Зима нынче метельная началась; через день да каждый день, почитай, снежку подсыпает. Я поначалу-то радовался – хорошо ульи укрывает. У меня домики пчелиные уже который год на воле стоят зиму, не заношу в омшаник – сил нет, да и зимуют мои пчёлки хорошо; подмора вовсе мало бывает. А теперь, когда улики все засыпало, приходится каждый день тропу чистить да продухи делать, чтобы воздух в летки попадал. Вот и хожу по часу да как снег лопатить; да ладно, думаю, для здоровья полезно.
Пришёл давеча с пасеки, сел чай пить. Хорошо в избе: печка топится, на столе шанежки с творогом, мёд в плошке - лепота, что не жить.
Супруга в интернете сидит – смотрит: чего бы на Новый год приготовить этакое, чтобы детей удивить.
– Глянь, - говорит, - Петрович, что я нашла: оливье с рябчиком и раковыми шейками. Вот бы сделать, да только рябчиков нет.
– Так и раковых шеек, - говорю у тебя нет.
– Раковые шейки я креветками заменю, их в «Магните» как грязи. А вот рябчиков нет, - вздыхает супруга. Помолчала, и вроде, как мысли вслух думает: - вот был бы ты помоложе, слетал бы по - молодецки на охоту, добыл дичи.
Вот зачем она так сказала? Знает ведь, что я заведусь, не потерплю, чтобы мне снисхождение по возрасту сделали. Всю ночь ворочался, всё думал, прикидывал, силы рассчитывал. Сил-то хватит, что тут - всего километра три по вырубкам на Митрошином ручье пройтись – там рябчик всегда водился. Да вот беда – колени болят, не очень-то разойдёшься, так прихватит порой, хоть реви. Часам к четырём утра смикитил всё-таки как колени обмануть. Выпил таблетку обезбаливающего – назалгина - должна часам к десяти заработать, там ещё одну приму и день-то пробегаю.
Встал я утром, позавтракал и давай на охоту сбираться. Супруга глаза вытаращила: - Дед, ты чего это надумал? Никак на охоту наладился?
– Ну, тебе, ведь, надо рябчиков в оливье, чтобы детей удивить, а понты дороже денег,- говорю. Сам уже удила закусил; не надо было меня отговаривать, я от этого только пуще завожусь.
Супруга в крик, - с ума под старость лет съехал, по двору другой раз с батогом ходишь, а тут на охоту намылился.
– Нет, - говорю, - моё слово твёрже гороху, не надо было меня старостью попрекать.
Тут я маленько слукавил, конечно: на лыжах когда идёшь, колени-то не так сильно болят, только я это ей не рассказывал, и про таблетки тоже не сказал.
Реку я быстро перешёл; метель по долине речной так снег укатывает, что лыжи в нём почти не тонут – бежать легко. А вот в лесу снег пухлый - лыжи проваливаются, идти тяжело, сразу возраст-то чувствуется. Хорошо попутный след снегохода попался, как по торной лыжне ход пошёл.
В лесу красота: ёлки в снегу снизу доверху – метель все прорехи залатала; пеньки зайцами под деревьями сидят; снег в дырах, вроде как зверьё набегало за ночь. «И что, - думаю, - забросил охоту, вот ведь иду; болят колени, ну, да терпимо, а радости зато сколько».
Разошёлся, до вырубок добрался, что вдоль ручья тянутся; здесь рябчики должны быть. Иду, по сторонам оглядываюсь: вот грозди калины краснеют, вон ещё ягодки светятся. Праздник на душе. Ружьё наготове.
Вдруг: фффых, хлоп, хлоп – рябчик из-под снега взорвался. Я из двухстволочки своей - бах, бах – пропуделял, промазал, то есть. Возгорелся весь, кураж поймал. Забыл про всё, рыскаю по подлеску, рябчики вылетают из- под ног, только не предупреждают, зараза. А реакция-то уже не та. Разлетелся весь выводок - цел и невредим.
«Ну, - думаю, - надо охолонуть маленько, а то разошёлся: грому много, а толку мало». Нашёл пенёк подходящий, отоптал вокруг снег, с пенька лыжей сгрёб – чем не кафе «Лесная сказка»; жаль второпях фляжку с самогоном забыл. Сел, бутерброды откушал собственного рецепту: батон мёдом не жадничая намазываешь, даёшь полежать на столе. Мёд впитался, батон под мёдом как клеем схватился – затвердел, тут его маслом тоже не стесняясь, намазал, ну и обратно в батон сложил. В общем, едва, едва в рот бутерброд заходит, а на морозце и вовсе калачом медовым кажется. А чай горячий; тёмный как вода в лесной речке и сладкий непременно, что батон с мёдом - то за лишка сладкого, ежели диабет у кого, «не щитово», на охоте весь сахар выбегаешь.
Хорошо, годов пятнадцать как-будто с плеч слетело.
«Так,- думаю, - Петрович, выводок рябчиков тута ты просрал, дык что? Айда на Юрчиху, туда, где Митрошин ручей в неё впадает, там тоже вырубки не хуже ентих.»
Опять попутный след снегохода нашёлся, видать, охотники след лосиный обрезали. Сейчас, ведь, как - всё на технике. Хоть браконьеры, хоть и с путёвкой кто охотится. Егеря тоже на снегоходах летают. Только у браконьеров снегоходы всё одно круче. Ну, да ладно, мне уж не по годам такие потехи, неча душу травить.
Прибежал я на Юрчиху, прошвырнулся вверх, вниз по течению, а нету никаких рябчиков. Надо лыжи домой поворачивать; в декабре день - то короче воробьиного скока. Зайдёт солнышко красное и застанет ноченька тёмная меня добра молодца в лесах закамских. Только так подумал, в спине чё-то как стрельнет и в левую ногу вштырило, будто клинышек в коленку кто забил. Заетит твою мать! Я ж таблетку вторую забыл принять, возгордился здоровьем, забыл, что скоро семьдесят годков стукнет. И супруга моя чего-то меня не ищет – не звонит. Достал телефон, думал, может, на беззвучном вызове стоит. А нет, не угадал. Аккумулятор разрядился напрочь. Я вчера с вечера забыл его на зарядку-то поставить; всё планы на охоту строил, не до зарядки мне было.
Обмяк я душой после мыслей таких реальных и стал прикидывать сколь мне назад домой бежать надо, то есть, ползти. Хоть отсель считай до дома, хоть от дома сюда, а всё одно семь вёрст набирается. Таблетку я, конечно, принял, снегом зажевал, надёжа в душе затеплилась: не допустит Господь кончины моей преждевременной в глуши закамской, вон я сколь свечек нынче переставил ко всяким праздникам в церквях-то.
«Ладно, не шибко холодно, ночь лунная будет, доберусь, - думаю, - ещё до программы «Время», домой доберусь… А ну как волки?... А ружьё-то на что?» – Ладно всё в голове-то складывается. Тут голос нутряной(бывает со мной такое, когда прижмёт чё-нибудь сурьёзное вдруг да невзначай) озадачить меня решил: - Патроны-то дедушка у тебя какие? На рябчика небось?
«А и верно что! Чё волку третий нумер дроби, как семя маковое, - пришипился я, растерямшись… - а, дак, я имя не скажу какие у меня снаряды. Да оне одного грома ружейного испужаются; двенадцатый калибер здорово грохочет».
- А сколь у тебя патрончиков-то энтих убойных?- Дальше ехидна эта надо мной издевается.
Тут я, вроде замешкался, ладно вовремя вспомнил: в бане городской на прошлой неделе с охотниками вместях парился, дак сазывали оне, что ноне в местах наших всего один волк остался и тот храмлет – в капкан попадался, повредил лапу-то. Ну, слава Богу, что вспомнил – сразу на спокой душа встала.
Иду, а сам чувствую - не дойти, вовсе силы кончаются, колено болит – спасу нет. А Господь меня не оставляет, опять надоумил: тут в трёх верстах всего, в посёлке леспромхозовском друг детства у меня живет – Колян Глухов. Он сам родом отсель, и как на пенсию вышел, так вернулись они с супругой из города назад, на родину свою малую - век доживать. Повеселел я душой, приосанился. Постоял, прикинул, как ловчее дойти до друга моего. Два путя получается, как в сказке: первый короткий да долгий, второй длинный да быстрый. Первый – то через чащу лесную, а второй по дороге торной. Ну, я завсегда в таких случаях короткй выбирал, а тут чувствую – не одолею. Решил по дороге идти.
Вышел я на Широкую грань. Опять след снегоходный попал попутный - как не спасибо молодёжи, на снегоходах японских летающей! Иду - только кустики мелькают. Луна над лесом прямо над просекой выкатилась из чащи - тазом медным начищенным блестит, мелконький снежок на свету лунном с небушка сыплется, тишина, покой, только вот устал донельзя, ну, да ползу тихонько. Не страшно, чего бояться-то; а нет-нет да и встрепенёшься: кажется, кто-то в чаще между деревьями мелькнул и спрятался за ёлкой столетней. Снег под лыжами поскрипывает. Вдруг побластилось, вроде как, вой волчий за спиной слышится. Да не должно быть, сказывали, ведь, ребята: нет ноне волков у нас.
В местах этих я годов восемь, почитай, не был, но дорогу знаю. Пора сворачивать - на Полярную звезду лыжню править, меньше версты с этого мета до посёлка осталось. Место это Чёрным ельником зовётся; тут и днём-то идти жутковато, а я ночью шарашусь – вовсе стрёмно. Свернул, идти тяжелее стало - снег в чаще не слежался – тонут лыжи. Вроде, просветы в ёлках появились, сейчас на поляну выйду, а там рукой до Коляна подать.
Вот бы посмотреть на тех, кто ужасы всякие, хорроры страшные пишет, сидя в городской квартире в кресле с ноутбуком - что бы с ними было, узрей они в натуре, то, что взору моему усталому представилось, когда я из чащи вышел.
Поляна огромная, окружённая лесом дремучим, светом лунным, мертвецким, нездешним залита вся. И уставлена вся поляна та чёрными покосившимися крестами…перегорожена частоколами щербатыми…. утыкана деревянными пирамидками с крестами, блеском тусклым мерцающими. Над всем этим заупокойным полем в свету лунном мерцает снежная пыль, будто кто с чёрных ёлок снежный прах отрясает.
А на загривок мне кто-то большой, лохматый и невесомый наложил холодную, покрытую ровно перьями совиными лапу. Скомкалось у меня дыхание в груди, и душа затрепетала от неконтролируемого страха первобытного. Весь стёб, которым я бодрил себя перед этим, весь дурашливый разговор с самим собой, окалиной ржавой осыпались. Шепчу что-то бессвязное, вырваться из жути этой хочу. Мозг мой, как и всё тело будто паралич хватил. Испугался я как дитё малое.
Вдруг далеко - далеко позади меня вой волчий опять послышался.
В молодости мы пробовали с друзьями вабить волков на охоте, то есть, подражать волчьему вою, дабы волк вышел на нас. Учил нас один старик-охотник. Звук этот я ни чем не спутаю, да и с чем его можно спутать в ночном лесу? Вернул, однако, меня этот вой в реальность; выдохнул я тяжко и сказал вслух слово матерное, чтобы меня было слышно вокруг. Осенило вдруг, сообразил: Да это же кладбище деревенское. Деревня Батурино исчезла лет пятьдесят назад, а кладбище-то осталось. С посёлка леспромхозовского и раньше здесь хоронили, и до сей поры, хоть и редко, но всё же хоронят кого-нибудь.
Утвердившись в реальности, я, всё ж-таки здорово струхнул. Кое как, собравшись с духом, определился - где нахожусь и куда мне идти надобно, чтобы к другу Коляну на ужин попасть. Правда, тут опять выбирать пришлось. Можно было напрямик через кладбище по центральной его «улице»; правда, её ещё надо было найти, а потом идти по ней в окружении могил с упавшими крестами. Можно было идти в обход по опушке: лес с одной стороны, кладбище с другой. Жути и там и тут полишку хватает.
Центральный проход я нашёл быстро - его недавно прогребли трактором, видимо, недавно хоронили кого-то. Иду по нему, а у самого от макушки до пяток шкура как на барабане натянута, только что не звенит, дыхание свистит и лапа эта стылая на загривке моём шевелится – волосы на голове дыбит.
«А вот собаке, например, было бы до лампочки где бежать» - пришла невесть откуда взявшаяся мысль. Отвлекшись на эту идею, я как во сне прошёл насквозь кладбище, не ощущая боли в ногах; то ли таблетка подействовала, то ли настолько я был шокирован.
В посёлок я вошёл настолько ушомканный и придавленный кладбищенским переходом, что не сразу мог вспомнить - где живёт Колян. Собственно я и был–то у него один раз и то летом, когда помогал переезжать. По фонарям, светившимся в центре возле маленького магазинчика, я наконец, сориентировался и заковылял к дому своего друга.
В окнах, через черёмухи в палисаднике, призрачно моргал телевизор, над крыльцом едва светила лампочка-сороковка, во дворе заливался Музгарко – пёс, которого подарил Коляну я прошлой весной.
- Едрит твою налево! В роги мать! Ты откель Петрович? – Выскочив на крыльцо и увидев меня в воротах, заорал потрясённый Колян. Давай заходи! Э, да ты чуть жив, дядя, - он подхватил меня под руку, помог снять ружьё с мешком, затащил в избу. Музгарко успел лизнуть меня в лицо, и, пользуясь случаем, залетел с нами в дом.
Свалившись на диванчик в прихожей, я, как мне по крайней мере казалось, бодро улыбался, стараясь скрыть своё жалкое состояние.
Из горницы вышла супруга Коляна – раздобревшая к старости Вера Никитична. В руках она держала вязальные спицы с каким-то рукоделием.
– Бааа... Саня, ты откуда такой? – большие глаза её выражали крайнюю степень изумления. Видимо, все мои старания казаться бодрым парнем успеха должного не возымели