Предисловие
В июне текущего года исполняется 160 лет подавления Польского восстания на территории Царства Польского и Западного края – Виленской, Ковенской и Сувалкской губерний. Тогда, во время этого Польского восстания имперские амбиции Великобритании на колонизацию славянских земель Восточной Европы камуфлировались лозунгами о национальной независимости в борьбе с «русскими варварами», которые распространялись в публичное поле через различные масонские ложи, как в Польше, так и в России.
Сегодня тема аналогичного смысла, маскирующая те же прежние имперские желания англосаксов, оформленная идеологической парадигмой под названием «русофобия», усиленно муссируется из Лондона через масонские ложи, особенно в странах центральной Европы.
Доктор исторических наук, профессор Института теологии Белорусского государственного университета Александр Юрьевич БЕНДИН, давно исследующий исторические аспекты того восстания, посвятил этой, актуальной и нынче идеологеме статью «РУССКИЙ ВОПРОС» В ПОЛЬСКОМ ВОССТАНИИ 1863-64 ГГ.». Данная статья публикуется ниже в популяризированной версии, с небольшими сокращениями и без сносок. Полностью публикуемый текст можно прочесть в интернете по данной ссылке .
Валерий Иванов, Вильнюс.21.01.2024.
«РУССКИЙ ВОПРОС» В ПОЛЬСКОМ ВОССТАНИИ 1863-64 ГГ.
А.Ю. БЕНДИН
доктор исторических наук
Сохранение Царства Польского в составе Российской империи после мятежа и русско-польской войны 1830-1831 г. стало решающим основанием для появления угрозы нового сепаратистского мятежа. Начавшийся в эпоху Великих реформ императора Александра II польский мятеж 1863 г. как и подготовка к нему, вновь поставили на повестку дня общественно-политической мысли России «польский вопрос». Вместе с тем, кардинальные социальные и идейные перемены, происходившие в сословном российском обществе под воздействием крестьянской реформы 1861 г. и нарастание политических конфликтов на западных рубежах России, создали принципиально новые условия для вторичного появления «русского вопроса».
В решающем 1863 году «польский вопрос» как политическая проблема – внутрироссийская и геополитическая – осмысливался и решался в категориях – быть или не быть второй Речи Посполитой в восточных границах 1772 г. Зависимый от решения «польского» «русский вопрос» представлял собой комплекс проблем разного уровня, из которых главная, определяющая – быть или не быть единому и самодержавному Российскому государству, управляемому династией Романовых. В связи с этим идейным и политическим содержанием «русского вопроса» стали проблемы, производные от главной, а именно: государственная принадлежность Западной России; политическая и церковная связь западных русских – белорусов и малороссов – с великорусами, Российским государством и Православной церковью; осмысление этой общерусской связи общественно-политической мыслью, идеология и практика реформирования Западной России.
В это время для российского общества и общественно-политической мысли «русский вопрос» впервые приобрел самостоятельное значение, выйдя из тени «вопроса польского», не теряя, однако, с ним внутренней связи. Начавшееся обсуждение русско-польского конфликта, которое происходило в прессе легальной, эмигрантской, а также и в подпольных изданиях, стало свидетельством появления, с одной стороны, качественно нового этапа в осмыслении политических и национальных проблем российского общества. С другой, идейное, политическое и военное противостояние с польским сепаратизмом, который поддерживали их русские и западные союзники, стало основанием для обсуждения проблем русского населения Западной России и самоосознания общерусских национальных интересов в русской общественно-политической мысли разных идейных направлений.
В ситуации, сложившейся в это время внутри русского общественно-политического движения, как сторонники, так и противники польского сепаратизма, определялись по основному конституирующему признаку – отношению к Российскому государству. В соответствии с этим признаком внутри движения произошло деление на «своих», «чужих» и «врагов». «Своими» для Российского государства являлись сторонники самодержавной монархии – широкий спектр представителей национально-патриотических, славянофильских и консервативно-либеральных направлений общественно-политической мысли. «Чужих» и «врагов» представляли русские сторонники победы польского сепаратизма путем революционного разрушения Российского государства и разделения большого русского народа. К ним относились радикалы и политические экстремисты, находившиеся как внутри России, так и в эмиграции.
Поскольку сохранение территории и населения Западной России в составе Российского государства зависело от его поражения или победы над польским сепаратизмом, оппозиция, жестко разделившая русское общественно-политическое движение на «своих», «чужих» и «врагов» по названному выше признаку, определяла их отношение к содержанию и решению «русского вопроса».
Исторический «национально-освободительный» дискурс, присущий советско-польской и современной либеральной историографии, исходит из презумпции виновности Российской империи в исторических бедах, постигших Польшу во второй половине XVIII - начале XX в. В рамках этого дискурса правомерные вопросы защиты безопасности и территориальной целостности Российского государства, интересы Русской церкви, православного западно-русского и великорусского населения не попадают в разряд научной проблематики. Названные проблемы, как правило, либо игнорируются исследователями, либо решаются с помощью идеологизированной критики. Инициатива в научном изучении общерусских национальных интересов и общерусского самосознания в Российской империи принадлежит сейчас консервативной и западно-русской историографии.
«Русский вопрос» в политической стратегии и тактике польского сепаратизма
В 1861 г. в Варшаве начались антиправительственные манифестации, которые привлекли внимание российского общества, вступившего в эпоху Великих реформ. Политика уступок, проводимая в Царстве Польском новым императором Александром II, стала катализатором роста сепаратистских настроений. На территории бывшей Речи Посполитой – в автономном Царстве Польском и в Западной России с появлением легальных общественных объединений начали возникать и подпольные организации «белых» и «красных», которые объединились накануне мятежа 1863 г..
Сепаратистское подполье активно вбирало в себя радикалов и экстремистов из числа шляхты, интеллигенции, римско-католического духовенства и мещанства. Для подготовки вооруженного мятежа в Варшаве летом 1862 г. был создан подпольный Центральный национальный комитет, в Вильне – Литовский провинциальный комитет, в Житомире – Провинциальный комитет на Руси. Для координации действий сепаратистского подполья с организациями в Царстве Польском и Западной России, а также с русскими политическими радикалами и экстремистами был создан петербургский польский комитет, руководимый И. Огрызко. Создаваемая централизованная подпольная организация, деятельность которой направлялась эмигрантским центром из Парижа, начала выполнять функции нелегальной власти, воспринимаемой сторонниками восстановления второй Речи Посполитой в качестве легитимной. Органы подпольной власти начали деятельную подготовку к мятежу, собирая денежные средства, закупая и запасая оружие.
Стали складываться пропагандистские механизмы формирования идейной, политической и религиозной мотивации для массового, всесословного участия в антироссийском вооруженном мятеже. Подпольная пропаганда формировала образ угнетенной Польши – жертвы российского деспотизма, разжигала и провоцировала политическую, национальную и религиозную ненависть к русскому врагу – «москалю и схизматику». В роли религиозных лидеров польского сепаратизма активно выступало политизированное римско-католическое духовенство, привлекавшее на сторону мятежа свою паству из низших сословий и разных этнических групп – поляков, литовцев, белорусов, малороссов и т. д., создавая и пропагандируя фантастический культ «распятой Польши».
Подпольная пропаганда, направленная на идейно-религиозную мобилизацию политических врагов Российского государства, начала широко использовать принципиально новое сочетания идей всесословного польского национализма, как светского, так и религиозного, с риторикой политического и социального популизма (лозунги демократических и социальных преобразований сословного общества). Одной из задач пропаганды и новой политической тактики стало объединение представителей всех сословий, этнических групп и конфессий для участия в будущем сепаратистском мятеже.
Наряду с подпольными органами власти стали формироваться политические программы сепаратистского мятежа, главным положением которых становилось восстановление Речи Посполитой в «древних пределах», т.е., в границах 1772 г., что означало возвращение Западной России в состав нового Польского государства. Политические экстремисты (красные), к которым присоединились радикалы и умеренные (белые), рассчитывали на достижение общей стратегической цели: победы над Россией, которую предполагалось достичь с помощью организации вооруженного мятежа в Царстве Польском и Западной России, соединенного с массовыми крестьянскими бунтами в центральных губерниях и военной интервенцией Франции и Великобритании.
В Западной России дворянские корпорации, состоявшие, в основном, из лиц, «польского происхождения», поддерживаемые римско-католическим духовенством, стали выступать в роли субъектов ирредентистского движения, направленного на административное присоединение этого региона к Царству Польскому. Центром притяжения ирредентистского движения была Варшава, в которой в конце августа 1862 г. съезд дворянства Царства Польского составил адрес на имя графа А. Замойского для передачи наместнику Царства великому князю Константину Николаевичу. Составители адреса требовали административного присоединения к Царстве Польскому Литвы, Белоруссии и Малороссии. Новой тактикой борьбы сепаратистов с правительством наряду с манифестациями и ирредентистскими акциями дворянских корпораций и католического духовенства Западной России и Царства Польского, становился политический терроризм.
В результате описываемых событий на западных окраинах империи стало возникать принципиально новое политическое явление – массовое сепаратистское движение, которое, несмотря на сословно ограниченный характер, стремилось приобрести характер движения всесословного, национального. В отличие от мятежа 1830-1831 г. в котором главную роль играла регулярная польская армия, новый вооруженный мятеж в Царстве Польском и Западной России был принципиально иным по своему социальному составу. Главный контингент добровольной мобилизации в сепаратистский мятеж стали составлять гражданские лица, которые продолжали оставаться подданными российской монархии.
В связи с этим, опасность нового гражданского мятежа заключалась не в его военной силе, а в первую очередь, в самоорганизации и помощи из-за рубежа, в растущей социальной базе, в идейном содержании, социальной и религиозной направленности пропаганды, цель которой заключалась в максимальной вовлеченности в вооруженный мятеж не только населения Царства Польского и Западной России, но и крестьянства центральной России. Сочувствие польскому сепаратистскому движению выражало либеральное общественное мнение России и Западной Европы.
Стратегические цели, тактика действий, политическая, этническая и религиозная ненависть к России, русским и Православию, насаждаемые светской и религиозной пропагандой, свидетельствовали о возвращении прежнего политического врага, разгромленного в 1831 г. Возрождаемый враг представал теперь в новом социальном, политическом и идейном облике, приобретая черты национально-религиозного движения, которое угрожало самому существованию Российской империи, жизни, безопасности и имуществу ее подданных. Решение «польского вопроса» названным врагом предусматривало нанесение такого стратегического поражения Российскому государству, которое бы позволило восстановить Речь Посполитую в границах 1772 г.
Решению же «русского вопроса» придавалось сугубо инструментальное значение. Западно-русское и великорусское крестьянство предполагалось использовать в интересах победы польского сепаратизма как средство разрушения Российского государства изнутри. С этой целью в начале мятежа пропаганда сепаратистов стала активно применять популистскую риторику в отношении к белорусскому и малороссийскому крестьянству Западной России. За участие в вооруженном мятеже подпольное польское «правительство» обещало белорусским крестьянам небольшие бесплатные наделы земли, освобождение от повинностей и даже социальный статус дворянства. В Малороссии сепаратисты, призывая от имени «правительства» к мятежу против власти царя-освободителя, объявляли крестьянам «Золотую грамоту», также содержавшую социальные обещания воли и бесплатных земельных наделов.
Новая пропагандистская тактика мобилизации в мятеж предусматривала также религиозные и национальные нарративы. Например, в Литве и Белоруссии в подпольных прокламациях содержалось обещание восстановить церковную унию с Римом, упраздненную на Полоцком соборе 1839 г. Популистский характер носили обещания о том, что восстановленная Речь Посполитая станет свободным союзом «народов Польши, Литвы и Руси».
Применяемая в Западной России пропагандистская риторика социального, религиозного и национального популизма, рассчитанная на вовлечение в мятеж западно-русского крестьянства, свидетельствовала о том, что руководители мятежа попытались перехватить реформаторскую инициативу Александра II и взять на себя несвойственную им роль «освободителей» для того, чтобы разорвать связь западно-русского православного населения с Российским государством и Русской церковью, восстановленную Екатериной Великой в 1772-1795 г.
Одновременно была предпринята попытка сепаратистов с помощью русских «революционеров» из подпольного сообщества «Земля и воля» спровоцировать социальный взрыв в центральной России. В Поволжье польские эмиссары распространяли фальшивый манифест от имени императора Александра II, в котором призывали великорусских крестьян к бунту для исполнения настоящей «царской» воли о бесплатной раздаче земельных наделов, упразднении податей и рекрутской повинности. Весной 1863 г. польские сепаратисты, в основном, из числа офицеров русской армии, перешли к практической подготовке крестьянских бунтов в Поволжье. Был составлен так называемый «Казанский заговор», который правительству удалось раскрыть и вовремя предотвратить готовившуюся вооруженную провокацию. Столь же безрезультатными оказались попытки А.И. Герцена и сепаратистов вовлечь в мятеж великорусских старообрядцев.
Таким образом, пропаганда социального, религиозного и национального популизма, ставшая новой тактикой польского сепаратизма, целиком укладывалась в логику действий политического врага Российского государства. Решение «русского вопроса» подчинялось задачам реализации политической стратегии подпольного «правительства» – разрушить Российское государство ударами извне и изнутри, расчленить большой русский народ и столкнуть его в межсословную гражданскую войну с помощью русских «революционеров».
«Русский вопрос», решаемый в России русскими радикалами и экстремистами
Очередное появление угрозы польского ирредентизма и вооруженного сепаратизма на западных границах государства совпало с усилением внутренней политической нестабильности в центральной России. Недовольство реформой 1861 г. повлекло за собой ряд крестьянских выступлений, подавленных с помощью войск.
В это же время оппозиционные настроения, вызванные правительственной политикой и содержанием крестьянской реформы, проявляло не только либеральное дворянство, выступавшее с конституционными предложениями, но и консервативные по своим политическим взглядам славянофилы. Сильное влияние на развитие идей и общественных настроений, оппозиционных правительству, оказывал «Колокол», издаваемый в Лондоне А.И. Герценом и Н.П. Огаревым. Активизировались и политические радикалы, группировавшиеся вокруг журнала «Современник» и «Русское слово». Стали возникать волнения и протесты среди студенческой молодежи. Политические демонстрации, происходившие в Варшаве в начале 1861 г., усиливали общественную критику правительственной политики и получали широкую поддержку в русском образованном обществе.
На волне общественного недовольства наряду с либералами и радикалами появились и политические экстремисты, создавшие подпольное сообщество «Земля и воля», руководимое «Русским центральным народным комитетом». Сообщество ставило своей целью насильственное разрушение Российского государства, его политических, военных, правовых, сословных и религиозных институтов с помощью социальной «революции». К «Земле и воле» примкнул созданный в Царстве Польском подпольный «Комитет русских офицеров», изменивших присяге, данной императору Александру II. В своей агитационно-пропагандистской деятельности Комитет ставил целью идейное разложение русской армии и переход солдат и офицеров на сторону врага.
В обществе, которое испытывало социальную тревогу перед крестьянскими бунтами и поджигателями (майские пожары в 1862 г. в Санкт-Петербурге) стали распространятся прокламации либерального, радикального и экстремистского содержания – «Великорусс», «К молодому поколению», «Барским крестьянам», «Молодая Россия» и др. Авторы подпольных прокламаций, подвергая субъективной критике политику правительства и существующий общественно-политический строй, выдвигали широкий спектр требований – от пересмотра крестьянской реформы и демократических преобразований в области политического устройства России, до призывов к всеобщему крестьянскому бунту, ликвидации политического и социально-экономического строя, Православной церкви, а также физического уничтожения лиц дворянского сословия и высшей бюрократии.
В отличие от польских сепаратистов, делавших ставку на политическое и религиозное объединение всех сословий для достижения цели, декларируемой как всеобщая или национальная, русские экстремисты исходили из принципиально иных идейных представлений. Декларируя идеи освобождения России, угнетенной царским деспотизмом, экстремистская пропаганда разжигала политическую, идейную и социальную вражду низших сословий к высшим, провоцируя межсословную резню русских дворян и чиновников русскими крестьянами во имя восстановления социальной справедливости в распределении собственности на землю.
Польские сепаратисты с помощью ирредентистского движения в Царстве Польском и Западной России прилагали усилия для воссоединения всех частей «польской нации», оказавшейся в пределах Российской империи. Русские же экстремисты наоборот, ставили своей целью разделение большого русского народа, чтобы упразднить результаты «собирания русских земель» Екатериной II в 1772-1795 г. и упразднения церковной унии в 1839 г.
Если польские сепаратисты выражали готовность к вооруженной борьбе, преследуя цель воссоздания своего независимого государства, то русские экстремисты призывали великорусское крестьянство к массовому насилию с целью передела земельной собственности и уничтожения Российского государства, не задумываясь о катастрофических социальных последствиях новой Смуты для большого русского народа. Они не задавались вопросом о неизбежном в таком случае мучительном распадении и деградации огромной страны, разграблению ее материальных и культурных богатств, гибели и страданий множества соотечественников, приносимых в жертву достижению утопических социальных и политических целей.
В своих прокламациях и в программных документах «Земли и воли» политические экстремисты выказывали ничем не обоснованную уверенность в том, что после свержения монархии, в обстановке наступившего социального хаоса, безвластия и всеобщего неограниченного насилия они смогут решать вопросы строительства нового социально справедливого общества и государства. Экстремисты, не располагая ни должными ресурсами ни централизованной всероссийской организацией, наивно рассчитывали оседлать всероссийский крестьянский бунт, захватить власть в стране и облагодетельствовать русский народ социально-экономическими и демократическими преобразованиями с помощью земских соборов и федерализации территорий бывшей Российской империи.
Подобно польским ксендзам, «революционные демократы» создали культ «угнетенной России», поклонение которому требовало обильных человеческих жертв. Политический фанатизм служителей этого культа, проявляемый в достижении утопических проектов преобразования исторической России, сочетался с крайним социальным инфантилизмом, вызванным деформацией восприятия традиционных христианских ценностей – свободы, правды и справедливости. Названные особенности политического поведения превращали сообщество немногочисленных радикалов и экстремистов в опасного политического врага общества и государства. Еще более опасным политическим врагом в этот период являлось польское сепаратистское движение в силу своей организованности, идейной мотивированности и активной поддержки из-за рубежа. Провозглашаемая общность идейно-политических взглядов, целей и интересов, послужила основанием для объединения политических врагов Российского государства, получившее в советской историографии название «русско-польский революционный союз».
В это время мнение прогрессивного общества в России, находившееся под влиянием «Колокола» и либеральной западной прессы, было на стороне польского сепаратистского движения. Следуя возникшей политической конъюнктуре, радикальные подпольные издания стали предлагать общественному мнению политические проекты решения «польского» и связанного с ним «русского вопроса». В прокламации «Великорусс», изданной в 1861 г., выдвигалось требование к императору Александру собрать «представителей польской нации в ее столице Варшаве, чтобы они устроили судьбу своей Родины сообразно ее потребностям».
Тот же «Великорусс» заявлял далее не только о «безусловном освобождении Польши», но и том, «чтобы дана была населению Южной Руси полная свобода располагать своей судьбой по собственной воле». Столь же радикально сепаратистским было и требование «Молодой России» о «полной независимости Польши и Литвы, как областей, заявивших свое нежелание оставаться соединенными с Россией».
Авторы «Великорусса», ратуя за демократические преобразования в России, не учитывали, что ирредентистские требования о присоединении Западной России к Царству Польскому выдвигали отнюдь не представители православного западно-русского населения, сохранявшего верность России и Православию, а польское дворянство, шляхта и ксендзы. Западно-русский крестьянский народ связывал с исторической Польшей, римским католичеством и Брестской унией лишь тяжелый опыт экономического, национального и религиозного угнетения и возвращаться под колониальную власть восстановленной Польши отнюдь не желал. В Западной России только польское дворянство и ксендзы с покорной им католической паствой с помощью адресов и манифестаций требовали от правительства административного воссоединения всех земель бывшей Речи Посполитой в восточных границах 1772 г.
Парадоксальность этой ситуации заключалась в том, что русские «революционные демократы», представляя себя защитниками интересов крестьянства, сторонниками социального равенства и политических свобод, в решении «русского вопроса» в Западной России неизменно становились на сторону эгоистических национальных требований социального и этнического меньшинства – польского дворянства, шляхты и римско-католического духовенства. Радикальный «Великорусс», находясь под влиянием прогрессивных идей «свободы, отечества и национальности», игнорировал законные национальные интересы подавляющего большинства – православного западно-русского крестьянства, защищая интересы его давних колониальных эксплуататоров – социально привилегированного дворянства, шляхты и ксендзов, представлявших «угнетенную Польшу».
Выступая за разрушение и расчленение Российского государства, радикалы и экстремисты были одновременно и сторонниками разделения большого русского народа. Решая «русский вопрос» в рамках польского сепаратистского дискурса, это нелегальное сообщество исходило из идейных представлений о том, что белорусы и малороссы – это не часть большого русского народа, исторически, этнически и религиозно единые с великороссами, а народы самостоятельные, которые вправе выбрать свое будущее в союзе Польшей.
Свое понимание «русского вопроса» высказал в «Обращении» Русский центральный народный комитет тайного общества «Земля и воля», которое было составлено в начале 1863 г. Авторы «Обращения» ставили своей целью восстановить общественное мнение против политики монархии в Польше, заявляя, что «русское общество не имеет ничего общего со своим жестоким государем и его кровожадным правительством, что честные русские люди желают свободы и освобождения Польши от того же ига, что гнетет и нас». В качестве универсального средства общего освобождения предлагалась «революция», под ударами которой самодержавие должно было «пасть».
Иными словами, вину русского самодержавия перед «терзаемой Польшей» нужно было коллективно искупить всем русским крестьянам, подняв мятеж против своего государя, а солдатам и офицерам, изменив присяге и повернув оружие против Русской армии и Отечества. Ценой коллективного искупления вины самодержавия, ставшего «позором для русских», а значит, и ценой обретения «национальной свободы» для польской шляхты и ксендзов, становилось принесение в жертву Российского государства и русских людей всех сословий. То есть, вину перед социально привилегированными польскими сепаратистами следовало смыть обильной русской кровью, массовыми страданиями и «революционным» разрушением собственной страны и государства. Таким образом, созданный радикальной и экстремисткой идеологией культ «угнетенной России» был дополнен мифом «Россией угнетающей».
Первородство идеи коллективной вины русского народа перед «угнетенной Польшей» принадлежит анархисту М.А. Бакунину, который искуплением имперского греха самодержавной России считал принесение коллективной жертвы в виде всеобщего кровопролитного мятежа, который должен был принести свободу и России, и Польше. Бакунин первым сформулировал политический рецепт решения «русского вопроса», который затем использовался политическими врагами Российского государства – Герценом и «революционными» экстремистами, – свобода Польши покупается ценой разделения и самоистребления большого русского народа и насильственного уничтожения его государства.
В «Обращении» Центральный комитет уверял читателей в том, что «настоящее польское движение не имеет никаких видов посягательства на право русской национальности и на самостоятельность России … они не станут стеснять народной воли и примут в свое родство только те из областей, принадлежащих ныне России, где народ сам пожелает присоединиться к Польше; других намерений они не имеют. В этом мы убедились вполне вследствие наших личных сношений с руководителями польского движения и честным словом уверяем в том же всех русских».
Политический и нравственный инфантилизм, проявленный лидерами «Земли и воли» в готовности доверить справедливое решение «русского вопроса» и политическое будущее Западной России идейно близким польским сепаратистам, не был случайным явлением. Названное поведение было во многом обусловлено идейным воздействием «Колокола» на русское общественной движение, как легальное, так и нелегальное.
«Польский герценизм» о решении «русского вопроса»
А.И. Герцен, основатель «Полярной звезды» и «Колокола», печатно выступил в защиту польского сепаратизма еще в начале 50-х годов. Особенно активной эта поддержка стала после антироссийских манифестаций в Варшаве в 1861 г.. Будучи идейно ангажированным политическим журналистом, Герцен придерживался последовательной информационной стратегии, направленной на демонизацию российской политики в Польше и деморализацию русской армии, подавлявшей выступления сепаратистов. Убедительно и талантливо эксплуатируя притягательную силу принципов национальной свободы и социальной справедливости, Герцен умело формировал из российского самодержавия образ жестокого и кровожадного врага польской свободы, достижение которой невозможно без освобождения России от власти «императорского деспотизма».
Разделяя взгляды М.А. Бакунина, общим врагом свободы для Польши и России Герцен считал Российскую империю, для разрушения которой необходимо было объединить силы польских сепаратистов, русских радикалов и экстремистов. Победа сепаратистского мятежа, декларируемая как национальное освобождение Польши, должна была стать триггером для политического и социального освобождения России, реализуемого по отмеченному выше политическому рецепту решения «русского вопроса», сочетавшему культ «России угнетенной» с мифом «России угнетающей».
«Польский вопрос» решался Герценом как достижение «государственной самобытности Польши и соединение отрезанных частей ее», свободное существование которой проектировалось вместе с освобожденной Россией в некоем будущем «славянском союзе». Затем, от теоретических рассуждений «о свободе» и «высшем нравственном долге», Герцен перешел к конкретным политическим действиям.
В сентябре 1862 г. в результате лондонских переговоров, в которых участвовали А.И. Герцен, Н.П. Огарев, М.А. Бакунин и представители польского Центрального национального комитета, были выработаны основные принципы «русско-польского революционного союза». Как отмечала И.М. Белявская: «В основе этого союза была борьба за освобождение крестьян с землей и за предоставление независимости народам, входившим в состав Российской империи, а также совместная подготовка восстания. За соглашением в Лондоне последовали переговоры в Варшаве и Петербурге, завершившиеся заключением союза на основе принципов лондонского соглашения». С заключением названного «союза» лозунг мятежа 1831 г. «за нашу и вашу свободу» обрел конкретное политическое содержание.
Следует отметить, что польских сепаратистов и русских экстремистов объединили не столько общие идейные принципы принятого соглашения, сколько общий «макиавеллистский» подход к русскому крестьянству, которое выступало как средство для достижения политических целей. Для польской стороны – практических, для русской – утопических. Как явствует из условий соглашения, решение «русского вопроса» предусматривало соединение разрушительной силы двух гражданских мятежей, сепаратистского польского и социального русского, чтобы объединенными усилиями обеспечить катастрофу российской государственности с сопутствующими ей непредсказуемыми политическими результатами и трагическими социальными, экономическими и культурными последствиями. В результате совместно организованной искупительной катастрофы русские крестьяне обретали возможность даром получить от новой «соборной» власти барскую землю, а польская шляхта и ксендзы – государственную власть не только над Царством Польским, но и над Западной Россией.
Таким образом, вступление «лондонских агитаторов» и Бакунина в «революционный союз» с польскими сепаратистами сделало объединение политических врагов Российского государства свершившимся фактом. Принятое соглашение стало наглядным свидетельством той откровенно враждебной и провокаторской роли, которую сыграл Герцен в истории мятежа, руководствуясь, по его словам, «любовью к русскому народу и России».
Русские союзники (редакция «Колокола» и руководство «Земли и воли», вероятно, догадывались о той незавидной роли политического инструмента, которую отводили им сепаратисты в деле освобождения «несчастной страдалицы Польши». О подлинном отношении к своим «революционным» великорусским и малороссийским союзникам, к России и русскому народу красноречиво высказался будущий «диктатор восстания» 1863 г. генерал Людвиг Мерославский в Программе восстания, составленной 1 марта 1861 г.
Не скрывая своего высокомерного и презрительного отношения к «лондонским пропагандистам», этот польский патриот откровенно заявлял: «Неизлечимым демагогам нужно открыть клетку для полета за Днепр. Пусть там распространяют казацкую гайдамачину против попов, чиновников и бояр, уверяя мужиков, что они стараются удержать их в крепостной зависимости. Должно иметь в полной готовности запас смут и излить его на пожар, зажженный уже во внутренности Москвы. Вся агитация малороссианизма пусть перенесется за Днепр; там обширное пугачевское поле для нашей запоздавшей числом хмельничевщины. Вот в чем состоит вся наша панславистическая и коммунистическая школа. Вот весь польский герценизм! Пусть он издали помогает польскому освобождению терзая сокровенные внутренности царизма … Пусть себе заменяют вдоль и поперек анархией русский царизм, от которого, наконец, освободится и очистится соседняя нам московская народность. Пусть обольщают себя девизом, что этот радикализм послужит для «вашей и нашей свободы». Перенесение его в пределы Польши будет считаться изменой отчизне и будет наказываться смертью как государственная измена».
Подлинное политическое предназначение «польского герценизма», указанное Мерославским, требует разъяснения, так как речь идет не только об использовании русских «революционеров» для пропаганды общерусского крестьянского бунта, но и о пропаганде ими русского сепаратизма, к которой начал активно прибегать «Колокол». Русский сепаратизм стал еще одним идейным вкладом Герцена в решение «русского вопроса» для Западной России. Накануне мятежа Герцен осторожно, «не предрешая», начал заявлять о праве Литвы, Белоруссии и Малороссии на самостоятельность.
Рассуждая в духе передовых западноевропейских представлений о правах национальностей, Герцен указывал читателям «Колокола» как следует относиться к такому архаическому явлению как территориальная целостность этой «отвратительной империи»: «Мы признаем не только за каждой народностью, выделившейся от других и имеющей естественные границы, право на самобытность, но за каждым географическим положением. Если б Сибирь завтра отделилась от России, мы первые приветствовали бы ее новую жизнь». Идейно-политический инструментарий, используемый польскими сепаратистами для разрушения Российского государства, Герцен предлагал сделать универсальным, распространив его действие на большой русский народ и окраинные регионы России.
Пропагандируя право «народностей» Литвы, Белоруссии и Малороссии на «самобытность», Герцен создавал тем самым идейное обоснование нового русского сепаратизма, также как и польский, направленного на разрушение Российского государства и разрыв его связи с большим русским народом. В действительности же гипотетическая возможность реализация такого права возникала только в случае распадения и гибели государства, победы польских сепаратистов и воцарения крестьянской «махновщины» на территории центральной России.
Итоги
Военно-политические события 1863 г. стали практической проверкой идейных прожектов «русско-польского революционного союза», направленных на решение «русского вопроса». Объединенная деятельность двух враждебных России сил привела к результатам, на которые русские его участники не рассчитывали. Подняв мятеж в Царстве Польском, а затем в Литве, Белоруссии и Малороссии, подпольное «правительство» откровенно заявило, что воюет за Речь Посполитую в границах 1772 г., и что мятежники отнюдь не собираются сражаться и умирать за предоставления права на независимость русским народам восточных окраин своего будущего государства. Декларируемое Герценом право на «самобытность» для белорусов, малороссов и литовцев было решительно отброшено в сторону, что, впрочем, не помешало «Колоколу» начать ожесточенную информационную войну против правительства, защищавшего территориальную целостность Российского государства.
Совершенно не готовыми к восприятию сепаратистских идей Герцена и его единомышленников из «Земли и воли», впрочем, как и к обещаниям польской пропаганды о восстановлении церковной унии с Римом и свободном союзе «народов Польши, Литвы и Руси» оказалось и православное большинство населения Западной России. И дело обстояло не только в слабой организации пропаганды и отсутствии грамотности среди крестьянства. Малороссийское и белорусское крестьянство испытывало острую социальную ненависть к своим давним колониальным эксплуататорам – польскому дворянству и шляхте, которую сдерживала и контролировала только российская власть.
В этой связи польский мятеж воспринимался освобожденным крестьянством враждебно, как вооруженная попытка польских панов, ксендзов и униатов вновь восстановить свою политическую и церковную власть над Западной Россией. Неудивительно, что никакого доверия православного западно-русского крестьянства к пропаганде сепаратистов и его русских союзников не было. Доверие было только к царю-освободителю Александру II и Русской церкви, что и подтвердили события мятежа 1863 г., когда православное малороссийское и белорусского крестьянство выступило против притязаний польской шляхты и ксендзов на Западную Россию. Адресованный, в первую очередь, русским «союзникам» в армии и в обществе прекраснодушный и, вместе с тем, политически лицемерный лозунг «за нашу и вашу свободу», на деле вновь оказался идейным симулякром. Пропаганда, призывавшая офицеров и солдат русской армии в Польше изменить присяге, данной императору, и перейти на сторону врага, не принесла зримых результатов. Армия, за небольшим исключением, осталась верна императору Александру, честно и мужественно выполнив свой воинский долг. Жестокость, которую проявляли мятежники к захваченным в плен русским солдатам офицерам лишь укрепляла решимость русских воинов покончить с сепаратистским мятежом.
Польская пропаганда, светская и религиозная, направленная на мобилизацию в мятеж населения Царства Польского и Западной России, ставила своей целью формирование образа врага из великорусов, России, и русского Православия. В связи с этим, главным инструментом мобилизационной пропаганды становилась агрессивная русофобия, насаждаемая не только среди польского, но и среди литовского, белорусского и малороссийского населения. В образе внешнего российского врага, которого нужно было ненавидеть и убивать, представали пришедшие с Востока «москаль» и «схизматик» – национальные и религиозные угнетатели католической Польши и ее восточных окраин. В роли внутреннего врага, которого также следовало убивать и ненавидеть еще в большей степени, выступали законопослушные жители Царства Польского и Западной России. Как результат – в условиях мятежа русофобский посыл пропаганды, формирующей образ русского врага, и призыв к «нашей и вашей свободе», оказались несовместимыми ни идейно, ни практически.
Окончательным развенчанием лозунга «за нашу и вашу свободу» в русском обществе стал терроризм, насилия и грабежи, которые осуществлялись сепаратистами с невероятной жестокостью. Многочисленными жертвами террора в Царстве Польском и Западной России стали «внутренние враги» – мирные сельские жители, чиновники, представители православного духовенства, сохранявшие верность российской монархии. Нельзя не отметить и русофобскую направленность сепаратистской пропаганды, направленную на формирование общественного мнения Западной Европы. Польские публицисты, разжигая ненависть к России, внушали своим западноевропейским читателям, что русские это «москвитяне», которые со дня на день готовят нашествие на Европу, что за Днепром и Двиной кончается европейский мир и начинается мир азиатский и монгольский, и что только возрожденная Польша может спасти Европу от нашествия татарского варварства.
С началом мятежа распался и политически враждебный России «русско-польский революционный союз», делавший ставку на поддержку сепаратистского мятежа организацией социального взрыва во внутренних русских губерниях. Мятеж начался, однако несмотря на предпринимаемые «союзом» усилия, массовых крестьянских бунтов в Великороссии так и не произошло. В итоге, в решении «русского вопроса» «союзники» добились обратного эффекта. Общественным ответом «своих» на угрозу вторжения иностранных войск и вызов сепаратистского мятежа, стал массовый патриотический и национальный подъем, спонтанно охвативший все сословия реформируемой России. Подавление мятежа, поддерживаемого дипломатией Франции, Британии, Австрии и римским папой, воспринималось императором Александром, основной частью элиты и общества как правое дело защиты Отечества и западных русских, основанное на общем понимании, что представляет собой внутренний и внешний враг, против которого предпринимались военные меры и политические решения.
Начавшееся широкое общественное движение в защиту территориальной целостности Российского государства и единства большого русского народа способствовало тому, что инициативу «революционного союза» в решении «русского вопроса» перехватили правительство Александра II и национально-патриотическая пресса. Получившая массовую поддержку со стороны русского общества и Православной церкви самодержавная монархия защитила территориальную целостность Российской империи. Связь западных русских с Российским государством, великороссами и Православной церковью была сохранена и упрочена победой над мятежом и системными реформами в Литве, Белоруссии, Малороссии и Царстве Польском.
Александр Юрьевич БЕНДИН,
доктор исторических наук,
профессор, Институт теологии
Белорусского государственного университета
(Минск, Беларусь)
………………………………………………………………………………………….