Памяти Сергея Николаева
(Первый якутский международный мастер по шахматам. Убит 20 октября 2007 года в Москве русскими неонацистами в 46 лет. Из Википедии.)
В такси я всегда сажусь на заднее сиденье. Там мне спокойно, и таксисты не допекают расспросами. Хотя тут в Бельгии они не столь назойливы. И все же это безопаснее. Привычка с тех смутных времен, когда поездка рядом с незнакомым шофером могла обернуться ударом ножа в шею. Когда я сзади, у него меньше шансов дотянуться до меня. Помнится, я все выговаривал Марии, чтобы она в своей короткой юбчонке и неосознанным желанием отсосать у таксистов, не подсаживалась к ним на переднее сиденье. Напросилась на то, что я обозвал ее шлюхой. Позже выяснилось, что так оно и было, она не пропускала ни одного членоноса мимо себя. Так что если ваша подружка садится поближе к шоферу, делайте выводы. Всякая порядочная девушка выберет место на заднем сиденье, по крайней мере если она не лишена инстинкта самосохранения и не намерена с кем-нибудь там перепихнуться.
Когда садишься в чужую машину, то попадаешь в некую зависимость. Не говоря о том, что водитель может заблокировать двери и приставить к тебе пушку. И единственный способ избежать этой зависимости, оплатить поездку и накинуть чаевые, понизив значимость извозчика до прислуги. Хотите кого-нибудь унизить, дайте ему денег. Мне важно сохранить тот уровень душевного покоя, которого я достиг, и не собираюсь лишаться в тупых разговорах даже в чужой тачке. Есть вещи похуже одиночества.
Этот тип, бельгиец, поглядывает на меня в зеркало заднего вида. Потом непринужденно, видать привык точить лясы с пассажирами, задает вопрос на английском:
- Вы откуда, мистер?
Вечная история. Поначалу они изучают мое лицо и ломают голову над тем, к какой нации я принадлежу. Свет клином сошелся на том, чтобы ко всему приладить бирочку и исходя из этого определить свое поведение. Мне бы хотелось иметь внешность ординарную, незаметную, чтобы не нарываться на подобного рода вопросики. Но у меня типичное лицо азиата. Вот им и невтерпеж узнать китаец я или вьетнамец. Я якут. Нас чуть более полумиллиона, и этот парень навряд ли слыхал о таком народе.
- А вы-то сами, как думаете?
Попытка самообмана, возможно в глазах таксиста я сойду за выходца какой-нибудь балканской страны. Вся эта история тянется с младенческих лет. После моего рождения папаша перевез семью из родного улуса в город, где проживало по большей части русское население. И я поневоле разделил судьбу всех тех ребят, которые были одиночками в среде чужой нации. К тому же сюда прибавились и расовые отличия. А в ту пору повсюду, в кино и в журналах, насаждался европеоидный типаж. Мои предки с ума сходили от фильмов со славянскими актерами, дома все стены обклеили их фотками. Так что я со своим скуластым лицом и узкими глазками был как бы на вторых ролях. И как все изгои, не смирившиеся с этой ролью, пытался взять перевесом хоть в чем-то, скажем, в интеллекте. Вот почему я ударился в шахматы. Возьмите любого мало-мальски успешного шахматиста, и вы увидите перед собой амбициозного психа. Если амбиций нет, то вы спиваетесь, как мои братья.
- Греция? Или Турция?
- Вроде того. Турция.
Шофер доволен, я тоже, потому как очутился в межплеменных границах. Хотя у этого парня, похоже, проблемы с расовой идентификацией.
Мы тормозим у высотного здания с облицовкой из голубого стекла. Я выхожу из машины и двигаю ко входу. На седьмом этаже меня ждут заказчики моего товара. Я продаю пуговицы. И это приносит мне денег больше, чем победы на шахматных турнирах. То есть в прежние времена, когда я начинал играть, на первом месте был спортивный интерес. Деньги считались чем-то зазорным. На шахматной доске фигуры говорили не на якутском языке, а посредством нотации, понятной всему миру. Помнится, мне было лет пять и я ехал с папашей в автобусе. Кто-то из оленеводов гортанно выбранился по-якутски, на что услышал в ответ от работяг:
- Говори по-русски, образина.
Папаша смолчал, а я уяснил, что родной язык не в чести, и до последнего времени толком им не владел. Шахматы были вроде футбола, их знали на всех континентах, и за счет этого можно было всюду быть принятым. Правда, следовало перелопатить кучу книг по дебютам и эндшпилям. Но когда дело доходило до соревнований, там уже не было второсортных наций, а был только победитель. И выигрывал чаще всего я. Триумфом стала моя победа над чемпионом мира в сеансе одновременной игры. Мне тогда удалась атака Нимцовича в сицилианке. После этого я трижды становился чемпионом республики, и первым среди якутов получил звание международного мастера. Попал в летописи саха, и меня разве что на руках не носили. Но потом страна развалилась, и верх взяли те, кто умел зашибать монету. Я выиграл турнир в Венгрии, но получил призовых всего триста долларов. Нужны были большие деньги, они без оговорок поднимали тебя выше любого этноса. Я поставил на то, что существовало всю историю человечества, на пуговицы.
Эти двое в деловых костюмах приняли меня в просторном кабинете. Мы пожимаем руки с натянутыми улыбочками, ничего личного, кроме бизнеса. Но тут на лице одного из них, худого и длинного, появляется оживление:
- Хей, мы ведь вместе играли на оупене в Германии. Помните? Томас Полдауф.
- Да, припоминаю, - отвечаю я. Но раньше я его не видел. На таких турнирах играешь по олимпийской системе, не с каждым.
- Мне нравились ваши маневры в закрытых позициях. Просто загляденье. Вы продолжаете играть?
- Нет. Нынче у меня производство, фурнитура. Это сложно.
- Да нет же, - вскрикивает Томас, - то что вы творили двумя конями в защите Бенони, вот что было сложно. А капиталом обзавестись проще простого. Купил за два, продал за три.
Богатый бедного не разумеет. Но сделку мы подписали без претензий.
По прилете в Москву я привычно напрягся. Когда вам полвека вдалбливают о том, что есть разные народы и они должны дружить, это воспринимается как то, что есть разные народы и об этом надо неустанно помнить. На выходе из аэропорта я столкнулся в дверях с огромной тушей женской наружности, и она выкатила на меня глаза:
- Смотри, куда прешь, чурка!
- Извините, мадам, это недоразумение, - сказал я предельно вежливо.
Было и смешно и тоскливо. Я ощущал себя Пушкиным, который со своей африканской наружностью был более русским, чем любой абориген в России. Ирония в том, что ты воспитан в этой культуре, принял их веру и имя, чувствуешь, что принадлежишь к этому народу и суть его, но тебя могут зарезать в пригородной электричке, и никто не вступится, а наоборот будут аплодировать:
- Правильно, ребятки. Так им зверькам и надо.
Я не высовывался. Подобно игре в закрытой позиции. Спрятаться, построить крепость вокруг короля и ждать, когда соперник ошибется.
Был октябрьский вечер, что-то около пяти часов. До моего дома оставалось метров двести, когда они вывернули из-за угла. Их было человек пятнадцать, бритоголовые, в кожаных куртках, тяжелых ботинках. Один из парней держал биту на плече. Он посмотрел на меня, и я понял, что проиграл. Он увидел страх в моих глазах. Я был в отличном костюме, купленном в магазине Брюсселя за пятьсот долларов. И тот, кто подбежал ко мне первым, проткнул его ножом на уровне живота. Я вытянул руки и крикнул:
- Я свой, парни! Я свой!
Тот, что был с битой, ударил меня по голове. И еще кто-то запустил мне горящий файер в лицо. И потом была дикая боль в шее и в груди. И я отключился. Лежал мертвый на московской улице далеко от тех мест, где родился и куда зарекся возвращаться.