Центробежная сила разбрасывает всё по краям. Конец 1980-х и начало 1990-х годов были для меня центробежными. От целого откалывались куски и распылялись где-то вдалеке безвозвратно.
В этой круговерти я мелькал вместе со своими друзьями.
Я ушёл из театра-студии С.А. Ривкина «Пять вечеров», прослужив в нём более десяти лет, в никуда, на улицу. Но всё-таки подыскивал для себя другой театр, потому что не умел делать ничего другого, кроме игры на сцене.
Меня готов был взять в театр-студию «На Старом Арбате» пожилой режиссёр Владимир Владимирович Книппер – племянник знаменитой жены Антона Павловича Чехова, артистки МХТ Ольги Леонардовны Книппер-Чеховой – но дело не выгорело, так как студия вылетела в трубу. Тогда на самодеятельном театральном поприще было много катастроф.
Но В.В. Книппер меня почему-то запомнил и через пару лет я оказался вновь в его поле зрения.
А до этого после очередного показа меня взяли в театр-студию «На досках» под руководством Сергея Кургиняна. Хорошего там, кроме высокой заработной платы и стабильного социального статуса, ничего не было. Но для так называемых «лихих 90-х» и это было неплохо.
Наша троица продолжала дружить. Мы то и дело встречались поболтать и узнать, как дела. Конкретно ничего интересного для рассказа на этих страницах в тех наших встречах не было. Скажем, Геша с Наташей в 90-м году приходили на спектакль «Борис Годунов» Пушкина, в котором я играл Шуйского, и мне это было приятно, только и всего. Димка с утра до ночи работал и писал научные статьи. Я этим не интересовался, так как осваивался в кургиняновском театре.
Мне казалось, что я живу чуть ли не на пределе. Репетиции, спектакли, концерты, гастроли – я был занят по горло и ничего вокруг толком не видел.
Димку Козлова и Гешу Каткова безжалостная центрифуга тоже покрутила достаточно. Помните вывеску «Коктейль-бар» за пивным ларьком в кинофильме «Покровские ворота»? Так вот. В этот бар на Рождественском бульваре частенько заглядывали мы, студенты МТПТ, так как учились совсем рядом, на 3-м Колобовском переулке между Трубной площадью, знаменитой Петровкой, 38 и Большим Каретным. Думаю, «где мои семнадцать лет?» Высоцкого мои сверстники хорошо помнят.
Москва – город маленький. Всё здесь, можно сказать, под носом и под рукою. Именно в этом баре, а именно в двухзальном кафе под вывеской бара на Рождестве, Геша устраивал «отвальную» в начале 90-х перед отъездом с женой и сынишкой в город Сиэтл, штат Вашингтон, к своему отцу-эмигранту. Кроме меня с Мариной там были Димка с Олей и ещё сотня гостей холёного типа, видимо, бизнесмены и их подруги.
Особо выделялись крепкоскулые молодые парни в спортивных штанах – думаю, охранники или вообще киллеры.
Каткова несла центрифуга делового азарта. Помню, к нашему столу с прощальным словом подошла Кочаровская. Того требовал «отвальный» ритуал. Глаза у неё были ошалевшие от ужаса и одновременно пьяные от счастья. Катков весь вечер пил отдельно с какими-то «нужными» людьми. Козлов с Борискиной затерялись в дымной толпе в залах кафе. Я чувствовал себя самозванцем на чужой свадьбе. Меня зашкалило. Я вдруг разругался с женой и куда-то уехал.
Это было дико и гнусно в той ситуации. Но я хотел противостоять центрифуге и потому дёшево хамил тем, кто был поближе и незащищённее.
Естественно, что ночью мы с женой встретились дома. Соня давно спала. Спаниэлька Санта дрыхла на полу под креслом. Марина тихо спросила:
- Устал? Чай будешь?
- Нет, спасибо. Пойдём в кухню. Хочу курить.
Мы сидели у небольшого стола между холодильником и газовой плитой и молчали.
Мне было фигово. Я пытался найти в глазах жены то ли сочувствие, то ли понимание, то ли женскую нежность. Но в глазах Марины не было ничего, кроме терпения и обиды за очередную выходку неврастеника-мужа.
Мне надо было извиниться или вообще сидеть с закрытым ртом, но я принялся глупо костерить вечеринку в баре. Марина этого не любила. Она, кстати, давно уже считала, что я много чего в современной жизни не просекаю и теряю настоящий мужской столичный облик.
- Ты смешон, - наконец не выдержала жена. – И сбежал с вечеринки из зависти. Катков первым из вас едет в Штаты, а вы с Козловым опять в Совке на бобах. Вместо того, чтобы попрощаться с другом, ты опять вылез на первый план со своим эго. С Таганки тебя бы выгнали за профнепригодность.
Что возразить, я не знал. Я был неправ, она неправа тоже, вообще в тот день всё на свете стало каким-то кривым и кособоким. Мне было плохо оттого, что меня не понимают самые близкие люди и я тоже ничего не понимаю.
Чтобы всё-таки как глава семьи реализовываться, я занялся обменом нашей однушки на Ставропольской улице на трёхкомнатную квартиру в соседнем доме, в кирпичной пятиэтажке 1957 года постройки. Там был первый этаж, газовая колонка и соседи-алики. Я показал всё это Марине, и она вдруг согласилась. Наверное, она мечтала, что хоть так мы с ней и с дочкой вернёмся к семейному счастью.
Я позвонил в Сиэтл Каткову.
- Понимаешь, Геша, - сказал я. – У меня идея обменять мою однушку в Люблине с доплатой на трёхкомнатную. Вариант я нашёл. Дело за пустяком. Помоги, если можешь.
- Из Сиэтла?
- Ты всё можешь.
- Ну?
- Мне нужны деньги.
Друг помолчал недолго и совсем обычно по-московски спросил:
- Сколько?
- Три тысячи баксов.
- И когда вернёшь?
- Если честно – не знаю. Когда-нибудь.
Катков помолчал ещё немного.
- Я всё понял, - родил он секунд через пять. – Давай так. Пересылать такую сумму дорого, страшные налоги. Наташа Кочаровская через месяц полетит в Москву. Она привезёт тебе налом. И какие-то подарки вашим детям. Всё, пока. Привет Козликам!
Я сидел в трусах на диване. Марина жалась рядом под одеялом. Это была уже не папанинская льдина, а необитаемый остров, на котором нашлись золотые пиастры Флинта.
- Ну что? – жена ожидала чуда. А чудо лежало на моих голых коленках.
- Таможня даёт добро, - я хлопнул по коленкам, упал на спину и засмеялся.
Такого исхода я и сам не ожидал. – Гешины деньги будут у нас через месяц. Великая страна поможет вечным нищим. Теперь главное – не упустить эту квартиру!
Марина кивнула.
- Слушай, - я ликовал и хотел болтать дальше. – А я сказал Геше спасибо?
- Ну да. Даже назвал его волшебным лампом Алладина. И ещё обещал выпить за него полный гранёный стакан водки. Ты что, не помнишь?
Конечно, я всё помнил. И свою наглость, и бескорыстную помощь старого друга. И ни слова упрёка или насмешки с его стороны. И почти неверие обоюдное в то, что смогу долг вернуть.
С моей стороны это было мужское самоунижение. Но в тот момент собственная дерзость ослепила меня, и я решил, что нашу дружбу можно легко превратить в поводок для слепого.
Уверен, что Катков об этом не думал. Он просто исполнял просьбу своего друга Серёжи Бурлаченко, мог это сделать и ничем лишним не заморачивался.
Через месяц Кочаровская привезла мне из Сиэтла деньги и два школьных заплечных ранца для наших с Козловым детей-школьников яркой уолтдиснеевской расцветки. Таких ранцев даже в Москве ещё не было. Америка продолжала загнивать самым феерическим образом. Мы вместе с Козликами сходили с женой Каткова на прогулку в Царицынский парк, где она сделала наши снимки цветным моментальным «Поляроидом». Качество фоток поражало! Монохромная сероватая московская жизнь представала ярким карнавалом. Ещё Наташа подарила нам фотки Каткова из Сиэтла. Он стоял, по-американски улыбаясь, на улице под каким-то американским деревом и ещё сидел на террасе своего дома.
И дом, и сам Геша были американцами. Мне почему-то показалось, что здесь в Москве я своего друга больше не увижу.
Дальше в течение двух месяцев мы с помощью моего отца, нанявшего ребят и девушек на заводе, сделали полный ремонт в приобретаемой квартире, купили новую мебель и всякую домашнюю чепуху, и переехали из дома Ставропольская, 6-а в дом Ставропольская, 2.
Теперь у нас с женой и у Сони были свои отдельные комнаты – и семейная жизнь приятно изменилась. Мы честно любили друг друга и жили каждый по-своему, уважая нашу общность.
В 1993 году в Люблине внезапно объявился Димка. Он приехал встретиться со мной по важному делу.
Разговор у нас был следующий.
- Тесть предложил мне перейти на работу в их совместную российско-американскую компанию «Аштек», - сказал Козлов, одновременно бледнея и зеленея от волнения. - Работа по специальности с окладом 100 долларов плюс 20 за кандидатскую степень. Как думаешь, это нормально?
- А как же твой «ящик»?
- Забудь. Я уже три месяца работаю у Марка Исааковича на кафедре. «Ящик» остался в прошлом. Я понимаю, что уйти в «Аштек» - значит, полностью изменить свою жизнь. Но не могу понять, нужно ли это? Будут ли гарантии для меня и для моей семьи? Конечно, жить на те гроши, что я получаю, больше нельзя. А 120 долларов – это что, намного лучше? Ничего не понимаю. Что мне делать, как ты думаешь?
- Меняй жизнь полностью. Думаю, что шанс верный. Скоро у нас в стране всё рухнет и начнётся такая бедность, что твои 120 долларов окажутся состоянием. Сейчас курс доллара 500 рублей, так что будешь получать около шестидесяти тысяч. Потом больше. Так что я тебе даже завидую. Димка, ничего не бойся и иди к тестю в «Аштек». Это надёга. Об этом своём шаге ты никогда не пожалеешь.
Вскоре Димка перешёл в «Аштек». Деталей этого перехода я не знал. Но в целом я мог судить о том, что поддержал друга по-настоящему, угадав общие перспективы страны и вселив в него надежду на то, что в этом самом «Аштеке» он сможет реализовать свои профессиональные возможности и прилично при этом зарабатывать.
Таким образом, наша дружба оказалась делом нешуточным и по-человечески ценным.
Что касается лично меня, то в новом театре и в новой квартире я начал не новую жизнь, а совершил неконтролируемый прыжок на новую, более опасную ступень безумия. Выглядело всё тип-топ. На самом же деле наружный глянец скрывал внутреннюю испорченность и гниль.
Сейчас я чётко вижу несколько условных путей, по которым я валился вниз.
В литературе и в кино я ничего не добился, оправдывая это тем, что меня не понимают, не дают мне работать и ставят палки в колёса как тупые ретрограды. На самом же деле виной всему была моя графоманская хлестаковская самоуверенность и упёртая обломовская лень. Второй причиной оказалась моя мужская несостоятельность. Я часто увлекался не делом, а женским полом, который был рядом. Третьей дорогой в пропасть оказалось моё неумение включать холодные мозги и властвовать над эмоциями и чувствами.
Но самое главное – я не понимал, чего хочу. Катков занимался бизнесом, Козлов – наукой и инженерией, а мне в 33 года продолжало нравиться быть ёжиком в тумане. Один знакомый сказал: «Он в этом возрасте на крест, а ты куда?»
Оказалось, что туда, не знаю куда.
В.В. Книппер предложил мне сыграть антрепризный спектакль «Автор и актриса» о переписке А.П. Чехова с О.Л. Книппер. Кроме меня в нём предполагалось участие артистки Лены и артиста Театра им. Е. Вахтангова Саши. Но идея лопнула после первой же репетиции. Ни Лена, ни Саша иметь дело с Книппером почему-то не захотели.
Вдруг в Москве появился Катков. Какая нелёгкая принесла его из Сиэтла, он, конечно, мне не сказал.
- Своди меня на какой-нибудь спектакль, - попросил он. – Хочу увидеть русский театр.
Я отвёл его на спектакль «Иванов» в Театре им. Станиславского. Лена играла Шурочку. В качестве алаверды Геша отвёз меня на ужин в элитный ресторан «Театро» у Театральной площади. Там были зеркальные стены, и в них я увидел отражение красивейшей девушки в длинном чёрном платье и с бриллиантовым колье на шее.
- Знаешь, кто это? – спросил Геша, заметив мой интерес к вошедшей.
- Английская принцесса, - попробовал отшутиться я.
- Валютная проститутка. Очень дорогая. Хочешь, дам 400 баксов, и ты проведёшь с ней ночь такую, какой у тебя никогда не было? Узнаешь жизнь современной Москвы по-настоящему.
Само собой, я труханул и отказался. Но понял, что мой американский друг здесь свой, а я, россиянин, уже лишний.
Через год я всё же сыграл в спектакле Книппера роль Чехова уже в паре с Олей Трубецкой, бывшей студийкой Владимира Владимировича. Один прогон видела известный театральный критик Марина Строева. Она предложила мне показаться своему другу режиссёру Роману Козаку, который наверняка возьмёт меня в свой Театр им. А.С. Пушкина.
- Зачем вам Кургинян? – сказала критик. – Идите в нормальный театр и займитесь делом. Вы – талантливый актёр. Не губите себя в вонючем болоте.
- Спасибо! Но я не хочу к Козаку.
- Почему?
- Думаю, что хрен редьки не слаще. Какая разница, в каком именно болоте гнить в наше время.
- Глупо! Я бы на вашем месте всё же подумала!
Но, повторюсь, разум у меня к тому времени отказал. Жизнь моя всё больше походила на дурдом.
В 1994 году со мной развелась оскорблённая мной Марина. В 1995 году я поскандалил с Кургиняном, и он уволил меня из своего театра.
Тут в Москве появился С.А. Ривкин, живший к тому времени в городе Бостоне, штат Массачусетс, и сманил меня и ту самую Лену-«Шурочку» лететь к нему в США и делать спектакль «Двое на качелях» Гибсона. Так в январе 1996 года мы с Леной оказались чёрте где неизвестно за каким чёртом.
Димка думал, что я из Бостона не вернусь, и дал мне 100 долларов на прощание. Но в конце января я вернулся (американцы не любят непрошенных гостей на своём континенте) и занялся поиском новой квартиры и хоть какой-нибудь работы.
Скоро я уехал из трёхкомнатной квартиры в Люблине в трёхкомнатную коммуналку на Полежаевской. Мне казалось, что постепенно всё наладится. Но бывший актёр, тем более неудачник-писатель и киносценарист, в России конца 1990-х был никому не нужен. Я переживал сюжет пелевинского романа «Generation P» на собственной шкуре.
Димка с Олей пригласили меня преподавать русский язык их подростку-сыну за плату. Эта была помощь! Потом я устроился преподавателем актёрского мастерства в частную студию фотомоделей «Пигмалион». Ещё поработал сценаристом с бывшей женой кинооператора Сергея Козлова (между прочим, сыном того самого «Козёл на саксе», известного джазмена Алексея Козлова). Мирослава Кеттунен хотела сделать рекламный туристический фильм о Мальте, и я ей помогал за скромную плату.
- Ты с ней спишь? – однажды спросил меня Козлов, зная мою тягу к слабому полу.
- Нет, - ответил я. И чтобы зауважать самого себя, добавил. – На работе я никогда ни с кем не сплю.
- Правильно, - оценил мой «подвиг» Димка. Хотя сам был свидетелем обратного, когда я служил в театре «На досках». Но у друзей всегда есть и будут странные секреты, которые никому кроме них знать необязательно.
В бытность в Бостоне я созванивался с Гешей и даже хотел махнуть к нему в Сиэтл. Но Катков меня отговорил:
- Во-первых, сюда долго лететь через всю Америку, и, во-вторых, очень дорого. Сделай себе на дорогу бутерброд с туной (то есть с тунцом) и возвращайся в Москву. Там увидимся.
Я его послушался. Тем более, что денег на полёт к нему в гости у меня действительно не было.
Летом 1996 года раздался звонок по городскому телефону и весёлый Гешин голос сказал:
- Я ненадолго в Москве. Увидимся?
- Завтра еду к Димке на дачу в Виноградово, - я, честно сказать, обалдел и понёс ахинею. – Приезжай туда. Наговоримся!
- Я никогда там не был. Объясни дорогу. Я на машине.
- Рязанское шоссе, станция «Виноградово», там переезд через железную дорогу и на другой стороне, совсем рядом, Димкина дача. Улица Новая, дом 10.
- Всё, пока. Найду. Козлову привет!
И вечером на следующий день он действительно туда приехал. Я жёг мусор во дворе и вдруг увидел за забором синюю крышу подъехавшей легковушки. Из салона вылез Геша и сказал:
- Забрались чёрте куда. Два часа искал дорогу. Где Козлов?
- В доме.
- Маленькая избушка. Но мне хватит. Пошли к нему. Поболтаем.
Болтали мы всю ночь. В Виноградове была и Димкина мама Александра Сергеевна, то есть болтали мы вчетвером. Бокалы вином не играли, но был хороший дружеский междусобойчик. Катков о своей американской жизни не проронил ни слова. Больше расспрашивал, посмеивался над Димкой и немного надо мной. Потом Александра Сергеевна ушла отдыхать, а мы с Гешей на его машине поехали в деревню за водкой.
- Хочу выпить русской водки, - требовал Катков. – У вас ночью торгуют?
- У нас давно капитализм. Дикий, но круглосуточный.
- Тогда поехали. Купим и выпьем за встречу по-настоящему.
Водку мы купили в ночном ларьке поганую, тульского розлива. Но Катков её хвалил. Чувствовалось, что ему здесь хорошо. Он был рад нашей встрече, чудил, как всегда, но не очень, как-то скромно и даже на себя не похоже.
Мне казалось, что он от чего-то устал и по большому счёту не в своей тарелке.
А может быть, я просто от него давно отвык и чего-то про старого друга сам себе выдумывал.
Утром Катков отвёз всех нас в Орехово-Борисово, а сам вновь исчез в своей Америке. Центрифуга крутилась, и мы, трое друзей, были врозь опять неизвестно на какой срок. Впрочем, это было неважно. Мы знали, что мы есть, и нам этого было достаточно.
А той дурацкой центрифуге каждый из нас показал язык.
* * *
Продолжение следует