ГЛАВА LXXXIII.
И снова, спиной к спине, сидели, будто и не знакомые вовсе. Альбиний - поближе к проходу меж столов, Новий - у окна с мутноватыми ромбиками стекол - главной здешней достопримечательностью и гордостью трактирщика, который из-за стекляшек этих в жуткие долги влез, зато заведение свое, с полным правом, «Аквариумом» именовал.
В зале нечем было дышать, хотя солнце еще в зенит не взошло, а в, распахнутую настежь, двустворчатую дверь даже ветерок влетал. Но печь, в которой разогревали еду, непрерывно топилась. Да и компании за столиками подобрались теплые - всевышних не забывая, дружно опрокидывали кубки, закусывали, хлопали друг друга по плечам. Где-то и в кости перекидывались, до хрипоты за каждое очко споря…
Только в дальнем углу одинокий старик спал, уткнувшись лицом в локоть, рядом с застывшим, не тронутым блюдом бобов с мясом. И вокруг, уединившихся у окна, тайных стражей закона, относительное затишье сохранялось - к Новию, ввиду сенаторской его, окаймленной пурпуром тоги, не подсаживались. Да и жреца Кибелы припадочного старались сторонкой обходить.
- Все приметы, что ты перечислил, сошлись. - полушепотом докладывал корибант. - Опись у «Стрижа» моего в Эмпории под рукой оказалась. - поднес ко рту миску с остатками мясной подливы и вылизал ее дочиста.
Новий покосился на него из-за плеча:
- Проголодался?
- Едва сдерживаюсь, клянусь Геркулесом, чтобы не выблевать проклятые бобы, вместе со свининой, если не собачатиной этой!.. - признался Альбиний, прикрывая рот миской. - Но… Я ведь - нищенствующий корибант, все подаяние на алтарь Матери богов, возношу, будь она неладна, нечисть азиатская!.. Вот и приходится лизоблюда изображать.
- Сенат, похлеще тебя лизоблюдствующий, может, и не воздаст… - не глядя в его сторону, сочувственно откликнулся Новий. - Но я, брат, подвигов твоих не забуду!
- Подвиги в бою, на полях сражений совершают. - хмуро возразил «Ворон». - А мы… - обвел взглядом окружающее безобразие и смачно сплюнул на пол. - В грязи пресмыкаемся. Ради чего, Луций?
- Во благо Рима, отечества нашего! - убежденно напомнил Новий.
- А почему - шепотом? - криво усмехнулся жрец - Не за Рейном, среди враждебных племен пребываем, не в Вавилоне! В том самом Риме. Выходит, ему и здесь, нынче, лишь тайно служить можно? - не дожидаясь ответа, опорожнил кубок с кислятиной ватиканской, утер губы ладонью. - Кстати, прибывший тот с «Мурены», это уж «Стриж» от себя добавил. Уж очень на Цезаря старшего, в пору первого консульства его смахивает.
Новий от этих слов помрачнел, шевельнув ложкой в бобах, резко отодвинул от себя миску.
- Вам двойники никогда не встречались? У Ксеркса их было восемь! У Александра Великого - трое! Вместо фантазий пустых, он бы о деле думал, коль такой наблюдательный! Где он его упустил?
- У Большого Цирка. Тот в кассы Бальба зашел. А «Стриж», его дожидаясь, щипача засек. У старика-ветерана, с рукой по локоть, обрубленной, кошель, гнида, срезал! Ну, «Стриж» и не удержался. На горячем вора того взял. Пока вигилу сдавал…- пытался оправдать коллегу Альбиний. - Словом, опамятовался, в банк заглянул. А того уж, и след простыл! Весь Велабр, до самых XII Таблиц обегал. Так и не нашел…
- Да сколько же вам повторять?! - Новий даже кулаки над столом стиснул. - Безопасность государства отстаиваем! Не ваша забота - воров уличных ловить! Их теперь, может, - пол Рима! Со всего света слетаются – мало нам было своих! Вигилу он, видишь ли, сдал, герой хренов!.. А он, в дальнейшем, удостоверился? Может, вигил тот за угол вора отвел и отпустил за пару ассов?.. В то время, как объект, который мне позарез нужен, испарился! Где теперь его искать? И неизвестно еще, кто его раньше найдет! Мы или, вон те, придурки, что за окном бродят!..
Сквозь мутноватые стекляшки, жрец, с немалой досадой, разглядел, что с улицы, припав к окну, заглядывает преторианец в серебряной панцире - даже не рядовой. Ткнулся в стекло черным оперением сверкающего своего шлема, ничего, толком, не разглядел и удалился.
- А тот, что с ним вместе приплыл? - хмуро осведомился Новий.
- Старик с сумой? - наивно переспросил «Ворон», понимая, что и тут - недосмотр. - Да они… Еще до того, у Тригеминских ворот разошлись. Случайный, скорее всего, попутчик… А у «Стрижа», под рукой, никого. Надвое ему, что ли, разорваться?..
Но Новий не склонен был в мелкие служебные неурядицы вникать:
- Ищите! Не иголка в стоге сена! А уж, коль сходство такое удачное… «Ромулы» с профилем Диктатора, как ориентировку используйте. Да хоть статую его перед храмом Божественного Юлия!.. Что угодно! Но найдите мне его! Хоть из под земли!..
- Кстати, о «ромулах»!.. - вспомнил корибант. - К расходам моим текущим еще двенадцать денариев приплюсуй.
- Это за что же? - недоверчиво сверкнул глазом Новий.
- Полифем, осведомитель наш новый, потребовал. На меньшее не соглашался. Зато адрес путаны рыжей, которую ты искал, предоставил. На Латинской она теперь. В инсуле, что напротив храма Изиды квартирует.
- Почему сразу не доложил? – удивился Новий.
- Ты же все… Об упущениях наших. Выговариваешь! Вот я и… - попытался объяснить жрец.
Новий не дослушал. Его другое заинтересовало.
- Но там же цены!.. Круче, чем на Велабре. И сдают в тех новостройках не менее, чем на полгода. За воздух свежий с Марсова поля такие деньжищи дерут!.. А у нее-то они откуда?
- Полифем тоже поражен. Вся, говорит, преобразилась неузнаваемо. В
розовой модной тунике, в шелковом плаще, в лектике роскошной по Городу разъезжает!
«Не перстень ли Антония метаморфозу эту произвел? - задумался Новий. И вдруг вспомнил ту, огненную, с изумрудным, головокружительным взглядом, мелькнувшую перед ним волшебным видением на Священной дороге. И уже не сомневался. - Она и была!»
Но не радость открытия, тоска внезапная охватила. И нечего было гадать о ее причинах:
- Скверно!
- Что скверно? Ты о чем? - обеспокоился жрец, расслышав в голосе его жгучую тревогу.
- Урод этот одноглазый… Деньги с нас взял, а теперь… Думаешь, в покое ее оставит?
- Сомневаюсь. - задумчиво кивнул Альбиний.
- А у меня и сомнений нет! - решительно объявил Новий, озираясь по сторонам сонным, скучающим взглядом. - Ты - вот, что!.. Найди его поскорей и назначь встречу. В укромном каком-нибудь углу. Как стемнеет. Толку от него больше никакого. Так что… Долго не разговаривай. Труп в Клоаку сбросишь. - выложил на стол пару медяков и встал. - И Тирона, Тирона ищи!
* *
*
В отличие от Новия, Ювентий ни в средствах подручных, ни в живой силе недостатка не испытывал. Если чего и не хватало, так только терпения. Всего и сразу хотелось. И денег, и власти, и жить, чтобы на Палатине, и рыженькая та малышка, чтобы непременно при нем была!.. А то, что сам Цильний Меценат, при всей его умудренности, к шлюхам ее причислил?.. Что ж… И Гомер, как говорится, иногда дремлет. Он ведь тех ауреев ее в руках не держал, сиянием их чудным не наслаждался. Так стоит ли с начальством высоким таким препираться? Объяснять, что самой роскошной шлюхе… Да сколько же ей дней и ночей, без продыху, за два аурея трудиться надо?!
Но это уже - философия. А, по сути… Ювентий другим был озабочен. Ибо вся карьера его, так успешно складывавшаяся, оказалась под угрозой. Без всякой его вины. Поручено было со старика, злодея сицилийского, глаз не спускать. Поначалу все шло, как положено.
Отпущенный префектом, как наживка, кинулся тот было, с Эсквилина на
Квиринал. По пути, как консула, опекали. От шлюх субурских, гарпий тех хищных, самоотверженно, можно сказать, уберегли. И что же?
До храма Благоденствия на Высокой тропе лучших людей довел, а от рощи буковой, так ни с кем, и не повстречавшись, повернул обратно. Люди, ясное дело, обеспокоились - подкрепление надо вызывать! Троих волонтеров бесстрашных шлюхи из их рядов уже вырвали, в норы свои красные уволокли. А вдвоем, никак с ними не совладать. И объект немощный от заманчивых их посягательств - никак уже не спасти!
Но, хвала Юпитеру, обошлось. Перед самой Субурой, свернул злоумышленник на Аргилет и, прямиком, в термополию, что напротив Палатинского спуска… Как дети обрадовались. Думали: вот ты и приплыл! На Квиринале только следы путал. А то и проверялся, но специалистов опытных, само собой, не пробил. Ну, и расслабился. Потому как здесь - самое время и место! Сейчас в «Аквариум» этот, все змеи из подполья сползутся… Мечты, мечты! Но так уж устроен человек. Даже раб последний, жизнью и многими господами нещадно битый, надеется, почему-то, на лучшее. И это, при том, что стоит по сторонам взглянуть, самые очевидные факты сопоставить и… Только слепой не поймет - всем нам, с каждым днем, отнюдь не лучше становится. Даже самым удачливым! Нет, не в золотой век время течет. Совсем в ином направлении!..
За ночь, к старине Калидию никто и близко не подошел. Даже из услужающих! А он, вместо того, чтобы заговоры плести, вредительствовать неутомимо, так, над бобами остывающими, и уснул, в стол физиономией морщинистой ткнувшись.И никакой конспирации! Но в жизни всяко бывает. Иные злодеи до крайних пределов изощрены! Спящим прикинется, только отвернешься, а уж в спине - нож!
Решили проверить. Пьяными прикинувшись, в обнимку, вплотную почти подобрались - даже не храпит. Опрокинули, чтобы удостовериться, на пол чашу с мульсумом его недопитым. И не шелохнулся, объятий Морфея так и не разомкнул. Но надежда теплилась. Не уходит - значит, кого-то ждет!
Угрозив конфискацией всего нажитого, велели трактирщику, ни под каким видом злодея не будить, вернулись на исходные позиции, откуда «Аквариум» и все подходы к нему лучше всего просматривались.Однако Ювентий, явившись наутро с инспекцией, успокоенности и благодушия нижних чинов не одобрил. Им, бездельникам зевать бы только по сторонам да прохлаждаться, а ему результаты конкретные - адреса, явки, задержанные на горящем, заговорщики нужны. Да, поскорей! На то префект и уполномочил! А, вовсе, не для того, чтобы покой и сон злоумышленников блюсти! Едва его от активных таких действий, посреди сонного еще Города, отговорили,
чтобы главных сообщников сицилийца не спугнуть.
Но мог ли он на самотек дело пустить? Да ни в коем случае! В качестве командного пункта избрал мягкое кресло примерочное в сапожной мастерской на углу Палатинского спуска. И оттуда, не только за входом в термополию, бдительнейшим образом, надзирал, но и все прочее, вверенное ему, наружное наблюдение строжайше контролировал.
А тут вдруг Новий Нигер объявился. Не один, разумеется, с собственным, сопутствовавшим ему повсюду, меценатовым хвостом. У Ювентия даже дыхание перехватило - вот она удача, звезда его восходящая!.. Но Новий, усевшись в «Аквариуме» прямо перед окном так, что его хоть и смутно, но даже с улицы видно было, в сторону поднадзорного и не взглянул. Только на жреца Кибелы, накачивающегося за соседним столиком ватиканским, то и дело, сердито косился - уж очень, видно, запах тела немытого раздражал. Оттого, похоже, и к бобам своим не притронулся, только мульсума кубок осушил, с тем «Аквариум» и покинул, направившись вдоль Аргилета в сторону Марсова Поля, вместе с чуть приотставшим, намертво приклеившимся к нему хвостом из трех топтунов опытнейших. Не то, что лодыри отъявленные, выделенные, для опаснейшей операции наглецом высокомерным, Кастрицием.
Мучайся теперь, Ювентий, гадай - случайно ли Новий в «Аквариум» заглянул или злонамеренно, но что-то его спугнуло? Вот она, карьера общественная! Насколько же проще в корникуляриях жилось!.. Проступки товарищей по оружию в табличку вписал, сдал начальству и отдыхаешь… Ну, изредка, кому-то из сослуживцев, тех же, примочку целебную, повязку или шину наложишь и опять шлем потихоньку чистишь… Но голова то свободна! А тут!..
Знал бы он, какому риску себя подвергает. Не в корникулярии, в Кротон родной, в свинопасы, к самым истокам своим бежал бы! Но заглядывая в бездну, кто из нас догадывается, что и бездна всматривается в нас холодным, безжалостным оком? Так, примерно, как, двое, весьма поджарых, граждан в скромных, но тщательно отбеленных тогах, следили за Ювентием, отходившим от окон «Аквариума» и сворачивавшим за угол Аргилета.
Надоело ему ожидание, столь затянувшееся, без видимых результатов, о которых можно было бы доложить. Новий ушел. Калидий не пробуждался. А смотреть, как подчиненные бездельем на солнышке упиваются - ни сил, ни терпения не осталось. Решил отлучиться ненадолго, кольцо всадническое присмотреть. Ценз в четыреста тысяч он еще не скопил. Но ведь не за горами! Тем более, если на красавице рыжей жениться… Приданого ее, можно не сомневаться, на пять всаднических цензов хватит! А лавки ювелирные на Священной дороге - рукой подать.
Поджарые молодцы двинулись следом. Но у одного из них, похоже, сомнения некоторые возникли. Почесал бугристый красный рубец над правой бровью, ткнул локтем товарища:
- Думаешь, он?
- Рыжий. Преторианец. Центурион. Все как заказано. Чего тебе еще?
- Мало ли в полной когорте рыжих? А вдруг не тот? Ведь не заплатит!
Тут уж, и товарищ его призадумался, потянулся левой рукой вверх. Половина ладони была обрублена, так что на руке всего два пальца осталось - мизинец и безымянный. Мизинцем он затылок свой бритый и почесал:
- А знаешь?.. Пока рыжий у витрин топчется, слетай-ка ты в «Грот», к еврею. Это ж… Рукой подать! Пусть сам на него глянет и подтвердит. Чтобы промашки не вышло.
- Дело говоришь, соратник. - согласился после недолгих раздумий второй. - Так-то он и отвертеться потом не сможет. - и, с неожиданной, в могучей такой комплекции, прытью метнулся вдоль ювелирных лавок в сторону форума…
От выплывшего в парах тушеной капусты и ватиканского из «Аквариума» жреца Кибелы стремительность этого рывка не ускользнула. Покосившись на второго поджарого гражданина, присматривавшего за Ювентием, «Ворон» даже кимвалом бренчать перестал, мысленно оценивая обстановку:
«Что это Жаворонки тут разлетались?.. Не к добру…»
Но не мог он от дела отвлекаться, на Велабр надо было спешить, кончать с пакостником одноглазым. Вот и побрел, позвякивая кимвалом, в сторону храма Кастора, чтобы оттуда на Этрусскую выйти.
* *
*
Чуть припозднившись к условленному часу и не застав в лавке Калидия. Тирон обеспокоился. Но не хотелось о чем-то непоправимом думать. Да и не угадаешь!.. Это удача - дар редкостный, а несчастий и бед, которые на любого из нас могут обрушиться - не перечесть. Утешил себя тем, что старик, как и он, задержался в дороге и вскоре объявится. А чтобы скоротать время, принялся просматривать выставленные на продажу свитки…
Сам он к полудню не поспел, потому как, в лектике добирался. Еще у Большого Цирка, почувствовав на себе пристальные, а то и недоумевающие взгляды прохожих, Тория, трибуна, на Аппиевой дороге павшего, вспомнил. Такими же изумленными глазами в лицо его всматривался. Но здесь в Риме ненужные чьи-то догадки могли и беду накликать. Не время судьбу искушать! Есть цель. И лишь к осуществлению ее надо стремиться, любые помехи на пути, предусматривая и своевременно устраняя. Потому и решил в закрытых носилках перемещаться, а не пешком через весь Город, где чуть на каждый второй, не считая каждого первого, Божественного Юлия в лицо знал. А всем прочим, достаточно было на денежку, какую-нибудь не слишком затертую, случайный взгляд бросить… Но пока лектику свободную высматривал да садился… Вот и опоздал.
Теперь же, так книгами увлекся, что и о Калидии почти позабыл, и тревожных метаний Ювентия поблизости не заметил. И Новия, в двух шагах, мимо проходившего, на свою беду, упустил. А, может, и - к счастью?..
Ведь судьба - неосязаемая, туго натянутая, нить, не из материи сплетена, а как бы из ветра, дующего сквозь нас в жизнь. Разве не ощущаем мы порой внезапных ее дуновений? Откуда они? Как плетутся нити, достигающие каждого из нас, созданных - от травинки невзрачной вплоть до всевышних богов - столь проникновенно и властно? Неодолимо. Где, сшивая непрерывно дни и ночи, ткут времена? Да и Вселенную! Ткань же зависит от Ткача, которым и этот мир, и все существа, и все иные миры слиты воедино. Ибо творение не отделено от Творца, вечно связано с Ним незримой пуповиной. Но нам ли, смертным, гадать о Путях Его. О Божестве, за котором не о чем уже спрашивать! Достаточно и чудесной той золотой Цепи, которую Гомер показал нам в деснице Бога, свисающей на землю с небес.
И когда молитвами своими пытаемся мы достичь благодетельных этих лучей и, словно ухватив бесконечно яркую цепь, стремимся притянуть ее к себе, и нам даже кажется порой, что притягиваем - это заблуждение слепцов. Никакие усилия не могли бы ее сдвинуть, ибо она - одно целое, сверху донизу. Это мы, в слезной нашей мольбе, чуть приподнимаемся над собой к незримой, но всеобъемлющей благодати сияющего миру совершенства... Ведь, будь мы в лодке, и нам кинули бы для спасения веревку, привязанную другим концом к прибрежной скале, мы не тянули бы скалу к себе, но тянули бы к скале и себя, и лодку.
Однако, Соткавший мир - не скала бесчувственная! Каждую ниточку ткани своей вселенской непрерывно различает. И, по мере необходимости, бережет. Иной раз и одергивает, а, порой, направляет прикосновением легким, как ветерок в траве. Хоть Зевса взять… Разве переспал бы он с прекрасной Алкменой2, если бы судьба воспрепятствовала? Никакие превращения ему бы не помогли! Но тогда бы и Геркулес не родился. А с другой стороны… Разве страдал бы он столь тяжко от унижения и бессилия, собственной ревнивой супругой в цепи закованный, если бы не гонялся за той, приглянувшейся ему случайно, юной коровой3, которую бездумно, ради оргазма мимолетного, в такие беды и странствия дальние втравил.
Вот, и Тирон… Чтением всегда увлекался, это - само собой. Но стоило ему на мгновение оторваться от свитка с новой поэмой Вергилия, увидеть покидавшего «Аквариум» Новия и броситься к нему с рукопожатием - не то, что Юпитер, и Ткач Вселенной Изначальный ему бы не помог!.. Разве что, всю будущую судьбу Рима изменив. Но это был бы уже не ветер - ураган немыслимый или потоп!.. К счастью, обошлось. Ведь о дальнейшем, в действительности, никакой оракул не предупредит. Лишь Публий Марон, из уважения к труду земледельцев и мореплавателей, старался, и в этом, добрым советом своим посодействовать:
«Если следишь ты за солнечным зноем и сменой
Лун, чередой проходящих, тебя никогда не обманет
Завтрашний день, не введут в заблужденье прозрачные ночи.
Если, едва народившись, луна пламенеть начинает,
Тусклым серпом ее круг в пространстве созвездий охвачен, -
Ливня великого ждать тогда земледельцам и морю.
Если же лик свой зальет румянцем девическим, ветер
Грозит – при ветре всегда золотая краснеет Селена4.
Коль по четвертому дню - одно из вернейших гаданий! -
Чистая, небом идет и ее не притуплены рожки,
В этот, стало быть, день и те, что за ним народятся,
Месяц, считай, до конца ни дождя не случится, ни ветра.
Спасшись тогда, моряки воздадут нам на суше хваленья,
Чадо Ино Меликерт5, Панопея6 и Главк-беотиец7!
Солнце восходом своим, а равно погружением в море,
Знаки подаст – и все они, прочих надежнее знаков,
И поутру, на заре. И когда зажигаются звезды.
Ежели солнечный круг при восходе покроется крапом,
Спрячется если во мглу, а средина его омрачится,
Жди непременно дождей. Уже угрожает от моря
Нот - и деревьям твоим, и посевам, и стаду зловредный.
Если ж лучи на заре из туманов плотных прорвутся
В разные стороны вдруг или если, бледная ликом
Встанет Аврора, шафран покидая Тифонова ложа, -
Горе! Худо лоза защитит поспевшие гроздья,
Столь сокрушительно град по кровлям твоим загрохочет!
Вот что еще: лишь солнце начнет опускаться с Олимпа,
Небесполезно следить, тем более, что видим мы часто
Как по нему самому разливаются разные краски;
Дождь предвещает лазоревый цвет, а огненный - Эвры8!
Если же пятна мешаться начнут с огнем золотистым,
Все закипит одновременно ветром и хлябью –
Пусть же никто, в ослепленье своем, не предложит
В море отправиться мне, отвязав от причала веревку…»
Оторваться не мог. Огромный живой мир, словно наяву, перед глазами вставал - плывущая в серебристых облаках луна, заря над бледнеющим горизонтом, мычание коров в далеком загоне, шуршащий за окном дождь, прозрачные его капли на спелых виноградинах, морское путешествие его с Калидием вдоль зеленых берегов, марево туманное над Этной…
Хотелось вчитываться в дивные строки те без конца, но книготорговец покашливал уже за спиной, расхаживал из угла в угол, локтем посетителя сомнительного едва не задевая. Впрочем, и его понять можно. Грамотеев эдаких развелось - пол Рима! Зайдут, понимаешь, в лавку все, что интересует, по-быстрому перечтут и, молча, - на выход. А прибыли - ноль! Только свитки мусолят…
Но Тирон и не думал «Георгики» их рук выпускать. Жаль, только первая книга! А сколько их будет? И когда? Хотелось поэму эту чудесную до конца прочесть. Но суждено ли? Вспомнил, как на виллу ворвались. Оковы ржавые на руках… Спину Постума, заслонявшую небо в полутемной карруке… Доски, с кровью запекшейся… Влажную шкуру бычью на палубе кибеи… С треском вонзающийся в настил, хищный клюв «ворона»… Будто и не с ним было. В полузабытом, давнем каком-то сне…
Но именно с ним, и совсем недавно. А, главное, не во сне! Хотя бы потому, что впервые в жизни без книг остался. Сколько себя помнил, дня не было, чтобы свитка в руках не держал! А на Авентине теперь - лишь голые стены с трещинами, лежбище убогое, да пустой стол! Книги все, в Формиях еще, конфискованы.
Глянул на полки, под тяжестью свитков прогнувшиеся, на свисавшие с них бесчисленные аккуратные ярлычки… И не выдержал. Тем более, денег - в избытке. Не на книги же их жалеть! А если налегке, не по своей воле, путешествовать придется…. Луций и книги побережет.
Хозяин лавки готов был пасть ему в ноги. Краснел, суетился, руки от радости небывалой потирая. И невдомек ему было, покупатель сказочный, о котором он и мечтать не смел, ввиду полной неопределенности жизненных перспектив, решил строжайше ограничить себя лишь самым необходимыми первоисточниками для повседневного пользования. Торговцу же, напротив,не верилось, что человек в состоянии столько книг за всю жизнь прочесть.
Ибо, помимо «Георгик» покупатель затребовал все, имевшиеся в наличии, диалоги Платона, включая, совершенно не пользовавшиеся спросом «Законы»; столь же непопулярную «Энциклопедию» Теренция Варрона и его же, успевшие пожелтеть в лавке «Гебдомады», «Метафизику» и «Политику» Аристотеля; собрание сочинений Зенона и книги его учеников - Клеанфа и Хриссипа. К тому же, одиннадцать книг «Комментариев» Цезаря - восемь свитков о Галльской и три о Гражданской войне, а также его сочинение «О прецессии9 в звездных каталогах Гиппарха»… Но от весьма популярного «Антикатона» его, как и от пользующихся неизменным спросом «Портретов» Аттика отказался наотрез. Из модных авторов, вообще, лишь «Заговор Катилины» и «Историю» Саллюстия Криспа выбрал. Записал адрес в третьем этаже инсулы Диоскуров, куда все это следовало доставить и, никакой скидки не выторговывая, расплатился сполна.
В «Аквариуме» между тем, что-то произошло. Посетители повалили на улицу гурьбой, мнениями противоречивыми шумно обмениваясь… Книготорговец не выдержал. Хоть и проникся лучшими чувствами к состоятельному библиофилу, рабу своему многозначительно на него и на полки с книгами указав, глаза страшные сделал и метнулся на улицу, чтобы никакое событие знаменательное мимо него не прошло. Но отсутствовал недолго. Вернулся не спеша, явно разочарованной.
- Старик неизвестный откинулся. Выпил, видать, лишнего, вздремнул за столом, и - к харонам...
Тирона словно обожгло. Сразу о Калидии вспомнил. Кинулся из лавки… А того уж выносят! И, за неимением ложа погребального, прямо на мостовую кладут, лишь пустую суму, потертую, под голову подстелив - вплоть до распоряжений вигила. А вокруг!.. Шум, толчея, догадки нелепые - кто да откуда?
Подступил поближе и объявил, чтобы все слышали:
- Это Гней Калидий, граждане, сенатор римский. Семья его на Сицилии. А здесь - только на Квиринале в доме Цецилиев родственники. Надо известить.
Заглянул в кошель, где после закупок в книжной лавке «ромулов», может, с полсотни осталось… Так, с кошельком вместе, в руки кому-то и ткнул.
- На погребение. Вигилу отдайте!
Пробрался сквозь толпу, обомлевшую поголовно, ввиду щедрой такой благотворительности, устремив все взгляды не на жертвователя, а на его, хоть и не полный, но все еще позвякивающий волшебно казенным серебром, кошель… И, не оглядываясь, свернул на Священную дорогу.
«А что еще я мог для него сделать? Ни в чем теперь не нуждается…» - погруженный в горестные эти раздумья брел, глядя себе под ноги, в сторону форума и чуть не столкнулся, нос к носу, с Ювентием.
Мгновенно узнав его, рыжий оторопел. Сперва, глазам не поверил, а потом великому своему счастью.
«Задержать злодея в одиночку, когда целое войско преторианцев из-за него полегло? Да за такой подвиг!.. - тут в рыжей голове его нечто, вроде памятника прижизненного на форуме, мелькнуло.
Но хватать злодея немедленно поостерегся. Ведь, проследив тайком, можно все связи его преступные выявить. Но для такого преследования поддержка необходима! Вот и кинулся за подручными, которые тут же, за углом, в свое удовольствие прохлаждались.
Но Жаворонки, тем временем, отнюдь не дремали. Все сомнения свои успели благополучно разрешить. Пока Ювентий у ювелирных лавок околачивался, прицениваясь к всадническим кольцам, заказчик акции не заставил себя ждать, по первому же зову явился. Глянул на Ювентия и прямо позеленел.
- Он!
Так, в точности, тюремщики купленные, убийцу Анании, ему и описали.
- Рассчитываться как будем? - спросил, на всякий случай, тот, что его привел.
- Золотом, как договаривались!.. - прохрипел Ефраим, не в силах оторвать от убийцы, пылающего праведным гневом, взгляда.
Ибо сказано в Законе Моисеевом: «око за око, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу, обожжение за обожжение, рану за рану, ушиб за ушиб». А за смерть племянника в застенке Мамертинском безвинно удавленного? Даже погребения по обычаям сынов Израилевых не удостоившегося, сброшенного, вместе с нечистотами в Тибр?.. Только смерть!
Ведь в той же скрижали, Господом Богом самим подтверждено, не то, что для язычников, для своих даже, благопристойно обрезанных: «если кто с намерением, умертвит ближнего коварно и прибежит к жертвеннику, то и от жертвенника Моего бери его на смерть».
Ему ли не следовать? Его ли заветы не исполнять? Нет места убийце среди живущих! Ибо Господь - судия, Господь - законодатель, Господь - царь наш, Он спасет!..»
- А когда? - поинтересовался, вконец, обнаглевший Жаворонок.
Ефраим глянул печальными, подернутыми мутноватой слезой глазами. Но язычник, конечно же, не о пришествии Царствия Небесного вопрошал. Всего лишь о нескольких ауреях.
- По исполнении, вечером, как стемнеет. - торопливо шепнул ювелир. Но, покосившись в сторону своего «Грота», призадумался:
«Береженого Бог бережет».
- Но сами не приходите. Человека доверенного пришлете. С ним передам. А для надежности… - взъерошил взволнованно бороду и, за неимением другого залога, стащил с пальца скромное всадническое свое кольцо и сунул в искалеченную ладонь Жаворонка. - Вот! Он мне кольцо вернет, а я ему деньги.
- Все пять сотен?
- Десять! Пять золотых я вам вперед заплатил! - напомнил иудей.
Тут Ювентий и вознамерился к исполнению служебных обязанностей вернуться, о встрече внезапной с Тироном еще и не подозревая. Как и о том, что не придется ему этим даром судьбы воспользоваться. Ибо Ткач Вселенной оборвал уже его нить. За ненадобностью. И только из-за расстояний космических дуновение это Ювентия еще не коснулось.
Остановившись мысленно на самом толстом и увесистом всадническом кольце, он почти дошел до угла Аргилета. Тут на Тирона и наткнулся. Несколько мгновений потратил на то, чтобы с восторгом своим совладать. И бросился за подмогой…
Жаворонки встрепенулись. Тоги придерживая, чтобы по пыльной мостовой не волочились, порхнули за ним. А Ефраим задержался, глядя им вслед. Только чуть в сторонку отступил, чтобы местью праведной воочию насладиться.
И вдруг покачнулся, едва на ногах устоял, за стену рукой ухватившись. Да так и застыл, воздух ртом хватая. Потому что со стороны Аргилета, направляясь, по-видимому, к собственному храму, шел как ни в чем не бывало старинный его друг, Гай Юлий. Оплакиваемый еженощно, а по субботам в особенности. Но почему-то - живой! Даже помолодевший.
Ефраим чуть было на колени не рухнул. Но талеса10 из лавки не прихватил, чтобы вознести молитву… Досадное это, житейское чисто обстоятельство, вернуло его на землю, заставив вздохнуть - безнадежно и горестно.- «Нет. Без сопровождающих - не небесных вовсе, обыкновенных, земных - друзей бесчисленных и верных клиентов, ликторов и рабов - он на Священной дороге никогда не показывался. Не подобало. Так мне и объяснил. Тем более теперь, после кровавых мартовских ид. Он ведь не сумасшедший. Но кто же это, если не он?»
И догадался:
«Сын! Тот, которого он, и с моей помощью, еще в претуру свою разыскивал! А как из Испании вернулся и мог уже любые расходы оплатить… Сколько же сил на поиски эти бесплодные у него ушло! Но… Если бы Господь сына мне даровал… Хотя бы пропавшего! Я бы не искал?.. Разве что, не так безоглядно деньги на ветер швыряя…»
Тут и разглядел, что сопровождающие у сына друга его сердечного, все же, были. След в след крался за ним окаянный рыжий убийца Анании. И еще двое в сером, по обе стороны улицы…
Но и Жаворонки не отставали. А когда встречная лектика вдруг преградила рыжему путь, и он, на мгновение, замешкался, шарахнувшись в сторону и уже замахиваясь дубинкой, чтобы обрушить гнев на спину или прямо на голову, нагло толкнувшего его носильщика, один из Жаворонков, метнувшись стремительно, забежал вперед и, подступив к преторианцу с видом растерянного провинциала, тронул его за плечо.
- Прости, великодушно, достойнейший! Не подскажешь?..
Ювентий хотел его оттолкнуть, чтобы дорогу не загораживал. Но хватка Жаворонка оказалась мертвой. А левой рукой он так крутанул его кисть, что и дубинка вывалилась, грохнувшись на мостовую. Налетевший сзади, второй Жаворонок вонзил в затылок Ювентия кинжал и отшатнулся, чтобы хлынувшая кровь, тогу его не замочила. А державший рыжего за плечо, выхватил из-под своей тоги меч и коротким движением ткнул, качнувшуюся к нему жертву в левый бок. Прямо под панцирь, до самого позвоночника, так что ему и отскакивать не пришлось - кровь по обеим ногам Ювентия заструилась. Но этого он уже не чувствовал, пал, рядом с дубинкой своей на брусчатку дернулся судорожно пару раз и больше не шевелился. А Жаворонки порхнули в разные стороны - только их и видели!
- Воистину в руках твоих, Господи, власть связывать и отпускать! – прошептал старый Ефраим, с чувством исполненного долга.
Но надо же было и младшего Цезаря спасать. Чего ждать, когда средь бела дня соглядатаи, как тати ночные за ним крадутся?! Подрастерялись, правда, когда прямо у них на глазах, начальника, как свинью жертвенную, насмерть. Кинулись было, за убийцами. Да, куда там!.. Те, уж давно, в толпе, среди таких же белых тог растворились.
Тирон слышал крики позади, но, погруженный в раздумья о внезапной смерти Калидия, даже не обернулся. И тут другой старик встал у него на пути, ухватил за рукав туники, зашептал торопливо:
- Погоди, достойнейший! Я - Марк Юкунд, ювелир. Не подумай, что, в соответствии с прозвищем своим, всем встречным любезности говорю. Но ты - сын покойного друга моего. Я ему Жемчужину Розовую для госпожи Сервилии, матери твоей, уступил. Может, и ты о том слышал. А сейчас слушай меня! Ибо сединам приличествует судить, а старшим - давать советы. Нельзя тебе, с открытым лицом в Городе этом появляться. Никак нельзя! Пойдем, в лавку мою заглянем. - смотрел умоляюще и глаза его, часто моргая, слезились по-стариковски…
О богатстве его и влиянии в иудейской общине не только Рима, но и всей Италии, Цицерон немало рассказывал. Всегда, конечно, с осуждением и насмешками над глупым и самодовольным пастушеским суеверием в единого всемогущего божка, избравшего, малый этот народец единственной креатурой, личным своим стадом во Вселенной. Но, потеряв только что Калидия, не мог он другого старика отказом, ничем не оправданным, обидеть. К тому же, иудей мать его упомянул. Может, через него удастся ее повидать? Вот, и согласился:
- Что ж… Если так приглашаешь… Заглянем.