“Низкое северное небо давит мне голову, а полярный круг мертвенной тоской сжимает сердце”,-штурман Свирепов (покойся с миром, Володя).
Предисловие: “Пик Коммунизма”
Общага лётного состава “Деревяшка”, несмотря на крайне затрапезный внешний вид, была обиталищем, в сущности, довольно тёплым, милым и уютным, постоянно наполненным прилетающим-улетающим людом и ароматами вяленой рыбы, жареной картошки, курева и унтов. Из немудрящего набора развлечений - тучи комаров, каждый размером с доброго коня, это-летом; зимой же - деревянный сортир, заведение весьма сомнительное с точки зрения комфорта, но, безусловно, весьма романтичное (особенно, по выражению поэта “при минус сорок пять”).
Переработанная человеческими организмами вышеупомянутая рыба с жареной картошкой, зачастую сдобренные спиртным, доставляемым по случаю из областного центра, замерзали на лету, не успевая долетать до дна выгребной ямы. Примерно к декабрю, уровень нечистот достигал обреза деревянного пола, а в феврале сталагмит сей, разросшись до вполне приличных размеров, уже, гордо рея, возносился ввысь, в светлое, так сказать, будущее; взгромоздиться на него, придерживая одной рукой меховые штаны, а второй - “Беломорину” было порой ой как непросто. Когда конус достигал более-менее угрожающей высоты, кто-то из добровольцев нехотя сбивал острую верхушку ржавым ломом; так продолжалось до весны, с приходом коей гора экскрементов начинала, испуская миазмы, таять, привлекая к себе полчища мух.
Монолит сей именовался в народе ни много ни мало, как “Пик Коммунизма”: в Ленкомнате пылились на столах подшивки газет “Правда” и “Воздушный транспорт”, стены украшали портреты Вождей Великой Революции, а вечерний рейс из областного центра встречал весь аэродром: удачливые лётчики иногда ухитрялись привозить молоко, а, отдельные счастливчики - даже мороженых кур, коих, по меткому выражению другого поэта “синей птицы не стало меньше”.
Сельпо демонстрировало полки, заставленные рядами “Беломора”, растительного (“постного”) масла и спичек; в углу валялась связка погнутых лопат.
Введение: “Покайтесь!…”
…гнусили, потрясая крестами, свечами и портретами Марии Дэви Христос Юсмалос, бесформенные фигуры, облачённые, как зомбаки из видосалонов, в относительно белые саваны; разбитая форточка второго этажа дребезжала приблатнённой “Дюной”; оставив ненадолго излюбленную алкогольную тематику (“Привет с большого бодуна!”), ребята переключились на социальную философию: “Здесь в глазах усталость и тревога, и из толпы, как ведьма смотрит безнадёга…”. Описываемому времени и месту всё-таки больше соответствовали разухабистые наставления “Лесоповала”:“Воруй, Россия,а то ведь пропадёшь!”
Кто-то, подбадриваемый мычанием суровой толпы, собравшейся у входа в винный магазин, и, не обращая особого внимания на помятый милицейский УАЗик, робко притулившийся неподалёку, мрачно мутызил своего брата по разуму (если это слово вообще тут уместно).
Двое, в одинаковых синих штанах и одинаковых меховых куртках, ломая апрельский ледок, осторожно спускались по ступенькам чёрного хода. “Саня, куда ты меня втравил; нас же тут уроют нахрен!”,- голос Вадима еле пробивался сзади через теплоту поднятого воротника, украшенного форменным белым трафаретом, точно таким же, что украшал наши рукава. И, хотя, трафарет жёлтый, такой, чтобы с птичкой, пропеллером и надписью "Военно-воздушные Силы", для меня навеки так и остался несбывшейся мечтой, уничтоженной в своё время недрогнувшей рукой армейского эскулапа, но белый его, “гражданский” собрат, выглядел не менее романтично; по крайней мере - для продавщиц вино-водочного отдела; вынести с чёрного хода пару ящиков водки в условия тотального дефицита, оказалось гораздо проще, чем я предполагал.
Гораздо сложнее, спускаясь по разбитым ступенькам крыльца, было случайно не звякнуть содержимым брезентовой парашютной сумки; привлечение внимания окружающих человекообразных могло иметь для нас абсолютно катастрофические последствия, прогнозируемые Вадимом, как это бывает только у поэтов, с их тонкой душевной организацией и мастерством владения художественным словом, пугающе буквально:”Саня, в твоих малиновых ипенях за одну поллитру укандошат запросто, а у нас - ящики!”.
От сердца отлегло только когда драгоценный груз благополучно исчез в глубинах его грязного “Москвича”, запаркованного неподалеку, под стеной одного из главных украшений моего района - филиала обширной сети пенитенциарных заведений.
Местное население в тот вечер поленилось, или просто забыло традиционно срезать трубки уличных таксофонов, и Вадик, быстро примчавшись на мой призыв о помощи, оказал мне неоценимую услугу, за что и был щедро вознаграждён комиссионным “литряком”; операция завершилась успешно.
Но, как это обычно бывает - не у всех.
Наследники Джека Лондона.
А началась история сия совсем не так - разухабисто и весло, а, наоборот - очень даже печально. Утонул мужик. Утонул так, как многие до него тонули, и ещё, наверное, тонуть будут - то ли презрев инструкции и отправившись в путь, закрыв дверцу кабины, то ли просто, ломанув напрямую, свернул с проверенного ледяного тракта и наскочил на промоину; может ещё по какой другой причине, ну, в общем, завершил несчастный водила свой последний маршрут на дне Карского моря. И, как это нередко бывает, по нашему русскому, православному обычаю, плюнули, перекрестились бы и забыли (мало ли там чего под водой валяется?), да вот в этот раз не вышло - на дно, вместе в мужиком ушёл и некий “режимный” груз - несколько “калашей” да ещё какая-то секретная приблуда для пограничников; теперь нужно было что-то думать, решать, и всё это военное барахло плюс бренные останки как-то выволакивать на поверхность.
…начальство экспедиции кивало на военных, военные, скорее всего, занятые подготовкой к очередному параду, особым желанием лезть под лёд не горели (а, скорее всего, и не умели); единственной группой, согласившейся выполнить такое вот изыскание, оказался, ни много и не мало, всего лишь полуподпольный клуб подводного плавания нашего местного университета. Несколько обычных с виду мужиков, кислородные баллоны, незамысловатые ящики с оборудованием, и тёплой одеждой, цинковая домовина - последнее пристанище несчастного - не заняли много места в трюме нашего аэроплана; груз заказчика, вместе с сопровождающими и водолазами скромно притулился у рампы.
Самое же важное место посреди салона, по-хозяйски, так сказать, занял наш, служебный груз, безусловно, крайне необходимый для полётов в полярных условиях ( читай по-простому - ящики с водкой).
Наше-то дело какое, как пел Высоцкий “сел-поехал…ночь-полночь”…задание на полёт в портфеле, обрывки рассказов Джека Лондона в голове, три месяца без зарплаты и не зря же самолёту лететь. Вспомнив печальную судьбу Дэвида Расмунсена, погубившего по пути до Клондайка тысячу дюжин яиц, а потом ещё - и свою бессмертную душу, с самого начала решили не связываться со скоропортом, а банально ограничиться спиртным (оно не мнётся, не портится и места немного занимает).
Сейчас вот вспоминаю, и самому не верится - как это у меня получилось закорефаниться с продавщицами местного вино-водочного магазина (сейчас - это как стать другом олигарха), и таки выцыганить пару ящиков; кто-то из экипажа приволок больше, кто-то меньше, капитан, тот вообще пол-кузова занял (ему по статусу положено), и…
…и пополз-почапал наш небесный грузовичок с лязгом, воем и грохотом, взбалтывая винтами снежные заряды, процарапываясь через меридианную сетку, туда, наверх, к вершине мира; водолазы храпят на баллонах у рампы, капитан - за штурвалом, заливающее красное озаряет щетины, унты и верблюжьи свитера в углу; бортмеханик, приладив к стенке мутное зеркальце, бреется над помойным ведром за рваной шторкой, “Беломор” испускает омерзительный чад над штурманским столиком, радист варит кофе, не забывая кромсать крупными кусками сало и лук на громадном деревянном ящике с оснасткой, бортоператор в какой уж раз проверяет состояние грузовых строп, любовно поглаживая голышки бутылок …видел бы нас Джек Лондон!
Фиаско.
Многокилометровые ряды пустых бочек, тундра, вдоль и поперёк иссечённая траками, кривое здание аэровокзала, белизна ледяного моря до горизонта, конуса рулёжек и ВПП - любая материальность на бескрайней длани Арктики, по прихоти какой-то аберрации, приобретает совершенно другие, отличные от привычных, содержание, вид и форму, наполняет себя и окружающее пространство иными чувствами, понятиями и смыслами; какая-то потусторонняя сакральность бытия поглощают, растворяют в себе; тут всё по-иному, тут ничего не может быть странным или чересчур, даже идея искупаться в полярном море, плавая среди льдин, кидаясь снежками и фотографируясь, стоя босиком на торосе…а почему бы и нет?
Местные собачки, правда, испугались; совершенно невероятные, здоровенные, размером с телёнка, полярные псы, увязавшиеся с нами погулять; могу себе представить их ужас, когда они увидели наверное, в первый и последний раз в своей жизни) как двуногое само, по своей доброй воле, живьём сдирает с себя шкуру. Я тоже первый раз увидел, как воет от ужаса, плачет, оглядываясь на бегу, здоровенная псина, покидающая место добровольного самоистязания человека.
Впрочем, туристическую программу, включающую в себя морские и солнечные ванны, пришлось, исходя из местных климатических условий, несколько урезать. Коротенькие заплывы, водное поло со снежками, фотография босиком на льдине - этим решено было и ограничиться; водолазы уехали по льду к месту своей печальной миссии, а мы приступили к коммерческой части. А вот тут нас ожидало полное фиаско.
В принципе, подготвились мы неплохо. “Отстегнув”, как положено, местному участковому и погранцам по литру “за крышевание”, мы нестройной толпой двинулись по ближайшим “чипкам”, торгуясь, помня по опыту и рассказам предыдущих коллег, что за бутылку водки можно выменять у аборигенов четыре, а, если повезёт, то и пять банок сгущенки или тушёнки. Деньги, с их плавающей и неустойчивой стоимостью, были не в особой чести, а вот та, настоящая, советская тушёнка, несравнимая с современным мутным варевом, разливаемым где-то в гаражах в баночки из фольги, та, ГОСТовская, была в большом дефиците на Земле Большой, где её, в свою очередь, можно было тоже удачно поменять на что-то существенное, как тогда говорили “пустить по бартеру”.
В общем, подготовились мы весьма основательно, но, как и герой Джека Лондона, в своё время промочивший груз куриных яиц и закончивший свою экспедицию в петле под стропилами фактории, не учли всех факторов. Наш жидкий груз, к нашему вящему удивлению, оказался никому не нужен.
“Понимаете, вам сейчас ничего не выменять, - огорчил нас бородатый бурильщик, - у нас смена заканчивается, мы уже упаковались, у всех дети дома, семьи, мы эту тушёнку со “сгущей" домой увезём, мы ж её долго копили. Приехали бы вы в начале смены, или в середине - разговор был бы другой, а сейчас - только банка на банку…”
Данный расклад нас совершенно не радовал, везти водку домой было глупо, вешаться по печальному примеру Расмунсена, тоже, само собой никто не собирался; мы распихали товар под койками в комнате общаги, и под чаёк, “Беломор” и вялые предложения времени от времени забредающих гостей “банка за “пузырь” - идёт???” задумались о возможных путях выхода их глупейшей ситуации.
Как это часто бывает, командир, наш командир, голова, голова и ещё раз - голова экипажа, спас всё предприятие; скорее всего, он, просто, исходя из жизненного опыта, был готов к любому повороту событий. Я сначала даже не понял, куда он клонит, и с чего бы это он, выловив очередного полярника, словно замполит с трибуны, завёл какую-то патриотическую бодягу про братство лётчиков и покорителей Арктики”.
“Понимаешь, мы поняли свою ошибку, но менять по дешёвке, конечно же не будем, всё увезём назад, а вот вы тут парни классные, настоящие герои - полярники, вот вам, в качестве уважения литр, выпейте за нашу дружбу…”, - только после того, как Иваныч стянул носки и завалился под драное одеяло, пробормотав что-то типа “надо срочно поспать, они попрут через пару часов”, я, словно озарённый молнией, постиг глубину опыта и коммерческого чутья старшего коллеги.
Нефтяник ещё, сам не веря своему счастью, непрерывно благодаря, пятился назад, засовывая в карманы две поллитры и пока ещё не осознавая, в какую ловушку попал, а я уже шарил глазами под кроватями в поисках крапивных мешков для тушёнки. Капитан оказался прав - им “хорошо попало в клюв”; он только немножко ошибся по времени.
Любовь и сгущёнка.
В дверь поцарапались через сорок минут. Они “попёрли” и попёрли, и это продолжалось всю ночь; первоначальная пропорция обмена давно была забыта, бортмеханик Михалыч вынимал всё новые и новые мешки, заключительную свою бутылку я выменял на шесть банок сгущёнки.
Когда сгущёнка, а в последствии и тушёнка у непрестанно подъезжающих газовиков закончилась, в ход пошёл живой товар - некогда высокоморальные наследники Папанова, Кренкеля, Седова и Санина предложили мне, в качестве разменной монеты, ни много нимало, целого судового повара. “Лётчик, друг, у нас больше нет ничего, мы последний чемодан вскрыли, от детишек отрываем, вон, повариху тебе с парохода привезли, будешь за литр?”-прохрипел через дверь заплетающийся, явно изголодавшийся по огненной воде тенорок.
Повариха, на моё удивление, оказалась существом довольно юным и милым (по крайней мере издалека), она призывно потягивалась, сидя на подоконнике в коридоре и явно недвусмысленно показывала на приоткрытую дверь комнаты, где и должно было состояться намеченное романтическое свидание “за литр”. Неизвестно, как бы сложились в дальнейшем наши отношения, но строгое командирское “Саня, не демпингуй!” зарубили на корню несостоявшуюся транзакцию, и, хотя цена предложения выглядела довольно разумной - литр за десять банок сгущёнки… обращаться к остальным членам экипажа отважные полярники и их боевая подруга сочли, по каким-то причинам, нецелесообразным.
Тракторные сани, нагруженные кислородными баллонами, подводной оснасткой и цинковым гробом, прибыли к самолёту как раз тогда, когда Михалыч с бортоператором и радистом заканчивали увязывать заключительный, доверху забитый банками тушенки и “сгущи”, брезентовый мешок.
Покосившие буквы “Моя биография!” (интересно, что автор имел в виду?) на избе аэровокзала, громадные северные псы и, так и не познанная мною “всего лишь за литр” судовая повариха, наверное, ещё долго глядели вослед удаляющемуся воздушному грузовику, что уносил на своих горбатых крыльях удачливых коммерсантов и бедолагу - шофёра, так не успевшего в последний миг, открыть дверцу своей кабины …
В послесловие “В маленькой гостинице…”
Было уютно и тепло. При минус сорок пять по Цельсию первое, что начинает у человека замерзать, это (почему-то) - голова. “Четвёртый день пурга качается над Диксоном”; дойти прямо от гостиницы до “метео” без того, чтобы не замёрзнуть вусмерть невозможно, надо где-то по дороге обогреваться. Через неделю постоянного хождения туда-сюда, постоянные переодевания надоедают, экипажи впадают в летаргию, единственным развлечением становятся “пуля”, и учебник английского Гобановой.
- Нафиг оно тебе надо, Саня, в загранку тебе всё равно тут не светит, - комэска Вениаминыч, высунувшись из-под одеяла, извлекал из портфеля засаленную колоду.
-Да вот тут слухи ходят, что, вроде как, загранпаспорта населению разрешат получать, так вот я что смекаю - теперь не только как мы сейчас, по Северам да по Союзу можно будет ездить насчёт работы договариваться, это же глянь как география расширяется - по всему миру теперь можно будет погонять, покалымить, где-нибудь лётную шабашку найти, это же какие перспективы открываются!
Мои прекраснодушные надежды и юношеские порывы, сдобренные ещё не совсем утраченными после окончания училища навыками “подсуетиться”, “прогнуться”, “зашабашить” (курсантами за ночь на разгрузке вагонов по хорошей инженерской зарплате делали, и это - не считая ворованной колбасы!) не получили ожидаемого отклика в сердце Витаминыча.
- Ага, сейчас, держи карман шире! Забыл, в какой стране живёшь? Это - страна замполитов, коммуняк и вертухаев! (Парторг лётного отряда сам себя, закономерно, ни к одной из вышесказанных категорий не относил ). Так тебе и дадут коммуняки с замполитами свободу! Будешь всю жизнь на них батрачить, вон они уже в коммерсантов и бизнесменов переименовались; попомнишь мои слова - никуда ты от них не спрячешься! Пойдём лучше, “пулю” распишем!
По законам жанра из-за стены весёлым дискантом должна была заливаться морзянка, но, вместо неё, разбавляя пьяные голоса соседей доносился русский быдляк, неизвестно почему прозванный шансоном:”Человеку с тюрьмы всё равно - хоть на Запад, а лучше - на Юг!…” “Интересно, почему это никого на Северо-Восток не манит!", - засыпая, размышлял я под давно знакомые сентенции коллег: “Кури больше - противник дуреет”…”Карта слезу любит”, и “Под игрока - с семака, под вистующего - с тузующего”. Методичка Гобановой, скрысенная мною у Жусипа в училище, выскользнув из слебеющих рук, свалилась на нос …
…Где-то, теперь уже далеко к югу от нас, Пик Коммунизма, испуская зловонные миазмы, и привлекая тучи мух, начинал оседать под робкими лучами мартовского солнца…