Солнце закатилось, последний отблеск сгоревшей зари не-которое время еще румянит край горизонта на другой стороне реки, но скоро тает и он. Небо темнеет быстро. На его чистом без единого облачка полотне разгораются звез¬ды, и на его фоне, в сгустившихся сумерках разлапистые кроны вековых сосен становятся черными, непроницаемыми и принимают причудли-вые фор¬мы. Внизу, на земле тьма выползает из лесной чащи, цепляясь за пучки низко¬рослого можжевельника, растекается по пологому, плавно сбегающему к реке склону. Воздух свежеет, становится тяжелым, в душистое тепло согретой за день солн-цем земли вплетаются сырость и резкие запахи болотных цветов и трав. После тревожного вскрика молодого грача на верхушке сосны, наступает зыбкое безмолвие. Ликующее многоголосье летнего дня уступает место та¬инственным ночным звукам. Где-то звонко хрустнула ветка, отдавшись в тиши¬не коротким эхом; из глубины леса слышится тонкий писк и отчаянное хлопа¬нье крыльев; кто-то возится в густом малиннике; ухнул филин, в ответ ему заплакала иволга; в прибрежных зарослях иван-чая подал голос кузнечик, ему отозвался другой, и через минуту свербящий стрекот полнит округу…
Петр Георгиевич открыл глаза. В уютном сумраке спальни мерцающие цифры будильника на тумбочке показывали чет-верть четвертого. Беззвучно ше¬велились тени деревьев на што-рах, спроецированные светом уличных фонарей, было слышно, как бьется о стекло и жужжит, попавшая в плен муха.
Это ночное видение, больше похожее на реальность, где он мог видеть, слышать, чувствовать, стало приходить к нему но-чами последние годы, и про¬сыпаясь, он вдруг начинал как-то остро ощущать суетность и неправильность своей настоящей жизни. Со временем ему стало казаться, что параллельно не-спешно течет «другая», но тоже его жизнь, предназначенная ему, где он был на своем месте, и где ему было хорошо. Види-мого, лежащего на поверхности по¬вода лишний раз покопаться в себе, чтобы там попробовать обнаружить причи¬ну этого раз-двоения – не было и, наверное, не могло быть. Ученый, профес-сор, лауреат… Один перечень его званий и степеней, смог бы удовлетворить самого большого честолюбца. Его карьера была образцом для подражания. Биография без тупиковых превратно-стей, показывала, что он жил, как следовало жить. Он шел по жизни размашисто, широко, и брал от жизни все, что она могла ему дать, считая, что это право сильного умом человека. Но с годами, почему-то, оглядываясь назад на прожитое, там он об-наруживал пугающую пустоту, слов¬но и не жил вовсе, а лишь давал урок, как следует жить другим.
Сон больше не шел. Петр Георгиевич, осторожно, чтобы не потревожить жену, встал с кровати и тихо вышел из спальни. Навеянное сном – что-то свет¬лое и чистое, еще жило в нем. В кухне, не включая света, он плотно прикрыл дверь и подошел к окну. Улица была пустынна. Мертвый искусственный свет уличных светильников насквозь пронизывал округлые шапки ухоженных лип вдоль дороги, заливал белесое, расчерченное пунктирными и сплошными линиями полотно асфальта, тускло отражался на глянце, стоявших на обочине автомобилей, сиял в темных стеклах окон домов. Нашарив на холодильнике сигаре-ты и зажи¬галку, закурил, от крепких сигарет и натощак, в голове закружилось, он присел в кресло у окна. Небо на востоке забе-лело.
Привычка, возведенная в статус принципа – никогда не при-нимать необду¬манных, скоропалительных решений, не один раз взвешивать каждое свое дей¬ствие, прежде чем принять решение, критически оценивать каждый поступок, были его несомненным достоинством. Холодный трезвый расчет и умение предвидеть ситуацию, позволили ему достичь – чего он достиг, уберечь себя и свое дело, когда уберечься, казалось, невозможным. В молодости, в годы учебы в аспирантуре, пожилой профессор – его научный руководитель, успевший хлебнуть вольно думской баланды из общего лагерного котла, заметив растущие амбиции талантливого ученика, не раз урезонивал его: - «Не торопитесь делать окончательных выводов, милейший Петр Георгиевич! Все может перемениться, и знаки могут поменяться. Всегда оставляйте себе место для маневра, хотя бы из чувства самосо-хранения…», - говорил он, щуря глаза в улыбке недосказан-ности. Тогда, Петр Георгиевич вряд ли мог себе представить, насколько верным окажется то пророчество, но совету внял.
Словам старого учителя суждено было сбыться. Пришли време-на смены знаков на противоположные, и Петр Георгиевич сде-лал свой выбор. Это реше¬ние не было легким для него, при-шлось пожертвовать многим и многими, но ставка его оказалась верной. И снова его прозорливый ум праздновал победу. При нем осталось все – звания, степени, достаток и… усталость. Не проходя¬щая усталость духа. Дарованным ему новыми хозяева-ми можно было лишь пользоваться, но жить этим было нельзя. Впрочем, нынешние терзания и хан¬дру можно было списать на усталость и возраст, но сорок пять лет еще не тот возраст, когда устают от жизни…
Восточная часть неба засветлела. Ночь отступала, из серой рассветной дымки все отчетливей проглядывали белые, как снег облака. Глядя на рассвет, Петр Георгиевич вдруг подумал, что где-то там далеко-далеко, вдали от шум¬ных городов, от дорог, под этим же небом, в какой-нибудь маленькой деревень¬ке, кто-то такой же, как он сейчас встречает этот рассвет... Сигарета выскользну¬ла из его руки и упала на пол, поднимая ее, он неожиданно для себя обнару¬жил, что пальцы его дрожат…
Особенно тянуло его в родные места – в деревню, затерян-ную среди лесов и полей, с речкой и широким заливным лугом, когда город со своей каменной холодностью и торопливой, де-ловитостью равнодушной толпы еще оставался для него чужим. На каникулы, праздники – когда получалось, он вырывался из сутолоки городских улиц, чтобы хоть на короткое время с голо-вой окунуться в степенный деревенский покой. Лес, где он мог бродить часами, овраг, пыльный проселок, берега речки с мяг-ким песком – ждали его, как ждала его мать. Но пришел тот день, когда и лес, и речка, стали для него местами заповедными. Он принял решение…
В последний раз в родную деревню Петр Георгиевич ездил пятнадцать лет назад, когда перевозил к себе занемогшую мать. Полутайно, глубокой ночью загнал он свои «Жигули» во двор уже проданного другим людям дома, чтобы уехать с рассветом. И уехать навсегда.
2
Вспыхнул свет, Петр Георгиевич на мгновение ослеп. Дверь кухни щелкну¬ла и открылась. В проем, в длинном ночном хала-те вплыла жена.
- Тебе нехорошо? – с тревогой в голосе спросила она, всматриваясь в его лицо.
- Все нормально! – с плохо прикрытым раздражением отве-тил он, раздоса¬дованный ее появлением, но тотчас поправился и неожиданно даже для самого себя, спросил:
- А как бы ты отнеслась к тому, чтобы съездить на мою ро-дину – в де¬ревню?
Лицо жены приняло озадаченное выражение.
- Но ты же сам говорил, что нет уже там деревни. Сколько лет прошло. И мама твоя тоже говорила… Что выезжать оттуда все собирались…
- Вот мы поедем и посмотрим: есть деревня или ее уже нет. Мы же ничего не знаем! Но даже, если из деревни все повыеха-ли. Кладбище, я думаю, оста¬лось, - невесело усмехнулся он. – Вот и поедем, навестим могилу отца. Ехать, сравнительно, не-далеко. На нашей машине – три часа. Можно за день обернуться туда и обратно, если там никого нет…
- Я не против… Смотри сам… А когда? – без воодушевле-ния спросила она.
- Ну, скажем в ближайшие выходные. Ты в отпуске, и я по-стараюсь устроить себе два полноценных выходных дня…
- Ты, видимо, забыл, что как раз в эти выходные мы пригла-сили к нам на дачу Дубровских. Будет неудобно…
- Дача-кляча!.. – прорвало его. – Оля, милая! Ну, что из то-го? Ну, пригласи¬ли. Вернее, пригласила ты… Позвонишь этим Дубровским. Объяснишь! Ведь всякое бывает. Перенесешь их визит на потом. Должны же понимать люди друг друга!..
- Хорошо, хорошо! – поняла несостоятельность всех своих доводов, жена. - Конечно, поедем, если ты так хочешь…
Она мало верила, что муж, в самом деле, соберется в де-ревню, где родился. Его мать незадолго до смерти очень проси-ла его отвезти ее туда. Он обещал, но в самый последний мо-мент, сославшись на неотложные дела, отменил поездку.
Не меньше супруги сомневался в исполнении задуманного и сам Петр Георгиевич. Ему давно хотелось поехать к могиле отца, в те места, где осталось так много дорогого и памятного. Однако на этот раз, после долгих колебаний, он, в конце недели наполнил бензином до полного бак своего «Опеля», а по дороге домой заехал в супермаркет купил хорошей водки, вина, про-дуктов.
Жена, не беспокоившая Дубровских своим звонком, встре-тив мужа у поро¬га, поспешила отыскать в алфавитной книжке номер их телефона.
Ранним субботним утром, по еще пустынным улицам Москвы, они трону¬лись в путь.
3
Через три с небольшим часа, утомленный больше беско-нечным монологом жены принужденной сидеть без дела, чем самой дорогой, Петр Георгиевич без труда нашел нужный по-ворот и свернул с трассы. Проселок, разбитый до без¬образия, оказался пределом для скоростного «Опеля». Машина с ревом выби¬ралась из одной колдобину, чтобы тут же нырнуть в сле-дующую. Жена, рискуя, ударится головой, вжалась в кресло и притихла.
Они проехали перелесок, дорога бежала вдоль поля ржи. Здесь было посу¬ше, но теперь досаждала пыль, каким-то чудом, проникавшая в салон, при на¬глухо закрытых окнах.
- А другой, получше, в деревню дороги нет? – спросила жена, прикрывая нос и рот носовым платком.
- С шоссе только эта. Есть еще тропинка со станции через лес пешком ки¬лометров пять.
- А как же?.. Если здесь люди живут… Нужны продукты. Хлеб…
- А вот если дождь пойдет, отсюда вообще не вылезти без трактора, - улыб¬нувшись, посмотрел на жену Петр Георгиевич. – Раньше за дорогой следили, где надо гравий подсыпали, таких колдобин не было. Автолавка два раза в не¬делю приезжала хлеб, продукты привозила… А сейчас не знаю, как... - говорил он, всматриваясь вперед, ждал, когда среди полей покажется остро-вок березо¬вой рощицы деревенского кладбища. И когда перед вершиной крутого подъема увидел макушки знакомых берез – заволновался, как-то стало трудно дышать, и увлажнились ла-дони рук на руле.
Его волнение заметила жена и тоже посмотрела вперед.
- Заедем! – коротко сказал он и повернул машину на чуть приметную по¬гостную тропу.
- Кладбище! – сделала открытие жена, заметив полусгнив-ший крест над поросшим холмиком рядом с дорогой, поодаль от самого кладбища.
- Артем Яровичный, - Петр Георгиевич сразу вспомнил эту могилу. Вспо¬мнилось и лицо Артема, изможденного старика, вернувшегося в деревню после смерти Сталина. Пожил Артем после своего возвращения недолго – семь или восемь лет. И весь остаток жизни, до последнего дня обитался в сенях дома, который когда-то построил своими руками, где жил его свояк, не пожелавший приветить больного и презираемого родствен-ника.
- Кулак, между прочим, - без всякого умысла уточнил Петр Георгиевич.
На жену это произвело впечатление:
- Кулак! – повторила она, и, наверное, представила себе страшного борода¬того мироеда, каких показывают в кино, со-всем не похожего на Артема, каким знал его мальчик Петя – смешливого балагура, рассказчика занимательных ис¬торий про природу северного края и про жизнь тамошнего народа, среди кото¬рого Артем провел долгие годы ссылки.
Оставив машину на краю кладбища, Петр Георгиевич, взял пакет с водкой и бутербродами и, увлекая за собой жену, побрел меж могил.
Кладбище заметно выросло. Рощица стала мала для посе-ления мертвых, и могилы появились за ее пределами, на поле рядом. Кресты деревянные, метал¬лические, сбитые и сваренные на разный манер, с оградками и без них, обелис¬ки со звездочка-ми с фотографиями и указанием имен и фамилий, дат рождения и смерти, и могилы вовсе без всяких знаков – едва приметные бугорки, за¬росшие высокой травой. Таких бесхозных могил попадалось больше. Глядя на них, у Петра Георгиевича сжима-лось сердце, и он прибавил шагу. На удивле¬ние, он сразу нашел могилы своего рода. Тут лежали похороненные в разное время дед, две бабки, умерший в младенчестве старший брат, рядом был похо¬ронен и отец. Краска на ограде могилы давно облете-ла, однако внутри огоро¬женного прямоугольника было прибра-но. Чьи-то заботливые руки с месяц на¬зад вырвали с корнем сорную траву, и она пожухшая лежала за калиткой, а в проходах между могилами было посыпано песком.
- Краску не взял! – вслух посетовал на себя Петр Георгие-вич и присел на корточки у могилы.
- Вот я и приехал, батя! – погладил он сырой и холодный камень под же¬лезным крестом, сохранившим на себе остатки серебрянки.
Жена молча принялась обрывать молодую траву вокруг могил.
Под крышей сомкнувшихся над их головами ветвей берез было нежарко и покойно. Он открыл водку, достал бутерброды и стопку пластмассовых стака¬нов.
- Ты же за рулем, Петя!.. – прошептала жена, но осеклась, поймав на себе его взгляд.
Налив водку в три стакана, он один поставил у основания креста, другой поднял сам. Без подсказки свою порцию взяла жена.
- Прости, батя, что раньше не мог приехать… И мог, может быть, да вот ведь… - он запнулся, подавившись комом в горле. – И мать хотела… Прости уж! – нашел в себе силы договорить и, махнув рукой, выпил.
Помолчали. Повеял легкий ветерок. Где-то вверху, в листве засвистела не¬видимая синица.
4
- Я извиняюсь, здравствуйте! – точно из-под земли за их спинами выросла кряжистая фигура пожилого мужчины в по-тертом полосатом пиджаке, синей выцветшей рубахе и спецо-вочных брюках, заправленных в пыльные кирзовые сапоги. Ко-ричневое от загара его лицо с седой щетиной было густо изре-зано глубокими морщинами, глаза под дугами сросшихся бро-вей глядели, открыто и прямо.
Супруги разом вздрогнули и поднялись на ноги.
- А я думаю, кто это решил навестить моего дружка-приятеля, - с улыбкой оглядел он их лица. – Никак, Егоров сын будешь? – его взгляд остановился на Петре Георгиевиче. Иль путаю…
- Он и есть, - протянул руку Петр Георгиевич.
- Петро, значит. То-то, я и смотрю… Есть в тебе что-то от отца. Очень даже есть. Особливо, если издалека… Вылитый Егор. Прям, думаю мерещиться ча¬сом стало на старости лет, - продолжал улыбаться он. – Давненько не залетал ты в наши края, сокол, здравствуйте... - подал руку и жене. Та боязливо вложи¬ла свои пальчики в его огромную ладонь.
- А я, коль помнишь, Мамонов – я, Кузьма. Через три дома от вашего мы жили.
- Да, да, конечно... – улыбнулся в ответ Петр Георгиевич, пытаясь вспо¬мнить лица ближайших соседей по деревенской слободе.
- А можешь и не помнить... – понял причину его смущения, Кузьма. – Вполне, даже можешь не помнить. Я-то в лесничестве служил, и большее вре¬мя там и жил. В деревне бывал от случая к случаю. Деревня была большая, мо¬жешь и не помнить. А вот хозяйку мою помнить должен…
- Вы сказали: «деревня была», - встряла жена. – А что те-перь ее нет?
- Как не быть? – искренне удивился Кузьма. - Есть деревня! Правда, четыре двора жилых осталось - живем - хлеб жуем!..
- Всего четыре! – опомнился Петр Георгиевич. – А было!..
- Было! – хмыкнул Кузьма. – В последнее-то время, до по-жара, было – тридцать два. А до войны и вовсе семьдесят с га-ком! Да, что там говорить… Что было – то прошло. Многие уехали. Какие прям вместе с домами переезжа¬ли, а какие побро-сали все и уехали. А тут пожар, лет десять годов тому… Всю речную слободу в момент, как корова языком…
- Какое несчастье! – сокрушенно покачала головой жена.
- Да, какое уж там несчастье! Жили-то на речной – полторы калеки. Да, и я вот со своей хозяйкой, - усмехнулся Кузьма не-весело. – Даже выгадали многие – страховку получили, хоть и не жили здесь давно. А кто погорел в пустые дома вселились.
- Значит и наш тоже… То есть, дом в котором мы жили... – упавшим голо¬сом проговорил Петр Георгиевич.
Не!.. – мотнул головой Кузьма. - Ваш не сгорел… Не успел! До того еще, разобрали его покупатели ваши. Разобрали и вен-цы на станцию свезли, там, в поселке дом поставили.
Кузьма достал папиросы и присел к забору.
- А я смотрю, машина, какая. У нас тут в округе таких нет. Дай, думаю, по¬смотрю, узнаю… Вправду сказать, я часто сюда хожу – на кладбище-то. Сам хоронил многих. Вот теперь, как по деревне, бывало, иду. То у Лукерьи Миро¬шиной посижу, пого-ворю, то у Максима Мещанинова на бугорке, как раньше на за-валинке у его дома папироску выкурю. То еще у кого в гостях побуду… Ты, Петро, должно быть, помнишь наших слободских. Вон под той рогаткой, - указал он на раздвоенную березу. – Ле-жит там ваш ближайший сосед – Бурцев Николай. Помер, от чего не знаю. Да и никто, поди, не знает… Коль помнишь, детей у него было двое. Овдовел-то он уж давно, один обоих подни-мал. Дочку, как замуж отдал – с той поры и не видел ее больше. А сын – Борис, баламутом был еще до армии. А вернулся, еще хлеще стал… Пил очень. Напьется и давай над отцом измывать-ся. И бил его, и в сарае зимой запирал… Сам работал на тракто-ре, а это было тогда – «золотое дно», для тех, кто выпить хочет. Началь¬ство из района, посмотришь, какой дачный поселок за речкой отстроили. А трактор всегда нужен, участок выровнять, вспахать, лес подвезти, а цена одна – водка. Так, ведь показа-лось мало – три тонны совхозной пшеницы продал ко¬му-то. И попался… Судили, конечно. А Николай приехал с суда, кажись, радуй¬ся – избавился от ирода. А он возьми и помри! Костя без-рукий, тоже, позапро¬шлую зиму преставился, зашел к нему спросить, про суд, про все такое… А Коля уже холодный. И дверь не запирал, чтобы, значит, войти могли. Знал!.. Вот так помирают, - Кузьма замолчал, глядя куда-то в сторону.
- Может, помянем, - негромко предложил Петр и взял бу-тылку в руку.
Кузьма, словно не слышал его и продолжал смотреть в про-свет между бе¬резками, через поле, на синевшую в дрожащем мареве полоску леса.
- А про мать-то, что ничего не говоришь? – наконец переси-лил он себя. – Жива ли?..
- Мама умерла. Скоро четыре года, как…
- Я почему-то так и думал, - сказал он вдруг изменившимся голосом. – Вот и не осталось моих годков. Все прибрались, - точно сбросив со своих плеч не¬померную ношу, облегченно промолвил Кузьма и попытался улыбнуться. Но улыбки не по-лучилось. – Отчего же не помянуть. Давай помянем, - взял он хрупкий пластмассовый стакан своими большими пальцами. – Смирным был твой отец – Егор. Беззлобным и смирным. И Наташе при нем хорошо было. Царствие им Небесное…
- И за всех… И за всех, кто здесь лежит, - дополнил дрог-нувшим голосом Петр, не сразу поняв, о какой Наташе идет речь. А когда понял, почувствовал, как волной прихлынула к голове кровь, а на лбу выступила испарина.
- И за всех! Помянем.
Солнце уже давно перевалило зенит и все больше завалива-лось к западу, когда они вышли с кладбища к машине.
- Места в хате на всех хватит. Отдохнете на свежем возду-хе, молочка пар¬ного, а хотите выстуженного из погреба отведа-ете. Баньку сейчас истопим. Ве¬чером посидим, поговорим. А завтра, как придется… Хоть с утра поедете, хоть позже... – го-ворил чуть захмелевший Кузьма, адресуя свои слова больше жене Петра.
5
То же самое, как и при въезде на кладбище, Петр испытал на краю деревни. Так же учащенно забилось сердце и снова пе-рехватило дыхание…
Как и раньше встречали приезжих две ветлы у дороги, бе-лела в зарослях сирени стела памятника над братской могилой погибших здесь в войну воинам. Выросли и стали настоящими деревьями тополя, которые школьником, он сажал тоненькими саженцами.
. Пруд покрылся толстым слоем ряски. Признаки заброшенно-сти и запустения лезли в глаза отовсюду: дорога вдоль деревни по¬росла травой, сохранившиеся избенки зияли пустыми глазни-цами окон и про¬рехами в щипковых крышах, на месте, где до-мов не было, разрастался бурьян. Неуклюже торчал сломанный колодезный журавель, от магазина в центре де¬ревни остался лишь фундамент, на развалинах школы бурно росла крапива. Петр хорошо помнил, как строили школу. Строили ее рабочие из района, и то¬гда он впервые в жизни увидел подъемный кран, деревенские мальчишки могли часами наблюдать, как механизм ловко подхватывает брусья с грузовиков, а по¬том забрасывает их на леса. Помнил он и день, когда все деревенские мужики, собравшись в воскресенье, рыли колодец. Помнил вымазанного в глине отца, под смех и шутки вытянутого со дна…
- Вон тот, третий по счету, теперь и есть наш дом, - указал Кузьма на домик под шиферной крышей, с тремя окошками, глядевшими на улицу, и палисадничком под ними, где склонили головки, готовые вот-вот распуститься пионы. – Это Ивана Го-родняка дом. Его, как померла жена, дети к себе забрали, в го-род… забыл название – где-то на Урале. А мы, как погорели сюда и всели¬лись… Давай, прямо во двор, ближе к крыльцу, под сирень, а то пригонит хо¬зяйка корову, она может напугаться твоей лайбы, - руководил он.
Поставив машину, Петр вынул из багажника напитки и про-дукты и прошел за Кузьмой в дом. Жена, вооружившись авто-мобильным пылесосом, взялась убирать салон машины.
Внутренний интерьер избы Кузьмы, типичный для этих мест, знакомый Петру с детских лет, с тех пор не претерпел сколько-нибудь значительных изме¬нений. Центральное место в доме занимала огромная русская печь. Продолго¬ватость жилого пространства была разделена на одну треть стеной, отделявшей прихожую от горницы. Печь своей тыльной стороной проникала и в горницу. В свою очередь горница тоже делилась на две не-равные части легкой, не доста¬вавшей до потолка переборкой, где за занавеской располагались спальные места хозяев. Госте-вой диван располагался в более широкой ее части. Со стен гля-дели фотографии в рамках родных и близких Кузьмы и его же-ны, начиная от пожелтевших от времени в старых багетах и уже современных рамках. Круглый стол покрытый пе¬строй скатер-тью с кисточками бахромы, трюмо с яркими коробочками на сто¬лике, комод и тумбочка с телевизором довершали обстанов-ку горницы. В при¬хожей, одновременно служившей и кухней стоял старый видавший виды буфет, за стеклянными створками которого была расставлена самая разнокалиберная посуда от кофейных чашек до отдельных элементов столовых сервизов. Стол у окна с ящиком внизу, где хранилась повседневная посуда и хлеб, тоже был обя¬зательным атрибутом деревенского дома. Из нового, что заметил Петр, были холодильник и двухкомфо-рочная плита на привозном газе.
- Вот так живем, - заметив, как заинтересованно осматрива-ет его жилище Петр, сказал Кузьма и засобирался. – Вы тут располагайтесь, а я к лесу схожу, там хозяйка моя корову с ов-цами пасет. Пойду, покличу. Придет картошки сва¬рит, поди, голодные с дороги. А потом я баньку истоплю…
- Да стоит ли беспокоиться с баней?.. – замялся Петр.
- А какая там колготня?.. Воды, я еще с четверга натаскал, дрова завсегда там. Туда-сюда, час, другой, глядишь, и пар встанет!..
- Ну, если только так, - согласился Петр. – Мне бы хотелось сходить на то место, где наш дом стоял…
- Так, там же один бурьян! – срывая бересту с поленьев для бани за печкой, откликнулся Кузьма. – Ну, если хотите, отчего же не сходить, сходите…
7
- Петя, Петя иди скорее сюда! Какая прелесть, какой вол-шебный аромат, - восклицала жена, притянув к лицу куст цве-тущей сирени. – Ты только поню¬хай! Просто духи сирень.
- Это твои духи сиренью пахнут, а не наоборот, - проворчал Петр, закрывая багажник.
- А какой здесь воздух, - не заметила она его замечания, продолжая восхи¬щаться. – Его можно пить. Даже у нас на даче не такой!.. Как легко ды¬шится. А вон посмотри туда… Барашки пасутся на зеленом лужке. Как на кар¬тине. Нетронутая природа. Вот где надо жить!..
Иногда ему становилось жаль жену, а иногда он даже зави-довал ей. Про¬жив на свете четыре десятка лет, она не переста-вала удивляться тому, что для кого-то лишь серая повседнев-ность. Детство ее прошло в городе, среди кирпича и бетона, во дворе-колодце, где зелёные газоны тоже обрамлены каменным бордюром, попадая в другую среду, она смот¬рела на все с наив-ностью ребенка. Как и думала, наверное.
- Так в чем дело! - улыбнулся он. - Выбираешь на житель-ство деревню – пожалуйста. Вон сколько домов пустует. Живи! Корову, овец заведешь. Ну, там еще – кур, гусей. Будешь печку по утрам топить дровами, воду с колодца тас¬кать. А главное: будешь каждый день любоваться этим великолепием!
- Ты не исправим, - обиделась жена. – Я же, к примеру, го-ворю. А вообще, люди, когда-нибудь поймут, что жить надо ближе к природе, и быть в гармонии с ней.
- Когда-нибудь, может быть. А пока жить в деревне – тяж-кий, каждоднев¬ный труд. Не каждому под силу. А про гармонию человека и природы _ лишь красивая утопия... – размышлял он вслух, но поймав себя на несвойственной ему назидательности по отношению к жене, взял ее за руку: - Пойдем-ка, я тебе луч-ше нашу деревню покажу…
Речная слобода получила свое название совсем не из-за близости реки, а от родника, бьющего ключом в густо заросшей ивняком мелкой пади. Много лет, передаваясь из поколения в поколение, ходила молва, что в том ме¬сте, где пробилась на поверхность земли вода, утонул, оброненный кем-то се-ребряный крест оттого родник получил славу целебного. Дей-ствительно, вода, взятая из источника, могла стоять, не портясь, годами. Еще мальчишкой, Петр видел, как старухи в лютые крещенские морозы, раздевшись до рубах, опуска¬лись в озерцо родниковой воды.
Они шли по речной слободе, и он мысленно восстанавливал деревню та¬кой, какой она была. На месте неподвижного бурьяна ему виделся дом с наряд¬ными, резными наличниками Максима Мещанинова, с его сыном Володькой они учились в одном клас-се. Полуразвалившаяся печь и молодая крапива на остатках за-валинки – все, что осталось от большого дома Пименовых – самой многодетной семьи в деревне. Дородная, ладная, веселого нрава Наталья Пименова рожала, чуть ли не каждый год, и пол-ная противоположность жене, худой, долговязый, с серым угрюмым лицом, ее муж Михаил – вдруг живо всплыли в памя-ти. Дальше, жила вдовая тетка Прасковья с сыном и его семьей. За их пятистенком, нарушая линию домов, в глубине, на краю пади ютилась из¬бушка однорукого Кости Гудионова. Война изуродовала Костино тело и отняла здоровье. Работать в колхо-зе наравне с другими мужиками он не мог, государ¬ство платило ему небольшую пенсию. Родник находился прямо за его лачу-гой, и Костя взял на себя непреложную обязанность ухаживать за ним: возил на тележке камни с поля, выкладывал их вокруг источника. Так одной рукой он смастерил ступеньки, перильца, обложил родник камнем, и каждое лето рубил ивовые побеги, расчищая проход.
Петр не сразу нашел тот проход, разросшийся ивняк стоял плотной стеной, только полусгнившие ступеньки указывали до-рогу к роднику. Оставив жену, он продрался сквозь густые за-росли. На дне каменного круга, выложенного забот¬ливой Ко-стиной рукой, белела пересохшая, потрескавшаяся грязь. Род-ник умер…
Там, где стоял дом, в каком и родился Петр Георгиевич, дом, который построил его отец, когда вернулся с войны, оста-лись лишь камни фундамента и столбики изгороди пали¬садника. Ровным травяным ковром покрылся огород, в саду стояли без листьев, видно подмерзшие зимой, яблони белого налива и штрифеля. Не пострадала только яблоня дичка. Разросся виш-няк. За ним он увидел лавочку. На ней лю¬била отдохнуть в пе-рерывах работы на огороде мать. Для нее, когда-то он и смасте-рил эту лавочку. Толстая березовая доска на дубовых пеньках пережили годы. Он присел. Пальцы нащупали шероховатость, на тронутой тленом по¬верхности доски, проступало вырезанное ножом имя «Катя», и гнетущая не¬ловкость и стыд вдруг завла-дели им…
Петр пожалел, что взял жену с собой на эту прогулку по дорогим и памят¬ным местам, ему сейчас как никогда хотелось побыть наедине с собой, один на один со своими мыслями, и Ольга, наверное, своим женским чутьем поняла это и не меша-ла, поодаль собирала дикий щавель.
«Катя, Катя, где ты?..». Он как-то все эти годы не вспоминал о ней, вер¬нее сказать, запретил себе вспоминать о той девчонке из своей далекой уже юности, но теперь упрямая память верну-ла его в тот последний их вечер, он вспомнил все до мелочей...
8
Кузьма прохаживался около дома, его супруга, перегнав-шая корову и овец на лужайку у дома, дремала на бревне у за-бора палисадника, когда Петр и Оль¬га вернулись.
- Нагулялись? – спросил Кузьма, опять глядя на жену Пет-ра. – Сегодня, как по заказу для вас такая погода установилась, а еще вчера все дождь принимал¬ся…
- Замечательно тут у вас. Какой простор, какой воздух! Дышать и не нады¬шаться. Просто чудо!.. – с чувством вздохну-ла Ольга, прикрыв от удовольствия глаза.
- Собирается переехать сюда жить! – с усмешкой добавил Петр. – Посодей¬ствуете, в случае чего, дядя Кузьма?
- Вот так всегда! – завершила разговор Ольга и пошла, зна-комиться с хо¬зяйкой дома.
- Что с родником? – проводив взглядом жену, спросил Петр.
Кузьма махнул рукой:
- Про то, наверное, одному Господу Богу известно… Не поверишь: как по¬мер Костя, пусть земля ему будет пухом, так в следующую весну перестал ключ бить. Перестал и все тут! Я-то, грешным делом, раз от разу хожу туда, смотрю: вдруг проснется… Ан, нет!.. Вправду, в летошний год, вроде засырело дно, водица в расселинах заблестела. Обрадовался даже, думал – ожил!.. И опять осечка. Дождик перед тем сеял, видать высох-нуть не успело…
- Невероятно! – качнул головой Петр.
- Во-во! И я про себя кумекаю тож самое… Много теперь про всякое такое по телевизору да по радио болтают… Сенсы какие-то появились, то усыпляют, то воду «заряжают», колдуны в цепях, пророки и прочая нечисть. Это что Пет¬ро?.. Может и взаправду есть что-то такое, что нам неведомо, а меж тем дей-ствует на нас, за грехи наши прошлые наказывает?.. Или просто дурят народ?
- Деньги они на этом делают, - потупился Петр, вспомнив глаза жены после посещения какой-то знахарки, какая за круг-лую сумму в американской валюте пообещала избавить ее от бесплодия, и потом, когда те обещания оказались пу¬стым зву-ком. – Теперь разрешено все, что не запрещено законом! Вот и объяви¬лись колдуны да шаманы…
- Это мы понимаем, - Кузьма закурил. – А с другой стороны посмотри: по¬чему так получается?.. Молодежь из деревни бе-жала и раньше, понятно трудно у нас, но кто-то оставался! А теперь всё бросают… Старики мереть стали, это ладно. А вся-кие другие напасти… Чернобыль — вот ведь беда! Корабли в море-океане сталкиваются. Этот как его… Адмирал Нахимов! Или, как у нас! И родник! И пожар этот… Только подумай – крайняя изба, бобылихи Аксиньи, где стояла?.. – На отшибе! А как занялась… И тихо было, ни ветра, ничего. А тут ветер под-нялся, и в сторону домов. Прикинь – в пять минут все заполы-хало. Я чуть сам не погинул, пока вытас¬кивал, что мог… Стало быть мы взаправду силы небесные чем-то прогневали?.. А тут колдуны эти, сенсы всякие... Хочешь, не хочешь, а поверишь…
Петр в ответ пожал плечами.
Кузьма, отойдя от своих размышлений вслух, глянул на трубу бани: - Заговорил я тебя, а банька-то готовая. Вишь, дыма уж нет. Самый жар сейчас! Идите…
- Как это?.. – растерялся Петр.
- Обыкновенно! – улыбнулся своей улыбкой Кузьма. – Зови свою супруж¬ницу, пусть она тебя пропарит, как полагается и ты её… Или со мной пойдешь?..
- Нет, лучше с вами. Я-то до бани не очень, если только за компанию, - сму¬тился Петр.
- Со мной, так со мной, - согласился Кузьма. – Мы по пер-вому пару, бабы погреются, а потом и за стол сядем…
9
В чистой рубахе, с розовым, лоснящемся лицом, Кузьма выглядел моложе своих лет. На столе дымилась вареная моло-дая картошка, тускло отражали свет лампочки под потолком мокрые, только что вынутые из бочки соленые прошло¬годние огурцы, молодой зеленый лук белел очищенными головками. Пришлись к столу и привезенные гостями продукты.
- Ишь ты! Бутылка-то, какая!.. Вся в значках. Это что?.. – повертел в руках бутылку с водкой Кузьма.
Петр после крепкого пара, еще не пришедший до конца в себя, отдыхал в кресле.
- Водка «Смирнофф», - почему-то прогнусавил он с англий-ским пронон¬сом.
- Смирнов, что ли?.. Так и называется? Наша?..
- Не наша, к сожалению… То есть когда-то был у нас во-дочных дел мастер, поставщик императорского двора, мой тезка Петр Смирнов, а американцы ре¬бята ушлые взяли его товарный знак и стали выпускать свою водку.
- Вот черти! – покачал головой Кузьма, - верно, здесь и на русском есть: «Столовое вино № 21». Сорок градусов, а называ-ется «столовое вино». Ну, да¬вай по маленькой попробуем твое-го «Смирнова», пока парятся наши.
У женщин после бани и выпитого развязались языки. Лидер-ство взяла на себя хозяйка дома – женщина пожилая, но не по-терявшая ещё своей дородной русской привлекательности.
- Вот ты, Оля спрашиваешь: не скучно ли нам здесь? – Мо-жет кому-то и покажется скучной наша жизнь, а мы привыкли. Да и скучать особо не прихо¬дится – хозяйство, какое никакое… Внуки пока маленькими были, каждое лето тут отдыхали. И де-ти приезжают. А Кузьма мой завсегда себе занятие найдет. Зи-мой с ружьем по лесу ходит, когда зайца подстрелит, когда ряб-чика. А летом по плотницкому делу… Дачникам баньку срубить или еще чего… Ну дачни¬ки-то – ладно! Они платят. Тут у нас арендаторы появились, в Никулино, за реч¬кой…
Петр насторожился.
- Эти арендаторы ферму и сто гектаров земли взяли. Пять человек их. А верховодит ими баба! Да и не баба, а прости Гос-поди - конь. Почитай, одна фер¬му тянет. Мужиками командует. Росомахой у нас, ее кличут. Вот и моего Кузь¬му в свое дело втянула… Да, где втянула, - посмотрела она на мужа. – Сам го-лову под хомут подставил…
У Петра отлегло от сердца.
- Помочь надо было... - проговорил Кузьма нехотя.
- За здорово живешь, что ли?..
- А у них – горы золотые? Сами на бобах сидят!
- Прям, уж! – раскраснелась хозяйка. – Кто сейчас за бес-платно работать станет?.. А эта Росомаха пиявкой в Кузьму вцепилась. «Кузьма Кузьмич – воро¬та на скотном поправить надо. Кузьма Кузьмич – тырло сгнило…». А теперь еще мост…
- А нам мост, по-твоему, не нужен? Чай на одной земле жи-вем… - Кузьме, видимо был неприятен этот разговор. – И хва-тит об этом. Давай стели гостям, а мы пока с Петром на улице покурим…
- Хорош, этот Смирнов! - похвалил он водку, когда они присели на ска¬мейку у дома. – На вкус мягкая, а чмурит…
- И что эти арендаторы?.. – прикурив сигарету, спросил Петр. – Колхоз-то здесь был, кажется, был неплохой. Миллио-нер. По району, помню, гремел…
Ну, да, – выпустил дым изо рта Кузьма. – Гремел!.. А потом гремел как миллионер по долгам. Развалили и разворовали все! Вот и отдали приезжим, как вроде на откуп. Вправду сказать, работают они денно и нощно, почернели все на солнце, как негры…
- А Росомаха эта. Хозяйка – конь… – улыбнувшись, вспом-нил слова жены Кузьмы Петр.
- Наговорит тебе, глупая баба, - нахмурился Кузьма. – Очень даже приятная женщина. И деловая, что ж тут плохого?.. Да наша она – никулинская, ты зна¬ешь ее – Катька Лошакова…
В который раз за сегодняшний день у Петра пересохло во рту.
- Жила, училась здесь, работать в детский садик пошла, за-ведующей ее по¬ставили, в институт педагогический хотела по-ступать... - продолжал Кузьма. – А потом за один день собра-лась и в город улетела. Через год, что ли – узнаем – оказывает-ся, ребенок у нее там народился. Все говорили, что вроде от кого-то наших… А мне думается: там в городе с кем-то спута-лась. Как они там живут – известно. Ни есть, ни пить не будет, чтобы угол с теплым клозетом получить. И вот… А одной с ребенком, как?.. Пошла, работать в торговлю. И наработала… Пять лет с конфискацией. Ребенка, понятно, в интернат. Правда, потом сестра старшая взяла его к себе. А Катька свой срок от начала и до конца отбыла. Вер¬нулась, а сын не признает ее. И запила... – глядя солнце, висевшее над гори¬зонтом он ненадолго замолчал.
- Как бабы-то пьют, поди, знаешь… Мужик, пусть десять лет кряду регу¬лярно принимать будет, а потом день другой от-лежится, в баньке попарится, побреется – и хоть жени его. А бабы… Ну вот через это определили ее в этот… Были тогда та-кие заведения, где лечат и работать заставляют…
- ЛТП, - подсказал осипшим голосом Петр.
- Вот-вот! В это самое ЛэТэПэ… Год там была. И вылечи-лась ведь. С тех пор ни грамма. И мужиков, как вино, тоже на дух не переносит. Сына стала навещать. И признал ее Алешка. А как мать ее померла, сюда переехала. Работала на ферме, по-ка колхоз еще дышал, а когда с арендой канитель закрутилась – взялась. Кабы не наши правители, поднялась бы к этому време-ни. И сын – Алешка, когда на каникулы приезжает, то на трак-торе, то на комбайне… Парень само¬стоятельный. В Москве у вас учится. Даже уже отучился, вроде, закончил каку¬ю-то ака-демию, и закончил на отлично, теперь его еще оставили учиться дальше…
В предночной тишине возник ровный гул, доносившийся с другого берега реки.
Вот слышишь?.. - прервался Кузьма. – Дойка заработала. Катерина своих сударушек доить начала…
10
Жена уже крепко спала на толстой пуховой перине, когда Петр прилег тоже. В избе было душно, и заснуть не удавалось. Проворочавшись с час, он вылез из-под жаркого одеяла, под похрапывание Кузьмы, оделся, и вышел из дома. Присев на ска-мейку, закурил. За речкой продолжала гудеть дойка. Петр резко поднялся, затоптал сигарету и пошел к машине. За рулем, он включил свет в салоне, часы показывали половину первого. За-пустив двигатель, вклю¬чил передачу и тронулся. На дороге прибавил газу.
Из дома в чем был, выбежал Кузьма и закричал что, было, мочи вслед уда¬лявшимся красным фонарям Опеля, разбудив всех, кто был в доме: - Мост! Мост разобран, Петя!.. Нельзя туда!.. – хрипел он из последних сил.
Машина прокатила вдоль домов и повернула к берегу. До-рожный гравий хрустел под колесами, ехать было легко. Фары осветили на въезде на мост, сби¬тый на скорую руку парапет… Автомобиль проехав два пролета, сорвался с третьего, где кон-чался настил, долетел до четвертого и, с лязгом ударившись о каменное тело быка, рухнул на мелководье. Последнее, что увидел его води¬тель, силой удара выброшенный на прибрежную гальку – темные вершины со¬сен на фоне звездного неба…