За окном свинцовой проседью хмурилось осеннее небо. То самое небо, что в долгой разлуке с желанными светилами неумолимо плакало тоскливым затяжным дождём.
Николая, как человека, увлечённого творчеством, многоэтажные городские пещеры под сводом осенней мрачной хмари успели утомить. А главное, своим унылым видом с каждым днём гасили в нём вдохновение.
Отметив свой день рождения в кругу семьи, любитель литературного творчества вновь решил вернуться на свою дачу. Скромный домик и довольно молодой сад располагались в малолюдной деревеньке, в десяти километрах от его родины. Как ценителю природы Николаю очень хотелось, в безмолвной тишине встретить зимушку — со всеми её прелестями. Каждый год Зимушка находила, чем умилить Николая: то нежной порошей, а то звенящими в ночи морозами. Он с упоением восторгался и завывающими вьюгами, и хрустально-ледяными дождями.
Добравшись до деревенской глуши, прежних ярких пейзажей Николай уже не увидел. Мелодии певчих птиц в заброшенном саду тоже уже отзвучали. Даже воробьи и сороки в моросящий дождь оставались в своих гнёздах. На поникших клёнах пожухшие, одинокие листья, словно в последней перекличке, трепетали на ветру от холода.
Войдя в свою хату, он с жадностью вдохнул холодный воздух. Настывшая от долгой разлуки лежанка на печи выглядела негостеприимной. Заложенные в топку кленовые дрова быстро воспламенились. С надрывным воем дымное пламя взметнулось в дымоходы.
Разгрузив содержимое из автомобиля, Николай, соскучившийся по родным местам, принудил себя даже в непогоду прогуляться до деревенского пруда, где лёгкие волны играли свинцовым переливом под монотонные звуки моросящего дождя. За деревней мокрая безжизненная зябь отражала всю суть тоскливой старушки осени и ждала. Ждала своего часа, чтобы зима упокоила её под белоснежным холодным одеялом.
После славной прогулки по милым сердцу местам немного промокший романтик вернулся на свою усадьбу. За это время в комнате немного потеплело.
Пока мечтатель с аппетитом наслаждался трапезой, уже успел прогреться его любимый диван. В очередной раз уютное ложе приняло хозяина, как родного.
Умиротворённо глядел он через стеклянную дверцу на пламя, которое от долгожданной встречи, словно подмигивало преданному другу.
Исходящее от огня тепло против воли Николая неумолимо баюкало, закрывало веки его глаз. Но он, с опьяняющей усладой, продолжал слушать загадочные звуки свирепствующих в топке языков огня.
Под эту упоительную мелодию из глубин памяти нахлынули ностальгические воспоминания о солнечном тёплом лете. О том самом лете, когда долгие прогулки на велосипеде по местам его далёкого детства приумножали душевные наслаждения. Частые полеты на мотопараплане вдохновляли пилота-самоучку на новые идеи…
Вдруг в его приятно разгоряченное воображение вновь закралась мысль о надоевшей осенней непогоде. Николай с самого детства был человеком активным и поэтому не любил дождливую унылую осень. В это скучное время он в основном бездействовал. Матушка-лень была всегда с ним рядом, а потом ещё и приводила с собой тоску. И эти две неразлучные подруги на пару лелеяли хозяина и дружно вселяли в него разные недуги.
Но Николай даже не подозревал, что вскоре изменит своё негативное отношение к осени и полюбит её так же, как и красавицу-весну.
Долго ли, коротко, в своём уже полудремотном воображении Николай бранил осень, да предъявлял своё к ней недовольство. И вдруг слышит он голос. Голос был странный: точно и не мужской, и не детский. И словно спорил сам с собою:
— А ты что же лежишь на диване? Разомлел у горячей печи?
— Да ещё и, к осени претензии предъявляешь!
— Осень-старушка, видишь ли, ему не нравится! Нашёлся мне тут, молодчик!
— А сам-то в каком возрастном отрезке живешь, скажи мне, пожалуйста?
— Небось, уже шестьдесят пять годков стукнуло?! — продолжало грубо пытать лежебоку всё ещё невидимое существо.
— Вот это да! — подумал Николай. — Даже знает, сколько мне лет!
И только хотел он сказать, что двенадцатого ноября отметил шестидесятипятилетие. Но, не дожидаясь ответа, странный голос продолжил воспитывать разомлевшего хозяина дивана:
— А осень, которой ты так недоволен… Да ты должен её любить пуще других времён года! Любить хотя бы даже за то, что родился ты осенью. Какие муки тогда пережила твоя мать, чтобы явить тебя на свет божий! — Николай, с удивлением продолжал слушать пока ещё незнакомый голос.
— Тебе же родители, ни один раз рассказывали, как дождливой осенью, в пятьдесят седьмом, жизнь тебе подарили. Ты, что забыл? — После услышанного упрёка Николай тут же стал вспоминать. И ведь вспомнил из рассказа мамы, что как-то дождливым осенним днём отец пришел с работы и увидел в доме стонущую от боли беременную жену:
— Шура, милая, что с тобой? — испуганным, уставшим голосом спросил он её.
И мама тогда ему рассказала, что полезла в погреб, опустить на зиму двухведерный бочок с квашеной капустой, и там ей стало нехорошо. И ещё она ему сказала:
— Вася, ты, наверное, иди за лошадью, а то, кабы я в ночь рожать не собралась. А я до тебя пока потихоньку помою махотки (это глиняный горшок для молока), узел с собой соберу, ребёнка покормлю, оденусь и буду ждать тебя. Вася, не забудь зайти к мамаши (свекрови), пусть придёт с Тонечкой побудет, – волнуясь, она ещё раз напомнила о дочке.
Отец Николая, всю свою трудовую жизнь работал кузнецом. Услышав тревожную новость, уставший и голодный заботливый муж сильно расстроился. Он, не медля ни секунды, переоделся в сухую одежду, накинул старенький военный плащ с капюшоном и с краюхой хлеба в руках поспешил на конюшню. Конюшня, находилась в трёх километрах от дома, рядом с его кузней.
Николай продолжил слушать неповторимый голос.
Хорошо, что конюх тогда ещё оставался на рабочем месте. Они быстро запрягли выносливую лошадь в фурманку (открытая повозка), куда положили по охапке влажной соломы. На обратном пути домой отец заехал в соседнюю деревню за фельдшером и объяснил ему, что произошло с женой на девятом месяце беременности.
Грунтовая дорога, изрезанная колеями, тогда была нелёгкой. До сельской Юрловской больницы ехать надо было пятнадцать километров. Промозглой тёмной ночью, по грязи, троих, а точнее уже почти четверых пассажиров в повозке кобылице тянуть было тяжело. Упираясь грудью в хомут, фыркая, она в частом дыхании выпускала пар. Уставшая после трудового дня, чавкая копытами по лужам, лошадка мужественно тянула ношу. Взмокнув от прыти и дождя, иногда останавливалась передохнуть, но после ласковых слов отца и щелчка вожжей вновь ускоряла шаг.
Серафим Иванович, свесив ноги, сидел на соломе сзади фурманки и всю дорогу переживал, да успокаивал беременную женщину, как мог. Иногда спрыгивал на ходу, держась руками за боковые дощечки, и, хлюпая сапогами по грязи, бежал следом.
Заботливый муж, всё это, как ему казалось, бесконечное время молился Богу, чтоб только на старенькой повозке не развалились деревянные колёса. Те колёса, что со скрипом отсчитывали нескончаемые метры, да рисовали восьмёрки на липкой грязи. Грязь эта летела, попадая то на беременную женщину, измученную нестерпимой болью, то на узел с пелёнками…
— А разве это можно забыть? — продолжал вещать Николаю странный голос.
— Холодный промозглый дождь словно с цепи сорвался: хлестал их всю дорогу, которая и так была разбита тракторами. На полпути, в беспощадной тряске, у мамы начались родовые схватки. Матушка от боли стонала на всю округу. Она тогда, в безжалостную ночь, под нудный скрип колёс умоляла мужа:
— Вася, миленький, закопай меня здесь в грязь, я больше не могу терпеть! — измождённым голосом произносила страдалица жуткие слова.
— Потерпи, моя красавица, осталось немножко. Любезное и Рожновку уже проехали, до Никольского — рукой подать, а там километра четыре останется до больницы. Петр Иваныч — он хороший врач, сделает всё как надо, и тебе враз полегчает. Зато у нас ещё один ребёночек будет.
Любящий муж дрожащим голосом успокаивал, как мог, свою красавицу Александру, которую преданно любил до последнего своего вздоха.
Они проезжали по дремавшим деревенькам, и даже собаки, притаившись в промокших лежанках, не лаяли на подводу, которая душераздирающим скрипом и лязганьем нарушала их покой.
Голос продолжал лить в сознание Николая не слишком приятные воспоминания о той ночи, о которой мама рассказывала ему спустя много лет после тех незабываемых пережитых мук.
— От дождя и отхождения вод до последней ниточки промокшая мать сильно продрогла, и ею овладел тогда беспощадный озноб. Но трясло не только твою маму. Отец переживал за двоих: за любимую жену и за тебя, долгожданного. В начале пути он ещё и не знал, что уже скоро у него родится первый сын. Сын, который по жизни пройдёт через огонь и воду, и останется жить в райском счастье на грешной земле.
От воспоминания о своём сложном рождении и о своей загадочной, непростой судьбе у Николая против его воли покатились слёзы.
Но это были не слёзы радости, и не слёзы горя. Эти слёзы явил ему Всевышний Создатель. Явил для того, чтобы сквозь эти волшебные слёзы сам он увидел своё рождение и жизнь. Чтобы помнил он эту жизнь от первого мгновения и ценил её до последнего вздоха.
Пока Николай сквозь слёзы продолжал смотреть, как наяву, свою ночь рождения, странный голос притих, а потом уже спокойно вторил:
— В ту дождливую ночь до больницы они так и не доехали. От безысходности фельдшер Серафим Иванович на въезде в село Юрловка принял решение остановиться у крайней избушки, где в окошке мерцал огонёк керосиновой коптюшки. Отважился постучаться в мрачное окошко и принять роды в хате. Там, где есть хоть какой-то свет, а главное есть тепло, которое согреет младенца и его промокшую до ниточки и продрогшую маму.
После стука, через мокрое стекло было видно, как хозяйка слезла с печи, замешкалась, что-то бормоча, и даже после крестного знамения открывать не спешила. Для мамы Николая секунды тогда казались вечностью. От безысходности отец стал стучать так, что хозяйка в испуге спешно подошла к окошку и спросила, что нужно ночному буйному гостю:
— Откройте, пожалуйста, у нас роженица под дождём в повозке рожает! — со слезами на глазах, дрожащим голосом просил незнакомую женщину отец младенца, который, уже начал являться на свет божий.
Женщина тогда наконец поверила ночным пришельцам и со словами «О, Боже мой! Свят, свят!» поспешила на выход. Громко лязгнул дверной засов. Сквозь скрип открывающейся двери хозяйка тут же услышала пронзительный крик рожающей женщины.
— Вы уж меня простите, но в избу я вас, не пущу! — ультимативно заявила, тогда хозяйка. — У меня сын с женой, да трое ребятишков, мал мала меньше, спят. Они сейчас от этого крика так перепугаются, и что я потом буду с ними делать?
Отец лишь руками развел.
— Вон, если хотите, в сенцах пусть рожает, — уже со снисхождением проговорила пожилая женщина и тут же из избы вынесла коптюшку.
Стоявшая уже рядом с открытой дверью, запряжённая в повозку, лошадь фыркала и била копытом о мокрую землю, словно торопила мужчин. Два молодых крепких мужика дрожащими руками аккуратно сняли роженицу с повозки, спешно занесли и положили её в сенях на солому. Где за надворешной дверью в хлеву блеяли ягнята, и был слышен хруст сена.
Тогда, через несколько минут, в очередных родовых потугах, с помощью опытного фельдшера — Серафима Ивановича, явился на свет мальчик, которого нарекут — в честь Николая Чудотворца — Колей.
Хозяйка дома, увидев младенца, издававшего первый плач, тихо заголосила:
— Ой, какой хороший мальчик, да чёрненький! Давайте его с мамашей в избу занесём, к печке поближе положим, а то ведь он замерзнет, бедненький! — Уже по-доброму, и с удовлетворением произнесла она тогда значимые и судьбоносные слова для ночных непрошеных гостей…
Проснувшиеся в испуге домочадцы, притаившись на печи, удивленным взглядом наблюдали за необычной суетой странников…
После своих мук и мук родителей, рождённый младенец, в ожидании молока, нежно прильнул к тёплой материнской груди. Иногда подергивая ручонками и ножками, с чуть заметной улыбкой, у горячей печи наслаждался сладким сном, в котором, возможно, увидел свою будущую жизнь. Жизнь, со всеми её прелестями и разочарованиями.
Немного отогревшись, ночные путники уже вчетвером решили продолжить тяжкий путь до больницы. Младенец, укутанный в подсушенные на печи тёплые пелёнки и хозяйскую дерюгу, после пережитого кошмара продолжал безмятежно спать. Но в тряске по ухабистой дороге проснулся и под скрип колёс до самой больницы плакал так, что разбудил всех местных собак.
С рассветом, при поступлении в приёмный покой, дежурный врач Пётр Иванович внимательно осмотрел маму с младенцем, и дал заключение: в сложных условиях роды были проведены профессионально и без осложнений.
Вдруг Николай Васильевич — уже дедушка четырёх внуков проснулся от явного сна, в котором он в первый раз увидел свою загадочную ночь рождения. В изумлении, он сразу даже и не понял, что происходит вокруг. Протирая мокрые глаза, не спеша огляделся и увидел мрачный свет в окошке, где по стеклу монотонно стучал мелкий осенний дождь. И Николай подумал: слава Богу, всё, только что увиденное во сне, происходило так давно! Шестьдесят пять лет назад.
Странный голос вновь продолжил его воспитывать:
— Наконец ты всё вспомнил и увидел, как наяву, своё рождение на свет божий. Ты должен до конца своих дней безмерно благодарить своих родителей за их героические муки. И поминать их каждый день в своих молитвах — за упокой.
И вот только тут, в услышанных словах, Николай наконец узнал странный голос. Это был голос его души и совести. После чего, у Николая возникли рассуждения:
— Да, за столь мучительное своё рождение я безмерно благодарен родителям, и в молитвах обязан поминать их. Тем более, я уже много лет с трепетом храню в своём сердце добрую память и искренне берегу приятные воспоминания о них. Ну а осень… Может, поэтому я её и не люблю, что она принесла сложнейшие испытания моей матери и отцу?
После таких рассуждений вдруг к Николаю явилась позитивная мысль:
— А может, в ту коварную ночь дождливая осень и закалила меня во младенчестве? Может, в этом и есть причина железной силы воли во мне? Воли, которая помогает мне по жизни добиваться поставленных целей и с достоинством переносить все невзгоды.
Николай тут же вспомнил о трёх перенесенных когда-то сложных операциях. Ему стало как-то неуютно. Он спешно встал с тёплого дивана и ненароком увидел в зеркале своё лицо — побледневшее, всё в морщинах. Глянул на часы — время уже позднее, не думая ни секунды, оделся по погоде и поспешил на выход. Приглушённое пламя в топке спокойно продолжало что-то бурчать ему вослед.
Вышел дедушка Николай на проторенную им летнюю тропинку, да и побрёл ленивой походкой вокруг мирно дремавшей деревеньки. Встречный холодный ветер, против его воли выкатывая слёзы из глаз, дышал ему в лицо. Промозглая морось оседала на его ресницах. Проходя по белоствольной роще, где у стройных юных берёз осиротевшие ветви, ряженные дождём в жемчуга, роняли слезинки на опавшие листья. И только вдалеке, подавая надежду на хоть какую-то жизнь, в лёгком тумане мороси между деревьев мелькали огоньки фар проезжающих по трассе машин. Прокравшись под одежду, холод заставил Николая ускорить шаг, иногда даже переходить на бег трусцой.
Тоскливые сумерки неожиданно растворились во мрачной ночи. В помутневшей слякоти на тропинке ещё отражалось свинцовое небо, преданно служившее ориентиром для ночной прогулки. Вскоре Николай ощутил тепло и энергию в теле, и просветление мыслей в голове. После чего любителя поэзии посетило вдохновение.
В его воображение, словно ком снега, набегали рифмованные строчки про красавицу Осень и незабываемую Ночь рождения. После долгой приятной прогулки он вернулся в свою уютную тёплую «келью».
Увидев себя в зеркале, сразу не смог поверить: покрасневшее в улыбке лицо горело жаром, а морщины исчезли, словно добрая крёстная-Осень разгладила их утюгом во время прогулки.
Вот тут Николай в очередной раз убедился: движение — это жизнь, а тоскливая лень — болезнь души и тела. Ну а Осень, которой он безмерно благодарен за своё рождение, здесь и вовсе ни при чём!