Сколько же уничижительно-карикатурного сарказма в гоголевской эпохе! Все эти чичиковы, плюшкины, коробочки, акакии акакиевичи… Кто это? Что это? Люди? Твари? Марионетки? Некая субстанция творческой мысли, окрашенная беспощадной иронией.
Вообще-то гоголевские «мертвые души» и в XXI веке смотрятся живенько. Все эти изгаляния над человеческой сутью – актуальны и сегодня. Но, глядя назад, в XIX век – недоумеваешь, неужели таким он и был – суконно-бездарным веком!? Этот восторг самоуничижения, презрение к личности, ко всему человеческому, этот балаганно-театральный стиль!
О, безысходная муть Петербурга... о, пустыня земли русской... заполненная зомбированными организмами, скопцами, мёртвыми душами... Это же театр абсурда! где все унижены, все оскорблены... Где всё застыло как на египетской фреске, но вместо величественной гордой осанки полубогов, жалкие позы пришибленных, шелудивых «тварей дрожащих» с облезлыми волосами, в засаленных камзолах. Он создал эту мёртвую фреску, покалечил нацию... унизил... накрыл шинелью как саваном весь девятнадцатый век.
Посмотрев в детстве «Шинель», я был буквально обескуражен и реально радовался потом, что не живу в том гадком, мрачном и тупом мире!
Ну почему в пушкинских «Маленьких трагедиях» всё, пусть трагично, страшно, но пристойно. И в «повестях Белкина» всё пристойно. И сочувствие к станционному смотрителю – пристойно. У него ни один персонаж не вызывает брезгливости. И жили-то в одно время, и бакенбарды носили что Пушкин, что городничий, – а эпохи абсолютно разные!
Пушкинская эпоха – это любовь, жизнь как источник надежды, веры как кладезь света и божества. А если печаль, то «печаль моя светла»...
Гоголевская эпоха, плавно перешедшая в достоевскую пургу – эпоха пародий на людей.(Причем ранний Гоголь божественен – сколько воздуха в его украинских произведениях!). А потом на болотах Петербурга, будто бес вселился в него. Что-то душное, уродливое, неживое... Как писал о его языке Розанов: «Говорит, словно гад ползет…». Это же ископаемые монстры! будто персонажи «Страшного суда» Босха или безумные фантазии Сальвадора Дали. При этом какой-то затхлостью тянет от источника литературы. Всё нечеловеческое, мёртвое, надуманное – или жалкое, или придурковато-юродивое, или хамское. Никакой любви к персонажам. Всё навыверт, всё изгажено, выхолощено. Люди потеряли главное – достоинство.
И эти люди без достоинства создали недостойную эпоху под себя. Все эти карикатуры на людей превратились впоследствии в натуральных хамов революций и монстров XX века. Сегодня же мы едим полной ложкой начинания предшествующих столетий. Все эти плюшкины и башмачкины, фердыщенки и ставрогины среди нас. Мы будто тащим этих мертвецов на своих плечах в будущее…
ХХ век – апофеоз власти ВЫДУМАННЫХ персонажей, пустивших миру РЕАЛЬНУЮ кровь. Высосанные из пальца утопические идеи братства и равенства народных заступников, в которых так преуспела русская интеллигенция, принесли наиболее кровавые плоды.
Вначале было слово – потом слово воплотилось в жизнь. Какое было слово, – такая и получилась жизнь. Люди – хлам, мусор, испражнение саркастического ума создателя. Как в библейской помойке – чужие жертвенники разрушай, рощи вырубай, народ с земли изгоняй и царей истребляй. Всё дозволено – мёртвые души сраму не имут, карикатуры не достойны ни сочувствия, ни любви. Поэтому насилуй всё живое, изгаляйся над человеческой сутью.
В России всё свершилось по писаному – пушкинская эпоха была поглощена гоголевской ересью. Акакий Акакиевич укрыл нас своей шинелью, а городничий с Хлестаковым правят бал.
Алексей Герман в фильме «Хрусталёв, машину!» в гоголевской стилистике гениально показал это страшное вырождение нации. Уроды, напоминающие людей, с каким-то бесовским вдохновением проживают страшную в своей обыденности пьесу театра абсурда.
Пародийно-театральное святотатство предшествующих мастеров слова вылилось в реальную трагедию нового времени. Быть может самую страшную и кровавую трагедию на земле. Но пародия была не только в новом Слове, пародийными персонажами стали и новые полубоги. Маленькие, циничные фанатики, все эти ленины-сталины, геббельсы-берии и гитлеры всех мастей – нелюди с крысиной моралью. Однако этим тварям предстояло стать вершителями судеб всего человечества.
Капля твари вытесняет Бога. Тварь, живущая в подсознании каждого из нас, вытеснила Бога. Осталась литература, театр. Но жизнь – не театральная постановка (хотя нам порой кажется обратное). Театральный «Балаганчик» Блока, в котором махали картонными мечами и лили клюквенный морс поэты Серебряного века, обернулся, и, для них в том числе, мировым БАЛАГАНОМ, с реальной кровью и реальным стальным мечом. Decadence петербургских и парижских салонов смела реальная ТВАРЬ, показав поэтам-пророкам реальный упадок – упадок до самого дна! – преисподнюю ленинско-сталинских лагерей и Освенцим нацистского полубога.
Однако за столь примитивное отношение к венцу природы – человеку их творцам пришлось заплатить по счетам. Поэтому создатели марионеток и умирали так же театрально и страшно, как жили. Пушкин жил достойно и умер как истинный аристократ, отстояв свою честь и достоинство семьи. Эти же… Эти к Богу решили приобщиться. И всё на литературный манер, уподобляясь своим героям-марионеткам.
Создатель анатомии зла – Достоевский, что прозревший Раскольников на каторге – на смертном одре слезу над Евангелием пустил, смысл бытия постиг в приобщении к святыне. Он так и сказал: «Если выбирать между Истиной и Христом, то я выбираю Христа».
Создатель карикатуры Гоголь – в карикатуру и превратился. Засуетился, к попам побежал каяться, компромат сжёг. Дайте! Дайте хоть капельку милосердия, дайте приобщиться к Духу Святому! Не дали – Святый Дух попрошаек не терпит. Ничего страшней и трагичней смерти великого насмешника трудно себе представить.
Эпоха Гоголя и Достоевского – это трагический пласт нашей чудовищной жизни. И я понимаю, это великомученики (почти святые) – плоть от плоти земли русской. И все их страшные противоречия – наши противоречия. Они пропустили весь ад русской жизни через себя, – поэтому столь высоки и непоколебимы их памятники.
Но я не хочу того ада! И «Бога» их не хочу. И «Евангелия» их не хочу, и их «Христа ради» не хочу.
Пусть всё это останется там, у них, в той страшной жизни.
Останется ли?