+NNDNN+
Досточтимому Командору Владимиру Ткаченко-Гильдебрандту
Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.
Губернатору индийских владений Португалии генерал-капитану дому Афонсу ди Албукерки, рыцарю Ордена мееносцев Святого Иакова (Сантьягу), было хорошо известно коварство недругов, работавших против него в Индии, но он и не подозревал, сколько людей в родном Лиссабоне стремятся добиться его падения. Все служившие под его началом в Индии нерадивые португальские дворяне-фидалгу, в отношении которых дом Афонсу был вынужден «сделать оргвыводы», и потому люто возненавидевшие Албукерки, настроили против него своих родственников из числа придворных, принявшихся чернить генерал-капитана в глазах португальского короля дома Мануэла I Счастливого, коменданта (управителя) Ордена Христа - правопреемника португальского филиала Ордена бедных соратников Христа и Храма (тамплиеров).
Хотя большинство жалоб врагов дома Афонсу не имело под собой никаких оснований, им все же удалось «накопать» на него «компромат» - несколько случаев, когда губернатор португальской Индии действительно позволял себе действовать не в полном согласии с буквой закона. Правда, он делал это всегда лишь по отношению к грубым нарушителям дисциплины. А за нарушение дисциплины дом Афонсу всегда карал беспощадно, причем, увы, далеко не всегда хладнокровно…
Так было и в случае проявившего неповиновение генерал-капитану дома Диогу Мендиша ди Вашконселуша. К моменту, когда гнев дома Афонсу остыл, нескольких нарушителей дисциплины, успели повесить на рее, хотя сам Вашконселуш был пощажен. Безутешные вдовы подчиненных Албукерки, казненных по его приказу без суда и следствия, с плачем просили короля дома Мануэла о восстановлении справедливости. Но самым яростным обвинителем выступил сам Вашконселуш. Будучи выпускником юридического факультета Саламанкского университета, он знал, как представить правого виноватым, и наоборот.
Дом Афонсу Албукерки изначально, «по определению», находился в гораздо менее выгодном положении, чем его супостаты. Последние не гнушались самой низкой клеветой, его же честной, рыцарственной натуре претило использование низменных средств. В своих докладах королю губернатор Индии порой порицал подчиненных за их строптивость, упрямство и непослушание, но всегда одновременно хвалил их за подвиги и воздавал должное их несомненным заслугам.
Кроме недоброжелателей Албукерки, затаивших на него зло за прошлые обиды, при лиссабонском дворе не было недостатка и в людях, попросту ему завидовавших. Должность губернатора Индии была весьма почетной в глазах завистников, и многие фидалгу намекали королю Мануэлу Счастливому на желательность, так сказать, «ротации кадров». Дом Мануэл, плохо разбиравшийся в людях, либо всерьез считал все одержанные португальцами до сих пор блестящие победы и достигнутые ими успехи в Индии даром небес ему любимому, либо полагал, что сделанное домом Афонсу вполне по плечу и любому другому из его, короля Мануэла, верноподданных. Иначе непонятно, как король мог со спокойным сердцем заменить Албукерки такой серой во всех отношениях личностью, как Лопу Суариш…
Дом Лопу Суариш ди Албиргария, или ди Алваренга, в принципе, совсем не рвался в тропики. В Португалии он оставлял богатое поместье и двух любимых дочерей, да к тому же страдал «падучей болезнью», то есть эпилепсией. Лишь тщеславие и зависть побуждали его «спихнуть» Албукерки, чтобы самому занять его место. Ради этого Суариш, в промежутках между припадками падучей, и тянул, через своих родственников при лиссабонском дворе, за все возможные ниточки.
Эти интриги начались еще в 1513 году, однако в очередной почте, доставленной из Португалии в Индию «перечным флотом» 1514 года, прибывшим в сентябре месяце в Кочин (Кочи), не содержалось ни малейшего намека на какие-то намеченные сувереном Португалии «кадровые перестановки» в его индийских владениях.
Албукерки наметил на предстоящий год поистине грандиозную программу. Он намеревался взять приступом мусульманскую твердыню Аден, совершить экспедицию в Суэц, уничтожить там военные корабли египетского султана, построить на западном побережье Красного моря, в Массауа, мощный форт. После чего совершить плавание к восточному побережью, «чтоб посмотреть, что можно сделать с Джиддой…Я намереваюсь целый год оставаться в Красном море, а на обратном пути заняться Ормузом», писал он королю Португалии.
Оставался открытым лишь вопрос, должен ли быть поставленный домом Афонсу в зависимость от Португалии восемью годами ранее Ормуз - ключ к Персидскому заливу - так долго предоставлен своей собственной судьбе. С момента окончательного завоевания Гоа - новой твердыни португальцев в Индии - домом Афонсу, Ормуз не осмеливался задерживать выплату установленной дани королю Португалии, но заложенный там домом Афонсу португальский форт стоял недостроенным вот уже скоро семь лет…Если властители Ормуза тешили себя иллюзиями, что терпение Албукерки безгранично, значит, они плохо знали генерал-капитана. В силу обстоятельств он мог отложить реализацию своего проекта, но ничто на свете не было способно заставить его отказаться от своего замысла. Как порешил – так и сделаю!
При известии об окончательном покорении португальцами богатого Гоа, фактический правитель Ормуза - визирь тамошнего царя Хаджи (Ходжа) Аттар, прозванный португальцами Кожиатаром - занервничал и отправил из Ормуза ко двору короля дома Мануэла в качестве посланника некоего уроженца Сицилии, плененного в детстве магометанами и воспитанного в мусульманской вере. По пути в Лиссабон посланник ормузского визиря сделал остановку в Гоа. Албукерки принял его с почетом - и отправил дальше в Португалию на одном из кораблей «перечного флота» 1512 года. Не преминув при этом предупредить дома Мануэла особым письмом ни в коем случае не поддаваться на уговоры ренегата-сицилийца снизить размер подлежащей уплате Ормузом дани с пятнадцати тысяч серафимов до менее значительной суммы. «Эти мусульмане вечно любят жаловаться на свою бедность, хотя в действительности Ормузу ничего не стоило бы платить хоть тридцать тысяч серафимов в год».
Посланец визиря Кожиатара прожил без нужды и без забот за счет короля Мануэла два года в Португалии, где снова принял христианство, получив при крещении имя Николау, или, по-нашему, по-русски – Николай, после чего благополучно возвратился в Индию, а оттуда – в Ормуз…так и не добившись от короля Португалии уменьшения размера взимаемой с Ормуза дани - спасибо предусмотрительному Албукерки (король, что ни говори, охотно следовал советам губернатора «своей» Индии во всем, что касалось его, короля, денежных доходов)…
За время отсутствия дважды ренегата Николау в Ормузе многое переменилось. Престарелый визирь Кожиатар переселился в лучший мир, должность визиря занял долго дожидавшийся ее Раснорадин (Раис Нур-эд-Дин). Новый визирь плохо ладил с царем Ормуза Сеифадином, которому, кстати говоря, исполнилось двадцать лет – до этого возраста не дотягивал, пожалуй, ни один ормузский царь (не отстраненный к этому моменту от власти). Пришлось Раснорадину прибегнуть к испытанному (и не только на Востоке) средству. Малая толика яда (возможно - того самого, которым был отравлен в свое время остановившийся передохнуть в Ормузе посол Албукерки ко двору шаханшаха персидского) убрала с дороги засидевшегося на ормузском престоле горе-царя Сеифадина. На освободившийся престол Ормуза был возведен младший брат покойного – Туран. Под его чисто номинальной «властью» у Раснорадина были полностью развязаны руки. Поскольку визирь был не только персом, но и ревностным шиитом, он задумал передать Ормуз под власть шаханшаха – хранителя шиитской веры и повелителя всех персов.
Известие о событиях в Ормузе, полученное Албукерки от его агентов в Ормузе и вдобавок подтвержденное командующим португальской эскадры, возвратившейся с уплаченной Ормузом данью в Индию, побудило дома Афонсу отложить запланированное им плавание к Красному морю, тем более, что его свобода действий оказалась затрудненной возникшими финансовыми трудностями. Прибывший из Португалии в Индию за пряностями в 1514 году очередной «перечный флот» не привез с собой денег, а «в факториях нет ни единого риала». В Красном море можно было поживиться за счет торговых «мавританских» (мусульманских) кораблей, но стопроцентной уверенности в том, что захваченная добыча окажется достаточной для затыкания всех финансовых дыр, не было (да и быть не могло). В то время как в Ормузе хранилась, без сомнения, «несметная казна». Как писал дом Афонсу королю дому МАнуэлу (не без нотки упрека): «Мы получаем от Вашего Величества столь скудное содержание, что порой возникает необходимость искать средства там, где можно надеяться из раздобыть».
Ответ монарха Португалии на все настоятельные просьбы Албукерки о финансовом вспомоществовании, доставленный губернатору Индии «перечным флотом» 1514 года (вместо положенных денег), сводился, если сбросить облекавшую его высокопарную словесную шелуху, к трем приказам, или, по меньшей мере, категорическим требованиям. Дом Мануэл требовал от генерал-капитана выполнения следующих трех пунктов разработанной им в тиши лиссабонских покоев программы (видимо, под впечатлением успешного повторного крещения ормузского посла):
1)Захвата Адена;
2) «Окончательного решение Ормузского вопроса»;
3)Обращения раджи Кочина в христианство.
Честный и исполнительный служака, привыкший, если надо, служить не за положенное жалованье, а «из чести», Албукерки, как обычно, «взял под козырек» (хотя отнюдь не был уверен в успехе – особенно королевской затеи с обращением раджи Кочина в христианство) и в конце года послушно отплыл в Кочин.
«Я перечислил ему (радже Кочина – В.А.) все доводы (в пользу принятия Христовой Веры – В.А.), изложенные в письме Вашего Величества, присовокупив к ним и некоторые другие, пришедшие мне на мой слабый ум» - оправдывался дом Афонсу перед королем. Но, как и следовало ожидать, раджа решительно отказался от перемены веры.
В ходе долгой «миссионерской» беседы с раджой губернатор Индии указал ему на то, что царящие в Кочине нравы «более приличествуют животным, чем таким разумным и понятливым людям, как малабарцы (средневековый русский летописец мог бы назвать эти нравы «зверинским обычаем» - В.А.)», Раджа вежливо согласился с точкой зрения собеседника (хотя, вероятно, не вполне его понял), после чего заявил, что его подданные воспротивятся перемене веры. Албукерки (скорее всего – вопреки своему внутреннему убеждению) пытался успокоить его, как умел. Кого интересует и какое значение имеет мнение подданных раджи Кочина, коль скоро сам король могущественной Португалии поддержит раджу в его благом начинании? Сменив тему, раджа Кочина пожелал узнать причины, по которым могущественный король Португалии требует перемены веры только от него, а не от правителей других зависимых от Португалии индийских государств - Каннанури (Каннура) и Каликута (Кожикоде)? «Я ответил ему: потому что Ваше Величество любит его больше всех. На это, как и на другие приводимые мной доводы он, однако, отвечал лишь одно: он – верный раб Вашего Величества и орудие в Ваших руках. Однако вопрос смены веры должен быть тщательно обдуман».
После этого вежливого и, в общем, мирного диалога с владыкой Кочина, губернатор был вынужден заняться гораздо менее приятным делом. Некий португалец по имени Жуан Делгаду, отличившийся на поле брани еще под знаменами предшественника дома Афонсу - вице-короля португальской Индии дома Франсишку ди Алмейды, и не менее доблестно сражавшийся под командованием губернатора Индии Албукерки, в личной жизни вел себя ниже всякой критики, будучи особенно охоч до особ женского пола. Когда одна туземная женщина, испытавшая на себе тяжесть его суровой длани, пожаловалась на насильника Нуронье – племяннику Албукерки, сменившему отбывшего на родину Риала на посту коменданта Кочина, комендант в наказание отправил преступника под конвоем в форт, отменив ему все увольнения.
Разъяренный несоразмерным, как он считал, с совершенным проступком по суровости наказанием, Делгаду при всем честном народе начал осыпать начальника площадной бранью, чем усугубил свою вину, за что был закован в кандалы и заперт в тесную камеру.
Узнав об инциденте и стремясь разрядить ситуацию, Албукерки приказал доставить к себе арестанта, чтоб помочь ему дельным советом: «Извинитесь перед комендантом. Он – человек вспыльчивый, но отходчивый и, ручаюсь, выпустит Вас из-под ареста». Но добрый совет губернатора только испортил дело, окончательно выведя Делгаду из себя. Как? Ему, Делгаду, старому рубаке, извиняться…перед кем? Перед каким-то молокососом, губернаторским племянничком, который на Востоке-то – всего лишь без году неделя? Нет, уж лучше он вернется в камеру!
Вернувшись в камеру, обиженный Делгаду стал обдумывать план мести. И не придумал ничего лучше, чем отравить своего обидчика – Нуронью, а вместе с ним – и его дядюшку-губернатора. То, что при этом от отравы отдадут концы другие португальцы, озверевшего Делгаду, кажется, не волновало…
«Путь ему указал сам дьявол» - полагал секретарь дома Афонсу дом Гашпар Корреа.
Путь этот вел через вентиляционную щель в стене его тюремной камеры, через которую узник мог видеть двор перед кухней Албукерки. Каким-то образом Делгаду сговорился с поваренком, рабом-мусульманином, и передал ему тайком порцию ртутной соли (где он ее раздобыл, покрыто мраком неизвестности).
Яд был добавлен в яичный десерт, приготовленный рабом для губернатора (державшего, «открытый стол», как уже говорилось выше). Когда темнокожий старший повар наполнял готовым сладким кушаньем пиалы, он – лакомка и сладкоежка! - не смог устоять перед искушением попробовать изысканное блюдо. Отведав лакомства (должно быть – вдоволь, от души, или, точней – от пуза!), повар сразу же почувствовал себя нехорошо, но не заподозрил ничего дурного, подумав, что не стоило наедаться сладким на пустой желудок. И, никому ничего не сказав, пошел немного отлежаться на свою квартиру. С тех пор никто его живым не видел…
Между тем был подан десерт. К счастью для сеньора губернатора и обедавших за его столом капитанов, приторно-сладкое кушанье пришлось им по вкусу куда меньше, чем темнокожему повару. Они отведали его совсем чуть-чуть, а больше есть не стали. Это спасло их от смерти, но не отравления. Дурно же стало всем до одного.
В тот же день были взяты под стражу все повара губернаторской кухни. По дороге в пыточный застенок сообщник Делгаду признался в содеянном. Призванный к ответу, подстрекатель не только не подумал отрицать своего гнусного намерения, но и стал изрыгать, как бесноватый, нескончаемый поток проклятий и ругательств в адрес губернатора и всех его приспешников. «Если бы он не говорил так связно, его можно было бы счесть буйно помешанным – такие ужасные вещи он осмеливался говорить о губернаторе» - писал Гашпар Корреа, присутствовавший при том памятном допросе. В конце концов Делгаду выкрикнул прямо в лицо самому Албукерки: «Множество людей, включая некоторых из Ваших друзей, ждут, не дождутся Вашей смерти!». Так ли это было в действительности? Кто знает? «Темна вода во облацех»…
Военный трибунал, состоявший из самых заслуженных фидалгу, приговорил Делгаду к смерти. Но никакие пытки не смогли заставить осужденного выдать того, кто передал ему яд для отравления дома Афонсу с сотрапезниками.
В январе Албукерки отплыл из Кочина в Гоа, где осмотрел свой флот, пополнившийся шестью построенными на индийских верфях каравеллами и несколькими галерами. Галеры дом Афонсу строил из расчета на плавание в Красном море, где у крупных, с низкой осадкой, океанских кораблей возникало больше трудностей на мелководье. Руководил строительством галер уроженец острова Корсика, настоящий мастер своего дела по имени Сильвестр де Башан (именуемый португальцами «Силвештри Коршу», или просто «Коршу», то есть «Корсиканец»), со своим маленьким «штабом» в составе двух его братьев и офицера, служившего прежде на галерах французского королевского флота в Средиземном море. Об этих четырех иностранных «спецах» король дом Мануэл писал генерал-капитану: «Я обращаюсь с ними лучше, чем с португальцами в тех же чинах, ибо португальцы более неприхотливы от природы. Поступайте подобным же образом».
Как бы то ни было, «залетный» корсиканец сумел по достоинству оценить Албукерки (в отличие от очень многих «более неприхотливых от природы» соотечественников последнего). Так, например, он оценивал в своем письме королю Мануэлу Счастливому взятие домом Афонсу Гоа выше подвигов знаменитого испанца дона Гонсало де Кордобы по прозвищу «Великий Капитан» , не раз побеждавшего на суше и на море мавров и французов, испанского вице-короля Неаполя в 1502-1506 годах, не скупясь на похвалы в адрес губернатора португальской Индии: «Он (Албукерки – В.А.) – величайший и вернейший из слуг Вашего Величества, и никто, кроме него, не был бы способен управлять Вашими владениями (на Востоке – В.А.) более рачительно, чем он. Как я неоднократно убеждался, именно в этом заключается единственная причина, по которой кое-кто в Индии желает ему зла, ибо я не знаю ни одного случая его несправедливого обращения с кем бы то ни было. Если бы Вы, Сеньор, назначили его пожизненным правителем Ваших владений в Индии, это бы пошло на пользу как им, так и Вам…Я осмеливаюсь писать об этом Вашему Величеству, ибо, вследствие строимых здесь козней, в Лиссабоне не знают о его (Албукерки – В.А.) многочисленных заслугах. Пусть Ваше Величество вспомнит и о том, что именно ему (дому Афонсу – В.А.) Вы обязаны приобретением Малакки и многих других владений».
21 февраля каравеллы и галеры, фусты и бригантины Албукерки подняли якоря. Готовая к отплытию эскадра включала семьдесят два корабля, шедших в кильватерном строю и каждое утро пересчитываемых с высоты «вороньего гнезда» мачты флагманского судна. Как-то утром наблюдатели недосчитались одиннадцати кораблей. Поскольку отсутствовали исключительно галеры под началом корсиканца и его двух братцев, Албукерки особенно не удивился – чего можно было еще ожидать от подобных ему морских бродяг? Не случайно слово «корсар» очень напоминало» слова «Корсика» и «корсиканец»! Тем не менее, дом Афонсу был недоволен таким нарушением дисциплины и приказал убрать часть парусов в ожидании судов, самовольно вышедших из строя
После обеда, ближе к вечеру, все одиннадцать галер появились в пределах видимости. Поскольку флот снизил скорость, они успели до наступления темноты присоединиться к кильватерной колонне. Когда капитаны вновь вставших в строй судов явились на борт флагмана, «губернатор в резких выражениях высказал каждому из провинившихся порицание» и разговаривал с ними так сердито, что корсиканцы решили улучшить его настроение доброй старой моряцкой шуткой.
Лишь только солнце поднялось над горизонтом, все галеры, готовые к бою, испещренные вымпелами и флагами, на полной скорости понеслись по волнам к флагманскому кораблю. На носу передовой галеры - памятником самому себе - эффектно высился Силвештри Коршу, в шлеме и сверкающих доспехах, опираясь на двуручный меч.
«Что за люди на этом корабле?» - зычно осведомился корсиканец у дозорного, сидевшего в «вороньем гнезде» мачты его галеры. Бросив взгляд из-под небес на палубу флагманского корабля, дозорный ответил: «Подлый народ из Португалии».
«Сдавайтесь во имя царя Бахуса, хозяина всех винных погребов и добрых вин!» - потребовал Башан.
Развеселившийся, при виде «машкерада», дом Афонсу Албукерки рассмеялся (как в аналогичных ситуациях – наш государь герр Питер - Петр Великий). Приказав спустить паруса, он спросил: «Что Вам нужно?»
«Снять пробу с Вашего груза!» - ответил корсиканец. Сразу сообразивший, куда он клонит, губернатор послал ему бочку вина. В благодарность галеры салютовали ему бортовым залпом, после чего атаковали каравеллу Нуроньи, с которого получили вторую бочку. Мир на море был восстановлен.
В Мускате эскадра пополнила запасы питьевой воды. Наученные прежним горьким опытом попыток неповиновения заморским гостям, власти Муската без сопротивления и проволочек предоставили губернатору португальской Индии все, что требовалось. Мускатский шейх лично явился на борт португальского флагмана засвидетельствовать свое нижайшее почтение полномочному представителю короля Португалии.
Шейх сообщил немало интересных сведений о ситуации в Ормузе, обостряющейся, по его словам, день ото дня. Раис Ахмед, племянник визиря Раснорадина, держал царя Турана в строгой изоляции. Мало того, он засадил за решетку и своего собственного дядюшку-визиря. Раснорадин лишился всякой власти. Заточивший его племянник завладел государственной печатью, но главное - государственной казной. Существовали веские причины подозревать его в намерении завладеть троном Ормуза.
«Значит, мы как раз вовремя!» - заявил Албукерки своим капитанам. «Есть смысл поторопиться, господа!»
И вновь, как восемью годами ранее, пред ними воссиял Ормуз в пурпурном свете заходящего солнца. Под пенье труб эскадра Албукерки вошла в ормузскую гавань. Потом она салютовала городу из всех орудий. Хронист – очевидец событий -, явно приведенный этим зрелищем в неописуемый восторг, писал: «В наступившей темноте казалось, что все наши корабли охвачены пламенем». Меньше радости салют доставил, разумеется, не приведенным им в восторг ормузским горожанам, ибо пушки португальских кораблей салютовали им не холостыми, а боевыми зарядами – достаточно увесистыми каменными ядрами -, иные из которых угодили в город. Судя по всему, Ормуз заблаговременно подготовился к любым неожиданностям. Насколько было видно в темноте, все дороги, ведшие в город, были перекрыты заграждениями с угрожающе глядевшими в сторону моря жерлами железных и бронзовых пушек.
Наутро все португальские корабли украсились флагами. Их палубы искрились и переливались сталью пик, алебард и копий, а также боевых доспехов – впрочем, пустых, ибо их владельцы – рыцари и фидалгу предпочли из-за жары пока что вывесить свои латы на палубах, чтобы не влезать в них раньше времени…
Капитаны собрались на борту флагманского корабля, чей экипаж в поте лица трудился всю ночь напролет ради приведения флагмана в надлежащий вид. От борта к борту был натянут громадный парус, мачты и реи увешаны роскошными пестрыми фламандскими гобеленами. Доски палубы были не видны под устилавшими их драгоценными индийскими коврами. Длинный стол ломился под тяжестью заказанного домом Афонсу загодя в Лиссабоне столового серебра искусной работы (Албукерки полагал, что в привыкшей к роскоши Индии обедать на серебре приличнее его сану, чем на фарфоре, столь дорогостоящим в Европе). Повсюду, где только находилось для этого свободное местечко, сверкали пики, копья, алебарды или панцири, опоясанные мечами в ножнах по стройной талии и увенчанные шлемами. Поставленные полукругом скамьи с мягкой обивкой ожидали капитанов, а обтянутое черным бархатом, украшенное золотом троноподобное кресло – губернатора.
Неожиданно к борту португальского флагмана пристала небольшая лодка, в которой сидел, судя по платью, знатный перс. Но, поднявшись на борт, он снял шапку и, ко всеобщему изумлению, воскликнул на чистейшем португальском языке: «Бог да благословит Сеньора Губернатора, корабль и всю честную компанию!»
«Перс» оказался португальским фидалгу Мигелом Феррейрой, целым и невредимым вернувшимся из своей порученной ему в свое время генерал-капитаном посольской миссии ко двору шаханшаха персидского. Его рассказ был полон драматических коллизий и стечений обстоятельств.
Поначалу казалось, что Феррейру ждет судьба его злосчастного предшественника, павшего жертвой отравления в Ормузе. По пути в Персию раб, приставленный к дому Мигелу для услуг, подмешал ему в пищу яд, не отправивший португальского посланца на тот свет, но имевший весьма дурные последствия для его здоровья. Проведав о попытке отравления, персидский шаханшах приказал начальнику эскорта, сопровождавшего Феррейру, ускорить темп передвижения. Поскольку не оправившийся от последствий отравления Мигел Феррейра еще не мог ехать верхом, он был усажен в паланкин. Начальнику эскорта, рисковавшему своей головой, в случае, если бы с португальским посланником случилось еще что-нибудь, было приказано утроить меры предосторожности и во что бы то ни стало доставить Феррейру в Тебриз невредимым.
«Даже родная мать не могла бы окружить меня большей заботой, чем он».
С приказом об усилении мер безопасности прибыл и личный лекарь шаханшаха. Охраняемый обоими высокопоставленными персами пуще зеницы ока, почти выздоровевший Феррейра был благополучно доставлен в тогдашнюю столицу Персии Тебриз, гостеприимно принят там и всячески обласкан шаханшахом. Владыка всех шиитов мира разместил посланца Албукерки в просторном, со всеми удобствами, доме, окруженном тенистым фруктовым садом. Каждый день шах присылал посланцу несколько прелестных танцовщиц, услаждавших взоры чужеземца своим танцевальным искусством. Верный указаниям дома Афонсу, содержавшимся в выданной им послу обширной инструкции - «Рижименту» -, Мигел Феррейра, строго придерживался правила: «Смотреть – смотри, а рукам воли не давай!»
Но и в других развлечениях у него не было недостатка. Кроме Тебриза, бывшего, по его утверждениям «намного, очень намного больше Лиссабона», Феррейра ознакомился с другими городами Персидской державы, и даже удостоился высокой чести сопровождать шаханшаха на охоте. Однако милости, оказанные португальскому посланнику владыкою всех персов, этим не ограничилась. Шаханшах заявил ему, что всякому мужчине тяжело обходиться без женщины. А посему он счел за благо предоставить посланцу Албукерки на время пребывания того в Персии прелестнейшую из молодых красавиц шаханшахского двора для всякого рода личных услуг. Феррейре, по его чистосердечному признанию, было очень нелегко отвергнуть шаханшахский дар, боясь утратить благорасположение самодержца. Но он нашел в себе силы рискнуть сделать это, сославшись на нерушимую клятву супружеской верности, данную жене, дожидающейся его возвращения в далекой Португалии. И шаханшах ему поверил…
Когда Феррейра наконец, после двух лет, проведенных при тебризском дворе, получил разрешение возвратиться к пославшим его, шаханшах надавал ему на дорогу ценнейших подарков и дав ему в спутники собственного посланника, которому надлежало вести переговоры в Гоа с Албукерки.
«А как обстоят дела в Ормузе?» - поинтересовался у Феррейры дом Афонсу.
Услышанное им в ответ на свой вопрос от Мигела Феррейры, в общем, соответствовало сведениям, полученным от шейха Муската. За исключением одной, последней новости: встревоженный приходом португальской эскадры, Раис Ахмед освободил из заключения своего дядюшку-визиря Раснорадина. Имелись сведения и о подходе к нему в скором времени подкреплений с «Большой Земли».
Узнав об этом, Албукерки приказал своим галерам срочно перерезать все коммуникации между материком и островом Ормуз. После чего послал гонцов к царю Турану и к Раснорадину.
Здесь конец и Господу Богу нашему слава!