, кто из казаков насильно погнаты были в поход, те порешили по домам расходиться. Надёжду, вишь, имеют, что строгости к ним большой не будет. Как думашь? – Трофим из-под лохматых седых бровей посмотрел вопросительно на Василия.
– Как думаю?... Думаю, вины с них никто не сымет…Да, только вот может наказание для них будет не столь суровое. Ну а другие что намерены?
– Другие, Осипыч, в верих1 хотят податься, к партизанам. Я краем уха слыхивал, там по утаёмным местам они скрытно обитают, в одном месте надолго-то не задерживаются.
Василий вспомнил, что он тоже ранее слышал что-то о том, что якобы где-то в районе верхних посёлков в степи в укромных местах скрываются несколько небольших отрядов казаков. Эти казаки не проявляют пока себя ничем.
– Вот значит, куды надумали податься, – неодобрительным тоном проговорил он, – рано ли, поздно ли, беды, думаю, не минут.
За разговорами они подошли к окраине посёлка и, остановившись, Василий, приложив от солнца ладонь ко лбу, посмотрел за реку, где простиралась необъятная, уходящая вдаль степь. В небе плыли ослепительные белые облака. Невдалеке за рекой, высоко над землёй парил беркут, а над водой на Урале местами суетливо сновали белокрылые чайки, которых казаки называли мартышками.
Постояв немного, они, обойдя небольшой взгорок, по неширокому протоптанному долобку пошли к берегу реки.
– От оно как вышло-то, как говорится, ни за Христа, ни за Богородицу, – прервав молчание, заговорил Трофим. – Людей забулгачили, а говорили ведь им нектырыя, мол, мыслимое ли дело в нонешнюю пору задумали, что толков не будет из этой затеи. Куды там, слова эти здравые им бар-бер. А то мы с ихнего не знам, ну и вот, головы садовые, – псу под хвост их затея.
– Да, упреждали некоторые люди, да што с того, на кукане2 штоль их держать прикажешь. Вон, Фадин Демид взноровился, и показнили…Я, Трофим, признаться тебе, сыну свому да и некоторым дружкам его говаривал, да што там… – он корил себя за то, что не смог убедить людей отказаться от опасного, рискованного, могущего в это время окончиться трагически (в глубине души он предчувствовал это) их похода.– Потом уж не стал я бередить их, видя напраслину слов моих, когда уходили, перекрестил сына. Провожая в путь рисковый, о плохом речи не ведут. Ну а теперича зашебутятся власти, учнут розыски делать, доискиваться о тех, кто причинный к восстанию.
– Это ясно-понятно, – согласился Трофим на опасения Василия, – и так-то на нас они зуб имели большой, с вражбой смотрели. А теперича продоху не дадут нашему брату… Ещё вот что… – он как-то пристально, вроде о чём-то раздумывая, посмотрел в глаза Василию, – только уговор – об чём скажу, никому ни слова, а то как бы кто не сболтнул ненароком.
– Да ты што, – Василия даже несколько покоробило это недоверие к нему со стороны казака-станичника. – За мной такие вещи, знашь, не водятся – языком наматывать, говори смело, без утайки.
– Так вот, токмо ты не петушись, как вернулись ночью казаки наши в посёлок, Мохначёв велел часть ружей, что ни на есть самую малость, в Урал бросить. Мол, если что, кто знат, как оно всё обернётся, зачнут власти доискиваться обо всём, коснётся ружей, скажем так, мол, и так, от греха подальше утопили всё в реке. Место укажем, пущай де забораживают, ищут. Кто там точно-то узнат, сколько вот ружей в реке под брычем3 утопло… Ну а большую-то часть ружей втайке надёжно упрятали, мало кто и знат про то.
Задумался Василий, услышав о том, как поступили казаки посёлка с оружием. Об этом он раньше как-то не подумал, а ведь уходя в поход, их казаки все имели ружья.
– Так вот значит как порешили – большую часть упрятали.
– Упрятали, сыскать его, можно сказать, большого труда составит. Ежли вот шкура какая не выдаст.
– Не к добру это, Трофим, – осуждающим тоном проговорил Василий. – Ежли вот прознают власти об оружии упрятанном, то головы полетят у многих, а Мохначёв первым пойдёт.
Василию теперь стало ясно – видно, не угомонятся казаки после провала восстания в Гурьеве. Они на дух не переносят новую власть, сильно поправшую их прежнюю жизнь, а в верхних посёлках наипаче. В верхах, в отличие от них, некоторые посёлки во время прошедшей войны были красными дотла сожжены, словно Мамай воевал. И потери среди населения были большими, чем у них. Там казаки заволтузить могут, устроят заваруху, дождавшись нужного, благоприятного для них времени. И его сын Фёдор окажется, на что у него не было сомнений, в гуще тамошних событий.
Долго стояли они на берегу реки, где струился поток прохладного утреннего воздуха. Смотрели на быстрый ход текущей в море слегка помутневшей воды. Уровень её в реке заметно поднялся, что указывало на то, что со дня на день Урал может выйти из своих берегов.
После утренней прогулки Василий вернулся домой. Узнал он довольно-таки немало от казака-станичника, а главное – он узнал, что сын его после событий в Гурьеве остался жив.
Зайдя в избу через открытую дверь, ведущую в кухню, услышав голоса жены и дочери, он прислушался.
– Маманя, грохотка4 исхудалась, – услышал он голос младшей дочери Фисы.
– Верно исхудалась, – проговорила спустя минуту его жена Клавдия, – икру эту облину положи в блюду и вилкой взбей, тянёты выкинь.
Василий подошёл к открытой двери и посмотрел на младшую дочь, которая, сев за стол, занялась икрой.
Фиса, в отличие от других его двух дочерей, была чернявая, темноволосая, походившая то ли на башкирку, то ли на калмычку.
– И поди ж ты, в кого она у нас такая баская народилась, – часто задавался он мыслью, а в душе больше любил её среди остальных своих детей. – Видать, малость крови степняков замешалась в их крови славянской.
Увидев мужа, Клавдия подошла к двери, за порогом которой он стоял.
– Ну что, Осипыч, узнал что-нибудь? – глуховато, с волнением спросила она его. – Бабыньки-соседки сулейничали, но им веры, знашь, мало. Бают, что погибло много, и якобы Фёдор наш.
– Што ты! Господь с тобой! Наплетёт тоже это бабьё с три короба, слухай их больше. Жив сын наш, мне сведомо это.
Он смотрел на жену, на поседевшие её волосы, на пока малозаметные мелкие морщинки на её лице и с годами слегка поблёкшие глаза. В эту минуту он почему-то вспомнил, как впервые увидел её. Увидел тогда, когда родители сосватали невесту в Гурьеве, а дотоле он никогда её не видел.
– И где ж он, что с ним? Я, признаться тебе, не поверила в смерть сына. Сердце про плохое не поведало.
Василий задумался, как бы ей сказать так, чтобы она сильно не волновалась. Сказать, мол, говорят не в одно, по-разному, но эта неизвестность, точнее, не полная ясность, лишь усилит её беспокойство о сыне. Конечно, нельзя сказать о том, о чём он узнал, что сын их с некоторыми казаками решил пробраться к партизанам. Что бы сказать, как бы слукавить, но не очень, чтобы ненароком сильно не взволновать жёнушку.
– Клавушка, слыхал я, погибшие есть, врать не буду. Наворотили делов поперёшники, сколь вот им говорено было – всё в попусту. А сколь погибших – не ведают в посёлке, вроде мало. Говорят, это верно, что наши, кандауровские, все в живых остались. После-то наши в посёлок не заходили, это уже ночь была, мимо прошли. Намерение имеют в Расею податься, затесаться среди беженцев, – говоря это, он не смотрел ей прямо в глаза. – Сейчас-то, в голодущее время, их помногу везде, беженцев этих. Будем Богу молиться, чтоб, значится, удалось им это. А там, если удастся, будут жить где-либо вдалях, Расея-то, она большая.
Выслушав мужа, беспокойства Клавдии не уменьшились. Если и удастся сыну благополучно покинуть свои края, то увидит ли она его потом когда-нибудь, живущего в остережённости на чужбине, и получит ли хотя бы весточку от него.
____________________________________________
Через два дня после подавления вооружённого восстания в Гурьеве в ближайшие посёлки были направлены из города на двух грузовых автомобилях, в каждом из которых был пулемёт, милиционеры и солдаты местного гарнизона. К этому времени чекисты получили сведения, что больших сконцентрированных отрядов казаков, которые могли бы возобновить боевые действия, в посёлках нет. А те, кому удалось уйти от преследования, рассеялись кто куда. Теперь чекистам предстояла кропотливая тяжёлая работа по выявлению и аресту всех участников вооружённого мятежа, а также их идейных помощников.
В Гурьеве, как читатель уже знает, аресты начались 2 апреля и продолжились утром следующего дня.
Забегая вперёд, скажем, что следствие властями велось несколько месяцев, последние аресты были произведены в июле. Арестовывали казаков не только в Кандауровском, Редутском и Сарочинском, в которых были сформированы отряды, принявшие участие в вооружённом восстании, но и во всех других посёлках уезда4. Арестовывали т.н. потенциальных врагов Советской власти. Всего было арестовано, согласно документам, хранящимся в городском архиве, 342 человека.
Допросы арестованных велись круглосуточно, при этом выявлялись другие люди, так или иначе причастные к вооружённому восстанию.
Одним из первых был арестован в районе Сарайчиковского посёлка Василий Яшков. Наступление, которое он планировал повести вверх по линии посёлков, теперь, когда им было получено известие о полном провале восстания в Гурьеве, посчитал бессмысленным. Также был арестован в районе посёлка Новобогатинского Иларион Шлёпов.
При проведении первичных допросов тех людей, которые из посёлков пошли в поход по принуждению, стали постепенно освобождать из-под стражи.
5 апреля, уже к вечеру, в дом Кораблёвых зашёл милиционер. Клавдия, увидев вошедшего в комнату человека в форме, сразу поняла, что пришёл он, конечно же, с целью узнать о её сыне. Она молча смотрела на вошедшего испуганным взглядом.
– Сам где, казачка? Дома штоль? Зови, – проговорил милиционер, глядя на двери, ведущие в другие комнаты.
– Сам-то? Во дворе. Нюра, кликни отца, – сказала она дочери, которая вошла в прихожую комнату, услышав, что к ним кто-то пришёл.
Когда дочь вышла, милиционер, сухощавый, высокий, с чисто выбритым лицом, внимательно, глядя прямо ей в глаза, спросил:
– Сын-от где у тебя?
– Ой, не ведаю я, где он сейчас, – волнуясь, ответила она.
Услышав её ответ, милиционер с недоверчивой улыбкой, скользнув взглядом по её лицу, раздумывая, хотел ещё что-то сказать, но в это время вошёл Василий, и он повернулся к нему.
– А, Кораблёв, тебя-то мне и нужно. Ну, казак, сказывай, где твой сын?
Василий уже знал, что в посёлке в этот день были арестованы трое казаков, в их числе и Федот Мохначёв, и понял, что пришли к нему, конечно же, чтобы справиться о сыне Фёдоре.
– Где сын? Так откудова мне знать про то, я, чать, не поводырь за нём.
Не знаешь? Ты не темни, казак. Сдаётся мне, подбивал, поди, сына к мятежу, – нервозно проговорил милиционер, строго глядя в глаза Василию.
– Меня виноватить неча, я тут не причинный, за сына не ответчик, – Василий старался говорить спокойным тоном, чтобы скрыть накатившуюся на него злость от наглых расспросов заявившегося к ним милиционера. – Он уже большой верзила, сам думать должон. Мне уже не года с ним ватажиться, послухает он меня, как же, – добавил он затем к сказанному.
Милиционер долго смотрел на Василия, как бы решая что-то для себя.
– Не знаешь? Думаешь, не сыщем его? Не уйдёт – сыщем, – ехидно улыбнувшись, проговорил он и затем вышел из дома.
––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
В эти тревожные дни, когда в Гурьеве и во всех посёлках уезда проводились аресты участников вооружённого восстания и их, предполагаемых властями, пособников, Василий Кораблёв нежданно-негаданно получил письмо от сына Сергея. Вся его семья, узнав о полученном письме, отложив все дела, собралась в горнице. Всем не терпелось узнать о Сергее, о котором не было никаких вестей уже почти год, с тех самых пор, как он ушёл из дома на службу. За всё это время они узнали только то, что полк, в который его призвали, был послан на войну с Польшей.
Василий, сев за стол, внимательно рассмотрел конверт письма, при этом напрягая зрение, с трудом прочитал непонятный для него обратный адрес. Затем, надорвав аккуратно конверт с краю по длине и вынув лист письма, стал вглядываться в мелко написанный текст.
– Ваня, – обратился он к младшему сыну, – ты из нас в грамоте более силён. Я ползком читаю, да и глаза уже плоховато вижут, прочти ты.
Тот взял из рук отца письмо и медленно вслух стал читать:
«Здравствуйте, дорогие папаня и маманя, а также братья Николай и Иван и сестрицы Нюра и Фиса. Передавайте поклон моей сестре Марии. Есть ли какие вести от брата моего Фёдора?
В первых строках моего письма спешу сообщить вам, что проживаю я нынче в польском городке, Каменец-Литовский прозывается.
Наш полк послали на войну с поляками, в бою попал я в плен и угодил в лагерь для пленных. В лагере этом пленных вельми много было. Померших беда много было от разных болезнив всяких, индаль просто жуть страшенная видеть всё это было. Кормили всех нас дюже скверно, можно сказать, почти голодом сидели. Потом часть пленных перевели в другой лагерь, и я туды с ними попал. К казакам пленным поляки относились не в такой строгости, как к другим, почему это, мне неведомо. А тут случай мне выдался не в лагере быть. Начальство лагерное спросило меня, не желаю, мол, я у пана одного работать и жить. Ну, я тут согласие дал на то, больнуж тягостно в лагере этом жутком обитать. Пан этот неплохой попался, Иосиф Казимирович имя ему, фамилия Назаревич. Кормит он меня грех жаловаться, хорошо. В главном я у него дрова колю, ну и работы всякие другие сполняю, о чём он меня просит. Спасибо большое ему, что вызволиться через него из лагеря удалось. Когда война эта закончилась, решил написать вам письмо. Может, даст Бог, дойдёт моё письмо до вас, шибко надеюсь на это. Жду сейчас, когда ослобонят меня вчистую, а тогда намерение у меня домой ехать. Отговаривает меня пан Назаревич, мол, не след сейчас никуды мне ехать. Беда, мол, может мне грозить в Расее при нонешней там власти лютой. Но шибко домой тянет, и когда ослобонят, то поеду. Будь что будет, вас всех хочу увидать. Отпиши мне, батя, как вы там сейчас все поживаете. Жду твоего письма.
Закончив читать письмо, Иван положил его на стол перед отцом. Василий, всё это время молча и внимательно слушавший, при этом теребя свои поседевшие усы, проговорил:
– Вот, значится, как у Сергея вышло, в плен угодил.
Он поглядел на детей, которые стали оживлённо обсуждать вести о брате, затем обратился к жене:
– А что, мать, может оно и к лучшему вышло, чем за власть эту антихристову погибать. Всё ж таки жив сын наш, да и не в лагере сейчас, а на воле живёт. Домой ехать хотит, как ты об етим думаш?
Клавдия, сидевшая за столом напротив него, как и все молча слушавшая письмо от сына, поглядев на хмурое и задумчивое лицо мужа, ответила:
– Что тут сказать тебе, Осипыч, в главном в войну эту он не погиб. И, даст Бог, домой живёхонек возвернётся. Ал ты не ряд, гляжу на тебя.
Сказав об этом, она подумала о старшем сыне Фёдоре, о котором они сейчас ничего не знали. Которому, если всё обойдётся благополучно, если Господь сподобит ему, суждено жить теперь вдали от родного дома, на чужбине.
– Отпиши Сергею, – добавила она затем к сказанному, – что ждём мы его домой. А про Фёдора, я так смекаю, писать ему не надобно. Тревожить его загодя ни к чему, приедет, тады и скажем. А счас-то мы и сами ничегошеньки не знаем о нём.
Василий, не прислушиваясь, о чём говорили его сыновья и дочери, выслушал внимательно жену. То, что сын пишет о сложностях, которые могут возникнуть у него при возвращении домой, конечно же, не беспочвенны. Но опасаться ему чего-либо особо не стоит. (Василий не знал о том, что почти весь полк их казаков перешёл на польскую сторону и воевал затем на их стороне. О чём, как, наверное, заметил читатель, сын ему в своём письме не поведал). Воевал Сергей всё-таки за большевиков и в бою в плен угодил: в войну-то всякое бывает. Конечно, будут ему допросы и дознавания обо всём, это дело обычное при таких делах. Его донимало сейчас другое.
– Клавдия, отписать, говоришь, Сергею, чтобыть домой он ехал? Я вот что думаю, проволоки сыну нашему в пути домой, по моему разумению, особой не будет. Ты говоришь, что не рад я приезду сына – о другом думки мои. Казаки наши, здаётся мне, опосля погрома им не утихомирятся. И, могёт статься, спустя время какое снова в руки оружие возьмут. А Сергей пишет, что он живёт там неплохо, и кормит пан этот его хорошо. Так что погодить надобно бы ему домой ехать. Пущай живёт до поры в земле поляцкой. А то, как бы неровён час, всё могёт быть, не угодил бы он в заваруху, которую казаки наши завалгачить могут. Будем тогда о двоих сыновьях горевать, вот об чём я мыслю.
– Думаш, ещё у нас что-то могёт случиться? – спросила у него Клавдия.
– Опаска есть большая на то… Рано ли, поздно ли, а, думаю, без того у нас не обойдётся.
Василий не словом не обмолвился о схроне с оружием, который сделали казаки их посёлка после возвращения, по настоянию их председателя Мохначёва, из похода. Ничего не сказал также о намерении части казаков, в числе которых был и их сын Фёдор, пробраться к партизанам, которые скрываются где-то в районе верхних посёлков.
– Раз такое дело, Осипыч, – подумав и поняв опасения мужа насчёт сына, сказала Клавдия, – пусть Сергей наш живёт пока у поляков, беды бы миновать ему. Ну а потом уж, когда время придёт такое, что можно будет ему без опаски домой ехать, тады и напишем ему о том. В письме так и отпиши, ехать домой сейчас ему не надобно.
В тот же день Иван под диктовку отца написал письмо брату Сергею.
Василий, после того, как было отправлено письмо в далёкую Польшу, всё думал о том, когда время придёт такое, что он сможет увидеть своего сына Сергея. Какие ещё события могут произойти у них впереди, и, возможно, ещё немало крови людской прольётся. По всей России в это время, по доходившим до них слухам, гремели в разных местах бои. Видимо, не скоро придётся написать письмо сыну с хорошей вестью, чтобы он собирался, наконец, ехать домой.
Примечания к 11-й главе
1. …в верих (то есть вверх) – верхнее течение Урала, верховая линия, север; в противоположность низу, низовой линии, югу.
2. Кукан – верёвка, на которой держат в воде пойманную рыбу.
3. Брыч – подводный порог в реке.
4. Грохотка – решето или рама с металлической или нитяной сеткой для протирания икры.
5. В посёлке Тополинском был арестован Иван Насёнков. Во время проводимых следственных мероприятий он бросил винтовку, которую укрывал, в Урал, и это заметили милиционеры.
Глава 12
Печальная весть
Пошла, наконец, красная рыба из моря Каспийского вверх по реке на нерест, чего, как никогда, в эту весну с нетерпением ждали казаки после прошедшей голодной, суровой зимы. По весне трогается на нерест вначале шип, а за ним к далёким истокам Яика-Горыныча идёт уже севрюга. Там, где берёт своё начало река, где вначале маленьким узким ручейком вытекает она с гор Уральских, постепенно, по мере своего хода увеличиваясь в размерах, нерестится, давая жизнь своему потомству, с далёких древних времён красная рыба.
Василий, стоя на берегу реки, смотрел с грустью, как выпрыгивает из воды севрюга при своём стремительном движении против усиливавшегося в это весеннее время течения. Не было у них сейчас в посёлке ни одной мало-мальски сохранившейся крупноячейной сети, на которую можно было поймать без особого труда плывущую в большом количестве в реке рыбу.
Он вспомнил, как, повзрослев, вместе с отцом и казаками посёлка принимал участие в весеннем севрюжьем рыболовстве. К назначенному сроку они ехали из посёлка на телегах-дрогах, на которых везли свои бударки (лёгкие длинные лодки), плавные сети и всё им необходимое к городу Уральску, откуда начиналось это рыболовство. В этом рыболовстве принимали участие все желающие уральские казаки, и к городу к этому сроку прибывало всё, как называли у них, рыболовствующее «войско» или «громада».
В назначенный день, с утра, вся громада ловцов выстраивалась стройными рядами на берегу реки и по сигналу, обычно по выстрелу маленькой пушки, начинали лов все разом, что называется, «с удара». Начиная от города Уральска, каждый день «войско» проходило на бударках отмеченный рубеж, производя лов севрюги плавными сетями. В дни, когда устанавливались днёвки, то есть когда нельзя было производить лов рыбы, казаки спешили к базару, который устраивался иногородними купцами невдалеке от большого скопления их казачьих телег, следующих за рыболовным «войском». Купцы эти покупали у казаков пойманную рыбу. С собой они привозили на продажу множество разнообразного товара, нужного казакам.
Василий, улыбнувшись, вспомнил, что в дни днёвок многие казаки, чтобы расслабиться, спешили к «знямке», где купцы производили продажу вина из бочки. Чтобы бочку с вином видно было издалека, между множества базарных телег, к ней или к телеге, на которой она возится, прикрепляли шест, а к нему вверху лоскут цветной материи, вроде значка на уланских пиках. Оттова и стали называть – «знямка».
Когда подходили к Индерскому озеру, которое находилось на бухарской стороне, в районе Горского посёлка, всем казакам давалось время для добычи соли. Рыболовство это длительное по времени и трудоёмкое, как, впрочем, и другие, заканчивалось уже в устьях Урала. Приносило оно всем казакам довольно-таки немалый доход, что позволяло им безбедно жить и всегда содержать в хорошем состоянии своё личное вооружение, а главное – своего боевого товарища – коня.
Когда грянула война, будь она неладна, все рыболовства, в том числе весенняя плавня, в том виде, как они веками у них на Урале были разрегламентированы определёнными строгими правилами, уже не проводились. Причиной тому было то, что почти всё их мужское население было призвано в ряды Уральской отдельной армии на защиту их, кровью политой предками, земли от вторгавшегося к ним врага. Малые подростки да седые старики в это военное тяжёлое время ловили у них рыбу. Теперь уже не соблюдались, порой, днёвки, а о правилах ведения рыболовства не могло быть и речи, не до того было: малым числом рыбаков нужно было кормить и армию, и всё население области.
Василий глядел на мелькавшие тут и там на реке быстрые броски выпрыгивавшей из воды севрюги, и болью отдавалось в его груди: он сейчас просто сторонний беспомощный наблюдатель за проносившимся мимо него ускользающим богатством. Ушла, и теперь, видимо, уже навсегда их свободная вольная жизнь, как и эта, уходившая далеко вверх, за грань их земли, по реке рыба.
Пройдя по берегу и ещё раз окинув грустным взглядом панораму реки, он в задумчивости побрёл домой.
Подойдя к дому, Василий увидел спешно шедшего к нему Трофима Шерстянкина.
– Здорово, казак, я до тебя, разговор есть, – подойдя к нему, негромко проговорил Трофим. – В избу заходить не будем, во дворе поговорим.
Они вошли во двор, и Трофим, окинув взглядом переднюю часть двора, спросил у Василия:
– А где у тебя собака?
– Давненько не заходил ты к нам. Где Цыган наш? В конце зимы выкрали, хороший был пёс, не уследили, ночью по всему. Съели, должно, Цыгана нашего, голод-то какой был.
– Да, брат, голод – не тётка, мытарились с него люди шибко, – покачав головой, озабоченно отозвался Трофим. – Не токмо у вас, у Точилиных и Зевакиных в зиму вон тоже дворовых псов выкрали. Кто б когда мог подумать, что до такого у нас дойдёт – собачатину есть.
Они медленно пошли на зады, и Василий, тяжело вздохнув, стал говорить с озабоченной злобой Трофиму:
– На Урал ходил, красна пошла, а ловить её нам нынче нечем, будь оно неладно. Хотя бы крючья-самоловики были, да давно уж, чай знашь, запрет на них был. И сейчас ни у кого в посёлке их в помине нет. А то бы сварганили снасть с этими крючьями и валом наловили бы севрюг. Понадеялись, что сети новые к началу хода в бригады нам будут дадены, и, на тебе, на мели остались.
– Ничего, Василий, подождём малость. Слух был, что нам из Гурьева сети подвесть должны. Так что особо-то в уныние впадать неча, а пока ждать.
– Жди от них с бескрайней тарелкой, – раздражённо бросил Василий. – Не иначе, как давком выдавливать, поди, придётся, докучишься до них.
Трофим понимающе посмотрел на Василия, которого обуревала злоба и досада по поводу постигшей их в самый неподходящий момент неудачи. Они прошли по двору уже на почтительное расстояние от дома и, остановившись, с подчёркнутой убеждённостью он стал говорить Василию:
– Ты не скажи: давком выдавливать. На море, слышь, уже вовсю тамошние бригады новыми сетями рыбалят. И до нас черёд дойдёт. По всей Расее после войны неурядица во всём царит. Сейчас-то повсюду голод, и как пошла севрюга, шевелиться зачнут с этим делом. И до нас возможность изыщут достучаться.
Василий ничего не ответил на это и, забрав бороду в кулак, задумчиво стал смотреть в сторону реки.
Теперь они – уже не хозяева своей реки, – стал размышлять он, – будь сейчас их власть, продали бы они пойманную в эту весеннюю путину рыбу и купили бы так нужный для них в это тяжёлое время скот. Сейчас же от всего пойманного несметного богатства, когда решится, наконец, вопрос с сетями, выдаст им новоиспечённая власть лишь очень малую, грошовую толику. Да хотя бы и это им взять, но даже и этой скромной краюхи в ближайшие дни, что бесило Василия, им не предвиделось. В короткий срок власти не смогут решить вопрос о поставках во все рыболовные бригады на Урале, созданные ими, всего необходимого для ведения рыболовства.
Василий отрицательно относился к восстанию, которое затеяли у них казаки: и чего в итоге добились? Лишь усугубили своё положение, ещё более возбудив к себе ненависть новой власти. Но в то же время на ум ему приходила и другая мысль: пусть задумаются эти коммуняки над тем, что если не изменят они в лучшую сторону теперешнюю жизнь собачью их народа, то это может подтолкнуть казаков к новой кровавой заварухе. В глубине души, в своём подсознании, у него таилось предчувствие, что так оно, рано или поздно, произойдёт.
Раздумывая обо всём этом, он затем вопросительно, слегка прищуренными глазами, посмотрел на Трофима. Наверное, пришёл он к нему не для того, чтобы справиться о его собаке, а также сообщить о том, что есть надежда получить им (вот только когда?) новые нужные позарез в это время сети. Он попросил его поговорить не в доме, а во дворе, это, видимо, для того, чтобы сказать о чём-то, что не должны были слышать домочадцы.
Глядя на потупленный взгляд на него Трофима остановившимися глазами, у него возникло предположение, что поведать он хочет о чём-то плохом.
– Ты, гляжу, видать, ещё о чём-то сказать мне хочешь? Не тяни – сказывай.
– Я вот что к тебе… ¬– подбирая слова, стал говорить Трофим, – вот что, казак, весть негожая для тебя… Семён Кокорев вчерась в Гурьев ездил к брату свому по своим делам… От солдат из нашенских что узнал там, мне давеча сказывал. Ну, я уж тут к тебе. Казаки наши после погрома шли поперву все вместе, а опосля на группы разбились и порознь пошли…Ну и вот, в одной-то группе незадача вышла – смочь уйти не удалось им. Настигли их, сказывали, в степи, где-то на бухарской, третьего дня ещё. Сейчас они все в тюрьме гурьевской… Трофим на мгновение замолчал, пристально посмотрел в глаза Василию, обдумывая, как ему сказать о главном.
– Да, в тюрьме они… Ермаков, сын твой Фёдор и ещё кто-то из казаков, что с ними были, – как бы выдавливая из себя слова, тихо проговорил он затем.
Словно душная, тёмная, без просвета туча навалилась на Василия, услышав о том, что Фёдор арестован, и он поблёкшими, потускневшими глазами посмотрел на Трофима и затем с печальной горечью произнёс:
– У партизан схититься целились, и вот оно как у них в оконцовке вышло: Господь не сподобил им уйти.
– А другие как? Сын твой? – спросил он затем.
– Окромя тех, кого задержали, сына маво средь них не было, якобы все ушли. Пока слуху про них не было. А потом-то, ежли до партизан дойдут, как потом уж сложится, порешится, трудно знать загодя.
Как потом сложится у ушедших к партизанам казаков, предугадать сейчас, конечно, трудно. Новая власть по-всему пришла к ним всерьёз и надолго. В любом случае, думал Василий, ничего хорошего не ждёт впереди эти утаившиеся немногочисленные партизанские отряды. А, может, кто-то из них затем рискнёт обосноваться вдали от родного дома? Время сейчас неопределённое, сумбурное и смутное, может, и удастся кому-нибудь бросить якорь в чужой среде? Он по секрету слышал о таких случаях.1
– Да, Яшкова и Ермакова с казаками арестованными теперича тюрьмой попотчуют, чашу горькую испить до дна им всем придётся. А кому-то из них и новый дом вечный состроют, – посмотрев на Трофима, задумчиво проговорил Василий.
Яшкова и Ермакова, конечно же, ждало только одно – расстрел. У Василия также не было сомнений, что расстреляют и ещё кого-то из арестованных казаков, кого сочтут опасными врагами. Как поступят с его сыном? – тревожно думал он. Тоже, возможно, расстреляют в числе других. Мысль об этом остро, до боли обожгла в груди и хлестнула по сердцу. А, может, учтётся Фёдору то, что он не воспрепятствовал возвращению с похода большей части отряда их посёлка? Но, думая об этом, у него возникло тягостное, щемящее сердце предчувствие, что сына своего он больше живым не увидит.
– Да, отликовались казаки… Сами выбрали для себя этот путь погибельный, – сказал затем Василий и, запустив пальцы в волосы, затуманенными глазами от накатившего волнения посмотрел на свой дом.
– Я не стал в избу заходить, чтобыть Клавдию не пугать этой вестью, – уловив взгляд Василия, проговорил Трофим. – Ты уж сам…
Василий понимающе кивнул головой и, проводив Трофима до калитки, задумался, как ему сказать Клавдии о поимке красными их сына. Сказать об этом он должен, конечно же, сам, нежели она услышит это от других людей. А услышит о сыне она конечно: эта весть разойдётся вскоре по всему их посёлку. И, как бывает иногда в таких случаях, могут люди наговорить с лишком, прибавив от себя всякой небывальщины.
Он вошёл в дом и, посмотрев в комнаты, прошёл на кухню, где были жена и дочери.
– А где Николай и Иван? – спросил он у Клавдии.
– На реку послала их, талов набрать поболе, а то уж на исходе, – ответила она, отойдя от печи. – Только что из дома вышли.
Василий понял, что за разговорами, которые вели они на задах, он не заметил, как его сыновья вышли со двора. Он сел за стол и, пощипывая бороду, посмотрел на жену и дочерей.
– Трофим, видала я, к тебе заходил, новое что говорил? – спросила его Клавдия.
– Заходил. Красна пошла, а сетей у нас нет покудова, а то бы отудобели рыбой. Про то говорили, – он, задумавшись, положил руки на стол. На душе у него не кошки, а словно волки скреблись, думая о том, как ему сказать жене о сыне.
Клавдия пристально посмотрела на озабоченное, нахмуренное лицо мужа. Не отсутствие сетей, видимо, гложет его, хотя, конечно, и это угнетало. Смутное предчувствие чего-то вдруг охватило её.
– Ты что, Осипыч, какой пасмурный, ровно бескунак2 на тебя накатился, – вопросительно, сдерживая появившееся волнение, сказала она, глядя в тёмные озабоченные глаза мужа. Василий встал из-за стола и, стиснув за спиной руки, прошёлся по кухне. Затем, остановившись, теребя бороду, стараясь сохранить спокойствие, молчаливо посмотрел на побледневшее лицо жены и отвёл глаза в сторону.
– Ты уж, Клавдия, крепись, – стараясь осторожно и мягко донести свои слова, печально вздохнув, стал он говорить жене, – вот что Трофим сказывал мне давеча: Фёдора нашего и ещё скольких-то казаков, что с ним были, в степи арестовали.
Лицо Клавдии побледнело и взволнованно, с дрожью в голосе она спросила:
– И что теперь? Где Фёдор сейчас?
– В тюрьме гурьевской. Там-то много сейчас казаков арестованных, слух был, битком забито. Судить будут всех, и что Фёдору будет, какое наказание – трудно сказать.
– Сколь вот гаваривал с нём, не хотел Фёдор слухать слов моих, вот и вышло «по ихому», – помолчав, добавил Василий.
– А я-то ничего не знала про то, что казаки наши измышляют… – с укоризной сказала Клавдия ему. Мол, сам он знал про всё, а ей ничего не говорил. Возможно, слова матери сильнее подействовали бы на сына, думала она, и уберегли бы его от опасного шага.
Ничего не ответил на это Василий, глядя на покатившиеся по её побледневшему лицу слёзы.
Фиса и Нюра, стоящие в стороне и молча слушавшие отца, вытирая ладонями со своих глаз слёзы, стали успокаивать мать.
И только через три месяца семья Кораблёвых узнала, что Фёдора после окончания предварительного следствия в числе большой группы арестованных казаков этапировали из Гурьева в город Уральск для проведения суда над ними.3
А спустя более года после этого они узнали о том, что Фёдор умер в уральской тюрьме от голода. Об этом они узнали от людей, побывавших в соседнем посёлке Редутском у своих родственников. Архип Точилин, житель этого посёлка, молодой парень, участвовал в походе на Гурьев, рассказывал, что многие казаки, ещё во время следствия, умерли в тюрьме. Сам же он выжил, питаясь крысами, которых ловил по ночам. Эти твари пытались есть людей, умерших ночью, их-то он и подкарауливал.
Эту жуткую картину, конечно же, трудно представить современному читателю. Но только благодаря этой, так сказать, находчивости Архип смог выжить. А в декабре 1922 года был освобождён, попав под амнистию.4
Примечания к 12-й главе
1. Такие случаи в то время были довольно-таки не редки. Так, в начале января 1920 года пять казаков, один из них житель города Гурьева, вахмистр Вашурин, не пошли в общем походе на форт-Александровский. Покинув пределы Уральской области, они затем, передвигаясь окольными путями, добрались до Москвы. Обосновавшись в столице, они устроились извозчиками как имевшие большой опыт в работе с лошадьми.
Приведу ещё один случай. Гурьевский казак Владимир Таршилов в конце гражданской войны получил ранение и был какое-то время на излечении в госпитале. За день до прихода красных в Гурьев он оставил своего сына Павла у родственников, сказав им, что поедет долечиваться на Кавказ. По прошествии лет Павел подавал запросы в поисках отца, но никаких сведений о нём узнать так и не удалось. Только спустя многие годы родственникам Владимира Таршилова совершенно случайно удалось узнать, что все эти годы он жил не на Кавказе, а на… острове Сахалин, уже под другой фамилией. Видимо, не зря гласит старинная поговорка «Язык до Киева доведёт».
2. Бескунак – похолодание и бураны в апреле, длящиеся обычно пять дней. Согласно старинной легенде, пять человек в апреле месяце поехали в гости к своим родственникам. В степи они попали в сильный буран и все замёрзли. С тех самых пор это апрельское похолодание люди стали называть «бескунак», что в переводе с казахского на русский язык означает «пять гостей».
3. В город Уральск было этапировано для суда, согласно документу городского архива, 59 человек. Точнее, 58, так как один из них – Павел Зубов, что отмечено в приписке к этому документу, умер в тюрьме буквально накануне этапирования в Уральск.
Кроме этих людей, согласно другому документу, в Уральск, видимо в другой день, было этаприровано ещё девять человек. В их числе В. Яшков, И. Шлёпов и К. Ермаков.
1 сентября по приговору Уральского отдела Реввоентрибунала Заволжского военного округа Василий Яшков, Иларион Шлёпов, Кирилл Ермаков и Никандр Земляков, убивший милиционера Миридонова, были приговорены к расстрелу.
Кроме них, о чём говорится в другом архивном документе, были расстреляны ещё 11 человек, активных участников вооружённого восстания в Гурьеве. Вернее, расстреляны были 10 человек, один из них – Евстафий Попов – умер в тюрьме до приведения приговора в исполнение.
Также (об этом мне удалось узнать совсем недавно) в посёлке Редутском красными был расстрелян сын вдовы Ярославцевой. Расстреляли его за то, что он прочитал перед казаками посёлка, перед их выступлением в поход, воззвание, привезённое из Гурьева Яшковым. Имя этого 15-летнего паренька по прошествии многих лет люди уже не помнят.
– Ироды, парнишку малого не пожалели, – говорили после его расстрела казаки.
Из воспоминаний В. Думчева, в те годы жившего в Редутском посёлке, в гурьевской тюрьме был расстрелян житель их посёлка, арестованный за участие в восстании, Константин Точилин. В списке расстрелянных его нет.
Возможно, что не все документы, касающиеся вооружённого восстания 1921 года в Гурьевском уезде, сохранились до наших дней. А, может быть, «умников» у нас хватает, что ещё не все документы рассекречены.
4. По архивным данным, кроме Архипа Точилина, в тюрьме удалось выжить ещё 13 казакам. Все они позднее были освобождены по амнистии КИРЦИКа от 4.10. 1922 г.
Можно предположить, что затеей Архипа ловить ночью крыс воспользовались и заключённые в других камерах. После смерти многих заключённых тюремное начальство поневоле вынуждено было задуматься о кормлении людей. До этого же их кормили просто слегка поджиренной водой. Люди в то время голодали во всей области. А в прошедшую зиму умирали от голода на воле, что уж тут говорить о заключённых в тюрьме.
Конец первой части