Пут;на на Нижней Колыме начинается за месяц до ледостава, примерно в начале сентября. День в сентябре быстро сокращается, небо сближается с землёй, сыплет на неё мелким холодным дождём, отчего воды в реке прибавляется, и она сносит со своих далёких южных берегов упавшие деревья и пучки тальниковых кустов и несёт их на север к ледовитому морю, соединяя, таким образом, юг с севером.
Морозными ночами летящий дождь замерзает и ложится на затвердевшую землю в виде тонкого, похожего на стекло, ледка. Снег, мелкий и колкий, сопровождает его.
В порту стоят на якорных стоянках морские и речные сухогрузы северного завоза, буксиры и толкачи, доставляющие в посёлок уголь, бросают на чёрную воду жёлтые отблески стояночных огней, многократно дробящихся на мелкой волне, пускаемой редкими моторными лодками. Но «редкие» - это не значит, что жизнь на реке замерла, что матросы не сходят на берег в поисках приключений в одном из самых по северу доступных портов, продать или обменять водку на рыбу. А местные граждане, остающиеся на всю зиму и полярную ночь на берегах этой медленно замерзающей реки, ищут для себя панибратскую, зачастую, компанию в кубриках и камбузах, чтобы продать или обменять рыбу на водку.
Два направленных друг к другу потока.
Для несведущего всё выглядит чинно-благородно: все ждут путину, поскольку трюмы кораблей пусты и холодны, - а в начале сентября нечего везти с Колымы «на материк», кроме рыбы.
Захода косяков в реку ждут, как ничего другого, ставят сети порядками и проверяют их два, а то и три-четыре раза в сутки. Порядок – это сто метров сети.
Чем большую рыбу хочет поймать рыбак, тем большую ячею применяет.
Любители часто ошибаются, берут сети с ячейкой восемьдесят миллиметров, - видимо, это предел их мечтаний, - но потом очень жалеют об этом. Потому что не вся колымская рыба лезет в эти авоськи, для некоторых нужна ячея сто двадцать или даже сто пятьдесят!
Ну, ряпушка крупной не бывает, для неё хватит и тридцатки.
И вот, только войдёт головная селёдка в пресные колымские струи и ещё только смывает с себя соль многочисленных морей, сквозь которые ей пришлось пройти, сразу речное радио разносит эту весть на сто километров вверх по течению, а то и на двести: рыбаки везде, они уже на реке круглосуточно, оборудуют тоню. Некоторые везут из дома диваны, чтоб с комфортом можно было путину поджидать.
И везде найдётся доброхот сжечь бачок-другой, чтобы донести добрую весть до соседей.
А на радостях, - ведь это большой праздник, путина, - как не принять кружечку-другую, у кого что водится, а закуска уже рядом, только успевай наливать.
Но… Главная, промысловая, рыба ещё не поймана, она ещё мчится сплочёнными косяками под тёмным стеклом воды где-то на подходе к Восточно-Сибирскому морю, и не ведает, где и как её ждут…
По первобытным представлениям абсолютно всех рыбаков, траливших ли Северную Атлантику, ловивших ли пудовых рыбин на Оби, Индигирке или Лене, главным обиталищем северных рыб считается, конечно, всем известное море, спрятанное между Северной и Южной Америками.
Колымские рыбаки и на мгновение не могут допустить, что их знаменитая колымская ряпушка кормится всё лето где-нибудь в мутной Балтике или мелком Беломорье, а не в далёком и таинственном уголке Великого Океана, где живут рыбьи боги и духи морских животных, именуемые Саргассами.
Размеры этого моря представляются весьма обширными, поскольку вся колымская, и не только, рыба умещается в нём, начиная с мелкой ряпушки и чебака, и заканчивая красным осетром и гигантской царь-рыбой, нельмой, достигающей размеров и в три, и в четыре метра.
Муксун, чир и омуль занимают в этом ряду своё достойное место. А есть ещё и голец, не озёрный, а проходной, тоже из Саргассова моря.
Весной, в июне или июле, как только лёд отходит от побережья Северного Ледовитого океана, рыбы начинают свой путь на родину, в верховья великих Сибирских и Северных рек.
Первым идёт омуль. Первым, потому что путь его самый длинный: кроме рек, он заходит в северные архипелаги Новосибирских островов и Северной Земли, и поднимается ещё выше на север, где располагалась исчезнувшая впоследствии Земля Санникова, существование которой подтверждается именно столь разветвлённым и длинным ходом омуля.
Вторым приходит муксун. На пересменке два-три дня идут небольшие косячки омуля и муксуна, а потом прёт один муксун.
То же самое происходит с чиром, который идёт третьим, потом с нельмой и осетром, четвёртым и пятым номерами.
Рыба никогда не ходит одновременно, и всё у каждого вида расписано по времени и акваториям.
Осенью к этому великому исходу прибавляется ряпушка.
У каждого колымского рыбака есть свой знакомый рыбак-профессионал, имеющий законную тоню, рыбу с которой он сдаёт или на рыбозавод, или в совхоз, которые готовят её к продаже. Часть рыбы остаётся у рыбака-профессионала, он солит её для себя и семьи и готовит на зиму приваду, чтобы добыть соболя, горностая, песца или рысь, а то и росомаху.
Ряпушки бывает так много, что совхозный катер не успевает собирать её по всем тоням, и тогда, если осень тёплая, она портится и вся идёт на приваду.
Рыба с душком особенно нравится животным, но и настоящие рыбаки, традиционные трескоеды и сельдюки, живущие на берегах всех северных морей, не могут без неё обойтись, для них это, как для остальных - апельсин, лакомство.
Теперь, как выглядит тоня, на которой собираются рыбаки для промыслового лова рыбы? На всех реках примерно одинаково, и на Колыме так.
На отмелом, левом, берегу кучками стоят железные двухсотлитровые бочки с бензином, рядом канистры с маслом. Деревянные бочонки на сто литров под засолку, пластиковые ящики со шпигатами под свежую рыбу, которую только что достали из невода или сети. Вешала для сушки сетей и неводов. Пара палаток на каркасах или дощатый сарайчик под жильё, кострище с постоянным огнём, над которым стоит или деревянный из тонких сырых листвяшек, или железный, таганок, и висит на крюке котёл с ухой. В уху периодически рыбу добавляют и воду подливают, чтоб она, не дай бог, не закончилась. Вскипело варево, уха опять готова.
Если найдётся охотник приготовить колымскую «пятиминутку» на уксусной эссенции или растительном масле, то будет и кастрюля-пятидесятка или тазик, накрытый крышкой. Крышка обязательна, - на путину слетаются окрестные птицы: галки, вороны, сойки, не говоря о речных воровках чайках, маленьких и больших. Всё это цыганское войско каркает, гогочет, трещит, гадит и прыгает вокруг тони, оставляя на прибрежной глине крестики следов.
Возле деревянных бочек обязательно разделочная доска, или стол, на котором рыбу порят-потрошат, шкерят от чешуи и пластают, то есть режут. Головы и потроха в отдельную ёмкость, на приваду, никто головы в уху не кидает...
Если рыба готовится под копчение и вяление, то голову оставляют, так удобнее, продев проволочку или верёвочку сквозь глаза, подвесить рыбу.
И конечно, на тоне всегда бывает куча лодок, вытянутых на берег или на буйках. Несколько хозяйских: разъездная, неводная и «баржа», на которой рыбу транспортируют, куда надо. Иногда идёт такая «баржа», пластмассовая или дюралька, а её между волн не видно, поскольку до краёв заполнена рыбой, а в рыбе стоит по колено рыбак в красной резиновой куртке и глядит в суровую штормовую даль.
Ловля рыбы – очень тяжёлый и опасный труд…
Костёр горит сутками, на этот огонь и едут, и летят, как мотыльки, друзья и товарищи хозяина тони, и мало знакомые люди тоже, чтобы и ему помочь, и самим на путине в накладе не остаться.
Организуется стихийная артель… И станков таких временных не один, не два, а уйма уймищ по всей реке, рыбы на всех хватит.
Собрались и у Мартына люди. Боцман приехал поздно и, воткнувшись в берег, с трудом разглядел в темноте пару лодок, да и тоню-то еле нашёл, - потянуло над рекой костровым дымом, да полбачка топлива сжёг, - значит, километров тридцать пролетел от посёлка, как ему Мартын и объяснял.
Папиросу изжёванную выплюнул, рюкзачок звякнувший подхватил и на берег.
В палатке за дощатым столом трое: у торца сам Мартын, на лавках двое мужиков в телогрейках, с красными от керосиновой лампы глазами, не сразу разберёшь, есть ли знакомые. Да, один знакомый оказался, вездеходчик из геологии, Лёха.
Кто-то спит уже под скатом, похрапывая, кто на Боцмана смотрит испытующим взором, - привёз? Видимо, не первый день они здесь.
На тугих кулаках чешуя, пахнет свежей рыбой и малосольным огурцом…
На столе среди кружек костяшки «домино».
После первой Мартын разомкнул, наконец, челюсти:
- Чё-то плоховато идёт, жидко как-то. Прошлой ночью взяли с тонну, так с двух заходов. Слыхал чё?
- Пети Ключника сын утонул, возле бани сети поставил. Как с утра ушёл, так и с концами.
- Понятно, пожалел пуговицы оборвать. Н-да… ладно, парня жалко, а Петя чё… нас бы кто пожалел.
- Вот, ёп… - сказали из-под ската.
- А про рыбу что? – продолжил Мартын.
- На Стадухинскую виску катер вроде приходил, а что собрал, не собрал, не знаю.
- Да никто не знает, она то левым берегом идёт, то правым, - Мартына катер не очень-то и волновал, он просто свои мысли вслух произносил. – Давай так, или в «домино» погоняем, или часа два покемарь, может, ещё кто подъедет, тогда невод и кинем…
- Например, Яшный, - сказали из-под ската.
- О, Яшный! Тогда, может, не только кинем, но и вытянем.
Но никто не подъехал, и к двум часам ночи они вышли на берег впятером. Лучи пяти фонарей вязли в кромешной тьме, в монолите застывшего пространства тихо падал снег, и казалось, с шипением исчезал в чёрной воде.
Мартын за несколько ударов засадил в няшу металлический костыль, к которому через две петли и шкворень прикрепил тетиву невода. Сам невод, свёрнутый, лежал на широкой доске на носу лодки.
- Ну, с богом, - сказал Мартын и запрыгнул в лодку. – Когда причалю, будем обе тетивы тянуть и сходиться. Главное, чтоб никого к рыбьему царю не утянуло. Маловато нас всё-таки на такой невод. Если что, бросайте всё к фигам…
Лодка пошла в темноту кормой вперёд, и невод начал разматываться. Лучи фонарей уже не добивали до неё, и через минуту Мартын включил мигалку на своём фонаре. Мигалка – это сигнал для всех проходящих, - невод на плаву, не суйтесь, можем и пострелять.
Невод на Колыме метров семьсот длиной и дорого стоит.
А река тем временем подхватила лодку, Мартына с мигалкой и понесла влево, вниз по течению.
Двое пошли вдоль берега за мигающим фонарём, а Боцман с Лёхой ухватились за натянувшуюся тетиву и с ужасом увидели, что костыль, забитый Мартыном, не держит, его уже вырвало из няши, и он уверенно ползёт к воде, оставляя рваную борозду.
Где-то далеко гудела моторка, и значит, Мартын ещё не причалил, а тетива начала набирать силу, утаскивая Боцмана и Лёху в реку, на фарватер.
Лёха был где-то рядом, но непонятно, тянул или нет, потому что Боцман был уже по пояс в воде. Он чувствовал, как река обжимает сапоги и резиновые ползунки, и ледяная вода уже нашла дырочку и наполнила левый сапог, и сейчас Боцман всплывёт, и если не отпустит конец, невод утащит его на стремнину и на глубину…
Но на Колыме всяк, кто рядом, в одном деле, товарищ тебе, друг и брат. В свете фонаря появилась вдруг коренастая фигура в зюйд-вестке и мокром бестящем реглане. Фигура сноровисто перехватила тетиву между ним и берегом и легла почти в горизонтальное положение, удерживая её.
Натяжение тетивы чуть ослабло, и Боцман по инерции упал на колени, погрузившись по грудь, его обдало холодом, и от пережитого напряга он начал рыгать в воду.
- Держу-у… - тем временем рычал из темноты Лёха, пока Боцман, шатаясь, не выбрел на мелководье, подхватил костыль и с размаху сунул его в няшу.
Тетива натянулась, а издали донеслось:
- Сходимся!
Только тут они заметили, что мрак отступил, и на урезе можно разглядеть мелкую разноцветную гальку и хлопья пены на мелкой волне.
Рассвет растворялся в воздухе, словно спирт в воде, плывя полупрозрачными струями.
- Хлопци, - раздался голос, - чего ляжим, чего не тянем! Вже и сходыться трэба! А ну, зараз!
На фоне рассветного неба Боцман, повернувшись, увидел громадную фигуру Яшного, в посёлке его знали все.
«Приехал, значит, и Яшный, и как всегда, вовремя, чуть в реку не утащило», - подумал Боцман. Яшный был мастером спорта по греко-римский борьбе, а кулаки у него были, как пудовые гири.
Рядом с Яшным стоял Мартын.
- Тока это… - сказал он, видя, что Боцмана и Лёху уже качает, и они скорее держатся за тетиву, чем тянут её, - это… нижнюю подбору не перетяните, вверх не поднимайте, упустим. Там тонны две с половиной.
Лёха достал из-за пазухи размокшую пачку «Примы» и попытался вытащить из неё смятую сигарету.
- Яшный тут покомандует, чтоб это…не перетянуть бы, - опять осторожно напомнил Мартын и побежал к неводной лодке, где те ночные двое, согнувшись по бурлачьи, выбирали невод на берег.
- Оту нижню подбору по дну тягайте, - уверенно сказал Яшный, - а я до их побегну, шоб не нудилися, а верхню, ото… дюже не тримайте.
Яшный ушёл, чавкая сапогами, а Боцман, сидя в изнеможении на гальке в мелкой воде, зачерпнул ладонью колымской водицы, попил и озабоченно посмотрел ему вслед, но ничего не увидел, так как солнце било ему в глаза низким утренним лучом.
Вчетвером они довольно быстро подтянули невод к берегу, стараясь не поднимать нижние подборы, чтоб рыба не нашла выхода.
Яшный, не обращая на людей внимания, орал то на левую, то на правую тетиву, как будто верёвки были живыми существами.
- Левый тягни, правый стой! Правый… правый, ёп, тягни! Левый, левый, стой, твою-то!
Кошелёк уже тащился по дну, по мелководью, вода и рыба кипели в нём, как в кастрюльке.
Лёха не выдержал, забрёл в невод, выхватил из воды «мамочку», наполненную икрой ряпушку, и куражно струёй выдавил её себе в рот.
- Вай! – крикнул Яшный, - пад-бо-ру держи-и!
- Тьфу ты, - сказал Лёха, - всю рыбу перепугает, моряк с печки бряк… Иди, сам держи!
Кипение в неводе прекратилось, плавники замерли, торча из воды, затем рыбьи спины одновременно повернулись влево-вправо, выполняя сложный зигзаг, и весь косяк, стремительно обтекая Лёхины сапоги, за три секунды, отчаянно молотя хвостами, ушёл в Колыму…
Две с половиной тонны, Мартын был прав.
Лёха так и остался в пустом неводе с трепещущей ряпушкой в руке, тупо посмотрел на неё и бросил в воду.
В кошельке заячеились две крохотные рыбки…
Боцман оглянулся на берег, где должен был стоять Яшный, но там никого не было, берег был пуст…
- И чё, - спросил Мартын, - перетянули, черти?
- Я, например, на мове не понимаю, - досадно сплюнув, сказал один из двоих.
Пока всем гамбузом развешивали невод на просушку, Яшный набрал столитровый бочонок рыбы из мартыновской «баржи», кинул его, словно мячик, себе в лодку. Потом зашёл в палатку, поставил на стол две бутылки водки. Немного подумав, откупорил одну, налил полный стакан и выпил.
- Не журытэсь, хлопци, - сказал он, - ви ще мол;дые.
Мимо тони вверх по течению на огромной скорости прошла СПНка, самоходная баржа с рубкой в четыре этажа, нос её не касался воды, как у торпедного катера.
- Он сейчас в порт, - сказал Лёха, - рыбу на пароход продаст, а потом на другую тоню поедет, сволочь…
«Дубль-пусто – «рыба», - по-доминошному подумал Боцман… - «Да и ладно, главное, что они успели убежать!»
- Гляди-ка, рыбы умней нас оказались, – крикнул Мартын.