Он стоял в храме и орал. Не молился, не просил и даже не кричал, а просто орал от сердечного тупика.
Облетая церковь, звук в остатках былой акустической мощи сначала крепчал, а потом возвращался слабым и жалким эхом, потому что часть звука проникала в зиявшие проемы окон, дверей, в многочисленные бреши в стенах, а также в огромный пролом, образовавшийся вместо купола, и человеческий вопль становился, наверное, слышным и в ближайшей округе. Беспокойно гулял сквозняк.
Слышался шум закипевших деревьев, словно неподалеку шипел морской прибой.
Ветер пригнал с ближайшего клена несколько желто-красных листьев, подхватил их, спиралью кружа в пространстве храма, а потом один за другим понес ввысь, в зияние пустоты, где некогда высился купол. Цветные лоскуты памяти… На минуту они показались кусками собственной души, вырванными и брошенными осенней тоской ради забытья. Листья помаячили золотыми звездами на фоне лазурного неба, а потом, покинув храм, помчались еще выше и вырвались на дневной простор. Они полете- ли дальше, дальше, дальше... Взмыли и долго пари- ли высоко-высоко над землей, пока не растворились в осеннем пейзаже. Стоял красавец-октябрь…
На полу там и сям громоздились кирпичи, груды обломков, кое-где попадались какие-то ржавые искореженные детали. Бросился в глаза сломанный старинный замок. Лежало много пыли. Она отсырела и потому стала особенно липкой; приставала к подошвам сапог.
Когда же в этом храме последний раз проходило богослужение?
Издалека, с улицы доносилось размеренное железное громыхание поезда, пробегавшего мимо.
Насторожили звуки из алтаря. Послышались шаги. Вышел молодой священник; пристально посмотрел на Него; спокойно произнес:
— Негоже, брате, кричать в храме. Богу слышен даже наш шепот. Что-нибудь случилось?
— Случилось.
Он спускался по ступеням городской лестницы. Вдруг за спиной непонятно что глухо свалилось, сразу же раздался стон.
Что такое?
Резко обернувшись, Он заметил упавшую девушку. У нее было разбито колено в кровь; лицо без стона перекосилось от боли.
Кольнуло сердце и у Него самого.
— Что с вами? — спросил Он, и помог девушке подняться.
Она с трудом могла наступить на ногу.
Открывалась возможность отличиться. Перед кем? Хотя бы перед собой. В любом случае девчонку надо выручать. Здесь не до расшаркиваний.
— У меня неподалеку — машина. Я вас до нее отнесу, а потом мы поедем в травматологическую поликлинику. Согласны? — предложил Он.
Девушка кивнула, продолжая мучиться от боли, зажмурила глаза.
Из-за чего толком было не разглядеть и лица: вместо лица — лишь переменчивая маска страдания.
Он никогда не носил женщин на руках. К чувству жалости прибавлялось нечто новое, незнакомое, а потому необъяснимо увлекательное.
Он взял бедолагу на руки и понес. Девушка уткнулась лицом в Его плечо и молчала.
О чем она думает?
А о чем думает Он? Надо выполнять задание редакции — и вот — получите: несчастный случай. Но разве есть выбор? Не бросать же человека в беде…
Опустив пострадавшую на заднее сиденье, Он достал аптечку.
— Надо бы поскорей обработать рану. Мешали порванные на колене колготки.
— Придется разрезать.
Девушка согласно махнула рукой. Он ножницами отхватил ткань, чтобы колготки не касались раны, смазал йодом. Отчего оголенное колено стало еще больше напоминать шафрановое яблоко, бок которого еще краснел от крови.
Девушка ойкнула, потом тихо заплакала:
— Ну и день сегодня! Бывает же... С утра, когда мама ушла за продуктами в магазин, отец объявил о своем уходе из семьи: видите ли, ему неприятно расстраивать жену! Каково? Н е п р и я т н о… Зато приятно прямо с утра удрать к любовнице! На дочь же плевать вообще, и это притом, что днем ей сдавать зачет.
— Не сдала?
— Конечно, нет. Хуже другое: мама в больнице…
Слезы бежали по щекам девушки, но вытирать их платком, сочувственно гладить ладонью почти мальчишескую стрижку становилось для Него неописуемо тонким удовольствием, переходящим в сердечную потребность. Куда денешься, тоже ведь приятно… Странное чувство. Но еще больше захотелось унять девичий плач. Не влага, а свет должен играть в таких прекрасных серых глазах. Как зажечь его? Надо чем-нибудь удивить.
Он развернул платок и поцеловал на нем вытертые слезы…
— Вот так я познакомился со своей женой и впервые получил на работе выговор за невыполненное задание, — разводя руками, заключил Он.
По храму порхнула неведомая птаха и быстро исчезла в одном из просветов в небо.
— Не вижу повода для печали. Вы поступили так, как подобает порядочному человеку, — сказал священник.
— Поводы появились позже.
Где-то в вышине послышалось курлыканье журавлей. В пролете отсутствующего купола можно было заметить часть удаляющегося клина. «Значит, скоро холода», — подумал Он, и продолжил:
— Жена действительно меня любила, и в первые годы нашей семейной жизни по отдельным мелким деталям я замечал: больше всего она боится моей измены. Видимо, была изрядно напугана примером своего папаши. Часто говорила: «Любовь проверяет человека не на нежность, а на прочность». Но ведь я никаких причин для подозрений никогда не давал. Потом подобные страхи начали перерастать… во что бы вы думали? — в подбор новых вариантов брака. После просмотра фильма о любви жена ставила себя на место героини и начинала рассуждать о правоте последней, забывая, что я — это не муж из фильма. Меня уже не существовало. Если рассказывал ту или иную историю, произошедшую со знакомыми, то схема повторялась: опять я оставался за скобками, а жена неизменно превращалась в жену другого мужчины.
— Подобное поведение — типично для женщин, — сказал священник. — Они по природе вынуждены приспосабливать себя к часто меняющейся среде. Того от них требует закон выживания. Им во что бы то ни стало детей надо вырастить. Сказано у Давида: «Там убоятся они страха, где нет страха». Ваша подозрительность не имеет оснований.
— Я тоже утешал себя подобными мыслями. Но однажды, придя с работы, понял: сегодня жена не моя, нет меня сейчас в ее душе… Это невозможно рассудочно объяснить. Когда живешь много лет вместе, то случившееся сразу начинаешь понимать сердцем.
— Надо просто завести себе деток, — посоветовал священник. — Вы уже давно в браке?
— Одиннадцать лет, — вздохнул Он. — Никто не против детей. Да нет их! У жены что-то не так… Она долго не верила врачам, считая, собственно, меня бесплодным. И как позже стало понятно по некоторым косвенным разговорам, моя подозрительность оказалась не напрасной: жена пробовала мне изменить, пытаясь зачать ребенка от другого мужчины.
— Очень веское обвинение. Его нельзя возводить на шаткой пирамидке косвенных разговоров.
— Наверное, вы правы. Но как бы там ни было, а болезнь жены продолжала усугубляться. Наступила пора, когда наша интимная жизнь стала невозможной.
— В таком случае, почему бы вам не взять на воспитание ребенка из детского дома? Вы поступите в высшей степени по-христиански.
«Разве могут дети заменить интимную жизнь?» — подумал Он. Но посчитал излишним говорить со священником на эту тему. И ответил:
— Батюшка, начались скандалы. Сцены ревности превратились в обыденность. Нельзя растить ребятишек в такой обстановке.
— Бог даровал бы вашей семье мир. Разве Он не знает в чем вы нуждаетесь?
— Бог дает только тем, кто в Него верит. Но ни я, ни моя жена никогда не ходили в церковь. Мы даже не крещены. Поэтому и наказаны, вероятно. Жена теперь прикована к постели и вряд ли когда-нибудь выздоровеет.
— С вашей стороны отныне нужен особенный такт. По праву сильного мужчина должен быть великодушным. Легче всего взять и бросить жену в столь тяжелом положении. Да ведь исстари известно: своего счастья на несчастье другого не построить. Что соединил Бог — того человек да не разлучает, — произнес священник.
— А если нет любви? Прошла… Иссякла… В таком случае брак превращается в обычный договор социального обслуживания. В нем не будет честности и искренности. Ведь для хорошего самочувствия жены мне достаточно нанять сиделку, чем освобожу от ненужных страданий и себя, и жену.
В глаза, уже привыкшие к полутьме, бросилась огромная черная надпись на израненной стене храма:
«HEAVY METAL».
Из-за букв выглядывали бледные уцелевшие фрагменты ликов. Один из них оказался детским, со сложенными крылышками под шеей.
Что за наваждение?
Священник продолжал говорить:
— Вы не освободите от страданий, ни себя, ни жену. Нельзя откупиться от супружеского долга, его надо выполнять до конца. А коль он не выполняется, то совесть вряд ли останется мирной, при условии, конечно, что она у человека еще имеется. Стало быть, и ее терзания никуда не исчезнут. Улучшить самочувствие вашей жене сиделка может лишь в физическом плане. Да и то, далеко не всегда. Представьте себя в столь незавидном положении: что будет твориться с душой, если вас, прикованного к постели, оставить без душевной и духовной под- держки, просто с изуверской жестокостью бросить умирать? А ведь вы когда-то бесконечно нравились друг другу, даже и в мыслях не допуская крах любви. И что теперь? Где та честность и искренность, о которых вы говорили? Или они нужны только на тот момент, когда хочется себя видеть исключительно белым и пушистым?! Тем более не бывает «ненужных страданий».
— Да я ведь пока не уходил от жены…
— Помните, брате: те слезы на платке, которые вы с любовью собирали со щек вашей будущей жены, многократно увеличились. И никаким платком их уже не собрать. Понадобятся сосуды…
— Поздно…
Это была заурядная командировка в райцентр, состоявшаяся полтора года тому назад. Удалось выкроить свободный день, чтобы дать мастер-класс для литературного кружка и нескольких корреспондентов местной газеты. Приезжал сюда Он не впервые. Встречали по-свойски, с особенным теплом. В ответ приходилось делиться профессиональными секретами. Передать свой опыт — благое дело: полетят потом грамотно сформулированные новости и сообщения в центр. Самому же легче станет работать. Заодно интересно побеседовать и о поэзии. Русским всегда было свойственно повышенное внимание к слову, а потому народ справедливо слыл читающим. Поэт воспринимался почти пророком. Значит, и надо разговаривать с народом. Увы, не осуществилась Его мечта зарабатывать на жизнь литературным трудом — дано не всем! Однако чем хуже журналистика? Пост Главного редактора областной газеты в Его тридцать три года тоже о чем-то говорит. Да, не проповедник, а идеологический работник. Но также призван служить людям…
Любил Он бывать в тех местах. Пейзажи тамошние, как во сне: убегает, туго извиваясь, к горизонту речушка, один берег которой совсем пологий, с живописными заливными лугами, а вот другой — вздымается ускользающими к самым небесам отвесными скалами. Кое-где вцепились в них редкие кустарники да клочки трав… В реке водятся дивные серебристые судаки, толстые караси, лещи с золотистым брюхом… Слава Богу, не перевелась рыба! И постоять вечером под скалами с удочкой — там лучше клевало — было истинным удовольствием.
После мастер-класса неизменно следовал междусобойчик для узкого эстетского круга. За столом из местных разносолов и вкусно приготовленной дичи смаковались областные сплетни и слухи, которые Он подтверждал или развеивал, всегда оставаясь в центре внимания.
В тот раз среди присутствующих оказалось новое лицо: голубоглазая блондинка с лучистым озорным взглядом, с хвостиком волос на затылке. Она отличалась от местной публики тем, что оставалась безразличной к областному гостю. Кто такая? Никогда не видел эту красавицу. Он навел справку у секретаря «районки»; оказалось: автор нескольких заметок на молодежную тему, студентка, будущая учительница, дочь престарелого местного лекаря, заканчивает учебу в областном университете. Своей безучастностью, а, точней, независимостью Она скрытно Его дразнила, и что следовало понимать как приглашение на невидимый поединок. Он принял этот вызов и щедро плеснул в бокал Ей вина. На войне, как на войне.
Она спросила:
— За что?
— За победу, — ответил Он.
Присутствующие подхватили:
— За победу, друзья! За победу!!!
— За чью? — снова спросила Она.
— За нашу, разумеется, — улыбнулся Он.
— С кем воюем? — продолжала Она свой расспрос.
— С бездной, — опять улыбнулся Он, и почувствовал, что кто-то под столом наступил Ему на туфлю. Пришлось обронить салфетку… Он и не сомневался: наступила именно Она. Ей ничего не оставалось, как быстро убрать ногу… В ответ Он нашел своими ногами Ее ногу…
В конце вечера, когда все расходились по домам, успел шепнуть девушке на ухо:
— Жду через десять минут в своем номере.
Прямо Ему в лицо лучисто ударил свет из голубых глаз. Тихо последовал вопрос:
— Еще не взят последний бастион?
— Мы — бойцы одной армии, — столь же тихо усмехнулся Он.
И Она пришла… Через тринадцать минут… С распущенными волосами. И еще более прекрасная.
По небу бежали тучи, скрыв солнце. В храме стояла сумеречная тишина.
— Вы совершили смертный грех, грех прелюбодеяния, — сказал священник.
— Не оправдываю себя, — ответил Он. — Но я действительно нашел ту, о которой мечтал всю жизнь. Если бы вы знали какое головокружение бы- вает от этого! Удивительная девушка. Ласковая до нежности, любящая до самозабвения, красивая до слез. Прямо не верится, что до сих пор такие бывают. Она не может дальше быть без меня, а я без Нее — и подавно. Просто умру! Пришлось снять квартиру…
— Опасное состояние. Берегитесь.
— Зачем?
— В конце концов, у вас положение в обществе, жена больная… Она, кстати, знает о ваших приключениях?
— Знает, — выдохнул Он. — И теперь жалеет меня. Готова даже отпустить… Лучше бы она этого не делала… Тяжесть страшная: душа разрывается. Потому сюда и приехал. Надеялся — здесь никто не увидит и не услышит.
— В том и заключается духовный подвиг, чтобы мы умели преодолевать себя; падая, вставать и идти дальше. Ведь жена вас простила, если жалеет. Все-таки большой души она человек! Готова отпустить мужа к другой женщине!! Удивительно… Далеко не все способны на этакое. Или вы что-то не договариваете?
— У меня будет ребенок. Девчонка — на третьем месяце… Дней десять тому назад приезжал Ее родитель, грозился ославить, потом на коленях просил не позорить его семью, плакал… А что я могу теперь поделать? За всю жизнь не нажив детей, отправить любимую в абортарий? Разве это не богомерзко?! Оставить беременную на произвол судьбы ради жены-инвалида, пусть и с большою душой? Или жену отправить в Дом инвалидов, приведя вместо нее молодую женщину? Что скажут люди?! Да плевать на чьи-то обывательские мнения — сам себя возненавижу. Уже ненавижу. Абсолютный тупик… В голове вместо мозгов — дыра — бездна! Спрашиваю у вас как у священника: что я должен теперь сделать? Как поступить, дабы остаться в ладу со своей совестью, но выбраться из этого адского тупика?? — вопрошал Он, подобрав со щеки мизинцем сбежавшую слезу. Или это что-то капнуло сверху…
В оконных и дверных проемах храма, в его нишах и дырах начали появляться различные птицы. Заяц, заскочив и заметив людей, изо всех сил помчался прочь. Пара ежей копошилась в темном углу. Где-то далеко залаяли собаки. Первые капли влаги упали в самом центре храма — на груды обломков, кирпичей и на покрывшую пол седую пыль, которая, казалось, и без дождя никогда не могла просохнуть от вечной сырости, несмотря ни на какие сквозняки. Сочились из трещин в полу грунтовые воды, словно выдавлен- ные из земли постепенным проседанием храма. И чем больше проседал храм, тем явней проникала влага (она уже выгрызла штукатурку стен снизу); а чем больше появлялось воды, тем обреченней уходил в землю храм (подобно Китежу, растянувшему свой срок во времени).
— Скажу вам честно, — откликнулся священник, — редко, но бывают случаи, когда ответить нечего. Люди годами поступают так, как поступать нельзя, тупо нарушают все десять заповедей Бога, живут в высшей степени беспечно. И потом они запутывают свою жизнь и жизни своих ближних, испортив до невозможности отношения и с миром, и с собственной душой. Распутать туго затянутый узел уже не по силам никому. Ни священнику, ни даже Патриарху. Только сам Бог способен это сделать. Вот и остается тогда лишь одно средство – молитва…
— Однако пора возвращаться, — сказал Он, и подобрал сломанный замок. — Могу подвезти: у меня машина неподалеку.
— Да, пожалуй, — согласился священник. — Наличие множества дверных деталей наталкивает на мысль о том, что все двери в храме были выбиты разом. Вам так не кажется? Здесь произошло нечто страшное. Однако не чаял столь удачно выбраться из всеми забытого угла. Благодарю. Вот и погода стала ухудшаться…
Они шагнули в жемчужную пелену под косо моросивший дождь, пошли по высокой мокрой траве к дороге. За спиной издали прогудел электровоз, и внезапно сработала сигнализация машины.
Что за напасть?
По-заячьи трусливо убегал в сторону леса белобрысый сорванец…
Не к добру это.
— А вы-то, простите, почему здесь? Если, конечно, не секрет…
— Грех попу не посетить храм. Да и мой дед в этих краях некогда служил Господу, — пояснил священник.
— В нашем городе вы, наверняка, человек новый?
Раньше мы не встречались, хотя приходится со многими батюшками иметь дело: работа такая.
— Новый. Приехал после окончания Духовной семинарии. Приглянулась мне эта церковь из поезда, вот и решил посмотреть…
— Хорошо бы ее восстановить, – предложил Он. –
Это реально?
— Невозможное человекам возможно Богу. Но для кого восстанавливать? Храм оказался в безлюдном месте.
— По Генеральному плану развития области здесь должен появиться новый поселок. Церковь была бы очень кстати.
— Спаси Христос. Труды великие, не говоря о средствах, понадобятся для реставрации. Однако, как гласит мудрость, дорогу осилит идущий. Начнут строить поселок, тогда попробую переговорить с архиереем. Лишь бы до того храм не рухнул. Хотя, по отеческим заповедям, с него и подобает созидать всякое поселение.
Автомобиль надрывался сиреной, потому что было снято зеркало бокового вида справа.
«Украл, бестия!» — выругался Он про себя, и жестом пригласил священника сесть в машину.
На капоте и на багажнике лежало несколько роскошных влажных золотых листьев клена, чуть пошевеливавшихся от слабого ветра.
Он собрал их и бросил на свободное сиденье, со словами:
— Жена любит…
Замельтешили кусты сбоку от дороги, сама дорога мокрым валом накатывалась под колеса, машина быстро набирала скорость. Священник перекрестил перед собой путь, оглянулся, но церковь уже скрылась за кленовой рощей.
В ближайшее воскресенье Он отправился опять в свой любимый райцентр. Не доезжая до городка, свернул к реке. Оставил машину у зарослей увядающего борщевика, вызолоченного мягким вечерним светом, и пошел под скалы посидеть с удочкой. Хоть умри — хотелось побыть одному.
Он достал из банки червяка, нанизал его на крючок, забросил свистнувшую леску в воду… и забыл о рыбалке. Сознание поплыло отдельно от поплавка…
Господи, пройди Ты в шаге,
чтоб вытянуться мне, как шпаге,
И дотянувшись до Тебя,
за круг не выйти бытия, —
Чтоб рубцевались мои раны,
которые для многих странны.
И хоть с трудом, но дай мне встать
и одним махом наверстать
Все то, что должен был пройти;
как кровью, написать стихи;
И в Лету напрочь отрясая
тленность быта,
Млеть: «Чаша, которую Ты дал мне,
вся испита».
О чем это Он? Рано давать вольность подобным мыслям. Круг бытия еще не пройден. Жить надо…
Вспомнилось, что пришедшее на ум стихотворение Он прочитал на встрече в редакции с известным столичным литературоведом. Приезжего ученого почему-то зацепило слово «млеть», якобы прозвучавшее иронически. Пришлось оправдываться: одно из значений данного глагола, мол, авторами словарей приводится как «замирать от сильного переживания или волнения»; у Бунина в рассказе «Всходы новые», например, читаем: «…млеет яркая синева…». Иван Алексеевич не иронизировал же. Напротив, словом «млеет» удивительно выражена фактура неба; в этой картине русского классика так и сквозит некая прозрачность, нежность…
Очнуться заставила удочка, упавшая в воду. Прозевал клев?
Вода взорвалась брызгами, выстрелившими Ему в лицо: откуда-то сверху упал довольно большой камень.
Послышался смех подростка.
На самом верху скалы стоял белобрысый мальчишка: убедившись, что замечен, развязно и даже оскорбительно пошел в пляс.
— Ну, это уже слишком! — простонал Он, и стал карабкаться по круче наверх. — Сейчас я тебя!!
В приступе ярости скала показалась намного ниже, чем на самом деле. Первые метры она отдала почти без всякого сопротивления: взбираться было легко. Продвигаясь с такой скоростью можно преодолеть ее мигом.
— Погоди, погоди, каналья! — ругался Он. — Поймаю — оборву уши.
Есть еще сила в теле.
Все-таки экватор жизни не пройден. Но до него остался недолгий путь.
Впрочем, никто не знает всей длины своего пути. Пройден — не пройден… Чем злиться, не пора ли подвести кое-какие итоги, хотя бы промежуточные?
Гнев побеждается размышлением.
Итак: что достигнуто?
Должность?! Велика ли заслуга? Мало радости то и дело стоять на ковре у начальства. Достаток в известной степени имеется, но люди живут и богаче.
Квартира? Есть, и неплохая. Пишем «плюс».
Для такой квартиры нужна большая семья. Семьи фактически нет. Пишем «минус».
Что еще? Профессия… Надо было выбирать: трудный путь поэта с густым туманом жизненных обстоятельств впереди (без всякой страховки от неудачного результата) — или путь провинциального журналиста (с карьерным ростом, пакетом льгот, с гарантией определенной известности). Поэтом не стал, выбрал дорогу легче. Значит, и личность не совсем та, которую хотелось бы видеть. Скука! Он сам из себя сотворил бестолковый артефакт. Кому он нужен? Жирный «минус»…
По сторонам глаза схватывали огненные краски осени. Но любоваться природой в Его положении было трудно: головой толком не покрутишь, не оглянешься… Лишь когда попадется удобное место для передышки, тогда и окинешь взором золотое великолепие. Но таких мест попадается все меньше и меньше…
О чем еще можно подумать на скале? О совести… В самый раз. Потому что можно сорваться… Будет вместо исповеди. На скале не соврешь… Итак, совесть чиста, как стеклышко? Копченое стеклышко… Сам постарался. Кривил душой много раз. Не душа, а саксаул. Когда же совесть позволила поступиться собой впервые? Рано. В детстве. Подобрал на полу упавший красивый мундштук родного дяди и не признался в находке: никто ведь не видел, а, значит, не сможет упрекнуть Его в воровстве, тем более по радио говорили — курить вредно. Вещь восхитительная, одни разноцветные кольца чего стоят! Ею втайне всегда можно будет любоваться, сколько захочешь. Вот и выходит: тяга к красоте перевесила совесть… А разве в отношениях с женщинами было потом иначе? Как ни крути, получаются сплошные «минусы»…
Подниматься наверх становилось трудней. Выступы попадались все уже, мельче и реже. Все чаще приходилось подтягиваться на руках, чтобы взобраться выше. Иногда щербатый камень уходил из-под ноги и срывался вниз. Наутек, впереверт, вскок. Потом доносился лишь звук его удара о прибрежную гальку.
Может быть, лучше повернуть назад? Хоть и не Эльбрус, но еще слишком долго лезть наверх. До темноты явно не успеть. Да и пацана почему-то не слышно… Без альпинистского снаряжения такое восхождение становится слишком рискованным.
Все верно. Но пути назад, кажется, нет. Ловушка! С большим риском есть возможность вылезти наверх — и нет никакой надежды, чтобы вслепую найти те же самые уступы и спуститься вниз.
Скала взяла Его в плен.
Потрясающе. Этого только и не хватало. Везет же в последнее время Ему на тупики!
Что делать? Спрыгнуть в реку? Берег под Ним широковат, можно не дотянуть до воды … А глубина мелкая, сломаешь не только ноги, но и шею…
Солнце окрасило скалу в алый цвет.
Река, словно красная трещина, зигзагом ползла к горизонту. Было видно как уплывала удочка. Мальчишка, закатав штаны, ждал ее на мелководье, а когда поймал, перебрался на другой берег и по заливному лугу устремился вдаль, пока за буреющими ракитами не скрылся из вида.
Стоять на одном месте — зря тратить силы. Надо подниматься.
Он вспомнил слова священника, сказанные по дороге в машине. Почему вспомнил? Потому что они сейчас жгуче необходимы. Да, люди, действительно, рождены не ползать по земле и даже не летать над ней. Их призвание — стоять крепкими ногами и не забывать одного: дух человеческий создан необъятным, выше всего сотворенного мира.
Крепким ногам не помешали бы и крепкие руки.
Приходится все-таки ползти. Но это лучше, чем сейчас полететь…
Зря не спросил имя священника. Значит, так надо. Кому надо? Ему?!
Но Он победит скалу, во что бы то ни стало. Должен! Обязан! Если же победит скалу, то преодолеет и бездну…
Скрепя зубами от напряжения, Он не попросил, даже не закричал, а на всю вселенную с исступленным надрывом заорал:
— Господи, помилуй и спаси грешника!!!