(3.11.2010 г. – 26.07.2011 г.)
Обо мне, как о литераторе, знают только в Кемеровской области. Жить в глухой провинции без моря – в этом есть своя прелесть.
Чтобы написать что-то стоящее, надо чаще сравнивать свое с чужим, и не закрывать глаза на слабости, а дорабатывать.
Не искать виноватых. Требования предъявлять лишь к себе.
Я начинаю понимать того японского художника, который всю жизнь писал Фудзияму.
Попробовать реже обижаться.
Как я отношусь к жизни? А никак. Живу и живу.
Я не упоминаю о том, что поэт Василий Федоров мой троюродный дядя. Мне гордиться нечем, ему – тем более.
Нет своеобразия – и писателя нет.
Улицы в Асинске живые: некоторые дома умерли, некоторые только нарождаются, остальные разного возраста.
Романтический период в истории Асинска – от рождения до революции.
Когда город лишен архитектуры, и не было в нем ярких событий – изучать нечего, остается только рыбалка.
Рыбалка – это нечто вроде отдушины.
Чтобы собрать в одном месте некоторое количество воды, надо перегородить ей дорогу. Записная книжка – это запруда для мыслей, чтоб не канули в забвение.
В безликом городе единственный выход воображению в обустройстве своего дома.
Когда жизнь хаотична, хронология крайне необходима.
И радостно бросаться навстречу всему!
Писателя в начале его пути что-нибудь по-настоящему впечатляет. Гениса – служба в пожарной части, Довлатова – конвойная охрана. А что впечатлило меня? Или я не настоящий?
Надо соблюдать правило: не задирать носа перед своими персонажами. Даже Довлатову это удается не всегда.
Дм. Быков сообщает в «Новой газете»: «русскую реальность описывать больше невозможно, да и не нужно. В ней нет ничего нового. Описывать русскую жизнь – значит пилить опилки. Русский реализм давно выдохся». Да неужели?
Уникальность писателя объяснима. Он о чем-то таком подумал, что-то такое подметил, о чем не задумывались и чего не замечали мы. По сути, стать уникальным писателем не так сложно. Дело за малым – подумать и подметить свое.
- Наблюдаю за ней. И не то, чтобы жалко мне ее, но и жалко!
Если относиться к жизни с интересом – она не будет пресной.
Как это сладостно: напиться водки, а на следующий день угрызаться, угрызаться, угрызаться…
Среди нескольких бесспорных истин есть и такая: водку следует закусывать маринованными грибочками.
Местная разновидность абсурда: в гражданскую войну в окрестностях Асинска партизанил болгарин Папурков. Повезло, хотя бы не сенегалец.
Я настолько хорош собой, насколько позволяют обстоятельства.
Мне ли не говорить об очаровании невежества.
Когда лежишь на берегу и пошевеливаешь пальцами босых ног, больше ничего для блаженства не требуется.
Трогает не великое, а маленькое – то, чему можешь сострадать.
- Поэты все вольнолюбцы? Ну-ну…
В тексте мясо жизни должно быть сырым. Кулинарные ухищрения ему только во вред.
К мелочам, к сору – самое пристальное внимание. Жизнь делается не в высоких кабинетах. Где сейчас эпопеи советских писателей? То-то.
Какие-то мы все промежуточные. А у меня нет желания быть промежуточным, вот и цепляюсь за литературу.
Засыпая, я подумал: «Вот мой дом. В другой комнате спит старенькая матушка. Разве я не счастлив?»
Если уголь греет отвратительно, жизнь превращается в ежедневное ожидание весны.
Эти пацаны, моря не видавшие, мазута не нюхавшие.
Об одном и том же можно рассказать разными словами.
- Учитывая наше прошлое, Родина могла смягчиться и налить грамм по 150. Каждому.
Если собрать сибирских литераторов, то на всех едва ли наберется пять-шесть мыслей. Теперь скажите: разве морозы не влияют?
Был в писательском Союзе. Смотрю: несут щи. А следом и лапти – вместо ложек.
- Количество рожениц зависит от числа забеременевших. И тут у нас случаются недоработки.
- Я так думаю: когда все говорят одинаковыми словами, это нормально. Если бы одинаковые признания в любви не принимались – все в Асинске холостяками бегали бы.
А судьи кто? Не я!
- В России никогда не своруют столько, чтобы нам чего-нибудь не осталось.
Что нужно человеку, когда у него есть все? Еще, по крайней мере, столько же!
Прага, должно быть, очень большая, если в ней разминулись Гашек и Кафка. Ходили, ходили – и все мимо друг друга!
- Если кто-то вместо девушки лезет на парня – тут уж я не знаю… Может, зрение у него плохое?
- Если брать на лапу честно-благородно, то это никакая не коррупция.
- Умные люди для того и существуют, чтобы оставаться на плаву при любых обстоятельствах.
В этих записных книжках мои крохотки, затеси, опавшие листья.
Сила Бога в том, что он молчит. Как только скажет хоть слово – сразу найдутся оппоненты.
Если заглянуть под ироническую оболочку «Будней» - там, под этой оболочкой, все должно быть на полном серьезе.
«Будни» должны быть книгой уютной – как «Швейк».
Если музыка обращена к чувствам, то речь – к разуму. А вот поток речи – опять к чувствам. Не случайно девушку в молодости приходилось «убалтывать».
Любой новый литературный прием привлекает внимание лишь на короткое время. И только оригинальная мысль не устаревает долго. Ну, так что – будем бегать за приемами или думать?
От пенсии меня отделяют шестьдесят авансов и столько же зарплат. Надо постараться получить их все.
Меня пытаются принудить к рвению в работе. Идиоты! Я лучше уйду из водоканала.
Каждому надо говорить о том, что его любят. Это придает сил и уверенности.
Юмор – не самоцель. За юмором обязателен серьезный и пристальный взгляд на происходящее.
Конечно, и дом можно бросить и уехать куда-нибудь. Но оторваться от своего дома, от своего огорода не то, чтобы труднее, но – жальче.
Состав воздуха и звуков – величина переменная. Время заполняет их на новый лад. Хотя щебет птиц никуда не делся, но кукареканья петухов уже не услышишь. И гул машин чаще, а выхлопные газы ощутимей, чем сорок лет назад.
Матушка ворчала: зачем нам в большой комнате четыре окна? Трех хватило бы, а то и двух. Но зато январским днем, когда появлялось солнце, в комнате было столько света, что, казалось, в окна заглянула весна.
Память все-таки дает сбои. Некоторые места моего детства сейчас проявляются нечетко, я дорисовываю их своим воображением.
На то, что ты уже видел, повторно надо смотреть под иным углом зрения.
Я вспоминаю прошлое и вижу наш старый домик на пригорке, а рядом поднимающийся новый. Когда я начал различать окружающее, новый дом в нем уже присутствовал.
Оригинальные мысли много выигрывают, если образуют систему, мировоззрение.
Если семья – ячейка общества, то дом, огород – сохранение государства на клеточном уровне.
Зелень я люблю майскую, когда в природе происходит одновременный выброс жизненных сил, когда все молодо и свежо. Хотя по возрасту мне, вроде бы, ближе июль и август, когда безумства позади, и все, что цвело, наливается плодами.
Улица как продолжение дивана, с которого ты смотришь в экран телевизора.
Если здесь и живет надежда, то лишь одна: чтобы завтра все было точно так же.
Мартовские сугробы неприглядны – снег тает, и видно, как много в нем шлака.
Я живу ни богато, ни бедно – я живу так, как мне нравится. И это главное.
Отец, у тебя я научился не быть показушным, не выпячиваться. Это самая ценная наука, которую ты мне дал. Прожить бы мне жизнь также достойно, как ты.
Чужому Асинск ничего не скажет – обыкновенный городишко, как и сотни других. Надо пожить в нем, надышать своего тепла, и тогда, как намоленный храм, он станет родным и близким.
День начинался в шесть утра государственным гимном по местному радио. И скажу, что это не так глупо: знать, что страна на месте, что жизнь в ней идет, как вчера, позавчера и месяц назад, и что можно спокойно вставать и заниматься своими делами. Когда американский фермер каждое утро поднимает флаг страны над своим ранчо – чувства у него, наверно, те же самые.
Я жил в то время, когда разорвали мою страну, и мне это не понравилось, потому что родственные связи резали по живому. Миллионы близких людей оказались разделены границами. Сейчас все как-то утряслось, но тогда… Нет, не хочу больше такого.
Увлекательная работа места скуке не оставляет.
Это в других местах случается, что в администрациях черт знает, кто заседает, но у нас такого быть не может.
Для того, кто в горе привык посыпать голову пеплом, Асинск являлся удобным местечком. Он избавлял человека от лишних хлопот. Следовало выйти к Диспетчерской и постоять под трубами ТЭЦ. Все остальное город брал на себя. Через двадцать минут на вашей шапке было столько пепла и шлака, что хватило бы на два средней величины горя.
Я не выдумываю «хорошее». Я пытаюсь найти его в том, что меня окружает.
Отчетливо осознать себя не «как все» - это только начало. Дальше идет главное: куда развиваться? Как? Каким образом?
- В мирное время мы должны быть едины. Это во время войны все, согласно приказам, разбредаются кто куда.
Писатель-сатирик Софронов.
- Разве может порядочный человек не платить за воду? Ты вначале заплати, а потом хоть упейся – никто тебе слова не скажет.
- Ты еще не слышал, как у нас в хоре Губанов поет. Голосище – во! «Блоха, блоха…» И уссывается!
У некоторых знания в голове копятся, как мусор.
Простой народ вызывает сочувствие, если помнить о том, как с ним обращается власть. В остальном он сочувствия не вызывает.
- Сечь нас, конечно, надо. Какой я либерал, если не сеченый? Так себе, даже на поляка не тяну.
Есть среди пишущих удивительные ребята. Спирт хлестать, подраться запросто – этакие гусары в литературе. И в то же время с изрядной примесью лакейства.
О Степе П.: все, что в нем есть, - надолго.
На время своей жизни привязанный к Асинску.
Не новый прием описания, а иное виденье предмета.
Быдло (по интеллекту) заполонило литературу.
Нет никакой «другой» литературы. Есть литература живая. А мертвая – это уже не литература.
Приватизировать покойника? Запросто. Такое произошло, например, с Шукшиным. Отвратительное витийство патриотов в Сростках. При жизни он бы с этой камарильей никаких дел не имел.
Любая, даже справедливая критика в адрес кемеровского СП сразу возбуждает там бурление говн.
Не верю я литературным выскочкам.
Город разместился на тонкой подрагивающей прослойке над пустотой.
Родные запахи дома. Пахнет борщ. Пахнет внесенное с мороза постиранное белье. Еще несколько тонких, едва уловимых запахов. Прибежишь из школы, и душа нежится от охватившего ее уюта.
В парной, на нестерпимом жару, оплываешь, как свеча. Чистота души и тела необыкновенная! Не случайно на Руси не столько замаливали грехи, сколько их смывали.
Уха без водки – рыба на ветер.
Сказка «Салим», мне думается, поживет какое-то время: читатели любят сказки.
Впервые побывав в Марьевке у деревянного дома В. Федорова, я удивился: как на таком месте с великолепным видом на реку и дух захватывающим простором у него не получилось развить свой талант, оставив его на примитивном уровне?
В «Буднях» не должно быть пресыщенности, только любовь к жизни во всех ее проявлениях.
Надо наполнять свое прошлое всякой всячиной.
Березы горазды подставлять кудрявые головы под восторженные описания, но это их дело.
Машина двигалась, подпрыгивая на ухабах.
В этих стареньких улочках с неказистыми домами жизнь протекает не быстро. Здесь она такая, как есть: не приукрашивается, не тревожится о том, как выглядит со стороны.
Я тут высаживал, окучивал, поливал. И вот все выросло!
Погода, конечно, гадкая, но жить можно.
Толик В.:
- У нас и зайцы колбасу едят.
Гляжу на трибуну с депутатами. Замечательное зрелище!
Есть опасность провинциального высокомерия. Прочитал статью И. Шепеты в «Лит. России» и подумал: не дай бог в Шепету превратиться!
Серость стремится все вокруг обляпать в свой цвет.
Польша – вечный прыщавый подросток Европы с массой комплексов.
Какая бы партия ни была наверху, они все равны в бессилии перед чиновником – неважно: штатским или в погонах. Чиновник – реальная власть. Поэтому главный человек находится не в Москве, а в городской администрации. В том кабинете, где тебе нужно получить справку.
В любом деле главный тот, кто берет на себя ответственность. В семье – то же самое.
Выбрать какого-нибудь кретина из местных чиновников и петь ему дифирамбы не для мелкой выгоды, а для собственного удовольствия.
Солидарность на экспорт.
У написанного есть удивительное свойство: на бумаге собственный голос не такой, как вживую.
Жизнь в любом месте будет унылой, если не расцвечивать ее фантазией.
Эмоции и впечатления.
Начал спиваться из любопытства.
Чего это я зарываюсь? Не выспался, что ли?
Такие безумства – совестно вспомнить!
Это очень увлекательно: заражаться чужими взглядами. Утром встал, почистил зубы, напился чаю, а потом взял чью-нибудь книжку в руки и – заразился.
Вчера я согрешил: выкурил пять сигареток. Поскольку это было на юбилее у Валентины Николаевны, грех считаю незначительным.
Сомневаться в себе – это ж так прекрасно! Это намного лучше, чем сомневаться в других.
Водочный магазин на Советском проспекте находится через дорогу от ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови.
- Они там расселись вокруг кормушки и никого не подпускают.
- Так это ж замечательно для тебя! Писатель должен быть тощим и злым. Если он будет тучным или даже упитанным – он на горло собственной песне наступит.
- Так-то оно так, - завздыхал Степа П. – Но хотелось бы не только денег, а съездить в Вологду на какой-нибудь семинар или в Ханты-Мансийск на встречу с читателем.
Искрометный, но вялотекущий.
И ходит покрытый славой, как дурак.
Советская власть не исчезла, она рассредоточилась и стала меньше заметна.
В ученики к палачу – очередь!
Сон приснился: у меня всего два крупных зуба сверху. Как у зайца. (23.07.2011 г.)
Долгое терпение чревато застойными явлениями.
Запретное всегда дороже. Поэтому публичные дома должны быть легальными и располагаться на каждой улице.
- На Западе каждый босяк рвется перенять аристократические замашки. А у нас: какие любимые песни у чиновников? Блатные, о зоне. Но, - Степа П. вздернул вверх бороду, - нам это только на пользу. Академик Королев, если б не посидел – никакого Гагарина, может, не запустил бы. «Через тернии – к звездам»: это про нас.
- Но ты ведь стал поэтом, хотя тюремную баланду хлебать не пришлось.
- Зато мой отец ментом был. Я тот мир близко видел.
Ираклий Гургенович Докучава, доцент.
Правда или ложь в тексте кроются, как правило, в деталях. К деталям надо быть особенно внимательным.
- Что-то не нравится мне тот путь, который я выбрал.
Вот осот. Хоть что ты с ним делай, а он лезет из земли. Такой жизнелюбивый. Избавить от него огород – рук не хватает.
- У нас с ним давняя драка, а победителя нет.
Наш Бог на стороне юродивых.
Пусть химзавод гордится количеством выпущенных таблеток, пусть машиностроительный завод трубит о том, сколько скребковых конвейеров он изготовил – что в остатке от всего этого знаем только мы.
Областные отделения СП – это, по большей части, литературное гнилье.
У нас государство много чего может натворить. Но подправит ли дела его рук население?
Никаких упреков природе, власти и кому бы то ни было. Все принимать, как должное, и вписываться в предлагаемые обстоятельства.
Копал землю под картошку. Земля вздыхала.
Эх, помидоры, помидоры. Неженки: похолодания испугались. Да если б каждый из нас пасовал перед заморозками – что б тогда было.
Отзывчивость ко всему. И никакого раздражения. Ни по какому поводу.
Так-то я ничего не имею против инакомыслящих. Но вот когда они начинают бегать в американское посольство за инструкциями – хочется дать им под зад.
Надо при жизни сказать засранцам все, что о них думаю. Потому что после смерти кто им что-нибудь скажет.
Двое из ларца одинаковы с лица. Пустозвоны кузбасской литературы.
Я удивляюсь четкому разделению у Фета: тут – коровы, гуси, свинарки, амбары с ячменем и овсом; там – «шепот, робкое дыханье, трели соловья…»
В отпуске летом необходимо расслабляться: бродить по лугам, нюхать ромашки, плести веночки из полевых цветков и т. п.
В России все беды – заслуженные.
Почему с милой рай в шалаше скоропалителен? И почему рай кочует по шалашам, никогда надолго не задерживаясь?
Не все же мне глумиться над собой. Иногда собою надо полюбоваться.
После чтения польских статей в ИноСМИ, единственная возможная реакция – брезгливость.
У Вен. Ерофеева – коран рекомендует: «возносить хвалы при уходе звезд». Не уместней ли было бы возносить хвалы при их появлении?
И. Шепету читал немного. Не понравилось.
Индивидуальность не надо придумывать. Она должна быть естественной, как сутулость.
Страстная речь, ни к кому не обращенная.
Забавное определение: «Приключенческая повесть-притча». Это «Салима» так в «Огнях Кузбасса» представили.
Должен признаться: дружеские беседы с Побокиным в ранг творческого процесса не возвелись. А все как-то так…
Прежде, чем любить русский язык, в него надо влюбиться. То есть, должен быть момент начала любви. Я знаю несколько моментов, за которые можно влюбиться. У Довлатова в «Заповеднике» один из персонажей изъясняется так: «Жена говорит – бросай пить, заведем ребенка. Но я воздерживаюсь, в смысле – пью». Вот это: «воздерживаюсь, в смысле – пью» - прелесть, что такое!
Просматривая переводы чешских статей в ИноСМИ, поражаюсь озлобленности авторов против России, русских и всего русского. Хотя, казалось бы, удивляться нечему: еще Достоевский говорил о таких вещах, да и Гашек изобразил галерею чешских идиотов.
И – намеками все, намеками. Кто же это? А-а-а… Антон Павлович Чехов!
Пишущему досадно: не знаешь, будут ли вспоминать после.
Путин, возможно, честный, но зато какая коррупция в государстве!
Нельзя долго растрачивать народ. Однажды у него может не хватить сил на восстановление.
«Патриоты» в российском исполнении – это часто озлобленное, неразвитое и отвратительное зрелище.
Спрашиваю себя: когда мне лучше жилось? При коммунистах? В девяностые? Сейчас? И честно отвечаю: лучше всего живется сейчас. Во всех отношениях. И таких, как я, много. Так отчего вой о гибели нации, о гибели государства, о распаде всего и вся? Причем воют как либералы, так и патриоты. Этим господам нужен новый русский бунт?
Россиянину, конкретно – русскому, без своего государства нельзя. Русский без своего государства в третьем-четвертом поколении кто угодно: немец, итальянец, швед; только не русский.
Забота о государстве – это забота о своем сохранении. Только заботиться надо, очищая государство от плесени, или, по крайней мере, не подпадая под ее влияние. Коррупция, беззаконие, попрание свобод – то, что не нужно мне в моем государстве.
На мой взгляд, литератор не должен, сломя голову, кидаться в политику, но я уверен, что ему необходимо определиться: за что он и против чего.
Тот, кто умен и начитан, знаний начинающим дает много. Но мало кто этим пользуется. У Кашука больше всех взял Лысенко.
Я люблю прислушиваться к только что написанной фразе.
Потрясающий литературный слух был у Гашека. Писал «с колес», но как звучит текст!
Мы стремились влиться в Запад, но когда Запад хлынул к нам, я понял: не вольемся. И хорошо, что мы такие, какие есть!
Я стараюсь идти своим путем и часто не вписываюсь в какие-нибудь рамки. Иногда от этого грустно, иногда радостно, а, в общем, – наплевать!
Каждому, кто занимается литературой, необходим писатель (не обязательно классик), по которому настраиваешь себя. Даже у Кафки, ни на кого не похожего, был такой камертон.
Дм. Быков пишет и повести, и романы; а ведь писателем его не назову.
Поэт Виктор Михайлович Баянов умер. Узнал только сегодня. 8.04.2011 г.
Все мои черновики похоронены в компьютере.
Хочу провести предстоящий отпуск, как никогда не проводил: каждый день – на рыбалке.
Удивительное состояние, когда собственная мысль начинает работать. Получается такой кайф, что даже с водкой несравним!
Какой же это литератор, если у него падежи в словах друг в друга не попадают?
Мир в моем детстве ограничивался домом и улицей. Все самое важное происходило здесь. Жизнь вокруг была надежной. Я ни разу не усомнился в ее справедливости.
Дом без хозяина умирает. Как и земля. Печален вид брошенных домов и заросших травой огородов.
Ощущение свободы для меня – это когда мне не мешают. Изрядную часть жизни я прожил свободным.
Я не буду упрекать свою молодость.
- У них, у этих москвичей, мнение о нас презрительное и заносчивое. А нам о них мнение иметь не обязательно.
- Лондону повезло, что далеко находится. Был бы рядом, мы бы его брали, как Варшаву.
Когда предприятия повалились одно за другим и производство замерло, вдруг оказалось: есть много чего, что надо охранять. Причем, не только то, что еще не растащено, но и то, что уже растащили.
Про то, что все будет по-другому, генеральный директор не вспомнил, и мы продолжили жить по-старому.
Федоринов:
- Хорошо, что я пошел в институт культуры, а не в тот, в который советовала мать.
Я придавливаю Асинск своими текстами, а он выбирается из-под них.
Мне часто вредила заносчивость. Попав однажды в малознакомую компанию, где выпивки было много, я гордо заявил: после первой – не закусываю! После пятой я лег. Досадней всего, что, как мне потом рассказывали, вечер получился на славу.
Роман «Аукцион» - о горбачевском времени; повесть «Из дневника Леонида Фигуркина» - о времени путинском.
Уважение к частной собственности возникает лишь в одном случае: если она твоя.
- Какая колбаса годится для окрошки? Ну, конечно же, «докторская»!
Речь в тексте не должна быть надуманной.
Кошка, прячась за тумбочкой и диваном, обследуя темные закоулки во дворе и в подполье, наверняка якшается с домовым. Ласка и миролюбие – не от него ли?
- В холодильнике и картошка прокисала, и каша перловая портилась, а вот с окрошкой такой беды не было.
- Эх, ничего эти англичане в жизни не понимают!
Савелий Лукич ощупал взглядом всех женщин и начал поздравительную речь.
Самодостаточность асинцев. Все, что за пределами города – не очень-то и волнует.
Талантливый текст – это чудо. А чудо не слепить из парадоксов.
А. Генис моложе П. Вайля прежде всего по мироощущению.
Разговор десятилетней давности.
Я:
- Фаина, помоги найти мне жену.
Фаина, врач, специалист по женским болезням:
- Среди тех, кто ко мне приходит, жен не ищут.
Никому ничего не хочу доказывать. Это уже походит на зрелость.
- По себе знаю: когда выпьешь, лучше бы пообщаться не с соотечественником, а с папуасом.
- Хватит им наверху болтаться. Они свое отгорбачевили.
- Надо соблюдать пропорции!
Когда впереди не просматривается перспектив, это еще не совсем старость. Старость – когда и надежд нет.
В Асинске не построено ничего замечательного. Зато неказистость городка гармонирует с природой – такой же неяркой и неброской.
Я не любитель выискивать нетронутое там, где все вытоптано. Поэтому в места массовых туристических нашествий меня не тянет.
- С твоего невежества можно статую «Рабочий и Колхозница» лепить!
«Уильямс обновил все – даже рацион». Вот и мне в Асинске надо обновить все.
Помыкавшись по свету, можно найти для себя родину, а можно признать ее там, где родился. У меня второй случай, только я не сразу это понял.
Асинск не имеет мифологии – пока. И даже в ней не нуждается. Но, не исключено, что она ему потребуется в будущем.
- Денюжек что-то мало дали.
Надо заменить водку на кефир, а все остальное оставить прежним: желание выпить, выдумывание повода и т. п.
Рыбалка подобна чуду: перед тобой вода, из которой ты достаешь рыбу. Иногда крупную, иногда мелкую, иногда вообще ничего. Берег – тот же, вода – та же, улов – разный.
Расположенность ко мне Судьбы (благосклонна – неблагосклонна) ощутимо проявляется на рыбалке. Я точно знаю, что ко мне Судьба относится сдержанно.
Танцующий на воде поплавок представляет загадку. Чтобы разгадать ее и добраться до ответа, надо выдернуть удочку из воды.
Целостной истории Асинска не получается. Разные события, что происходили здесь за сотню с лишним лет, напоминают кучу битых черепков.
Даже собственное прошлое можно по-разному оценивать. Со временем важное и неважное способны поменяться местами.
Я – гражданин великой России. Вы – гражданин маленького, но гордого прибалтийского государства. Все нормально. Все абсолютно нормально!
Вот – поляки. Вроде, и славяне, но католики. Вроде, и католики, но не германцы. Промежуточная нация.
У меня хватило способностей написать стихотворение «Тот день», а вот на большую поэзию способностей не хватило.
Для меня единственное потрясение в поэзии за последние годы – стихи Бориса Рыжего. Лев Лосев остался поэтом с профессорской бородкой. Цветков и Гандлевский не задели.
Чем увлекает сочинительство: ты создаешь в голове, а потом на бумаге ту жизнь, которой не было, но которая могла бы случиться.
С полученным вдалеке опытом надо было снова вживаться в родную почву.
В «Доме» не логические построения важны, а поэтические, образные.
- Мы все равно их обдурим!
Какая-то мелкая сволочь вчера почти насмерть загрызла капустную рассаду.
И хорошо, что не знаю того, что известно всем. Я не прочь иногда – не знать.
Выбор мэра – дело тонкое. Поставь сюда какого-нибудь умника – он дров наломает. Дурака тоже не надо. А вот такого, чтоб с придурью, но – умеренной. Одна загвоздка: где ж его отыскать?
- Я долго спать не могу: такая дрянь снится!
- Самое ценное, что мы имеем – выдержку. И ничего больше.
- Когда воруют – страна не разваливается. Она разваливается, когда пытаются прекратить воровство.
- Стишки пишешь? Экий ты непредсказуемый! У-тю-тю-тю-тю-тю-тю…
И думатель, включенный в голове,
Любую хрень зараз перемешает.
Круговорот жуликов в природе – явление устойчивое. Им надо чаще менять места для собственной безопасности.
Есть слова, а есть поступки. Когда Путин, после того, как Ельцин объявил его преемником, сел в самолет и улетел перед Новым годом в полыхающую Чечню – я не раздумывал, за кого я буду голосовать.
Доморощенный негодяй все-таки ближе и понятней, чем негодяй заморский.
Страхи? Конечно, есть. Боишься того, что можешь не успеть. Боишься того, что иссякнут способности, и начнешь выдавать откровенную халтуру.
Надо жить здоровой жизнью, а занятия литературой этому не очень способствуют.
В кемеровском СП закат бездарностей. На смену приходят уже совсем никакие.
Во сне я часто вижу себя бесприютным.
Недавно в телепередаче кто-то сказал: «Гений – это когда невозможно объяснить. Вроде, все просто, а непонятно, как сделано». И привел в пример Пушкина.
Я говорю:
- Вот, бляха-муха: кругом показуха!
- Нет, Елизарыч, - возражает Мухин, - не все мухи бляхи.
Мы с Максимом начинаем хохотать.
Асинцы худобой не отличаются. Девушки приличных форм не редкость. Те, кому за сорок, и вовсе впечатляют объемами.
Сегодня хоронят Людмилу Гурченко. Странно, но и на мою судьбу она повлияла. Посмотрев фильм «Вокзал для двоих» и услышав песню в ее исполнении: «…Не бойтесь все на карту бросить, Не бойтесь жизнь переменить…» - я окончательно решил разводиться. Семья фактически распалась, тянуть было нечего. 2.04.2011 г.
Свои тексты я пишу для себя. И только для себя. И потому – счастлив.
- Ребята, выдавать такие убогие тексты – талант нужен!
А. Шестакова:
- Ухожу в Администрацию, на должность зам. главы по жилищно-коммунальным вопросам. Буду королевой говна и пара.
И как у меня, у молодого, хватило соображения, что не надо стремиться ни к какому «карьерному росту»?
Сейчас я понимаю, насколько необходимо в начале жизни ощущение надежности того, что тебя окружает.
- Некогда сейчас глупостями заниматься. Вон даже Сашка девку бросил, взялся теплицу из уголков варить.
- Ничего не поделаешь: кому-то надо справлять государственную службу.
Стихи в редакцию присылали простые и сильные. Радовали, преимущественно, пенсионеры.
На флагштоках кумача
Яркий образ Ильича.
Возразить было нечего.
Студия Степы Побокина – унылая литературная самодеятельность. Как если бы кто-то спускался в шахту на часок раз в неделю – уголька порубить.
Такменев оказался не просто блестящ, он оказался сверкающ – как бенгальский огонь.
Беккет. «Моллой». Вязкий текст. Приходится прилагать усилия, чтобы внимание не рассеялось.
Москва смотрит на себя и правильно делает. И нам надо смотреть на себя, а не на Москву.
К своим изображениям на фотокарточках я равнодушен. Неудачные снимки даже больше устраивают. Мне близки слова Г. Лысенко: «…мы должны быть с виду хуже, Чтоб не обманывались в нас».
В молодости, через неделю после знакомства, я рассказывал девушке, сколько у меня недостатков: и ленивый, и необязательный… Обычно после этого они давали деру. Лишь одна стоически вынесла такое признание. Она и стала моей первой женой. Правда – ненадолго.
Если государство начинает дурить, то его дурь я могу выключить вместе с телевизором.
После пятидесяти каждый следующий год надо воспринимать, как подарок. Часто приходит мысль: а вдруг не успею? И гонишь ее: не дай Бог, не дай Бог…
Вернуться домой никогда не поздно: ни через четырнадцать, ни через тридцать лет. Конечно, себя прежнего здесь не найдешь, но дело ведь не в этом.
У Гоголя в комедии ключевое слово: «ревизор». В сегодняшней жизни я пока обнаружил два: «юбилей» и «выборы».
Один механически проживает жизнь, а другой воспринимает ее, как шанс: узнать свои способности и развить их. Не сделать этого – преступно. Преступно перед собой.
Желательно улучшать качество собственной жизни: ставить цели и достигать их, следить за здоровьем, больше читать и т. п.
Когда пишешь повесть, надо расти вместе с ней.
Проскакивают слова-паразиты, которые надо вычищать из текста. Например: «вообще».
Я начинаю с неточностей, с приблизительности, с общих фраз. И только после многих правок текст обретает более или менее приемлемый вид.
Не знаю, что означает: «пишется легко». Мне это всегда дается с трудом.
Обосновавшись в Москве на НТВ бывший асинец В. Такменев стал известным. Передачи у него великолепные. Однако не больше ли он потерял, уехав отсюда? Глубина – в глубинке.
Все, что отправляю в «Огни Кузбасса», надо держать под контролем – Донбай в текстах изрядно шарит.
- Я заметил: когда не умничаешь, и голова не болит.
Одна из детских иллюзий, с которой обидно было расставаться, что я никогда не умру.
Перечитывал одну из прежних записных книжек, и в ней почти ничего нового, свежего, оригинального. Насколько все глубже у Кафки.
- И юмор у вас, товарищ писатель, какой-то… лопушной.
- Я так скажу: это ужасно, когда нет мэра! Без него мы осиротели – областная столица далеко, Москва еще дальше. Бывают дни, когда все валится из рук.
- С прежним мэром случилось несчастье – он проворовался.
Все мои тексты – в компьютере, я не обременен бумагами. Не знаю, хорошо это или плохо.
- Во всем, что они говорили, не было патриотизма! Я глотал водку и от возмущения даже не закусывал.
- Тогдашнее мое одиночество трудно описать. Я был как Израиль в окружении арабов.
Сколько реальностей, помимо моей! Несметное количество реальностей!
Мне, как когда-то Бродскому, 55. Ну – и?
Когда поставил цель, не надо ни на кого оглядываться.
Документалиста из меня не выйдет. Мне важна не точность, а игра воображения.
Как мне нравится это спокойное признание Ю. Олеши: «Я замечаю, что многие умнее меня…»
Перечитать «Невский проспект» Гоголя, особенно внимательно – начало.
Два самых ранних моих воспоминания.
Отец привез меня в село Судженку. Лето. Я гоняюсь по двору за цыплятами. Отец сердится. А полная бабушка Ефросинья (она умерла осенью 59-го года) стоит на верхней ступеньке высокого крылечка и заступается за меня:
- Ничего, ничего, пусть побегает…
Второе воспоминание. Мы возвращаемся из гостей. Отец несет меня на руках и тихо разговаривает с мамой. Я делаю вид, что сплю. Мне уютно и тепло.
Какой из этих случаев был раньше – я сказать не могу.
Всплеск литературных талантов нередко возникает в неблагополучном государстве, когда оно пребывает в стадии распада, гниения.
Развивать способности легче тогда, когда имеешь опору. А что может быть надежней дома, огорода, родной земли?
Любить не литературу, а себя в ней – это большая глупость.
Культура помнит высказанные мысли. В Кузбассе мыслей никто не высказывал. В Кузбассе нечего помнить.
Правда – в мелочах, в частностях. К мелочам надо быть внимательным.
Способный литератор не в последнюю очередь оценивается по глубине и богатству внутреннего мира. Время отсеивает дутые величины.
Маразм начинается тогда, когда возомнишь, что больше нечему учиться.
Я люблю прошлое. Но в том прошлом, где нет меня, мне не особенно интересно.
В детстве я мечтал, как и многие, поскорее стать взрослым. Сейчас я думаю о том, как хорошо быть ребенком. Я завидую себе, маленькому, умевшему приседать на одной ноге.
Если кто-нибудь чего-нибудь
никогда и ничего,
то, конечно, это странно,
потому что – ерунда.
Борщи бывают разные. Наш борщ не пара борщу-аристократу Гениса. Рядом с породистым борщом наш вроде дворняжки. Этакое овощное чучело. Но ведь до чего вкусный, черт возьми!
Он много говорил, но я ничего не понял. Зато говорил настолько убедительно, что хотелось слушать и слушать.
Матушка редко пользовалась духами – только когда собиралась в гости. Но вот запах родного домашнего борща навсегда остался в моей юности.
Чтобы дом смотрелся, он должен стоять на правильном месте – либо на пригорке, либо на широкой улице.
Счастье еще и в том, чтобы работа была в радость.
Некоторые стихи Прасолова великолепны. «Мирозданье сжато берегами…» - одна такая строчка приводит в восторг!
Режущий в глаза правдоматочник.
Именные носки.
- У нас население простое. Простое до одури.
- У нас, примерно, все также, но горя – меньше.
Он пронес свою кондовую самобытность через всю жизнь. Все его стихи начинались словами: «Хорошо в краю родном…»
Нервно подскакивая, Мишка рванул с горки. Я припустился за ним.
Собственную лень тоже надо как-то вводить в рамки и организовывать.
Здравствуй, племя молодое, нехорошее.
Поляки, с гонором и опаской поглядывая на Россию, старательно вылизывают зады новых хозяев. Подлое племя.
Лишь китайцы и северные корейцы дальше нас заходили в построении социализма. Но только первые ужаснулись и повернули обратно.
Зрелость приходит тогда, когда ко всему, что окружает, начинаешь относиться бережливей.
Изгородь воспринимаю, как границу: здесь порядок мой, на улице – уже нет.
Чтобы в доме зимой было тепло, нужен хороший уголь. Без своего человека в гортопе не обойтись. Но и свой, бывает, жульничает.
Если глядеть на Асинск изнутри, а не снаружи – в нем вполне можно жить.
И у банальности есть свой уют.
Владивосток дал мне несколько отличных шансов. Я не сумел их реализовать, и он во мне разочаровался.
Конец правления коммунистов, как завершение плохой пьесы.
В октябре 17-го народ ухнул в яму, а в августе 91-го выбрался из ямы. И жизнь начала восстанавливаться – с кровью, слезами и муками.
Немцов играет в подзабытую пакостную игру, что и Ленин перед революцией: «чем хуже – тем лучше». Но те, кто таких подкармливает, не понимают, что на плечах Немцовых может подняться новый волк, похлеще Сталина.
Немцова, как конструктивного политика, нечего рассматривать. Его задача – расшатать.
Для позыва к написанию текста нужно не только вдохновение, но и определенного рода «неуютность». То есть, пока не изложишь на бумаге – тебе неуютно.
Каждый ушедший оставляет определенную память о себе. Я об этом пока не задумываюсь. Мне жить важнее.
Италию населяют темпераментные люди, которым зимой не хватает мороза.
Когда распался Советский Союз, было тревожное ожидание: а что дальше? Но ни один коммунист не бился в истерике перед горкомом. До чего ж надо было партии опаскудиться, что никто не встал на ее защиту.
Россия умирает? Не вижу. Вижу другое: Россия преображается. Инертных и слабых меньше, а деятельных – больше. Ноют чаще всего старики. А в девяностые ныли все. Старики – в голос, а молодые – разбегаясь по заграницам.
Когда произносят: «Россия» - не оглядывайся по сторонам. Россия может быть только в тебе. Со всем своим срамом, подлостью, но и великими деяньями.
Даже если бы вдруг оказалось, что Бога нет, - верить в Него все равно надо. Знание способно разочаровать, ослабить, и только вера придает силу.
Редактирование моих текстов в «Огнях Кузбасса» можно назвать одним словом: порча. Пушкин всего-то две строки поправил у Ершова в «Коньке-горбунке», но из всей сказки только эти две строки я и помню: «Против неба на земле жил старик в одном селе…» В «Огнях Кузбасса» редактирует далеко не Пушкин.
- Это у них там, в Канаде, проблемы. А у нас какие проблемы? Нет у нас никаких проблем.
Коммунизм слинял даже не в два-три дня, а в один. Помню, на другой день после запрета Ельциным КПСС выхожу в город и вижу: вокруг другая страна.
У нас ничего нельзя перестроить – только развалить. А затем на обломках громоздить что-нибудь новое. Такие уж мы люди.
Почти все мои тексты, опубликованные в «Огнях Кузбасса», подвергнуты уродливой правке.
Моя жена говорит:
- Ты опять читаешь!
Я парирую:
- Сама виновата. Выходила бы за неграмотного.
Вот живешь, и как-то все, вроде, идет нормально. И вдруг начинаешь самообольщаться.
Помочь и впрямь никому нельзя, можно только посочувствовать.
В другой блокнот выписываю чужие мысли, чтобы укрепиться в своих.