Большинство советских людей, как правило, встречали Новый год дома, за праздничным столом. Стала зарождаться традиция: 31 декабря, вечером, показывали по телевизору комедию Эльдара Рязанова «Ирония судьбы или с лёгким паром». Обычно, вспоминая новогодние приключения героя Андрея Мягкова, мужчины шли в городскую баню, а женщины оставались хлопотать на кухне, придумывая новые закуски для праздничного стола. Дмитрий не стал исключением и, прихватив берёзовый веник, тоже отправился в баню на Большой Горной улице. И надо же было такому случится, столкнулся там, нос к носу, с профессором Пугачевым, который, весь нагой и с казённым тазиком в руках, вышел из помывочного отделения в общую раздевалку.
– С наступающим Новым годом, коллега! – весело поприветствовал Дмитрия профессор. – Тоже решили смыть старые грехи? Похвально!
– Вчера мама неожиданно приехала, а мне и сказать ей нечего, – как бы оправдываясь, проговорил Дмитрий. – Жена посоветовала в баню сходить, а то невзначай ещё поссоримся. У меня с мамой отношения, натянутые…
– Понимаю вас, Дмитрий! – сочувственно закивал Пугачев. – Вы мойтесь, я подожду вас. Мне спешить особо некуда…
– Хотите со мной о Гудовиче поговорить? – спросил Дмитрий, а увидев утвердительный кивок головой профессора, поспешил в «мыльню». – Я туда и быстро назад…
Когда Дмитрий вышел из помывочного отделения, профессор Пугачев, уже в трусах и майке, с наслаждением пил лимонад прямо из горлышка. Он молча достал из своей сумки закупоренную бутылку лимонада и, протягивая её Дмитрию, как бы невзначай заметил:
– Люблю, грешным делом, после бани глотнуть холодного лимонада! – а опорожнив бутылку до дна, профессор добавил. – «Дюшес», надо сказать, чертовски хорош! Пожалуй, схожу в буфет за добавкой, пока вы обтираетесь.
– Не нужно никуда ходить, Владимир Владимирович! – остановил профессора Дмитрий. – Как говорится, у нас с собой было…
Дмитрий достал из портфеля две бутылки лимонада «Дюшес» и протянул профессору. Пока он обтирался полотенцем и надевал нижнее бельё, старый профессор успел осушить ещё одну бутылку лимонада.
– Пушкин, ввёл меня в заблуждение, назвав Гудовича графом! – протараторил Пугачев. – Конечно же, не к Ивану Васильевичу Гудовичу обращался с вопросом Павел I, а к его старшему брату Андрею!
– Владимир Владимирович, я это уже давно понял! – признался Дмитрий. – Мне друг прислал интересный материал из «Ленинки». Иван Васильевич оставил воспоминания о службе, в которых ни слова о его встречах с императором Павлом I.
– А вы мне, всё больше нравитесь, Дмитрий! – оживился профессор. – А друг вам не говорил, что у Гудовича были единомышленники?
– Не говорил! – ответил Дмитрий, уставившись на профессора. – У меня и в мыслях не было, что Гудович мог быть не один…
– Екатерине II отказались присягать всего лишь три человека! – подняв указательный палец вверх, заявил профессор. – Андрей Васильевич Гудович, Пётр Иванович Измайлов и князь Иван Фёдорович Голицын! Екатерина эту троицу отправила в отставку, предав забвению! Павел I, став монархом, всех троих приблизил к себе, наградив высокими чинами и орденами…
– А у вас есть по ним сведения? – спросил Дмитрий. – Кем они были, где служили в молодые годы?
– Служили в ближнем окружении Петра III! – ответил профессор – Измайлов и Голицын, к тому же, были связаны между собою родством.
– Честно говоря, для меня это новость! – удивился Дмитрий. – Я же все свои мысли напрягал на возможный ответ Гудовича Павлу…
– Об этом история умалчивает! – проговорил профессор. – Известно, что Павел I отдал распоряжение об эксгумации останков Петра III и с почестями похоронил его вместе с усопшей Екатериной II в Петропавловском соборе. А ещё, он весьма жёстко обошёлся со всеми живыми участниками дворцового переворота 1762 года, вознёсшего на престол его мать, Екатерину…
– Да, я помню, при Павле I даже Суворов пострадал…
– Нет, Суворов не за это, а из – за своего упрямства страдал!
– Гудовичи есть в словаре Бантыш – Каменского, а по Измайлову и Голицыну, было бы неплохо заполучить, хотя бы, биографию! – произнёс Дмитрий. – Вы не сможете мне в этом помочь?
– Здесь шумно очень! – посетовал профессор. – Да, и жёны ждут к столу! После праздников подготовлю вам биографическую справку!
– Вы правы, профессор, засиделись мы в бане, пора уже и домой…
Напряженность в отношениях с матерью, возникшая у Дмитрия ещё до брака с Мариной, стала улетучиваться за праздничным столом. Дмитрия удивил добродушный разговор матери с невесткой. Клавдия Петровна живо интересовалась нынешней работой Марины, отношением к ней сотрудников библиотеки, а также восхищалась чистотой в квартире и вкусными мантами, которые она приготовила по рецепту своей бабушки, добавив в каждый по маленькому кусочку тыквы. Выждав момент, когда Марина пошла на кухню, Дмитрий шепотом спросил мать:
– Мама, что случилось, тебя просто не узнать?
– Прости сынок, я была не права. Каюсь, за свою неприязнь к Марине. Как узнала, что скоро стану бабушкой, так во мне всё перевернулось…
– Ты, уже в Москве знала, что Марина беременна? От кого?
– Звонил твой приятель, Юрик. Он привет от тебя передал и про Марину сказал…
– Вот, гад! – зло выругался Дмитрий и перешёл на шепот. – Я ему по секрету, а он разболтал…
– Правильно сделал! – не согласилась с сыном Клавдия Петровна. – А то бы, так и жила в неведении…
– Ладно, проехали! – добродушно сказал Дмитрий. – А какими судьбами к нам?
– Алексей Васильевич полетел в Монголию, аэродромы проверять, а меня по пути, в Энгельсе высадил! – обрадовалась Клавдия Петровна. – Его, в связи с новой должностью, в звании повысили до генерала – полковника, и самолёт новый дали, турбореактивный, как на пачке болгарских сигарет, но короче и с длинным носом...
– Хорошо, прилетела ты в Энгельс, а к нам, как попала? – не унимался Дмитрий. – Юрик то, наш новый адрес не знает, хотя…
– Сынок, ну какой ты, всё же, наивный! – рассмеялась Клавдия Петровна. – Да, генерал Иванов ещё на подлёте к Энгельсу узнал ваш адрес, и вызвал мне такси, прямо к воротам аэродрома…
– Мама, а ты не думала над тем, чтобы узаконить ваши отношения с Алексеем Васильевичем? – спросил Дмитрий. – После смерти отца прошло уже достаточно времени…
– Нас всё устраивает, – ответила Клавдия Петровна. – Вдова профессора Дорофеева живёт на законных основаниях в его квартире, а после брака с генералом Ивановым меня могут попросить освободить профессорские апартаменты. Ты, ведь, не всю жизнь собрался куковать в этой глуши? Как не крути, а Москва не Саратов, там возможностей для научной работы больше…
– Честно говоря, я уже соскучился по Москве! – признался Дмитрий. – Однако, сколько здесь пробуду, неизвестно. В учебный процесс втянулся, с профессорами и преподавателями перезнакомился. Как пример для меня, профессор Стам, который уже больше тридцати лет о Москве мечтает…
– Сынок, ты только скажи, всё для тебя сделаю! – оживилась Клавдия Петровна. – Алексей Васильевич с членами ЦК «на короткой ноге», вместе на охоту летают. Ему, раз плюнуть, тебя в Москве пристроить…
– Мама, только не это! – возмутился Дмитрий. – Не люблю я все эти протекции, блат! Как – нибудь сам устрою свою научную карьеру…
– Митя, ты так похож на своего отца! – поглаживая Дмитрия по голове, проговорила мать, а повернувшись в сторону кухни, громко крикнула. – Мариночка, тебе помочь? Уже иду!..
Проводив мать до вагона, Дмитрий направился в университет. Он шёл на работу после новогодних праздников с явным удовольствием, предчувствуя получение биографической справки, обещанной профессором Пугачевым. Но, к сожалению, в ближайшую неделю профессора не было в расписании занятий и найти его можно было только дома. Дмитрий не стал привлекать внимание коллег расспросами про домашний адрес профессора, а решил подождать, когда Пугачев сам появится в университете. Ждать пришлось недолго, уже через день профессор занёс в лаборантскую кафедры справку, наказав лаборанту отдать её прямо в руки преподавателя Дорофеева.
«Князь Иван Фёдорович Голицын, сын генерал – майора князя Фёдора Ивановича и второй его жены Анны Петровны Измайловой», – начал читать Дмитрий: «Родился 4 января 1731 года, начал службу в Преображенском полку солдатом в 1743 году, в 1749 году стал прапорщиком, в 1751, – капитан – поручиком, а в 1761 году капитаном Преображенского полка. Родственник Измайловых, сторонников Петра III, стал любимцем Государя и 28 декабря 1761 года был пожалован им генерал – адъютантом с чином бригадира. В последний день царствования Петра III, во время бегства в Кронштадт, он находился при императоре на галере. 31 июля 1762 года был назначен в армию тем же чином, но с лишением звания генерал – адъютанта. В день коронации Екатерины II, он был уволен от службы с чином генерал – майора. Поселился в своём селе Даниловка, став впоследствии первым Дмитровским уездным предводителем дворянства. По восшествии на престол Павла I, был, 12 ноября 1796 года, принят им на службу сразу генерал – аншефом. Однако, уже через год с небольшим, князь И. Ф. Голицын умер».
«Не густо», – подумал Дмитрий, прочитав краткую биографию князя Голицына: «Но, всё же лучше, чем совсем ничего. Значит, мать Голицына была из рода Измайловых, вероятно, тётка Петра Ивановича Измайлова».
«Пётр Иванович Измайлов (1724 – 1807), офицер гвардии, известный своей преданностью императору Петру III», – Дмитрий продолжил чтение биографической справки: «В дни дворцового переворота, Измайловы были в числе преданных императору Петру III, пользуясь его особым доверием. Узнав о планах заговорщиков, капитан гвардии Преображенского полка Пётр Измайлов, донёс об этом начальству, однако предотвратить дворцовый переворот не удалось. В тот же день, когда был взят под стражу Пётр III, капитана гвардии Измайлова посадили в крепость и вычеркнули из списков Преображенского полка. В день коронации Екатерины II, он был уволен от службы с чином армейского полковника. Став императором, Павел I, вспомнил про него и принял на службу, пожаловав Измайлова из отставных полковников прямо в генерал – поручики, а вскоре и в кавалеры ордена Св. Александра Невского.
В октябре 1798 года, П. И. Измайлов перевёлся на гражданскую службу с чином действительного тайного советника, однако, вскоре испросил для себя увольнение от службы.
Был женат на фрейлине графине Екатерине Васильевне Салтыковой, родной сестре фаворита С. В. Салтыкова».
«Надо же такому случится, оказывается этот Пётр Измайлов был ещё и родственником первого любовника Екатерины II, Сергея Салтыкова», – подумал Дмитрий: «Тугой клубок дворцовых интриг прослеживается. Видно поэтому и не лишились жизни эти «отказники», а лишь были отправлены в отставку и забыты на долгие годы. Пётр Измайлов был старшим по возрасту, из всей этой троицы «отказников», а чин имел невысокий».
Ещё больше удивился Дмитрий, когда в университетской библиотеке, в Энциклопедическом словаре Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона, он обнаружил интересную статью о Петре Ивановиче Измайлове:
«Измайлов Петр Иванович, сын гофмаршала царицы Евдокии Феодоровны, Ивана Петровича И., и дядя писателя Владимира Васильевича И., числился в рядах, преданных имп. Петру III лиц. В перевороте 1762 г. И. принимал двусмысленное участие и по воцарении императрицы Екатерины II, хотя был уволен от службы, но получил в награду большое имение село Дедново (Дединово) в Зарайском у., Рязанской губ. В конце 1796 г. Павел I принял его на службу; умер И. в 1807 г. О нем «XVIII Век» (1869 г. III., 354); «Древняя и Новая Россия» (1876, III, № 9, 38); «Родословная книга Русской Старины» (I, 175). – Двоюродный брат его, сын стольника, Михаил Петрович И. в 1762 г. был шефом невского кирасирского полка, не позволял своим подчиненным принять сторону императрицы Екатерины и уволен от службы немедленно по ее воцарении. В 1770 г. императрица ему снова разрешила поступить в гвардию, и в 1773 г. он произведен в генерал – поручики; в 1787 г. И. умер в чине действительного тайного советника; о нем «Осьмнадцатый Век» (1869 г. III, 353, статья М. Лонгинова). А. М. Л.».
«Да, интересная статейка про Измайлова», – подумал Дмитрий: «Надо же, какие подробности про Петра Ивановича! Какое же, он мог принимать двусмысленное участие в перевороте 1762 года? Возможно, умышленно не довёл свой донос начальству до правильного завершения? Значит, была с его стороны какая – то услуга заговорщикам, раз получил в награду от Екатерины большое имение. А мог, ведь, получить награду и за молчание, которое, как известно, – золото».
Сомнениями, относительно участия Петра Измайлова в событиях 1762 года, Дмитрий поделился с профессором Пугачевым, когда встретил его после лекций в университете. Профессор увлёк Дмитрия в лаборантскую кафедры, где за висевшими на стеллажах плакатами, статистическими таблицами и картами дореволюционной России, сиротливо притаился небольшой стол, за которым чаевничали молодые лаборанты и ассистенты. Завидев старого профессора, молодые люди, как по команде, завершили чаепитие и дружно удалились на перекур.
– Присаживайтесь, Дмитрий, – профессор показал рукой на табурет, а сам придвинул к себе венский стул. – Здесь нам никто не помешает! Итак, вы усомнились в преданности Петра Измайлова своему государю Петру III?
– Признаюсь, такие сомнения у меня появились, после ознакомления со статьёй в словаре Брокгауза и Ефрона, – ответил Дмитрий. – Хотелось бы, услышать ваше мнение по этому вопросу.
– У меня имеются самиздатовские мемуары зятя Петра Измайлова, графа Фёдора Головкина, – прошептал профессор. – До революции, их напечатали в «Русской старине» *), а я снял машинописные копии. Почитайте на досуге, может быть ваши сомнения и рассеются.
– Честно говоря, впервые слышу это имя, – признался Дмитрий. – Ему, хотя бы можно доверять?
– Судите сами! – сказал профессор. – Фёдор Гаврилович Головкин был церемониймейстером при дворе Павла I, литератор – мемуарист, человек непростой судьбы! При Екатерине II, был назначен посланником в Неаполь, а потом оказался запертым в крепости, на берегу Балтики. В 1790 году женился на Наталье Петровне Измайловой, которая подолгу жила в Берлине. Кстати, в его мемуарах особое место занимают Разумовские, из рода которых была графиня Загряжская…
На следующий день, получив в руки, уже зачитанные до дыр, печатные листы, Дмитрий, выкроив свободное время, углубился в чтение мемуаров:
«Я полагаю, что насчет законности рождения Павла не может быть серьезных сомнений, – писал граф Головкин, – а так как, во всяком случае, можно быть более уверенным в своей матери, нежели в своем отце, то не имеет смысла вырывать из земли одного, чтобы свидетельствовать против другой, и пользоваться мертвыми, чтобы затмить славу, которая загладила многое и составляла единственное право на престол того, кто так неосторожно рисковал этим правом.
Последовал приказ вырыть останки Петра III. Это казалось весьма просто: он был похоронен на кладбище Александро – Невской лавры. Старый монах указал место. Но рассказывают, что того можно было распознать только по одному сапогу и что этот гроб… (это место в рукописи Фёдора Головкина было неразборчиво). Как бы то ни было, кости, вместе с этим сапогом, были вложены в гроб, который по внешности точь – в точь походил на гроб императрицы, и был установлен рядом с последним на одном и том же катафалке. Это произвело громадное впечатление: дураки рукоплескали, благоразумные потупляли свои взоры; но первых больше всего поразило то обстоятельство, что для оказания почестей праху Петра III выбрали именно тех людей, которые подготовили его смерть; из них выделялись граф Орлов, герой Чесмы, и обер – гофмаршал князь Барятинский. Первый был стар и уже долгие годы разбит на ноги, так что, когда погребальное шествие должно было тронуться с места, – а предстоял длинный путь, – он стал извиняться невозможностью участвовать в этой церемонии. Но Павел, присутствовавший при этом и наслаждавшийся этим, несомненно, заслуженным, но не особенно приличным возмездием, приказал вручить ему императорскую корону на подушке из золотой парчи и крикнул ему громким голосом: «Бери и неси». Когда же вслед за тем графу Орлову было разрешено отправиться путешествовать, а князь Барятинский был сослан, – в этом усмотрели новую тонкость и способ обратить внимание света на то, что советчики императора называли великим делом справедливости».
Дочитав абзац, Дмитрий сделал перерыв, а заодно предался невольным раздумьям: «Граф Алексей Орлов был малообразованным человеком, но оказав, вместе с братьями, неоценимую услугу Екатерине II по захвату ей российского престола, занял высокое положение при дворе. По слухам, именно его считали убийцей Петра III. Возможно, в первые годы правления Екатерины II, ему даже льстила роль цареубийцы. Однако, с годами пришло осмысление содеянного. Если граф Орлов знал, что в разрытой могиле не было останков Петра III, то можно понять почему он, получив приказ нести императорскую корону перед гробом, решил отказаться. Возможно, что и Павел знал правду, но приказал устроить перезахоронение останков лже – Петра III, чтобы унизить свою покойную мать и её живых сподвижников. Ведь, сапоги императора Петра III могли одеть на любой труп, а самого царя держали в заточении, как было сказано в Преданиях уральских казаков. Если бы Пётр III умер на самом деле, то при дворе были бы свидетели его смерти и погребения, а таковых, похоже, не было. Вот, и Пушкин на это намекал».
Прервав раздумья, Дмитрий продолжил чтение мемуаров графа:
«После этого крупного шага можно было ожидать еще много других, и ожидания общества не были обмануты, – писал Головкин. – Два совершенно неизвестных дотоле в Петербурге рода людей вдруг заняли путь к трону и казалось, что император одною рукою создает, а другою воскрешает.
С одной стороны, появилась целая группа простоватых и ничтожных лиц, одетых в невидимые до тех пор мундиры, украшенные неизвестными орденами, без хороших манер, но со смелостью в походке и взгляде, и без имени, и когда спрашивали, кто эти люди, ответ гласил: «Это гатчинцы» – т. е. люди, выдрессированные самим императором и одетые на его манер, в то время, когда он – в течение долгих лет – проживал в Гатчине. Это были такие карикатуры, что Вадковский, Нарышкин, Ростопчин, одним словом фавориты, одетые так же, как он, с первого взгляда не узнавали друг друга. С другой стороны, – явилась группа стариков, в возрасте от шестидесяти до восьмидесяти лет, одетых в старые кафтаны, с широкими золотыми галунами, потертыми от времени, отвешивающих при каждом слове глубокие поклоны, целующих руку у государя каждый раз, когда он им улыбался, и приподнесших каждый императору какую – нибудь вещь в воспоминание времен Петра III. Во главе этих стариков был Гудович, бывший близкий друг этого государя, и заслуживший своим благородным и воздержанным поведением уважение Екатерины II, от которой он никогда ничего не хотел принять; человек посредственных способностей, но добродетельный, скоро навлекший на себя опалу за свою откровенность. Между ними был также Измайлов, мой тесть, который был уволен в 1762 г., будучи капитаном гвардии. Он принес гренадерскую каску с султаном и старую алебарду. Будучи допущен к малым приемам, он ежедневно обедал и ужинал с Их Императорскими Величествами, был произведен в генерал – лейтенанты, затем награжден орденом Св. Анны I степени, пожалован кавалером ордена Св. Александра Невского и получил в виде подарка, кроме прекрасного особняка в С. – Петербурге, еще очень значительное поместье. Благодаря его влиянию, я был выпущен из Перновской крепости, как только Павел I взошел на престол».
«Помнится, Перновская крепость была отобрана у шведов во время Северной войны», – подумал Дмитрий: «Чем же так провинился граф Головкин, что из Неаполя угодил в уездный город Лифляндской губернии? В прочем, этот факт меня совсем не интересует, а вот то, что Головкин назвал Гудовича главой стариков, действительно важно. Возможно, его чрезмерная откровенность не понравилась Павлу, а потому он так быстро удалился из столицы в своё имение. А что, если на вопрос Павла I: «Жив ли мой отец?» – Гудович ответил утвердительно».
Пробежав глазами несколько страниц текста, Дмитрий сосредоточил своё внимание на следующем абзаце:
«Великая и благая мысль занимала императора в конце года, – писал граф Головкин, – а именно: собрать под сенью своего трона всех монархов, свергнутых с престолов. Он предложил всем им неприкосновенное убежище у себя… Один только король польский воспользовался великодушным предложением Павла и был принят по – царски. Интимность общения с ним императора, однако, со второго же дня стала тяготеть короля. Последний мне сам рассказывал, что император, со слезами на глазах и целуя ему руки, просил его сознаться, что он его отец; но, что он не мог этого сделать, так как сам был уверен в том, что это неправда. Тогда император, придававший большое значение такому происхождению, в которое он твердо верил, переменил тон и стал требовать по этому поводу страшных для него подробностей. Король не поддавался и старался ему доказать всякими доводами, что он имеет полное основание считать себя сыном Петра III; но Павел несколько раз, с непонятною настойчивостью, говорил о последнем, как о человеке, преданном спиртным напиткам и неспособным царствовать».
«Такие откровения церемониймейстера дорогого стоят», – подумал Дмитрий: «Неужели Павел так ненавидел своего отца, что готов был от него отказаться? Может быть была причина? Ведь, когда наследник достиг своего совершеннолетия, то встал вопрос о передачи ему всей полноты власти, то есть Павел намеревался сменить свою мать на престоле. Павла в этом, даже поддержала группа придворных вельмож во главе с графом Паниным, но у них были и противники, которых возглавляли братья Орловы. Разумовские же, держали нейтралитет. Неизвестно, чем бы закончилась эта придворная борьба, но тут, стали появляться самозванцы под именем Петра III, которые спутали все карты придворным интриганам. Братья Орловы попали в опалу, а Панины поумерили свой пыл. У императрицы Екатерины появились молодые фавориты, а Павлу ещё долго пришлось довольствоваться титулом великого князя».
Наконец, Дмитрий добрался до того места в мемуарах, где автор словно биограф рассказывал о семействе графов Разумовских:
«Это были украинцы и мы сейчас увидим, из какого сословия они происходили, – писал граф Головкин. – Один из братьев, Алексей, будучи певчим в императорском хоре, бросился в глаза императрице Елизавете. Этот каприз решил участь семейства Разумовских. Алексей сделался фаворитом и достиг графского достоинства и должности обер – егермейстра. Его младший брат, Кирилла, пас свиней в окрестностях Батурина, и я от него лично узнал нижеследующие подробности.
Свиньи, которых он пас, принадлежали не отцу его, а другому мужику, их родственнику, некоему Будлянскому, который был богаче их. Когда Алексей устроился в Петербурге, он подумал о младшем брате и, ради приличия, послал к нему офицера, который должен был его привезти с собою…
Кирилла Разумовский был почти саженного роста и великолепно сложен, с чертами лица более приятными, чем красивыми. В его манерах было нечто дикое, а в его осанке – нечто восточное, но в общем он производил величественное и оригинальное впечатление. Так как его образование началось с восемнадцатилетнего возраста, то оно не испортило ни его здравый рассудок, ни прямоту его характера; и хотя он в общем был малосведущ, но его мнения в Совете нередко брали верх над умом и талантами его товарищей. Обстоятельства создали ему огромное состояние, которое он расходовал с большим великолепием. Его дворцы, его свита, его ливрея, его гостеприимство – все одно другому соответствовало. С помощью брата он был избран в гетманы украинских казаков, но это звание, воскресавшее еще свежей памяти времен Мазепы, не отвечало видам Екатерины II, которая заставила его принять вместо того жезл фельдмаршала с большим жалованьем и правом пользоваться Батуринским дворцом, его резиденцией, со всеми принадлежащими к этому владению поместьями. Он удалялся туда, когда продолжительное пребывание в С. – Петербурге ему надоело и вызывало необходимость некоторого сокращения расходов. Под конец своей жизни он переехал в Москву, где жил по – царски».
«И я ещё удивляюсь, как мог неграмотный Пугачев сочинять царские манифесты», – принялся рассуждать Дмитрий: «Так и окружение Екатерины II не блистало большой грамотностью. Возможно, и её муж, Пётр Фёдорович, был не особо грамотным человеком, а за время странствований по другим странам, мог и вовсе подзабыть русскую грамоту. Восемнадцатый век тем и был славен, что свинопас Разумовский смог стать графом, а провинциальный дворянин Потёмкин возвысился до светлейшего князя. Но, ведь, был и такой случай, когда законного государя согнали с престола, сделав изгоем. Если бы его смерть и погребение не были окутаны тайнами, то и вопроса у его сына, Павла Петровича, к старику Гудовичу не возникло бы. Кстати, его младший брат стал зятем Разумовского, не будучи ещё фельдмаршалом и графом».
«У Кириллы Разумовского было несколько сыновей, – писал Головкин, но Дмитрий не стал заострять на них своё внимание, а пробежал по тексту дальше. – Из дочерей Кириллы Разумовского одна была замужем за фельдмаршалом Гудовичем и прослыла хорошей, хотя и очень некрасивой женщиной; другая, известная г – жа Загряжская, была так оригинальна, что во всякой другой стране показалась бы смешной; третья, г – жа Васильчикова, изощрялась во всех крайностях волокитства и набожности. Все эти дети родились у Кириллы Разумовского от его супруги, урожденной Нарышкиной, но лишь одна из его дочерей, Елисавета Кирилловна, графиня Апраксина, жила при отце и принимала у него за хозяйку дома. Она была очень нехороша собою, набеленная и нарумяненная, и чересчур вульгарна в обращении. Про нее граф Сегюр сказал однажды за большим обедом: «Надо сознаться, что эта женщина умеет распоряжаться мясом».
«Прав был профессор Пугачев, сказав, что графиня Загряжская могла знать больше, чем сокрыто в архивах», – подумал Дмитрий: «Пушкин начал навещать старую графиню, ещё задолго до своей свадьбы, с июля 1830 года. Судя по его письмам жене, графиня сама просила чаще навещать её. Значит, было что рассказать графине такому заинтересованному собеседнику, каким был Пушкин. Однако, беспокоить расспросами профессора Пугачева, пока не следует, а то наша дружба, так внезапно начавшаяся, может также внезапно прекратиться».
В конце января Дмитрий получил письмо из Москвы, от Дениса Елчина. Тот, работал в «Ленинке» и чисто случайно натолкнулся в «Русском Архиве» на интересные «Записки» князя Фёдора Николаевича Голицына, которого император Павел I назначил куратором Московского университета. «Ты почитай, Дима, там про нравы Павла Петровича, – писал в письме Денис. – А, главное, перезахоронение останков его отца, императора Петра III, под именем которого самозванец Пугачев сотрясал Россию». Дмитрий вынул из конверта два машинописных листа и стал читать «Записки»:
«В 1777 году в сентябре, при царствовании государыни Екатерины Алексеевны, пожалован я камер – юнкером, – вспоминал князь Голицын. – Я был 23-х лет. Дядя мой, Иван Иванович Шувалов, ей меня представил в будничный день, вечером. До того времени я был около восьми лет в чужих краях… Начало моего служения у двора меня весьма занимало. Я был любопытен рассматривать свойства людей… Государя можно уподобить общему магниту: он всех к себе притягивает. Надежда возвысится или желание обогащения суть две сильные пружины, приводящие все в движение».
«Начало записок интересное, особенно, про магнит хорошо подмечено», – подумал Дмитрий: «Посмотрим, что же дальше друг мой, Дэн, нарыл».
«Непомерная строгость государя, а особливо к военнослужащим, – писал князь Голицын, несомненно, о Павле I, – крайне оскорбило дворянство и отняла дух и желание к службе. В гражданской части равным образом воспоследствовали большие перемены: ни один министр не оставался двух лет на своем месте. Пять генерал – прокуроров переменилось в четыре года его царствования. При нем то бессмертный Суворов своими в Италии победами прибавил еще более славы Российскому оружию, но и сей пресловутый воин наконец сделался несчастлив.
Государь по просьбе дяди моего, И. И. Шувалова, пожаловал меня куратором Московского университета. Но я еще оставался в Петербурге и участвовал в церемонии перенесения тела императора Петра III из Невского монастыря в Зимний дворец. Государь, благоговел к памяти своего родителя и желая соравнять его прах местом погребения с прочими нашими государями, сперва перенес останки его в Зимний дворец, где они и поставлены были рядом с телом государыни Екатерины. Кто помнил прежние происшествия, тот мог при сем случае делать важные заключения. Также удивительно, что как – будто нарочно должен был случится в это время в Петербурге гр. Алексей Орлов; ему также приказано было в числе употребленных находится. Что в нем в этот день происходило, каждый вообразить может, а никто бы, думаю, не согласился быть в его положении. За несколько дней до сего перенесения государь наложил на гробницу августейшего родителя своего золотую корону, ибо он не был коронован. Все еще находившиеся и и служившие покойному императору получили награждения; между прочим, и дядя мой родной, князь Иван Федорович, бывший при государыне генерал – адъютантом и живший в отставке генерал – майором, пожалован был генералом полным и Александровским кавалером» (Впервые опубликовано: Русский Архив. 1874. Кн. 1. В. 5. Стб. 1271 – 1336).
«Если граф Головкин был прав, то перезахоронение останков Петра III, не более чем маскарад, затеянный Павлом I», – подумал Дмитрий: «Зачем он так поступил, догадаться несложно. Эх, отыскать бы ещё доказательства, что он не верил в отцовство Петра III. Всё же, два, а лучше три разных источника, это уже железная версия».
На следующий день, Дмитрия вызвал к себе заведующий кафедрой профессор Троицкий. Николай Алексеевич не стал ходить вокруг, да около, а сразу высказал своё неудовольствие частым контактам Дмитрия с опальным профессором Пугачевым.
– Дмитрий Иванович, вы член партии, молодой, подающий надежды преподаватель, а якшаетесь почти с диссидентом! – начал строго внушать заведующий кафедрой. – Вы, уже не новичок на кафедре, а посему я требую, чтобы обходили Пугачева стороной!
– Так, Николай Алексеевич, я же по работе общался с профессором Пугачевым, – стал оправдываться Дмитрий. – Он мне помог с материалом по окружению Павла I.
– Нужно было ко мне обратиться, – сменив менторский тон, пробурчал Троицкий. – За Пугачевым «первый отдел» наблюдает, а вы с ним в баню ходите!
– А, это накануне Нового года, что ли? – наивно спросил Дмитрий и тут же сам ответил. – Случайно встретились, я даже и не ожидал…
– Ожидал, не ожидал, а чаепитие в лаборантской, тоже случайно?
– Николай Алексеевич, не поверите, но чисто случайно попал на чаепитие! – уверенно заявил Дмитрий. – Зашёл за картами XVIII века, а меня ассистенты на чашку чая пригласили…
– Мне доложили, что вы с профессором Пугачевым вдвоём чаёвничали!
– Было дело, не отрицаю! – согласился Дмитрий. – Ассистенты пошли на перекур, а мы с профессором некурящие, остались чай допивать…
– Ладно, примите к сведению и не повторяйте ошибок, а то! – Троицкий поднял к верху палец и указал в потолок. – А то, другие товарищи с вами беседовать будут! Идите, работайте!
– Николай Алексеевич, а вы не поможете мне, раз уж к вам зашёл? – сделав простодушный вид, спросил Дмитрий. – Пугачев не смог ответить, может вы знаете, был Пётр III отцом Павла I или нет?
– Так, он и не ответит, нашли у кого спрашивать! – оживился заведующий кафедрой. – Нужно было сразу ко мне подойти!
– Ну, а всё же, кто был отцом Павла? – повторил вопрос Дмитрий. – Есть версия, что Екатерина родила сына не от мужа, а от любовника…
– Эта версия, а точнее, смута, исходила от самой Екатерины II, чтобы посеять сомнения в законности прав Павла Петровича на престол! – ответил профессор Троицкий. – Уступать трон наследнику она не желала! А Павел считал себя сыном Петра III, поэтому и перезахоронил его по – царски!
– Николай Алексеевич, а документальные доказательства отцовства Петра III имеются? – наивно спросил Дмитрий. – Я к тому, что нет общего мнения у историков.
– Мне довелось исследовать деятельность известного правоведа, Константина Петровича Победоносцева, входившего в комиссии, готовившие проекты для судебной реформы в России XIX столетия! – пафосно произнёс Троицкий.
– У него, вроде, отец был писатель, но какое отношение он имел к Павлу Петровичу? – не удержался от вопроса Дмитрий.
– Его отец не причем, а вот сам Победоносцев «засветился»! – оживился Троицкий. – Существует такой исторический анекдот: будто бы император Александр III поручил обер – прокурору Святейшего синода Победоносцеву проверить слух, что отцом Павла I был не Пётр III, а Сергей Васильевич Салтыков, первый любовник будущей императрицы Екатерины II. Так вот, Победоносцев вначале сообщил императору, что, в самом деле, отцом мог быть Салтыков. Император Александр III обрадовался: «Слава Богу, мы – русские!» Но потом Победоносцев нашёл факты в пользу отцовства Петра III. Император, тем не менее, обрадовался снова: «Слава Богу, мы – законные!»
– А факты, добытые Победоносцевым, где можно найти? – спросил Дмитрий.
– Дмитрий Иванович, какой же вы наивный человек! – возмутился Троицкий. – Это же, анекдот! Идите, уже работайте, право!
«Заболтал я заведующего кафедрой, теперь он и не вспомнит зачем вызывал меня к себе», – рассуждал Дмитрий: «Как учил полковник Калугин: в конце беседы смени резко тему разговора, и твой собеседник не вспомнит о чём шла речь в начале беседы. Да, над Пугачевым сгущаются тучи, надо бы его предупредить».
Начавшаяся в феврале сессия, свела профессора Пугачева и старшего преподавателя Дорофеева за одним экзаменационным столом. Улучшив момент, Дмитрий шепнул профессору, что его вызывал к себе заведующий кафедрой и приказал исключить всякое общение с ним. Профессор не удивился и посоветовал Дмитрию не дразнить начальство.
– Нам нужно встречаться на нейтральной территории, – шепнул профессор. – Можно в бане…
– Про баню Троицкий особо упомянул, – ответил Дмитрий. – Предлагаю по воскресеньям, в читальном зале городской библиотеки. Там работает моя жена; у неё смены: второе и четвертое воскресенье каждого месяца.
– Хорошо, договорились, – прошептал Пугачев и спросил: – Помогли вам мемуары Головкина?
– Честно сказать, завели меня в тупик, – признался Дмитрий. – Много противоречий в его мемуарах.
– Одна влиятельная дама называла его злым и наглым лжецом, не лишенным дерзости, – соглашаясь, закивал головой профессор. – Ничтожная личность, некоторое время игравший известную роль **).
– Раздел о Разумовских, особенно понравился, – заметил Дмитрий. – Так, что польза от мемуаров Головкина, несомненно, есть.
– Кстати, Андрей Кириллович Разумовский, был участником детских игр великого князя Павла Петровича, который благоволил к нему, – прошептал Пугачев. – Он также пользовался особым расположением великой княгини Натальи Алексеевны, первой жены Павла Петровича, по сути, сделавшись любовником, затевал политические интриги в её пользу. Екатерине II такая ситуация не нравилась. После смерти в 1776 году великой княгини Натальи Алексеевны и ареста её любовной переписки с Андреем Разумовским, он скрывался у своей сестры Натальи Загряжской.
– Снова, графиня Загряжская, она же была фрейлиной императрицы, – тяжело вздохнул Дмитрий. – Ох, неслучайно с ней породнился Пушкин…
Придя домой пораньше, Дмитрий достал с полки книгу И. И. Железнова. Ему захотелось отвлечься от А. С. Пушкина, от графини Загряжской, от Павла Петровича и, вообще, вспомнить то время, когда в его руки попала эта книга Железнова. Пока ожидал жену Марину с работы, перечитал в который уже раз все предания о Пугачеве, и в конце, в «Заключительном слове от автора», обнаружил то, чего раньше, наверное, не заметил:
«Как бы эти предания ни казались нам баснословными, сказочными, но в них мы должны видеть своего рода истину, – писал Железнов. – В отношении к личности самого Пугачева предания эти, само собой разумеется, чистейшая басня – об этом и говорить бы не следовало, да уж сказалось. Но в отношении того лица, роль которого Пугачев разыгрывал – не басня, или хотя и басня, но басня, имеющая в основе своей исторические события: на этих – то событиях и соткалась басня. – Предания эти, по крайней мере большая и главная их часть не сочинены народом, напротив, они сочинены в свое время для народа, и народ в простоте сердечной верил им, как и теперь верит: так для понимания народного они сочинены ловко, – лучше требовать нельзя… Потомки, т. е. дети и внуки яицких казаков, верят, потому что слышали от отцов и дедов, – а отцы и деды, т. е. современники пугачевщины, верили потому, что история о корабельной пристани, о девице Воронцовой, о загородном дворце, о записи (отречении) императора Петра III и т. под. (тому подобное), одним словом, история переворота 28 июня 1762 г. была известна им настолько, насколько, например, известна нам осада Севастополя и вся Крымская война» (Железнов И. И. Уральцы. Т. 3. – СПб., 1910. С. 219 – 220).
«Получается, что я в правильном направлении продвигаюсь», – подумал Дмитрий: «А то испугался, что в тупике оказался. Железнов, несомненно, был прав, предлагая читателям увидеть в преданиях истину. По сути, мемуары современников Петра III, Екатерины II и Павла I, мало чем отличаются от преданий, потому что тоже грешат баснословностью и сказочностью. Не зря же, говорят: не соврать, – истории не рассказать! Однако, нельзя отрицать и того, что истина в мемуарах присутствует, а это главное».
«И так, еще раз скажу, – писал Железнов, – что как бы не казались нам предания о Пугачеве баснословными, сказочными, в них есть своего рода правда, в том смысле, что предания эти не сочинены, не выдуманы народом, а сочинены, выдуманы в свое время для народа, – короче, источник их в самом Пугачеве или, правильнее, в заговоре, разрешившись Пугачевским бунтом» (Там же, с. 222).
Дмитрий откинулся на спинку дивана и закрыл глаза. Ему вспомнился последний телефонный разговор с подполковником Сафроновым, который в целом остался доволен его работой, но потребовал углубления «дружбы» с профессором Пугачевым. Обрадовал Сафронов новостью, что филолога В. П. Кушнаря скоро освободят из ссылки, и он приедет в Саратов. Подробности подполковник раскрывать не стал, а посоветовал Дмитрию присмотреться к Саратовскому социально – экономическому университету, называвшемуся местными жителями, сокращенно: «Эконом». Сосед по лестничной клетке, эдакий детина двухметрового роста, работал в «Экономе» преподавателем физкультуры, и Дмитрий решил через него навести справки об этом ВУЗе. Судя по его рассказам, в «Экономе» царила довольно таки вольнодумная атмосфера, но штатных преподавателей не хватало, а приглашали из других ВУЗов «почасовиков». Поэтому, устроиться туда на работу преподавателем, не представлялось сложным, лишь бы низкая зарплата не напугала…
Примечания:
*) Записки графа Головкина//Русская старина – 1907. – Т. 129 - № 1 – 3. Т. 130 - № 4.
**) См.: Мемуары В. Н. Головиной//История жизни благородной женщины. – М., 1996. С. 122).