Весь этот летний воскресный день Вера провела, закрывшись в своей комнате. Скорее всего, она лежала на животе, уткнувшись лицом в подушку, поскольку на вопросы Ольги Павловны о том, что случилось, в ответ слышалось лишь приглушённое бормотание.
«Будь добра, оторви лицо от подушки, когда говоришь со своей матерью!» – Прикрикнула мать грудным с хрипотцой голосом. Её несколько тучная фигура в коротеньком цветастом халате и с бигудями на голове смотрелась воинственно. Слегка выставив левую ногу вперёд, она напоминала Наполеона, позирующего перед придворным художником. Обычно эта поза говорила о том, что геополитические интересы Ольги Павловны были наглым образом попраны кем-то из членов семьи.
– Дочь, ты меня слышишь? Я, кажется, с тобой разговариваю?! – Не унималась мать, прерывая свои реплики настойчивым стуком в дверь.
– Со мной всё хорошо! – послышался тонкий, готовый вот-вот сорваться на рыдания, голос.
Уловив эти тревожные нотки в голосе дочери, Ольга Павловна взяла паузу, прижав свои пухлые руки к груди. Её нахмуренные брови расправились, а глаза усиленно забегали, словно в поисках подсказок, обшаривая дверь и пространство вокруг неё. Наконец, решение, кажется, само пришло ей в голову.
– Если ты решила не есть весь день и заработать себе язву желудка – хорошо! Так тому и быть… Но пожалей хотя бы несчастного кота! Паштет ни в чём не виноват! Ты же знаешь, какой у него слабый желудок, и как его рвало с той балтийской кильки, которую…
Не успела Ольга Павловна закончить свою мысль, как дверь вдруг резко приоткрылась, и показался Паштет – рыжий с белыми пятнами кот, выставленный за порог ножкой с малиновым педикюром. Мать попыталась скорее просунуть свою ступню в розовых сланцах в дверной проём, при этом чуть не раздавив бедное животное, но дочь оказалась проворнее и успела вовремя захлопнуть дверь. Щелчок шпингалета ясно дал понять, что момент бездарно упущен. В отчаянии Ольга Павловна провожала взглядом медленно удалявшегося в сторону кухни Паштета. Держа хвост, как всегда, пистолетом, кот словно всем своим видом демонстрировал, что инцидент у двери никоим образом не уронил его чести и достоинства.
– Ты хочешь, чтобы я выломала эту дверь? Ты этого хочешь?! – Вскрикнула мать. – Я это сделаю! – В подтверждение своих слов Ольга Павловна пнула в дверь ногой. – Я не потерплю, чтобы в этом доме кто-то жил, как затворник и на моих глазах гробил своё здоровье! – Она пнула сильнее. – Ни один молодой человек не стоит того, чтобы так себя изводить! Пусть он будет хоть… Джастином Бобером!
– Бибером, мам. Джастином Бибером… Пожалуйста, мама, просто оставь… – Конец фразы утонул вместе со сдавленными рыданиями в подушке.
– Господом Богом тебя прошу, Вера, открой эту чёртову дверь! Последний раз повторяю! – Выждав мгновение, мать опять принялась стучать в дверь и пинать в неё ногой. Надо заметить, по мнению Главы Семейства и в бытность актрисы театра Ольга иногда переигрывала.
Вскоре из комнаты на всю катушку зазвучала музыка. Мать ещё долго продолжала кричать, угрожая выбросить музыкальный центр в окно, как только до него доберётся, пока, наконец, её голос не надорвался до хрипоты, и она не была вынуждена ретироваться на кухню.
Там, у своей миски, её давно дожидался Паштет. Кот подобострастно тёрся рыжей мордочкой о её ноги, пока Ольга Павловна искала в навесном шкафчике валидол. Наконец, найдя таблетки, она швырнула их обратно и, открыв дверцу над вытяжкой, достала недопитую ещё с Нового Года бутылку армянского коньяка. Быстро налила 50 грамм в рюмку до краёв и мигом опрокинула в рот, не закусив и даже не поморщившись. Отпихнула ногой назойливого кота и покинула кухню.
Проходя по коридору мимо комнаты дочери, она вдруг остановилась, как вкопанная, словно бы увидев призрака. На полу у двери лежала иконка Святой мученицы Веры Римской и небольшое деревянное распятие со стены, много лет прежде висящее над постелью дочери.
Ситуация принимала новый оборот, к которому Ольга Павловна была совершенно не готова. Поэтому Мать Семейства (отец был в командировке) решила задействовать третье лицо – парламентёра, своего рода, «Троянского коня», который бы мог легко втереться в доверие дочери и во всём разобраться. Никто, разумеется, не подходил на эту роль лучше, чем родной брат Веры, Михаил, которого она боготворила с раннего детства. Закончив школу с отличием, он уехал на учёбу в столицу, где подрабатывал в одном крупном издании помощником редактора. Вера просматривала каждый номер журнала в надежде когда-нибудь обнаружить инициалы своего брата в конце одной из статей.
****
В 16:32 по Московскому времени, после продолжительных гудков, Ольга Павловна, наконец, услышала нарочито вежливый голос своего сына в телефонной трубке.
– Слушаю Вас внимательно, Ольга Павловна.
– Что-о-о? – Возмутилась мать. – Какая я тебе Ольга Павловна? Что за обращение с матерью! Вы меня в могилу сведёте, оба. Научитесь правильно говорить с женщиной, которая дала вам жизнь, молодой человек, прежде чем…
– Правильно? – Перебил её сын. – А что такое «правильно»?
– Вот, только не надо мне этих ваших штучек, молодой человек. Правильно, значит, правильно! И если у вас там «правильно» означает что-то ещё…
– А можно сразу к делу? Я тут немного занят сейчас... Вам опять вещий сон приснился или сразу все ангелы небесные вострубили...
– Во-первых, прекратите обращаться ко мне на «Вы», молодой человек, словно я вам чужая! А во-вторых, оставьте эту иронию для своих молоденьких девочек. И в третьих...
– Ооо! Будет ещё и в третьих...
– И в третьих! Речь сейчас идёт не обо мне, а о твоей родной сестре...
Тут Ольга Павловна, наконец, посвятила сына в суть дела, придав правда реальной ситуации некоторые драматические детали. Например, с её слов получалось, что Вера уже третий день ничего не ест и не выходит даже в туалет. Или что накануне всей этой истории, в окно кухни, пока Ольга Павловна готовила овощное рагу, трижды стучалась синица, как бы пытаясь предупредить о приближающейся опасности. На десерт была заготовлена историю про иконку с распятием у двери.
Мать выдвигала массу всевозможных версий, призванных объяснить странное поведение дочери, среди которых были умственное помешательство и даже одержимость бесами. Разговор закончился на том, что если завтра до пяти часов вечера ситуация не наладится, то Михаил сразу после работы сядет на электричку и приедет навестить сестру…
****
Около девяти вечера следующего дня старший брат Веры звонил в дверь квартиры, в которой провёл свое детство и юность. Ольга Павловна в прихожей в охапку схватила сына и, несмотря на возражения, отвела на кухню, где его давно дожидался накрытый, словно на десятерых, стол. Она подогрела в микроволновке огромную тарелку борща, после чего, обильно полив его сметаной, поставила на стол. Пока Михаил без особой охоты ел суп, Ольга Павловна принялась повторно вводить его в курс дела, не очень, впрочем, заботясь о совпадении со своими вчерашними показаниями.
Михаил между закуской из всяких домашних солений иногда вставлял уточняющие вопросы в повествование матери: «Значит ваша природная любознательность, никак не могла послужить причиной?» – подытожил он. Ольга Павловна оскорблено вознесла свой взор к потолку, подняв ладони на уровень лица.
Зелёные глаза сына на секунду будто затуманились, блуждая рассеяно по потолку со следами былых затоплений. Наконец, шлёпнув слегка ладонью по столу, он поднялся со стула. «Ну… Я пошёл!»
Ольга Павловна, семеня на носочках, следовала за ним. Подойдя к двери сестры, Михаил тихонько постучал.
– Вера, ты не спишь? – Он оглянулся на мать, нервно прижимавшую к груди кухонное полотенце. – Это твой брат. Помнишь, я ещё тут жил с тобой лет двести…
– Пусть мама отойдёт на десять шагов! – Закричала сестра из недр комнаты.
Михаил вновь обернулся к матери. Та, нахмурившись, сделала три коротких шага назад и упёрлась задом в старый комод. Сын указал двумя пальцами вдоль коридора, ведущего на кухню. Ольга Павловна с кислой миной нехотя попятилась назад. Когда она встала в дверном проёме кухни, он дал ей знак рукой, замкнув в круг большой и указательный пальцы. От тёмных силуэтов хозяйки и её кота, равнодушно наблюдающего за происходящим, по полу тянулись длинные тени…
«Они на кухне… можешь открывать!» – прокричал Михаил. Внутри комнаты послышались несколько легких и быстрых шагов, щелчок шпингалета, и дверь, наконец, распахнулась. Схватив брата за рукав кофты, Вера быстро втащила его в полутёмную комнату, пропахшую косметикой и книгами. Освещение давал медленно вращающийся ночник в форме цилиндра, стоящий на прикроватной тумбочке. Он отбрасывал на потолок причудливые тени. Вера быстро закрыла дверь и упёрлась в неё спиной. Секунд десять брат с сестрой молча разглядывали друг друга. Она была в свободной белой рубашке на выпуск и коротких джинсовых шортиках. Распущенные, чуть вьющиеся волосы, изящно ложились на плечи. Зелёные, как и у брата, глаза смотрели робко из-под длинной чёлки. Немного припухшие от слёз веки, казалось, только подчёркивали её юную красоту. Босыми ногами она переминалась на месте, спрятав руки за спиной.
– Ты теперь блондинка… – Обронил неловко он.
– Нравится? – спросила она, без особого энтузиазма расправляя вьющуюся со лба прядь. – Садись! – Прежде чем Вера почти молниеносно закинула свою постель пледом и усадила брата, Михаил успел заметить торчащий из-под подушки угол потрёпанного семейного фотоальбома…
– Как дела в школе? – спросил он, пытаясь придать голосу непринуждённый тон.
– Нормально, каникулы же…
– Слушай, – Михаил взял её осторожно за запястье и тихонько потянул вниз. Она послушно уселась рядом на кровать, глядя куда-то в сторону. – Я не стану заходить издалека. Ты знаешь, я это не умею и не люблю. В общем, мама позвонила мне вчера вечером и стала рассказывать странные вещи. – Вера недовольно фыркнула, – Я не хочу лезть тебе в душу и копаться в твоих отношениях с Богом, но поступать так с матерью жестоко…
– Жестоко?! – перебила сестра, – так поступать с матерью жестоко?! – она говорила отрывисто, голосом готовым вот-вот сорваться на рыдания. – А поступать так со мной? Поступать так со мной было не жестоко?! – Уголок её губ исказили боль и обида. Брат хорошо знал это выражение с детства, когда сестра была ещё совсем малышкой, когда она падала или ушибалась обо что-нибудь или, когда Ольга Павловна шлёпала по её немытым рукам, тянувшимся к сладким блинчикам с облепиховым вареньем.
Вера вытащила из-под подушки небольшой семейный фотоальбом в зелёном замшевом переплёте. Положив его на колени, она быстро нашла нужную страницу и молча сунула альбом брату. "Всё дело в этом" – сказала она и плюхнулась обратно на кровать.
Михаил знал эту фотографию. На ней его сестра завязывала младшему Димке шнурки, а тот с недовольным лицом на вытянутых руках держал мороженое в одной руке и сахарную вату в другой, дожидаясь, когда же, наконец, его оставят в покое.
Это была его последняя фотография. Через несколько месяцев после похода всей семьи в луна-парк, Димка умер от спонтанного кровоизлияния в мозг. Он не дотянул несколько дней до своего пятого дня рождения.
– Всё это было так давно… – Начал Михаил. – Он умер пять лет назад…
– А для меня, – ответила она после долгой паузы неожиданно твёрдым и безразличным голосом, – его не стало буквально вчера.
Брат обернулся, быстро взглянув на сестру. Та по-прежнему лежала на спине, глядя в потолок. Её глаза блестели в полумраке от слёз. Сцепив руки на груди, большим пальцем левой руки она старательно тёрла правую ладонь. Тяжело дыша, она сбивчиво продолжила.
– Я хотела просто полистать этот проклятый альбом... А потом долго смотрела на эту фотографию... где он с мороженым и сахарной ватой... И вдруг почувствовала себя обманутой. Будто... Будто меня воры обокрали... И ещё стыд. Просто дико стыдно! Сначала я не понимала откуда всё это. Но потом до меня дошло, кто меня обманул, – она указала пальцем в направлении двери. – Я всё вспомнила...
Она сказала, что он НЕ умер, что Димка на небесах, и что Бог забрал его для его же блага, чтобы уберечь от зла... С её слов выходило, будто бы ему крупно повезло, понимаешь? Сначала я не поверила, я точно помню, что сомневалась. Кто-то внутри меня стал сразу же сомневаться... Я спросила: почему же тогда ты плачешь, мама? А она ответила... Она стала вытирать свои слёзы и сказала, что плачет от радости. Она улыбнулась и, глядя мне прямо в глаза, сказала, что плачет от радости… Тогда я поверила. Мне очень хотелось в это поверить... И я поверила.
В комнате повисло напряжённое молчание. С лестничной клетки послышался шум закрывающихся дверей лифта и удаляющееся гудение.
– Но ведь о таком обычно детям не говорят... прямо. – Заметил Михаил.
– Но почему из всех только я не смогла вовремя... – Она осеклась, проглотив подступивший к горлу комок. – Ты думаешь, я бы не смогла понять?! – Её голос начинал сильно дрожать. – Пусть по-своему, по-детски, но я бы точно поняла, что смерть – это не что-то вроде путёвки в Диснейлэнд!
Брат глядел в сторону двери с плакатом Линды. Он вспомнил, как не стал тогда ни в чём переубеждать сестру, и боролся в глубине души с презрением к ней. А теперь он вдруг почувствовал укол презрения к самому себе. За то, что с малодушничал тогда и не стал разрушать удобные детские иллюзии, подкинутые мамой, разумеется, из самых добрых побуждений.
Он чувствовал нарастающую вибрацию от сестры по всей кровати. Старый компьютерный стол, глобус, шкаф с книгами, кресло с ободранными подлокотниками... Все эти вещи словно помолодели на пять лет. Будто бы этих пяти лет никогда и не было, а он по-прежнему 15-летний пацан, мечтающий получить скейт на день рождение. Как будто, прошлое настоящее и будущее прямо сейчас пересекаются в этой комнате.
Он вдохнул полной грудью и медленно выдохнул. Осторожно откинулся на спину и лёг рядом с сестрой. Нашёл на ощупь её горячую ладонь и легонько сжал в своей. Какое-то время она лежала на спине, дрожа всем телом. А потом вдруг резко повернулась на бок, обняла брата, закинув, как в детстве, на него одну ногу и, наконец, по-настоящему в голос разревелась. Всё, что копилось в ней эти два дня, а может и все эти пять лет, будто прорвав плотину, хлынуло в мир, принося освобождение.