Лев неприкаянный

В декабре 2022 года не стало моего друга, замечательного вратаря в истории клуба «Сокол» (Саратов) Вла­ди­мира Литовченко.

Не одни детали его богатой событиями биографии футболиста и тренера становились дос­тоянием прессы. Со временем лишь я единственный из пишущей братии продолжал интере­со­ваться подробно­стями его жизни, и тогда чувствовал себя священником, принимающим исповедь. Литов­ченко допускал меня к лич­ным тайнам, в которых иной раз и сам себе не признаешься просто так. Бе­седы на кухне его квартиры на улице Во­лоха в Энгельсе длились по несколько часов подряд – с вклю­ченным дикто­фоном, под коньяк с кура­гой на за­куску. Насколько помню, первая из них состоялась в августе 1997-го после тор­жеств по случаю оче­редного юбилея города: Литовченко, работник спорткоми­тета, участво­вал в их подготовке и прове­дении, я ос­вещал в «Новой газете» по-провинциальному незатейливый церемониал. «Санек, пой­дем ко мне! Что-нибудь расскажу для статьи», - произнес Нико­лаич при случайной на­шей встрече на троллей­бусной оста­новке в 1-м микро­рай­оне у ста­диона «Торпедо», где только что закончилось мероприятие муниципалитета. Жилище экс-голкипера было уютным и безу­пречно ак­куратным. Две комнаты, на стенах грамоты, фото­графии, вым­пелы, медали, на стел­лажах – памят­ные кубки, все как полагается в доме спорт­смена. Только не было в нем хозяйки и даже кота… Уселись, «Литва» достал из холодильника бутылку водки, я раскрыл блок­нот. «Пиши, - скоман­довал он, - За­головок, - «Кто бро­сает чемпионов?» или такой вариант, - «Куда ухо­дят чем­пионы?»… Рюмка за рюмкой, мы оба хмелели, рас­сказ становился сбивчивым, зато нарастала звучав­шая в нем довери­тельность. В обще­стве при­нято скрывать собственные проблемы, свою физическую и ду­шевную боль. Близкие и те не ста­нут осо­бенно выслу­шивать слезливые сентенции, посему не раскисай на лю­дях, держи хвост писто­летом. Лю­би­телям плакаться в жилетку не помогут, а скорее добьют, - даже не гру­бым сло­вом, но советами в духе, - «Вы­брось из го­ловы», «Будь мужиком», - как будто отяго­тивший человека ка­мень от этого ис­чезнет, скорбь без­воз­вратно уй­дет. Сам я продолжал внимать откро­вениям, искренне сочувст­вуя, а еще по­нимая - без знаком­ства с заку­лисной сторо­ной жизни не получился бы правдивый рассказ и о футбольных де­лах, о лич­но­сти, ни­коим обра­зом не должной предстать на газетной странице картиной на су­сальном золоте.

Поначалу странно было слышать от Владимира Николаевича, - «Возвращаешься с работы домой, а там ни­кто не ждет». Литовченко находился в разводе: свою семью он покинул, когда его сын и дочь уже стали взрослыми. На момент расставания с женой Татьяной ему исполнилось 46. Не такой уж большой возраст, чтобы не найти себе другую супругу. Мужчины нередко вновь создают семьи и обзаводятся детьми и в 50, и в 55, даже не отличаясь внешней привлекательностью и не имея особой материальной базы. Природа устроена так, что человек фактически в любом возрасте стремится жить парой. Литовченко, несомненно, пользо­вался успехом у женщин. Рослый, физически крепкий, поговорить умел, костюмы на нем сидели эле­гантно. В об­щем, отличался многими достоинствами, ценимыми у потенциальных хранительниц домашнего очага. Од­нако его наступившее одиночество оказалось настолько устойчивым, что обернулось долгим и мучительным угаса­нием. И уже было нельзя спасти этого человека.

«С любимыми не расставайтесь…». Но, увы, окончательно и бесповоротно прощаться не со случайным по­путчиком, а именно с избранни­ком, очень часто приходится задолго до того, как душа одного из вас уйдет на радугу. Такова жизнь: будь ты хоть семи пядей во лбу и обладай даром предвидения, а все равно заранее не узнаешь в точности, чем она обернется. Не убере­чься от внезапных перемен и на месте вероятного падения не подстелить себе соломки. Поэтому совершенно не имеет смысла посыпать голову пеплом, разбирая ситуацию, которая привела к разрыву в отношениях с другим человеком. У небес своя логика. Если этим высшим силам угодно, чтобы вы разошлись как в море корабли без всякого шанса на возвращение, то так тому и быть. По крайней мере, таково руководство к действию.

Если люди вместе прожили достаточно долго, то для них или наступает кризис в той форме, когда способ его преодолеть – взять и расстаться, или они, отчетливо осознав себя как единое целое, сохраняют семейный союз до конца своих дней. Любовь имеет свойство иссякнуть, но хуже всего, если по прошествии многих лет со­вместной жизни один партнер, не желая размолвки, всеми силами стремится удержать дру­гого, а в ответ по­лу­чает лишь враждебность. В принципе, здесь остается – собрать всю свою волю в кулак и отпустить став­шего чу­жим человека. Вот сделать это очень и очень непросто – кто испытал, тот знает. За какой-то душевной пере­го­род­кой в тебе еще теплится надежда, которую все настойчивее вытесняет демон тоски, становящейся со­вер­шенно не­выносимой по ночам. Только что рядом был тот, к кому прикипел всем сердцем, всеми ни­тями есте­ства привязан, и вдруг опустела твоя постель, а жилище будто бы сжалось до размеров тю­ремной ка­меры, о стены которой в исступлении бьется узник. В окна стучит осенний дождь, рассвет все не приходит. В таком состоянии действительно тянет залезть в петлю, и от рокового шага ограждает лишь чув­ство собствен­ного достоинства, ибо нет ничего более отвратительного, чем самоубийство на почве неразде­ленной любви. Потре­буется немало времени, чтобы эмоции отступили на второй план и здравый смысл вос­торжест­вовал.

Почему женщины бросают тех, кто их любит по-настоящему? Ведь не скажешь, что таков удел одних лишь сла­бых, биологически ущербных, никчемных мужчин.

В романе Доленги-Мостовича «Знахарь», по мотивам которого снят фильм, пользовавшийся в СССР громким успехом, главный персонаж – светила медицины, у кого было решительно все, что может себе пожелать успешный деятель – слава, деньги, роскошный особняк. И тут жизнь рушится: жена от него уходит как раз в одну из годовщин свадьбы, оставив записку, забрав с со­бой ма­ленькую дочь. Потрясенный предательством своей благоверной профессор Рафал Вильчур в простра­ции бро­дит по вечерней Варшаве, напивается в стельку, получает удар по голове от грабителей, а через сутки пробуждается от комы где-то на пустыре раздетый, без единого злотого в кармане. Сознание к нему верну­лось, од­нако своего прошлого и даже собственного имени он не помнил. Ему посчастливилось возродиться под личи­ной сельского целителя, способного выполнять сложные хирургические операции при помощи до­лота и но­жовки и, в конце концов, обрести семью в лице спасенной его искусством врача молодой женщины, которая оказалась его же родной дочерью, и ее сердечного друга, молодого графа. Сказка ложь, да в ней на­мек!

Эта история, разумеется, никак не может быть связана с моим героем Владимиром Литовченко. Настал день, и его спортивная слава, сказать по правде, скромная, ибо в Саратове футбо­лист ко­манды мастеров не столь уж и значительная фигура в понимании окружающих, совсем прошла. И тогда он уже ничего не мог дать своей се­мье, кроме жертвенной любви. Чтобы хоть как-то свести концы с концами в наступившее лихолетье 90-х, был согласен трудиться кем угодно, даже слесарем на автобазе. Морозными утрами, спеша на работу, одетый в тяжелое пальто, по собственному выражению, чувствовал себя, словно замерзший железный лом. Но от его стараний сильно не прибавлялось достатка, зато другие, кого, несомненно, ставили в пример бывшему вра­тарю, хорошо разжились, научившись ловить рыбку в мутной воде всеобщего беззакония. Поэтической на­туре, ему хотелось, спрятавшись от суеты, написать очередной стих, а его в своем же доме попрекали за это стремление, теребили как якобы бесхребетную натуру, чье хобби – пустая трата времени. И что здесь прика­жете делать, каким образом реагировать на пущенные тебе ядовитые шпильки? Держал же удар на футболь­ном поле, - коллеги звали его, - «Боксер», не оплошай и вне игры. У Литовченко, в ком мужество сочеталось с душевной уязви­мо­стью, не получалось ограждать себя от нападок в повседневности. По своей сути, он был легко ранимым и склонным к постоянной рефлексии. Как все поэты отрывался от реальности, видя мир го­раздо более возвы­шенным, чем это есть на самом деле. И из жены создал себе икону, скорее всего, не поняв, что живет с той, кого ни­чуть нельзя возводить на пьедестал.

Доводилось узнавать удивительные подробности, характеризовавшие его - редко встречающегося в сообще­стве спортсменов примерного семьянина. Приехав на игру в другой город, команда водворялась в гостинице, а Литовченко, улучив несколько свободных минут, первым делом садился за письмо супруге. В один из визитов в Махачкалу Владимира неожиданно вызвали в гостиничный холл. Спустившись на лифте, он увидел незна­комую жен­щину, явно из местных, по воспоминаниям оче­вид­цев, как две капли воды похожую на прыгунью с шестом, олимпийскую чемпионку Елену Исинбаеву. Эта посетительница протянула руки навстречу вратарю, и, широко улыбаясь, по-кавказски в цветастых словах объявила, - хочет познакомиться с ним, ее кумиром, кто здорово выступил в только что завершенном матче. «Литва» удивился, ибо такое поведение совсем нетипично для мусульманок, но, впрочем, не подозревая подвоха, сразу поставил точку в общении, достав паспорт, пока­зав отметку о регистрации брака и двух детях. Странность, чудаковатость? Воз­можно. Мой на­чальник в ма­хачкалинском «Динамо», тренер Леонид Назаренко на семейном положении совсем не за­цикливался, работая вдали от дома – каждый день водил к себе в апартаменты, убежденный в том, что изме­няет не душой, а только телом, и от вероятных упреков откупался, посылая жене солид­ные суммы в дол­ларах. Ну что же – этот брон­зовый призер Олимпиады в Монреале в какой-то мере был прав. В конце концов, твоя жизнь в первую очередь принадлежит тебе самому, и подобные вольности в поведении все же вы­глядят лучше, чем трогательная и не­оправданная привязанность. Хочется верить герою фильма «Голу­бая бездна», устами Жана Рено изрек­шего, - «Расставание не проблема. Одну женщину потерял, другую встре­тил». Мой близкий родственник, ради нового выгодного в плане карьеры брака настоявший на раз­воде с той, на ком в юности женился по вза­имной любви, решивший из-за обещанного теплого места поки­нуть и ее, и двух дочерей, в глазах общества - ра­циональный и дальновидный. Пусть его новая жена внешне уродливая и вдобавок больная, зато с ее помощью он стал профессором, живет в прекрасной квартире, купил автомобиль-внедорожник. Вот моло­дец! Не побоялся попасть в психологический переплет, из которого нет спасения. Сделал оптимальный выбор, судя по всему. А факт причиненной им боли спишется. Грехи бывают куда страшнее и – ничего, мир не рух­нул.

Владимир Литовченко заведомо не мог поступить таким образом. Даже в сугубо спортивном разрезе он не до­пускал мысли об измене. В воротах «Сокола» ему не хватало школы, - пришел в большой футбол, скорее са­моучкой, чем знатным воспитанником. А фактура была великолепная: в «раме» смотрелся исполи­ном, и, глав­ное, играл как жил – не щадя себя. Брали его на заметку в московском «Спартаке» и в ленинград­ском «Зе­ните», видя в нем завидный рабочий материал. Приглашениям же в клубы второй лиги он потерял счет. Перед ним рассыпались в обещаниях всевозможных благ гонцы из Махачкалы, Фрунзе, других городов, предлагая перейти в их ко­манды. Но оставить родных, публику на саратовском стадионе «Локомотив», учителей в фут­боле? Сорвать с места семью? Это не обсуждалось. «Я деревенский, у меня особые понятия о порядочности, честности», - словно оправдываясь, го­ворил Николаич, родившийся в заволжском селе Клинцовка. Хотя сель­чане далеко не всегда без сучка и задоринки. Скорее, напротив – они народ с хитрецой, изворотливостью. Пример Литовченко вообще отдельный. До конца жизни он оставался, в сущности, тем же, что и в юности - пря­молинейным и часто наивным Володей, чье доверие к окружающим перерастало в чувство долга и застав­ляло тяжко страдать, если приходилось обманываться в людях, которым он раскрывал всю свою душу.

К футбольным вратарям накрепко приклеился эпитет – «лев». Лучшим из игроков этого амплуа в футболе признан Лев Яшин. Львом номер два в Советском Союзе прозвали не эстрадного певца Лещенко, а кол­легу Яшина в воротах, саратовского выдвиженца в высшую лигу – Кудасова, кто по паспорту носил сие имя. Дей­ствительно, - «случайно­сти не случайны». В других странах и на разных континентах тоже постоянен ас­со­циативный ряд – хищник из семейства кошачьих с восхитительным проворством; эмблемой фирмы спор­тив­ных товаров стал силуэт зверя Puma с неповторимой грацией движения в броске; и голкипер в рамке раз­мером примерно два на семь. Эмер­сон Леао из Бразилии оказался довольно редким в той стране образцом вра­тарской надежности. Ему посвя­щен очерк журналиста-международника, - «Прыжок льва». Литовченко был «львом» по гороскопу, ро­див­шись 3 августа.

В его стихах попадается странный омоним, - «лев на оба сломан­ных крыла». Хорошо сказано или нет, не стану судить: в принципе писал стихо­тво­рения не­ровно, а все же у него есть по-настоящему сильные, философские строчки, признания, вы­жимаю­щие слезу. Пассаж про сломанные крылья, надо думать, выражает не конкретно личную драму ав­тора. Тут го­ворится ско­рее о спортивных травмах, все настойчивее дававших знать о себе. «Сохнет переломанная рука, по утрам не открыва­ется один глаз, а ночью часов до четырех не примешь позу, чтобы заснуть, так ноют мои кости», - жало­вался Нико­лаич. Как ни странно, к футболу он об­ращался в стихах по большим праздникам, хотя выгодный прием, дабы развернуть сло­весный пасьянс почти в футуристическом ключе, - «Осатанело и тысячеглазо все стадионы за тобой сле­дят…». Ме­муаров в прозе у «Литвы» нет совсем, кроме записей, когда тренировал энгельсские «Мотор» и «Заволжье». В бумагах, от него перешедших ко мне, встретилось начертанное судорожно-неровным почерком, - «В Сочи возникла в нашей штрафной куча-мала. Виталий Раздаев из «Кузбасса» по прозвищу «Тарзан» два­жды «со штыка» уда­рил меня по почкам». Водя авторучкой, участник отраженного эпизода, видимо, испыты­вал нерв­ное напряже­ние, словно инцидент произошел вчера. Это был момент финальной «пульки» 1972 года. Ни при каких рас­кладах «Соколу» тогда не светил успех, пусть команда ранее уверенно выиграла зональный турнир в соперни­честве с «блатными» клубами среднеазиатских республик. И Литовченко, утвердивший себя в 23 года как бе­зогово­рочный первый номер в воротах саратовского «Сокола», выступил на стадии сочинского финала откро­венно слабо. Истинных причин провала голкипера поначалу никто не знал - никто, кроме него самого. Лишь через неко­торое время стало известно – вовсе не физическое недомогание от нанесенных в схватках ударов, а душев­ные муки не позволили Владимиру Литовченко продемонстрировать в тех матчах все, на что он был способен.

О перипетиях переходного турнира я подробно рассказал в очерке «Танец на одно лето». Пожалуй, главный вывод из всей этой истории – основному вратарю «Сокола» тогда было совсем не до игры. Накануне поездки в Сочи он отвез жену в роддом. Сын Денис появился на свет, буквально вися на волоске от смерти. Плохо при­шлось и его маме. Владимир не находил себе места: его не пускали в палату, целыми днями стоял под ок­нами здания, где врачи боролись за жизнь ребенка и горячо любимой женщины. В общем, не готовился к соревно­ваниям, а по приезде на Черноморское побережье все боялся получить из дома страшное известие. Он молился Богу, и тот оказался милостив – Денис окреп, вырос, и сейчас у него уже внук. Только вот неизвестно – по­влияли выпавшие жене Владимира невзгоды на ее отношение к супругу, кто вольно или невольно мог отожде­ствляться с кошмаром, пережитым самой Татьяной в роддоме осенью 1972-го? Это особая тайна.

Потом, когда родилась дочь Маша, Литовченко собирался бросить футбол. Планировал работать инженером, на кого выучился в саратовском Политехе, и всегда быть с семьей, а не в разъездах с командой. Скорее всего, так и случилось бы, не вмешайся тренер: мог не принять к сведению советы «старшего», но во главе «Сокола» тогда был Виктор Карпов, которого «Литва» очень уважал. И еще четыре сезона продолжил служить в родном клубе, держа его ворота на прочном замке. Всего он провел в «Соколе» порядка 320-и официальных матчей.

Вышло так, что по числу упоминаний в моих публикациях за все годы занятий спортивной журналистикой Владимир Литовченко на первом месте. Я сделался его биографом. Работая над этой заметкой, долго разду­мывал над заголовком, который надлежало выдержать в минорной тональности и, однако, не сгу­щая красок, ведь мой друг запечатлелся как позитивная личность. Ему на ум приходил экспромт, отмечен­ный в краткой ре­цензии одним читателем сайта «Стихи.ру», где Владимир Николаевич разместил более шестисот произведе­ний. «По­жил – ой!», - изрек «Литва», разменяв седьмой десяток. Тут-то прицепилось слово «неприкаянный» - не синоним «бездельника», а скорее относящееся к чувству ду­шевного дис­комфорта, кото­рое испытывал мой ге­рой, несмотря на нерастраченный им юмор.

Когда-то меня взволновал фильм, где неприкаянным был «Стрелец» по знаку зодиака, бывший журналист в годах, неудачник в окружающем мире, кому, тем не менее, по­сча­стливилось обогатиться, через найденный волшебный портал возвращаясь в советскую эпоху, скупая там ювелир­ные ук­рашения за унаследованные от деда и вышедшие из обращения рубли с Лениным. А «Лев не­прикаянный» звучит вроде бы странно. Оксюморон? И да, и нет.

Царь зверей, бывает, лишается своего прайда, и, впав в тоску, гибнет. Вместе с личным счастьем Литовченко в 90-е годы потерял другой ориентир всей жизни: почти одновременно с уходом из семьи пресеклась его мечта создать в Энгельсе собственный профес­сиональный футболь­ный клуб. Заказное убийство учредителя фирмы «Заволжье» Александра Лексина, кто радел о фут­боле, стало подлинной трагедией Николаича. Он отчетливо осознавал невосполнимость ут­раты: просто не могло быть последователей в деле, прямо скажем нетипичном для города, где спекулянт и бандит куда более уважаемая фигура, чем организатор спортивного движения. Врагу не поже­лаешь такой доли.

След бывшего вратаря «Сокола», скорее всего, затерялся бы еще в середине 1990-х, не посодействуй тот, кто выступал в чемпионате Энгельса главным оппонентом Литовченко и команды «Мотор». Непримиримое со­перничество: матчи между «Строителем» под началом Евгения Кос­тыряченко и «Мотором» напоминали мно­госерийный триллер. Без симпатии отношусь к лицу, совмещав­шему должно­сти руково­дителя городского де­пар­тамента спорта и вице-президента клуба «Ис­кра», учитывая то, до какой точки паде­ния он низвел тот са­мый клуб из второго профессионального дивизиона в первенстве России. Но что правда, то правда: позвав Влади­мира Литовченко работать в качестве ведущего специалиста, чиновник, о котором тут говорится, помог кол­леге по футбольному цеху вновь найти для себя смысл в череде быстроте­кущих дней. Пятнадцать лет в спорт­комитете, гарантировавшие сотруднику относительную стабиль­ность в сред­ствах существования, доро­гого стоят. Я часто заходил в учреждение к Николаичу - записать его воспоминания или обсудить ново­сти. Воссе­дая за сто­лом в углу просторной комнаты на несколько человек, в костюме с гал­стуком, в очках с красивой оправой, он имел вид импозантный и для меня непривычный. Вот в куртке и меш­коватых трениках выглядел по-свойски. Од­нако в таком обличии не покажешься в администрации, куда по-прежнему, в совет­ских тради­циях, вызы­вали с отчетами. Рутина это, конечно, минус, а плюс для Литовченко состоял еще и в возможности чаще пуб­ликовать свои стихи в официальной газете района «Наше слово». Его имя мелькало на литературной странице, выпус­каемой где-то раз в месяц. Казалось, все нала­живается, если бы не червячок периодами почти неося­заемый, но неотступно точивший душу.

Бывает: у человека есть родственники, выросли дети, рождаются внуки, а чувство одиночества все равно преследует по пятам. И каково это - ощущать всеми душевными гранями не заполняемую пустоту, зияющую по­сле расставания с тем, кто, думалось, предназначен судьбой? Да, можно найти другого спутника, например, женщину более красивую, чем твоя прежняя пассия, пустить ее к себе в дом, чтобы, во всяком слу­чае, не да­вила на тебя ужасающая немота жилища. Но ведь не факт, что, отойдя вместе ко сну, в забытьи не про­изне­сешь заветное имя, а, пробуждаясь, не вздрогнешь, увидев рядом с собой вовсе не ту, которая не ухо­дит из твоего сердца. Психика – тонкий инструмент. Ее переформатировать не поможет никакая сила воли. Не сдви­нуться с этой мертвой точки, сколь ни стыдили бы тебя, прилагая «слабаком». Если наступил предел, то все.

Только где ж тебя взять?

Ты была. Жизни вспять

не вернуть. Ты в спирали – я в круге.

Не сказать – не понять,

не достать – не обнять,

мне – в мольбе заломившему руки.

Эх, Николаич! Об истинной глубине драмы я и не догадывался. Не понимал природы навязчивых терзаний, когда, доверяясь, ты, футбольный мой кумир, причитал чуть не плача, - «Где моя Танюшка? С кем она теперь? Вспоминает ли обо мне?». С чем сравнить подобное исступление? Со скорбью Анатолия Фирсова, аса конька и клюшки, кто скончался в 59 лет, проведя долгие часы на могиле жены? С трауром, ко­торый довел до умопомеша­тельства экранного весельчака Афоню, актера Леонида Куравлева? Но там был уход дражайшей половины в мир, откуда нет возврата. А здесь твоя женщина, слава Творцу, жива и, вероятно, счастлива без тебя. Вот так.

Все же ничуть не вымысел - о магическом влиянии избранницы. В ранге действующего футболиста «Литва» никому не давал спуска, осекая и партнеров по команде, переходивших грань дозволенного. Со звездным са­момнением форвард из Минска Александр Ломакин, участник «Сокола» в 1975 году, не осмелился лезть на рожон, когда гигант Литовченко за ужином в гостинице, доведенный до белого каления похвальбой этого «ва­ряга», велел ему замолчать, если он не хочет получить в челюсть. Став холостяком, Николаич начал заметно робеть на людях.

«Судил я игру в Ершове, а там братья Лямхи (местечковые блатари – прим. авт.) завелись, и ну меня поливать. До сих пор звучат в ушах оскорбления». – «И что же?». – «Не смог ответить. Слыша га­дость в свой адрес, торопею, не найдя подходящих слов». – «Но вы были совсем дру­гим!». – «В молодости, лет при­мерно до сорока. Хотя мне всегда было противно бить человека по лицу. А потом произошел инцидент, после которого избегаю конфликтов».

И собеседник поведал о том, как угодил в милицию, как провел ночь за ре­шеткой. Его арестовали за то, что возмущенный обсчетом на кассе в магазине, эмоциональным жестом нена­меренно разбил бутылку с кетчупом и отказался возмещать ущерб. «Настоя­щие фашисты!», - охарактери­зовал он сатрапов при погонах, жестоко избивших его в участке. «Один повис на мне, обхватив за горло, со­бира­ясь раз­давить кадык. Я хрипел, но держался. Другой, что есть силы, ударил ребром каб­лука по травмированному большому пальцу на правой ноге. Отобрали бумажник с зарплатой, полученной в команде «Агрофирма» у Моцного, где работал тогда. Отняли авоську с куриными окорочками. И под за­мок. В ка­мере подскочил хмырь со словами, - «Братва, клиент!». – «Мужики, ваших законов не знаю, а живым не дамся!». Утром до­просил майор. Просматривая изъятый у меня блокнот, обнаружив в нем фа­милию главы го­рода Ивана Сви­стунова, номера телефонов мэра, тот хмыкнул, - «Вон у тебя какие друзья. Что ж – свободен». Затем не­брежно швыр­нул мой кошелек, сетку с продуктами, присовокупив, - «Забирай свое гавно». Выйдя на улицу, недос­читался половины денег, остальную часть явно украли менты. Протух­шие окорочка вместе с авоськой отпра­вились в урну к радости бродячих собак, они принялись рвать на куски невиданное лаком­ство. Верно го­ворится – беда не приходит одна. Тогда я только что развелся».

Пока владела им круговерть служебных обязанностей, Литовченко еще сопротив­лялся невеселым думам: в нем не обнаруживалось ни физической дряхлости, ни потери интереса к чему-то но­вому. Прочитав книгу «Футболь» - рекомендованный мной бестселлер, фрагменты коего пестрят трехэтажным в стиле Эдички Лимонова матом, щедро снабдил страницы с этой «винегретной» бел­летристи­кой надписями карандашом. Автор книги жутко не понравился «Литве». Я-то хотел объяс­нить: игрок «Таврии» и ленин­град­ского «Зенита», правоза­щитник, гендиректор Русского ПЕН-центра Алек­сандр Ткаченко, будучи отпры­ском украинца и караимки (крымской еврейки) самой природой заточен на сплошную хулу в отношении со­вет­ской власти, при которой лично он кучеряво жил, много печатался. Не то, чтобы че­ловек развра­тился, стал подлецом, нет - его таким зачали в ут­робе матери. Оттуда – от сперматозоидов и яй­цеклеток, про­исте­кают все эти «май­даны» и «небесные сотни» на современной Украине. Впрочем, литератор не без таланта и с фанта­зией. Сцена гибели Леонарда Адамова: вернулся тре­нер домой и застал оргию, юная дочь с на­по­ма­жен­ными гу­бами про­жженной шлюхи, сидя на голом мужике, ловко двигалась, у нее получалось, - то­гда бед­ный отец зал­пом влил себе в гор­тань ста­кан водки, и, распахнув пинком окно на девятом этаже, воспа­рил в мин­ском вечер­нем небе. В дей­стви­тельности все произошло не по версии Ткаченко, но читать ин­те­ресно же, черт возьми! И главное, - я обращался к Владимиру Николаевичу, - вот подтверждение: люди футбола – осо­бенная категория, с ними приключается все, что угодно, а у вас в семье ситуация оста­лась в границах при­ли­чия. После чего «Литва» смотрел на меня с укоризной, собираясь послать. Однако мы с ним все­гда рас­ста­ва­лись мирно.

В гости к нему на Волоха я приходил с предощущением праздника. Звонил в домофон, не пользу­ясь лифтом, направлялся к его жилищу, дверь в правом крыле открывалась и, подняв голову, встречал взгляд бледно-голу­бых глаз хозяина квартиры. О чем будем сегодня беседовать? Или о ком? Литовченко при­нимал любую пред­лагаемую для разговора тему. Погода, рыбалка, дача – это мимоходом. Рыболовом он был знат­ным, отдаваясь этому занятию весь год, и сам же обрабатывал добычу, развешивая сушеные тушки на бе­чеве, протянутой на кухне. Выезды, чтобы посидеть с удочкой в укромном месте, а если зима, то над лункой во льду – способ под­держать компанию, неизбежно редеющую с приближением человека к роковой черте. Толкуя о главном пред­мете наших встреч, описывая до мельчайших деталей футбольные игры и сопутст­вовавшие обстоятель­ства, тем самым, заставляя поражаться силе и цепкости его памяти, Николаич все чаще изменял за­даваемому курсу диалога. Футбол предполагает радость, разговор о нем идет в приподнятом ключе, хохмы сыплются как из решета. Но и от пасмурных ноток никуда не денешься, когда чередой уходят друзья, коллеги, в их числе - ре­цензент книг сти­хов Литов­ченко Алек­сандр Кобылинский, трудившийся завотделом в районном управлении куль­туры. Мучи­тельнее всего те­рять родных – брата Анатолия; кадровый военный, он всегда оста­вался для Влади­мира об­разчиком всех мыслимых достоинств, непререкаемым авторитетом; сестру Галину. Чем больше накап­ливалось таких ут­рат, тем тоньше становилась связующая нить.

Пригласив меня к компьютеру, заходил в аккаунт на сайте «Одноклассники». Показывал там фотографии с вну­ками, взрослой дочерью Машей: на его дне рождения собирались все вместе, пожалуй, кроме Дениса – пер­венца Вла­димира Николаевича. У отцов и сыновей часто натянутые или вовсе плохие отношения, зато до­чери почти всегда мягче, добрее к родителям. Эти встречи для патриарха были настоящей отдушиной, но их мимолетность, – в конце концов, у молодежи, детей, отдельная жизнь, другие интересы, они не могут, да и не должны вечно нахо­диться рядом со стариками, - лишь подчеркивала, если не усугубляла, состояние пенсионера, выброшенного обществом за борт. Потому-то с явной грустинкой глядит с фотоснимков поздний Владимир Ли­товченко в окружении детворы, продолжателей фамилии. Один совместный их портрет прямо символика: за настольной игрой расположились на ковре дед и внуки, а над головой старейшины подобное нимбу обрам­ление гимнастического обруча. Нарочно так было придумано или случайность?..

Вновь оставшись наедине со своими мыслями, читал на видеокамеру собственные стихи: на его страничке в «Од­ноклассниках» множество этих записанных роликов. Работа выполнялась не под копирку: прочтение каж­дого стиха делалось со сменой образа – Литовченко надевал то клубную футболку «Сокола», то рубашку с не­брежно повязанным галстуком, дополнив гардероб черными очками, или, дурачась, нахлобучивал на себя па­наму с сеткой – головной убор пчеловода. И чудился некий ритуал: в формате стихосложения он заклинает, прося высшие силы избавить его от страданий. Навсегда избавить.

Биологическое угасание человека не описать одними медицинскими параметрами – частотой и тонами бие­ния сердца, объемом дыхания, составом крови. Этот процесс угадывается по интонациям, различимым, если внимательно слушаешь речь на диктофоне, отслеживая все ее нюансы – от пауз, когда собеседник подбирает нужное слово, до легкого дрожания его голоса от непонятной причины. Наступление старости бывает резким, как уход солнца за ли­нию горизонта зимним вечером.
Шел я однажды в магазин на Набережной, и со своего саратовского берега наблюдал сверкавшие на закате багровым пламенем поверхности новостроек Шуровой горы в Энгельсе. Ми­нут через пятнадцать возвращаюсь с покупками и вижу – те высотки в серой мгле, словно безжизненные. Еще один день канул в вечность. Свершился переход от одной фазы к другой: поэты особенно остро воспринимают такую смену декораций, придавая ей смысл тревожного знамения. Литовченко же всегда спокойно говорил о смерти. И он знал, при каких обстоятельствах с ней соприкоснется.

Вот уже лежу в реанимации.

Обнимаюсь с бабою косой –

Слишком задержали в регистрации,

Все пытали, кто я, мол, такой.

…Только сам себя уже не слышу.

Может, просто крикнуть не могу.

А косая нежно в ухо дышит

и два беса рядом стерегут…

Тонометр, россыпи упаковок с таблетками и с ними на кухонном столе, будто в насмешку, стояли ем­кость с крепким алкоголем, набитая окурками пепельница. Голос друга-вратаря, когда-то зычный, мощный, понижался до невнятного шепота, кровяное давление больного зашкаливало за двухсотую отметку. «Нико­лаич, что делаете?! Поберегите себя!». Не слушал, отмахивался. Поняв неуместность моего присутст­вия, в по­следние два года прекратил навещать «Литву», лишь по-прежнему поздравлял его по телефону 3 августа. Он осве­домлялся – идет ли работа над книгой по теме его спортивной биографии. Что я мог ответить ему? Ка­кая те­перь к черту книга? Кому она нужна?

За восемь дней до кончины Литовченко написал, вероятно, самое пронзительное свое произведение, назван­ное «КИЧ – ХАН др А…», которое начинается, - «Болею – лечусь… Болею – лечусь… Будто бы мчусь по без­мерному миру… На самом то деле – по кругу топчусь с угла до угла в квадратуре квартиры…». Стих преры­вист, как вздохи в агонии. Читая, представляешь себе – обреченный на казнь мечется в поисках защиты, и всюду перед ним «черный квадрат, что тянет на самое дно». Здесь уж не до бравады. Сколько одиноких людей, оказавшись на казен­ной койке в свой последний час, цепляются за ускользающие мгновения на земле, видя кругом лишь мрачные стены, равнодушные чужие лица. Нет, лучше сразу эвтаназия!

Это случилось, когда внимание было приковано к телетрансляциям матчей футбольного чемпионата мира в Катаре. Я не просматривал сообщения областных информационных агентств. По наитию набрав в строке по­иска – «Владимир Литовченко, «Сокол» Саратов», увидел в выходных данных – рядом с датой рожде­ния через черточку появилась другая дата – 11 декабря 2022 года. В тот момент давно опоздал на похо­роны. Его предали земле в сильный мороз. Родился летом, умер зимой в 73. Упокоился на Эльтонском клад­бище. От­туда, если смотреть в бинокль, на противоположном берегу Волги различима панорама у подножия горы, где же­лезнодорожный во­кзал, ста­дион «Ло­комотив» - храм футбола, в котором 11 сезонов выступал вратарь, став­ший местной леген­дой. Хотя, может быть, и не видно из такой дали тех самых стадионных мачт? Точно не знаю.

Сестра Владимира Николаевича Татьяна ответила мне в «Одноклассниках», - «Володя умирал очень тяжело, я была с ним дома, в «Скорой», в больнице, и проводила почти до дверей реанимации - дальше не пустили. Дер­жала все время его холодющую руку, успокаивала, поцеловала перед тем, как закрыли за ним дверь. Он пытался бороться, все повторял: "Как же мне тяжело, задыхаюсь". Ему даже кислород не помогал. На это было страшно смотреть от бессилья и невозможности помочь. Я младше на 5 лет и очень любила его, он был кумиром всех девчонок в нашем классе, девчата переписывали его стихотворения себе в альбомы, он привел меня к спорту, к сочинению стихов, рисованию, ко многому другому. Неправильно говорить "любила" Я его люблю, и всегда буду любить и помнить, пока сама живу...».

Вероятно, там, в заоблачном пространстве, на непостижимой вышине Царствия Небесного, он обретет гармонию, встретив родную душу, с которой уже не расстанется.

Саратов, декабрь 2023 – январь 2024 гг.