Успех процесса конопачения щелей сильно зависит от того, по какую сторону находиться.
Они снова воспользовались верхней одеждой. Конечно, толстая куртка и утеплённый халат создают дополнительный объём, но они же создают и дополнительную скользящую поверхность, что очень важно, если пропихиваешься в узкую каменную щель, изо всех сил ужимаясь, втягиваясь и продавливаясь сквозь твёрдые кромки, которые к тому же могут начать двигаться. Шайтан его разберёт, этого мегамонстра: что у него шевелится, а что нет. От угрозы быть раздавленным они не защитят, но позволят сделать резкий рывок без того, чтобы оставить кусок собственной шкуры. Так что оказались на той стороне, отделавшись дырами в шмотье и ссадинами под ним.
Вещмешки тоже пришлось разгрузить и зашвыривать содержимое частями. Ох, как не хотелось раньше времени спровоцировать каменную перистальтику. Однако, всё прошло благополучно. Собрали и перепаковали пожитки и снова принялись затыкать дыру. Вот тут и встал вопрос.
Совершенно невозможно определить, достаточно ли надёжно заткнуто отверстие, чтобы через него не проходил свет, если ты находишься со стороны света. Зато вполне можно определить, проходит ли через это отверстие воздух.
Пока вышибала, заторможенный словно сонная муха, дотыкивал тряпьё на глаз, Катуан снова зажёг свечу. Тяга на покинутой стороне чувствовалась приличная, да и другого способа проверить, безопасно ли бирюзовым будет вытаскивать своих, у него не было.
- Зачем нам это?
Катуан, сосредоточенный на непосредственной задаче и занятый собственными мыслями, не ответил.
Низшие сословия плохо обуздывают страсти. Среди мужчин мало-мальская обида быстро приводит к поножовщине. Женщины и дети, как правило, просто боятся расправы от своих мужчин, но между собой тоже от резких слов быстро переходят к резким действиям. Правда больше плюются, царапаются, кусаются или швыряются грязью и помоями, но и подрезать могут. Мир на улицах поддерживается сильным расслоением даже среди низов, где всегда есть уважаемые люди со сворой мускулистых и хорошо вооружённых слуг, которые и наводят порядок среди остальных. Социальная самоорганизация в виде сельских или квартальных старост большей частью опирается на угрозу вульгарного мордобоя. И хорошо, если влиятельный человек имеет страх божий. Разумеется, для обуздания отморозков среди власть и силу предержащих существует магистрат и его стража, а над магистратом стоят феодалы и их дружины, но и там попадаются уроды, так что какой-нибудь городок или даже уезд живёт хуже, чем звери в лесу. Когда такое положение вещей становится нестерпимым для соседних владений или ущемляет интересы более высоких сфер, приходится вмешиваться Короне. С переменным успехом.
За тем, чтобы хотя бы днём на улицах было безопасно, а поножовщина являлась из ряда вон, присматривает и церковь, князьям которой подчиняются кади. Если староста собирает налоги и следит за безопасностью имущества и быта каждой семьи и квартала в целом, предупреждая срач и мордобой и осуществляя разбор и расправу в самых простых случаях, то кади отправляет духовные нужды: именем Единого встречает в лоне церкви младенцев, провожает умерших, утверждает завещания, брачные договоры и договоры о разводе, принимает исповеди, даёт утешение страждущим, проводит увещевательные беседы или налагает епитимью на забияк.
Но сдерживаемые или забалтываемые страсти подспудно бурлят: нет-нет по ночам да и слышны крики, хорошо если обойдётся кровавыми соплями. Бывает, что препоны срывает, и семья выходит на семью, квартал на квартал и по боку угроза любой расправы, будь то дольняя или горняя. Вот тогда и начинается, чаще по рыночным дням или праздникам, совсем не весёлая потеха. Корона несколько раз вынуждена была переиздавать указ о запрещении низам носить при себе ножи с острым концом, пытаясь хоть как-то снизить число жертв. Помогало мало. И это в больших городах, где и царь ближе, и бог ниже.
Микль не был исключением. Городок на границе Ничейной Пустоши обтесал его ровно настолько, насколько сам был отёсан. И в морду он получал меньше иных потому, что имел изрядные габариты, ловко ими пользовался, был по-крестьянски сметлив и, что важнее всего, устроился на бойкое место, где умел заводить серьёзных друзей, вроде того же Катуана. Но рыцарь знал, насколько тот злопамятен, мстителен и при всём том чувствителен к косым взглядам, неосторожным словам и шепоткам за спиной. Так что расправа Онгото с родными Микля рыцаря не удивила.
Аристократы, чиновники, купечество или клирики были не лучше, но чем выше социальный статус, тем сложнее правила и тоньше взаимодействия. В этих сословиях с раннего детства приходится осваивать довольно мудрёные и отвлечённые понятия, проявлять терпение, стойко выносить не только физическое, но и моральное давление, считаться с условностями и неочевидностями. Отчехвостить обидчика часто невозможно по весьма умозрительным причинам. Поэтому особенно важным становится уметь скрывать и даже гасить чувства, а особо талантливые ухитряются превращать их до поры до времени в противоположные. От ненависти до любви не один шаг. Это обратные стороны одной медали, и Катуан знавал, как это случается. Юное и совершенно возвышенное создание самозабвенно влюбляется в убийцу отца, становится его супругой, тридцать лет предана ему душой и телом, а в тридцать первую годовщину вырезает всю семью мужа у него на глазах, включая общих детей. И не в отце тут дело, тот и сам был не подарок. Но аристократка до мозга костей потеряла в сиротстве герб, честь рода и пала ступенью ниже. Теперь её дети не высочайшая, а только высшая знать, и этого она не смогла переступить даже в любви к мужчине. И брошенный в лицо упрёк высоко взлетевшей выскочки сорвал планку.
Об этом размышлял рыцарь, водя свечой вдоль кромки щели и внимательно следя за движением пламени. Пару раз он подоткнул тряпьё поплотнее, и подумал, что эти очевидности он толком осознал только сейчас, из своего новообретённого нечеловеческого далека. Сколько взял у него Ктохо, а сколько дал?
Как-то самой собой разумелось, что быдло оно и есть быдло, сложности ему недоступны, а если и выйдет в люди какой сын сапожника, так на то воля божья. А уж Микль и подавно ни о чём таком и представления не имел. Есть тепло и сытно, а есть темно и страшно. Есть враги, которым положено строить козни. А чтобы не строили, надо так отделать, чтобы неповадно было. Монстры — это монстры, нельзя с ними разговаривать. Их надо убивать. Или постараться, чтобы не убили тебя. Соваться в глухой камень, тем более в раскалённую печь будет только юродивый, а поворачиваться спиной к тому, кто с этими монстрами якшается, в эту печь лезет да ещё и тебя тянет – для такого и названия нет. Скормит этим монстрам или каким похуже, вот и весь сказ. Помнит, небось, что его самого на корм Ползунцу привели.
Но вот они оба здесь. В самом глухом камне. Рядом что-то горячее и наверняка опасное. Забивают каменную щель, чтобы одни монстры могли спасти других. И собираются лезть в это непонятное и явно опасное нечто. Катуан загасил свечу и сунул её в мешок. Микль отряхнул руки. Они посмотрели друг на друга, словно видели впервые.
- Что с нами?
- Нас объели. Садись. Перед тем, как соваться, надо понаблюдать.
В самом деле, на этой стороне был только низкий потолок над очередной круглой шахтой, опоясанной узким карнизом, которого вполне хватало чтобы уютно сесть на краю, свесив ноги. А на глубине четырёх-пяти локтей под ними горела, мигала и переливалась оранжевая масса с золотыми всполохами. Микль кивнул и сел, Катуан рядом. Помещение было небольшим, воздух горячим, но он был. И хотя совершенно неясно было, откуда, непохоже, чтобы собирался заканчиваться. Масса вяло шевелилась. Кроме давящего мерцания, в ней не было ничего агрессивного. Она была занята своим, куда более важным, чем два безмятежных создания, приютившихся на узкой кромке над ней. А сами они видали и похуже. Так почему не посидеть, болтая ногами над пропастью с непойми чем и не поболтать по душам?
- Как это: объели?
- Скажи-ка, Онгото, ты к опарышам как?
- Для рыбалки милое дело.
- Ну да. Но я про другое. Девушке ты бы их подарил? Стой, я знаю, что ты с Катинэ на рыбалку ходишь. Кисейной барышне. Из благородных.
- А что, благородные на рыбалку не ходят? Ещё как…
Пример с кисейной барышней попал в молоко. И среди высшей знати встречались дамы, чтящие посидеть на бережку с удочкой под кисейным зонтиком с сервированным серебряным прибором столиком и вышколенным мажордомом, подливающим вино. Но червя и опарыша наживляющие сами.
- Ладно. А Везунчик и его племянница? Помнишь, какой был ор, когда она ненароком залезла к тебе в туесок для рыбалки?
- Так уж и ненароком... Но это да! Визгу было аж до Роковых ворот. Люди сбежались, - хмыкнул Микль. – Но при чём тут опарыши?
- При всём. Вот смотри: ты их не боишься, а Ликит чуть из кожи не выпрыгнула. Я здешних обитателей не боюсь, а ты чуть не обмер. Потому что, кроме зубов и каменной шкуры, они те же опарыши.
- И какую рыбу на них ловят?
- Забудь ты про рыбу! Опарыши что едят?
- Мертвечину, это же ясно.
- Мне надо, чтобы ты это сказал. А живое они едят?
- Нет. Потому если скотину зверь порвал или сама на что напоролась, опарышей из раны не убирают. Чтобы гной выедали.
- Вот! Теперь ты в самую точку попал. Я при лошадях был, ты за скотиной с детства ходил. У людей раны после глубокого проникновения оружия в мякоть тоже так лечат: сажают опарышей. Кто не в теме – жутко, противно. Но для скотины или человека, у которых началось нагноение, это шанс на спасение. Часто единственный. Опарыш съедает всё, что заражено, но никогда не тронет того, что здорово. А очищенная рана быстро заживает. На конюшне, где я обретался, однажды очень дорогая кобыла убежала в лес. Там её завалил не то волк, не то медведь, и порвал шею. Но небесные аргамаки свирепы, спуску и медведю не дадут. Нашли её недели через две, на шее сочащееся гноем месиво, в котором уже копошились опарыши. Старший конюх за эту кобылу головой отвечал. Хозяину она в небольшой городок с выселками обошлась. Пообещал: если подохнет – старшего со всей семьёй вздёрнет. Вот конюх и сказал: рану не трогать. Набрал ещё опарышей, добавил и закрыл как есть. И кобыла поправилась. Посреди шеи, между хребтом и гребнем на месте раны осталась чисто заросшая сквозная дыра. Руку можно было просунуть. Но хозяин её не для выезда брал. Кобыла была здорова, и ещё не раз привела жеребят. Так и бирюзовые. Только едят они не гниющую плоть, а гниющую душу. То, что заражает и отравляет. То, что своим смрадом и миазмами делает нас больными и слабыми, что уже мертво, хотя кажется живым. Вот скажи, что ты видишь?
- Похоже на сироп. Или на медовую брагу.
- Тебе страшно?
- Нет. Любопытно. И что-то напоминает. Особенно вон те золотые шары, которые всплывают. Это они так сверкают, что глазам больно. Но не страшно. Даже, пожалуй, здорово. Я бы отсюда и не уходил.
- А вот это ты зря.
- Знаю. Оставаться тут не собираюсь. Но ты спросил, я ответил.
- Вот твой страх они и съели.
Катуан не стал уточнять, что, если бы камнезвери захотели, они выели бы их без остатка. Почему Ктохо остановился сам и остановил младшего, рыцарь мог набросать несколько причин навскидку. И человеколюбие было бы в любом списке последней. Если бы было.
- Жрать охота, - сказал Микль, не отрываясь глядя в мигающий калейдоскоп.
- А то!
Едва слова были произнесены, как Катуан почувствовал зверский голод. Сколько прошло с того момента, как его разбудил падающий на лицо снег? День? А, может, седьмица? Как течёт время там, где они побывали? Сказки говорят, что в пещерах швергов, живущих под горами, можно провести один день, а выйти через год. И омут времён штука загадочная, и сейчас они в толще камня, по сути в пещере.
Нет, бредятина. Балахоны тоже здесь, значит, даже если их и занесло в какой-нибудь угол, где время идёт иначе, к моменту встречи с Фонтаном, они вернулись в магистральное русло.
Они жевали мясо с сухарями и запивали водой.
- Курочку бы сейчас. Или бульончику с потрошками. Когда в трактире кур потрошат, сердца, желудки, яички – всё в бульон. Яички такие жёлтенькие, навар от них золотистый…
- Друг любезный, сокровище ты моё трактирное!
Катуан хлопнул вышибалу по плечу, мимоходом подумав, что надо бы избавиться от такого способа выражать чувства: воспоминание было свежо.
- Ты чего?
Но рыцарь уже забросил ноги на парапет, отодвинул пожитки и снова на четвереньках пополз по кругу, внимательно осматривая поверхность. Вышибала остался сидеть и жевать, но внимание с пропасти переключил на товарища. Едва не носом обследовав всю окружность, тот вернулся к исходной точке, снова уселся свесив ноги.
- И что это было?
- Доедаем. Неизвестно, что в замке, но я теперь знаю, как в него попасть.
- А что ты там искал?
- Источник тяги. Весь карниз пронизан радиальными щелями. Через них идёт воздух. Воздух нужен для этих вот шаров.
- Даже если ты прав, нам это как поможет?
- Потому что ты вспомнил про яйца. А вспомнил ты про них потому, что перепотрошил, наверное, не одну сотню курей. Помнишь, там внизу я заходил в небольшую пещерку? Там лежат большие медные шары. Это Утроба. Там шары вызревают, как яйца в гнезде, а потом из них вылупляются бирюзовые. Но где эти яйца формируются и каким путём попадают в Утробу?
Они переглянулись.
- Так это..?
- Да, пещера, по которой мы прошли – это яйцеклад. Это если говорить про курицу. Или, если про кобылу, маточная труба. В общем что-то, что ведёт от места, где яйца формируются к месту, где они зреют. А эти шары – формирующиеся яйца. Они золотые потому, что незрелые. Готовые яйца медные. Понятно, там не просто кусок меди, но не будем заморачиваться. Главное, что для формирования чего-то, что вроде бы металл, нужно что-то, что вроде бы горн. А для горна нужен воздух. Вот тебе и горячая тяга. Интересно, что же произошло?
- То есть?
- Там, наверху, озеро. Это медь в какой-то здешней форме. Живая, как и этот камень. Неважно. Важно, что она окружает замок, в который нам надо попасть. Эта медь имеет доступ вниз. Вспомни: мы стояли на середине склона. Потом спустились в шахту в утёсе. Из шахты мы снова спустились по каменной трубе. Трудно сказать, на каком мы сейчас уровне. Но что ниже поверхности озера – это точно. Сечёшь?
- Вроде.
- Так вот, я буду называть это медью. Медь из озера поступает сюда. Сюда же накачивается воздух. Откуда тепло – не спрашивай, не знаю. Но оно есть. И вот в тепле и постоянной тяге в этом сиропе формируются яйца бирюзовых. Когда яйцо или яйца достигают нужного размера или состояния, их выносит отсюда в ту трубу, по которой мы прошли, и уже по ней в Утробу. Вот путь от шахты к замку.
- Да, но нам-то нужно в другую сторону.
- Ты прав. Но как тяжёлое яйцо подскакивает на такую высоту? Что здесь постоянно движется нам навстречу?
- Только воздух.
- Именно. Он закачивается, и закачивается активно. Возможно, яйца в нужный момент выбрасываются большим потоком воздуха. И здесь есть шанс проскочить. Вот только когда наступает такой момент? Фонтан открыл яйцеклад просто пощекотав.
- Постой, а как тогда шахтёры долбали эту шахту столько лет? Их что, постоянно яйцами засыпало?
- А ведь ты снова прав.
- Как это?
- Всё началось с меди. И, может быть даже не с озера, а с яиц. Шахта была изначально. Спящий нашёл её, стал разрабатывать… Не знаю, как это создание чувствует боль, но болеть оно точно может. Всё живое болеет.
Катуан дожевал, отряхнул колени прямо в светящуюся массу, встал и подошёл к заткнутой щели. Микль поднялся и встал рядом.
- В заводе, где я служил, дело было поставлено и широко, и по уму. Заводчик отдавал смышлёных детей конюхов в обучение книжникам, которые практиковали хирургию, переписывался и приглашал их. Коновалы вскрывали умерших лошадей. Особенно несвоевременно умерших. И жеребцов, но тщательнее всего погибших беременностью или родами кобыл. Я иной раз помогал. Ты тоже кишок насмотрелся, требухи наразбирался. Что ты здесь видишь?
Они смотрели на стену со щелью. И не видели ничего, кроме неровного камня в неверных тенях и уродливой, словно просвет между ороговевшими беззубыми челюстями, вертикальной дыры.
- Если это труба для яиц, почему она не гладкая и круглая? Ни один из этих шаров сюда не пролезет. Целым уж точно. А какой из порванного яйца цыплёнок?
Катуан занёс руку одобрительно хлопнуть товарища, но вовремя остановился. До сих пор не замечал за собой такой привычки, а вот хлопнул Фонтана – ещё как заметил!
- Правильно. У нас тут болезнь. Похоже Спящий, постоянно раздражая скалу вокруг Утробы своими разработками, вызвал деформацию всей структуры. И нормальный круглый ход для зрелых яиц зарос. Смотри, камень вокруг лаза не такой, как дальше. Это болезненное разрастание.
- И что нам с этим делать?
- Удалить. Зверь почувствует, если мы начнём долбить по больному. Если нам повезёт – мы запустим процесс. Чтобы яйца двинулись, тяга усилится, всё это попрёт в отверстие, и нам откроется проход вглубь. А поскольку озеро вокруг острова, а замок на острове, то проход будет в замок.
- А если нет?
- А какой у нас выбор? Позади куча зубастых и очень недобрых ребят, которые заинтересованы, чтобы мы шли вперёд.