Начало на
http://proza.ru/2023/09/11/1413
На иллюстрации – страничка из альбома сестёр Ушаковых. В создании рисунка принимал участие и А.С.Пушкин. «Неприступной крепостью Карс» сёстры иронически называли Ташу Гончарову.
Попытка субъективно-объективного исследования.
«Теща моя не унимается; ее не переменяет ничто, …бранит меня, да
и только».
А. Пушкин. Из письма П.В.Нащокину 1831 г.
Чем более в нас правды, чистоты, возвышенности,
тем более нас преследуют, уничтожают и губят люди.
Евдокия Ростопчина
Ещё не растаяли под окнами арбатского дома грустные февральские сугробы, а щедрое мартовское солнышко уже радостно греет спину Никиты Тимофеевича, раздувающего самовар на крыльце.
Следом и Александр вышел. Остановясь, подставил лицо солнечным лучам, сгоняя остатки сна. Улыбнулся, слыша заботливое ворчание:
– Накинул бы душегрейку, батюшка Лександр Сергеич! Ветерок знобкий, захворать недолго…
Тот, лишь отмахнувшись, вдохнул морозную свежесть да руки раскинул, потягиваясь:
– Эх, славно мы вчера с Масленицей распрощались!
– Ну-ну, – согласился мудрый Никита, – нагулялся народ. Не всё ж коту масленица…
– будет и Великий пост! – подхватил Александр. – Вот и его пора приспела. А ныне у нас что? «Тужилки» по Масленице? Чистый понедельник, так ведь? Собери-ка мне бельё в баню, Тимофеич. Не дай Бог, – улыбка сбежала с лица, – вдруг Наталья Ивановна заявится…
Накаркал: так и случилось. К вечеру вместе с дочками припожаловала. По-свойски комнаты осмотрела. Чистоту проверила сверх всякой меры придирчиво. Наставительно зятя поучала:
– Сорок дней Иисус Христос провел в пустыне в посте и молитвах. Дом и душу от грехов очищаем в память об этом! Напитали утробы в Масленицу – ныне строгое воздержание! Лишь вода – в первый день Поста! Водица и черный хлеб во вторник. В среду божьими помыслами – фрукты, овощи, но без варева! В четверг сызнова вода. И далее – ни крохи скоромного. Ни-че-го! В храм идите! Ныне Великое повечерие: чтение Великого покаянного канона святого Андрея Критского. Покаянные молитвы и дома не забывайте.
Таша слушала молча, не поднимая глаз. Да и Александр не спорил, согревая нежностью холодные руки жены, деля сочувствие и любовь.
Почти каждый день приходила Наталья Ивановна к молодой чете, и запретить ей этого никто не мог.
Если удавалось, Александр ускользал к друзьям, встречался и с Иваном Киреевским, и с Николаем Ивановичем Надеждиным. Издатель журнала «Телескоп», «ожесточённый ругатель поэта» всё-таки решился присоединиться к недругам Видока Фиглярина – напечатал памфлеты под заковыристым псевдонимом. Ну, кто мог догадаться, что Феофилакт Косичкин – это… тс-с, не будем и мы разглашать тайну.
Александр доволен недогадливостью собеседников - значит, удалась мистификация! Надо сказать, что, кроме домашнего врага, был у него и враг литературный - жестокий, изощрённый в махинациях, подлый, организовавший травлю поэта Фаддей Булгарин, обласканный Бенкендорфом.
В борьбе с лицемерно-гнусным противником отлично помогают методы сатиры, как в новой статье - «Несколько слов о мизинце господина Булгарина и о прочем».
Читает громко. Любомудр Иван Васильевич восклицает:
– Сатира, однако! …«У него в одном мизинце более ума и таланта, нежели во многих головах“. Это про кого же? Неужто про Булгарина?!!! И кто, интересно, так беззастенчиво и непомерно славословит прохвоста?
– Ещё один прохвост – Греч!
– Оба друг друга стоят! Верно припечатал Фаддея князь Вяземский: «Гнуснейшая фигура русской журналистики, имя нарицательное для журнальной рептилии, для доносчика и шантажиста». Печать Иуды и Каина!
– Вот-вот, весьма метко про рептилию-хамелеона Пётр Андреевич изволил сыронизировать!
– Но и господин Косичкин не промах. А вот это место, Александр, ещё раз вслух, будьте так добры!
Заветные мысли перечитывать – одно удовольствие:
– «…блаженство состоит в спокойствии духа, не возмущаемого ни завистью, ни корыстолюбием; в чистой совести, не запятнанной ни плутнями, ни лживыми доносами; в честном и благородном труде, в смиренном развитии дарования, данного от бога…».
– Ах, как хорошо, как истинно! – восклицает Иван. – Ай да Косичкин! Чистая совесть, не запятнанная плутнями и доносами – вот что важно для литератора! Не возмущаемая завистью и корыстолюбием – это, конечно, не о Булгарине! У того и зависти и корыстолюбия сверх всякой меры! Интересно, а кто прячется за маской господина Косичкина?
– Не знаю, не знаю, – улыбается Александр.
– Призыв сего автора весьма животрепещущий и нравственно поучительный: «Не завидовать ни богатству плута, ни чинам негодяя, ни известности шарлатана!!!» – подводит итог Николай Иванович.
***
Пока литераторы обсуждали загадочного Феофилакта Косичкина, Наталья Ивановна в арбатской квартире обсуждала строптивого зятя, и в сиплом её голосе крепла воля не ограниченного никакой нравственностью деспота:
– Ну, вот скажи, Наталья, где слоняется твой муженёк?! Где?!!!! Сбежал – значит, не любит!!! Небось, за зелёным столом понтирует – опять проиграется в прах!
Не молчала Таша – пыталась протестовать, да не получалось у неё это, никак не получалось.
– Маменька, ну что вы такое говорите?! Как можно?!
– Мне можно! Мне всё можно! Я мать, и о твоём благе пекусь! Уму-разуму тебя учила, да мало, видать! Рано на волю выпустила. Каждый мужний шаг под контролем держи! Вдруг он того хуже… с девицами развлекается?!! Нынешние барышни стишки любят. А ты, как он придёт, обсмотри зорко.
– Зачем, маменька? Стыдно ведь…
– Стыд не дым, глаза не ест. Что свадьба? Радость на месяц, а печаль на всю жизнь…
На мгновение смолкла – видно, вспомнилась Наталье Ивановне пролетевшая, как сизый голубок, молодость, и горькое сожаление мелькнуло в грозных очах. Но лишь на мгновение… И вновь зудит въедливый голос:
– Жена мужа под свой норов вести должна.
– Как же так-то, маменька?! Сказано в Библии: «Жена да убоится мужа своего».
– Убоится, если провинится, - это так, а в жизни… А в жизни кто умён, тот и правит. Коль заслужил – и побранить не грех.
– Ой!
– И не ойкай, не айкай! Ты в дому кто? Ты хозяйка в дому! Похитрее будь. Хитрость… она и ум заменит, ежели нет его.
Учила дочку. Считала, что благое, богоугодное дело делает. И Александру в беседах тоже по полной чаше упрёков да оскорблений доставалось.
– Помнишь, зятёк, что обещал, когда сватался? Что жить будет первая красавица Москвы, как королева? А где её королевские наряды?! Лисой в семью нашу влез, да алчным оказался! – Тёщины глаза сверкали в гневе неправедном, злобном, руки тряслись да слюна брызгала. – Где подарки свояченицам? Уж о себе умолчу…
Молчит и Александр. А что отвечать-то? Разошёлся ум по закоулкам, а в серёдке ничего не осталось. Хотел напомнить о приданом, да споткнулся, не стал… Эх, да неужто у кого деньги, у того и счастье?
Всё горше на сердце от этих скандалов. Проводив тёщу, сидел в кресле, опустив голову. Таша беззвучно плакала, сиротливо сжавшись в углу дивана. Жаль её. Кто охранит, кто защитит, кроме него? Да и он сможет ли?
А Таша, вскочив с дивана, подбежала, бросилась на шею, крепко-крепко обняла, слезами горькими рубашку вымочила. Тёмно-каштановые густые пряди по плечам разметались. Дрожит вся, всхлипывает…
Не помнил, что бормотал, как успокаивал. Потом долго ещё молилась Таша, перед иконой стоя на холодном полу на коленях. Поднял на руки, унёс в спальню, убаюкивал, как дитя, целовал бессчётно…
Ещё одна заноза в сердце Александра: пришлось хлопотать за Лёвушку. Младший братец, избалованный Надеждой Осиповной, отнял у него душевных сил, пожалуй, не меньше, чем Наталья Ивановна.
Талантливо-доброе и беспутно-безалаберное так тесно переплелись в душе Леона, что их трудно было отделить. Александр искренне любил брата, глубоко переживал за него, оплачивал бесчисленные долги (вот ещё одна из причин безденежья поэта), вызволял из бед, главная из которых, увы, непотребное, непреодолимое пьянство, постепенно ставшее болезнью, плюс гусарские амбициозные замашки.
Благодаря знакомствам Елизаветы Михайловны Хитрово (дочери М.И. Кутузова) Льва наконец переводят в Финляндский полк, квартировавший в Польше…
Тем временем закончился Великий пост. Пришло и прошло Вербное воскресенье. Страстная седмица. И Великая суббота. И Пасха. Открылись двери для развлечений.
Любимый москвичами «волшебный край» – монументально величественный, отстроенный после пожара 1812 года и открытый всего шесть лет назад, в 1825 году, Большой Петровский театр!
Сюда приходили не только на спектакли. Государственные мужи со знанием дела обсуждали политику, искали полезные знакомства, дамы обменивались слухами и демонстрировали вечерние наряды. Молодые поклонники и обожатели актрис конкурировали в экстравагантности и дерзости поведения.
Партер, демократический раёк, пять ярусов лож и галерей, начинают заполняться зрителями. Кареты въезжают по удобному пандусу прямо к подъезду.
Зал во время спектакля освещён огромной люстрой. Но электричества ещё нет. С уже зажжёнными свечами люстру медленно опускают через люк в потолке. На сцене – множество масляных плошек и свечей. Вечная опасность пожаров!
Очаровывают красно-золотые тона отделки, золочёная лепнина, росписи на потолке, алый бархат кресел, малиновая драпировка лож.
Восхищает роскошь дамских украшений, золотое шитьё мундиров, блеск орденов.
Утомляет суета театральных завсегдатаев… Кто это пробирается «меж кресел по ногам»? Знакомая со школьных лет физиономия!
Двойной лорнет скосясь наводит
На ложи незнакомых дам;
Все ярусы окинул взором,
Всё видел: лицами, убором
Ужасно недоволен он;
С мужчинами со всех сторон
Раскланялся…
Вижу, вы узнали! А вот и новые знакомцы. В коридоре трое мужчин, вытянув шеи, провожают внимательными взглядами грациозную фигуру высокой красавицы в изысканном уборе и невысокого её спутника с густыми бакенбардами и кудрявой шевелюрой. Вот они скрылись за дверями ложи, и любопытствующие перевели дыхание.
Высоколобый, строго одетый известный литератор Александр Фомич Вельтман не скрывает восхищения:
– Бесспорно, Пушкин— великий поэт, а жена его — воплощённая поэзия!
Напомаженный франт в приталенном фраке, Василий Туманский из Одессы, скептически поджимает тонкие губы.
Его юный спутник, поправляя белоснежный шейный платок, ироничен в приговоре:
- Вы заметили, Василий Иванович, сколь велико тщеславие в глазах нашего поэта? Как женился, так не стихами, а женой гордится более.
- Заметить-то заметил, – морщится Туманский, – но чем кичиться, не возьму в толк. Был я приглашён, полдня провёл в их квартирке…
Собеседник придвигается ближе:
- Ну и какова красавица, так сказать, в родных пенатах?
- Пригожа, приятна. Однако же ничего необыкновенного. Беленькая, чистенькая девочка с правильными чертами и лукавыми глазами. Как у любой гризетки.
Вельтман возмущённо хмыкает.
- Гризетки!! Не может быть! – в голосе молодого собеседника тоже недоумение. – А в свете ею восхищаются, только её и обсуждают…
Но Василий Иванович неумолим:
- Скажу без обиняков. Это не Одесса!… явно московщина! Наталья Николавна мне показалась неловкой, неразвязной, да и вкуса я не заметил. Ходит дома в простейшем наряде. И салфетки лежат запачканные.
Собеседник раскрыл рот, не находя нужных слов для скорого ответа…
Однако уже начался спектакль: пришлось поспешить в зал.
***
В сумраке ложи Александр не столько смотрел на сцену, сколько любовался профилем юной жены. Как самозабвенно следит она за героями, не отрывая глаз от бинокля! Как искренне переживает!
А ведь, по сути, думал он, великий англичанин сказал истину: каждый на земле фактически живёт на сцене, под взглядами окружающих. А иногда нас и в бинокль рассматривают. И даже не просто наблюдают - вмешиваются, хотят что-то изменить на свой лад. Спектакль жизни!..
В антракте, извинительно поцеловав ручку увлечённой зрительнице, он покинул ложу, Таша осталась. Не любила она любопытствующих... Множество откровенных взглядов впивались, как иглы мороза зимой, прилипали, как противная паутина в зной. До чего же неприятно человеческое бесцеремонное любопытство! Ах, слава Богу, Александр вернулся!
В руках у него тоненькая самодельная книжица. Улыбается ласково, но загадочно интригующе:
– Знаешь, что это? Студенческий рукописный журнал «Момус»! Твои бывшие поклонники постарались. Взгляни, кто авторы - Давыдов, Сорохтин и иже с ними!
Румянец вспыхивает на Ташиных щеках.
– А какую чувствительную Элегию накропали! Сколько возвышенных эмоций! Ты послушай! – он читает, утрируя жаркий шёпот, наклоняясь близко к розовому ушку:
Мне предпочла она другого:
Другой прижмёт её к груди!..
Былое, возвратися снова
И сердцу счастье возврати!
Нет! невозвратно… Боже! Боже!
Не мне судьба её хранит:
Другой ей пояс в брачном ложе
От груди полной отрешит;
Таше щекотно и смешно, но отодвинуться боится, чтобы не привлечь лишнего внимания. Александр продолжает с ещё большей вулканической страстью:
Она другого в час желанья
Рукой лилейной обовьёт
И с стоном, с пламенным лобзаньем
Души любимцем назовёт!
А я? –
Пауза и продолжение невыносимо трагическое:
Меня пожрёт страданий пламень!..
Быть может, раннею весной
Гуляя с ним, она отыщет камень –
Друзья! Могильный камень мой!
Чтец не выдерживает и, уткнувшись в пышные воланы рукавов жены, глотает смех, всхлипывая и давясь. Таше тоже смешно. Но она умеет сдержать себя – лишь улыбается. И непонятно любопытствующим, что за суета в ложе поэта…
Вечером дома он ещё и ещё напыщенно декламирует эти строки, поддразнивая, хихикает над Ташиным смущеньем, увёртываясь от её попыток отобрать журнал и бросить в печь. Хохоча, перевернул пуфик, опрокинул стул, пока, окончательно рассердившись, она не швырнула в него диванную подушку. Сражённый ею, упал без сил…
Зашёл Никита Тимофеевич, пожурил по-отечески, угомонил, забрав журнал себе – он ведь тоже любитель чтения.
«Ну, чисто дети малые, – бормотал, спускаясь по лестнице, – счастли-ивые!»
Они и вправду были счастливы светлой, божественной любовью - тем чистым, искренним чувством, какого им так не хватало в собственных семьях!
***
Но отношения с тёщей, увы, обострились неимоверно. Театр одного актёра начинал возмущать Александра. Ему уже не хватало терпения вежливо молчать, слыша беззастенчивую напраслину, и тогда вспыхивали ссоры.
Современница вспоминает: «Она вздумала чересчур заботиться о спасении души своей дочери. Раз у них с Натальей Ивановной был крупный разговор, и Пушкин чуть не выгнал её из дому…»
Кипел от негодования: ведь не безропотный он отрок, чтобы прощать грубость и несправедливость!
Разбирая бумаги из Болдина, среди записанных народных песен, прочитал:
Тёща по горенке похаживала,
Косо на зятюшку поглядывала:
Как тебя, зятюшку, не разОрвало,
Как тебя, зятюшку, не перЕрвало!
Вздохнул горько! Пора, пора с Москвой прощаться! И с квартиры, хотя здесь они с Ташей были безоблачно счастливы, пора съезжать, даже если срок аренды еще не вышел. Эх, если бы не тёща…
Плетнев поможет! Одна за другой летят в письмах другу просьбы подыскать дачку в Царском Селе. И сэкономить можно (квартиры недорогие – значит, жизнь дешевая), и вдали от светской суеты и балов вдохновение «в кругу милых воспоминаний» придёт всенепременно.
Таша обрадовалась. Маменька и её достала язвительной докукой - нравоучениями, поучениями, придирками.
К тому же в благородном семействе Гончаровых спокойствия тоже не было. Ах, как хотелось Азе и Катрин тоже поскорее найти мужей и сбежать от надзора всевидящих глаз. Вот и решились-таки укорить маменьку. Наталья Ивановна ужасно обиделась:
— Ах, вы недовольны, что редко вывожу вас на балы?! Не у меня – у деда просить вам надобно!! — напомнила она дочерям. — Взрослыми стали, вот сами и похлопочите за себя. У него стребуйте капиталы, которые к его любовницам утекают. Завтра же в Полотняный Завод отправитесь!
Обе сестрички рыдали, просили Ташу помочь им. И младшая дала слово: поможет! Как бы ни было трудно ей самой, но сестёр в беде не бросит.
Жалея их, она слово сдержала. Пишу это со вздохом, потому что, угождая сёстрам, своё собственное счастье Таша погубила невозвратно.
***
Секретно
Исправляющему должность московского
полицмейстера господину полковнику и
кавалеру С.Н.Муханову.
Рапорт.
"Живущий в Пречистенской части отставной чиновник 10 класса Александр Сергеев Пушкин вчерашнего числа получил из части свидетельство на выезд из Москвы в Санкт-Петербург вместе с женою своею; а как он, по предписанию, состоит под секретным надзором, то я долгом поставлю представить о сем вашему высокоблагородию".
Полицмейстер Миллер,
№117. Мая 15 дня 1831 г.
Вслед летит в северную столицу ещё одна депеша:
"Находящийся под секретным надзором полиции известный поэт, отставной чиновник 10 класса Александр Пушкин выехал с женою своею из Москвы в Санкт-Петербург, за коим во время пребывания здесь в поведении ничего предосудительного не замечено. О чем ваше превосходительство честь имею уведомить для надлежащего со стороны вашей об нем, Пушкине, распоряжения".
***
У московского обер-полицмейстера гора с плеч свалилась прямиком на плечи петербургской полиции.
А на покладистые плечи Павла Воиновича Нащокина легло поручение рассчитать прислугу и уладить дела с арбатской квартирой друга.
***
В июне Наталья Ивановна получила от зятя письмо.
Вот перевод его с французского языка.
26 juin 1831.
Sarsko-S;lo.
Милостивая государыня,
…Я был вынужден уехать из Москвы во избежание неприятностей, которые под конец могли лишить меня не только покоя; меня расписывали моей жене как человека гнусного, алчного, как презренного ростовщика, ей говорили: ты глупа, позволяя мужу и т. д. Согласитесь, что это значило проповедовать развод. Жена не может, сохраняя приличие, позволить говорить, что муж ее бесчестный человек… Не восемнадцатилетней женщине управлять мужчиной, которому тридцать два года.
Я проявил по отношению к вам большое терпение и мягкость, но, по-видимому, и то и другое было напрасно… Когда я уезжал из Москвы, вы не сочли нужным поговорить со мной о делах; вы предпочли пошутить по поводу возможности развода или что-то в этом роде…
Между тем мне необходимо окончательно выяснить ваше решение относительно меня. Я не говорю о том, что вами предполагалось сделать для Натали; …я никогда не думал об этом, несмотря, как вы выразились, на мою алчность. Я имею в виду 11 тысяч рублей, данные мною вам взаймы. Я не требую их возврата и никоим образом не тороплю вас. Только хочу в точности знать, как вы намерены поступить, чтобы я мог сообразно этому действовать.
С глубочайшим уважением остаюсь, милостивая государыня, вашим покорнейшим и послушным слугой.
Александр Пушкин.
Продолжение на
http://proza.ru/2024/01/27/1882