Елейников блаженно жмурился на солнце и не подозревал, что к нему крадётся бородатый бугай в клетчатой рубашке и с топором. Словно суровый страж, таинственный дровосек встал по стойке смирно у шезлонга Елейникова и зашептал:
– Леонтий Егорович, вы бы уж того, отпуск подсократить бы надо, поди рассохлись уже весь на отдыхе… А на Родине у нас зима-зимушка, сугробы по пояс, морозы трескучие… Детишки заждались!
Елейников молча посмотрел на волосатого визитёра, прижал полотенце к груди, поправил очки, и как бы в задумчивости начал водить рукой по песку.
– Вот этого не надо, Леонтий Егорович… – успел укоризненно молвить бородатый лесоруб и получил в лицо отборную горстку песка.
– Право слово, Леонтий Егорович! – с обидой кричал он, гоняясь за проворным Елейниковым, и солнце ласково украшало бликами каждый взмах топора. – Не по совести это! Подрядились, так извольте соответствовать!
– Ненавижу зиму! – вопил курортник. – Я люблю море и пальмы! Оставь меня в покое, Кузьмич! Дай умереть в зелёном Раю!
В конце концов непокорный пляжник был пойман, стукнут обухом и упакован. Его наскоро запихнули в самолёт нежно-бананового цвета, махнули красным флажком перед разгоняющимися пропеллерами, и через восемь часов Леонтий Егорович Елейников был доставлен на своё место работы. Работал он рождественской ёлкой.
Аэропорт напоминал жестяную банку, и бывший курортник почувствовал себя упакованной в неё селёдкой. Тесно, неудобно и тошно. То ли дело морской простор, синеющий горизонт и одинокая яхта вдали…
Встречали двое: снеговик Сигизмунд Львович и его постоянная спутница – снежная баба София Дмитриевна. Круглобокие, искрящиеся, они тут же подступили с докладом.
– Холидейские опять активизировались, двое ряженых оленей пересекли границу и окопались в нашей мишуре, – негромко говорил Сигизмунд.
– Замечена прицельная распаковка подарков на третьей линии, – тихо вторила София Дмитриевна.
Леонтий Егорович принял тревожащие новости без должного пиетета, легонько изогнул бровь – мол, вот вы без меня все запустили? Узнаю, узнаю родные пенаты. Снова толчея, бестолковая суета, никчёмная спешка, глупый пафос начальствующих о важности мероприятия, а в финале сотня орущих сопляков, бегающих вокруг него и заглядывающих под пальто в поисках подарков…
Леонтий горестно застонал и уронил несколько зелёных иголок на коммерческий линолеум аэропорта.
Всю дорогу он смотрел в окно из чёрного мерседеса, и не видел заснеженного города, перед взором расцветала иная картинка: на янтарный берег накатывали лазурные волны, а на безоблачном небе ярко светило огромное апельсиновое солнце.
Кузьмич с тревогой наблюдал за ним и бормотал:
– Зря вы так, Леонтий Егорович. Вы это… того… взбодритесь. А то, не ровён час, не понравитесь распорядителю. Скажет другую ёлку искать. А это же всем погибель. Мы с Сигизмундом Львовичем и Софией Дмитриевной к вам прикреплены. Нас же сразу за порог…
Леонтий не слушал. Настроение было гадкое, унылое. Он сопел и продолжал ронять иголки.
В кабинете главного распорядителя было душно и тягостно. Леонтий лишь мельком взглянул на плешивого носатого господина в кожаном кресле и отвернулся. А тот в упор смотрел на него маленькими мышиными глазками и выговаривал Кузьмичу:
– Два месяца на курорте загорал, подкормку витаминизированную жрал, солнечные ванны принимал, тогда почему ветки такие вялые? Блескучести и пушистости совсем нет. Шишечки мелкие и серые. Иголки сморщенные, словно из задницы. Это что, Рождественская ёлка?!
Кузьмич дрожал и оправдывался:
– Устал от перелёта. Сколько часов трясся. А он у нас нежный, здоровье деликатное…
– Я вам покажу деликатное! – взревел распорядитель. – Уволю к чёртовой бабушке! Знал бы, из питомника ель выписал! Мерзавцы! Дармоеды!
– Помилосердствуйте! – заплакал Кузьмич. – Как есть всё поправим!
Распорядитель внезапно успокоился, потёр огромный орлиный нос и сказал:
– Ваше счастье, что времени нет. Рождество завтра. Эй, ель задрипанная, – обратился он к Елейникову. – Смотри в глаза и запоминай: у нас не какая-нибудь заштатная ёлка, а самая Кремлёвская из всех Кремлёвских. Сам Владлен Иванович, председатель федерации профсоюзов, лично будет. Главный подарок для сына его, Вовочки.
Распорядитель вытащил из стола огромную, перевязанную цветными ленточками коробку и протянул Кузьмичу:
– Держи аккуратно, дровосек. Не помни лапищами. Тут фигурные конфеты из лучшего элитного швейцарского шоколада. На заказ сделанные. Денег уплачено немерено. Теперь вот что, глядите оба на фотку Вовочки. В фас, в профиль. Запомните крепко, чтобы в память намертво врезалось. Не дай вам Боже перепутать!
Елейников смотрел на фотографию толстощёкого мальчишки с тонкими, надменно выпяченными губами и тихо матерился про себя. Кузьмич же с благоговением спрятал фотокарточку в карман и отрапортовал:
– Будет сделано в лучшем виде!
– Как только малыш стишок расскажет, ты, Ёлка, засветишься гирляндами и вручишь подарок, – напутствовал носатый. – Всё понял?
Елейников кивнул.
– Тогда пошли отсюда!
Леонтий Егорович и Кузьмич поплелись к выходу.
– Стойте! – внезапно остановил их распорядитель. – Помните! Если кто подведёт меня, «было бы лучше, если бы мельничный жернов на шею ему повесили и бросили в пучину морскую!»
Продемонстрировав знание цитаты из Евангелия, распорядитель визгливо расхохотался.
* * *
Ему было неимоверно тоскливо, но работа есть работа. В воздух взлетали разноцветные конфетти, музыка била по ушам запредельными децибелами, лучи прожекторов слепили глаза. Елейников стойко пережил два отделения праздничного мероприятия, выдержал шесть хороводов вокруг себя, лишился нескольких ветвей, растерял до десяти тысяч иголок, уронил красную звезду с верхушки и с надеждой загнанной лошади ждал финала. Последний этап мучений – вручение подарков.
Кузьмич, наряженный Дедом Морозом, стоял рядом и подсказывал, какой подарок нужно вручить. Елейников молча приподнимал ветви. Под них тотчас ныряли попеременно то снеговик, Сигизмунд Львович, то снежная баба, София Дмитриевна. Они с преувеличенной радостью громко поздравляли детишек и дарили, дарили… нужные презенты.
– Вот этот конопатый, внук губернатора. Ему синюю коробку с Железной дорогой. Да нет, левее она, которая с золотой лентой!
Леонтий Егорович покорно раздвигал ветви, помигивал разноцветными лампочками, но взгляд его отрешённо скользил по залу. Многолюдно и в то же время пусто. Нарядно одетые дети казались все на одно лицо. Маленькие, но уже знающие себе цену, они требовательно тянули к нему ладошки, придирчиво рассматривали подарки, некоторые недовольно фыркали.
– Внимание, – шептал Кузьмич, – вот идёт, Леночка. Это племянница директора мясокомбината. За стволом большая кукла в целлофане. Правильно, а та, которая в виде негритянки – для Олечки, она позже подойдёт.
Леонтий блуждал глазами по залу и вдруг вздрогнул. Вдалеке, у самого выхода он заметил девочку лет шести. Худенькая, в простеньком платьице, она с восторгом смотрела на него, приоткрыв ротик.
– Кузьмич, посмотри. Кто эта девочка? Я её здесь не видел.
– Какая ещё девочка? – недовольно зашептал дровосек. – Не отвлекайся, скоро Вовочка пойдёт!
– Та, которая прячется от всех! Видишь, у стены?
– Ах, эта! – отмахнулся Кузьмич. – Это вообще никто! Дочка уборщицы Катьки. Её здесь быть не должно. Не отвлекайтесь, Леонтий Егорович! После Олечки Вовочка пойдёт.
– Она улыбается, а глаза грустные…
– А чего радоваться, раз праздник не про неё! Да плевать! Вот Олечка подходит! Здравствуй, красавица! А что ты дедушке Морозу расскажешь?
– Рождество – праздник для всех, – тихо сказал Леонтий.
– Олечка рассказала нам, дети, волшебный стишок, – нараспев проговорила София Дмитриевна. – А за волшебство мы платим волшебством. Эту чудесную куклу зовут Рэйчел, она иностранка, но очень хочет, чтобы Олечка взяла её к себе! Тебе нравится Рэйчел, Олечка?
– Это неправильно, – бормотал Елейников. – Все должны получить подарки…
– Внимание! – предупреждающе зашипел Кузьмич. – Приготовься! Главный подходит!
Низенький пухлый мальчик неторопливо подошёл к рождественской ёлке и посмотрел на неё снизу вверх.
– Здравствуй, мальчик Вовочка! – с придыханием произнёс Дед Мороз. – Мы знаем, что ты весь год вёл себя хорошо и радовал родителей. Тебя ждёт великолепный волшебный подарок! Но, чтобы получить его – нужно рассказать дедушке стишок! Ты готов, Вовочка?
Мальчик нахмурился и кивнул.
Наступила тишина. Даже музыку выключили.
Пухляш откашлялся и… не произнёс ни слова.
– Смелее, Вовочка! – подбодрил его снеговик, Сигизмунд Львович. – Не стесняйся!
На лице ребёнка отразилась нелёгкая работа мысли. Он закусил губу, оглянулся на толпу взрослых, где ему ободряюще подмигивал отец, и неожиданно заревел. Со слезами на глазах он погрозил кулачком Деду Морозу, топнул ножкой и заголосил:
– Чего пристали, гады! Не помню я вашего стиха! Отдавайте подарок!
По залу прокатился рокот возмущения. Кто-то хохотал. Кто-то аплодировал.
– Ничего страшного, Вовочка! – залепетала София Дмитриевна. – Забыл и забыл! Вот твой подарок!
Она поспешно сунула голову под ёлку, но та неожиданно загородила ей проход ветвями.
Отчётливо прозвучал твёрдый голос Леонтия Егоровича:
– Нет стиха – нет подарка.
А потом Елейников неожиданно сошёл с места и, роняя на пол стеклянные шары и игрушки, пошёл через весь зал туда, где на него с восторгом и ужасом смотрела маленькая худенькая девочка.
Ему уступали дорогу, за спиной шептались, Кузьмич рвал на себе искусственную бороду, а бледный носатый распорядитель вытирал лысину платком. Таяли от ужаса Сигизмунд и София…
Елейников наклонился к девочке и спросил:
– Как тебя зовут, светлый ангел?
– Я… Я не ангел, – запинаясь произнесла малышка. – Я – Даша.
– Красивое имя.
Девочка заплакала.
– Простите меня, пожалуйста! Я только хотела посмотреть. Мама мне сказала, что мне нельзя… Что здесь «нужные люди». Я больше не буду!
– Ты самая нужная здесь, – ласково произнёс Леонтий и сам почувствовал, как его глаза повлажнели. – С Рождеством, Дашенька. Будь счастлива.
В мёртвой тишине он вручил ей коробку с элитным заморским шоколадом и, пошатываясь, побрёл прочь. Голова кружилась, но на душе было легко и спокойно. Светло, как и должно быть в светлый праздник Рождества.
Толкнув тяжёлую дверь, Леонтий вышел на улицу, вдохнул свежий морозный воздух и рассмеялся.
Покопавшись в зелёных ветвях, извлёк зачем-то припрятанную запретную пачку сигарет и с наслаждением закурил. «Гори всё синим пламенем».
С лестницы скатился снеговик, Сигизмунд Львович. Подскочил и истерично завопил: – Что ты натворил, дурак?!
Леонтий Егорович задумчиво спросил:
– Ты видел, какие у неё глаза? Синие, как море…
– Придурок! Моря тебе больше не видать! Ни курортов, ни банановых рощ! Ради дочки мойщицы сортиров ты нас всех подставил! Я всегда говорил: ты неправильная ёлка!
Елейников зло хохотнул и затушил окурок в толстом пузе Сигизмунда:
– Это вы все неправильные. И жизнь ваша неправильная и лживая. Эти синие глаза, безбрежные как океанские волны, заставили меня многое пересмотреть и понять. Не нужны мне райские кущи и заморские блага. С Рождеством тебя, снеговик. Прощай.
Сигизмунд с отвращением смахнул окурок рукавицей и закричал вслед уходящему Елейникову:
– Сволочь! Подумай, скольких ты подставил своей дуростью!
Из темноты до него донеслось:
– Много званных, да мало избранных…