ГАЛИНА СЕРГЕЕВА КОТЛАС - http://proza.ru/avtor/gfsergeeva - ПЕРВОЕ МЕСТО В 139-М КОНКУРСЕ ПРОЗЫ МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
Фёдор влюбился в Шуру с первого взгляда. Была она высокая, серьёзная, кудрявая, совсем не похожая на других полянских девок – маленьких, бойких и вертоватых. Увидел он её на гулянье, на большой дороге, где по вечерам собирались парни и девки изо всех деревень – поплясать под гармошку и «сходить в кадриль».
Кадриль – это особенный танец. Встанут пары напротив друг друга вдоль дороги, бывает пар тридцать или даже сорок, и пошли под гармонь по кругу: парни в центре, а девки переходят от одного к другому, все со всеми перетанцуют, и можно близко разглядеть всех и даже обняться.
Вот тут-то Фёдор и пропал… И гармонь, отыграв пляску, отдал другому парню: так захотелось самому сходить в кадриль. Сходил и окончательно пропал, понял: девку эту упускать нельзя, а завоевать будет трудно! Это не Манька, которая глаз с него не спускает и на всё готова…
Гулянье всегда заканчивалось провожаниями, и Фёдор пошёл за Шурой, но она шла с другими девушками и, попрощавшись, скользнула в дом…
Вот это дом так дом! Не дом, а домина – в два этажа, окон одних Фёдор насчитал двадцать пять, не то что у их избушки в пять окошечек… Не отдадут! Как пить дать, не отдадут! Отец-то у Шуры, он слыхал, строгий: девок своих в ежовых рукавицах держит и на гулянки редко отпускает.… Ну да где наша не пропадала!..
На следующем гулянье Шура была со старшей сестрой. Вот вредная девка – близко к сестре не подпустила! Чтоб тебе старой девой остаться! Сказала: «Не пойдёт она с тобой – и всё!» – а Шура глаза опустила, не смеет против неё слова сказать…
Потом он увидел Шуру спустя несколько дней – на вечерухе. Вечеруху держал Иван Кораблёв. Изба у него была большая, хоть и неухоженная (был он бобылём), но это не страшно: соберутся девушки и всё вымоют, вышоркают – и пол, и потолок, и стены – всё зажелтеет, заблестит, как пройдутся дресвой и лаптем, любо-дорого. Иван работать не любил и жил этими вечерухами, сдавая на зиму девкам и парням свою избу. Цена у него была такая: со всех пять мешков жита, с каждого по возу дров, каждый праздник – по мякушке хлеба и каждое воскресенье по калитке.
Калитки с картошкой или заспой Иван очень любил и всем рассказывал, у какой девки калитка сдобнее, девки и старались, а то ведь ославит – стыда не оберёшься…
Жито надо было заработать. И вот девушки подряжались к кому-либо жать поле. Соберутся с серпами, в красивых рубахах и сарафанах, как на праздник, и гонят полосу, то есть жницы встанут в ряд, жнут и складывают сжатое на полосу, не завязывая, а сзади другие девушки идут и снопы вяжут. Так и бежит полоса. А парни смотрят со стороны и невест выбирают. И весело, и легко работается, не замечаешь устатку – зато зимой есть, где поплясать…
Фёдор зашёл в избу со своей гармонью и сразу увидел Шуру, она сидела, как все девушки, с прялкой, а рядом рыжий Стёпка пристроился – уже успел! И сестры, как нарочно, сегодня нет – не охраняет!.. «Думай, Фёдор, думай!» – сказал он себе, но тут Степана кто-то позвал, и он вышел, освободив место возле Шуры, и тут уж Фёдор не прозевал.
– Замуж за меня пойдёшь? – спросил он, немного помолчав и глядя, как ловко снуют у прялки Шурины руки: не зря девку славутницей зовут, говорят, всё умеет делать: и прясть, и ткать, и шить – всему научена…
– Не пойду! – сказала Шура и опустила глаза. Сердце её было свободно, да и Манька сколько раз приходила и просила:
– Шура! Не гуляй с Федькой, он на тебя глаз положил, а я его люблю, и мы с ним спим! Зачем он тебе? Вокруг тебя вон сколько парней вьётся, а у меня он один. И если он с тобой будет, я умру – руки на себя наложу.
– Не нужен мне твой Федька, – сказала Шура, а сама подумала: – И не стыдно ей? Спит с парнем и не скрывает, а её, Шуру, батюшко точно убил бы…
– Почему? – спросил Фёдор.
– Не пойду и всё!
– А в кадриль-то хоть можно тебя позвать? – спросил он, видя, что становится круг и девки откладывают в стороны свои прялки.
– В кадриль можно, – сказала Шура и тоже встала в круг.
– Ну почему так? – думал Фёдор, обнимая её за талию, а потом с сожалением уступая другому парню. – Почему, если девка тебе нравится, она на тебя не глядит, а те, которые на шею вешаются, уже надоели?…
Кадриль закончилась, Фёдор взял гармонь и заиграл плясовую. Шура не плясала, а возле неё уже опять примостился Стёпка – ну, погоди, ты у меня дождёшься!…
Закончилась и вечеруха, а проводить опять не удалось: явилась эта «старая дева» и увела Шуру под конвоем домой…
И Фёдор решил: или пан или пропал – надо засылать сватов…
Дядьёв долго уговаривать не пришлось, видели, что сохнет парень, они приоделись и отправились в Фомино – сватать строптивую девку.
Шурин отец Андрей Иванович сидел за столом и плёл лапти – занятие привычное, руки сами снуют – и не отложил при виде сватов работу:
– Проходите, – сказал. Знал, зачем пришли, уж тётка прибегала, шепталась с матерью, что Фёдор, мол, сватов собирается слать и тарантас готовит – уж вытянул из Сёмкиного каретника.
– Ну что, Ондрий Иванович, ваш товар, наш купец, – сказал один из сватов,– отдай Шуру за нашего Фёдора. Парень хороший, грамотный, лесной техникум закончил, десятником в лесу работает, непьющий, девка твоя сильно ему люба…
– Что, девка у меня неплоха, работяща, родителей чтит, но волю у ней отнимать не будем, пусть сама решает. Шура, иди сюда, – позвал он дочь.
Шура вышла, поздоровалась и встала у печки.
– Шура, вот Фёдор сватов заслал. Пойдёшь за него замуж?
– Нет, батюшко, не пойду, – сказала Шура, у которой не выходила из памяти плачущая Манька.
– Ну вот, вы слышали. А коли уводить надумаете, так знайте, что девку мы запираем вверху и выпускать не будем.
– Ну, спасибо, Ондрий Иванович, – сказали обиженные сваты и ушли восвояси.
– Правильно, Шурка, – сказала мать, – не ходи! Парень-то, вроде, и ничего, да в армию ещё не ходил, да и мать ленива: говорят, весь день может в сенях проспать, а вечером с соседкой Матвеевной чаи гоняют, барыни, по четыре самовара вышвыркивают, делать им нечего, да ещё дедко старый на печке… Не ходи, коли ум есть.
– Нет ума, так будет! – сказал отец. – Ступай наверх и на деревню ни ногой! Знаю я этих Тюниных, на одном разе не успокоятся!..
Вечером Фёдор долго ходил вокруг дома, надеясь поговорить с Шурой, но та не вышла, а выскочила её сестра Таньша и заорала:
– Тебе что сказано? Не пойдёт она за тебя, и не думай! Жених выискался! В армию сходи сначала, а то ещё молоко на губах не обсохло!…
– Ну, погоди, змея, – подумал Фёдор, – женюсь, всё тебе отольётся! – но от дома отошёл.
– До армии жениться надо. Девка эта не засидится, как пить дать, уведут, – думал он, идя домой.
Он ещё раз заслал сватов, но те вернулись с прежним результатом и сказали, что больше не пойдут и что другие девки есть, не хуже Шурки.
– Мне других не надо! – сказал Фёдор, а сам подумал: – Придётся уводить! Да как уведёшь-то, коли заперта?…
На следующий день к Шуре пришёл бригадир и сказал:
– Шура, ты рожь сеяла?
– Сеяла.
– А почему тебя в списках нет? Приходи-ка в контору, там разберёмся!
– Ну, сходи, – сказал отец, – но сразу домой, чтобы Тюнины не увидели…
У конторы стояла лошадь, запряжённая в старую телегу, и Шура на неё внимания не обратила, но из-за угла вдруг выскочило четверо парней, и среди них Фёдор, схватили её за руки и посадили в телегу. Она настолько испугалась, что не могла сказать ни слова, а сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот вырвется из груди…
– Отпустите, я всё равно уйду, – наконец сказала Шура, а лошадь уже бежала по дороге вдоль деревни… Дорога шла мимо их дома, и девка заплакала и закричала:
– Батюшко! Батюшко! – но ей закрыли рот и повалили на телегу. Из дому выскочили отец и Таньша, из соседней избы бежали с кольями и рогатинами мужики. Таньша тоже была с колом и ругалась на чём свет стоит. Лошадь схватили, сосед Ефим с рогатиной подступил к Фёдору и закричал:
– Отпусти девку, а то сейчас убью!
Таньша норовила зайти сзади и огреть колом по спине. Лаяли собаки, плакала невеста, со всех сторон бежали люди. Шум стоял страшный, но тут отец сказал:
– А ну-ко, все тихо! Пусть девка своё окончательное слово скажет, пойдёт или нет, а потом мы этим мошенникам покажем!
А в глаза Шуре бросился бледный «жених», припёртый к углу дома рогатиной, и она страшно испугалась при мысли о том, что сейчас может произойти.
– Я пойду, батюшко, – сказала она и повторила уже громче, чтобы все слышали:
– Я пойду замуж за Фёдора. – И, увидев мелькнувшую на его лице радость, решила про себя: – Всё равно уйду, пусть только все утихомирятся…
Ефим опустил рогатину, Таньша онемела, что случалось с ней чрезвычайно редко, отец успокаивал собак, а мать причитала:
– Иди, иди, как ума-то нет, поживи в нищете, узнаешь, почём фунт лиха, ты спроси у жениха-то, есть у них дома сегодня кусок хлеба, может, хлеба-то вам с собой дать?…
Таньша обрела наконец дар речи и тоже заголосила:
– Дура ты, дура, вон Стёпка ходит, так уж парень как парень, и руки туда вставлены, куда надо, и дом справный, а этот-то чем тебе уж так угодил: ни кола, ни двора, гармонь-то и та драная…
И, повернувшись к жениху, сказала:
– Да понеси тебя леший со своими сватами, нашёл дуру, так вези, пока не передумала, покажи ей ваше житьё, может, к вечеру одумается.
Но Фёдор уже осмелел, забрался на телегу, и лошадь тихонько двинулась к большой дороге, увозя девку от родительского дома. Попавшиеся навстречу бабы, шедшие к сену, всплеснули руками:
– Да ведь это невесту везут! – и долго смотрели вслед.
Платок у Шуры сбился, открыв рыжеватую кудрявую косу, и один из дядьёв молча погладил девку по косе три раза… И гнев куда-то ушёл, стало всё безразлично, и только хотелось, чтобы происходящее быстрее закончилось.
Они подъехали к жениховой деревне, из изб выбегали люди посмотреть на невесту: история Фёдоровой любви всем была хорошо известна. Людям было весело, все смеялись, а в глаза Шуре бросилось заплаканное, отчаянное лицо Маньки, но потом его заслонили чьи-то спины, и она о нём забыла. Лошадь подъехала к женихову дому, невесту окружили, каждый что-то говорил, но громче всех кричала Дуня Ширяева:
– Ты что думаешь, что ты лучше жениха? Водишь парня за нос, славутница лешева, совести нету нисколько… Опозорила парня, будто его и хуже нет, на себя бы поглядела!…
– Парень-то в техникуме отучился, – вторила ей одна из жениховых тёток, – грамотный, а ты-то, поди, и расписаться не умеешь!…
Шура слушала всё это, но слова её не трогали, не задевали, проходили мимо, только очень хотелось спать.
На крыльцо вышла довольная мать жениха – Маремьяна, ещё не старая женщина, лет так около сорока, невысокая, худенькая и смуглая.
– Здорово, Шуринька, – сказала она, – давай, проходи в избу-то. Федя, зови дружков к столу, чайку попьём.
Они поднялись по открытому крыльцу без перил, прошли через маленькие сени и вошли в избу. Шура была здесь впервые, поэтому осмотрелась.
Изба представляла собой одну комнату с пятью окнами. Посередине большая русская печь с лежанкой, с печи выглядывал седобородый старик. В углу под божницей стол, слева – серая некрашеная деревянная кровать да простой сундук. На сундуке старая гармонь, напротив печи на стене маленький заблюдник, под ним худенький столик. Возле печи у стены рукомойник с лоханью, возле стен простые лавки – и всё, больше ничего: ни полки, ни шкафа, ни зеркала – ничего…
Пришли родители, прошли в избу, мать подошла к дочери и взяла за руку, собираясь увести, но отец, остановив её, сказал:
– Ну что, Шуринька, что надумала?
Одна из тёток жениха шепнула в ухо:
– Встань на колени, пусть благословят, – и Шура послушно опустилась на пол и прошептала:
– Благословите, батюшко и матушка!
Мать попыталась её остановить, но отец взглянул на неё, и она замолчала и, как и он, перекрестила дочь, хоть и не смогла сдержать слёз. Невеста плакала тоже: впереди начиналась новая, неизвестная жизнь… И было это в 1935 году… И были это мои родители…
На 139-ый Конкурс прозы для начинающих http://proza.ru/2023/11/25/1452 Международного Фонда Великий Странник Молодым