Часть I
В удивительно чистой, светлой и уютной комнате за столом перед распахнутым окном сидела девочка. Ее свежее и румяное личико на фоне бледно-розовых обоев выглядело так же очаровательно и нежно, как цветы герани, стоявшей тут же на столе. Умиление, которое возникало у всякого, кто впервые видел ее, всегда сменялось удивлением, стоило только встретиться с девочкой глазами - для четырнадцати лет взгляд у нее был неожиданно осознанным.
Откинувшись на спинку стула она раскачивалась на его задних ножках, придерживалась руками за стол, задумчиво смотрела вдаль и грызла карандаш. Делать уроки ей совсем не хотелось, ее отвлекала приятность бытия - по крайней мере, она сама так говорила - и она эту приятность с удовольствием впитывала.
Теплый весенний ветерок чуть шевелил накрахмаленные, еще бабушкины, кружевные занавески, раздвинутые по бокам окна, и приятно касался Олькиных щек. В комнату вливался аромат цветущей вдоль стены дома сирени, и девочка по-кошачьи жмурилась и водила головой, с наслаждением вбирая в себя воздух.
Окно выходило на улицу, отгороженную от дома красивым палисадником с пестрой клумбой и затейливым невысоким заборчиком. За заборчиком был тротуар, мощенный брусчаткой лет сто пятьдесят назад, одинаковый для всех трех улиц и переулков старой части городка. Затем красовался ряд высоких тополей, про которые отец говорил, что они посажены руками школьников тридцать лет назад, и лично он сажал эти, возле их дома. Потом шла дорога, на которой не так давно из асфальта уложили лежачих полицейских такой ширины, что, оберегая днище автомобилей, водители переезжали их наискосок. С другой стороны улицы на девочку смотрели так же распахнутые окна соседских домов с непременными палисадниками и заборчиками, тоже отделенные от дороги тополями и тротуаром. К этой картинке Олька привыкла с рождения, и она ей нисколько не надоела, даже наоборот, всякий раз вызывала щемящее чувство сознаваемой любви к отчему дому и родине.
Сейчас, глядя в окно, она испытывала весеннюю радость. Небо было безоблачным, бесконечно высоким и лазоревым. В природе царила та взбудораженная радость и нарядность, какие всегда бывают в начале любого праздника. Тополя ровно побелены и одеты в сильную, молодую, еще не запыленную листву. Заборчик она сама недавно красила вместе с отцом, и эмаль еще не утратила глянцевого блеска. Занавески постираны, окна вымыты. В косых лучах закатного солнца сновали недавно прилетевшие ласточки и золотилась пыль. Весна! Внутренние соки у всего живого бурлят, не дают усидеть на месте, поэтому и Ольке совсем не до учебы. Да и что там учить, одно повторение и закрепление материала пошло!
Из задумчивости ее выдернул букет сирени, который стал появляться из-под подоконника. Сирень была необычного густого пурпурного цвета, такая росла только у тети Кати, проживающей в конце их улицы. Тетя Катя своими кустами очень гордилась и дорожила, никому не давала отростков, зато с удовольствием рассказывала, что это маджентовая сирень сорта «Леди Линдсей», и не знать этого в их городке мог разве что глухой. Однако глухих не было, и тетю Катю за нежелание делиться красотой все считали вредной, а парни почитали обязательным воровать у нее сирень на букеты девушкам.
Олька широко и радостно улыбнулась и потянулась к окну:
- За Колькой повторяешь, да? – упрекнула она того, чье лицо скрывалось за цветами. Колька, восемнадцатилетний брат Ольки, регулярно обрывал все соседние клумбы для своей подружки. - Доиграешься ты, Русик! Оторвет тебе тетя Катя руки!
- Не оторвет! – за букетом явилось лицо Руслана и влюбленными карими глазами уставилось на Ольку.
Вообще-то, воровать цветы или обносить сады, как это принято среди мальчишек с Октябрьского района, в котором проживала Олька, было не в правилах Руслана. Он жил в восточной части городка, в Татарском местечке, сразу за мечетью, там были другие нравы, которые Руслан обозначал коротко: «Позорить отца я не буду». Но в данном случае он, действительно, повстречал Кольку и пошел с ним за компанию – оказалось, воровать сирень. Русик только обреченно вздохнул и уныло, без Колькиного озорства и веселья, обломал несколько веток.
Девочка взяла цветы, погрузила в них лицо и глубоко и с наслаждением вдохнула аромат, потом без всякой утайки влюблено посмотрела на гостя.
- У тебя так вкусно пахнет! – подтянулся на подоконник Руслан, заглядывая в комнату.
- А! Залазь! Мама сочников напекла. Вот тарелку принесла, горячие еще. Только разуйся и кружева не испорть!
- Почему мама, а не ты?
- Потому что мамам так полагается! А я еще ее дочечка, которую она хочет побаловать! Когда я буду мамой, то буду сама все делать, понял, зануда?
Зануда промолчал, лицом выражая несогласие и осуждение. Его сестры уже взяли на себя дом, мать только готовила по будням, пока все были в школе. В душе ему не нравилось, что Олька живет как попрыгунья-стрекоза, будет ли она хорошей хозяйкой, если ничего не делает?
- И вообще, я же на танцах была. Репетируем много, на Последнем звонке будем танцевать. Знаешь, как красиво придумали! - От подобного объяснения Руслан покачал головой. - Я уже так уверенно сальто делаю и на воздушный шпагат в поддержке меня поставили, классно?
- Класснее некуда! Скачете в трусах, не стыдно?
- Нет, а должно быть стыдно?
- Женщины не должны показывать себя.
- Женщины! – фыркнула Олька. – Не придумывай ерунды и залазь давай, сочники стынут!
За два года, что Русик знал Ольку, она не раз запросто предлагала ему забираться к ней в комнату через окно. Он видел, что таким образом и Колька, и его друзья оказываются внутри своих домов и «ходят в гости» друг к другу. Русика эта манера смущала, он не мог привыкнуть к такой простоте. Обычно он отказывался и шел через дверь, обязательно сначала подходил к Олькиным родителям, здоровался и докладывал, что пришел к их дочери. Олька смеялась и называла это дворцовыми церемониями, а папе с мамой нравилось.
- Правильно себя ведет! - говорил отец.
- Да, показывает уважение дому и родителям, - соглашалась мама. – Красиво и приятно. Да и просто воспитанно.
- У мусульман так принято, вам, обормотам, поучиться бы!
Руслан с малолетства был полон внутреннего достоинства, как будто впитал его с молоком матери, и обычно вел себя степенно. Лишь иногда он все же позволял себе дерзость залезть в окно и потом все время волновался, что будет неудобно, если вдруг его увидят в комнате девушки. «Девушка» смеялась и призывала не беспокоиться из-за ерунды:
- Это же прикольно! Этим детство и отличается! Взрослым уже не полазаешь! А почему ты меня все время называешь девушкой? Мне кажется, я еще на девушку не тяну. Посмотри, какая тощая! – Олька подбегала к зеркалу и смотрела на себя. – Если, конечно, губы накрасить и каблуки надеть…
Руслан густо краснел и не смел сказать, что его сестры уже с двенадцати лет одели хиджабы и считались девушками, потому что у них появлялись месячные.
- Не надо красить, ты итак красивая.
Русик вздохнул и принял приглашение лезть в окно. Про кружева он знал, что имеются в виду не занавески, а тонкая резьба деревянных наличников на окнах. Дом Румянцевых был сказочно красив: богато украшен резьбой еще прапрадедом Ольки и старательно поддерживался всеми поколениями семьи. Этот дом фотографировали заезжие гости, и он являлся визитной карточкой их городка. Русик сам несколько раз видел таких любопытствующих туристов, в душе возмущался и даже испытывал что-то вроде угрозы. Разве это нормально, что в твой двор, дом заглядывают чужие люди? Кто знает их мысли и намерения? Вдруг сглазят или недоброе замышляют? Дом его родителей, как и все дома в их районе был обнесен высоким глухим забором, и это правильно, защита от чужих. Руслан не мог постичь удовольствия, с которым Олька, ее отец или мать при виде глазеющих чужаков принимались рассказывать о своем доме, предках. Он смотрел на их улыбающиеся, открытые лица и сторожился: как бы не вышло беды. Если у Мануровых оказывался чужой человек, после его ухода читали специальную оберегающую молитву. И то часто, то скот начинал болеть, то у матери поясницу ломить, то молоко после дойки быстро скисало. Открытость Румянцевых Руслана пугала и в то же время вызывала любопытство как нечто диковинное.
Он уже знал, что от прапрадеда Румянцевы свой род и вели, дальше корней не знали. Предок был краснодеревщиком, делал мебель на заказ и деревянные украшения для облицовки домов и внутреннего убранства. Женился он на мастерице-вышивальщице и оба, умелые и работящие, хорошо зарабатывали заказами, построили этот просторный и светлый дом и жили в достатке. Их выцветшее фото висело на стене среди других старых черно-белых портретов в Олькиной комнате. На каждом снимке безошибочно определялся кровный родственник Ольки, потому что в роду Румянцевых все были на одно лицо: востроглазые, курносые, пухлогубые, румяные, с чуть заостренным выдающимся подбородком и крутым лбом, как у прапрабабушки. У Русика это вызывало что-то вроде презрения: все похожи на женщину! По какой-то причуде природа не допускала даже малейшего отступления в чертах лица из поколения в поколение, все рождались как под копирку. Вдобавок, все как один были кудрявыми. Олька смеялась, что девчатам в их роду иметь подобную внешность весьма нравилось, а парням нет – разве возможно выглядеть мужественно и сурово, если у тебя крошечный вздернутый носик, яркий круглый рот и румянец во всю щеку? Все парни из семьи стригли свои кудри почти в ноль и радовались расквашенному в драке носу: хоть неделю, а более-менее крупным он все-таки был.
Румянцевы являлись столпами местного общества, так повелось еще от прапрадеда, который был яркой и сильной личностью. Он приехал и прижился здесь до революции, говорили, что бежал из Питера по политическим мотивам, но точно никто ничего не знал, да и давно уже не задавался таким вопросом. Единственное, что всех всегда интриговало, родится ли у очередного новобрачного из этой семьи ребенок, не похожий не них. Гены их были так сильны, что и у дочерей, и у сыновей рождались дети с одинаковыми чертами. Неважно, какая у них была фамилия - Семеновы, Богатыревы или Огневы - про них говорили: «Румянцевская порода! Все на одно лицо» и называли их просто румянцевскими внуками. Не в пример другим жителям городка, детей у них всегда рождалось мало, один или два. Даже если девчата Румянцевы (они же Огневы, Семеновы или Богатыревы), выходя замуж, в свадебных обещаниях и собственных желаниях клялись и стремились обзавестись многочисленным потомством, ничего у них не получалось. То же и у сыновей Румянцевых. Услышав про это Русик победно улыбнулся: когда он женится на Ольке, детей у них будет много и все похожи на него. Иначе и быть не может. Просто у русских мужчины слабые, а на самом деле кровь по мужской линии передается, так считается испокон веков и неважно, что пишут ученые. У Мануровых все четверо детей пошли в отца, черноволосые, кареглазые, ширококостные. Мать Руслана была светлой и сероглазой, с тонкой белой кожей, сквозь которую просвечивались голубые жилки. Руслан помнил, что она, будучи беременной последним ребенком, иногда вслух мечтала, чтобы хоть он родился похожим на нее. И помнил, как отец взял на руки новорожденного сына и с гордостью сказал: «Мой!»
- Мне всегда почему-то жалко бывает сорванные цветы, как будто бы их убили, - сказала Олька, глядя на роскошную пурпурную сирень. – Ты больше их не рви, пусть цветут.
Русик пожал плечами и скрылся с глаз – разуваться. Потом аккуратно подтянулся и влез в комнату.
- С молоком? – спросила Олька.
- Ну да.
Она придвинула ему стакан и тарелку с теплыми сочниками. Сколько Олька его знала, Руслан всегда был очень сдержан, в гостях ел и пил только чуть-чуть.
- Если не хочешь, то скажи, что не хочешь, мол, спасибо за предложение и все. А то тебе понаставят всего, а ты только клюнешь! – несколько раз говорила она.
- Нельзя отказываться, это уважение к дому и хозяевам.
- Мама дорогая, а проще нельзя? И что это за логика? Напрасно заставлять хозяйку суетиться, бегать туда-сюда – это вежливо? Потом же еще и убирать!
Такие замечания приводили Руслана в возмущение, он не понимал, почему Ольке не стыдно говорить подобное и не знал, что ответить, твердил, что так полагается, что это святая женская обязанность.
- Вот бы святой мужской обязанностью было не утруждать женщин понапрасну! – зубоскалила Олька.
Больше всего Руслана огорчало в Ольке отсутствие всякого желания доставлять мужчине удовольствие и неумение смолчать. Как такую представлять родителям? Он так и видел, как каменеет лицо отца при виде неугомонной и вертлявой девицы. Отцу все равно, что сердце Руслана горячо и трепетно бьется только для нее, он не знает, какой нежной и мягкой она бывает, он бы заметил только ее неуемность и независимость. Еще бы и посмотрел на сына презрительно: мол, не умеешь ты, сын, женщин выбирать. Нет, не научена Олька вести себя с мужчинами, сама себе вредит, всегда что-то да скажет поперек! Руслан надеялся, что это по малолетству и скоро пройдет. Его мама была тихой, уступчивой и услужливой, а сестры, по крайней мере, умели вовремя замолчать и не спорили ни с ним, ни с отцом.
***
До знакомства с Олькой и всеми Румянцевыми Руслан искренне считал, что женщины считаются хорошими, только если они такие же, как его мама и сестры - живут и интересуются исключительно домом и не знают другой радости, кроме как накормить семью и заслужить похвалу мужчины. Олька, которая ни разу на его памяти не подумала угодить ему или отцу, или брату, которой вечно было дело до всего на свете, которая обязательно всегда чего-то хотела и не стеснялась заявлять об этом, участвовавшая во всех событиях и мероприятиях школы, часто побеждавшая мальчиков, вызывала у него недоумение и опасение: зачем и отчего она такая, как будет жить и куда смотрят ее родители?
Отношения между Олькиными родителями и их отношение к детям Руслан тоже находил странными. Оказалось, что он знал Нину Петровну, потому что она работала в городском музее, и несколько раз вела экскурсии для их класса. Руслан помнил, что она произвела на него такое же впечатление, какое производили все русские женщины, одетые в костюмы и накрашенные: что они, такие умные и деловые, наверное, никудышные жены и хозяйки, и лично он на такой женщине никогда бы не женился, как и его отец. Однако, бывая в доме Румянцевых, мнение Руслана изменилось, хотя окончательно одобрить Нину Петровну он не мог, потому что она была лишена подобострастия перед своим мужем и этим ставила Руслана в тупик: как мужу быть с такой женой?
Нина Петровна, улыбчивая и словоохотливая, никогда не бездельничала и вкусно готовила, Руслан у них попробовал много такого, чего раньше не ел. Сидящей без дела Руслан видел ее только по вечерам, когда они с Николаем Николаевичем смотрели вечерние новости и обсуждали их. Нина Петровна удивила тем, что была в курсе всех событий на свете, имела обо всем свое мнение, иногда не соглашалась с Николаем Николаевичем и, бывало, он ей уступал, и не упускала возможности поговорить и посмеяться. В кухне у нее всегда работало «Веселое радио» и ее смех не смолкал. При появлении Николая Николаевича Нина Петровна и Олька не затихали в почтении, а, наоборот, будто только его и ждали, тянулись к нему совершенно по-свойски, не стеснялись обниматься, подшучивали, забыв спросить, не устал ли, не голоден ли. Все это было совсем не похоже на взаимоотношения в его семье, где отец представлялся мудрым и снисходительным патриархом, а остальные пребывали в послушании и смирении перед ним.
Руслан не мог понять, воспитывают Румянцевы своих детей или нет. Его отец при любой возможности поучал и наставлял свою семью, читал им из Корана и судил о всех их поступках с точки зрения шариата. Не дай бог, чтобы кто-либо из детей огорчил бы отца! Этого они боялись больше всего. А Олька и Колька, казалось, вольны были делать все, что им хочется, они не боялись рассказывать родителям о своих проказах и неудачах, не боялись вызвать их недовольство. Руслан сам слышал, как Колька им объявил, что снова влюбился, ему только улыбнулись и погрозили пальцем: ну-ну, вертопрах, не забывай о достоинстве девушки, а то с тебя как с гуся вода, а с нее нет! Лишь пару раз Руслан слышал, как Николай Николаевич, чуть сведя брови, говорил Кольке:
- Ты берега определяй! - и все, но было очевидно, что Колька видел в этом осуждение, неодобрение и требование быть благоразумным, и это имело для него значение – он тушевался.
С одной стороны, Руслан немного завидовал Колькиной свободе, но и пугался ее: как определять эти самые берега, если тебя не учат этому каждый вечер?
После знакомства с Румянцевыми Руслан часто думал, смог бы он жить так, как они. И выходило, что не смог бы, отсутствие руководства отца вызвало бы у него растерянность, а отсутствие у женщин демонстративного почитания и возвеличивания мужчин лишило бы его веры в свои силы, свою ответственность за семью.
Руслан размышлял, смогла бы его мама быть такой же, как Нина Петровна и что из этого вышло бы? Он приглядывался к матери, и она вызвала у него щемящую нежность, потому что в отличие от я-калки Ольки и инициативной Нины Петровны, никогда не проявляла своих желаний, как будто бы их у нее не было. Она всегда угождала отцу и детям.
- Мам, а ты сама чего хочешь? – спросил он ее однажды, когда ей заказывали обед.
- Я? – удивилась и немного растерялась мама. - Да мне важно, чтобы вы ели, а я уж так, после вас.
- Что ты любишь? Сама любишь?
- Не помню уже…Я любила кыстыбый с зеленым луком.
- Фу! С зеленым луком! Гадость какая! – скривились сестры Руслана.
- Мам, приготовь нам с тобой на двоих. Я хочу попробовать.
С какой улыбкой посмотрела на него мать! На следующий день Руслан бежал со школы домой, ему не терпелось узнать, что же любила мама. Вдвоем, как заговорщики, они ели горячие лепешки, запивая их прохладным молоком, и счастливо смеялись. Мама смеялась! Почти хохотала. Такого Руслан никогда прежде не видел. Он смотрел ей в глаза и как будто видел впервые: мама, оказывается, может радоваться не только их хорошим оценкам и отменному аппетиту. У нее есть свои радости, личные. Руслан был удивлен. Для него мама всегда была принадлежностью их дома, обеспечивающей им всем удобства. Никого никогда не интересовало, что она любит и чего хочет – не интересовало отца, и, значит, их тоже. А тут такое открытие! Руслан стал разговаривать с матерью. Она сначала отмахивалась: «Ты голодный? Тебе что-то надо?» Он улыбался: «Нет, мам, ничего не надо. Просто хочу с тобой поговорить» Постепенно она раскрылась, и Руслан был поражен тем, что мама, оказывается, умница и много знает. У нее было свое мнение и свой взгляд, неожиданно свежий, прогрессивный, с юмором. Она не хуже Нины Петровны знала мировые новости и прекрасно помнила школьную программу. Почему же она обычно молчит?
Будучи у бабушки, он попросил посмотреть ее детские фотографии и не поверил своим глазам: его молчаливая мама, скромница в длинных платьях и платках, плескалась в море, ходила в походы, ездила в лагеря, участвовала в конкурсах и высоко поднимала победные кубки. Она играла в большой теннис! Руслан был взволнован до глубины души.
- Мам, почему ты стала другой? – прибежал он домой и протянул ей фотографии. Сверху лежал снимок, на котором она в майке и джинсах сидела у костра и вытаскивала из ноги занозу. Это было в походе в выпускном классе.
- Потому что я вышла замуж, - поняла его вопрос мама.
- И что?
- И все.
- Что все?
- По-твоему, папе понравилось бы, если я оставалась прежней?
- Мне кажется, ты была такая здоровская! – Руслан подумал, что их семья была бы похожа на семью Румянцевых, если бы мама оставалась прежней, и у них всегда было бы весело.
Мама улыбнулась.
- Здоровская девушка с этих фотографий и хорошая жена для твоего отца это разные понятия, они совсем не совпадают.
- Почему? – Руслану подумалось, что Нина Петровна и в девчонках была такой же, как сейчас.
- У папы свои представления о хорошей жене. Мне пришлось под них подстроиться.
- Ты ему нравишься вот такой?
- Никакой другой он не признал бы.
- Но… ты же все время молчишь! Даже непонятно, какая ты.
Мама улыбнулась.
- Я молчу, чтобы слышен был папа. Женщина не должна заглушать или затмевать мужчину.
- А он каким был? Ну тогда, в детстве.
- Таким же, как сейчас. Он всегда был молчаливым и задумчивым.
- Почему он не подстроился под тебя?
- Это ты у него спроси.
Руслан спрашивать не стал, он побаивался всегда важного, чуть отстраненного отца, думал сам.
Метаморфозы мамы произвели на него глубокое впечатление и вызывали несогласие. Он долго размышлял над этим, представлял, каково было бы ему, если вдруг пришлось подстраиваться под кого-то и стать другим. Менять себя так кардинально, как мама, ему совсем не хотелось, ведь тогда это был бы уже не он, а какой-то другой человек. Зачем это? Он это он, а не кто-то там еще. И вообще, как так можно стать другим? Ему казалось, что можно только притворяться. Как противно! Неужели мама притворяется, обманывает их всех? Руслан мучился от этого подозрения, ведь тогда выходило, что их семья держится на обмане и не является лучшей семьей на свете, как он всегда искренне считал.
Однажды вечером, когда все уже ушли спать, а мама все еще была в кухне, он спросил:
- Мам, а ты притворяешься другой, да?
Хотя прошло уже два месяца после их разговора о том, какой была мама до замужества, она поняла сына.
- Нет, мой дорогой, не притворяюсь, - погладила она его по голове. – Я просто простилась со своими девичьими мечтами и желаниями и смирилась, что в замужестве они не исполнятся, им тут нет места. Я сосредоточилась на своей новой жизни и искренна в ней.
- Почему именно ты должна была измениться? Было бы лучше, если бы папа стал веселее, тоже играл в теннис.
- Потому что так велел Аллах. Жена подчиняется мужу.
- Даже если он в тысячу раз глупее и хуже ее? – шепотом уточнил Руслан.
- Да. Папа считает, что женщина не может быть умнее или лучше мужчины, - потрепала мама его волосы.
- Разве это… справедливо?
Мама обняла его.
- Спасибо тебе, мой дорогой, за этот вопрос. Возможно, скоро он перестанет тебя волновать.
- Почему?
- Потому что мужчинам нравится возвеличиваться за счет женщин.
- Разве возвеличиваются не сами по себе? Обязательно за чей-то счет?
- За чужой счет проще, не особо нужно самому стараться.
- А счастье? Как же женщинам быть счастливыми?
Мама снова прижала Руслана к себе.
- Я счастлива счастьем детей. Думаю, и другие женщины так, других вариантов у нас нет, ты ведь уже знаешь, у нас женщине воздается честь и хвала только за материнство и заботу о других. Ничего другого нам отмерять не пожелали.
Руслан ушел чрезвычайно взволнованным. По выражению Кольки, Олькиного брата, у Руслана плавился мозг от всего того, что он услышал от мамы и над чем думал в последнее время. Его первые впечатления о подоплеке построения взаимоотношений между мужчиной и женщиной, между мужем и женой были не самыми приятными.
Он присматривался к отцу, сравнивал его с матерью. Теперь, когда он знал, какой она была, ему было жалко маму, почему-то казалось, что она в проигрыше. Отец, напротив, всегда выглядел довольным собой и своей жизнью. И они, дети, были счастливы. Из всех них только маму можно назвать обделенной, ограбленной. Получалось, они светились за ее счет. Руслан довольно долго переживал по этому поводу и чувствовал, что в долгу перед матерью. Он пытался придумать, как устранить несправедливость по отношению к ней. Ничего толкового в голову не приходило, потому что при любом варианте недовольным стал бы отец.
Однако скоро, как мама и говорила, переживания Руслана сошли на нет, потому что в октябре отец записал его на воскресные занятия в мечети и дополнительно сам начал интенсивно обучать Корану и Суннам и, спустя полгода, Руслан уже не помнил своего сочувствия матери. Она такая, какой должна быть. Его родители идеальны. Если мама несчастна, то виноваты дедушка с бабушкой, что воспитали свою дочь не в духе шариата. Девочек следует с рождения готовить к роли жены, они не должны ни знать, ни хотеть чего-либо другого. Не с чем сравнивать – нет горя. Это Руслан понял крепко и поэтому сильно переживал за Олькино воспитание, за перспективу их отношений, за ее неприятие тесных рамок, но в чувствах к ней был не властен над собой.
***
Русик взял сочник и принялся жевать. Сегодня у него было унылое настроение, отец сказал, что на все лето отправляет его к дядьке и прабабушке в деревню: «Ума наберешься, на земле поживешь, посмотришь, как крестьяне хлеб свой добывают. Да и поможешь им, а то все к ним только отдыхать ездят» Целых три месяца он не увидит своей любимой Ольки, своей неугомонной звездочки!
Олька тоже притихла, расслабилась, неспеша ела, улыбаясь ему. Такой, притихшей и смиренной, он любил ее больше всего, до боли в груди, до слез. В такие моменты он чувствовал в ней таящуюся женскую мягкость, мудрость, покладистость. В таком настроении она никогда не говорила дерзостей, не спорила, не тараторила без умолку и не хохотала. Она заглядывала ему в глаза, слушала, вникая и не перебивая. Руслан чувствовал себя значительным и главным для нее. Наконец-то все ее внимание и мысли сосредотачивались на нем! В такие моменты ему хотелось говорить ей что-нибудь невозможно умное и важное, с чем она должна была согласиться и признать его превосходство. Но что сказать, он не знал. Его отец в кругу семьи обязательно говорил что-нибудь назидательное и поучительное из Корана или высказываний Пророка, мудрецов. Например, сейчас можно было бы сказать Ольке, что он очень доволен ее поведением. Его сестры были бы счастливы услышать такие слова, потому что делать мужчине приятное высшее благо для женщины. Вот только поймет ли это Олька? Он сомневался, а насмешек или тысячу вопросов слышать не хотел.
- Я уеду на все лето, - тихо сказала Олька.
- Я тоже.
- Наверное, мы вырастем и не узнаем друг друга.
- Я тебя узнаю в любом виде.
- В деревне нет интернета и зона покрытия отсутствует, представляешь? Звонить можно только с почты.
- Я тоже буду вне связи. Когда ты возвращаешься?
- К школе. У тебя уже остается последний класс. Быстро время бежит.
- Снова я пропущу твой День рождения!
- Да, и снова я его отпраздную в кругу семьи. Да даже если бы я тут была, все равно в августе никого еще нет. Да и тебя угораздило родиться на майские праздники! Мы всегда уезжаем.
- Давай после школы всегда праздновать вместе!
- Давай!
- Я серьезно.
- Я тоже.
Они снова притихли, взяли еще по сочнику. Олька задумчиво ела, смотрела на крошки, собирала их пальцем и отправляла в рот.
Она поглядывала на Руслана как полагается смотреть влюбленной барышне – стыдливо, любуясь им. В последнее время она ловила себя на том, что ее тянет прикоснуться к нему, к его лицу, плечам, груди. Ей хотелось ощущать его и от этого было неловко. На Восьмое Марта в школе в актовом зале устроили дискотеку, Олька впервые танцевала с Русланом, именно в эти моменты к ней пришли новые чувства. Его горячая кожа под тонкой рубашкой, приятный и какой-то очень юношеский запах из-за расстегнутого воротника, напряжение мышц при каждом движении и дрожь, часто пробегавшая по его телу, пробудили в ней новые чувства. С того вечера Олька часто испытывала томление в себе и в такие моменты смущалась Руслана.
Сейчас она тоже почувствовала подступающую слабость и прятала нарастающее смятение за опущенным взглядом, лишь иногда посматривая на него. Его от природы смуглая кожа к маю уже успевала сильно загореть, отчего белки глаз и зубы казались невероятно белыми и нарядными. Нос с небольшой горбинкой, крупный рот, покатый лоб, красивые скулы и – самое главное! – мощная шея под невероятно нежной тонкой кожей. Его шея волновала ее больше всего, хотелось уткнуться в нее носом. С четырех лет Руслан занимался борьбой, был невысоким, широким в кости, мускулистым, обманчиво неповоротливым. В свои семнадцать лет в белой рубашке с расстегнутым воротником и подвернутыми рукавами, отутюженных брюках, с густыми смоляными волосами, достающими до плеч, и темной тенью над верхней губой он выглядел умопомрачительно. Олька, идя с ним по улице, уже несколько раз замечала, что на Руслана обращают внимание и даже оборачиваются вслед взрослые женщины. Если они заходили в магазин и там были женщины, они замолкали, смотрели на Руслана, некоторые смущались и даже розовели, как будто перед ними был не юноша, а взрослый. Олька удивлялась, ведь назвать Руслана красавцем было нельзя - у него же короткие кривые ноги! Он брал чем-то особенным, отчего все замолкали и сглатывали внезапный спазм в горле.
После Восьмого Марта для Ольки тоже все в нем стало прекрасно, даже кривые ноги. Она считала, что он создан для нее. Когда он молчал, не поучал и не одергивал ее, у нее было чувство, что есть такая сторона человеческих отношений, в которой они задуманы природой составить единое целое. В остальном же, общаясь с ним, она уставала от противоречий в их характерах и надеялась, что, повзрослев, он изменится, хотя бы ради нее, и тогда они никогда не будут доводить друг друга до белого каления. Однако Руслан, взрослея, все больше давил на нее, делал множество замечаний и недовольно хмурился. Он хотел, чтобы она перестала быть собой и стала другой. Какой именно Олька не знала, только чувствовала, что вряд ли сможет быть такой, как ему нужно. В такие моменты возникало понимание, что Руслан другой, чужеродный ей и никогда не изменится. И она никогда не изменится.
Олька посмотрела на Русика, как неторопливо он ел, исполненный прямо-таки царского достоинства. Улыбнулась тому, что всегда у него был такой вид, словно он оказывает одолжение, соглашаясь на угощение, и почувствовала, как жар любви разливается в ее груди к этому сдержанному, воспитанному юноше, не терпящему дерзости, мата, курева и алкоголя.
- Ты непростой, да, Мануров Руслан?
- Отец у меня непростой, - секунду помедлив, ответил Русик.
Олька чуть кивнула, она видела его отца в школе, он был похож на царей библейских времен, какими их рисовали в иллюстрациях, и догадывалась, как много подразумевают слова его сына.
- А ты сын своего непростого отца.
Руслан повел плечом, мол, куда же деваться?
***
Мануровы являлись одной из самых уважаемых и влиятельных семей в татарском сообществе городка. Их высокий авторитет и влияние заработал отец Руслана, Раиль Ринатович.
Татар в городке проживало столько же, сколько и русских. Во время советского безбожия и унификации те и другие в большинстве своем по образу жизни не слишком отличались друг от друга, запросто отмечая Пасху и уразу да облачаясь в одни и те же фасоны. Однако после распада СССР, с началом периода национального самосознания и самоопределения, люди стали ревностнее относиться к своим традициям и вере. Многие начали избегать смешанных браков и блюсти устои внутри семей, но в остальном придерживались светских правил. Позже появилась новая когорта татар, к которой относились и Мануровы – приверженцы ислама на арабский манер. По крайней мере, их так называли, обвиняя в том, что они отказываются от татарской культуры в пользу арабской. Камнем преткновения у спорщиков была женская одежда: носить татаркам хиджабы или нет, ведь традиционно не носили, а сейчас вдруг вздумали.
У Мануровых носили, потому что глава семьи, Раиль Ринатович, считал это обязательным, а ослушаться его или полагать как-то иначе никому не приходило в голову – самый вид этого мужчины, исполненного какого-то необыкновенного одухотворенного достоинства, с невозмутимым и строгим взглядом судьи, вынуждал людей сомневаться в себе и принимать мнение Манурова-старшего за истину. Его присутствие обычно отбивало у детей всякое желание проказничать, а взрослым придавало виноватое или угодливое выражение лица и такое же настроение.
Раиль Ринатович казался человеком-глыбой, однозначно и неоспоримо ведающим, что такое хорошо и что такое плохо. Никто и не предполагал, что в свое время, прежде чем стал таким, каким его все знали, он преодолел топь сомнений и пугающего разочарования. Кроме того, до определенного момента Раиль Ринатович был совсем другим человеком, тихим и безучастным ко всему. Изменилось все в один миг, который он определял возвышенно и поэтично: когда сердце его озарилось праведным светом.
Раиль с малолетства отличался от сверстников, был молчаливым, впечатлительным и жадным до знаний ребенком. Он никогда не шалил, не лазал по деревьям, не ломал конечностей и не набивал шишек, его интересовали только книги, сначала с картинками, потом самые разные. Он читал запоем и переживал прочитанное до глубины души, до бессонницы. Красота мира и тайны мироздания волновали его не отвлеченно, а лично, он чувствовал, что является частью всего и все вокруг немножко в нем.
Раиль прекрасно учился в школе, великолепно рисовал. Всегда спокойный, чуть отрешенный он был любим учителями и не замечал одноклассников. Он не был популярен, потому что существовал в своем мире и редко спускался на землю, но его и не дразнили по той же причине, вряд ли бы он заметил насмешку. Зато на него надеялись: учителя – что получат гарантированно блестящий ответ, ученики – что у Раиля всегда можно было взять тетрадь и списать, даже без спроса, он на этот счет не заморачивался.
Сам Раиль обычно пребывал то на дне морском вместе с капитаном Немо, то зависал на краю черной дыры, никак не решаясь распасться на элементарные частицы и затянуться в нее, то сидел перед мольбертом, до слез расстраиваясь, что рука не может воспроизвести того, что видит его внутренний взор. Его ум искал, неустанно искал что-то такое, чего хотелось его беспокойному сердцу, но всякое его новое увлечение заканчивалось одинаково: не то! Неясная внутренняя потребность тянула его куда-то, куда - он не мог понять.
Раиль блестяще окончил университет, потом аспирантуру и остался в науке, занявшись преподавательской деятельностью. Любой другой бы на его месте жил да радовался, но Раиль Ринатович год от года испытывал все больший душевный дискомфорт и неопределенную тоску. Сердце его ныло, внутренняя тягота не давала покоя, взгляд его совсем обернулся внутрь, открывая ему собственное одиночество и неприкаянность. Родители, безмерно обожавшие своего единственного сына, стали поговаривать о необходимости жениться. Раиль слушал их и понимал, что никакая девушка не заполнит пустоту в его душе, ему нужно что-то другое. И в один прекрасный день, случайно оказавшись на молитве в отстроенной мечети, он испытал потрясающее ликование, почти экстаз, он был неимоверно счастлив и наконец-то понял, что душа его ищет Бога. Впервые в тот день глаза его осветились радостью и сердце зажглось нетерпением.
***
Нечаянно обретенная вера, вдруг осознанная принадлежность своей души Богу наполнила Раиля восторгом и высшей любовью. С энтузиазмом новообращенного он ликовал и светился, ему не терпелось продемонстрировать Создателю, какой преданный и одаренный сын есть у Него. Вся накопленная и нерастраченная горячность его натуры требовала совершить немыслимые подвиги души, чтобы быть достойным ответной любви Бога. Ему хотелось узнать все, что можно узнать о Всевышнем и восхищаться, и любоваться Его красотой и совершенством. В Его красоте и совершенстве Раиль не сомневался, он был уверен, что вера откроет перед ним удивительные знания, которые вознесут его выше черных дыр и глубже морского дна. Он чувствовал, что в вере заключено все, что нужно человеку, нужно ему.
Раиль приобрел Коран и все книги по исламу, какие были в продаже, и с трепетом приступил к чтению. Тут-то он и попал в топь сомнений и разочарования, порожденных несоответствием представлений с ожиданиями и действительности.
Он оказался не готов к новому мировосприятию. Приступая к самостоятельному изучению Корана Раиль находился во власти знаний светских наук и представлений европейской культуры, что существенно влияло на понимание священных текстов и ввергало его в когнитивный диссонанс . Далеко не сразу он понял, что ислам является самостоятельным мировоззрением со своей системой ценностей, в корне отличающейся от европейской, и, чтобы принять его, потребуется изменить привычное мышление. Мир ислама – мир покорности; не инициативы, не своеволия, не выставления своего я, а покорности слову Всевышнего, и это надо понимать и принимать буквально, каждый день, каждую минуту всяким действием демонстрируя ее. Мусульманин тот, кто покорился и живет так, как предписано.
В начале же своего пути Раиль наивно жаждал душевного слияния с Всевышним, искал призыва Аллаха возлюбить Его так же, как Он любит нас, и был неприятно удивлен, что ни о какой взаимной любви и причастности души человека к Его сущности речи не идет. Раиль никак не мог принять утверждения, что человек всего лишь недостойный раб, задача которого исполнять предписанное Аллахом, чтобы Он был доволен. Почему недостойный? Разве он, Раиль, недостойный? Даже если так, зачем было создавать людей недостойными? Да и само желание быть довольным от покорности казалось слишком мелким, тщеславным и суетным, совсем не божественным. «Я ведь создал… людей только для того, чтобы они Мне поклонялись» - Раиль не верил своим глазам. Его охватывала внутренняя дрожь: не может такого быть! Этого недостаточно! Он смутно чувствовал, что ему не хватает понимания правильно толковать эти тексты, догадывался, что не стоит воспринимать слова буквально, старался угадать, что же подразумевается за этими величественными строками. Он торопливо читал дальше, желая больше узнать о взаимоотношениях Всевышнего и человека.
Он узнал, что если Аллах будет доволен, то человеку обещается рай, в котором все из золота и драгоценных камней, даруется изысканная и обильная еда и не пьянящее вино и наслаждения в виде чернооких гурий, после каждого соития вновь становящихся девственницами. Еды много, вина много, сплошь девственницы – рай. Все, предел достигнут. Что запрещается здесь, на земле, будет там, на небе. Мелко и слишком привязано к телу. Душа где? Ведь у Раиля всегда ныла именно душа, а не тело.
Взволнованный Раиль ходил туда-сюда по своей комнате и спрашивал себя: «А если я не стремлюсь к еде, вину и гуриям? Если я хочу приобщиться Богу, совершенством своей души приблизиться к Нему, Совершенному?»
Новообращенный боялся признаться себе в том, отчего мятежно билось его сердце: предложенного Кораном ему мало! Наверное, он чего-то не понял! Ведь в вере должно быть все, что нужно человеку!
В своих поисках Бога Раиль не сдавался: не может быть такого, чтобы великая мировая религия была столь проста! Он что-то упустил и готов изучать священные тексты снова и снова, пока не отпадут все вопросы!
В очередной раз знакомясь с предписаниями, Раиль сжимался: да, от него не требовалось развитие собственных талантов во славу Всевышнего и прочие прекрасные порывы, которые по его обывательскому представлению могли понравиться Тому, Кто его создал. Он не сразу понял, что оценивает священный текст с точки зрения человека европейского образования и взглядов, и что ему нужно освободиться от этого. По европейскому вектору восприятия он полагал Творца в каком-то смысле своим отцом, который будет радоваться успехам и талантам земного сына так же, как радуются его родители. Требования же к истинному мусульманину оказывались иного порядка и не подразумевали обратной связи, образцовый верующий должен всего лишь выполнять пять обязанностей: признавать Аллаха, молиться пять раз в день, держать пост в месяц Рамадан, раз в году выплачивать обязательную милостыню и совершить паломничество в Мекку. Все. Действительно, все.
Раиль испытал нечто вроде разочарования и обмана в ожиданиях. Не слишком ли… просто? Он был готов превзойти самого себя ради любви к Богу, прыгнуть выше головы, а оказалось, что Всевышнему не интересны способности Раиля, более того, оказалось, таланты приводят человека к большому греху, потому что талантливый человек желает творить, а творить может только Аллах. Тупик. Раиль косился на свои конкурсные работы, написанные в художественной школе. «Времена года» - четыре пейзажа с детьми, животными, птицами, написанные им под вдохновением от музыки Вивальди. Раиль получил за них первое место. Родители заказали для полотен дорогие рамы. Пропасть между его картинами и предусмотренным шариатом мировоззрением была бездонной. Ему стало страшно: остановиться в развитии и довольствоваться только прославлением Аллаха? Еще пять раз молиться, поститься в Рамадан, раз в год выплачивать милостыню и съездить в Мекку? И все?!
Смятение повергло Раиля в пучину сомнений и раздумий.
Нет, он чего-то не понял, не уловил сути учения!
Он решил изучить свою веру досконально и под руководством тех, кто понял дух ислама.
Твердый в своем намерении, он снял со стен все свои рисунки и спрятал их в шкаф, споро уволился с работы и отправился учиться в Аравию.
Здесь он нашел правильное понимание веры и наконец-то обрел душевный покой.
Раиль понял и принял то, что между ним и Аллахом невозможна любовь, возможна милость Его к человеку. Любовь предполагает сопоставимость, сравнимость, которых нет и быть не может между Творцом и Его творением. Как он, презренный, мог претендовать на любовь Аллаха к себе? Кто он такой перед Ним? Букашка, раб. Поэтому совершенная вера мусульманина выражается в любви к закону, к установлениям Всевышнего, и через них к Нему самому. Раиль отказался от своих прошлых представлений, полюбил законы ислама, и в ревностном исполнении их находил удовлетворение и обретал душевную гармонию. Шариат – вот правильный и праведный путь для человека!
Он проникся характерным для Аравии образом жизни, в котором вере принадлежат не только слова и мысли, но и быт, и социальные процессы. Все, каждый шаг совершать так, как того требует Всевышний и предписал Пророк! Правильный путь указан и расписан - соблюдай его. Чтобы Аллах был им доволен – вот чего Раиль искал столько лет! Как мудр, как бесконечно мудр Создатель! Зачем ему таланты и способности Раиля, когда Он сам создает все, чего пожелает? К чему удивлять Его? Чем можно удивить Его? Смешно даже так думать! Ему можно только поклоняться и доставлять удовольствие исполнением Его законов. Раиль Ринатович ликовал и чувствовал себя по-настоящему счастливым и умиротворенным. Только так стоило жить: от рассвета до заката каждым движением, мыслью, желанием, поступками подтверждать свою принадлежность Аллаху и доставлять Ему удовольствие!
Сомнения и метания оставили Раиля: действительно, чего он искал и что нового мог открыть, если уже давно Пророк научил людей, как правильно жить? Душа его обрела покой и уверенность, сердце твердость, взгляд решимость, а лицо стало одухотворенным. Он стал совсем другим человеком, непоколебимым и уверенным в ощущении своей роли, даже миссии в этой жизни. Раиль, помня о своих сомнениях и метаниях, зарекся вступать в обсуждение религий с европейцами. Европеец тогда сможет понять и принять ислам, не бояться и не отрицать его, когда устанет от христианской свободы выбора, от личной ответственности, от поисков любви, когда захочет жить в рамках установленных правил, спасительного шариата.
По окончании учебы Раиль совершил хадж и вернулся домой, желая преподавать в медресе при мечети, донося до детей и взрослых мудрость веры.
***
Айназ, двоюродная сестра Раиля, студентка четвертого курса педагогического института, вернулась домой после летней практики, открыла дверь, скинула со спины тяжелый походный рюкзак и, еле живая от усталости, прямо в коридоре разлеглась на полу.
- Какое счастье сбросить эту тяжесть! – сказала она, закидывая ноги в грязных джинсах на рюкзак. – Думала, не дотащу! Мам, ты дома? Мы следующим летом едем на теплоходе на Соловки! Говорят, там другой мир!
- Дома, доченька, дома! – вошла в коридор мать. - Здравствуй! Вставай! Послезавтра сваты придут, готовиться надо.
- Что? Какие еще сваты? – Айназ села, соображая, что, кроме как к ней, в их доме сватам приходить не к кому, испугалась, защитилась: - Мне отчет по практике писать и сдавать надо!
- Подождет твой отчет. Это не главное.
- Да, дочка, пришла твоя пора, Раиль сватается, - сказал подошедший отец. – Теперь все остальное в сторону!
Тут же в коридор высыпалась многочисленная родня, оказывается, все съехались ради сватовства и помолвки. Все наперебой принялись поздравлять Айназ, обнимали, целовали, благословляли, теребили и трясли, не давая ей, так и сидевшей на полу, сказать ни слова. Все еще хлопая ресницами и не успевая до конца осознать новость, она почувствовала необратимость ситуации: настал тот момент, после которого ее жизнь больше не будет прежней!
Сватовства Раиля Айназ ожидала: сколько себя помнила, тетка с матерью всегда прочили его ей в женихи, приучали, так сказать, к этой мысли. Айназ и привыкла, на парней никогда и не смотрела. Она не знала, что приучают только ее, хитрая тетка Раилю племянницу при каждом удобном случае хвалила, но о женитьбе никогда не говорила, страховалась, вдруг мальчик полюбит другую, не неволить же его. Мужчине можно жениться по выбору сердца, девушке – по выбору родителей, откуда ей, глупышке, знать, чего она хочет и что лучше для нее? Чего Айназ не ожидала, так это того, что ее могут выдать замуж до окончания института, не дав возможности отгулять диплом и устроиться на работу.
- Это же только сватовство? Мне еще год учиться.
- Институт подождет, жених настаивает на скорейшей свадьбе, - сказала мать и растворилась в общей суете.
- На скорейшей? – скривилась Айназ. – С чего бы?
Раиля она видела редко, он всегда то учился, то работал, потом жил заграницей, с полгода как вернулся, и, вообще, был малообщительным, задумчивым человеком. В детстве Айназ иногда подглядывала за мужчинами, сидящими за столом у них в гостях. Ее, энергичную и порывистую, не пускали подавать блюда на их стол, поэтому она подсматривала в дверную щель. Раиль обычно сидел с почтительным видом, скромно потупив взор. Родители хвалили его за умение вести себя среди взрослых, за скромность и уважительность. Маленькой Айназ несколько раз удавалось увидеть выражение его глаз: он отсутствовал, думал о своем, ему были явно неинтересны разговоры старших. С Айназ он никогда не общался, наверное, потому, что был намного старше.
- Он взрослый мужчина, без женщины ему трудно, - шепнула бабушка, единственная, всегда обращавшая на внучку внимание и не оставлявшая ее вопросы без ответа.
Айназ смутилась и покраснела. Ему трудно без женщины! Ее отдают замуж, чтобы ему было легче! Даже не спросили про ее планы и желания, без чего ей трудно! Сами обо всем сговорились! У Айназ выступили слезы стыда и обиды на несправедливость.
- Смирись, звездочка моя, - бабушка погладила щеку девушки сухой теплой ладонью. - Служить мужчине женская доля. Теперь ты будешь думать, не что нужно тебе, а что нужно ему.
- Двадцать первый век на дворе, бабуль! Какое служение?
Бабушка обняла Айназ:
- Некоторые вещи не меняются.
***
Из-за большого числа гостей, бабушка спала с Айназ. Айназ долго ворочалась.
- Ба, он же за границей учился, он очень умный?
- Да, очень умный. Хадж совершил.
- Теперь типа святой? – хихикнула Айназ.
- Нет, что ты! Просто исполнил обязанность мусульманина. Говорят, Раиль соблюдает все законы ислама.
- Наверное, он как ты, - снова хихикнула Айназ. – Ты тоже верующая и очень мне нравишься. Добрая такая. – Она обняла бабушку. - Никогда ты никого не ругаешь, не осуждаешь, даже замечаний не делаешь. Все у тебя хорошие и прекрасные. Рядом с тобой так приятно находиться, сразу хочется что-то хорошее делать.
- Хорошее? – повернулась бабушка.
- Да. Ну, учиться лучше, людям помогать, улыбаться, радоваться, все в таком роде. Мне нравится как ты всегда говоришь: «Радуйтесь божьему миру, дети мои, и Бога радуйте!» Из-за тебя я и сама стала Бога любить.
Бабушка ласково похлопала ее по руке горячей сухонькой ладошкой:
- Ну и хорошо, козочка моя!
- Наверное, и Раиль такой, а, может, даже лучше.
- Наверное. Дай-то Бог!
***
Раиль Ринатович попросил родителей подыскать ему в жены порядочную девушку и, не раздумывая, согласился жениться на двоюродной сестре Айназ.
Если бы в школе или в университете ему сказали, что он женится на кузине, Раиль покрутил бы пальцем у виска и отверг такой вариант, как кровосмесительный. Теперь же он находил подобный выбор невесты наилучшим, потому что женитьба на двоюродной сестре не запрещена Кораном. Кроме того, Айназ была племянницей матери, а не отца, и, согласно священному учению, родственники матери не первые, а следующие по близости родства после родственников отца, и неважно, что утверждает генетика – какой ученый может тягаться со знаниями Пророка? И что такое ученый, если его утверждения расходятся с Кораном? Кроме того, Раиль хорошо знал семью избранницы, и был уверен в порядочности Айназ и готовности стать достойной женой, хотя понимал, что набожностью она не отличается, как и ее семья. Ну, это дело поправимое, ведь совсем недавно и он был далек от истины.
У матери Раиля были свои резоны в выборе невестки: девственница; своя; известна вся родня; известно, как воспитывалась и что собой представляет. Прекрасно готовит и знает домашние дела. Опять же калым останется в семье. В случае чего она с родной сестрой всегда договорится, и вместе они решат любое недоразумение в молодой семье, свои не чужие, найдут общий язык! Да, наилучшая невестка! А уж ей как повезло с женихом!
Гордость за сына у родителей Раиля не знала границ: какой он умный, как зрело подходит к построению своей жизни, какое уважение проявил к ним, попросив подыскать невесту!
Раиль, как истинный мусульманин, относился к браку серьезно, как к единственно возможному образу жизни: каждый мужчина, умеющий содержать семью, должен жениться. Семья предусмотрена Аллахом для рождения детей, удовлетворения физических потребностей и удержания от греха. Для этого Раиль женился и прекрасно сознавал свои обязанности: содержать супругу, быть с ней ласковым и уважительным, главенствовать над ней (потому что Аллах дал мужчине преимущество над женщиной), воспитывать детей в духе ислама. Он ясно и четко представлял себе, какой будет его семейная жизнь, как будут вести себя его жена и дети – это подробно описывалась Пророком и не только – и никаких отступлений с учетом характера супруги не принял бы. Если она в чем-то не соответствовала бы требованиям шариата, должна была измениться. Вариантов нет.
***
На следующий после свадьбы день, когда Айназ принялась раскладывать свои вещи, Раиль отвел ее руку от чемодана:
- Это тебе не понадобится, верни все родителям. – На удивленный взгляд жены он пояснил: - Мы купим тебе приличную одежду.
- Это все новое, специально купили.
Раиль осуждающе посмотрел на юбки, блузы, жакеты, платья:
- Это неподобающая одежда. Оставь все, пойдем в магазин.
Он привез ее в специализированный магазин и сам, указывая продавщице на манекены в длинной закрытой одежде и хиджабах, выбрал несколько платьев и платков. Айназ растерялась и оробела и при посторонних людях не решалась спросить, как все это понимать. Довольный Раиль пояснил сам:
- Вот, ты не должна искушать мужчин своей красотой!
Такой аргумент ее обезоружил и даже польстил – ее ревнуют, как приятно! Казалось, это ненадолго, не всерьез и ничего не значит. Она с любопытством рассматривала себя в зеркале, находила, что новый наряд ей идет: высокая, тоненькая молодая женщина с белым личиком и смущенной улыбкой, свежесть и красота которой подчеркивалась целомудренной одеждой. Айназ вопросительно смотрела на продавщицу и мужа.
- Отлично! Вам очень идет! – заверяла одна, и одобрительно кивал другой.
На том они и ушли.
За ужином муж как бы между делом обронил:
- Ты уже забрала документы из института?
- Что? Нет. Зачем?
- Теперь ты замужняя женщина и тебе не пристало, как девчонке бегать на лекции.
Айназ удивленно вспорхнула ресницами:
- У нас нет детей, я буду все успевать! Год остался.
- Моя жена не будет находиться в обществе других мужчин и не будет никого вводить в грех. Это недостойное поведение для женщины.
- Причем тут это? Я не собиралась никого вводить в грех.
- Это от тебя не зависит, женщины влекут грех сами по себе.
Айназ оторопела, затем ее охватило возмущение: училась же она как-то четыре года, не вводя никого в грех! Да и вообще, лично она никого соблазнять не собиралась, а если мужчины от одного вида женщины впадают в грех, то сами пусть сидят дома с закрытыми глазами, почему она должна себя ущемлять? Она открыла рот, чтобы сказать это, но Раиль, нахмурившись, ее опередил:
- Жене подобает слушаться мужа, а не создавать ему проблемы пререканием.
Айназ растерялась: даже отец не разговаривал с ней так безапелляционно.
Однако через день, в течение которого новобрачная раздумывала, насколько Раиль серьезен в своем требовании, к ним в гости пришла ее мать. Уж она-то не стеснялась возражать зятю и даже пустила слезу, говоря, что дочка всегда мечтала учить малышей. Раилю пришлось разрешить жене окончить институт заочно, с оговоркой, раз этого очень хотят ее родители. Так и сказал: «Разрешаю тебе окончить учебу» У Айназ даже в висках застучало от возмущения. Он разрешает! С чего он вообще может ей что-то запрещать или разрешать? Даже не спрашивает, не советуется! Но она промолчала, боясь стать причиной ссоры или перебранки. Раиль хоть и согласился на учебу, но про работу ответил, что его жена будет тратить свою энергию только на него, дом и учить собственных детей.
По требованию Раиля Айназ бросила заниматься теннисом, чем очень расстроила своего тренера, потому что именно она на всех вузовских соревнованиях приносила победу. Левша Айназ со своей левой подачей являлась трудным соперником.
В считаные дни новобрачная поняла, что ее представления о счастливом браке не осуществятся, потому что не соответствуют представлениям Раиля. Молодой муж ясно дал понять, что ее желания неправильные, поэтому исполнены быть не могут.
***
Почему ей казалось, что они с супругом удивительным образом совпадут? В ее девичьих представлениях муж был ее дополнением, тем, кто осуществит ее мечты, а иначе зачем он нужен? Она видела, как они с мужем, улыбаясь, держались за руки и шли навстречу жизни, с удовольствием работали и по вечерам рассказывали друг другу о своих успехах или трудностях. Они должны были ходить в кинотеатр, в гости, принимать гостей, гулять по набережной, ждать отпуска, чтобы поехать на море. Вместе бы отправились на теплоходе на Соловки… На деле выходило какое-то средневековье – спрятана дома, слышит только поучения из Сунн и Корана и кучу требований. Еще и виновата бывает: «Ты огорчаешь меня!» Уж как он ее огорчает!
Айназ была ошарашена не столько набожностью Раиля - потому что давно привыкла и любила набожность своей бабушки, в которой ничего тягостного для других не было - сколько его стремлением навязать свои представления ей. В первые дни их совместной жизни Раиль, видимо, надеялся, что жена добровольно будет следовать его примеру и ограничивался демонстрацией правильного поведения. Однако недогадливая жена оставалась при своих привычках, лишь с любопытством поглядывала на мужа. Тогда Раиль решил привести супругу к вере, поскольку муж пастух своей жене и в ответе за ее душу. Вот тогда небо показалось Айназ с овчинку! Она не ожидала, что каждое ее слово, движение, поступок или намерение будут оцениваться вслух и дотошно разбираться. Как оголтелый комментатор Раиль давал оценку ее поведению с утра до вечера.
- Почему ты говоришь это? – не понимала Айназ. – Это же странно.
- Я должен привести тебя к вере.
- Я верую, просто я не слишком религиозна. Я верую в душе и стараюсь не грешить. Никогда не была завистливой, лгуньей, гордой или нечестивой, я не желаю чужого и все такое прочее, у меня все нормально с нравственностью! И я всегда помню, что все тайное все равно происходит на глазах у Бога. Что еще?
- Ты думаешь, что веришь. На самом деле это не так. Верить в Аллаха – значит, соблюдать шариат. Этому должен был научить тебя отец. Раз он не научил, научу я.
Шариат оказался правилами поведения, охватывающими все сферы жизни, Айназ и не подозревала, что такое может быть. Ее родители были обычными людьми, выросшими в Советском Союзе на закваске из интернациональных и коммунистических идей. Как и все в республике, они придерживались национальных традиций и праздников, бесконфликтно сочетая это со светским мышлением и отношением к жизни, поскольку представления о морали и тут, и там были одинаковые, а татарские традиции лишь вносили в их жизнь приятный колорит и делали ее особенной.
Требования же мужа казались Айназ то странными, то нелепыми, то смехотворными, то устрашающими, но Раиль относился к ним серьезно, и от его настойчивости и методичности становилось жутко. Отступать молодой супруг явно не собирался и давил на нее как пресс. Айназ, левша от природы, проглатывала подступавшие слезы, всякий раз слыша негромкое: «Пророк ел правой рукой» При этом Раиль переставал есть сам и спокойно ждал, пока она не возьмет ложку в правую руку. Она пыталась отстоять право спать на животе, но муж будил ее, напоминая, что Пророк не велел так спать, что спать следует на правом боку.
Интимная жизнь, на первый взгляд, вроде, такая же, какой Айназ ее представляла из фильмов, имела другой внутренний посыл и наполненность, и тоже дотошно регламентировалась Раилем. Раиль не понимал, что его восторг от ежесекундного присутствия Аллаха в его жизни неподготовленная жена не разделяет. С каким душевным трепетом от следования указаниям Пророка исполнял Раиль свой супружеский долг, с таким же внутренним неприятием замечала Айназ в его глазах удовлетворение не от близости с ней, а от надлежащего исполнения предписанного. Даже в постели они не в своей воле!
Раиль, перед тем как лечь с ней, всегда сначала молился, клал ладонь ей на лоб и шептал по-арабски. Айназ робела, стеснялась, зажималась – разве это не их личное дело, не зов сердец?
- Зачем молиться перед этим? – единственное, что смогла она спросить.
- Так предписал Пророк. Следует изгнать шайтана.
- Может, его здесь нет? Мы же законные супруги.
- Женщина! – огорченно восклицал Раиль, сокрушаясь ограниченности мышления жены. - Если мы зачнем ребенка, то пусть это будет с благословления Всевышнего.
- Зачать сегодня не получиться из-за дня цикла.
- На все воля Аллаха, - назидательно говорил муж, удивляясь ее недалекости и призывая себя не сердиться.
Айназ замолкала. Чуткость и высокая чувствительность отнимали ее надежды: в близости муж искал не ее, а облегчение своей потребности и исполнение должного. С таким же успехом он мог спать не с ней. Она обижалась, не могла расслабиться, смущалась возможного наступления той неги, которая уже несколько раз готова была разлиться по ее телу. Да и после молитв это блаженство представлялось ей постыдным. Иногда ей казалось, что они в постели не одни и в темноте видела то усмехающегося черта, то деликатно отвернувшегося ангела. «Неужели, - думала она, - нет действия, принадлежащего только нам, без присутствия Аллаха? Когда мы сами будем важнее всего друг другу, когда Он отворачивается?»
Какое-то время она ревновала мужа к вере, оскорблялась и со временем, так и не почувствовав себя желанной женщиной, не распалившись и не раскрывшись, стала равнодушна к интимной стороне жизни.
***
У Айназ чуть не случилась истерика, когда супруг потребовал, чтобы в туалет она входила с левой ноги и никогда там не разговаривала:
- Если вдруг я позову тебя, а ты в туалете, то ты должна только покашлять, я все пойму.
Айназ посмотрела на Раиля полоумным взглядом, но он был абсолютно серьезен:
- Так велел Пророк.
Айназ не верила своим ушам, она открывала рот, как рыба, выброшенная на сушу, не зная, что ответить Раилю. Раилю ее ответа не требовалось, он спокойно и настойчиво доносил до нее суть требований:
- Аллах предусмотрел все для мусульман, не оставил шайтану ни одной лазейки. В этом смысле нам очень повезло! – лицо Раиля стало благостным, взгляд смиренно опустился, а пальцы рук поглаживали друг друга – это означало, он начинает разъяснять ей суть шариата в затронутом аспекте.
Сквозь шум в ушах Айназ расслышала, что Аллах возвеличил Посланника, и земля чудом проглатывала его испражнения, а людям Пророк не велел смотреть на собственные испражнения, потом уже шум перебил голос Раиля, и она ничего не слышала.
- Мы в тюрьме, да? – глаза Айназ были расширены от ужаса. – Мы никогда не принадлежим себе? Неужели Аллаху есть дело до того, с какой ноги я вхожу туалет?
- Глупая женщина! Воистину женщина скудна умом! – Раиль рассердился, покраснел и нахмурился. – Пророк (мир Ему и благословение!) поднял посещение уборной на уровень, при котором можно получать награду от Аллаха! Каждый из нас может зайти в туалет и заработать огромное воздаяние, выполнив пятнадцать суннатов Посланника!
Раиль долго еще пересказывал эти суннаты, сознание Айназ выхватило только, что следует снимать кольца, опираться на левую ногу, опасаться брызг и до, и после каждого действия читать молитвы, всякий раз специальные. Ну и что выходить из туалета надо с правой ноги с чувством глубокой благодарности к Создателю.
Раиль не умел разъяснить жене, что соблюдающий правила ислама человек невольно настраивается на смирение и ни на миг не теряет ощущение присутствия Всевышнего в своей жизни. Что жесткость требований и необходимость ежеминутно сознавать присутствие Всевышнего действует благотворно и не дает сбиться с пути. А без разъяснения этого Айназ только пугалась и отрицала эти требования.
Раиль молился пять раз в сутки, в том числе и ночью. Это вызывало уважение у Айназ до тех пор, пока как-то раз она встала попить воды, и, проходя через комнату, услышала недовольный голос мужа. Он велел ей не проходить мимо, когда он молится: «Женщина, осел и черная собака прерывают намаз» Айназ была до слез оскорблена таким уравнением, в детстве ей сто раз случалось проходить мимо молящейся бабушки и ни разу та не попрекнула ее: погруженная в молитву бабуля ее просто не замечала. В сердце Айназ разлилось едкое неприятие и Раиля и его убеждений. Стоя в кухне со стаканом воды она мелко дрожала и зло говорила: «Святоша! Как же ты думал о Аллахе, если увидел меня? Я думала о воде и тебя не видела!»
Благодаря Раилю Айназ поняла, что ничего не знала про ислам в версии мужа, и семья ее тоже не знала, хотя все они считали себя мусульманами. Наверняка ее родители удивились бы не меньше нее всем требованиям шариата. Все-таки, они были слишком светскими людьми, слишком европейцами. Еще Айназ поняла, что шариат вгоняет ее в депрессию. Она хотела разграничения между жизнью души и жизнью тела. Кесарю кесарево, богу богово, как-то так. В пику Раилю ее вера в том солнечном виде, которую она переняла от бабушки, крепла день ото дня, и в ежедневных обращениях к Богу она обещала смирить себя, не ожесточиться, не впадать в отчаяние, не унывать и исполнить свой супружеский долг надлежащим образом. В тот период только Бог, к которому до замужества она обращалась лишь перед экзаменами, помогал ей приспособиться к новой реальности. А приходилось ей туго.
***
День за днем, месяц за месяцем Айназ с горечью сознавала, что весьма наивно полагала, будто в замужестве наконец-то станет себе хозяйкой, свободной от родительской воли и будет жить по своему усмотрению. В родительском доме свободы у нее было больше, можно сказать, она в принципе была свободной. Ну уберет, сготовит, сделает уроки, какие еще обязанности? Никаких. Жила в удовольствие. Лежала, читала, гуляла, смотрела телевизор, ходила в гости, ездила с друзьями в путешествие. Казань, Питер, Нижний Новгород, Москва. Весело, шумно, интересно. Рюкзаки, стоптанные кроссовки, ноющая спина и прекрасное настроение. Планировали отправиться на теплоходе на Соловки, говорили, что там необыкновенная красота и благодать. Айназ вздохнула: как она, оказывается, была счастлива в девичестве. Никто не приставал с вопросами: «Зачем тебе читать? Эта книга соответствует учению? Прилично ли гулять?» Теперь нет. Муж выбросил все ее книги, оставив только те, что касались домоводства. Айназ горько сожалела о собрании сочинений Стефана Цвейга и Мопассана.
- Разврат какой! – презрительно оскалился Раиль, брезгливо беря книги через платок и кидая их в пакет.
- Почему разврат? Они же природу человека описывают, мы, люди, такие: любим, надеемся, ошибаемся, впадаем в крайности. Не знаю, я люблю психологию.
- Плохо делают! Описывают всякие глупости, а тем, кто читает, становится любопытно, они хотят повторить все это! Не знали бы и не повторяли бы! Что-то хорошее здесь пишут? Низость человека.
- Разве не полезно знать свою природу, свою силу и слабости? И здесь больше о высотах души пишут, о высотах через слабости. Ни о чем не думают только примитивы, глисты, например.
- Не полезно! Полезно знать Коран! И интересоваться только им! Полезно боятся Аллаха!
Возражать Раилю было чревато, он закручивал гайки все сильнее, и в своем стремлении наставить жену на праведный путь не знал ни снисхождения, ни усталости. Он контролировал ее круглые сутки во всем: как сидеть, что надевать, что смотреть, с кем говорить, о чем думать и какие выводы делать. Айназ была несвободна и задыхалась. У нее отсутствовали поводы для радости и улыбки, ее утешителем и связью с привычным миром и другими людьми был телевизор, который она включала, когда муж уходил на работу, и выключала к его возвращению.
Раиль совершенно искренне и с самыми добрыми намерениями изолировал супругу от общения с подругами и искоренял ее интересы. «Это для твоего блага» - каждый раз говорил он. «Моего или твоего блага?» - молча опускала взгляд Айназ, мужу ничего не говорила, знала, что бесполезно. Она уже поняла, ни в Коране, ни у Пророка не говорилось, что женщина должна жить полной жизнью, развивать себя. Раз не говорилось, значит, не нужно и вредно. Все необходимое для жизни и спасения перечислено: покорность мужу, Аллаху, благодарность им, молитвы, пост, дом. Море, путешествия, теннис в список не входят. И подружки-иноверки не входят, по этому поводу она выслушала несколько нравоучений. Поэтому с любимой Машкой Айназ не общалась со свадьбы. Даже по телефону не говорила, Раиль проверял список ее звонков и сообщений.
К концу года она пожаловалась матери и бабушке. Мать обеспокоилась, но заступилась за зятя, расхваливала его праведность, рассказывала, как Раиля уважают в их районе, заклинала дочь слушать мужа, не перечить ему, ссылалась на традиции.
- Он глубоко верующий человек и живет по заветам Пророка.
- Да пожалуйста! - горячилась Айназ. – Только причем тут я? Я, например, в инопланетян верю, но не говорю же об этом с утра до вечера, не добиваюсь, чтобы он тоже в них верил! Почему он считает, что должен перепрограммировать мой мозг на свой лад? Где свобода воли? – Айназ раскраснелась, задохнулась, остановилась, помахав на лицо ладошкой.
Мать с бабушкой молчали, видели, что она еще не выговорилась, ждали. Они знали, что Айназ сговорчивая и мягкая, побушует и успокоится.
- И вера какая-то странная у него! – продолжила новобрачная. - Ограничительная! Представляете, есть список того, чего можно и чего нельзя. За рамки списка выходить смертельно опасно! А списочек тот еще! Даже примеры приводить не хочется. Но что меня возмущает, так это безапелляционность требований. Если ты хочешь чего-то, чего нет в этом списке, или хочешь не так, как описано, то гореть тебе в аду! А если рядом с таким грешником есть правоверный мусульманин, то его святая обязанность добиться, чтобы ты все делал правильно. Иными словами, ад у тебя наступит уже на земле, потому что этот правоверный не отстанет от тебя, это называется джихад языка. – Айназ снова остановилась перевести дух. - Я все время слышу, что я должна и как я должна! Должна то, се, пятое, десятое – что это за жизнь, в которой ты только должен? Я помимо долга хочу, люблю, интересуюсь, понимаешь? А оказывается, то, чего я хочу, люблю и интересуюсь не предусмотрено! Как в тюрьме, честное слово!
- Да что такого ты ему должна? – лица бабушки и матери выражали недоумение. Женщины нечаянно утратили бдительность, поддались эмоциям и сами испытывали возмущение.
- Самое главное для женщины - должна своим поведением доставлять мужу удовольствие.
Мама смущенно опустила глаза.
- Нет, мам, не смущайся! Это, как я поняла, означает не иметь своих желаний, только идти навстречу желаниям мужа. Так предписал женщине Аллах, представляешь? А удовольствие Раиль получает от того, отчего я впадаю в депрессию!
- Как это?
- Все, чего хочу я, ему доставляет неудовольствие, а это грех и вина для меня, представляешь?
- Почему?
- Потому что мои желания не должны выпадать из шариата, и не быть такими, которые он не может осуществить, иначе он расстраивается, а расстраивать такое достойное создание как мужчина большой грех! И за это я попаду в ад. Представляешь?
Мать молчала, явно обескураженная.
- Он расстраивается, что я смотрю Мистера Бина и смеюсь, знаешь почему? Потому что смеющийся человек забывает бояться Всевышнего. Не боишься Всевышнего – не боишься мужа, не боишься мужа – все, порядок мироздания нарушен!
Айназ снова перевела дыхание, поправила волосы.
- Раиль не может быть со мной на равных, понимаете? Ему нужно, чтобы я была ниже по всем показателям и, как скудная умом, смотрела бы ему в рот, ожидая руководящих указаний. Он ждет, чтобы я демонстрировала ему, что без него ничего не смыслю и не проживу, особенно без его бесценных советов и оценок! Ему хоть в голову приходит, что до него я двадцать лет жила и в нем не нуждалась? И припеваючи жила!
Она закрыла глаза и покачала головой:
- Ой, мам, как меня бесит его отношение ко мне! Как будто я недееспособная и не в силах сделать что-то без его согласия. Мне на все, буквально на все, нужно спрашивать разрешение: я выйду из дома? я поем? я посплю? я повидаю родителей?
- Видимо, он тебя оберегает, - попыталась утешить дочку мать.
Айназ отмахнулась.
- А чего стоит необходимость просить деньги! Это какой-то тупик, мам! Работать мне нельзя, потому что по шариату муж должен содержать жену. При этом я постоянно слышу, что должна быть благодарной за то, что он содержит меня. Еще цитирует мне кого-то, что женщина не вполне полноценна, потому что ее содержит муж. Мам, где логика? Я бы сама себя прекрасно могла содержать и не давала бы повод утверждать, что я неполноценная.
- Я сама дам тебе денег, хорошую премию получила, купи себе что-нибудь приятное.
- Ой, мам, спасибо, но я ничего уже не хочу. Да и Раиль увидит, спросит, откуда. Не хочу нравоучений, что я его позорю, беру деньги у других. Да и вообще, он боится меня разбаловать. Я тебе уже говорила: радостная и разбалованная женщина перестает быть благодарной своему мужчине.
- Дорогая, ты говорила это все Раилю?
- Пыталась как-то.
- И что он?
- Говорит, что я привыкну находить радость в соблюдении предписанного, что это высшая благодать.
- Ну, вот видишь, дочка, - цеплялась мать, - верь ему.
- Мам, да ты пойми! Он как зомбированный – я зову его в кино сходить, а он говорит, что не станет пропускать молитву из-за ерунды и не желает смотреть на то, что создали много возомнившие о себе неверные.
- Ягненочек мой, - вступила в разговор бабушка, - у тебя нет другого выхода, только как принять образ жизни мужа. Пойми, он мусульманин и ведет себя как мусульманин.
- Ну и что? Мы тоже мусульмане, но фильмы смотрим!
- Мы неправильные мусульмане, шариат не соблюдаем, а он правильный. Это наша вера, она и у тебя в крови, не сопротивляйся.
- Я что, прошу кого-то убить или ограбить? Чем кино веру нарушает? Ой, бабуль, попала я как кур в ощип!
Айназ было не до вопросов веры, ей, например, так и было горько, что ни о каком свадебном путешествии на море Раиль и слышать не хотел, хотя в ее представлении о медовом месяце авантюрный вояж был непременным атрибутом. Вместо красивого купальника закрытая одежда!
Нельзя ходить в кинотеатр, потому что там показывают разлагающие душу фильмы. Нельзя общаться с подружками, потому что они не мусульманки и ведут себя не так, как подобает и подают ей дурной пример. Нельзя ходить в библиотеку и фитнес-центр, потому что там есть мужчины. Она должна избегать всего, что может отвлечь ее от угождения мужу.
- Жить в вакууме, чтобы такое несовершенное существо, как женщина, не утруждало думать о себе такое драгоценное существо, как мужчина, представляешь, мам? С него – мое жизнеобеспечение, с меня – отказ от себя во имя его довольства. Зашибись, сделка! Личность мужчины может быть любой, а женщине личность вообще не нужна, нужно только умение не огорчать его.
- Теперь ты во власти мужа.
- Ой, не говори мне этого! – махала руками молодая жена. – Я устала целыми днями сидеть одна в доме, не удивляйтесь, если начну выть волком.
- А зачем ты сидишь?
- А мне никуда нельзя! Только в магазин и то быстро, не глядя по сторонам! Меня ведь везде подстерегают святые мужчины, которых я ввергну в соблазн и разврат! Я грешница априори!
- Что, все так плохо?
- Да ужас какой-то!
- Хорошее-то есть?
- Хорошее? Хорошее тоже есть. – Айназ усмехнулась. – Когда ему что-то нравится, он меня одобряет. Покровительственно так, как султан слугу или отец неразумное дитя. Увидит, например, что холодильник полный и на плите кастрюли с едой стоят и назидательно так говорит: «Посланника Аллаха спросили: «Какая жена является наилучшей?» Он ответил: «Та, которая радует его, когда он смотрит на нее; повинуется ему, если он что-то велит ей; и не противоречит мужу, если ему не нравится что-то в ней самой или в том, как она расходует его имущество»
- Вот видишь, цветочек мой, он тебя хвалит, - улыбнулась бабушка.
- Вижу, бабуль. Вот бы еще меня он хвалил, а не Коран. Я уже не знаю, у него есть собственные мысли в голове или все вытеснено. Мне так странно рядом с ним, как будто человека стерли и запрограммировали священными текстами. Он как биоробот.
Айназ видела, что бабушке с матерью не нравятся ее слова, тон, выражение лица. Она поняла, что вызывает у них беспокойство: опасаются, как бы Айназ не подумала о разводе, боятся скандала, позора. В их роду никогда не разводились, не было принято. Айназ вздохнула:
- Не переживайте, я не собираюсь сбегать, хотя желание такое возникало, не скрою. Я беременна. Остается только смириться.
- О, моя дорогая, поздравляем тебя! – кинулись ее обнимать родные. – С детьми тебе будет некогда обращать внимание на всякие глупости. Вот увидишь, все наладится!
Айназ устало улыбнулась:
- Как поняла, что беременна, сразу почувствовала такую жалость к ребенку, что все остальное стало неважно.
- Все женщины так. Ты думаешь, все живут в сказочной любви? Лишь бы детей вырастить да выучить, - вздохнула бабушка, оставив домашнюю политику и перейдя к доверительности. – А потом надо переженить. Потом уже хочется внуков дождаться. Так и успокаиваешься, перестаешь желать собственного счастья. Только всегда надеешься, что у детей все хорошо будет.
- Зато ты можешь быть уверена, что муж до конца будет обеспечивать тебя с ребенком и из семьи не уйдет. У верующих мусульман обычно семьи крепкие.
Когда пили чай, Айназ улыбнулась:
- Хотите знать, в чем парадокс?
Мама с бабушкой остановили руки с баурсаками на полпути ко рту.
- Раиль, уверена, считает, что у нас с ним полная гармония.
- Если так, ты показала себе мудрой женщиной, хоть ты и молода, и неопытна.
- Да я просто молчу, мам, тупо молчу, потому что все бессмысленно и не быть мне счастливой.
- Будешь, козочка моя, будешь, - погладила плечо внучки бабушка. – Бог милостив, даст облегчение, да и выведет тебя на твой правильный путь.
Айназ выразительно посмотрела на бабушку, но удержала свой главный вопрос, понимают ли они, что с Раилем она никогда не получит обыкновенного женского счастья? Женщина в ней задушена.
***
Айназ открылась матери с бабушкой не для бунта, а когда поняла, что способна перешагнуть свое разочарование и жить дальше, просто иначе, чем хотела. Ей нужно было выплеснуть накопившуюся горечь и раздражение, тем самым не дав им разъедать себя изнутри. Она предпочла бы рассказать все Машке, но не имела такой возможности, к счастью, на бабушку с матерью тоже всегда можно было положиться.
Шагнуть вперед Айназ смогла после того, как забеременела. Беременность сильно повлияла на нее, Айназ чуть ли не вмиг остыла и наполнилась невесть откуда взявшимся смиренномудрием. Она перестала жалеть себя, и ей вдруг стало жаль Раиля, как бывает жаль всякого одержимого человека, чей фанатизм сужает мир, ослепляет и ожесточает во имя идеала. Яростной вере мужа не хватало любви к людям и добра к миру. Он норовил загнать всех в рай разве что не копьем и мечом. Бог Раиля представлялся суровым и ревнивым, и наказами Пророка Мухаммеда каждый верующий, жаждущий Ему угодить, был беспощаден к себе и полагал необходимым ломать личности и волю созданных Всевышним людей буквально об колено. Айназ недоумевала: зачем, разве Ему это любо? Она любила бабушкиного Бога, светлого и милосердного.
Если бы Айназ верила, что исступление мужа возможно изменить или ослабить, то сказала бы ему, что он ослепляет и загоняет себя в нетерпимость тем, что держит себя в состоянии постоянного автогипноза. Пятиразовые молитвы и каждое бытовое действие с упоминанием Аллаха, сверка каждого движения с указаниями Пророка, что это, как не автогипноз? Представления о том, кто угоден Аллаху, довлели над Раилем и стирали его индивидуальность. Он уже не помнил своей личности, он превращался в унифицированного и безликого верующего, в солдата небес. Но он был счастлив, очень счастлив, безмерно, и Айназ не могла и не хотела колебать его счастье.
Ей лишь хотелось сохранить себя, научиться жить рядом с мужем, не давая повлиять ему на ее душу, стереть ее личность. Она не хотела быть Аишей , ей нравилось быть собой, ничего плохого в себе она не находила, и ее инстинкт самосохранения требовал сберечь себя. Теперь ей надлежало вырастить сына, и она намеревалась своим смирением создать в семье теплую атмосферу. И еще ей горячо хотелось передать сыну частицу своей души, чтобы он умел видеть мир шире своего отца.
Условие мира и покоя в семье был Айназ по плечу: демонстрировать Раилю, что у нее есть понимание должного, и нет желаний, не охватывающихся этим должным. За принятие этой премудрости она дорого заплатила немалым количеством явных и невидимых слез, и представить, какую горечь испытывала Айназ, каково ей пришлось сможет только тот, кто сам оказывался в плену чужой воли, кто вынужден был отказаться от себя. Однако, теперь, когда Раиль стал вызывать у нее жалость, она поняла, что и он живет в плену должного, с той лишь разницей, что он от этого счастлив, и что рамки его мужских возможностей не идут ни в какое сравнение с предписанной женской участью.
Айназ научилась не слушать и не вникать в постоянное «бу-бу» Раиля, так мысленно она называла нравоучения мужа. В какой-то мере, видимо, это «бу-бу» возымело на нее воздействие, и она приспособилась к безапелляционному наказу Пророка повиноваться мужу и принимать такую жизнь, какую супруг может ей предоставить.
Со временем она стала уважать силу веры Раиля, который не давал себе никакого послабления. Уважала за цельность. И за бережное и заботливое отношение к ней, этого у него было не отнять.
Однажды вечером, уже перед родами, Раиль зачитал ей короткий отрывок:
- Пророк сказал: «Когда муж смотрит на жену, и она смотрит на него с любовью, тогда Всевышний смотрит на них с милостью. И когда муж возьмет жену за руки, их грехи падают сквозь пальцы»
У Айназ выступили слезы:
- Боже, как красиво сказано! Никогда не слышала более красивого и возвышенного высказывания о любви.
- Да, - ответил удивленный ее дрогнувшим голосом Раиль. – Хотя это и ложный хадис, но сказано красиво. В праведной любви муж уважает жену, а жена почитает и покоряется мужу, и нет между ними непонимания и неповиновения, когда муж удовлетворяет нужды жены, а жена ему за это благодарна. Я удовлетворяю твои нужды?
- Да, - закивала Айназ.
- Уважаю тебя?
Она снова закивала.
- С твоей стороны я тоже вижу почтение и повиновение, я тобой доволен. А если муж доволен женой, значит, и Аллах доволен этой женщиной. Ты можешь быть спокойна.
- Я спокойна.
И это было правдой.
Айназ потом иногда повторяла про себя прекрасное: «Когда муж смотрит на жену, и она смотрит на него с любовью, тогда Всевышний смотрит на них с милостью. И когда муж возьмет жену за руки, их грехи падают сквозь пальцы» Это высказывание украшало ее жизнь, утешало и примиряло со всем на свете, ничего лучше она никогда уже не слышала, и пусть это ложный хадис, за него одного она стала благодарна учению, так любимому ее мужем, и так бесповоротно отобравшему у нее ее мечты.
***
Раиль, действительно, был доволен. Нельзя сказать, что он страстно любил свою жену, его сердце билось ровно. Любви он и не искал, с тех пор, как познал Аллаха, считал, что сильные чувства опасны, сбивают правоверных с правильного пути. Раиль любил только Всевышнего и жаждал воплотить в жизнь самые малейшие требования шариата. Следуя предписанному Пророком, он испытывал чувство причастности к Аллаху своей безграничной преданностью Ему и был счастлив. Айназ обнаружила главные качества для женщины – послушность и покорность – и этим соответствием удовлетворяла Раиля. Узнать ее лучше он не стремился, зачем? Этого не требовалось. Он проявлял к ней должное уважение и почтение, ведь сказано: «Лучший из нас тот, кто хорошо обращается с женой» - это он помнил. Тысячу раз поблагодарил он Аллаха и Пророка за то, что они научили мужей правильно вести себя с женами, и просто старался претворить в жизнь эти наказы. Он зарабатывал деньги и тратил на жену и дом столько, сколько полагалось – чтобы хватало, но без расточительства. Не желая допустить неуважительного и легкомысленного отношения Айназ к его заработку, Раиль каждую неделю давал ей денег только на продукты. Если же ей требовалось что-то еще, например, из одежды, обуви или лекарств, она должна была попросить у него. Какой радостью наполнялось его сердце, когда Айназ, краснея и потупившись, еле слышно шептала, что у нее больше нет целых колготок или сломался зонт. Каким значительным он себя чувствовал, обеспечивая ее нужды! Как ему было приятно вынуть из кошелька купюру и со скромным видом отдать ей! Женщина должна знать, кому обязана своим благополучием, иначе она перестанет быть мужчине благодарной, здесь Пророк как всегда прав.
Раиль проявлял внимание и ласку, потому что муж должен любить и показывать свою любовь жене. Разламывая хлеб, он брал кусок не только себе, но и клал супруге, положив еды из блюда себе, он чуть придвигал его ей, всегда вымакивал все из тарелки, чтобы показать ей, как вкусно она готовит. Труднее всего ему давалась та сунна, в которой Пророк велел мужьям шутить со своими женами, стараясь не уронить свое достоинство. Шутить у Раиля получалось плохо, этому он искренне огорчался, но попыток не оставлял. Раиль всегда был молчаливым человеком, но работал над собой и старался разговаривать с женой, спрашивал, как прошел ее день, чем она занималась. Айназ обычно пожимала плечами и говорила, что у нее нет никаких дел. Раиль мысленно благодарил Пророка за вмененную мужу обязанность расспрашивать свою жену, ведь его вопросы позволили ему понять, что Айназ бездельничает, а это для женщины очень плохо. Он решил отложить покупку автоматической стиральной машины и другой бытовой техники, чтобы жене некогда было скучать, и чтобы потом ценила его за такие подарки.
Он помнил, что ответственен за ее воспитание и неустанно воспитывал, пересказывая сунны про долг жены и приличия. Это ему так нравилось, что в конце концов он оставил попытки шутить с ней и ограничивался только полезными для ее души разговорами.
Он искренне старался быть хорошим мужем, заботился о ее спасении и учил вере, как и предписано мусульманину. Каждый муж пастух своей жене. Ему нравилось, что Айназ внимала ему с почтением, опустив глаза, только иногда бледнела или, наоборот, разгоралась румянцем – наверное, принимала его слова всем сердцем. Лишь однажды она сказала:
- Ты всегда цитируешь Коран или Сунны.
Раиль не понял, вопрос это или одобрение. На всякий случай пояснил:
- Ты слышала про джихад языка? Это обязанность верующих одобрять или осуждать окружающих за их благочестивые или неприемлемые поступки. Людям свойственно забывать, поэтому повторение полезно.
Раиль был благодарен жене за покладистость и за то, что она освободила его от греховного томления и нечестивых желаний. Она казалась ему идеальной супругой, покорной и почтительной, никогда не перечила и вообще мало говорила. Его умиляло, что она при нем всегда опускала взгляд – почитала его! Всего этого оказалось достаточно, чтобы жить в мире и согласии, не ждать от нее неприятных поступков и не беспокоится о чистоте своего имени.
Только однажды между ними случилось что-то вроде перепалки, но он объяснил это несовершенством ее женского ума и был доволен тем, что сумел ответить правильно и без раздражения.
- У тебя есть свое мнение? – спросила как-то его Айназ. Она гладила белье и с его разрешения смотрела телевизор. Раиль лежал на диване и комментировал передачу. - Это всего лишь документальный фильм про итальянское Возрождение, это было и оставило людям много красоты, а ты столько всего наговорил про грешников! Разве тебе не хочется узнать больше, достичь большего? По-моему, фильм воодушевляет дерзать!
Раиль даже удивился, услышав, как много она сказала.
- По-твоему? Твои слова от недостатка веры в Аллаха! Если бы ты верила должным образом, то не стала бы говорить про мое мнение. И не стала бы смотреть этот фильм.
- Причем здесь вера?
- При том, что иметь свое мнение ни тебе, ни мне не нужно. Есть законы Аллаха, от нас требуется их соблюдать и все. Ничего придумывать больше не надо. Пока люди не перестанут жить наперекор законам Аллаха, мир не станет совершенным.
- Нарушаются какие-то законы, когда смотрят телевизор?
- Все, что показывают по телевизору, отвлекает людей от истины, они забывают ее.
- Какой истины?
- Исполнять предписанное Аллахом, чтобы Он был доволен.
Айназ посмотрела на Раиля как на полоумного. Это был недозволенный вызов!
- Кроме того, жене нельзя поучать мужа, спорить с ним и критиковать его, - с достоинством добавил Раиль.
- Почему же нельзя?
- Чтобы был порядок. Как муж сказал, так и правильно. От споров, от двух мнений возникают беспорядки. Это установлено не людьми. Для женщин нет другой воли, кроме воли отца или мужа, а ты женщина!
Айназ замолчала, щеки ее рдели алыми маками. Потом тихо спросила:
- А мужу чего нельзя в отношении жены?
Это был конек Раиля и он назидательно ответил:
- Однажды к Посланнику Аллаха обратились с вопросом: «О, Посланник Аллаха! Какие права женщин нужно соблюдать нам?» Пророк, ответил: «Если ешь сам, то накорми и ее, если покупаешь себе одежду, то купи и ей. Не бей ее по лицу, не обзывай и после ссоры не оставляй ее одну в доме»
- За лицо отдельное спасибо, - побледнев, прошептала Айназ.
- Да, милость Аллаха к нам безгранична. И Пророк очень любил женщин. Только в исламе оговорены их права! Мусульманки защищены как никто! Поучая жену муж не должен ломать ей кости и причинять кровоточащие раны!
Он был уверен, что Айназ прониклась сознанием, как ей повезло быть мусульманкой и ценила это, потому что с каждым днем она все более соответствовала его представлениям об идеальной супруге.
Айназ становилась скромнее, молчаливее, лицо ее утрачивало девичью подвижность и эмоциональность, она вела себя неторопливо, достойно, даже несколько отрешенно. Сердце Раиля наполнилось радостью, когда он заметил, что Айназ ничего не говорит и не обращается к нему, только если он сам решит сказать ей что-либо. Она почитала его! И, как и подобает разумной супруге, не нарушала покой мужа. Разве это не лучшая жена? Раиль посчитал, что исполнил свой долг и наставил ее на истинный путь. Ему оставалось только поддерживать в ней должные представления, чтобы не забывала, поэтому он перестал вести с ней ежедневные беседы и ограничился напоминанием важного и должного. С этих пор их вечера проходили в абсолютной тишине: Раиль читал что-нибудь полезное для души, а Айназ делала что-то по дому.
Перед рождением Руслана Раиля Ринатовича пригласили участвовать в религиозных диспутах различных умм Северного Кавказа и стран бывшего СССР, а также исламских школ, и ему стало совсем не до бытовых забот и не до воспитания жены. Так, на первой встрече говорили о сохранении ценностей веры и дошло чуть не до драки: одни полагали светское образование одним из ключевых требований ислама, поскольку Пророк сказал: «Ищите знание, даже если оно в Китае», другие напоминали, что в «государстве неверных» мусульманин должен замыкаться в узком кругу единоверцев, сосредоточиться на соблюдении требований религии в рамках своей семьи, например, рано забирать детей из школы, не допускать общения со светскими сверстниками, навязывать неприятие окружающего мира с раннего детства. Раиль Ринатович на этой встрече растерялся, поскольку раньше не задумывался о практических сложностях совмещения некоторых имеющихся в учении противоречий, он понял, что должен сделать выбор, но какой? Он так и не определился и, в конце концов, умея приводить аргументы в пользу всех спорщиков, со временем занял позицию примирителя. А поскольку встречи почтенных мужей неизменно выливались в бурные споры и случалось, что доходило до неприемлемых эмоций и слов, Раиль Ринатович стал необходимой фигурой, талантливым спикером, хотя частенько в душе долго приходил в себя от непримиримости собратьев и готовился к новым теологическим баталиям все с большим усердием. Правильнее было бы сказать, что эта деятельность поглотила все его время и на семью оставалось совсем немного. К счастью, с появлением детей он видел жену в непрекращающихся хлопотах и без угрызений совести оставил намерение приучить ее к тому, что так любил сам, ведь женщины спасаются чадородием, а Айназ оказалась трепетной матерью, о ней можно было не беспокоиться.
Так Айназ обрела нечаянное освобождение от наставнического рвения мужа и стала почти полновластной и очень одинокой правительницей своего домашнего мирка.
***
Расправившись с сочниками, Руслан с грустью смотрел на увлеченно рассказывавшую ему что-то Ольку. От того, что он целое лето не будет видеть ее задорного личика и русых кудряшек ему становилось больно в груди. Он уже был согласен не раздражаться на ее порывистость, неистощимое любопытство ко всему на свете, отсутствие какого-либо почитания мужчин и совсем не женские мечты познакомиться с миром, только бы быть рядом с ней и чувствовать ее медово-абрикосовый аромат. Рассказывая ему что-то, чего он не слышал, она как всегда порывисто дергалась, ерзала, вскакивала, и Руслану это было смешно, потому что напоминало их знакомство два года назад.
В городке имелся летний кинотеатр, в котором в теплое время года устраивали танцы – днем для стариков, вечером для молодежи - и показывали фильмы. Двор кинотеатра был обнесен сплошным деревянным забором, который крепился на широких столбах, сложенных из кирпича. Местные мальчишки предпочитали не покупать билеты, а смотреть фильмы, сидя на этих столбах. Сидеть на самом заборе, понятное дело, было неудобно, а столбов на всех желающих не хватало, поэтому в досках было проделано множество дыр. Через эти дыры стоя смотрели фильмы самые упертые юные зрители. Как правило, эти упертые зрители были невысокого росточка, поэтому под каждой дыркой лежала горка кирпичей или деревянный ящик.
Как-то раз Русик вместе с другими мальчишками сидел на столбе забора и ждал премьеры. Должны были показывать какой-то ужастик. Было еще рано, светло, но место следовало занять заранее. Русик и остальные счастливчики взирали на суету и толкотню тех, кому столба не досталось, и кто старался отвоевать дырку в заборе. Слева от ноги Руслана частично были выбиты три доски таким образом, что кино можно было смотреть, просунув в отверстие всю голову и плечи. Русик отвлекся на разговор, а обернувшись, увидел в этой нише крошечный девчоночий носик и румяную щеку. Он так удивился неожиданному появлению девочки в сугубо мужской епархии, что спрыгнул со столба посмотреть на нее. Кудрявое существо вертело головой, хмурило лобик и скептически поджимало вишневые губки, прикидывая, не будут ли мешать просмотру кусты. На Русика она не обратила особого внимания, а он не мог отвести взгляд от этого голубоглазого чуда. Он шагнул к дыре и, стараясь поймать ее взгляд, облокотился о забор ладонями по обе стороны от лица девочки, вынуждая ее посмотреть ему в глаза. Она без всякой робости глянула и с сомнением спросила:
- Будет мне отсюда видно?
- Будет. Только стоять быстро устанешь. Залезай ко мне! – неожиданно для самого себя предложил Русик.
Он взметнулся на свой столб и протянул руку барышне.
- Поместимся? - даже не подумала смущаться или робеть девочка.
- Ты впереди меня сядешь, поместимся. Не бойся, камень теплый, нагрелся на солнце за весь день.
Она залезла.
- Тебя как зовут? – спросил Русик.
- Ну, ты даешь! – возмутилась девочка, обернувшись к нему. – Если хочешь познакомиться, то первым называй себя! Полным именем!
От такой дерзости Русик опешил: его сестрам не пришло бы в голову делать замечания мужчине, пусть даже мальчику, они бы просто ответили на вопрос и все. «Она же русская, - оправдал ее Руслан, - они так себя ведут»
- Руслан Мануров. Восьмой класс. Четырнадцать лет. В мае уже пятнадцать будет.
- Олька Румянцева, двенадцать лет, шестой класс, - развернув корпус к Русику, ответила Олька.
- Что-то я тебя раньше в школе не видел.
- Я тебя тоже.
- Ты тут живешь?
- На Ленина. А ты?
- А я на Тукая, за мечетью.
- Поэтому и не встречались.
Следующие два часа прошли для Руслана как во сне. Он был поглощен своей соседкой, смотрел на ее русые кудри, от которых при всяком ее движении пахло медом и абрикосами, на часть румяной щеки и ресницы, постоянно порхающие вверх и вниз. Иногда она обращалась к нему, чуть поворачиваясь, и он не мог отвести взгляда от вздернутого носика. Никогда еще Руслан не сидел так близко, нога к ноге с девочкой, и живое тепло ее кожи и ее порывистость волновали его, заставляя сердце громко и гулко биться, заволакивая взор пеленой. Она была беспокойной соседкой: часто вздрагивала, взбрыкивала ногами, взмахивала руками, качала головой, цокала языком, выражая свое недовольство или несогласие с сюжетом фильма.
- Ерунда какая! Боже, кто это придумал? Дребедень! Неужели кому-то страшно? Знала бы, не пришла! Ну и дичь!
Русику такие замечания были в диковинку. Его мать и сестры смотрели телевизор молча, по крайней мере, в присутствии отца. Выражал мнение всегда только отец, и вся семья соглашалась с ним. Отец считал необходимым и поучительным комментировать все события с точки зрения Корана, давал всему оценку и ждал, чтобы все с ним согласились. Он сам решал, какие фильмы и передачи будет смотреть его семья, и никто с ним не спорил. Русик считал это правильным, но иногда ему хотелось посмотреть то, что смотрели и бурно обсуждали в его классе, поэтому, бывало, бегал в кинотеатр. У него было больше свободы, чем у сестер, можно даже сказать, что по сравнению с ними он был абсолютно свободен. Для них существовали только дом, школа и занятия в мечети. Русик был уверен, что ничем иным девочки интересоваться не могут, а думать, так тем более. Олька же не только находилась вечером в кинотеатре, но еще и думала, и критиковала. Это было неожиданно: не в классе же она перед учителем, зачем ей умничать?
- Почему ерунда? – осторожно спросил Русик, когда фильм закончился.
- Да кому могут быть страшны зомби? Как бояться того, чего нет? Тоже мне ужастик!
- А чего надо бояться?
- Того, что бывает на самом деле! Я, например, мертвецов боюсь. Просто пусть человека в гробу покажут, и у меня уже полные штаны!
От заявления про полные штаны Русик смутился. Девочка, а такие интимные вещи говорит! У русских все просто.
- Мертвец и мертвец, что в нем страшного? – сказал он по существу.
- Как? Тебя не пугает смерть? Меня при виде трупа даже тошнить от страха начинает и в глазах темнеет. Такое чувство, как будто из меня тоже сейчас выйдет жизнь. Как будто бы мне угрожают, понимаешь? Как будто бы – раз! – и меня не станет. Страшно.
Русик пожал плечами. Такая красивая девочка, а столько всего наговорила! Могла бы скромно промолчать. У него было чувство, словно ему бросили вызов, словно он должен ей что-то доказать и остаться правым, но что именно следует доказывать Русик не понимал.
- А ты чего боишься? – толкнула она его локтем.
- Я? Не знаю. Ничего, наверное, - Русик никогда об этом не думал. Он боялся огорчить отца, боялся его расстроить и разочаровать. Но не стал этого говорить. Отец и мертвецы были из разных категорий.
- Нет, так не бывает, - Олька вздохом изобразила вселенскую мудрость. - Просто ты еще по молодости лет об этом не думал и сам не знаешь своих страхов.
У Русика внутри все екнуло: коза мелкая! Ну не ругаться же на нее, девчонку.
- А знаешь, чего я больше всего не люблю? Прямо терпеть не могу? – развернулась к нему неугомонная Олька.
В золотом и мягком свете фонарей ее личико с заостренным подбородком было еще более красивым и нежным. Спрашивая, она приблизилась к нему, почти касаясь носом носа и неотрывно и прямо глядя прямо в глаза: - Знаешь?
Ее теплое дыхание касалось его лица и тоже пахло медом и абрикосами. У Русика вновь заколотилось сердце, и он почувствовал слабость. С усилием отведя взгляд от ее распахнутых глаз, он отрицательно покачал головой.
- Терпеть не могу, когда мне говорят, что я должна делать! Прямо из себя выхожу. Я сама прекрасно знаю, что мне надо делать! – торжественно изрекла Олька. – А ты?
- Что я? – Руслан слушал, стараясь преодолеть туман в голове и не совсем понимая ее. Он смотрел на ее лицо, самое прекрасное из всех виденных им лиц, и не хотел от него отрываться.
- Ты любишь, когда тебе говорят, что надо делать? – не отставала Олька.
- Не думал об этом, всегда надо делать что-то определенное, все ведь уже предписано свыше.
- Чтоооо? – тонкое личико Ольки вытягивалось вместе с произносимыми «о». - Как это?
Русик имел в виду, что правила и нормы поведения людей предусмотрены шариатом, этому неустанно учил его отец и в мечети, но говорить маленькой русской девчонке он этого не стал, не поймет.
- Я не люблю, когда нарушают правила, - сказал он.
Отец говорит, что главное не нарушать правила: «Кто нарушает правила, тот убивает себя для Аллаха. Все правила даны от Всевышнего».
Олька нахмурилась, потом, как ярая почитательница журнала «Наука и религия» хмыкнула:
- Если не нарушать правила, не будет прогресса – это всем известно. Наука развивается нарушителями. – Олька засмеялась, потому что вспомнила папу, который говорил, что все полезное в быту изобрели лентяи, чтобы облегчить себе труд.
Руслан тоже хмыкнул, но ничего не сказал, он не любил споры.
- Ладно, пойду домой, - Олька стала нащупывать ногой дырку в заборе, чтобы слезть.
Русик спрыгнул первым и протянул ей руки. Снова его обдало медово-абрикосовой волной. Расставаться с Олькой совсем не хотелось, так бы и смотрел на нее без конца. Он пошел проводить ее.
Олька была на полголовы ниже Руслана, тоненькая до прозрачности, по-детски трогательная. Странно, что такая маленькая девочка заявила про принуждение. Даже от своих сверстников Руслан не слышал ничего, что можно было бы назвать более-менее умным и серьезным. В душе он считал себя выше других. И отец с гордостью хвалил его: «Ты думающий мальчик, умный и для своего возраста зрелый. Весь в меня». Олька его по-настоящему удивила. В ее возрасте было бы естественнее не любить другое, например, пирожки с требухой или делать уроки.
- Почему ты сказала про принуждение?
- Я вообще не люблю несвободу. Во всех смыслах, понимаешь? Птиц в клетках, животных в цирке или в зоопарке. А в отношении людей, так подавно!
- Как странно ты говоришь!
- Я начитанная и много думаю, - согласилась Олька.
Русик промолчал: такое признание ничего хорошего не сулило. Отец говорит, что женщина должна быть не умной, а мудрой, иначе она перестает быть мужчине благодарной. Все неблагодарные женщины попадают в ад, так утверждал Пророк. Руслан представил умную неблагодарную Ольку плачущей в адском пламени – жалко.
- Вот мой дом, - тихо сказала Олька. – Хочешь приобщиться тайн?
- Каких тайн? – эта девочка удивляла Руслана весь вечер!
- Давай за мной! Только молчи!
Олька открыла крошечную калитку в заборчике палисадника:
- Иди за мной след в след, смотри, где я наступаю, тут плитки разложены.
Она пошла сквозь густую цветочную клумбу, на земле которой были уложены плитки, спасающие садовниц от грязи, а цветы от вытаптывания. Под пышными и высокими кустами сирени стояла широкая как стол скамейка, из-за цветов незаметная с улицы.
- Ложись! – шепотом скомандовала Олька.
Руслан даже замер от неожиданности: как это – ложись? Аллах, эта девочка что не скажет, все неприлично!
- Да на скамейку ложись! – по-своему поняла его замешательство Олька. – Вот так.
Она зашла с левого конца лавки, села и легла, оставив ноги на земле.
- Ложись с той стороны и смотри в небо!
Руслан лег. Их головы лежали рядом, ухо к уху.
- Только молчи. Слушай ночные звуки и смотри на звезды.
Черная бездна над ними, усыпанная серебряными точками, сверчки, кваканье лягушек, журчащая вода из оставленного открытым крана колонки, аромат цветов с клумбы, меда, абрикосов, раскаленное правое ухо и шум в нем – все кружилось каруселью в мозгу Руслана, он был ни жив, ни мертв. Он словно не лежал на скамейке, а парил в невесомости к звездам и меду с абрикосами.
- Чувствуешь? – шепотом спросила Олька.
-Угу, - качнул головой Руслан, хотя и не понял, про что она спросила.
- Я тут часто лежу и слушаю ночь. Ночью здесь не ездят машины и слышно как живет природа. Днем этого не заметишь. А ночью все становится явным. Скрытая жизнь. У всего есть скрытая жизнь.
Постепенно Руслан успокоился, расслабился, сердце его билось ровнее, в ушах не звенело, он погрузился в ночь, в скрытую жизнь. Звезды медленно плыли, листья чуть шелестели, затаившаяся Олька улыбалась – это Руслан почувствовал. Чему она улыбалась? В ней тоже есть скрытая жизнь?
- В тебе есть скрытая жизнь? – шепотом спросил он, чуть повернув голову к Ольке.
- Есть. Есть мечты, - тоже шепотом ответила Олька.
- Какие?
Она помолчала, вздохнула и тихо сказала:
- Даже не знаю, как объяснить. Я чувствую, что буду значительна. Вроде как Александр Македонский, понимаешь? Не может такого быть, чтобы я родилась только для бренного существования! Внутри меня есть сила, которая зовет меня к чему-то большому.
Руслан чуть повел бровями. Мечты Ольки показались ему неподходящими. Какой она Александр Македонский? Это не женское дело. Кроме того, в ее мечтах не было… его, Руслана. Обидно. Если бы его спросили про мечты, то с сегодняшнего дня в них присутствовала бы Олька, без нее неинтересно.
- Мне кажется, меня ждет большое будущее, - подытожила Олька.
Такого признания от тоненькой девочки Руслан не хотел.
- А у тебя какие мечты? – ухо Руслана обдало горячим воздухом.
Он помолчал. Какие у него были мечты? У него не было никаких мечтаний. Он точно знает, как будет жить – чтобы Аллах был им доволен, и чтобы отец был им доволен. Нужно просто соблюдать правила: жениться, обеспечивать семью, не грешить. Все.
- Я хочу прожить жизнь правильно. Без греха.
- Без греха? Это в смысле заповедей: не убей, не укради, не обмани, возлюби?
- Типа того. Ты веришь в Бога?
- Верю и чувствую, что Бог во мне. Я хорошо чувствую, что Он любит меня.
Руслан снова недоуменно поднял брови: слишком по-свойски Олька говорила про Бога, как про родственника.
- Оооляяя! – раздался женский голос. – Ты тут? Пора домой!
- Мама зовет! – поднялась Олька. - Давай прощаться. Увидимся еще!
- Пока! До встречи!
В тот вечер и ночь Руслан был переполнен Олькой, рассеян, молился кое-как, поймал неодобрительный взгляд отца и еле дождался возможности отправиться спать. В постели долго ворочался, вспоминал, улыбался, был счастлив. Сердце его трепетало, хотелось обнять и любить весь мир. И было чуть тревожно: не нравились мечты Ольки.
С этого дня так и пошло, что жить друг без друга они не хотели и виделись почти каждый день, и в то же время накапливалось и зрело понимание, что в них есть непримиримые противоречия.
***
Все лето Руслан должен был помогать дядьке ухаживать за небольшим табуном племенных лошадей и не ожидал, что это ему понравится. Дядька был двоюродным братом отца, совсем молодым, потому что родился случайно, когда его родители даже и не думали, что могут еще стать родителями, и уже имели внуков. Из всей родни только он захотел жить на земле и переехал в село в дом своей бабушки, осчастливив старушку до невозможности. В старом доме закипела жизнь, захлопали двери, задымилась печь, запахло печеным хлебом. Дядька почистил колодец, поставил насос, соорудил летний душ и открытую веранду. Летом сюда стали привозить внуков и правнуков и в огороде пришлось натянуть дополнительные веревки для сушки белья.
С рассвета Руслан с дядькой уже были в седлах, целый день проводили под солнцем, и ночевали почти под открытым небом, соорудив в поле небольшой шалаш. Сами готовили себе еду в котелке над костром и заваривали в закопченном измятом чайнике необыкновенно вкусный травяной чай. Руслан хоть и съедал вдвое больше обычного и по полбуханки хлеба в один присест несколько похудел, стал поджарым, чувствовал, что мышцы рук, плеч, спины, ног налились сталью и проступили отчетливым рельефом. От поводьев кожа на его ладонях превратилась в дубовую кору, а на теле, хоть он все лето и проходил в одних шортах, оставалась нежной, загорелой дочерна. Когда Руслан прискакивал к прабабушке за хлебом и продуктами, она начинала причитать, что он из красивого молодого человека превратился в худого черного черта, и винила себя за недосмотр. Руслан обнимал ее и приговаривал: «Аби, что такое ты говоришь! Я чувствую себя как никогда прекрасно и легко! И отец, увидев меня, будет рад. Кроме того, я так спешил к тебе, мечтал о твоих баурсаках, а ты, вместо того, чтобы кормить голодного правнука, плачешь!» Прабабушка, которую он вслед за остальными называл просто аби, то есть бабушкой, и которой было под восемьдесят лет, едва достигала плеч Руслана. Он шутил, что по плечи она ему только благодаря калфаку , и обещал следующим летом привезти ей туфли на каблуках. Маленькая, сухонькая, легкая, тоже загорелая дочерна, аби сама управлялась по дому, потому что жена дядьки лежала в больнице на сохранении. Единственное, что она не могла делать – доить корову. У добрейшей аби давно болели суставы пальцев, поэтому в отсутствие дядьки и его жены корову приходила доить соседка.
И аби, и дядька с женой были людьми простыми, работящими и добрыми.
- Аби, - как-то спросил Руслан, - почему вы тут такие добрые?
- Разве в других местах люди другие, мой мальчик?
- Таких, как вы, я еще не видел. Вы добрые до слез. В чем секрет? Здесь земля такая? – шутил Руслан, ожидая ответа.
- Разве дело в земле, мой львеночек? Добрым можно быть везде, надо лишь заботиться не о себе, а о других.
- Да? Значит, мне никогда не стать добрым?
- В молодости все пьется до дна, поэтому молодые думают о себе, а с возрастом, когда напьешься хорошего и плохого, начинаешь беспокоиться о благе других, так доброта и приходит.
- А почему ты никогда никого не ругаешь, не поучаешь? Ты же мудрая, имеешь право!
- Я? Сокол мой, кто я такая, чтобы поучать и ругать других? Это право Всевышнего.
Руслан чмокнул прабабушку в горячий висок.
Ни разу он не видел лиц родственников без улыбки и не слышал, чтобы они делали что-либо молча. Они всегда напевали. При этом брови у дядьки двигались в такт мелодии, и он слегка покачивал головой. Рядом с ним Руслану было легко и просто, и он тоже довольно скоро стал улыбчивым и легким.
Дядька страстно любил лошадей, разговаривал с ними и понимал их. Он был отменным наездником и обожал джигитовку. Какой любовью и нежностью светились его глаза, когда он ухаживал за жеребятами! Руслан даже смущался слушать те ласковые слова, которые говорил им сожженный солнцем и высушенный ветрами дядька. Вообще поначалу Руслана очень смущала открытость и доброта родственника, так не похожего на отца. Ему казалось, мягкость дядьки подразумевает слабый характер, и Руслану было неловко и стыдно за него. То ли дело его отец – всегда полный достоинства, строгий, неразговорчивый, сразу видно, что важный человек. Руслан невольно сравнивал их и долго не в пользу дядьки. Пока однажды молодой жеребец в табуне не начал кусать и лягать других лошадей. Как страшно это выглядело! Испуганные жеребята жались к матерям, те пытались уйти в сторону, сгрудились в кучу и мешали друг другу, громко ржали. Клубы пыли, давка, неразбериха, тревожное ржание! Другие пастухи только кричали и махали руками, боясь подойти к жеребцу, овчарки лаяли, и шерсть их встала дыбом. Руслан даже не понял каким образом дядька заарканил жеребца и успокоил его, потом долго водил по кругу и что-то приговаривал, гладил и хлопал по шее и дрожавшей спине. Остальные пастухи восхищенно цокали языками, а когда дядька подошел к ним, жали ему руку и о чем-то расспрашивали. До Руслана вдруг дошло, что дядька здесь самый знающий, смелый и уважаемый человек. Ночью, лежа у костра и глядя на звездное небо, которое в степи казалось не плоским, а куполообразным, Руслан понял, что любить, проявлять любовь, показывать собственную доброту и слабость могут только сильные люди. Такие, как дядька. Потом Руслан долго думал, какой подвиг мог бы совершить его отец? В их стабильной и спокойной жизни повода для подвига что-то не находилось, но Руслан в смелости отца не сомневался – отец на голову выше дядьки и гораздо шире его, настоящий батыр.
День ото дня Руслан все больше привязывался к дядьке и наслаждался добротой, которую излучал этот простой человек, никогда никому не делавший замечаний, он даже советов никому не давал, разве только говорил: «Я вот так делаю» - и везунчик получал ценный урок.
Просыпаясь на рассвете, еще зевая, потягиваясь и откидывая одеяло, Руслан радостно улыбался, услышав голос дядьки или увидев его низкую кривоногую фигуру на фоне розовеющего неба. Он довольно быстро изменился, и из сдержанного юноши, боящегося разочаровать отца, превратился в улыбчивого парня, готового кувыркаться как щенок и ходить на руках.
Ни аби, ни дядька не молились, и Руслан тоже перестал совершать намаз. Он очень уставал и засыпал, не успев преклонить голову на подушку, а утром молиться было некогда. Иногда он спохватывался, предвидел, как рассердится отец и какую отповедь устроит ему, думал, что сказать в свое оправдание, но все приходившие на ум слова казались пустыми и фальшивыми. В глубине души Руслану теперь казалось, что и аби, и дядька, и все остальные пастухи тут гораздо ближе к богу, чем отец. Объяснить, почему так Руслан не мог.
***
Руслан вернулся домой двадцать третьего августа. Утром следующего дня он отправился к Румянцевым узнать, когда приедет Олька. Их двор подметала девушка в шортах и в майке, в надвинутой на самые глаза кепке. Она была в наушниках, явно слушала музыку, потому что пританцовывала. «Колькина невеста?» - подумал Руслан. Колька обожал девушек, которых можно было бы назвать емким словом «секси» и которые достойны были украсить обложку мужского журнала. Эта точно была секси и с обложки журнала, стройная, тонкая, налитая, упругая, с красивыми линиями фигуры и пропорциональная. Руслан вошел во двор, чтобы она заметила его. Девушка выпрямилась, посмотрела на Руслана, и он потерял дар речи – у девушки было румянцевское лицо, Олькино лицо!
- Русик! – взвизгнула девушка, сорвала наушники, бросила метлу и повисла у него на шее. – Русик, привет!
Руслан стоял истуканом.
- Да это я, Олька! – знакомо рассмеялось курносое лицо. – Вот, смотри!
Она отстранилась от Руслана, сняла кепку, чтобы он мог видеть ее. Он видел. Только теперь это была не его худенькая и угловатая Олька, похожая на новорожденного жеребенка, тоненькие ножки которого подгибаются при ходьбе, и чьи ребрышки можно было пересчитать. Перед ним стояла другая Олька, невесть каким образом и непонятно почему подвергшаяся удивительной метаморфозе и превратившаяся в невозможную красавицу с обложки мужского журнала.
- У папы с мамой были такие же лица, когда они меня увидели! – довольно улыбнулось лицо, когда-то принадлежавшее его Ольке. – Конечно, все лето на свежих сливках с сырниками, на ягодах-малинах, да на морковке! Не захочешь, да поправишься и поздоровеешь! Знаешь, сколько я этой морковки съела? Мешка два, наверное. Никогда бы не подумала, что морковка может быть вкусной, а вот у бабушки вкусная! Смотри, у меня даже кожа чуть окрасилась из-за избытка каротина!
Девушка выставила вперед подбородок, и Руслан заметил, что, действительно, ее кожа приобрела чуть оранжевый оттенок, как будто бы золотисто загорела.
Руслану хотелось протестовать против этой девушки, требовать, чтобы ему вернули его Ольку.
- Иди сюда! – схватила его за руку новая Олька и потянула к стеклянной двери.
В отражении Руслан увидел парня и девушку, которые никак не походили друг на друга и не подходили друг другу, как черт и ладан, лед и пламень. Он - черный, как мавр, низкий, плотный, кривоногий, хмурый. Она - выше него, тонкая, стройная, светлая, с белозубой улыбкой. В мерзких коротких шортах и майке, едва прикрывавшей зачем-то появившиеся округлости! Руслан разозлился на ее преображение. Он чувствовал себя обманутым. А новая Олька подняла руки, распустила пучок на голове и на ее плечи и грудь упали волнистые волосы, которые блестели на солнце.
– Видишь, как волосы отросли? – похвасталась она. – Бабушка все лето мне их чем-то полезным мазала.
- Я только поздороваться зашел, еще своих толком не видел, - сказал хмурый Руслан новой Ольке в стеклянное отражение.
- Приходи, как только сможешь, мы ведь три месяца не виделись, – вдруг смутилась Олька.
- Конечно.
***
До Дня учителя Руслан избегал Ольку. Он не мог и не хотел принять ее новую. Ему была неприятна ее красота, потому что она делала Ольку интересной для всех, публичной. Прежняя была только его, только для него. Иногда Руслан видел ее в школе, всегда жизнерадостную, улыбающуюся, в окружении ребят и девчат. Если он встречался с ней взглядом, то кивком головы здоровался и скорее уходил. Он замечал, что ее лицо мгновенно становилось растерянным, глазами она спрашивала его: «Что случилось?» Понимал, что это ее мучает, и мстительно злорадствовал: а не надо было меняться!
Тогда, в августе, когда он увидел ее новую и убежал от нее, он как в тумане пришел на речку, сел под деревом и, опустив голову на колени, переживал. Как, как она могла так измениться? Зачем стала такой? Чужая, незнакомая, ненужно красивая, убившая его Ольку.
На День учителя в школе устроили праздничный вечер и дискотеку. Концерт для учителей показался Руслану бесконечно затянутым, он не сомневался, что Олька будет участвовать в танцевальных номерах, но выходил кто угодно, только не она. Неужели в их школе так много учеников? И все блещут какими-то талантами! Руслан был близок к нервному припадку, когда на сцену под заводящие латиноамериканские ритмы вышли старшеклассники, среди них и Олька. Что началось в зале! Аплодисменты, свист, топанье, крики! «Олька, красотка! Давай, жги! Оля, покажи класс!» От всего этого голова Руслана раскалывалась. Он смотрел на развевающиеся кудри разрумянившейся Ольки, ее открытую улыбку, удовольствие, с которым она танцевала, короткую, постоянно взлетавшую юбочку, обнаженный живот и преисполнялся ненависти. Так и подошел бы, и влепил бы ей оплеуху, чтобы не выставляла себя, и накрыл бы ее покрывалом, и унес бы со сцены! Руслан очнулся от боли в ладонях, посмотрел на свои руки, ногти впились ему в ладони чуть не до крови. И зубы заныли, так сильно он, оказывается, сжимал их.
На дискотеке Руслан не танцевал, стоял в темном месте, наблюдал за Олькой. Ей было весело. В окружении одноклассников она скакала, вместе со всеми проделывала какие-то па и смеялась. Потом Руслан потерял ее из вида и даже вышел из своего укрытия, чтобы найти ее. Тут-то она и предстала перед ним. Спокойная, серьезная, прямо посмотрела ему в глаза и просто пригласила:
- Можно тебя на танец?
- Скакать как антилопа? – чуть ли не с ненавистью спросил Руслан.
- Сейчас будет медляк, - взяла его за руку Олька и потянула в гущу танцующих.
Действительно заиграла медленная музыка, яркий свет выключили. Олька положила руки на плечи Руслана, приблизилась почти вплотную, и он услышал медово-абрикосовый аромат. Родной, любимый запах, переворачивавший его душу. Сердце его заколотилось, в голове помутнело, почему-то захотелось заплакать. Они неспешно переминались с ноги на ногу, в темноте он ее не видел, улавливал только тихое дыхание у своего уха, чувствовал разливающуюся в ней смиренность и покладистость, которые она изредка обнаруживала раньше и которые он так любил в ней. Без сомнения, это его Олька! Пусть и преображенная. Руслан танцевал, то любя ее, то отвергая.
- Проводишь меня? – спросила она по окончании мелодии.
Руслану хотелось съязвить, сказать ей какую-нибудь гадость, сделать больно, и он открыл было рот, чтобы выплюнуть что-то вроде: «Некому больше, что ли?», намекая на вечно окружавших ее ребят. Но Олька добавила:
- Как в старые добрые времена.
И Руслан сдался. Старые добрые время были его слабостью. И Олька была его слабостью.
***
Их общение вновь стало ежедневным, однако, перестало быть прежним. Олька изменилась не только внешне, но и поведением. Она утратила порывистость, резкость в движениях, исчезла ее манера взрываться смехом по малейшему поводу. Улеглась ранее клокочущая в ней энергия, вынуждавшая ее находиться в постоянном движении, болтать ногами, махать руками и работать всеми мышцами лица одновременно. Движения ее стали плавными, экономными, улыбка мягкой, и смотрела она теперь с той особой скромностью, с какой смотрят красавицы, уверенные в своей неотразимости и производимом их красотой впечатлении.
Руслан не заметил, как перестал вспоминать прежнюю Ольку и растворился в любви к новой. Он не мог насмотреться на нее, а она, нисколько не смущаясь его глаз, не таилась, подставляла свое лицо, тело ему на любование. И сама смотрела на него с ненасытностью любящего сердца, прикрытой полуопущенными веками и приглушенной улыбкой.
Руслан хотел видеть ее каждое мгновение. Он не пропускал ни одной перемены в школе, подходил к Олькиному классу, чтобы пообщаться с ней или просто наблюдал за ней со стороны. Он с удовлетворением замечал, что Олька общается с ребятами так же ровно, как с девчатами. Часто ее взор знакомо притуплялся и превращался в отсутствующий, улыбка становилась неопределенной, блуждающей. В такие моменты сердце Руслана обдавало горячей волной, он знал, она думает о нем. И все же он ее ревновал и часто злился, потому что Олька всегда была в кругу парней, а это оскорбляло его. Приличная девушка не должна общаться с парнями! По крайней мере, могла бы не общаться ради него, Руслана, доставила бы ему такое удовольствие! Показала бы, что ей интересен только он.
Ему хотелось закрепить ее за собой, получить на нее право собственности и лишить ее права и возможности видеть других парней. Женское сердце непостоянно, женский ум несовершенен, она подвержена соблазнам и переменам. Женщин следует держать под контролем и в подчинении. Как же прав Пророк! Как это мудро и правильно требовать, чтобы женщина была закрыта хиджабом и не выходила из дома без разрешения мужчины! Только эти мудрые меры дали бы Руслану спокойствие и избавили бы его от мук ревности. «Хвала Аллаху за Его установления!» - привычно беззвучно шептал Руслан, не сводя глаз с румяного лица со вздернутым носиком. Дайте срок, он сделает Ольку своей и обеспечит себе покой. Пока же нужно потерпеть, мириться с Олькиными привычками и взглядами на вещи, приручать ее постепенно.
***
В конце октября в школе среди старших классов каждый год проводили конкурс «А ну-ка, парни!» Соревнования были спортивные, поэтому проходили в спортзале. Зрители сидели вдоль стен, а конкурсанты демонстрировали свою силу в центре зала, где специально устанавливали турник, брусья, вешали кольца и канат, ставили коня. Изюминкой конкурса была обязанность победителя возложить венок на голову какой-нибудь девушке из зрительниц, признавая ее тем самым королевой красоты. Эту традицию много лет назад ввела в школе завуч, весьма романтичная особа, поклонница рыцарских турниров. Все в школе знали, что когда-то завуч ездила отдыхать в Испанию и попала на праздничный рыцарский турнир. Победивший рыцарь возложил венок на голову именно ей, это было так неожиданно и волшебно, что с тех пор осталось одним из самых сильных впечатлений в ее жизни. Каждый год к конкурсу она сама мастерила венок из цветов из гофрированной бумаги, проявляя неисчерпаемую фантазию. На памяти Ольки венки были из однотонных цветов, из разноцветных, то огромные, как полевые маки, то мелкие, как маргаритки, то с листиками, то с веточками, то с лентами, то с бусинами. Появления венка ждали с нетерпением и долго потом обсуждали его. Его всегда клали на стол жюри и девочки смотрели на него с трепетом и придыханием. Все признавали, что эта традиция делала простой спортивный конкурс невероятно популярным и любимым в школе, и в городке потом все интересовались, кого выбрали королевой и как она была одета. Девочки всегда очень ждали финала и приходили нарядными, а мальчики загодя качали мышцы и тренировались, чтобы сделать приятное своей избраннице.
В этот раз цветы в венке были крупные, трех цветов – белые, розовые и голубые. Любой из них подходил Олькиному лицу, оттеняя глаза, щеки или зубы. Она, как и каждая девушка в зале, уже мысленно примерила его на себя и даже поправила кудри на плечах и выпрямила спинку. Она специально надела белое платье, чтобы ярче смотреться.
Под восторженные крики болельщиков ребята вышли в спортивках, в белых обтягивающих майках и белых носках. Руслан не был самым высоким, но выигрышно выделялся развитой рельефной мускулатурой, широкими плечами, не по-юношески широкими бедрами и тяжелым шагом. Еще сохранившийся загар усиливался белой майкой, он слегка откидывал длинные черные волосы и белозубо улыбался Ольке. У Ольки от непрерывных аплодисментов горели ладони, и сердце сумасшедше билось от радости и гордости за Руслана. Какой он красивый! Пусть у него не европейская внешность, но все же. Похож на кочевника, ордынца. Какой сильный!
Руслан больше всех подтянулся, отжался, проделал какие-то кульбиты на турнике, кольцах и брусьях и занял первое место. Первое место! Для Ольки это означало, что самое приятное сегодня еще впереди.
Изрядно поревев, посвистев и похлопав победителям, болельщики взорвались неслыханными аплодисментами, когда Руслан взял венок со стола и поднял его над головой. Он должен был пройти вдоль зрителей по всему залу и сделать выбор. Руслан пошел с противоположной от Ольки стороны. Все замерли, в тишине только скрипели скамьи. Когда он проходил мимо своего класса и параллельного, Олька видела, что девочки ждали его выбора и были уверены, что королева среди них. Как вытянулись их лица, когда он прошел мимо!
Поравнявшись с Олькой Руслан остановился, протянул ей руку, вывел из зрительского ряда и возложил венок на голову. У Ольки от избытка чувств выступили слезы, и она счастливо улыбалась, оглушенная новым взрывом аплодисментов.
После пятнадцатиминутного перерыва, за который в зале быстро все убрали, началась дискотека. В этот раз Руслан не стоял в стороне, весь вечер танцевал с Олькой. Дискотека была только для старшеклассников, поэтому медленные танцы ставили по очереди с быстрыми и приглушали свет. Руслан с Олькой, сближенные и объединенные сегодняшней победой и всеобщим вниманием к себе, словно преодолели какой-то невидимый барьер и стоявшее между ними стеснение. Радуясь темноте, они плотно прижимались друг к другу, дыша в самое ухо, касаясь щек, трепетали сердцами и телами. Олька осмелилась поглаживать пальцами шею Руслана, а он обнимал ее, еле удерживаясь от желания поцеловать. Олька чувствовала это, смущалась, отворачивалась, и он погружал лицо в ее пушистые кудри, целуя их, вдыхая любимый медово-абрикосовый аромат. При свете они робели смотреть друг на друга и улыбались, отворачиваясь в сторону.
***
До Олькиного дома шли молча. У калитки Руслан сипло спросил:
- Ты будешь моей девушкой?
- Буду, - смутилась Олька и опустила голову.
Каждый из них на несколько мгновений оторопел и чуть растерялся от того, что только что они переступили важный порог и теперь все для них будет по-новому, все на двоих.
Руслан приблизился к Ольке почти вплотную, ничего не говорил и не дотрагивался до нее, только смотрел. Она не могла разобрать его взгляда из-за темноты, но ей стало не по себе. По спине побежали мурашки, перехватило желудок и накатил страх. Самый настоящий страх. Олька заметалась глазами. Страх отступил, но Олька словно протрезвела: она почувствовала опасность, настолько явную, словно ее «буду» вело к смерти. Ей опасен Руслан! Любовь Руслана! Это только что подсказало ей шестое чувство, наитие. Олька растерялась.
Руслан же был счастлив ее ответом и в темноте не видел выражения Олькиного лица. Он взял ее руки, прижал их к своему лицу и сказал в ее ладони:
- Я хочу, чтобы ты стала моей женой.
Олька, все еще внутренне паникуя, испуганно дернулась.
- Когда мы станем взрослыми, конечно, - добавил Руслан, опуская ее руки. – Сейчас можно только встречаться.
Он вновь сжал ее руки и посмотрел в глаза:
- Весной мне исполнится восемнадцать, я поступлю в институт и пойду служить. Это год. Потом начну учиться. Ты как раз окончишь школу, ты же одиннадцать классов будешь учиться?
Олька кивнула, подтверждая. Она заставила себя успокоиться, подавила панику и не стала разбираться в причинах ее возникновения. Прислушалась к Руслану, чувствовалось, что он много думал над тем, что сейчас говорил.
- Мне надо будет проучиться года три, потом я смогу работать и жениться на тебе. Тебе надо будет подождать меня. Подождешь?
- Я же тоже буду учиться.
- Если хочешь, учись. Давай только рядом со мной. Иначе мне не будет покоя.
- Конечно, все мы тут в одном городе учимся.
Руслан был счастлив и окрылен.
- Посидим на скамейке? – предложил он.
- Пойдем, - Олька уже успокоилась и снова радостно улыбалась, счастливая близостью Руслана.
Они пробрались к скамейке в палисаднике, на которой когда-то, в день своего знакомства, слушали скрытую жизнь.
- Помнишь, слушали скрытую жизнь? – усмехнулся Руслан.
- Конечно, я ее до сих пор иногда слушаю.
- Тогда ложись!
Они снова легли валетом, ухо к уху, щека к щеке. Они выросли, еще и теплые куртки – на широкой как небольшой столик скамейке поместились с трудом и со смехом. Звезд не было видно, по темному небу плыли серые облака. Звуки вокруг совсем другие: ветер легкими порывами, шуршание сухой листвы, голых веток, скрип забора. В этой ночи живыми и теплыми были только их сердца.
- Сейчас нет жизни, не то, что летом, да?
- Есть. Просто активная, биологическая фаза перешла в духовную. Сейчас время переживать полученный опыт и строить планы на будущее, мечтать, - неспешно ответила Олька. – Сейчас лучше всего понимаешь себя, что собой представляешь и чего хочешь.
- Чего ты хочешь? – улыбнулся Руслан, предвкушая ее ответ о любви к нему.
Олька тоже улыбнулась:
- Это любимый вопрос моего папы. Каждый год он меня об спрашивает. И каждый раз я отвечаю, что меня ждет нечто очень большое, необыкновенное, такое, что есть далеко не у каждого. Самое ценное в этой жизни будет моим, понимаешь? Я это чувствую, хотя и не знаю, что это такое.
Руслан опешил: он ей о необходимости подождать его, когда он сможет на ней жениться, а она о каких-то глупостях! На Руслана словно вылили ушат холодной воды. В ее мечтах не было его!
- Потом хочу выйти замуж и родить кучу детей, - счастливо и мечтательно добавила Олька.
- А я?
- Что ты?
- Что буду делать я?
- Вот теперь ты расскажи, чего хочешь и что будешь делать, - как ни в чем не бывало ответила Олька.
Руслан помолчал. Опять повторить ей свои планы? Может, она его не поняла?
- Я хотел поступить в институт, отслужить, выучиться, жениться на тебе.
- Вот видишь, как хорошо, - радостно дернулась Олька, - мы мечтаем об одном и том же!
Руслан озадачился: в чем она увидела схожесть? Лично ему не нужно, чтобы его жена где-то постигала какие-то ценности. Его жена будет сидеть дома с детьми и ждать его с работы, улыбчивая и ласковая, довольная не собой, а им.
- Ты кем хочешь стать? – не заметила его смятения Олька.
- Юристом.
- А я преподавателем в институте, - сказала она, не дождавшись соответствующего вопроса от Руслана. – У меня академический мозг, понимаешь? Я люблю учиться, учить и теоретизировать. Практика не мое, нет. Думаю, на философский пойду. Знаешь, чем я сейчас увлекаюсь? Буддизмом!
Такого развития событий Руслан не ожидал. Ни разу он не слышал, чтобы его сестры мечтали теоретизировать или учиться на философском. Да они слов таких не знали! В них развивали только умение вести хозяйство и хвалили за бытовые навыки. Отец всегда при случае говорил: «Молодец! Хорошая жена из тебя получится! Нам не будет стыдно» И сами сестры хвастались только тем, что у них лучше всего получается приготовить или как они убрались. Руслан слышал, что друг другу они в пылу ссоры пеняли: «Мужу будешь своей дурной характер показывать!» Нормальные девочки с детства думают о своем предназначении. А Олька? Македонский, буддизм! Дурь какая-то. Нелегко ему с ней придется! В общем-то он с самого начала знал, что она другого воспитания и в душе был настроен на трудности, но все же считал, что, как влюбленная девушка, она естественным образом должна отказаться от своих мечтаний и желаний в его пользу, на благо их общего будущего. Разве не так должно быть?
Ольке он ничего не сказал, интуиция подсказывала, что ей его представления и ожидания о них не понравятся. Пусть сначала птичка попадется, потом, когда деваться будет некуда, смирится. Женщины не понимают своего счастья, иногда их надо делать счастливыми насильно.
- Буддизмом? Зачем тебе буддизм? Это даже не религия.
- Мне нравится. Я люблю все, от чего исходит свет, добро, радость. Буддисты самые светлые и добрые люди на земле. Если поступлю, попрошу папу съездить в Бурятию и посетить дацаны. Хочу увидеть тело ламы Итигэлова, он святой.
Руслану это показалось совершенной дичью и он с достоинством сказал:
- Лучшая религия на земле – ислам. Подлинная. До Пророка все было с ошибками.
Олька промолчала, и он не понял, согласна она с ним или просто не хочет высказаться. Она словно бы занервничала, суетливо поднялась и заспешила прощаться. Попрощалась как с чужим: «Все, Русик, мне пора, пока!» и скрылась за калиткой.
Засыпал в этот вечер Руслан с тревогой в сердце. Что-то подсказывало ему, что Олька так просто не уступит и от своего не откажется. А ведь как хорошо она смотрелась бы у колыбели или подавая ему ужин. В свободном платье, как у мамы, такая же мягкая и тихая, как мама, только с румяным улыбчивым личиком и копной пушистых кудряшек. От этой картинки в груди Руслана разлилось тепло и он улыбнулся. Сладкая Олька! Медово-абрикосовая. Он вспомнил их танцы сегодня и кровь в теле побежала быстрее и стала горячее. Любимая, притягательная Олька, его красавица! Она непременно изменится и всему научится! По-другому и быть не может, она же женщина, а женщины созданы, чтобы угождать мужчинам. Когда придет срок, и она примет ислам, он предложит ей прекрасное имя Умукусум! Это значит «полная жизни», как раз по Олькиному характеру!
Руслан уснул с мечтательной улыбкой.
И Олька засыпала, счастливо улыбаясь. Она была полна нежности и мягкости, припоминая сильные руки Руслана, его теплое дыхание и запах. О накатившей панике она вспомнила, разобрала, что почувствовала тогда – выходила какая-то глупость: будто Руслан опасен для нее, для ее счастья. Привидится же такое! Олька отмахнулась от этого и снова счастливо вздохнула: какие мягкие и теплые руки у него.
***
В школе перед Новым годом была невообразимая суета. Конец четверти, конец года, городские проверочные работы по основным предметам, подготовка к елке, пошив маскарадных костюмов, продумывание праздничного меню на вечер в классе и бесконечные репетиции для концерта.
Всегда такая заполошная, веселая и волнительная кутерьма в этом году встала Ольке поперек горла. А все Руслан! Тягостной черной тенью он нависал над ней и требовательно нудел: ты не должна себя выставлять на сцене, ты не можешь надеть наряд снежинки, ты не останешься на вечер в классе, чему ты смеялась с этим парнем, и так без конца в этом духе. За последние два месяца Олька так устала от тотальной слежки за собой и полного контроля, что готова была криком кричать. Претензии и недовольство Руслана были выше ее понимания. Что, что такого плохого она делает? Она с детского сада участвовала во всякой самодеятельности и в принципе не понимала, что в ней плохого. Так же не понимала, чем ужасен ее новогодний наряд «Снежинка» - многослойная юбка из накрахмаленной марли, украшенная нашитой мишурой. Она несколько вечеров ее нашивала. Горловина и рукава тоже сверкали и кололись серебристо-голубой пушистой лентой. На голову она смастерила себе маленький ободок с укрепленными на нем снежинками. Чем плох наряд? А что с парнем смеялась, так пошутил парень, вот и смеялась! Точно так же, как и над шутками девочек. Олька еще и сама шутить умеет! Что в этом такого преступного, чтобы краснеть, хмурить лоб, трепетать ноздрями и налетать на нее коршуном?
Встречая Руслана Олька уже не всякий раз радовалась ему; если видела хмурую тень на его лице ждала упреков, требований, замечаний. Его общение с ней в последнее время свелось к нотациям: ты должна, ты не должна, следует, не следует, подобает, не подобает. Где ее сдержанный, сильный и снисходительный Руслан? Почему он превратился в нудящего или взбешенного зануду? Олька не понимала.
Только вечерами он становился таким, каким она его любила. Он провожал ее до дома или просто приходил к ней повидаться, они расстилали на скамейке старенький матрасик и сидели, укрывшись выцветшим верблюжьим одеялом, прижавшись друг к другу. Заходить в дом Руслан отказывался, потому что в доме родителей не мог позволить себе дотронуться до Ольки и приобнять ее.
Вечерами он никогда не делал ей никаких замечаний, был доволен и расслаблен. Когда он знал, что Олька принадлежит только ему, между ними воцарялась гармония и любовь. Олька что-то рассказывала, Руслан что-то говорил, они посмеивались и были счастливы близостью друг друга. Руслан брал ее руку, сжимал, гладил, перебирал пальцы, и это было неописуемо волнительно. Иногда он подносил ее ладонь к своему лицу, дышал на нее горячим дыханием и тихонько целовал. Ольку обдавало нестерпимым жаром, она смущалась, а он, чувствуя это, становился сильнее и слабее одновременно. Каждый такой вечер связывал их крепче, и им казалось, что они всю свою жизнь проживут именно в этом состоянии неизменного восторга и влюбленности друг в друга. Но днем это очарование исчезало, и Руслан представлялся другим, насильником и тюремщиком жизнелюбивого нрава Ольки.
Чем больше Руслан уверялся в любви Ольки к себе, тем сильнее становилось его желание заполучить ее всю, целиком, без необходимости делить с другими людьми, со всем остальным миром, и тем скорее рос страх потерять ее. Днем он видел ее в школе и страдал от ревности, что она общается с кем-то еще, кроме него. Как она может? Он не говорил ни с одной девушкой, даже не замечал их, а Олька всегда была в центре внимания и всегда чему-то хохотала. Как ей может быть весело, если его нет рядом? Ему без нее невесело и неинтересно. Руслан страдал и коршуном налетал на Ольку, требуя от нее того, что принадлежит только ему по праву любви. Сначала Олька непонимающе порхала ресницами и вишневый ротик ее округлялся, она жалко поднимала плечи и силилась понять, в чем ее вина, за что ее упрекают. Было видно, что она не привыкла к тому, чтобы ей указывали и ставили на место, она терялась и смущалась в такие моменты. Руслана ее реакция немного сбивала с толку, потому что Олька выглядела непривычно жалко. Иногда ему казалось, что она стыдится его, и Руслан не понимал почему. Но она всегда внимательно его слушала, и это давало ему надежду, что она примет его недовольство во внимание и исправится. Однако Олька не исправлялась, а на его замечания стала реагировать иначе - бледнела, упрямо поджимала губы и опускала голову.
Руслан не понял, что превратился в ее тирана, и не заметил, что она избегает его. А Олька поняла, что он лишает ее воздуха, и что она неосознанно, если было возможно, старалась увильнуть от встречи с ним, остаться незамеченной. Последние две недели она особенно чуждалась его, придумывала разные предлоги, чтобы он не приходил к ней вечером. Руслан не понимал этой перемены, беспокоился, страдал и сильнее наседал на нее.
***
На прогонной репетиции новогоднего концерта, на которой участники выходили в костюмах, Руслан подошел к ней за сценой.
- Ты не будешь танцевать этот бесстыдный танец! – прошипел он ей в лицо, глядя исподлобья, еле разжимая зубы.
В его глазах Олька увидела бешенство, желваки ходили туда-сюда. В нем кипела кровь. Ордынец и кочевник, как в фильме Тимура Бекмамбетова. Олька внутренне напряглась и натянулась, как тетива, готовая к отпору.
- Почему?
- Моя девушка не будет скакать в трусах перед всеми!
На Ольку вновь, в который раз за последнее время, накатила та же дурнота, что и после ее заветного «буду», когда она согласилась встречаться с ним. Только теперь она не отмахивалась от этой внутренней подсказки, а прислушивалась к ней. Олька опустила взгляд, расправила короткую юбочку танцевального костюма. Ей не хотелось спорить, потому что ненормально противостоять близкому человеку, находится с ним в контрах. Ее родители никогда не спорили и не конфликтовали. С близкими в принципе не может возникнуть противостояния, если оно появилось, значит, люди уже не близкие. Таково было ее девичье мнение.
- А что делать, если мнения людей не сходятся? – спросила она тем тоном, каким спрашивала совета у матери или отца.
Руслан такого ответа, вернее, вопроса не ожидал и несколько оторопел. Он был настроен на отпор и сопротивление, которые он в ней всегда чувствовал, и которые надеялся в конце концов преодолеть, подчинив ее себе. Ее тон ему совсем не понравился, ничего хорошего он Руслану не сулил. Так говорят те, кто уже принял решение и не будет искать его в споре.
- Искать решение, - ответил он деланно равнодушно.
- Какое может быть у них решение?
- Кто-то должен уступить.
- Кто?
- Женщина должна уступить! – вновь стал закипать Руслан. Его выводило из себя, что Олька вынуждает его спорить, кидает ему вызов, заставляет уподобляться базарной бабе, вместо того, чтобы просто слушаться его.
- Я помню: так повелел Пророк, - сказала Олька неожиданное.
Руслан опешил. В своих замечаниях ей он только пару-тройку раз ссылался на Пророка и не ожидал, что она не пропустила его слова мимо ушей. Выходит, она думала об этом. Только ему не понравилась интонация, с которой Олька это сказала. Разговор принимал неожиданный и нехороший поворот.
- Ты, Русик, ведь понимаешь, что эти повеления на меня никак не распространяются? – тихо, но твердо спросила она, спокойно, без вызова глядя ему прямо в глаза. – И я хочу, чтобы они и дальше никогда ни в коей мере меня не касались.
Кровь отлила от лица Руслана: к такому заявлению он не был готов. Вообще, к такой логике развития событий он не был готов. Так не должно быть. Женщина не может так себя вести, ей д;лжно чувствовать и понимать свое место по-другому. От Ольки он имел право ждать только одного – согласия с ним и выполнения его желаний. А она?! Кроме того, Руслан чувствовал, что она отрицает не только его лично, она отрекается от самого святого, что было в нем, но защитить перед ней всю глубину и ценность своих убеждений, сказав что-то короткое в ответ, он не мог, никто не смог бы. Олька отвергала его представление о добродетелях. Отец говорит, что европеец может принять добродетели ислама только если у него открыты не глаза, а душа. Душа, уставшая от свободы выбора, душа, которой нужен ясно обозначенный путь. Веру принимают душой, она или входит в нее, или нет. Поэтому отец терпеть не мог дебатов и споров на религиозные темы с иноверцами. Олькина душа жаждала сама определять свои границы.
- Я думала о том, что хочу сейчас сказать и мои слова взвешенные, это не псих с моей стороны, - так же тихо и твердо продолжала Олька. – Не считай меня больше своей девушкой, я тебе не подхожу. Без тебя мне плохо, но с тобой еще хуже. Также и тебе со мной. Очень жаль, что не подхожу тебе. Я тоже смиряюсь с тем, что ты не подходишь мне.
Олька прощально пожала ему руки и ушла, а Руслан стоял истуканом, не умея объять то, что сейчас произошло.
***
Олька не была склонна юношески романтизировать действительность и больше всего ценила правду, поэтому, видимо, не раздавала напрасных авансов ни себе, ни Руслану: они не пара друг другу. Он не такой, как ей нужно, раз она хочет, чтобы он изменился. И она не такая, как он требует. Они не изменятся. Он не изменится по той же причине, по которой не изменится она сама – она хочет быть собой, такой, какой родилась и воспитана, с тем духом в крови, который вошел в нее с молоком матери. И он будет таким, каким рожден и воспитан, со своим духом в крови. Раз они не принимают друг друга такими, какими являются, значит, у них не любовь, а влечение, очарованность, влюбленность, первая страсть, любой другой нюанс и оттенок, который так схож с любовью. Олька вздохнула: частичная любовь. Да, это больше похоже на правду. И она, и он, посягая друг на друга, по сути посягают на чужое, каждый из них предназначен для другого человека, другой жизни.
Олька легла на диван и задумалась, что она любит в Руслане? Томно зажмурилась: его лицо, темную тень над губой, тепло улыбки и ласку глаз, сильные руки и мощное тело, сдержанность, целомудрие, уважительность к старшим, уважение к самому себе и к ней. Она вздохнула в очередной раз. А что ее пугает? Олька села, оперлась подбородком на руку, забарабанила пальцами по лицу. Ревность пугает. По сути это даже не ревность. Он хочет изолировать ее от жизни, от событий, от впечатлений, считает это естественным и чувствует себя в своем праве подчинять ее себе. Олькины желания для него могли иметь право на существование, только если соответствовали его собственным желаниям. С ним она никогда не насладится жизнью так, как мечтала. Это страшно. Лучше она откажется от Руслана. Люди должны находить себе подходящую пару, чтобы жить в мире и быть удовлетворенным.
Она никак не могла придумать в каких выражениях объяснить Руслану о своем желании расстаться, все выходило как-то оскорбительно для него. Не скажешь ведь: «Русик, я поняла, что твои представления об отношениях это не мое». Начнутся вопросы, спор, пойдут аргументы. А что она ответит? «Извини, но мне не нравится положение, которое ты мне отводишь»? Звучит нелепо и обидно, он, судя по горячности реакций, свои представления любит и ценит.
К счастью, все случилось почти само собой, когда Руслан в очередной раз подошел к ней с претензией. Разорвав отношения, Олька почувствовала облегчение, как будто бы избежала тяжкой участи, и весь день была на подъеме. Иногда думала: «Как там Руслан, не сильно ли переживает?» - и успокаивала себя, что ничего, переживет, у них вся жизнь впереди, еще двадцать раз влюбятся-разлюбятся.
***;
***
Через два дня, утром двадцать четвертого июня, весь Олькин класс должен будет в десять утра встретиться на причале. Почти половина ребят решили ограничиться девятью классами и родители подарили своим детям прощальное недельное речное путешествие.
За время государственной итоговой аттестации и школьники, и учителя, и родители перенервничали так, что каждая их встреча начиналась с жалоб: кто страдал бессонницей, головной болью или расстройством желудка и кишечника. От таких подробностей ученики смеялись, мамы советовали друг другу спасительные снадобья. Расслабились все только на сегодняшнем торжественном ужине, на котором родители танцевали и веселились больше своих детей.
После банкета Олька вернулась домой поздно, в двенадцатом часу. Одноклассники проводили ее шумной толпой. Всю дорогу хором пели песни из старых добрых советских мультфильмов. Слишком взбудораженная Олька не захотела сразу заходить в дом и, сообщив родителям, что она вернулась и посидит в палисаднике, по своему обыкновению растянулась на скамейке и стала смотреть на звезды.
Теплая летняя ночь плотно обнимала ароматом душистого табака, комариным звоном, кваканьем лягушек. Слышно было как вдалеке ребята бодро выводили: «От улыбки станет день светлей!» Олька улыбалась им, счастливо вздыхала и наполнялась радостным ожиданием предстоящего путешествия. Чемодан уже третий день лежал раскрытым на полу в ее комнате, и она складывала туда все, что забыла положить сразу. Стоит ли брать это выпускное платье, что сейчас на ней? Розовое, с пышной юбкой чуть ниже колен, с умеренным декольте оно делало Ольку похожей на фарфоровую статуэтку балерины. В нем можно будет сходить на ужин. Мама сказала, что они поедут первым классом и для ужина нужно будет наряжаться. Олька зажмурилась в счастливом предвкушении путешествия и тихонько рассмеялась. Лежать ей мешал высокий хвост на голове, в который были собраны ее волосы, и она развязала ленту и вытащила приколотый цветок, чтобы распустить прическу.
- Привет! – услышала Олька.
Над ней возник Руслан. Олька села, расправляя и приглаживая освобожденные кудри.
- Я давно здесь тебя жду.
- Привет. Зачем?
- Поздравить. Я видел в списках, что ты хорошо сдала все экзамены, поздравляю.
- Спасибо. Вы еще сдаете?
- Еще да, единые дольше итоговых.
Они замолчали.
- У тебя сегодня был выпускной. Я видел, ты была самая красивая.
- Спасибо.
- Можно? – показал Руслан на скамейку.
- Конечно, - Олька собрала в кучу пышную юбку.
Руслан сел.
- Значит, ты можешь общаться со мной?
- Конечно. Если ты не начал кусаться.
- Не начал, - усмехнулся Руслан. – Я думал, ты не захочешь и слово мне сказать.
- Да нет, почему же? – Олька пожала тонким плечиком.
Руслан облокотился локтями о колени, лицо его почти касалось высокого белого цветка с клумбы. Он поводил по цветку носом и, не отрываясь от него, спросил:
- Ты скучала по мне все это время?
Олька насупилась и через некоторое время недовольно буркнула:
- Не хочу об этом говорить.
- А я скучал. Без тебя мне неинтересно жить. Можно, но неинтересно.
Олька молчала.
- А тебе? – спросил Руслан.
- С тобой было бы хуже.
- Ты сильнее меня, Олька. Сильнее. Или я крепче люблю тебя. Не знаю.
- Давай не будем об этом.
- Говорить или не говорить – ничего не изменится. Мне кажется, это навсегда.
Руслан смотрел в землю, Олька обеими руками удерживала юбку и сидела, нахмурив брови, опасаясь объяснений. За прошедшие месяцы Руслан ни разу не подошел к ней, даже не попадался на глаза. Олька знала, что он не мог ее разлюбить, по крайней мере, не так быстро, и знала, что он страдает и от утраты, и от унижения отказа. Она уважала его за силу характера, не каждый смог бы не опускаться до разборок, преследования или чего хуже, например, желания отомстить. Ей хотелось выразить свое восхищение его силой.
- У тебя очень сильный характер, Русик, - сказала она. – Уважаю тебя за это.
- Напрасно. Я очень страдал все это время и готов на коленях просить тебя вернуться. Ты же видишь, я пришел, о какой силе тут можно говорить?
- И в том, что пришел, тоже сила.
- Так что?
- Нет, я не смогу быть с тобой. Ты меня задушишь.
- Не задушу.
- Не в прямом смысле. Твой характер меня задушит.
- Почему ты так думаешь?
- Потому что в моем характере самой устанавливать себе рамки, а в твоем характере устанавливать их мне.
Руслан нахмурился.
- Ты желал бы контролировать даже мои мысли. Ты по натуре контролер-кондуктор, Русик, понимаешь? А я по натуре вольная птица.
- И что, вольная птица всегда будет жить сама по себе? А как же мужчина, муж? С ним вольная птица жить не хочет?
- Хочет. Обязательно хочет. Только на доверии, а не на порабощении.
Руслан дернулся и чертыхнулся.
- Знаю, - добавила Олька, - тебе сложно доверять женщинам. У тебя другие представления об отношениях. Поэтому нам лучше держаться подальше друг от друга.
- Такого мужчины, как ты хочешь, не бывает.
- Бывает. Мой папа, например. Он маму не контролирует и уверен в ней на все сто.
- А если я изменюсь?
- Какое-то время, может, и сможешь себя сдерживать, но обязательно наступит момент, когда ты почувствуешь себя в своем праве держать меня в узде. Мне узда не нужна.
- А может, ты изменишься?
- Даже представить себе не могу, что должно случиться, чтобы мне понравились тюремные правила.
- Мы так говорим, как будто нам по восемьдесят лет, а не восемнадцать и шестнадцать, - горько усмехнулся Руслан. – Представляю себе разумных Ромео с Джульеттой или Лейлу с Меджнуном!
- Что делать, если мы не дураки? На них же и учимся.
- Лучше ты была бы поглупее и меньше думала.
- Тогда я пришла бы к нынешнему своему мнению на несколько лет позже и все, позже бы поняла себя. Была бы несчастнее, а разницы никакой.
- К тому времени у тебя уже могли быть дети, ты бы не была вольной птицей.
- Значит, я бы просто поздно осознала, что попала в тюрьму и нет выхода. Это хуже, чем сейчас.
Они снова замолчали. Руслан посмотрел на Ольку. В пышном бело-розовом платье с распущенными вьющимися волосами и хрупкими плечиками она была похожа на цветочную фею, выглядывающую из бутона розы. Он улыбнулся. Любимая сладкая Олька! Нежная как роза. Упрямая и твердая, как кристалл.
- Когда уезжаешь? – спросил он.
- Послезавтра.
- На все лето?
- Сначала на неделю классом на пароходе по реке. Потом уже к бабушке.
Олька кожей почувствовала, что Руслану неприятно ее путешествие с ребятами. Однако он пошутил, как ни в чем не бывало про другое:
- На сливки с сырниками и морковку?
- Ну, да, - улыбнулась Олька. – А ты?
- Поступать буду. Осенью в армию пойду.
- Может, военная кафедра будет?
- Не будет, узнал уже. Да мне для карьеры лучше отслужить. Что там, год какой-то, ерунда!
- На госслужбу собираешься?
- Собираюсь.
- Карьерист в хорошем смысле слова? – улыбнулась Олька. – Давай прощаться, карьерист, поздно уже!
Они поднялись со скамейки, Олька протянула руку.
- Давай обнимемся? Мы за все время ни разу по нормальному так и не обнялись.
- Давай, - подняла руки Олька.
Они крепко-крепко обнялись и постояли, обнявшись, чуть раскачиваясь. Руслан шумно вдохнул Олькин аромат:
- Медово-абрикосовая моя!
- Пока, нюхач! – чуть оттолкнула его Олька с улыбкой. – Удачи тебе в твоих планах!
- Спасибо. Ты ведь идешь в десятый?
- Иду, конечно.
- Отлично. Еще увидимся, я верю, что мы должны быть вместе! – отпустил ее Руслан. У него есть еще два года ее детства.
***
С десятого класса у Ольки не было свободного времени. Дважды в неделю она ездила заниматься на подготовительные курсы в институт, много училась самостоятельно, вечера проводила за книгами. Ее захватило предвкушение грядущей взрослой жизни, студенчества, успехов, развития. Олька жила с нетерпением и жадностью, заполняла учебой каждую минуту, радуясь, что трудится для себя, на свое будущее. Она одолевала Сартра, припасла Веды и Упанишады – будет удивлять преподавателей в институте. Ей подарили все сочинения Соловьева и Костомарова, Олька, пока их листала, прочитала значительную часть, так интересно! Вообще, ей было очень интересно и азартно учиться, она любила развитие и движение вперед. Чувствовала себя паровозом, локомотивом, готовым умчаться в неведомые дали.
Время для Ольки летело быстро и незаметно, казалось, вот только неделю назад было Первое сентября, а уже и октябрь близится к концу, скоро каникулы.
В один из октябрьских вечеров она как обычно сидела за столом в своей комнате, готовила уроки. Раздался стук в окно. Она отодвинула занавеску и увидела Руслана.
- Выйди на минуточку! – поманил он рукой.
Олька надела куртку и вышла в палисадник.
- Привет! – сказал Руслан.
- Привет, Русик.
Олька засунула руки в карманы, спрятала голову в воротник, молчала, ждала, что скажет Руслан. Казалось, он был из какой-то другой жизни, оставшейся давно позади или даже приснившейся, и сейчас предстал перед ней случайно.
- Ты разве не должен быть в университете?
- Завтра в девять утра отбываю по месту службы. У меня сегодня проводы. Гости, гулянка, все такое.
- Прямо сейчас?
- Да.
- И ты ушел со своего праздника?
- Ушел. За тобой. Мне плохо. Я хочу, чтобы ты пошла со мной и проводила меня как моя девушка.
- Русик, я не пойду.
- Я не могу уйти в пустоту. Пусть все увидят, что ты моя девушка и будешь ждать меня. Я познакомлю тебя со своей семьей. Представлю своей невестой.
- Русик! Нет!
- Олька! – в глубоком волнении Руслан подошел к ней вплотную, вытащил ее руки из карманов, сжал ладони. Он страдальчески посмотрел в Олькины глаза. Потом, как когда-то, спрятал лицо в ее ладонях и обжигая их горячим дыханием, чуть не со слезами прошептал:
- Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Будь моей женой!
- Руслан! – голос Ольки дрожал. – Ты мучаешь и себя, и меня! Откажись ты от этой идеи! Мы не подходим друг другу. Просто не подходим и все!
- Этого не может быть! Если бы не подходили, я бы так не любил тебя! Только тебя я вижу рядом с собой! Только с тобой буду счастлив! Я представляю тебя в нашем доме, как ты будешь растить наших детей и улыбаться мне. А я буду самым заботливым и верным для тебя! Ты только улыбайся мне, понимаешь? Только улыбайся! Не отталкивай меня!
Олька вдруг откровенно, по-детски заревела. Руслан кинулся обнимать ее, а она отталкивала его. Он развел ее руки и крепко обнял. Она упрямо и зло всхлипывала, он жарко говорил ей в ухо:
- Ты же любишь меня, я знаю это, я чувствую это! И я люблю тебя. Моя сладкая, моя медовая! Упрямая моя, любимая моя!
Он поцеловал ее в мокрую и соленую от слез щеку, в глаза, еще и еще раз, теряя голову, поймал Олькины губы. Она вдруг ответила с неожиданной страстностью, и оба они оторвались от земли и полетели к звездам.
- Теперь ты моя? – улыбался ей в губы счастливый Руслан. – Снова моя? Моя невеста? Ты любишь меня!
Олька страдальчески скривилась, высвободилась из его объятий, подошла к скамейке и тяжело опустилась на нее. Руслан сел рядом, обнял ее за плечи.
- Знаешь, что я чувствую? – сказала Олька. – Да, я люблю тебя, но не целиком. Одна часть меня счастлива с тобой и хочет быть с тобой, а другая часть говорит: беги от него, он превратит твою жизнь в кошмар. Вот тебе и вся правда. И я чувствую, что и в тебе какая-то часть тебя самого предупреждает, что я не буду тебе такой женой, о какой ты мечтаешь. Но ты упрямствуешь. Ты больше веришь сердцу, потому что это приятнее и проще.
- Если ты тоже поверишь своему сердцу, то вдвоем мы справимся с нашими сомнениями! Верь, как и я!
- Знаешь, почему ты полон энтузиазма, а я нет? Потому что справляться придется только мне. Только мне. Ты будешь ждать, когда я стану такой, как тебе нужно и все.
- Почему ты так думаешь?
- Мне подсказывает шестое чувство.
- Видишь, какая ты умная, а умная женщина всегда сумеет сделать так, чтобы в семье был мир и покой.
- Я не хочу семью, где нужно быть политиком, стратегом и тактиком. Я хочу, чтобы изначально никто никого не напрягал своими привычками и характером. Понимаешь?
Руслан молчал.
- Это возможно только если люди одного воспитания, одной культуры, одних взглядов. Тебе с твоим бычьим нравом нужна спокойная, скромная, покладистая девушка. А мне с моим жадным до жизни характером нужен активный, свободный и легкий человек, без закидонов о покорности и послушании.
- Все решила, да? – тяжело выговорил Руслан.
- Да. Лучше сейчас отмучиться, чем всю жизнь сломать.
Руслан встал.
- Тогда я ухожу. Не буду ломать тебе жизнь. Желаю тебе счастья! – он взбешенно дышал, но старался говорить спокойно.
- И я тебе желаю счастья!
Он резко повернулся и пошел. Олька чувствовала, как ему обидно, больно, плохо, но тоже решительно сжала кулачки и поджала губы. Смотрела ему вслед и глаза наполнялись слезами, но она упрямо топнула ногой, шмыгнула носом и пошла домой.
Дома долго не могла успокоиться. И плакала, и возмущалась, и ругала Руслана, называя его упрямым ослом, и ругала себя, что, оказывается, жива еще ее любовь к нему, потом немного злилась и грозила себе в зеркало кулаком, называя дурой, которая может погубить свое будущее. В конце концов Олька сказала себе, что утро вечера мудренее и завтра ее нынешний порыв, и слабость будут казаться сном.
***
Так оно и случилось с маминым: «Оля, вставай! Завтрак на столе!» - все предстало не в страшном и трагедийном свете, а вполне себе в защищенном и гарантированно счастливом.
- Екклесиаст! – жизнерадостно сумничала Олька, имея ввиду, что все всегда проходит и это утверждалось еще тысячи лет назад. Надо только набраться мужества и подождать. Она потянулась, откинула одеяло, с легкостью выпрыгнула из постели. Раздвинула шторы и оказалась в лучах осеннего солнца. На душе стало еще отраднее, она снова с удовольствием потянулась и улыбнулась лазоревому небу. Дверь в комнату открылась, вошла мама и вновь сказала:
- Олечка, доброе утро! Завтрак на столе!
Олька подбежала, обняла маму, вдохнула вкусный аромат оладушек и счастливо засмеялась. Вчерашний разговор с Русланом казался сном. Правда здесь – в маме, в ожидавших Ольку оладушках, в школе, в будущих победах. А Руслан – это наваждение, которое иногда заволакивает Олькину жизнь, мутит ее сознание, тревожит сердце.
Завтракала она с легкой душой.
На втором уроке, на алгебре, Ольку вдруг затошнило, помутнело в глазах и стало до слез тоскливо, захотелось взвыть волком. Она попросилась выйти. В туалетной комнате села на корточки и тихо-тихо, без слез, горько-горько вымучила: «Русик, не уезжай! Как я буду без тебя, одна в целом городе?»
Через время она отвела руки от лица, встала, посмотрелась в зеркало, умылась холодной водой, пригладила волосы, одежду и вышла. Выпила два стакана воды из кулера и, темнее тучи, вернулась в класс.
Неделю она прожила неулыбчивая, потухшая, сама на себя не похожая. Оказывается, все это долгое время, что она не общалась с Русланом, ей было легко, потому что он жил рядом. Теперь он уехал и она осталась одна.
Понемногу Олька стала оживать и к концу месяца вспоминала Руслана без боли, улыбаясь и желая ему всего самого лучшего. И сама переключилась на мечты о будущем и подготовку для осуществления своих намерений.
Весь десятый класс прошел в усиленных занятиях, бесконечных пробных и тренировочных экзаменах. Свободного времени почти не оставалось, скучать было некогда. Олька не успела оглянуться, как начались последние в ее жизни школьные летние каникулы.
Родители специально взяли отпуск и спланировали большое семейное путешествие на автомобиле. Им предстояло доехать до Крыма и объездить полуостров вдоль и поперек. В радостном предвкушении они втроем каждый вечер сидели с картой в руках, обложившись путеводителями по достопримечательностям, намечали маршрут. Олька спорила с мамой, что не хочет брать кроссовки, обойдется спортивными сандалиями, и отстаивала планшет, от которого мама требовала отдохнуть: «Я буду на него фоткать и снимать видео. И вообще, я же не пялюсь в него непрерывно!» Она рассмешила родителей, когда внесла в список необходимых вещей две большие пачки влажных салфеток: «В Крыму с водой туго» - «Хозяюшка!»
Вечером на электронную почту пришло письмо от Руслана. Сердце Ольки заколотилось, стало тревожно. Она не сразу его открыла, смотрела на фото в заставке. Руслан был снят в военной форме. Без привычного белого воротника рубашки и длинных волос он смотрелся проще и казался на себя не похожим. Короткая стрижка обнажила мощную шею, такую же широкую, как голова, никакого перехода в линии. Скулы сгладились пополневшими щеками. Взгляд тоскливый, какой-то осмысленный, с посылом. Возмужавший, чужой. Мужчина, молодой мужчина. От знакомого ей Руслана осталось немного.
«Привет с Урала!
Здравствуй, моя любимая!
Как у тебя жизнь, как учеба, настроение? Надеюсь, все отлично.
Да, я знаю, не ожидала ты моего письма, но я не мог ничего поделать, моя любовь оказалась сильнее характера. Любовь моя, мне так плохо без тебя, так темно на душе! Восемь месяцев я молчал, и все восемь месяцев я думал о тебе. Не было ни одного дня (пусть я умру, если хвастаюсь или хочу обмануть тебя, любовь моя), когда я не думал о тебе. Мои юношеские чувства превратились в сильную любовь к тебе. За тебя я готов на все, на что способен и более. Для меня немыслима эта жизнь без тебя. Ты – та единственная, которая нужна мне. Ты меня понимаешь.
Я хочу увидеть тебя, но это, сама понимаешь, пока невозможно. Я хочу обнять тебя, но вместо этого мне дали автомат. Я хочу поцеловать тебя в глаза, щеки, лоб, губы, руки, но я не могу сделать этого, потому что далек от тебя, ты далека от меня. Я хочу по вечерам сидеть с тобой на скамейке и слушать скрытую жизнь, но мне суждено топтать периметр. Но это не заглушает мою любовь, мои чувства, а наоборот – усиливает.
Я не могу забыть твои красивые и добрые глаза. Разве можно не любить твою улыбку? Не забыть мне твоих губ, вкус которых я так нечаянно узнал. Мой любимый носик и кудряшки! А что делает со мной твой аромат! Медово-абрикосовый аромат кожи, волос, дыхания. Разве можно описать твою красоту? Не описать и моих чувств.
Милая, любимая, я хочу сделать тебя счастливой, потому что я люблю тебя, Олька! Скажи мне, ангел мой, что я должен сделать для тебя, чтобы твое сердце бесповоротно повернулось ко мне и ты перестала противиться себе? Дай мне шанс, улыбнись, протяни свою ручку, иначе я пропаду, любимая!
Я люблю тебя, Олька. Ты мой свет, я погибну без тебя, милая!
Твой Руслан»
Олька хмуро и недобро смотрела на экран. Тон письма хоть и легкий, словно шутливый, но слова, изложенные чувства были неожиданно взрослыми, серьезными, слишком откровенными для нее. Ей было тяжело, стыдно, виновато: он там страдает, а она тут порхает. Они растут в разных направлениях, это Олька поняла четко. Руслан погружался в чувство. «Дурак! – сказала она в конце концов экрану. – Делать тебе там нечего, вот ты и думаешь о любви целыми днями, накручиваешь себя. Учился бы, некогда было бы печалям предаваться» На том Олька и порешила, что отвечать не станет, нечего способствовать развитию меланхолии Руслана. Пусть дослужит и вольется в круговерть забот, тогда точно некогда будет мечтать о глупостях.
Однако письма посыпались одно за другим каждые несколько дней.
«Здравствуй, моя дорогая любимая Олечка!
Я, конечно, знал, что ты мне не ответишь. Мое кудрявое чудо на редкость упрямо, я это помню. Все же я надеялся и при каждой возможности проверял почту. Я не боюсь, что ты разлюбишь меня, потому что знаю, что это невозможно. Я боюсь другого, что ты заставишь себя не думать обо мне и жить без меня. С тебя станется! Но сейчас я слишком соскучился по тебе, слишком давно тебя не видел, слишком жажду тебя, чтобы предаваться грусти. Мне сейчас достаточно собственного чувства – сам удивляюсь этому.
Олька, моя обожаемая, сладкая, медово-абрикосовая Олька! Как же я тебя люблю! Приеду – откушу твой курносый носюшко!
Иногда думаю: зачем дается такая любовь? Спрашиваю себя и смеюсь глупости этого вопроса, хотя ответа не знаю. Вот не знаю ответа, а сам вопрос считаю глупым, парадокс!
Люблю, люблю, люблю тебя!
Твой любимый Руслан.
Я не ошибся – любимый! Никто и ничто не убедит меня, что ты не любишь меня.
Ты обречена любить меня так же, как и я тебя»
Лучше бы он не писал ей! Олька читала письмо бледная, разгневанная. Чувствовала в своем сердце упрек себе, вину. А все Руслан! Не дает ей покоя! Его радость не дает ей дышать полной грудью, давит камнем на сердце. Дурак! И не подумает отвечать!
«Олька, любимая моя, здравствуй!
Твое молчание так тяжело для меня! Меня поддерживает мой новый друг, он научил меня кое-чему в жизни. Совсем недавно я был пессимистом, а сейчас понимаю, что все в наших руках. Я все ему рассказал о тебе: какая ты, как мы познакомились, как общались. Рассказал о своих чувствах. Он говорит, что за тебя стоит бороться. Олька, я не отступлю! Ты предназначена мне! Только со мной ты будешь счастлива, а я только с тобой. Мне никто не нужен, кроме тебя. Скажи мне, ангел мой, что я должен сделать, чтобы изменить твое решение?
Был в увольнительной в городе, видел в витрине магазина необыкновенной красоты украшения со странными камнями. Продавщицы сказали, что это голубые опалы. Прямо вижу их на тебе! Начну зарабатывать – сразу куплю их тебе! Ты видела когда-нибудь опалы? Потрясающе красивые, ни на какие другие непохожие, как раз для тебя!
Люблю, люблю тебя! Хочу наряжать тебя и любоваться тобой! Так и представляю тебя счастливую перед зеркалом. Хочу чувствовать, что это я балую тебя и делаю счастливой! Олька, не могу дождаться встречи с тобой!
P.S. Буду писать, пока ты не ответишь!»
Это письмо Ольку смутило и даже напугало. Оно было чересчур взрослым. Руслан явно изменился, повзрослел. Она тут подранные в крымских горах коленки йодом мажет, с мамой воюет за право далеко заплывать и не переодевать мокрый купальник, а он про опалы, про желание баловать ее. Между ее интересами и его чувствами разница, измеряемая годами. Олька почувствовала робость перед повзрослевшим Русланом, перед мужчиной.
Она решила не проверять почту до возвращения домой, то есть ближайшие две недели.
***
Продержалась неделю и сдалась, все равно отдаваться радости путешествия не получалось, мысли были о Руслане, что он пишет, ждет, страдает. Писем было два.
«Здравствуй, любимая!
Пишу это письмо, а у самого пульс и давление раза в два выше нормы. Пишу и обливаюсь то холодным, то горячим потом, потому что боюсь обидеть каким-либо словом такое чистое, нежное создание, гений красоты и величия.
Великий Цезарь говорил:
Пришел, увидел, победил!
Но я не Цезарем родился,
пришел, увидел и… влюбился!
Я знаю, что люблю я не напрасно и не безответно. Я не могу думать о том, что ты отказываешься от нашей любви. Открой мне свое сердце, и я влечу туда свежим луговым ветром, с ароматом любви и цветов! Жаром любви я растоплю все твои сомнения, как бы ты не сопротивлялась мне! Если ты будешь пытаться бежать или скрываться от меня, я все равно достану тебя хоть с Луны! Потому что я люблю тебя, моя Олька!
Любимая, твое молчание моя погибель!»
На это письмо Олька скривилась: что за пошлятина! Они его всем отрядом писали, что ли? Или списывали с какого-нибудь «шедевра»?
Последнее пришло два дня назад.
«Молчишь, да? Молчи, если хочешь, это влияет только на мое настроение. Все-таки ты еще девчонка! Я завишу от девчонки! Я привязан к ней, как овца! Недавно убедился, что никто мне не нужен и радости жизни без тебя и не с тобой мне не в радость.
Я и страдаю, и улыбаюсь твоему молчанию, потому что представляю, как ты хмуришься, упрямо поднимаешь подбородок и поджимаешь губы. Еще и ногой топаешь, наверное. Мне смешно, как же хорошо я знаю тебя! Наверное, и ты знаешь меня. Если это так, то ты знаешь, что мы будем любить друг друга всегда. Иногда меня это пугает, потому что я чувствую зависимость от тебя. В смысле, я понимаю, что не получится быть счастливым без тебя. Любовь – это не только прекрасно, но еще и страшно.
Никуда ты не денешься от любви ко мне, молчунья!
Навеки твой Руслан»
Все в Ольке клокотало, взгляд ее не мог оторваться от строчки «Недавно убедился, что никто мне не нужен и радости жизни без тебя и не с тобой мне не в радость» Что это значит? Она знала, что – этот негодяй занимался сексом! Негодяй! Как он мог?! Олька буквально рвала и метала. Она схватила телефон и позвонила ему. Руслан ответил сразу:
- Алло! Олька? Привет! – голос его звучал удивленно, недоверчиво, обрадованно.
- Значит, тебе радости жизни не в радость? – зашипела в трубку разъяренная Олька.
- Что? Какие радости? – растерялся Руслан.
- Предатель! Трахаешься там с кем-то, да? Ну и трахайся! Только запомни, что не я это начала, а ты! И не звони мне больше, понял?! Подлец! – и Олька бросила трубку.
Руслан как стоял, так и сел. Что такое? Ему было и смешно, и непонятно. Ему устроили скандал! Как в анекдоте, чисто по-женски, он не успел ничего понять и ответить. Он разводил руками, смеялся, представлял себе разозлившуюся Ольку, снова смеялся. Она позвонила! Предъявила ему какие-то претензии, как ревнивица! Любит! Руслан счастливо улыбался, сердце его радостно ухало в груди. Это же лучшее объяснение в любви! Он стал вспоминать ее слова и все внутри него замерло: догадалась! Олька догадалась, что он переспал с девушкой. В последнем письме он коснулся того, что мучительно переживал в последнее время. В увольнительной он пошел с ребятами в их компанию и действительно поддался слабости. Один раз. Нечаянно. Желанно, да, очень желанно, но нечаянно для него, не запланировано. Девушка сама села ему на колени, стала обнимать и целовать. Он и потерял голову. Потом, когда уже все было кончено, он испытал омерзение. К себе, к ней, к ситуации. Что предал Ольку. Зато он на опыте убедился, как она ему нужна и ценна. Он убедился в силе своей любви и понял, что хочет быть верным ей.
Надо же, она поняла! Сердцем прочитала его письмо! Она сейчас там в жутких переживаниях, надо ее успокоить. Звонить Руслан не мог, Олька давно заблокировала его, до вечера продумывал письмо, как только стало возможно, сел писать. Все заготовленные мысли казались глупыми, неподходящими, жалкими. Как ей все объяснить? Он не хотел врать. Только не ей. С ней все должно быть честно. Написал, как на духу:
«Олька! Ты же знаешь, что такое закономерность? Ты умная и невольно несешь тяжкий груз ума. Не хочу врать тебе: да, я переспал с незнакомой мне девушкой. Случайно и закономерно. Так сложилась минута, что я отключился и был не способен себя контролировать. Из произошедшего я сделал два вывода: что я нуждаюсь только в тебе, и что я не всегда могу себя контролировать. Боюсь, это прозвучит грубо для тебя, у которой только уроки на уме, но я в свои девятнадцать с половиной лет порабощен природой. Здесь даже оправдываться неуместно. Это закономерно. Поэтому я хочу, чтобы ты скорее стала моей. Это избавило бы нас с тобой от соблазнов и тягот. Понимаешь меня?
Прости, прости меня! Если бы ты знала, как мало этот случай значит для меня, ты бы поняла, почему я не придаю ему значения. Это не стоит того, чтобы говорить об этом. Ноль, пустота, даже минус. Мне было неприятно после всего. Только ты и только с тобой!»
Олька прочитала письмо сразу, как оно пришло. Ждала, не выпускала планшет из рук, постоянно проверяла почту. Ей хотелось, чтобы он оправдался, и в то же время понимала, что ей не поможет ни правда, ни ложь. Правда будет убийственной, а лжи она не поверит. До вечера она представляла себе его в объятиях другой барышни, рисовала разные картины знакомства, флирта, соблазнения. Каким могло быть выражение лица Руслана в те или иные моменты. Кровь зло била ей в голову, застилала глаза. Ему было хорошо с другой! Он испытывал удовольствие с другой! И в то же время отчужденный, равнодушный к ее гневу и обиде внутренний голос бесстрастно заявлял Ольке, что пока ничего страшного не случилось. Почему-то знала, что напишет ей Руслан, знала, что не станет врать. Знала, что пока случившееся не имеет существенного значения. Все знала каким-то тайным шестым - или каким там еще? - чувством. Что-то глобальное и бесстрастное говорило в ней. Олька не испытывала угрозы от произошедшего. Он хочет ее, хочет жить с ней, любить ее, это не влияло на него и не меняло его. Но сердцу было больно и обидно: как он мог? Негодяй. Да у него ничего не должно получаться ни с кем другим! У нее бы, например, не получилось! Олька была в этом уверена. Вот предложите ей поцеловаться с самым красивым парнем на свете – она откажется! В чем суть его вечных претензий к ней, чтобы не общалась с парнями, если сам творит такое? Гнев, обида, злость, желание сделать больно Руслану, наказать его вновь захлестнули ее.
В постели, замотавшись в одеяло, она глотала подступавшие слезы. Измучившись, принялась ругать себя. Чего она так изводится? Ведь решила же отказаться от любви к этому бабнику. Пусть спит с кем хочет, ей какое дело? Пусть хоть гарем себе заведет. Четыре жены и наложниц без числа. Всех, на кого падут его десницы – или как там говорится в их законах? Ну его! Значения он этому не предает! Она вот с кем-нибудь «случайно» переспит, посмотрим тогда, как он не будет придавать этому значения! Придушил бы ее. Кричал бы, что она его опозорила, что ему можно, а ей нельзя. Почему ему можно? Вот и пусть любит такую, которая тоже так считает! У нее, у Ольки, все равны друг перед другом. Или оба верны, или у обоих по гарему. А то ишь, удобно устроился! К себе все снисходительные, к другим только требовательные!
До утра Олька не сомкнула глаз, мысленно вела спор с Русланом, рассорилась с ним вдрызг, обиделась и оскорбилась до невозможности. На рассвете встала с постели и с угрюмой мстительной решимостью внесла адрес Руслана в спам и велела себе забыть о нем. Когда повзрослеет, у нее будет все идеально, без этих расстройств и предательства. Равноправно будет, по-другому она не желает.
;
Часть II
Счастливая Олька широко улыбалась плотно сжатыми губами и с видимым удовольствием постукивала зачеткой себе по ладони. Все, она отстрелялась! Первая сессия позади. Одни пятерки! Теперь бегом в общежитие прибраться напоследок, постирать вещи, собрать сумку. Завтра домой! К маме с папой, в любимую розовую комнату, на любимую кровать!
Олька подошла к стенду в холле просмотреть объявления деканата, сроки каникул, дату начала занятий, списки должников и прочее. Вдруг она почувствовала, что на нее пристально смотрят. Не смотрят, а смотрит. Она узнала этот взгляд затылком - Руслан. Она обернулась и действительно увидела его. Он стоял у противоположной стены холла, опершись о подоконник, и разглядывал ее. Полтора года они не общались, два года не виделись. Он тоже учился в этом университете, из-за службы в армии всего курсом старше, его факультет располагался в другом корпусе. Собственно говоря, их дорожки не пересекались, и они могли бы выучиться, так и не встретившись, но вот он здесь, там, где не должен был быть.
Руслан изменился. Он был теперь взрослым, выглядел по-взрослому и смотрел на нее по-взрослому, как мужчина смотрит на женщину. Олька почувствовала себя неуютно под его взглядом и недовольно нахмурилась. Он и не подумал отвести глаза. Тогда она тоже, упрямо выставив узкий подбородок, стала разглядывать его. Как всегда в светлой рубашке с расстегнутым воротником, отутюженных брюках, в сверкающих туфлях. Рассыпчатые волосы отливают черным лаком. Вошел в свой обычный вес, щеки опали и обрисовались красивые скулы и крупный рот. Руслан поменял положение, скрестил руки на груди, и было видно, что под рубашкой у него гора мышц. Хорош. Даже если и не красив, то безумно привлекателен. Олька смотрела ему в глаза. Стало понятно, что он здесь не случайно, что он захотел, чтобы она его увидела. Увидела и поняла, что он все это время не упускал ее из вида, просто не показывался на глаза, было рано встречаться, он готовился к встрече, и вот теперь можно. Олька внутренне фыркнула, чуть передернула плечом, еще выше подняла подбородок, повернулась и пошла на выход. Ей без разницы, кто там на нее пялится, у нее дел полно!
Пока шла до корпуса общежития, боялась оглянуться: идет за ней Руслан или нет? Зашла в комнату и с облегчением выдохнула, без сил облокотилась на стенку. Потом подошла к зеркалу посмотреть, как она выглядит, какой он ее увидел? Из зеркала на нее смотрела высокая тоненькая девушка с нежным румяным личиком и пунцовыми губами. Этой девушке очень шло платье в стиле милитари, перехваченное в талии поясом. Оно подчеркивало ее хрупкость и женственность. Собранные в высокий пучок волосы открывали тонкую длинную шею, державшую изящную голову словно стебелек бутон. «Хороша!» - улыбнулась себе Олька. «Я красива, потому что красива, а не потому что прелести видно и раскрас боевой!» - подытожила она. Ей было приятно ощущать собственную женственность, возведенную природой в максимальную степень. А Руслан возведен природой в максимальную степень мужественности. Подумав о нем, Олька неожиданно произнесла: «Животное!» Удивилась сказанному, потом признала, что Руслан сексуален. Чертовски сексуален. От него исходили волны животной, первобытной сексуальной энергии. Олька с неудовольствием отметила, что в холле института, пока они смотрели друг на друга, она краем глаза уловила, что девочки косятся на Руслана. На него еще в школе, когда он носил черный пушок над верхней губой, взрослые женщины засматривались, теперь, наверное, и подавно. «Бабник! - рассердилась Олька. – Еще красуется!»
Весь вечер она вспоминала его, стоящего у окна, смотревшего на нее, сердилась на себя, старалась сосредоточиться на делах, однако непроизвольно перед глазами возникал его образ, и Олька не замечала, что мысленно любуется Русланом и хочет ощутить силу его рук, оказаться в его объятиях. За грезами она не заметила, как выдраила комнату и даже холодильник. В комнате на двоих Олька барствовала одна, ее соседка жила у тетки, хотя предусмотрительно исправно платила за место и изредка заглядывала, отмечалась.
Ночью Олька томилась и плохо спала.
«Перебешусь!» - решила она во время завтрака.
Однако ко времени выхода из общежития плотно встал вопрос: «А что мешает? Почему бы и нет?» Ей понравился собственный твердый ответ: «Не вижу причин для нет, поэтому, а почему бы и не да?»
***
Междугородним автобусом до дома было всего с час езды, и весь час Олька смотрела в окно и видела Руслана, его волосы, лицо, сильное тело и нескромный мужской взгляд на нее. В автобусе она не отмахивалась от мыслей о нем. Руслан. Оказывается, до сих пор притягательный и волнующий. Руслан! Снова он возник ниоткуда и снова волнует ее. Почему так? Ведь два года жила, почти не вспоминая его. Странно. Теперь же казалось, что и не забывала, а просто ждала. Ждала вот такого момента. Странно.
Все каникулы, гуляя по городку, навещая школу, встречаясь с одноклассниками, она безотчетно искала Руслана глазами и огорчалась, что его нет. Ей хотелось, чтобы он пришел к ней, ведь у него тоже сейчас каникулы. Но он так и не появился.
Возвращалась в университет Олька с нетерпением, как никогда.
***
Встретились они через несколько дней, так же, как в первый раз, в холле между аудиториями. Он снова стоял, опершись о подоконник, и смотрел на нее. Сердце Ольки радостно забилось где-то в горле, она струсила и с независимым и равнодушным видом прошла мимо. В этот день она призналась себе, что ее чувство к Руслану изменилось, стало конкретным и требовательным. Она хотела его.
Спустя пару дней в обед Олька сидела в столовой и ела. Народу как всегда было много, студенты менялись за столами как на конвейере. Олька только и успевала здороваться кивком и улыбкой. В конце концов уткнулась в тарелку и ни на кого не смотрела. Взявшись за оставшийся компот из сухофруктов она подняла взгляд, откинулась на спинку стула и праздно, сыто да лениво стала оглядывать окружающих. Напротив, через три стола, увидела Руслана. Он сидел, тоже откинувшись на спинку, и неотрывно смотрел на нее. Сложно сказать, что в этот момент почувствовала Олька. Много чего. Она неспешно встала, отнесла поднос на мойку и ушла, в ее движениях была необъяснимая особость, и Руслан эту особость увидел.
У нее были еще две пары, лекции. Олька машинально записывала за преподавателем, не вникая и не понимая сути. Ее не отпускал Руслан.
Вернувшись в общежитие она не находила себе места. Садилась, вставала, ходила по комнате, что-то брала, снова клала на место. В какой-то момент замерла, потом решительно достала душевые принадлежности, чистую одежду, полотенце и отправилась в душ. Она знала: придет Руслан. И знала зачем.
После душа, расчесывая волосы, она чуть улыбалась себе в зеркало новой, незнакомой улыбкой человека, твердо решившего совершить важный шаг. Олька была согласна на то, зачем придет Руслан. Она этого хотела.
Он пришел около семи. Негромко постучал. В руках держал крупную розу розового цвета на очень длинном стебле. Молча вошел, положил розу на стол у двери, защелкнул замок.
- Я к тебе.
- Я знаю.
- Ждала?
- Ждала.
- Все закономерно.
- Закономерно.
- Ни о чем не волнуйся, вся ответственность на мне.
- Я знаю.
Он притянул ее к себе и крепко обнял. Вдыхал аромат ее волос, шеи, лица. Отстранился, посмотрел на нее затуманенным взором и, оставляя дорожку поцелуев от уха к шее, потом к губам, зашептал сердечное, вымученное:
- Любовь моя… Моя… Невеста моя… Жена моя… Люблю тебя... Принадлежу тебе… Весь твой... Все для тебя...
Олька ослабела и стала оседать, Руслан подхватил ее и понес на кровать.
***
Потом им не хотелось разговаривать, любовная нега и истома не отпускали, они смотрели друг на друга и улыбались. Потом Руслан целовал ее пальцы, крепко обнимал, почти душил объятиями.
- Я так счастлив, что меня сейчас разорвет.
Олька, еще вялая, улыбнулась ему:
- И я.
- Что ты чувствуешь?
- Хорошо. Очень хорошо. Как хорошо, что мы сделали это.
Руслан повернулся на бок, подставил руку под голову, серьезно, почти сурово сказал:
- Наверное, я не перенес бы, если бы ты оказалась не девственницей. Меня бы это уничтожило. Хотя я знал, конечно, что ты не легкомысленный человек, но все равно.
- Ага, по себе судил, - добродушно, но все же не смогла не съязвить Олька. – Пойти мне, что ли, уничтожиться теперь, что я у тебя не первая? - насмешливо добавила она. Руслан улыбнулся так, как улыбается человек, не желающий спора. – Лучше я в душ схожу!
Олька накинула халат, захватила полотенце и зашлепала тапочками по коридору.
- Теперь ты моя жена, - сказал он, когда она вернулась.
- Почему жена?
- Ты переспала со мной, мы должны пожениться.
- У нас тут пол общежития тогда должны пережениться, но что-то не женятся.
Руслан сел, опустил ноги на пол.
- Я всегда хотел, чтобы ты стала моей женой. А теперь тем более, ты не должна быть опозорена.
- Ничего позорного в своих чувствах и поступках я не вижу.
Руслан потрясенно смотрел на нее.
- Позор в обмане и в предательстве. Мы с тобой честны друг с другом, что еще? – уточнила Олька.
- А родители?
- Что родители? Сегодня позвоню и похвастаюсь, что у меня есть парень, и я теперь взрослая. Поздравят и попросят предохранятся.
- А замуж?
- Замуж я не собираюсь еще несколько лет. Понятно же, что сексом буду заниматься в любом случае. Я счастлива, что именно ты открыл мне этот путь.
- Ты говоришь чудовищные вещи!
- Я говорю правду. Какой смысл отрицать или умалчивать?
- Девушка, чистое и нежное существо, не может так думать.
- Не может думать что? Что хочет секса? Я хочу. Так же, как и есть, пить, учиться, работать, путешествовать.
- Значит, ты не хочешь за меня замуж?
- Вообще ни за кого. Пока. К двадцати пяти обязательно, а сейчас нет.
- Кто вбил тебе в голову этот бред? Твои книжки? Телевизор? Феминистки? Женщина должна рожать детей и воспитывать их.
- Я отказываюсь? Обязательно рожу и воспитаю. Троих.
- Женщина не должна быть такой.
- Какой?
- Спать с другими до мужа.
- Кому должна или не должна?
- Всем. Для мужа, для общества лучше, чтобы женщина сохраняла чистоту.
Олька всплеснула руками:
- А почему мужчины не требуют такой же чистоты от мужчин?
- Это не важно. Для мужчины это не страшно. Ему хватает чистоты его жены. Если женщина чистая, уже хватает!
- Знаешь, что мне страшно? Отдавать больше, чем получать. Ненавижу несправедливость и ложь. Требовать от других то, что сами не в силах исполнять - слабость и подлость! И знаешь, почему мужчинам страшно? Что их начнут сравнивать, вот и все причины. Мужчины жутко боятся сравнений. И знаешь, почему общество традиционно ставило женщин в жесткие рамки? Потому что при патриархате условия диктовали мужчины, им проще делать виновными не себя.
- Это не людьми придумано – понимаешь? - не людьми! Все религии это утверждают. И тысячелетние традиции.
- Патриархат - слышал такое? Все нынешние религии и традиции возникли в период патриархата, какие у них могут быть правила? Конечно, с претензиями к женщинам и со снисхождением к мужчинам!
- Ты не должна так думать, от этого все проблемы!
- Ответь себе: какие проблемы? У меня нет проблем. Неудобства мужчин проблема? А неудобства женщин никого не волнуют? Ты с детства утверждаешь, что такой, как я, быть не должно. Но вот же я существую! А что касается обязанностей, я считаю, на земле было бы меньше этих самых проблем, если бы каждый следил за собой, а не за другими. Требуешь непорочности от других – сам будь чист. Ты сам много чистый до свадьбы?
Руслан дернул головой, отвергнув ее вопрос.
- Значит, ты не изменилась?
- Нет, конечно.
- Почему тогда ты была со мной?
- Потому что я уже совершеннолетняя и люблю, и хочу тебя.
- А замуж не пойдешь?
- Замуж не пойду.
- Значит, ты используешь меня?
- Почему? Ты сейчас использовал меня?
- Я? Нет.
- И я нет. Я только что любила тебя. Даже надеюсь, что мы еще долго будем любить друг друга.
- Это грех.
- А ты, когда сюда шел, не знал, что идешь на грех?
- Знал. Но я думал, мы поженимся и все смоем.
- Ты как хочешь, но любить и делать друг друга счастливыми не может быть грехом.
- Может. Это должно быть между мужем и женой.
- Опять должно! А если люди еще не хотят жениться?
- Сексом заниматься хотят, а жениться нет?
- Да. Ты же хочешь. И я хочу. И все хотят, это нормально.
- Грешники.
- Мы никого не обманываем, не предаем, отдаем себе отчет в происходящем, в чем грех? Это наши тела, наши чувства, нам ими и распоряжаться. Я еще лет семь собираюсь оставаться холостячкой и с чего мне все это время не жить в соответствии с природой?
- Так не должно быть. Это противно богу!
- Противно предательство, измены, а мы свободны. Ты свободен?
- Да.
- Я тоже. У нас добровольная, взаимная чувственная любовь! Мы в радость друг другу, разве нет?
- Ты заставляешь меня грешить. Вынуждаешь.
- Я? Ты сам пришел! Не хочешь – не приходи больше. И вообще, женись! Женись и сохранишь свою душу!
- Рано еще!
- Женится рано, а сексом заниматься нет? С кем же тебе этим заниматься? С другими мужчинами? Им ведь чистота не нужна?
Руслан фыркнул.
- То-то, Руслан! Теория не находит идеального воплощения в практике? Знаешь, почему? Потому что противоречит природе!
Раздраженные, они замолчали. Через время Олька сказала:
- Не будем портить такой чудесный вечер упреками! Мне жаль, что ты обманулся. Я не обманывалась, знала, что и почему делаю. Если ты решишь больше не приходить ко мне, я пойму. Вообще, я, наверное, хорошо понимаю тебя. Ты очень нравственный человек, Русик, очень. Верующий. В этом твоя сила и красота, а также уязвимость: ведь все равно ты занимался сексом до меня. И занимался бы им без меня, пока не женился. И все бы это знали и закрывали бы глаза на это. И ты в том числе. В этом всегда будет лицемерие, потому что религия в контрах с природой, а природа лицемерия не признает, у нее все просто и бьет прямо в цель. Люди это понимают, и чтобы как-то примирить теорию с практикой всю строгость религии направляют на женщину, как будто бы она не такое же творение природы, как мужчина! Пора признать эту несправедливость. Я не аморальна, я здорова, здо-ро-ва. Ты чтишь правила веры тем, что требуешь чистоты от других. Это честно? У меня обострено чувство уважения к себе, и я не боюсь правды. Мои чувства к тебе сильны и прекрасны. Это чувственная любовь. Я хочу тебя. Я как натянутая тетива в своих желаниях к тебе. Ты это чувствуешь? Но если ты решишь прекратить, я отстану от тебя, потому что уважаю и ценю. Понимаешь? Мы можем подарить друг другу волшебное время! Потом всю жизнь будем вспоминать эту пору как лучшую.
- Да все я понимаю, не тупой! Только почему мне обидно?
- Почему, почему! От эгоизма. И что я не желаю прикрывать твои грешки. Все беды людей от эгоизма и нечестности.
Олька встала, открыла холодильник:
- Давай подкрепимся, что-то так есть захотелось! У меня котлеты есть. Салатик могу настрогать.
- Котлеты магазинные?
- Еще чего! Я у мамы балованная, привыкла к домашней еде. Сама вчера жарила.
- А фарш магазинный?
- Мама замороженный привозит. Так что котлетки самые натуральные, с чесноком.
- Ну, давай!
- Еще гречишные блины есть, ты как относишься к гречишным блинам? Я с детства обожаю, это первое, что я научилась готовить.
- Не знаю, не ел, давай!
- Тогда к чаю и с медом. Мед башкирский у меня и чеснок башкирский, маму угостили. Будет у нас башкирский ужин.
Руслан оставался смурным, ел понуро.
- Я знаю, ты очень верующий человек. Ты считаешь, что оскорбляешь бога, виноват перед ним?
Руслан не ответил.
- Но и без секса не можешь! Тебе после меня так же противно, как после тех девушек?
Он метнул в нее возмущенный взгляд.
- Значит, тогда тебе было противно, потому что ты изменил своему чувству? Но со мной ведь ты никому не изменяешь? Ты, напротив, счастлив им!
- Я изменяю своим убеждениям. Я хочу быть чистым перед Всевышним, с тобой это не получается.
- У тебя и без меня не очень-то получалось! Тут не во мне дело, а в природе, природа наложила на людей лапу раньше религий. Я тоже верую. И по моим представлениям о Боге, Он не может быть настолько ревнивым, чтобы исключать для людей радость близости. Но если для тебя это не так, я не неволю тебя, не приходи больше.
- Все беды от женщин. От глупых одни, от умных другие, - буркнул Руслан.
- Хорошо устроился! От мужчин на земле нет никаких неприятностей, правда? Они прямо так и сеют вокруг себя разумное, доброе, светлое! Ой, Руслан! Мужские претензии к женщинам сводятся к одному: исполняли бы мы вашу волю и прикрывали бы ваши грешки! Но у нас и своя воля есть. Я с тобой искренна и с собой искренна, правда освобождает. А ты решай, как тебе быть! И не будем делать друг другу мозги!
***
Не делать мозги оказалось прекрасно и свелось лишь к тому, чтобы, как выразилась Олька, признать, что природа наложила на людей лапу раньше религий. Они не судили и не выносили приговоров друг другу и этим обрели невероятную свободу и радость восприятия друг друга.
У обоих оказался талант чувственной любви, они принимали и возвращали себя друг другу с силой и глубиной полноводной реки. В них зажегся внутренний свет и они светились. На людях они позволяли себе лишь держаться за руки, но электрическое поле вокруг них заставляло других присматриваться к ним и оглядываться на них. Не было сомнений, что эта сдержанная пара несет в себе сытость и довольство удовлетворяемой страсти.
Руслан и Олька предвкушали летние каникулы со сладостным нетерпением, им хотелось проводить вместе как можно больше времени, и оба мечтали повторить те прекрасные моменты детства, когда они слушали скрытую жизнь на скамейке в палисаднике Олькиного дома.
В последнюю субботу мая Руслан как всегда пришел к Ольке в восемь вечера. В коридоре этажа оказалось полно народу, жались кучками. Почему-то присутствовали полицейские. У девчат испуганные лица, некоторые зареванные. Двери в комнаты были распахнуты, но внимание всех устремлялось к комнате Ольки. Руслана словно ударили под дых, он протиснулся и заглянул внутрь: Олька сидела за столом, на котором стояло зеркало на ножке и лежали раскрытые тетради и учебники, голова ее покоилась на тетради, тонкая шейка словно подломилась, длинные руки веревками свисали вдоль тела и было хорошо видно, что над левой бровью есть черная рыхлая дырка. Лицо ее было безмятежно и прекрасно, как у Спящей красавицы. Портила его только дырка. Руслан не мог оторвать взгляда от ее нелепой и ненужной черноты, он успел сообразить, что она ему совершенно не нравится, и в знак несогласия с ее наличием на изящной голове Ольки он недовольно искривил рот, неприязненно дернул подбородком, закатил глаза, неуклюже осел и глухо ударился о пол тяжелой головой.
***
;
В комнате Ольки находились следователь, оперативник, эксперт-криминалист и понятая, вторая понятая стояла в проеме двери, глотала слезы испуга и заверяла, что ей оттуда прекрасно все видно, и она боится мертвецов.
- Смерть наступила не больше часа назад, - сказал криминалист Макаров, осматривая тело Ольки.
- Значит, около семи, - кивнул следователь Дмитрук. Он был в сером плаще и пижонской шляпе, смотрелся франтом, взгляд имел острый, движения осторожные.
- Лужа шампанского прямо за стулом жертвы, почти пустая бутылка на столе и два стакана, чистые. Интересно! – внес свою лепту в осмотр оперативник, понюхав стаканы.
- Стреляли чуть снизу, с расстояния до полуметра. Я бы сказал, убийца держал оружие вот так, - эксперт выпрямился, опустил руку на уровень живота. – Точнее после вскрытия. Да, выходного отверстия нет.
- Сама могла? Хотя, что я говорю! Оружия ведь нету.
- Нету, но по положению тела пока получается, что могла, если бы вот так вытянула руку и смотрела в дуло пистолета. Посмотрю на столе следы выстрела.
- В комнате полный порядок, - в свою очередь вставил оперативник, когда эксперт умолк. – По-моему, вообще ни один шкаф не открывали, тут всякие вещички перед дверцами. В кошельке около тысячи, ерунда, банковская карточка тут же.
Следователь стоял в центре комнаты, постукивал ручкой по блокнотику, который держал в руке, и цепко оглядывал все вокруг.
- Да, Вась, вижу, – кивнул он.
Оперуполномоченного все звали просто по имени, он был слишком уютным для более официального обращения.
- Красивая.
- Да, и юная, - согласился эксперт. – Судя по потекам крови, после выстрела тело не двигалось.
- Я понимаю, притон, но тут? Первокурсница, отличница, образ жизни самый мирный, радостный… Бред, - все-таки не удержал эмоций Дмитрук, закрыв зачетку Ольки.
- Надо будет у родителей узнать, может, деньги были, - предположил Вася.
- Спросим, конечно, но в общагу с пистолетом убивать из-за денег? Не верится что-то.
- Ничего не трогайте! – рявкнул эксперт на понятую, которая хотела сесть на стул и взяла в руки лежавшую на нем сумку.
- Я устала, - жалобно протянула та.
- Немного осталось, пальчики сниму и все.
- Под кухонным столиком пол-ящика шампанского, - провозгласил Вася. – Студенты! – он хмыкнул так, что осталось непонятным, понимает он тягу молодежи к веселью или недоумевает, что шампанское стоит нетронутым.
- Это после Восьмого Марта осталось, - пояснила понятая. – Ольке оставили на хранение, потому что она не пила, совсем, ей не нравился вкус алкоголя.
- Видимо, все-таки пила, - возразил Вася, имея ввиду открытую бутылку, стаканы и лужу на полу.
- Это очень странно, - уперлась понятая.
- Может, парень ее?
- Он мусульманин и не пьет по идейным соображениям, ему даже не предлагают, все уже знают.
Эксперт обернулся на понятую, взгляд его красноречиво повторял Васину неясную мысль: ну и молодежь пошла!
- А чтобы веселиться, напиваться необязательно! – с вызовом выкрикнула от двери вторая понятая.
- Ладно, разберемся, - пообещал Дмитрук.
- На бутылке отпечатков нет, все залило шампанским, - вставил Макаров.
- Оружия в комнате нет, - доложил Вася.
- Да мы уже поняли, - вздохнул Дмитрук. – И не верится мне, что оно у какой-нибудь соседки тут припрятано! Вась, кто там из наших еще? Давай опрашивать всех, кто-то же должен был выстрел услышать. Да и вообще, что тут происходило, - распорядился Дмитрук. – Все интересное сразу ко мне. Я пока поговорю со свидетельницей, которая тело нашла. И вахтера потрясу. На входе арочный металлодетектор, как оружие пронесли?
***
Утром следующего дня в кабинете следователя проходило оперативное совещание.
- Начну я, - Дмитрук встал и по своей привычке зашагал туда-сюда по диагонали кабинета. – Те пять девчонок, которые были в общаге, все вместе смотрели какое-то шоу и уверяют, что никто из них не выходил. Шоу закончилось в половине восьмого и свидетель Ларионова отправилась в комнату потерпевшей, чтобы попросить ее сделать музыку потише. Музыку включили около семи, все это помнят, она играла довольно громко, мешала смотреть телевизор, да и просто действовала на нервы. Ларионова проживает через комнату от потерпевшей, у нее есть большой телевизор. Ларионова постучалась в дверь потерпевшей, ей не ответили, она решила, что стук не слышен из-за музыки и толкнула дверь. Дверь оказалась открытой. Впрочем, закрываются девчата только на ночь. Ну или если кавалеры приходят. Ларионова увидела тело потерпевшей и с воплями выбежала. На крик из своих комнат вышли все девочки, которые были в тот момент у себя. Таких пять душ. Они вызвали полицию и догадались не входить на место преступления. Отпечатки пальцев и смывы с рук взяты у всех. Макаров уже отзвонился, что все девчата в этом смысле чисты, жертва тоже не стреляла. У нас убийство.
- Когда мы приехали, музыки не было, - напомнил Вася.
- Да, запись уже закончилась. Музыка играла с ноутбука потерпевшей через колонку. Колонка маленькая, но горластая, мы включали, орет как зараза.
- А что за музыка?
- Отрывок из оперы «Евгений Онегин»
- У них там все через зад! – воскликнул Вася, видимо, памятуя о шампанском, теперь еще и вкупе с оперой.
- На этаже этого крыла десять комнат на двадцать девчат. С потерпевшей получается уже шесть, ее соседка не проживает, предпочитает дом тетки, значит, семь. Остальные тринадцать в общежитие в интересное нам время не входили. У них проход через турникет по карточкам, считали запись. Вообще на выходные многие студенты разбегаются кто куда, дело молодое. Вернуться надо до двадцати трех, охранник зверь, может и не пустить. По записям получается, что особо и не пускает. Этажом выше тоже студентки философского факультета, у себя были четверо, они вообще ничего не слышали, их комнаты не над комнатой потерпевшей. А еще выше мужской этаж, там вечером было только два парня, оба лежали с гриппом. Смывы и отпечатки взяли у всех. Но! В интересное нам время в общежитие заходили еще четыре человека из других корпусов, все к коменданту. Надо их установить и поговорить. Все были недолго, от шести до двадцати трех минут. Охранник говорит, что в их корпусе на первом этаже располагается комендант, хозблок и административные кабинеты. Администрации уже не было, они работают до шести. Была только комендант, к ней всегда бегают студенты выпросить то матрас, то тазик. С комендантом тоже надо поговорить, кто ее навещал вчера вечером.
На мобильный телефон следователя позвонили.
- Макаров, вовремя! Привет, Василич, что у тебя? Ага! Ставлю на громкую, говори всем, у нас тут как раз оперативка.
- На бутылке отпечатков пальцев, пригодных для идентификации, нет, на стаканах - Румянцевой и неизвестного. Никто из пяти девочек-соседок, а также с верхних этажей и сама потерпевшая не стреляли, пороха на руках нет. Отпечатки со стакана им не принадлежат. На столе следов выстрела нет. Это раз. Теперь второе: пуля калибром 11,51 мм выпущена из Кольта М1911.
- Какой еще Кольт? Мы не в Техасе, - фыркнул Вася.
- Да. Даю справку: Кольт М1911 сконструирован Джоном Браунингом в США еще в 1908 году. Эта модель официально была на вооружении лиц офицерского и сержантского состава всех видов вооружённых сил и служб США аж до 1985 года, а потом разрешена к использованию военными и полицейскими служащими в качестве личного оружия. Я тут пошустрил и узнал, что в СССР Америка поставила около тринадцати тысяч единиц этого оружия во время Великой Отечественной Войны по программе ленд-лиза . Использовали его офицеры.
- Это когда же было? Семьдесят лет назад! – снова не удержался Вася.
- Сколько бы ни было, а стреляет, - не согласился Макаров.
- Значит, ищем Кольт? – подытожил Дмитрук.
- Ага, в антикварных лавках, - съязвил Вася.
- Василич, что-то еще?
- Потерпевшая была совершенно здорова, просто на зависть, все органы розовые, эластичные, слизистые изумительные, сто лет такого не видел. Жила половой жизнью, кажется, тоже на зависть, есть парочка засосов на теле. Перед смертью сексуального контакта не было. Шампанское не пила. Пока все.
- Тогда отбой и спасибо! – Дмитрук положил телефон и продолжил доклад товарищам: – Охранник на вахте уверяет, что металлодетектор вчера был включен, но ни разу не сработал. Вопрос: как убийца пронес пистолет в общежитие? И как вынес?
- По-любому, это кто-то из тех, кто входил и выходил. По крайней мере, с них надо начать, - резонно заключил Вася. – В ректорате обещали сегодня дать всю информацию по карточкам, сразу побеседую.
- Давай, Вась, дуй в университет и тормоши там всех! Узнай все о личности каждого вчерашнего посетителя! Что нам известно о потерпевшей?
- Отличница, красавица, со всеми дружила, играла в студенческом театре, встречалась с парнем. Парня зовут Мануров Руслан, тоже студент, но со второго курса юридического факультета. Тоже молодец и все такое. Оба, короче, в превосходной степени. Не пили, не курили, в меру тусили, друг друга любили и все такое.
- Этот, который вчера в обморок упал?
- Да, он.
- Что говорит?
- Вчера ничего не говорил, в ступор впал, ему с прибывшей «Скорой» даже успокоительное вкололи. Сегодня надо поговорить.
- Поговори. Давай-ка я тоже с тобой в университет поеду! Быстрее справимся.
***
Вася отправился в ректорат, где ввиду чрезвычайного происшествия, не взирая на воскресный день, пребывало все руководство. Дмитрук пожелал лично побеседовать с комендантом и с Русланом.
Войдя в общежитие Дмитрук осмотрелся, не упустил ли чего вчера. Вход и будка вахтера были оборудованы по центру здания. Налево и направо от входа располагались коридоры с комнатами. Первый этаж был отдан под административные нужды, второй, третий и четвертый заселены студентами.
Комендантом оказалась молодая женщина, тоже специально вызванная на работу. Она узнала про убийство студентки только что от охранника и к визиту Дмитрука все еще находилась в понятном волнении. Ее владения занимали пару помещений на первом этаже в левом крыле от будки вахтера, и она, помахав охраннику, увела следователя к себе.
- Так кто приходил вчера вечером? – приступил к расспросам Дмитрук.
- У меня все записано! Я же материально ответственное лицо, подождите! – Женщина включила компьютер. – Так, поиск по дате. Вот, вчера их только четверо было, все вечером. – Она развернула к следователю экран компьютера с открытой таблицей Эксель. - Они в основном к вечеру и приходят, днем им некогда, студенты! Новак Лиза, 2 курс юридического, комната 9, взяла ведро для мытья полов и швабру. Катина Катя, 3 курс филологического, комната 12, заказала новый матрас. Его надо привезти. Чистякова Аня, 3 курс экономического, комната 8, попросила заменить тумбочку, у нее ящики не выдвигаются. Тумбочку выбрала и отложила в сторонку, сегодня ребята ей перетащат. И последней была Сулейманова Ася, 2 курс юридического, комната 3, взяла сушилку для белья и настольную лампу.
- Как интересно! – промурлыкал Дмитрук. – Жаль, что вчера вас уже не было на рабочем месте!
- Да я сразу после Новак и ушла, у меня рабочий день до семи.
- Значит, Новак была последней? А записана первой?
- Да, заскочила, сдала треснутое ведро и разболтавшуюся швабру, выбрала новые, ей позвонили, она поставила ведро и швабру вон там у стенки и побежала в коридор поговорить. У нас тут, как в медвежьем углу, связь никудышняя, все знают, что хорошо ловит в противоположном, правом крыле, - она махнула в сторону другого коридора с комнатами. – Потом пришла, забрала ведро и ушла. Но они прямо друг за дружкой приходили, как сговорились, честное слово.
- А вы?
- А я тут была, то одно, то другое.
- И долго Новак отсутствовала?
- Да нет, поговорила и пришла, даже не знаю по времени. У молодых всегда есть о чем поговорить!
- Но остальные девочки уже успели прийти-уйти?
- Да.
- Понимаю. А где у вас все добро лежит?
- Да вон там, пойдемте, покажу!
Кладовка оказалась большим помещением напротив кабинета коменданта с двумя огромными окнами, защищенными решеткой. Окна выходили на задний двор, заросший высокими кустами орешника и акации.
- Холодновато тут, - поежился Дмитрук.
- Да, зимой батареи тут отключаем для лучшей сохранности, не прогревается. - Комендант показала на небольшую форточку: - Когда тепло, оставляю открытой, а то не продохнешь! Тут у нас всякая дезинфекция хранится, очень уж резко пахнет. Да и от вещей тоже запах застаивается. Даже зимой на проветривание щелку оставляю.
- Понимаю. Покажите, что интересовало девушек!
Комендант показала отставленную тумбочку, старые матрасы, пирамиду ведер, стоявших одно в другом, и частокол деревянных и металлических швабр.
- Матрас будет такой же, только новый. Дня через три.
- Угу, - хмыкнул Дмитрук. – А вы потерпевшую знали?
- Это убитую-то? Знала, конечно. Не то чтобы мы общалась, просто она жила в этом же корпусе и обращала на себя внимание красотой. Красивая девочка была. Даже не красилась совсем. И вообще, женственная, знаете, красивых много, женственных мало. А так она у меня ничего не брала. Когда въехала в комнату, то вместе с родителями сделали ремонт, светлые обои наклеили, отмыли-отдраили все, отец ее мебель починил, маленький холодильник привезли. Ну все хорошо сделали! У нас ведь не все девочки аккуратностью отличаются, в некоторые комнаты зайти страшно. Все время удивляюсь, как еще такие засранки замуж выходят?
- Понимаю.
- А убитая улыбчивая была, светлая. Мне кажется, ее все хорошо принимали. Хотя они новенькие, еще не успели распрями обзавестись, - комендант движением бровей изобразила понимание житейского.
- Да-да, и тем не менее…
- Не говорите! Столько лет тут работаю, а такого зверства не было!
- Распечатаете мне скрин вчерашних записей?
- Да, сейчас, - женщина быстро закрыла кладовку и распечатала страницу.
Дмитрук еще постоял на первом этаже: озирался по сторонам, чему-то хмыкал, шевелил бровями, прошелся туда-сюда от вахтера до кабинета коменданта, потом до лестницы на второй этаж, обратно, сказал: «М-да!» - и ушел.
Когда он постучался и вошел в комнату Манурова, оказалось, что там находятся еще трое парней. Все сидели серьезные и сосредоточенные, явно в поддержку Манурова, поскольку он один выглядел как человек, пребывающий в крайней степени растерянности. Остальные имели вид хоть и подавленный, но осмысленный.
- Следователь Дмитрук! Нужно поговорить.
Он сел на свободный стул.
- Кого что связывало с потерпевшей? Кто когда видел ее в последний раз и вообще, что может сказать о случившемся? Может, было что-то подозрительное?
Трое ребят заявили, что знали потерпевшую как девушку Руслана, не общались с ней и в корпусе женского общежития филфака еще ни разу не были. Все они друзья Руслана и о трагедии узнали вчера вечером, когда разошелся слух.
- Я знаю Ольку с четырнадцати лет, - сказал Руслан, - вернее, это мне было четырнадцать, а ей двенадцать. Мы дружили все детство, а зимой стали встречаться. У нас были хорошие отношения, просто чудесные, - голос его задрожал.
- Как можете ее охарактеризовать?
- Как солнце. Светлая, добрая, всеми любимая.
- Вы ссорились?
- Нет. Я приходил к ней по вечерам, вчера договорились на восемь.
- Есть соображения по поводу случившегося?
- Никаких. Настолько никаких, что даже не верится, что это правда. Может, ее спутали с кем-то?
- Узнаем, все узнаем. У нее были деньги? Какая-то большая сумма или другие какие-то ценности в комнате?
- Наличные сейчас, по-моему, никто особо не держит, у нее была карта, пополнялась родителями, но так, без роскошества. Олька была адекватная в плане трат. Украшений или чего-то такого тоже не было, бижутерия всякая по мелочи. – Говоря Руслан приходил в себя.
- Где вы были вчера в семь вечера?
- Здесь мы все были, - сказал один из парней. – Мы все как есть, - он обвел рукой присутствующих, - с пяти до семи занимались в качалке, это на первом этаже нашего корпуса, оттуда сразу пошли в душ, душевые тоже на первом этаже, потом вернулись в комнаты, поужинали, Руслан оделся и пошел к своей девушке.
Никто из ребят не заметил мелькнувшей в глазах Дмитрука завистливой тени: два часа в спортзале и сразу на свидание! Когда такое было у Дмитрука? Эх, молодость!
- Все верно, - закивали остальные. – Мы вместе были. А Геныч с Русиком вообще вместе живут.
Вихрастый Геннадий кивнул, подтверждая.
- Ну что же, - Дмитрук поднялся, - если вдруг вспомните или узнаете что-то необычное или важное, сразу звоните. – Он положил на стол свою визитку.
На улице Дмитрук позвонил Васе.
- Что у тебя? Фамилии девчат?
Вася зачитал расшифровку с пропусков, Дмитрук сверил со скрином коменданта.
- У меня такие же. Значит, кроме этих четверых, никто в корпус не входил. Ищем среди них!
- С двумя девчатами поговорил, которые с филологического и экономического. Ничего! Они потерпевшую даже не знали, на смывы и отпечатки завтра придут. Иду теперь к юристам, остальные две с юридического.
- Я как раз в корпусе юристов, с тобой пойду.
Первой опрашивали Сулейманову Асю.
- Я не знала потерпевшую, мы с разных курсов и с разных факультетов. Даже не знаю, могу ли вам помочь, - развела она руками.
- Когда приходили к коменданту, видели что-то необычное? На улице, по пути, в здании, неважно, просто что-то, что вдруг привлекло внимание или показалось необычным.
Девушка призадумалась и твердо сказала:
- Нет. Кроме охранника и коменданта никого не видела. Вечером в выходные всегда мало людей в корпусах, тем более сейчас так тепло, все гуляют.
- Как долго вы находились в том корпусе?
- Да несколько минут и всегда на глазах сначала охранника, потом коменданта. Она со мной в кладовую ходила, помогала выбирать.
- А во сколько вы туда пришли?
- Из своей комнаты я вышла в половине седьмого, до их корпуса тут две минуты, он же напротив нашего, а я спешила, боялась, что комендант раньше уйдет. Думаю, на все про все минут десять ушло. Выбирать было особо не из чего.
- Видели в коридоре студентку, говорившую по телефону?
- Нет, в коридоре, где кладовка, не было никого, кроме меня и коменданта, а коридор напротив чуть под углом, в него надо именно заглянуть, чтобы увидеть там кого-то, а я не заглядывала.
- Если вдруг что вспомните или узнаете, дайте знать, - Дмитрук привычно оставил визитку. – Завтра с утра придите по этому адресу, эксперт возьмет у Вас смывы с рук и отпечатки пальцев.
- Зачем?
- Надо. Исключаем невиновных.
- Хорошо.
Лиза Новак тоже находилась в своей комнате, делала домашнее задание. Взгляд Васи и Дмитрука на ней невольно задержался, девушка была чудо как хороша.
- Я знала Румянцеву по студенческому театру.
Дмитрук и Вася даже встрепенулись от такого сюрприза: хоть кто-то знал потерпевшую!
- И какие у вас были отношения?
- Еще никаких. Мы только-только познакомились. Она состояла в театре, а я нет, пришла на замену заболевшей приятельницы. Они там репетировали Евгения Онегина, и моя подруга Катя играла Онегина, но приболела и попросила меня заменить ее на репетиции. Я Пушкина обожаю и много знаю наизусть, а эту поэму так вообще полностью. Вот один раз и замещала, вернее, должна была заменить, но до репетиции нашей сцены не дошло, застряли на предыдущей, поэтому я сидела в зрительном зале. На этом все.
- То есть вы виделись один раз на репетиции?
- Да.
- А вне?
- У нас разные…
- Да-да, разные факультеты и курсы!
- Ну да, так и есть. Мы не пересекаемся.
- А вчера вы были в том корпусе…
- Да, ходила за ведром и шваброй, швабра давно разваливалась, приходилось ее заколачивать, но уже надоело, а ведро протекать стало. Вот поменяла.
- Долго вы там находились?
- Да нет. Пришла, взяла, ушла.
- И все?
- Ну по телефону еще говорила, с подругой, соседкой по комнате, - Лиза кивнула на кровать напротив.
- Всегда были на глазах?
- Ну там связь только в том крыле, что в противоположной стороне от коменданта, я отходила в тот коридор. Поговорила и вернулась.
- Посмотрите данные звонка, во сколько это было и как долго длилось!
- Боюсь, не получится. – Лиза встала и взяла с тумбочки телефон. – Мы через Телеграм общаемся аудиосообщениями, и у нас стоит таймер на их удаление. Знаете, секретный чат?
Вася и Дмитрук воззрились на студентку недобрым взглядом.
- Да, есть такая опция, это же Телеграм!
- Понятно, - что-то такое следователь уже слышал, но сам за ненадобностью не интересовался и не пользовался; решил узнать об этом позже. Выражение лица Васи было более красноречивым и выражало возмущение прогрессом. – Что за подруга?
- Вика, моя соседка по комнате, - Лиза снова кивнула на кровать напротив.
- Где она сейчас?
- Гуляет, кажется.
- А скажите, какое впечатление на вас произвела Румянцева?
- Особо никакого, такая же, как все.
- М-да, но застрелили именно ее.
Новак извинительно пожала точеными плечами.
- Ладно! Если что-то вдруг вспомните или узнаете, вот мой номер, звоните! – Дмитрук в очередной раз оставил визитку. – Да, и завтра с утра придите по этому адресу, у Вас возьмут смывы с рук и отпечатки пальцев.
- Зачем?
- Чтобы исключить из числа подозреваемых. У всех берем.
- Хорошо.
На улице озадаченный Вася не выдержал:
- Ничего не понимаю: все ведут себя естественно, в глаза смотрят прямо, отвечают складно! Сама потерпевшая без подвоха, в чем дело-то?
- Да, вопрос вопросов. Что-то, Вась, мы упустили! Будем мозговать. Этих четверых проверяем вдоль и поперек! Эту Новак тщательнее всех, судя по записям входа-выхода у нее было двадцать три минуты, и она единственная пропадала из поля зрения других свидетелей. А сейчас у нас самое тяжелое – разговор с родителями, приехали уже, дежурный звонил. Вику эту надо расспросить, может, скажет, когда и как долго говорили. Нам эти двадцать три минуты надо заполнить посекундно!
***
Дмитрук сидел за своим рабочим столом и гипнотизировал скриншот таблицы коменданта.
- Смотри, что получается, Вась! Если танцевать от этого листка! Оружие можно было внести в ведре, если оно было металлическое. А какое ведро и швабру внесла-вынесла Новак? Ну-ка набери вахтера и коменданта!
Комендант и вахтер показали, что Новак зашла с пластмассовым ведром и деревянной шваброй, а вышла с металлическим ведром и металлической шваброй. Вахтер махнул ей, чтобы прошла мимо рамки металлодетектора, чтобы «он не орал по мозгам»
- Понял, Вась, как она пистолет вынесла? – щелкнул пальцами Дмитрук.
- Если это она. И если вынесла. Может же быть совпадение с ведром этим. А как занесла?
- Может, конечно, но пока, кроме нее, у нас других подходящих кандидатур нет. Двадцать три минуты, плюс ведро, плюс знала жертву, плюс ее не видели. Давай раскручивать, поглубже по ее личности, кто, что, откуда, какая семья, про пистолет и все остальное.
- Обыск в комнате?
- Что-то мне подсказывает, что бесполезно, не будет там ничего, не дура она, тебе так не показалось?
- Да они все тут не дураки, - пожал плечами Вася. – Это же университет.
- В другом смысле, Вась, она нас совсем не боялась, ей бы даже понравилось, устрой мы у нее обыск. Давай с другой стороны зайдем!
***
- Шеф, не поверишь, Новак из того же поселка, что и потерпевшая, из Казбековки ! Поселок городского типа, городишко, в пятидесяти километрах от Казани. Но это еще не все: она училась в одном классе с Мануровым! - плюхнулся на стул Вася. – Они все из одного места.
- Вот! – щелкнул пальцами Дмитрук. – Как узнал?
- Манурова спросил.
- И какие у них были отношения?
- Говорит, никаких, он вообще на девочек внимания не обращал, Румянцеву любил.
- А давай-ка мы, Вася, по-тихому прокатимся к Новак домой, поговорим с родителями, с учителями!
Бывший классный руководитель с большим удовольствием говорила о Лизе Новак.
- Я работаю в школе тридцать лет и могу с полной уверенностью сказать, что такие дети как Лиза рождаются крайне редко. Лично я знаю всего двух. Выдающаяся личность! Умственно одаренная, память просто гениальная, миллион талантов, активная, жизнелюбивая, целеустремленная. Вундеркинд, знаете? Увидела – запомнила, услышала - запомнила. Мечта, а не ученица! Закончила школу с золотой медалью. Музыкальную школу с отличием, играет на фортепиано, умеет на скрипке, гитаре. А шахматы! Она у нас разрядница, я не сильна в шахматной иерархии, могу только сказать, что Лизочка имела максимальное звание для юношества. А вы ее видели? Хороша, правда? Вот уж, действительно, поцелована богами!
- А как ребята к ней относились? С кем дружила, кого ненавидела?
- Ненавидела? Никого. А дружила… ну с кем может дружить столь занятая и умная девочка? Она всегда была чуть-чуть «над» всеми, ни с кем тесно не сливалась. Но неизменно дружелюбна, приветлива, улыбчива. Очень любила математику! Знаете, что она дошла до всероссийской олимпиады по математике и стала призером? В университет ее приняли вне конкурса. Правда, мы все удивились, когда узнали, что она поступила на юридический, а не физмат, но это не имеет значения, ей все дороги открыты! Правда, поступив, она взяла академический отпуск по состоянию здоровья и сейчас учится на втором курсе, а не на третьем.
- А чем она болела?
- Не скажу, не знаю. Может, просто переутомление? Последний школьный год был для нее очень напряженным. Думаю, университет она закончит блестяще и будущее у нее сложится прекрасно. Такому уму и в науке, и в практике будет отлично.
- Понятно. А про Манурова что можете сказать?
- Про Руслана? Неплохой мальчик. Не яркий, конечно, как Лиза. Домашний, спокойный, трудолюбивый, исполнительный, порядочный, звезд с неба не хватал, но учился хорошо, старательно. Вещь в себе, закрытый. У него строгий отец, в их семье все дети воспитаны твердо, без баловства. Вот он хотел быть юристом на какой-нибудь госдолжности. Поступил и пошел служить в армию.
- Значит, он тоже на втором курсе?
- Да, должен быть.
- Интересно!
- А Лиза и Руслан дружили? Вообще какие у них были отношения?
- Руслан держался особняком, на девочек внимания как-то не обращал. Мне кажется, это его воспитание. У них отец весьма религиозный человек, все их дети очень сдержанны. Они с Лизой сидели за одной партой.
- А Лиза как к нему относилась?
- По-моему, ровно. Лиза хоть и очень хороша, но словно бы не для своих ровесников, они для нее простоваты. Она ни с кем не встречалась. И правильно делала! Успеется.
- Подруга у нее была?
- Она со всеми держалась приветливо, но самой-самой подруги не имела, мне кажется, ей чуть завидовали, это мешало.
Родители Лизы оказались милейшими людьми и могли бесконечно говорить о своей единственной дочери.
- Она у нас поздний ребенок, мы уже и не надеялись стать родителями, понимаете? И тут такое чудо родилось! Мы ею только и живем!
- А почему вы интересуетесь?
- Устанавливаем фигурантов одного дела, в университете произошло ЧП.
- Какое?
- Об этом позже.
- Лиза фигурант?
- Свидетель. Но нам нужно понимать, кто что собой представляет и как оценивать его показания.
- Конечно, конечно! На Лизочкину память вы можете полагаться без колебаний! Она у нас настоящий вундеркинд!
У Дмитрука с Васей даже голова кругом пошла от достижений и активности Лизы Новак. Каждый из них держал на коленях кипы альбомов и папок с ее фотографиями и грамотами.
- А у вас есть оружие? Пистолет? – не в тему вдруг поинтересовался Дмитрук.
- Есть, - удивился старший Новак. – Кольт моего деда. Дарственный. В 1945 году маршал Малиновский наградил его за взятие Мукдена.
Следователь и оперативник синхронно освободились от памятных бумаг вундеркинда, переложив их на столик.
- Покажите!
Новак встал и ушел в спальню, вернулся с чрезвычайно красивой резной шкатулкой.
- Вот!
Он вынул из-за пазухи цепочку с крестиком и двумя маленькими ключиками.
- Я в детстве перед этой дедовой шкатулкой трепетал, - улыбнулся он. – Она казалась мне сказочной вещью, тем более, я знал, что там пистолет. Один раз стащил ключи и открыл, с тех пор дед и отец носили их вместе с нательным крестом, от греха подальше. А потом я стал так же носить, маленькая Лиза больше моего тянула ручки к этой шкатулке. Дед из Маньчжурии привез, произведение искусства, правда? И замочек хитрый, надо двумя ключиками одновременно открывать.
Шкатулка оказалась мудреной, с двойным дном: сверху лежала небольшая коробочка с украшениями, а под ней Кольт М1911, вычищенный и смазанный, в отличном состоянии и пачка с патронами.
- Стреляете?
- Нет, не люблю, но ухаживаю, отец приучил, а его - дед. Память же.
- Когда в последний раз смазывали и вообще доставали его?
- Кажется, по осени. Да, где-то в ноябре. Шкатулка резная и раз в полгода я ее аккуратно очищаю пылесосом, пыль забивается, тряпкой не захватишь. И тогда же обычно и пистолет осматриваю.
- Сейчас все так, как оставляли?
Старший Новак заглянул в шкатулку.
- Обычно пистолет завернут в тряпку, чтобы не пачкал ничего маслом. Сейчас тряпки нет, неужели я его не обернул?
- А боеприпасы? – Дмитрук авторучкой аккуратно поддел крышку пачки. - Коробка неполная. Сколько патронов было в последний раз?
- Сколько не скажу, знаете, я равнодушен к оружию как таковому, больше как память ценю. Но коробка и не была полной еще при деде, он стрелял, а мы с отцом нет, не любили.
- Понятно. А как часто шкатулку открываете? Тут украшения…
- Это украшения моей мамы, жена их не любит, извините, не носит. Они ждут Лизочку.
- А когда Лиза была у вас в последний раз?
- На зимних каникулах и в марте на два дня, девятого и десятого. В течение семестра мы к ней наезжаем, домашнего привозим, тут ехать-то всего ничего, особенно на машине.
- В последнее дни не была?
- Нет.
Дмитрук повернулся к матери Лизы:
- Лиза была влюблена в кого-нибудь в школе?
- Господи, какие романтичные вопросы вы задаете! Вообще как-то я заметила, что она сама не своя и пошутила, не влюбилась ли наша девочка. И Лиза на полном серьезе ответила, что, мол, да, но парень, кажется, этого не достоин.
- А почему не достоин?
- Я тоже спросила. Сказала, что он не замечает ее. – Она снисходительно рассмеялась. – У молодежи все просто: не замечает тебя, значит, не достоин.
- А про кого она говорила?
- Не знаю, сказала, что это ерунда и блажь, мол, пройдет. Собственно говоря и все.
- А почему она поступила на юридический, а не на физмат?
- Мы тоже удивились, но сказала, что захотела, видит в этом свое будущее.
- А почему она взяла академический?
- Признаться, мы удивились и этому ее решению, но она у нас всегда была самостоятельной и сама делала всякий выбор, и мы поразмыслили и решили, что большого греха не будет, если девочка отдохнет, наберется сил перед серьезным этапом. Она итак училась больше других детей.
- Чем же она занималась весь год?
- Осень провела дома, ходила на проводы к тем одноклассникам, которые ушли служить, зимой словно впала в спячку, читала, валялась, грезила наяву, - мать Лизы любяще улыбнулась. - В общем, отдыхала. А весной начала пробуждаться, закончила автошколу, получила права, мы ей машину купили. В августе с удовольствием, чуть ли не газуя, уехала заселяться в общежитие.
- М-да, - выдал Дмитрук коронный экстракт собранных впечатлений. – А шкатулку, ключики и пистолетик мы у вас заберем на экспертизу!
- Зачем? – одновременно изумились оба родителя Новак.
- Надо! – Вася схватил шкатулку. – У нас в одном деле фигурирует Кольт, и мы проверяем все, какие попадаются, чтобы исключить. Украшения не нужны, оставляем.
- А шкатулку зачем? Это старинная вещь, дорогая.
- Не беспокойтесь, вернем. – Дмитрук не стал волновать Новаков подозрениями против их дочери. Если Кольт окажется тем самым, а ключи всегда на шее отца, то шкатулку открыли как-то иначе, а это уже попахивает планом! Пусть эксперт все проверит.
- Тогда конечно, мы не возражаем! Все оформите как полагается, по протоколу?
- Конечно, - подтвердил Дмитрук и выразительно посмотрел на Васю, - вот Василий уже пошел за понятыми.
В автомобиле, когда возвращались в прокуратуру, Вася попросил:
- Позвоните Василичу, что там со смывом у Новак?
Дмитрук набрал эксперта, ответ оказался неутешительным: следов пороха на руках ни у кого не было.
- Василич, сейчас тебе завезем Кольтик один, по этому же делу, быстро посмотришь? Чтобы утром уже результат?
- Вам всем быстро надо, а я один!
- Ну Василич!
- Ладно, постараюсь. А где нашли?
- В квартире Новаков.
- Иди ты! Гладко выходит.
- Кольт есть, а следов пороха на руках у нее нету, – разочарованно протянул Вася, когда следователь дал отбой.
- Нету, - согласился Дмитрук, - но если это тот самый Кольт, то найдется и объяснение, подождем, что Макаров скажет. На завтра надо ее вызвать на допрос, честь по чести, в прокуратуру, под протокол, начнем прощупывать, что-то слишком кучерявая эта Новак!
***
Лиза явилась в прокуратуру вовремя и была совершенно спокойна, даже безмятежна. Вася с Дмитруком переглянулись: виновные так себя не ведут. Белое в красный горошек платье подчеркивало ее юную свежесть и невозмутимую ясность глаз. Она села на предложенный стул и с легкой приветливой улыбкой воззрилась на Дмитрука в ожидании вопросов. Весь ее вид говорил, что она готова помогать следствию.
Дмитрук пододвинул к ней листок с распечаткой звонков.
- В вечер убийства, в интересующее нас время Вам никто не звонил.
Лиза посмотрела в распечатку и улыбнулась.
- Да, я вам говорила - помните? - что мы нечасто пользуемся сотовой связью, в основном звоним через Телеграм или Ватсап. Тогда говорили в Телеграме, не через звонок, а аудиосообщениями. У Вики в деревне интернет не очень для звонков, общаемся посланиями. Это удобно. И напомню, у нас у всех стоит таймер на удаление данных после прочтения, есть такая функция, нам нравится, это так по-шпионски, - девушка улыбнулась с обезоруживающей простотой.
- К чему такие сложности? - буркнул Вася.
- Это совсем не сложно, наоборот, очень прикольно и удобно, нам нравится.
- С кем Вы говорили? Нам надо проверить Ваше алиби.
- Алиби? Мне нужно алиби? Хорошо, я вам уже говорила, с Викой, она моя соседка по комнате, на выходные ездила к родителям и спрашивала, не встречу ли я ее с автобуса. Родители собрали ей тяжелую сумку с продуктами, я согласилась.
- Между Вашим входом и выходом из общежития больше двадцати минут.
- Возможно, я не следила за временем, выбрала швабру и ведро, потом поговорила, мы шутили над привычкой родителей затаривать нас провизией, ну и вообще, кто как проводит выходные.
- Значит, к Румянцевой Вы не поднимались?
- Нет, зачем?
Дмитрук застучал ручкой по столу, чутье подсказывало ему остановиться. Предъявить ей пока нечего, одни подозрения, она их шутя отбивает. Он поторопился! Естественность Лизы и простота ее ответов обезоруживали, тем не менее он помнил, что только у нее было достаточно времени и металлическое ведро. Или она не виновна, или невероятно хитра. Каждое ее слово нужно проверять и к разговору приступать не с пустыми руками.
- Если это все, я пойду? Занятия идут.
- Да, конечно. Когда понадобится, мы Вас вызовем.
Новак легко попрощалась и вышла.
- Знаешь, что, Вась? Тащи-ка сюда эту соседку! Обязательно с телефоном!
***
- Виктория, - обратился Дмитрук к девушке, - нам нужно, чтобы Вы вспомнили, говорили ли с Лизой Новак в прошлую субботу и во сколько это было?
- Говорила, просила меня встретить с автобуса, сумка с продуктами оказалась тяжелой для одного. А во сколько… дайте подумать.
- Посмотрите звонки в телефоне.
- С Лизой мы в Телеграме общались через аудиосообщения, они удалились.
- Значит, просто вспомните! Мы Вас не торопим.
Виктория добросовестно задумалась, потом достала мобильный телефон, что-то там посмотрела и просияла:
- Вот! Нашла! Не знаю, во сколько мы начали с ней общаться, но закончили примерно в 17:03, потому что только я с ней попрощалась, как мне позвонил Костя, мой одноклассник, тоже тут учится, правда, в другом ВУЗе. Он попросил меня взять сумку с едой от его родителей, они по соседству живут, сказал, что они принесут ее прямо к автобусу, а он тоже подойдет к автобусу и заберет. И его входящий был в 17:04. Он звонил по соте. Это и мои родители могут подтвердить, они рядом были и все слышали, и его родители, да и вообще, тут нет секрета.
Дмитрука и Васю надо было в тот момент видеть! Нечасто их лица принимали плотоядное выражение.
- Прошу Вас не обсуждать с другими свидетелями, о чем мы тут говорили и какие показания Вы давали! – строго сказал Дмитрук.
- И Лизе?
- Никому! Она Вам что-то говорила по поводу своих показаний?
- Нет.
- Вот и Вы молчите, расценю как препятствие работе следственным органам.
- Да ладно, больно надо!
- Сразу обеих на очную ставку? – спросил Вася, как только закрылась дверь за Викторией.
- Тряси Макарова, когда заключение по Кольту будет? Нет, я сам!
Дмитрук набрал эксперта, включил громкую связь.
- Заключение еще не напечатал, но выводы могу сказать уже сейчас. Кольт т;т и пули те. Стреляли из оружия Новаков, без сомнений. Шкатулку открыли неродным ключом. Родные замочки и ключики изготовлены из сплава, какой сейчас не делают, старая вещица, а открывали ключиками из современной стали, остались царапины и металлическая крошка. Заключение завезу завтра утром.
- Василич, только обязательно! Будем колоть подозреваемую.
- Сказал, привезу!
- По пальчикам что?
- А, да! На стаканах пальчики Новак.
Сияющий Дмитрук повернулся к Васе:
- Новак завтра ко мне в десять часов, а сам возьмешь ключики и дуй в их городок, и найди мне, у кого она их делала! Ключики приметные, мастер должен помнить.
***
Лиза предстала перед Дмитруком с любопытством во взгляде, не более. Он внутренне крякнул: еще одного такого уверенного в себе подозреваемого за свою практику назвать бы так сразу не смог.
- Сегодня начну допрашивать Вас в качестве свидетеля, а там посмотрим, - предупредил он.
- Почему? – ее брови поднялись, но никакого испуга или беспокойства не последовало. – Вы меня подозреваете?
- Есть к Вам вопросы по делу об убийстве Румянцевой Ольги Николаевны.
- Уверяю Вас, я ее не убивала.
- Улики против Вас.
- Какие улики?
Дмитрук придвинул к Лизе заключение эксперта, постучал пальцем по выводам, пояснил:
- В квартире Ваших родителей были изъяты для проведения судебно-криминалистической экспертизы шкатулка и Кольт М1911, подаренный Вашему прадеду в 1945 году и с тех пор хранящийся в вашей семье. Румянцеву застрелили именно из этого оружия. И еще: на стаканах в комнате жертвы Ваши отпечатки пальцев. Вы там были.
Новак опустила глаза, немного помолчала, как бы собираясь с силами, но Дмитрук почувствовал, что она готова к его вопросам и удивляться не приходится, наверняка, родители рассказали ей об изъятии вещей, и у нее было время подготовиться. Она сказала очень просто:
- Это не значит, что в нее стреляла я. Все случилось по-другому, совершенно случайно. Пистолет я действительно втайне от родителей привезла сюда для репетиций сцены дуэли. Сама я не играла, но моя подруга Катя прямо тряслась со своей ролью и мучилась правдоподобностью. Я как-то и сказала, что чтобы передать трепет перед возможной смертью, хорошо бы использовать настоящее оружие. В общем, привезла я этот пистолет, а Катя заболела, попросила подменить ее разок. На репетиции в театре застряли на других сценах и до сцены дуэли не дошли, тогда мы с Румянцевой решили порепетировать у нее в комнате.
- Пистолет брали в театр?
- Я не полоумная, нет, конечно. Он был нужен только для домашних репетиций, для поиска лица.
- Румянцева знала про оружие?
- Знала, я обмолвилась, что Катя хотела порепетировать с настоящим оружием, она тоже захотела, сказала, вдруг это поможет выработать ужас перед лицом смерти.
- Как пронесли в общежитие? Металлодетекторы в каждом корпусе.
- В нашем корпусе он не работает уже несколько месяцев.
- А к Румянцевой как пронесли?
Лиза недоуменно повела плечами.
- Знаете, оглядываясь назад, невольно задаюсь вопросом, а не было ли в случившемся руки проведения? Анализируя, понимаю, что все складывалось как специально. Я так и так хотела в тот вечер поменять ведро со шваброй, вот мне и вспомнилось про открытое окно в кладовке, когда про пистолет говорили. Одно к одному, понимаете? Не вспомнилось бы и пистолет бы не взяла, понимаете? Я раньше всегда видела в кладовке открытой маленькую форточку, а тут подумала, что для пистолета как раз достаточно. Там кусты густые, выступ фундамента хороший и можно схватиться за решетку окна, так все и сложилось.
- Почему у Вас не стали репетировать? Проще же с оружием.
- Не знаю, так договорились. Может, потому, что я все равно хотела к ним пойти, поменять ведро и швабру?
- Ладно, продолжайте.
- Забросила его в кладовку и сразу к коменданту, забрала пистолет. Забрала, засунула за пояс, взяла ведро со шваброй и вышла. Получила сообщение, отошла с телефоном в другой коридор, пообщалась, оттуда поднялась к Румянцевой. Она сразу взяла пистолет, стала ахать, какой тяжелый и нехорошо пахнет. Он в масле и всегда замотан в плотную тряпку, разматывать не стали, чтобы не испачкаться. Она включила музыку, стала примерять его по-разному. У них в спектакле во многих сценах музыкальное сопровождение из оперы «Евгений Онегин», минусовка, без вокала. Ей надо было попасть во фрагмент выстрела. Она поставила перед собой на стол зеркало и стала искать подходящее лицо, наводя на себя дуло. Я ждала, когда она будет готова, потом заметила у нее под столом шампанское, я его очень люблю, даже теплое, попросила выпить. Взяла бутылку, стала открывать, а оно теплое, хлопнуло и пена как дала фонтаном мне в лицо, что, когда я прокашлялась и протерла глаза, увидела, что Ольга лежит с прострелянной головой. Ее, наверное, хлопнувшая пробка испугала, и она рефлекторно нажала на курок. Я очень испугалась, схватила со стола бумажные полотенца, вытерла лицо и руки, забрала пистолет и дала деру. Ведро со шваброй внизу забрала, пистолет в ведро положила и вышла.
Дмитрук смотрел на Лизу: в принципе, все так вполне могло быть, хоть и нелепо звучит. А про какую внезапную смерть нормально звучит?
- Комендант сказала, Вам позвонили, кто?
Лиза глянула прямо в глаза следователю и он понял, что сейчас она пресечет его попытку уличить ее по поводу общения с Викой. Дмитрук буквально почувствовал, что она просчитала его.
Лиза продолжила ровно, добросовестно:
- Не совсем так. Признаюсь, я была неверна в своих предыдущих показаниях, это от испуга. Всегда хочется отвести себя от ужаса, правда? Мы с Викой говорили раньше, до того, как я пришла в корпус философов. А в корпусе мне пришло сообщение с файлом, у меня на уведомления стоит мелодия, вот комендант и подумала, что это звонок. А в коридор я отошла, чтобы файл открылся. Ну и оттуда поднялась к Румянцевой.
- От кого было сообщение?
- В групповом чате, сейчас уже не скажу в каком, их у меня с десяток. Ролик какой-то прислали, очередную ерунду.
- А коменданту почему не сказали, что отойдете?
- А с чего мне ей докладывать? Ведро со шваброй я выставила в коридоре, потом бы забрала и все. Мои дела никого не касаются.
- Одну секундочку, - Дмитрук встал и вышел из кабинета. Набрал Макарова. – Василич, если пистолет был замотан в тряпку, порох на руках не остался бы?
- По идее нет, но хорошо бы на тряпку посмотреть.
- На столе перед убитой было зеркало?
- Да, стояло, на ножке такое.
- Пальчики с него снимал?
- Нет.
- Эх, Василич! Хотя погоди, может и ничего! Мысль одна мелькнула! Потом позвоню.
Дмитрук вернулся в кабинет.
- Что было дальше?
- Пистолет спрятала в кустах, позвонила родителям, они сказали, что находятся в гостях и будут там допоздна, лучше поговорить завтра. Я тогда села в машину и съездила домой, положила пистолет на место и вернулась.
- Куда дели тряпку?
- Выбросила в мусоропровод в доме родителей.
- Откуда у Вас ключи от шкатулки?
Лиза усмехнулась как проказница, не чувствующая за собой вины.
- Сделала давно, папа как-то оставил цепочку на столе, когда мыться пошел, я слепки сняла. Эта шкатулка с детства меня манила, иногда брала ее, открывала, рассматривала украшения, мне их бабушка оставила. Я даже не знала, что пистолет заряжен, понимаете? Мы его только через тряпку в руках держали. Он тяжелый и холодный, этого достаточно, чтобы чувствовать, что смерть вот тут, прямо рядом с тобой, осязаемая.
- Слепки сняли? – Дмитрук был поражен. – Как хотите, но это странно!
- Просто я люблю тайны, понимаете? Когда-нибудь построю себе дом с тайниками и подземным ходом. Для меня это не странно, а здорово. У папы тайна со шкатулкой, у меня тайна с ключами, по-моему, нескучно и вообще авантюрно.
Дмитрук крепко задумался: со слов Новак выходил несчастный случай. Но сильно ему эта история не нравилась! С допросом ее в качестве подозреваемой он решил повременить. В любом случае, для принятия решения надо дождаться заключения эксперта по всем назначенным экспертизам.
- Почему сразу не рассказали правду?
- Говорю же, испугалась. На моих глазах до этого еще никто не стрелялся. Это жутко. И потом, случайно же вышло!
- Завтра проведем следственный эксперимент, покажете на месте, как все произошло.
- Хорошо.
Когда Новак ушла, Дмитрук снова набрал Макарова:
- Василич, завтра едем с тобой на место происшествия, будем проверять показания Новак на достоверность. Она рассказала, как погибла Румянцева. Похоже, несчастный случай, от тебя много зависит, сам понимаешь. И с зеркала пальчики как раз снимешь.
***
На месте Лиза подтвердила свои прежние показания.
- Ольга взяла пистолет, хотела размотать, но сказала, что, мол, фу, он в масле и оставила его в тряпке. Я сказала, что ей же важно просто почувствовать эту смертоносную сталь, пусть останется в тряпке. На сцене все равно будет реквизит. Она поставила на стол зеркало, села и, держа пистолет в руках, примеривала его то так, то этак, будто бы в нее целились и ей страшно. Сказала, что не ожидала, что он такой тяжелый, что это какая-то угрожающая тяжесть. Потом включила музыкальное сопровождение из оперы. А я сначала на вот этом стуле сидела, потом шампанское увидела. Спросила, можно ли открыть бутылку, она кивнула. Я поставила два стакана и стала открывать, пена как дала мне в лицо! Когда я прокашлялась и разлепила глаза, увидела, что Ольга выстрелила в себя. Ее, видимо, хлопок пробки испугал, рука и дрогнула.
- А пистолет был снят с предохранителя? – спросил эксперт Макаров.
- Не знаю, я в этом не разбираюсь.
- Встаньте, как стояли в момент открывания бутылки.
- Вот здесь, сразу за стулом, на котором сидела Ольга. – Новак вдруг сильно побледнела. – Если бы ее рука была чуть по другому расположена, она бы попала в меня!
- Да, возможно.
- Кошмар. Это была плохая идея, с пистолетом, - осуждающе произнесла она. - На кой черт нужна была эта достоверность? Не Большой театр!
- Что было потом? – направил ее Дмитрук.
- Я жутко испугалась. Жутко. Мне хотелось только одного: чтобы меня в этой комнате никогда не было! Я поставила бутылку на вот тот стол, который на входе, для кухонных принадлежностей. Схватила бумажные полотенца и вытерла лицо от шампанского, мокрые обрывки положила в карман, забрала пистолет и убежала.
- Лужа от шампанского была именно за стулом жертвы, - подтвердил Макаров. Дмитрук кивнул, он ее помнили.
- Хорошо, подписываем протокол и все свободны!
Вечером Вася, так пока и не нашедший мастера, который делал ключики, и которому рассказали, как прошел следственный эксперимент, спросил Дмитрука:
- Что, считаем дело раскрытым? Несчастный случай?
- Получается так, но что-то как-то мне не по себе. Надо свести ее показания с другими данными.
Ну и с зеркалом тоже.
- А что ты к зеркалу привязался?
- Да пришло в голову, что Новак сама могла его поставить на стол для отвода глаз. Ну это так, подозрение. У меня от нее мурашки! Ладно, время у нас есть, дадим делу отстояться пару дней. Ты как раз с ключами закончишь. Что, так много мастеров?
- Непосредственно вокруг дома по району шесть киосков, но там ни ее, ни ключи не узнали. Сказали, еще на рынке есть пара будок, а дальше уже соседний район.
- Ладно, найти надо. Постановление о прекращении вынести всегда успею.
***
Макаров позвонил поздно вечером домой Дмитруку, возбужденно зашептал в трубку:
- Не могло это быть несчастным случаем, врет Новак! Капли крови, понимаешь? Помнишь, как жертва сидела? Стул плотно придвинут к столу, она типа смотрит прямо перед собой в зеркало! Если бы жертва выстрелила в себя сама, то пистолет она должна была держать в руке над столом, и капли крови и следы выстрела были бы на тетради! А они слева от стула на полу! Ее окликнули, она повернула голову и получила выстрел в лоб. Понимаешь? Врет Новак! Она убила!
- Точно, Василич?
- Точнее некуда! Расположение капель все объясняет! И на зеркале пальчики Новак верхние! Она сама поставила его на стол! Кол; ее! Заключение криминалистической экспертизы завтра будет у тебя!
Утром Дмитрук четко представлял себе, что следует предпринять, чтобы прижать Новак и заставить ее признаться: дождаться результата Васиных поисков мастера, изготовившего ключики для шкатулки; допросить Новака-отца, был ли заряжен Кольт; допросить подругу-актрису, которая заболела и попросила Лизу заменить ее. Ну и сложить все это воедино, чтобы предъявить Новак Лизе обвинение. Мотив? Что-то личное. Скорее всего, она любила Руслана и хотела избавиться от соперницы. С чего ей было пропускать год? Чтобы учиться с Мануровым. Надо будет рискнуть и прямо обвинить ее в преступлении страсти, может, не станет отрицать. Жаль Руслан утверждает, что не обращал на нее внимания, общался постольку-поскольку. В крайнем случае, можно будет еще кого-нибудь из одноклассниц расспросить, девчата на чужие чувства приметливые.
Все же Дмитрук чувствовал себя несколько обескураженным: впервые в его практике девчонка мастерски нейтрализовала улики, отводила от себя подозрения и ни капли не тушевалась. Это было больно для самолюбия и страшновато перед личностью подозреваемой. Жуткая девка.
Позвонил Васе:
- Ты уехал?
- Сейчас собираюсь поехать.
- Едем вместе! Заглянем еще к Новаку, надо спросить, хранил он Кольт заряженным или нет.
В первой же мастерской на базаре ключики опознали.
- Какая прелесть! – восхитился старичок, разглядывая старинные изделия. – А мне она сказала, что сломала их в замке.
- Кто?
- Девушка, похожая на конфетку. - Мастер рассмеялся, любовно разглядывая ключики через лупу. – Я такие же из наших стальных заготовок сделал, а эти не пойму из какого сплава.
- Вот вы этих ключей делаете в день по несколько штук, почему эти запомнили? – поинтересовался Дмитрук.
- Ну во-первых, девушка, которая их заказала, была как конфетка. Во-вторых, заказ был со слепков, а не живьем, это большая редкость. Она сказала, что сломала их прямо в замке, мол, хрупкие они. Ну и в-третьих, сразу два и такие крошечные, как не запомнить? Запомнил.
- А когда это было?
- В аккурат после Восьмого Марта.
- Как после Восьмого? Какого года?
- Этого года, девятого марта.
- То есть ключики были заказаны два с половиной месяца назад?
- Выходит так.
- Поэтому она и на базар пришла, что из-за праздников ближайшие к ней мастерские были закрыты!
- Да, я только и работал, - подтвердил мастер.
- Пишем протокол! – Дмитрук устроился на ящике. Достал несколько фотографий, предложил посмотреть, есть ли среди снимков заказчица ключей. Мастер показал на Лизу Новак. – Протоколов будет два: опознания и дачи показаний.
- Как скажете.
- А когда она их забрала?
- На следующий день. Хотела в этот же, но было много обуви на ремонт, я даже в праздничные дни вышел на работу. Весна, люди спешат переобуться.
- Квитанция не сохранилась, случайно?
- Должна быть, я все храню.
Дмитрук даже дышать перестал, боялся спугнуть удачу.
- Понял, Вась, что получается? – спросил воодушевленный Дмитрук, когда они покинули рынок. – Новак планировала избавиться от Румянцевой. В марте обзавелась пистолетом. Прямо очень мне интересно, как она дальше действовала! Сегодня же надо допросить Катю эту, артистку заболевшую. А сейчас к Новакам!
- Скажите, - Дмитрук без обиняков задал свой вопрос открывшему дверь Новаку-старшему, - Вы хранили Кольт заряженным?
- Никогда! – так же без экивоков ответил прямой Новак. – Исключено в принципе! Не стреляю, не заряжаю, только чищу и смазываю.
- Давайте быстренько эти два предложения запишем в протокол!
- А почему спрашиваете?
- Потому что в прошлый раз забыли спросить, а это важно.
- А, ну хорошо, - удовлетворился бесхитростный мужчина.
- Даже жаль их, - посочувствовал Вася, попрощавшись с отцом Лизы. - Добрые люди.
- Да, жаль. Будут горевать, что их вундеркинд вырос чудовищем. Но, ты знаешь, паршивых овец любят сильнее. Будут ее жалеть и ждать с верной родительской любовью.
В университете Катю пришлось поискать. Она после занятий отправилась в магазин, вернули ее звонком.
- Катя, расскажите о ваших отношениях с Новак Лизой и Румянцевой Ольгой.
- Ну с Ольгой мы общались по театру с первого семестра, она играла Ленского, а я Онегина. Она была славная, мы ей усики рисовали, чтобы на парня была похожа, а то совсем девчонка.
- А что, парней нет?
- Играть не хотят. Учить текст тем более. Поэтому в труппе только девочки.
- А с Лизой Новак?
- Она не играла. Мы живем в одном коридоре, но в разных комнатах и раньше только здоровались, ну так, как соседи. А недавно она стала общаться со мной, интересовалась постановкой. Сказала, что знает поэму наизусть и может мне подыграть любую роль, когда я буду репетировать дома. Это очень удобно и я согласилась, мы несколько раз прогоняли разные сцены. А на прошлой неделе я вдруг так сильно отравилась, не поверите, несколько дней бегала в туалет, извините за подробности. И Лиза предложила заменить меня на репетиции в театре. Я была только рада.
- А что с пистолетом?
- В смысле, что с пистолетом? С каким?
- Вы репетировали с настоящим пистолетом?
- Нет, зачем? В театре у нас реквизит.
- А про настоящее оружие речь заходила?
- С кем? – засмеялась Катя. – Мы никого убивать не собирались.
- Лиза предлагала боевой пистолет для репетиций?
- А! – всплеснула руками Катя. – Господи! Да так, мельком как-то обмолвилась, что легче, наверное, бледнеть под дулом настоящего оружия. Посмеялись и все.
- Значит, Вы не договаривались репетировать с настоящим оружием?
- Нет, зачем? Мне и бутафория прекрасно подходит!
- А чем отравились? – уточнил Вася.
- Не поверите! Моим любимым творожком! Боюсь их теперь покупать. Прямо накануне репетиции. Спасибо, Лиза зашла, а так бы мне и в голову не пришло просить ее.
- А если бы не попросили Лизу о замене, репетиция сорвалась бы?
- Нет, другие сцены бы прогнали. Просто Онегина там довольно много, я везде нужна, поэтому Лиза оказалась спасением.
- Все, завтра выдвигаем обвинение нашей красавице! – вдохновенно пообещал Дмитрук Васе. - С тебя – ее явка, с меня – бумаги. Пойду подготовлю постановления и в десять жду!
***
Вася с утра сидел у Дмитрука, сказал, очень хочет послушать показания Новак, что такой сильной фигурантки он еще не встречал. Они оба признавали ее неординарность и даже немного страдали от ущемленного ее многоходовкой профессионального самолюбия.
Лиза явилась без опоздания и в состоянии, которое можно было бы назвать абсолютным морским штилем. Она смотрела прямо в глаза и была мягкая и несуетливая в движениях. Дмитруку снова стало не по себе от такого сверхчеловеческого самообладания, хотя сложно было точно сказать, самообладание ли это, вполне могло быть что-то другое, более страшное. Тем не менее, взяв себя в руки, он приступил к делу:
- Вы подозреваетесь в убийстве Румянцевой Ольги Николаевны.
- Что изменилось с прошлого раза?
- Новые улики против Вас.
- Какие? Назовите новые, прежние я помню.
Дмитрук внутренне хмыкнул.
- Ваш отец категорически настаивает, что пистолет годами хранился незаряженным. Его зарядили Вы. Специально. Также, по заключению судебно-криминалистической экспертизы, - он придвинул к ней несколько листов, - Румянцева не могла быть убита так, как показали Вы в ходе следственного эксперимента. Ее окликнули, она повернула голову влево и получила выстрел в лоб. Капли крови и другие следы выстрела в момент выстрела упали слева от нее, а не на стол. Вы ее окликнули и выстрелили вот так, - Дмитрук поднял руку с воображаемым пистолетом на уровень диафрагмы. – На зеркале Ваши отпечатки пальцев верхние, Вы поставили его на стол для отвода глаз, чтобы создать видимость несчастного случая. Далее: мы нашли мастера, который изготовил ключики от шкатулки не давно, как вы говорили, а девятого марта этого года, то есть два с половиной месяца назад. Вы планировали избавиться от потерпевшей, обеспечили себе доступ к оружию. Видимо, два месяца Вам не представлялся случай осуществить задуманное, а затем Катя отравилась и Вы воспользовались репетициями, в итоге попали в комнату Румянцевой.
- Воспользовалась! – с едва уловимым презрением воскликнула Лиза. – А мотив?
- Думаю, личная неприязнь на почве ревности. Ревности из-за Манурова Руслана. Вы любите его. – Лиза снова презрительно скривила губы. - Если не дадите своих пояснений, допросим бывших одноклассниц, замечали ли они Ваш интерес к Манурову, девочки такое замечают, и в обвинение пойдет этот мотив. Для суда достаточно, но нужно ли Вам, чтобы мы привлекали еще людей в это дело?
Дмитрук сел за свой стол, он не торопил Лизу, давал ей время подумать. Она молчала недолго. С невозмутимостью, достойной олимпийских богов, улыбнулась:
- Значит, цугцванг?
- Что?
- Цугцванг – такое положение в шахматной игре, при котором любой ход ухудшает положение игрока, - спокойно пояснила Лиза. – Ну что же, по крайней мере, я попробовала. Я знаю себя, если бы не попробовала изменить расстановку сил, не смогла бы жить спокойно, это держало бы меня, не давало двигаться вперед. Я не привыкла сдаваться, понимаете? Блага принадлежат активной силе, не так ли?
- Попробую понять, - честно признался Дмитрук, приготовившийся печатать показания подозреваемой.
- С чего начать? – ровно, даже душевно спросила Лиза.
- С мотива. – С мотивом Дмитруку хотелось определенности.
Лиза задумалась, ее скульптурное лицо не дрогнуло, осталось мягким, теплым.
- Не пишите пока ничего, просто выслушайте меня, не думаю, что еще когда-нибудь скажу то, что скажу сейчас. А признательные показания я напишу сама, с них составим протокол, совсем не обязательно выносить на суд всю правду, достаточно того, что обоснует обвинение, не так ли?
Дмитрук отодвинул клавиатуру, удобнее откинулся на спинку стула, приготовившись слушать.
- Мотивом была не ревность. Я не считаю Румянцеву соперницей, она уступала мне по всем параметрам и была всего лишь помехой. Мне надо было избавиться от помехи. Она стояла у меня на пути, это несправедливо. К сожалению, взгляд Руслана нашел ее раньше, чем меня. Я сама заметила его только в десятом классе. Тогда несколько человек отправили мыть полы в спортзале. Девочки махали швабрами, мальчики носили чистую воду. Мне в пару поставили Руслана. Наши руки соприкоснулись на ручке ведра. Это прикосновение изменило все. Я и сейчас помню его пальцы, – Лиза развела и сжала свою руку, интимно, нежно улыбнулась. – Я посмотрела на него, и мир раздвинулся, стал более объемным и богатым, чем я знала до этого момента. Я-до-него и я-теперь оказались разными людьми. Меня не было до него, появилась я только в тот момент прикосновения. Я ощутила себя через него. В общем, много чего я тогда почувствовала. И не было в этом никакой лирики, бабочек в животе или еще чего-то подобного, просто глобальная и мгновенная метаморфоза, открытие космоса внутри меня. Не описать, какой богатой, сильной и прекрасной я тогда себя ощутила! Я всегда нравилась себе, но оказалось, что я не знала и десятой части себя! Я знала себя как волевую и интеллектуальную личность, а теперь, через Руслана, открылся безбрежный океан внутри меня. Я хотела узнать себя такую и это желание постоянно усиливалось. Но он меня не замечал. Совсем. Я устроила так, что оказалась с ним за одной партой, он этого не заметил. Я с ним говорила, он отвечал, но с тем же успехом мог отвечать стене. Я будто бы случайно касалась его, он вежливо и равнодушно убирал руку, отодвигался. Его безразличие задевало, делало меня несчастной. Я подумала, может, он ненормальный? Но нет, он был очень нормальным. Безукоризненным. Просто джентльмен! Он никогда не подшучивал над девочками, не стебался, у него не было такой потребности. Согласитесь, если мужчина не видит в женщине врага, соперника, не соревнуется и не сравнивает ее с собой, не утверждается за счет ее природной слабости, то можно не сомневаться, что это истинный мужчина? Сравнивать мужчину и женщину нельзя, все равно, что сравнивать окно и дверь, у нас разное предназначение, разное строение, разная энергетика. Если уж так хочется сравнивать, то мужчину с мужчинами, а женщину с женщинами. Но высший пилотаж - быть вне сравнений, когда люди признают в тебе твою природу инстинктивно. Руслан как раз из высшей лиги мужчин. И неважно, сколько нам лет, это от природы. – Лиза вздохнула с такой неприкрытой тоской, что Дмитруку с Васей стало некомфортно. – Я наблюдала за парнями, начала понимать их суть. Это тот еще паноптикум! Непроходимая неуверенность в себе, из-за которой все ведут себя как придурки. Но вот Руслан… Сдержанность, воспитанность, безликая вежливость… А неторопливые и экономные движения его тяжелого тела! Они сводили меня с ума. Он был достоин меня. Но не замечал меня. Я присматривалась, прислушивалась, принюхивалась к нему и поняла, чт; он собой представляет и что внутри него, почему он так выгодно отличается от других ребят. Думаю, вы представляете себе идеально воспитанного мусульманского юношу? Не шалопай, не вертопрах, не курит, не пьет, не сквернословит, ценит традиции, дистанцируется от девушек, ответственен, совестлив, романтичен. Гибель, а не парень! Я стала следить за ним. Оказалось, он таскается за Румянцевой из восьмого класса. Это был удар! Он был влюблен в нее как дурак. Они везде и всегда оказывались вместе, вдвоем. По вечерам гуляли или сидели в палисаднике ее дома. Несколько раз я пряталась за заборчиком и слышала их разговоры. Румянцева была неглупа, начитанна, удивила меня своими рассуждениями, признаться, не думала, что встречу среди ровесников подобный уровень. Мама говорит, что я из поколения детей индиго, что мы мыслим так, как будто бы нам не нужен обычный возрастной опыт, и что через себя мы изменим мир. Румянцеву она бы тоже отнесла к индиго, но все же я была в тысячу раз умнее, я же вундеркинд, знаете? У меня память, как губка, все впитывает и ничего не теряет. Меня бесило, что Руслан не замечает, что она хуже меня, хуже во всем. Я и красивее, и умнее. Зато я поняла его и их разногласия. Румянцева его боялась. Многих женщин пугает исламское мировоззрение. А меня нет. Мне все равно на его понятия, я не собиралась быть с ним навсегда. Мне нужна была его энергетика, сила его чувств – напитаться этим досыта и отпустить, пусть себе потом женится на какой-нибудь татарочке! Но мне не повезло, так восхищавшая меня цельность его натуры обернулась против меня. Руслан совсем не индиго, - Лиза снисходительно усмехнулась, - зато редкий парень по осознанности и нравственности и был невероятно верен своему чувству к этой дуре, и я хотела, чтобы так верно и окончательно он любил меня. Он совсем не метался, понимаете? Не смотрел на других, а если видел, то не замечал. Алмаз, бриллиант. И не мой. – Она горестно вздохнула. – Они поссорились и не общались весь одиннадцатый класс, я старалась перетянуть его внимание на себя, но он по-прежнему принадлежал ей, этой дуре. Я так хорошо чувствовала его! Он страдал, но ему не приходило в голову отказаться от собственных убеждений. Когда его провожали в армию, он сбежал с праздника к ней, а я за ним. У них был решающий разговор, я стояла за деревом и все слышала. Он хотел на ней жениться, предлагал это! Я знаю, он был бы ей верен, заботлив и все остальное, но она должна была бы жить в золотой клетке, без этого отношения для него немыслимы. Она говорила ему, что несвобода ее душит и лучше она откажется от него, чем согласится на жизнь домашней утвари. Просто смешно, как сильно отличается молодежь нашего времени от молодежи прошлого – с легкомысленной романтикой у нас недобор! Мы теперь так мало бездумны! И не хотим рисковать, мы сплошь эгоисты.
- А Вас его натура не пугала? – полюбопытствовал Дмитрук.
- Вы про его понятия о субординации мужчин и женщин? Такое может нравиться только тем, кто соответственно воспитан или слабовольным дамочкам. Я не слабовольная и жадная до жизни, мне было бы тесно в его мирке, тут я с Румянцевой согласна. Но к тому времени без Руслана мне уже ничто не было мило. Я так хотела его получить, обернуть на себя его цельность, глубокую, религиозную порядочность и умение любить, хотелось выпить все это до дна. Это стало моей идеей-фикс. После Руслана никакой парень не смог бы удовлетворить меня, все ему уступали, он совершенен! Вы согласны, что именно верующий человек подлинно прекрасен? Я это знаю. Когда он вернулся к гостям, я завела с ним разговор о простом и здоровом взгляде мусульман на взаимоотношения между мужчиной и женщиной. Руслан кивал, улыбался и сказал: «Жаль, не все это понимают!» Меня тогда как кипятком облили: я ему о себе, а он о ней! Дайте воды, пожалуйста!
Дмитрук налил ей стакан, она выпила и продолжила, не дожидаясь приглашения.
- Вслед за ним я поступила на юридический и взяла академический отпуск, чтобы дождаться его из армии и оказаться на одном курсе. Годы совместной учебы были моим шансом расположить его к себе. И хотя в группе он по-прежнему общался со мной не более, чем приветливо, я была воодушевлена его ежедневной близостью и той мелочью из случайных прикосновений, подсказок на ушко, медленных танцев, что мне перепадала. Он стал еще красивее и сильнее, просто какой-то ордынский бог! Полтора года были для меня самым счастливым временем! А после этих зимних каникул я увидела его вместе с Румянцевой. Я о ней совсем забыла, не думала, что она учится здесь же. Не описать, что я почувствовала, увидев их сияющие лица! Мне хотелось убить этого предателя, размазать его прекрасную физиономию по асфальту! Потом я подумала и решила, что ненавидеть надо не его, а ее. Я удесятерила свое внимание к нему, но с тем же успехом можно было бы общаться со слепо-глухо-немым. Руслан предан ей, предан своему чувству. Такое сокровище и не мое! Потом я стала видеть их вместе и по их лицам было понятно, что они счастливые любовники. Он никогда не обнимал и не целовал ее на людях, только смотрел, и в этой целомудренности лишь слепой мог не заметить яростную страсть. Думаю, он потрясающий в постели. – Лиза замолчала, впервые опустив глаза, чтобы затушить огонек в них. – В общем, это была катастрофа. Значит, она поддалась ему? Приняла его правила? Они смотрели в глаза друг другу так прямо, как можно смотреть только при полном принятии другого человека. Он всегда держал ее за руку и улыбался ей. И как улыбался! Даже вспоминать больно, - голос Лизы дрогнул. Она чуть помолчала, справляясь с собой. – В общем, такого развития событий я не ожидала. На 23 февраля я поднесла ему небольшой подарок, ждала ответного внимания на 8 Марта, но он забыл! Не подумал обо мне. С горящими глазами он мчался к ней. Тогда я и решила, что нужно раз и навсегда избавиться от этой суки. Руслан должен быть или моим, или ничьим! Привезла пистолет. Нашла в интернете ролик, как заряжать - все получилось. Знаете, сначала сделала все это на порыве - порыв мог бы и улечься, правда? – но теперь уже пистолет сам толкал меня воспользоваться им и было не отступить. Как мне хотелось застрелить ее прямо где-нибудь на улице! Какое-то время я рисковала и ходила с оружием, но Ольга никогда не была одна, а вечерами всегда с Русланом в своей комнате, представлять их вместе было невыносимо. Нетерпение охватывало меня все больше. Понимала, что спешка губит, что лучше дождаться подходящего момента и хлопнуть ее в темноте, кто бы подумал на меня? Никто. Но меня несло и остановиться было уже невозможно, знаете, нетерпение сердца? Оно и подвело. Я вошла в ее окружение, хотя понимала, что это сделает меня подозреваемой, что совершаю ошибку... Мне хотелось прекратить их уединение, оно сводило меня с ума.
Дмитрук расстегнул воротник и хлебнул воды, ему было не по себе. Новак продолжила как ни в чем не бывало.
- Вы ошиблись, я не воспользовалась тем, что Катя отравилась. Отравление ей устроила я. Но сначала мне пришлось с ней сдружиться, спасибо Пушкину и моей памяти! Я пару раз помогла ей репетировать в комнате, обмолвилась про настоящее оружие, однако она не уцепилась за это, была уверена в своем актерском даровании, - Лиза снисходительно улыбнулась. – Но меня это в принципе устраивало, достаточно было, чтобы она в случае чего подтвердила, что такая идея была. Потом я проколола пачку ее творожка и пару дней он стоял, скисал. Накануне театральной репетиции я эту пачку подложила ей, она съела и отравилась самым неприглядным образом. Молочное отравление та еще гадость! В театре мне снова повезло, до сцены с Румянцевой не дошло, и я предложила заглянуть к ней порепетировать. Она согласилась, только попросила прийти так, чтобы мы управились до восьми. Я знала, что в восемь к ней приходит Руслан. То, что я намеревалась раз и навсегда лишить ее возможности радоваться ему, придало мне сверхъестественной прозорливости и дерзости. Пистолет в их корпус невозможно было пронести через охрану, у них вредный мужик сидит на посту, я обошла здание и заметила открытую форточку, так и придумался трюк с ведром. Форточка открыта именно там, куда можно запросто войти и это же тебе послужит алиби, представляете? Я стукнула свое пластиковое ведро об пол, чтобы оно треснуло, раздолбала швабру, создала отложенное отправление сообщения в группу в Телеграме на нужное мне время, есть такая функция у них, отправка по таймеру и пошла к коменданту. В нужный момент сообщение пропиликало, я отошла будто бы мне позвонили, а сама поднялась к Румянцевой. Никого не встретила, как специально! Оказавшись с пистолетом у нее в комнате я действовала по ситуации, четкого плана не было, да и не могло быть, ведь всегда есть вероятность помех и непредвиденного развития событий. Но все сложилось само собой, будто мне под руку. Когда я пришла, она дописывала что-то в тетради. Сказала, что ей нужна еще минуточка. Она закончила, включила музыку - это был подходящий грохот! – и стала собирать учебники. Я позвала ее, она обернулась, и я выстрелила. Какое облегчение, какое ликование я испытала – не передать! В тот момент я была абсолютно счастлива. И так ясно стала видеть все вокруг и всю ситуацию в целом: сложилось два варианта развития событий. Первый, если меня никто не видел на этом этаже, то меня здесь и не было, всего лишь приходила за ведром и болтала по телефону. Второй, если полиция прицепится к моему присутствию в этом корпусе, начнут проверят разговор и все такое, что вы и сделали, то можно было признаваться частично ровно в той степени, в которой вы накопаете. Я понимала, что получилось чисто английское убийство: замкнутое пространство и несколько человек в нем. Понятно, что всех будут проверять. Нужно было нейтрализовать выводы следствия, чтобы каждый аргумент против меня оправдывал меня. Все снова пошло в руку. На подоконнике стояло зеркало, я поставила его перед Ольгой, будто она репетировала перед ним и нечаянно нажала на курок. Потом заметила под столом шампанское, открыла, за спиной Ольги налила лужу на полу, достала два стакана, на отпечатках пальцев решила блефануть, все равно меня бы проверяли: да, была, случилось то-то, ну вы знаете мою версию! Да и не знала наверняка, вдруг кто видел меня. Лучше не отрицать. Это правдоподобно. Даже если Катя не приняла предложение порепетировать с настоящим оружием, то что мешало утверждать, что этого захотела Ольга? Захотела и доигралась. В общем, мне представилось разное развитие событий и в каждом из них я имела оправдывающее меня обоснование. Я не боялась. Про расположение капель крови не подумала. Ну что же, шпионы прокалываются на мелочах. Я ни о чем не жалею. Если бы не избавилась от нее, не смогла бы жить, теперь смогу. Отсижу и устроюсь наилучшим образом, а ее уже никогда не будет, - Лиза хищно и победно улыбнулась.
- Значит, не раскаиваетесь?
Лиза негромко хохотнула:
- Раскаиваюсь! Еще как раскаиваюсь! Так и запишем! Иначе с чего я тут вам выворачиваю себя наизнанку? И что вину признаю полностью, и показания даю в полном объеме, все запишем!
Дмитрук не сомневался, что ее признание основано не на раскаянии, а на разоблачении и на желании облегчить душу, это бывает нужно даже законченным злодеям.
- Родителей ее не жалко?
- Им не повезло, иногда людям не везет. Мне же не повезло. У них есть сын, будет им утешением.
- А своих родителей?
- Вы же видели моих родителей! Это самые наивные и честные люди во вселенной! Скажу, что все вышло случайно, это облегчит им возможность оправдывать меня и защищать, а перед судом заявлю ходатайство о рассмотрении дела в отсутствии лиц, не являющихся участниками процесса. Мои родители не услышат правду.
- А Руслана не жалко? Ваша любовь для него проклятье.
- Не жалко, если я не могу быть счастливой, то и ему не быть. Он ведь не войдет в список свидетелей по делу? По сути ему не о чем свидетельствовать. Я не собираюсь трубить о своих чувствах к нему, это только для вас. О моем отношении к Ольге он не знал, никто не знал. В признании и протоколе ограничусь стандартной формулировкой: из неприязненных отношений, пояснять не буду, имею право. Я бы вообще утверждала о случайности, но вы установили историю изготовления ключей – со случайностью не вяжется, увы. Поэтому пусть будет так. Думаю, основными свидетелями по обстоятельствам преступления будут вахтер, комендант и пара девочек, обнаруживших труп. Из письменных материалов дела пойдут все экспертизы. По моей личности достаточно письменных характеристик. О пропаже пистолета мои родители ничего не знали, тут хватит моего признания. Полное признание вины освободит суд от необходимости глубоко и широко копать. Пожалуй, неприятным для меня будет только присутствие законных представителей Ольги, ее мать наверняка будет плакать и смотреть на меня как на чудовище. Придется потерпеть.
Дмитрук тяжело смотрел на Лизу, подобной циничности он не встречал даже среди уголовников со стажем.
- Как же Руслан? Как ему жить, любить после всего этого?
Лиза безжалостно улыбнулась прямо в глаза Дмитрука:
- А Вы собираетесь трубить обо всем, что услышали сейчас? Думаю, нет. Он узнает не больше остальных, что просто возникла на пути его любимой Оленьки некая Новак и из неприязни убила ее. Я знаю, как сложится его жизнь: отучится, женится на какой-нибудь двоюродной сестре и будет плодиться да размножаться. Но счастливым он уже никогда не будет. Этот однолюб навсегда отдал сердце покойнице. Его жена так и не познает любви, будет довольствоваться уважением и заботой, такое болото мне не обидно. Никто не будет счастливее меня! Вот я еще могу стать счастливой, а они уже нет! За это можно и посидеть. Дайте мне чистый лист, напишу признание! – Дмитрук протянул ей пару листов. – Нет, достаточно одного, напишу только по существу, лирики от меня больше никто не услышит. Про мотив напишу коротко, без пояснений, имею право: внезапно возникшая неприязнь. Постараюсь уложиться в десяток предложений.
Начав писать она вдруг подняла голову и сочувствующе сказала Дмитруку:
- Не переживайте за нее, Румянцева не испугалась, я ласково улыбнулась ей, когда окликнула ее, она улыбнулась мне в ответ и не успела ничего понять.
Дмитрук представил себе эту мизансцену и по его спине пробежали мурашки, не хотел бы он увидеть подобную «ласковую» улыбку, и в сердцах сказал:
- Как же хочется, чтобы жизнь Вам этого не спустила! Чтобы Вы никогда не были счастливы, а Руслан был!
Лиза подняла на него глаза и твердо ответила:
- Я – буду. У меня есть цели, которые не завязаны на чувствах, и их достижение даст мне большое удовлетворение, кроме того, у меня нет запретов. А Руслан не будет. Потому что его счастье составляет то, что ему нельзя по убеждениям. – Лиза небрежно ухмыльнулась. - Он верующий человек и никогда ему не вырваться из плена установок. Ольга воплощала в себе все то, что его привлекает в женщинах, но он же хотел это в ней уничтожить, понимаете? Когда воспитание противоречит натуре, это замкнутый круг для человека. – Взгляд Лизы остановился, как бывает, когда что-то вспоминают. Она кивнула своим мыслям-воспоминаниям и добавила: - Уж не знаю как, но каким-то чудом Румянцева снимала с него ощущение греха и высвободила из него его скрытый огонь. У всех верующих, а у мусульман особенно, женщина должна быть чиста для рождения детей. Это «чиста» по сути подразумевает такое бесстрастие, жуткую неразвитость и замкнутость на хозяйстве, что мужьям с ними всегда скучно. Это дилемма, понимаете? Чистая женщина, как завхоз, скучна до тоски, а хочется, чтобы весело, здорово, как на вулкане – так появляются любовницы. Руслан женится на «чистой» девушке и будет подвывать от скуки. Делать с женой то, что он делал с Ольгой? Как возможно, ведь этими губами жена будет целовать их детей?! Вот Ольга в его глазах все превращала в золото! Ни у какой другой замечательной жены такое не получится. А любовницу он не заведет по идейным соображениям. Женатый Руслан и любовница? Даже смешно. Будет тешиться воспоминаниями!
Когда Лизу увели в изолятор временного содержания, Вася подал осипший от долгого молчания голос:
- И не спрашивайте меня больше никогда, когда влюбишься, когда женишься, понятно? Манал я эту любовь! Чтобы вот так?! Мегеру такую встретить?
- Любовь, Вась, не всегда благо, она, как лакмусовая бумага, выявляет нутро человека. Да и у Новак вряд ли была любовь, так, страсть, одержимость. И как показательно, что, будь человек хоть семи пядей во лбу, а чувства и эмоции подведут его под монастырь точно так же, как самого простого простака!
- Жуткая баба! У меня от нее мурашки. На сто ходов вперед все знает! Шахматистка хренова! Индиго чертова!
- Да, что ни говори, доброта выше ума.
- Все, встречаюсь только с дурами!
- С добрыми встречайся, Вась, с добрыми!
Вася нервно отмахнулся. Дмитрук сказал:
- Ты слышал про Адикию? Она относится к мало известным богам Древней Греции. – Вася отрицательно качнул головой. – Была у них такая жуткая раскрасавица Адикия - богиня несправедливости и злодеяний, олицетворяла несправедливый суд, осуждение из обиды, мести, злобы. Ее имя переводят как «обида», а является она сестричкой-антиподом богини справедливости, изображается тоже с повязкой на глазах, но повязка дырявая, что символизирует пристрастие, неправедность. А позднее, в Новом Завете адикией называли грех несправедливого отношения, нанесения обиды. Чем тебе Новак не Адикия? Она и есть. Сама обиделась, сама осудила, люди про нее и знать не знали. Вот так, Вась, все придумано давным-давно, задолго до нас и будет долго после нас, люди не меняются.
- Ага, живешь себе, живешь, и не знаешь, что рядом ходит такая вот Адикия и думает, а с хрена ли ты так счастливо живешь, Афродиту любишь? Эта Новак еще Афродиту мочканула, а другая тебе запросто горло перережет! Но перед этим приятно улыбнется! Нет, все, хватит с меня, сходил замуж за этот час, наелся на всю жизнь!
- Больно уж ты впечатлительный, Вася! Что же теперь, жить по принципу «чай не пейте – захлебнетесь, на унитаз не садитесь – засосет»?
Вася хмыкнул с категоричным и непримиримым протестом.
***
;
Эпилог
По ходатайству подсудимой судебное разбирательство прошло в закрытых заседаниях, Руслан так и не увидел, и не услышал убийцу Ольки. Знал то, что знали все: со слезами на глазах Лиза Новак заявила в суде, что ее раскаяние так велико, что она не в силах еще раз говорить о содеянном и просит огласить ее признание, данное на следствии. Так, с учетом полного признания вины, искреннего раскаяния и невероятного множества положительных характеристик личности она была осуждена за умышленное убийство из неприязненных отношений к лишению свободы сроком на семь лет. Мягкость приговора сразила всех: семь лет за лишение жизни с прямым умыслом! Невероятно. Однако, высшая инстанция оставила приговор в силе.
Во время отбывания наказания Лиза заочно с отличием окончила юридический и экономический факультеты университета, писала статьи и вела дебаты в юридических журналах и форумах. Она попросила своих родителей постараться переехать в Москву или Петербург, сказала, что у нее открываются блестящие перспективы и жизнь в столицах поможет осуществлению ее планов. Старшие Новаки распродали все свое имущество и купили небольшую двухкомнатную квартиру в Москве. Лиза никогда больше не бывала в родном городке, не видела Руслана и не желала его увидеть. Ее страсть к нему сошла со смертью Ольги. Освободившись от лицезрения его самого и его счастья с Олькой, она освободилась и от своих чувств.
Через четыре с половиной года Лиза получила условно-досрочное освобождение. Знание нескольких языков вкупе с дипломами корпоративного юриста и финансового аналитика обеспечило ей прекрасную работу, затем, по истечении срока условно-досрочного освобождения, она взяла фамилию материю, поменяла все документы и получила стажировку в Лондоне, где зарекомендовала себя блестящим образом и приняла приглашение остаться в лондонском филиале кампании. Позже перевезла родителей и ее российское прошлое стало миражом.
Первое время осиротевшему Руслану казалось, что все произошедшее лишь вязкий, муторный морок, который не получается стряхнуть с застывшего сознания. Он не мог уяснить утрату, Ольке не подходило быть умершей и казалось, она где-то рядом, но почему-то не осязаема. Так же ему не думалось об ее убийце, Руслан вообще не мог думать о Новак как о личности, он и раньше почему-то не воспринимал ее, не мог зацепиться за нее ни взглядом, ни мыслью. И теперь ее поступок и мотив не укладывались в его голове, не подходили его мироощущению, и его мысли огибали ее, как поток воды огибает препятствие. В сознании Руслана Новак представлялась некой безликой данностью, черной дырой, случайно возникшей на пути Ольки и втянувшей ее в себя просто в силу своей разрушительной природы. Он не испытывал к ней ненависти, лишь удушающее недоумение: почему, зачем она встретилась им с Олькой, и разве у нее было право решать что-то в Олькиной жизни?
Руслан по инерции жил и делал все, что полагалось, и каждый его день был заполнен и подвижен, но он словно плыл над реальностью: и дела ему были не дела, и улицы не улицы, и будущее без интереса, и настоящее как в полусне. Руслан не страдал от яростной боли, и это не казалось ему странным, несмотря на то, что когда-то его разрывало от всяких глупостей, вроде ревности и ссор с Олькой. Осознание страшной утраты отпускалось ему небольшими дозами, и он давно догадался, что будет пить эту чашу долгие годы, может, всю жизнь. Он принял это безропотно.
Тем не менее, все в его жизни складывалось на удивление гладко и словно само шло в руку. После университета он сразу был принят на работу в родной Казбековке, его отец задействовал знакомых и подготовил ему место в администрации городка.
Осенью того же года глава семьи объявил, что они пригласили в гости одну из родственниц с дочерью: «Помнишь Розочку? Такая славная девочка! Ей уже семнадцать лет, школу закончила» Руслан понял, что Розочка, которую он помнил пухленькой застенчивой девочкой, выбрана ему в невесты. Кто бы сомневался, что отец обо всем позаботится! Его сестры тоже были выданы замуж по выбору отца и даже успели родить по внуку. Руслан кивнул, и в глазах главы семейства мелькнуло привычное удовлетворение.
Послушность детей своей воле Раиль Ринатович полагал естественным и счастливым следствием своего личного благонравия. Он ни мгновения не сомневался, что воспитал их должным образом и выбрал им лучшую долю. Как любящий и заботливый родитель, он всякий раз обязательно показывал, что считается с их мнением и спрашивал, согласны ли они с его решением или выбором, и всегда рассчитывал на утвердительный ответ, а как иначе? Кто лучше него знает, что правильно для его детей? Неужели они сами? Если бы кто-то из них выразил несогласие, Раиль Ринатович объяснил бы им их неопытность, и заминка разрешилась бы его понимающей и всепрощающей улыбкой. Дочки обычно не доставляли ему огорчений, и перед сватовством он быстро осушил их слезы, напомнив об основной обязанности женщины повиноваться воле отца, а потом мужа, тем более, что мужчины заботятся об их благе. Беспокойство вызывал лишь младший сын, он мало признавал авторитеты и норовил сделать по-своему, к нему Раилю Ринатовичу приходилось прикладывать усилий больше остальных детей и эффект все-таки давал себя знать, хотя расслабляться было еще рано.
Гордость родителя составлял Руслан: мальчик не знал сумасбродства, не имел сомнительных желаний, отличался степенностью, разумностью и всегда поступал наилучшим образом. Характер Руслана отец полагал своей заслугой и оскорбился бы, скажи ему кто-нибудь, что его сын спокоен и здравомыслящ лишь в силу возникшего равнодушия к жизни, что он бесстрастно проживает свои дни и ночи с ощущением великого отсутствия. Что его глаза блестят лишь изредка, когда он навещает могилу на христианском кладбище или когда погружается в свои мысли.
Родители Руслана так и не узнали ни о его любви к Ольке, ни об их отношениях и ее кончине, ни о том, что она унесла с собой его сердце. У Мануровых не были приняты откровения, Раиль Ринатович так давно полагал чувства ненужной блажью, нездоровьем, сбивающим человека с понимания правильного пути, что мог испытывать лишь довольство собой.
Раиль Ринатович обожал появляться в обществе вместе с красивым и сильным старшим сыном и не догадывался, что иногда Руслан, находясь рядом с отцом, ощущая его монолитность, бескомпромиссность и самодовольство, начинал маяться головной болью, ему казалось, будто из него вытягивают жизнь. Руслан ловил себя на том, что с удовольствием бы не возвращался в мир своей семьи, в память об Ольке жил бы ее жаждой путешествий и познания, но знал, что так не будет: он продвинется на подготовленном отцом месте, женится на Розочке, наденет тюбетейку и приложит все силы, чтобы не превратиться в своего отца.
Великое отсутствие раздвоило в Руслане ощущение мира: он представлял себе, как все было бы при Ольке, и подчинялся тому, как все есть без нее. Он не замечал, что ведет с ней – свободной, радостной, ясной и жадной до жизни - нескончаемый разговор, почти всегда это было препирательство, но ему нравилось, именно в такие моменты его глаза блестели и лицо озарялось улыбкой. Когда отец сказал ему о Розочке, Руслан поспешил обсудить это с Олькой, знал, что сказал бы ей и что услышал бы в ответ:
- Может, ты передумаешь и согласишься стать моей женой? – желание разделить с ней жизнь так и не оставило его.
- Нет, Руслан, мы разные. Да я уверена, что тебе уже подыскали невесту, так что скучать будет некогда!
- Почему ты так думаешь? – с обычной мужской наивностью удивился бы он ее прозорливости. Лично для него устройство его личной жизни родителями в первую минуту явилось сюрпризом.
- Потому что у вас так принято, чтобы ребята-девчата не забаловались, их рано женят. Еще и на кузинах! Дети обалдуи будут, не боишься?
Он бы неуклюже защищался:
- Кузины со стороны матери не считаются близкой родней.
- Руслан, человек с университетским образованием! Гены и в Африке гены!
Он лишь глянул бы на нее как человек, не желающий начинать спор с тем, кто его все равно не поймет.
- А я доучусь, потом пойду в аспирантуру, хочу на кафедру логики, мечтаю преподавать. И потом, я ведь нигде не была! Целый мир ждет меня! Папа обещал подарить мне большой тур по Европе.
Когда Олька говорила что-то про будущее, сердце Руслана замирало: она понимает, что ее нет? Следователь говорил, что она не видела оружия в руках своей убийцы. Но Руслан боялся ее спросить об этом, вдруг она испугается и перестанет являться к нему? В любом случае, начнет расспрашивать, кто и почему лишил ее жизни, а что сказать? На вопрос самого Руслана следователь пояснил так: Новак завидовала, что не может быть такой счастливой, как Олька, поэтому убила ее, чтобы не раздражала. Руслан до сих пор не мог взять этого в толк. Он никогда никому не завидовал, пытался представить себе, что нужно испытывать, чтобы пойти на убийство из зависти, ему открывалась только мертвящая чернота. Олька бы тоже не поняла, ее натура также отвергала возможность существования такой личности, которая способна убить другого человека из-за столь бессмысленного чувства.
Он сказал про то, что его обижало, что она по-прежнему легко отказывается от него:
- Знаешь, в чем разница между нами?
Олька бы повернулась к нему и вопросительно посмотрела бы так, как умеет только она - невинно.
- В том, что у меня душа разрывается от предстоящего расставания, а у тебя радуется.
- Какой ты жадный и неблагодарный, Русик! Мы были нечеловечески счастливы, разве нет? – возмутилась бы Олька. – Я думаю, потому что знали, что у нас есть срок и не тратили время и нервы на войну характеров. Так что я просто благодарна тебе и нашим отношениям. На самом деле тут не отчего грустить, ведь начнется что-то новое! Я люблю начало нового пути! У тебя тоже все будет по-новому, разве не здорово?
- Не знаю, может, и здорово. Просто ты меня не любишь так, как я тебя, - в тысячный раз посетовал бы он.
- Как могу! – отмахнулась бы она, раз и навсегда закрывшая для них тему брака. - Поехали со мной? Ты за год накопишь денег и составишь мне компанию! Представь, сколько бы мы увидели, сколько впечатлений получили! Где мы только не были? В Париже не были, в Риме тоже, да везде не были! Только в комнате в общаге. Разве не обидно?
Не обидно, но мало. Для него в Ольке и в ее комнате заключался целый мир. В этом мире были все его горы, моря, океаны, пальмы, Рим и Париж. Он бы посмотрел на нее с грустью, потому что с удовольствием отправился бы с ней куда угодно, но она могла позволить себе не считаться с правилами его семьи, а он нет. Огорчить отца? Ни за что.
- Хотя кому я это говорю! Домоседу!
- Чего это? – обиделся бы Руслан. Иногда ему нравилось думать о себе как о прожигателе жизни.
- Ты еще спрашиваешь, чего? Да достаточно увидеть твою несуетность, – Олька растопырила руки, изображая неповоротливого медведя, - и стабильный взгляд, чтобы понять: домосед! Зато ты будешь таким классным папиком! – вдруг подольстилась бы она. – Как раз таким, какой нужен детям.
Руслан кивнул: он был уверен, что рожден для процветания и семейного счастья. И хорошо бы, чтобы дочки были похожи на Ольку, а сыновья на него.
На сговоре Розочку хвалили неперечливой и угодливой девушкой, она пламенела и не поднимала глаз. Ее представители перечисляли длинный список ее достоинств: уже несколько лет она полностью вела дом и умела все, включая мелкий ремонт и настойчивый торг на рынке. И помыслы ее были только о будущей семье и благе мужа. Всякий мужчина будет доволен такой умелой и скромной в запросах женой.
Когда их ненадолго оставили одних, Руслан смотрел на нее: вот человек, с которым он будет жить до конца своих дней. Это было странно, потому что он совсем не знал ее, да и не хотел узнать, и ничего не чувствовал к ней, он не испытывал даже любопытства, только предопределенность. Он был согласен на этот брак, потому что каждый мужчина, умеющий содержать жену, должен жениться. Так правильно, так предписано, и пришел его срок. Это сидело в нем железно.
Им надлежало поговорить, Руслан вспомнил вопросы, которые исламским этикетом обоим рекомендовалось задать друг другу и о которых ему напомнил отец: сколько лет невеста выполняет намаз, умеет ли читать Коран и как часто читает, как выполняет предписания религии, сколько детей хочет иметь, что будет делать, если муж будет ею недоволен и ряд других. Но Руслану не хотелось задавать их, он не сомневался, что отец выбрал для него надлежащую невесту и ее ответы вполне предсказуемы.
- У тебя есть ко мне вопросы? – спросил он.
Она отрицательно покачала головой. Руслан вспомнил, что ее называли угодливой, и хотел спросить, не боится ли она, что если будет удобной, он приучится не считаться с нею? Но посмотрел на ее пылающее личико и пожалел: зачем смущать ее разум? Пусть будет удобной, такой, какой ее воспитывали. И вдруг сказал то, чего сам не ожидал:
- Пророк Мухаммед, мир ему и благословение Всевышнего, сказал: «Женщину берут в жёны из-за четырёх качеств: её богатства, её происхождения, её красоты и её религии, так добивайся той, которая привержена религии, иначе проиграешь!» Я вижу, мне повезло по всем пунктам.
Роза смущенно поерзала.
- Ты набожна?
- Да, я ходила на воскресные занятия в мечети.
- Значит, ты знаешь, какой должна быть жена?
Роза кивнула и еле слышно процитировала:
- «Лучшие из ваших женщин – это любящие, часто рожающие, покорные и соответствующие мужьям, если они страшатся Аллаха...»
Руслан глубоко вздохнул и выдохнул, ответ Розы был бальзамом для его сознания, именно этого он всегда хотел от Ольки: чтобы она забыла себя и соответствовала ему из страха перед Аллахом.
- Я тоже буду внимательным и заботливым мужем, сделаю все, что должен, - заверил он свою невесту.
Раиль Ринатович умер через два года после женитьбы Руслана, успев увидеть внука; его погубил оторвавшийся тромб. Родственники благословляли его память и то, что он успел отгулять на свадьбе младшего сына. На похороны отца пришло очень много людей. Пожимая руки пришедшим выразить соболезнование Руслан, как и все, чувствовал, что ушел авторитет, сильный и цельный человек, к которому он испытывал почтение. Он разделял общее сожаление, что такие монументальные люди приходят в этот мир редко, однако ощущение утраты отца не приходило, потому что между ними не было теплой эмоциональной связи. Зато на похоронах аби, которая ушла из жизни спустя неделю после отца, слезы полились из глаз Руслана горным ручьем. Его горло перехватило сразу, как поступил звонок о ее кончине. Он боялся опоздать и прямо-таки жаждал проводить аби в последний путь и сказать ей, как он ее любил, сколько света она внесла в его душу. Скорбь и благодарность смешались в его сердце в одно и выплеснулись в светлое горе. В машине он вдруг вспомнил, как в шутку обещал ей туфли на каблуках, заехал в какое-то село по дороге и купил лаковые, растерялся из-за размера, но решил, что это уже не имеет значения. Он положил их на краешек ее могилы и почувствовал облегчение – хоть так выразил прекрасной аби свои чувства, ведь при ее жизни он не догадывался позвонить ей.
За поминальным столом, когда осталась семья и близкие люди, тетка, жена дядьки, рассказала, что аби ушла как ангел: с утра хлопотала, потом присела перевести дух на свою любимую скамеечку под тутовником во дворе и с улыбкой на лице отдала богу душу. А со слов всех собравшихся стало известно, что она всю последнюю неделю каждый день ходила навещать родных и знакомых и побывала почти в каждом доме села. Что аби приготовила все необходимое для похорон: саван, гречку, муку, орехи, мед, сахар, сухофрукты и остальное, год назад купила и откормила бычка, заготовила три бидона брынзы, и сыр как раз вызрел и дал золотистые капельки масла. Что она, оказывается, выплатила дядькин долг и оставила деньги на раздачу милости в помин своей души. Что за последний месяц потихоньку покрасила забор, а с утра купила несколько килограммов конфет и подмела двор, после чего присела под дерево и ушла навсегда с улыбкой на лице. Ее назвали Хадижей и Руслан сорвался на рыдания, вдруг поняв, что впервые слышит имя аби, и что она, оказывается, была некой личностью давным-давно, задолго до знакомства с ним. Впрочем, плакал не он один, все ее восемь детей и снохи с зятьями. У всех было чувство, что закатилось солнце.
Руслан попросил постелить себе на полу веранды, где крепко пахло сухой травой, пучками развешенной на множестве веревок, долго не мог уснуть, думал об утратах, их у него было уже три.
Казалось бы, смерть уравнивает людей и оставляет после себя единое горе, но на самом деле никакой одинаковости не было. В каждом случае она по-разному влияла на людей. Об аби скорбели светло, почти с улыбкой утирали обильные, легкие слезы, вспоминали с радостью, всякому хотелось непременно что-то рассказать о ней, за что-то поблагодарить. Как бы печально всем не было, в душе каждого она оставила свет и даже в воздухе чувствовалось умиротворение и удовлетворение: жизнь аби была верной и закончилась правильно.
Отца провожали иначе: сказали много торжественных и значительных слов, но никто не плакал, даже члены семьи, лишь дочери недолго утирали глаза, все были словно придавлены неясной тяжестью и хотели поскорее от нее избавиться. После похорон дома об отце не говорили, не вспоминали. Даже думать о нем было сложно, потому что хотелось света, а его как раз и не находилось, лишь тяжесть и чувство вины. Верно ли он жил и правильно ли закончилась его жизнь, Руслан не мог оценить. В жизни и в смерти человека почему-то искалось очищающее и облагораживающее воздействие на окружающих. С аби в этом смысле было просто и понятно, с отцом нет.
Уход Ольки Руслан упорно избегал называть смертью. Ее уход вызывал у него непреклонный протест, все в этом было неправильно и противоестественно. Да и не был это никакой уход, только аморальное, извращенное, противонатуральное лишение, беспардонное отобрание жизни, непрошенное и непоправимое вмешательство. Жизнь Ольки была полна света, а ее внезапное, неестественное окончание оставило бесконечную печаль, ощущение глобальной несправедливости. Так не должно быть, она себе этого не выбирала.
Мать выдержала годовой траур и буквально на следующий день переехала в дом своих родителей, сказала, за ними нужен присмотр. Так Руслан занял место своего отца. Затем началось невообразимое, о чем Руслан привычно делился с Олькой в вечном мысленном противостоянии:
- Мама чудит! – жаловался он.
- Тетя Айназ чудит? Даже не могу себе этого представить! – Русик хорошо видел смешливую недоверчивость румяного Олькиного личика.
- Ты же помнишь, отец умер полтора года назад? Мама держала траур и вела себя как подобает вдове. Потом она оставила наш дом нам, моей семье, а сама переехала к родителям, сказала, за ними надо присматривать, но мне кажется, ей там нравится. Она сняла хиджаб и пошла работать в школу, ведет внеклассные занятия, представляешь? На старости лет! Мы ее почти не видим. Как не позвонишь, то она на работе, то с Машкой там, то с Машкой сям!
- Какая старость? Ей пятьдесят-то есть? По-моему, нет еще. А Машка – это кто?
- Говорит, подруга детства, но что-то я у нее вообще подруг не помню. Учительницей работает, тоже вдова, Мария Григорьевна, знаешь такую?
- Да ты что, Марьгригоринна? Конечно, знаю! Это моя классная. Она у тебя не вела, учительница русского и литературы? Знаешь, какая она? Отпадная! До сих пор миллион стихов наизусть помню. Учитель с большой буквы «у», и, во-вторых, невероятно добрый и понимающий человек! Если она подруга тети Айназ, то это лучшая рекомендация для твоей мамы!
- Ну не знаю, - с сомнением сказал бы Руслан. - В последний раз я встретил ее у мамы в гостях, они так смеялись, что стены дрожали! Женщины не должны так смеяться. – Его осуждение было твердым. - При отце такого не было. А знаешь, над чем? Тоже ничего смешного! Сказали, их, как непутевых девчонок, поперла из церкви какая-то прытко верующая бабулька за то, что на них не было платков. Якобы они по дороге домой вспомнили Машкиного отца, захотели поставить свечку за упокой его души, ну и зашли в храм, как были, а там бабка эта напала на них, что, мол, бесчинство, грех и оскорбление заявляться в божий дом без платков.
- Представляю твою реакцию, - скептически бы хмыкнула Олька.
- Ну да, женщина должна ходить с покрытой головой, тем более в храме, я им так и сказал.
- Ну и ну! – хлопнула бы Олька себя ладошкой по лбу. – Анекдот есть, что Иисус стоит возле храма, его спрашивают, отчего он не заходит, отвечает, что не пускают, мол, лохмотья его не впечатляют. И что тебе сказала Марьгригоринна?
- Что традиции традициями, а светлые порывы души выше обрядов и правил, что Бог видит именно души, мол, чт; Ему этот платок, если их души в тот момент светились верой в Него и желанием выразить свою любовь и доверие? А ставить ритуалы выше душевного ликования или поклоняться обрядам – это не вера в Бога, это околобожье.
- Вот! Узнаю Марьгригоринну! Разве она не права? В прошлом семестре я по культурологии как раз писала реферат, что человек чувствует бога до тех пор, пока не начинает поклоняться правилам, форме! Сразу идет подмена понятий и гордость собой! И всегда такие фанатики в тягость другим! Ты замечал, что есть люди, которые сроду бы вроде и не молились, а ощущение, что они как раз в боге и живут?
- Это мой дядька, и аби была такой.
- А есть другие люди, что ходят разве что не с разбитым лбом от молитвенных поклонов, но так задолбят всех своими нравоучениями и порядками, что хоть беги! И не веришь им, и радости от них никакой, а почему? Потому что в формализм уходят! А душа ведь органичная, зачем ей надуманные формы?
Руслан подумал об отце, о зажатости, напряжении и чувстве вины, которые всегда испытывал в его присутствии, но и о восхищении его праведностью, умом и посвящении своей жизни соблюдению буквы Корана: разве отец не лучший из верующих? И хотя образ его всегда вставал в противоречие с образом дядьки и аби, Руслан защитил его:
- Не все так просто. У нас вера выражается именно в соблюдении формы.
- Ну и ладно, мир чудесен разнообразием! – легко отступила бы Олька, что отнюдь не означало перемены ее мнения. - Если вера удерживает людей от пороков и ставит на путь добра, то пожалуйста, пусть верят хоть в чемодан! А тетя Айназ молодец! Одобряю. Не хоронит себя, живет полной жизнью!
Кто бы сомневался во мнении Ольки!
- Я не знаю, как к этому относиться, мы думали, она внуками будет заниматься, как при отце, а она знаешь, что удумала? Недавно, счастливая такая, сказала, что на Соловки путевку купила. Я упал! На Соловки!!! По реке! Что за бред?
- Молодец! – расхохоталась бы Олька. – Говорят, там очень красиво, другой мир, я бы тоже поехала! А тебе-то что? Тетя Айназ свободная женщина и сама заработала!
- Говорит, мечта ее юности эти Соловки. Не понимаю я женщин, все время какие-то глупости!
- Много мы знаем о глупости других! – возмутилась бы Олька. – В этой глупости может быть бездна смысла, может, вся их жизнь в этой глупости! Не суди, и сам не судим будешь!
- Перед людьми стыдно. Говорю, лучше хадж соверши, а она – Соловки!
- Какой ты дремучий, Русик! Лешак! Фу на тебя! Живет тетя Айназ, живет, а не существует! У нее свои правила – правила ее сердца. Молодец, одобряю! Даже настроение у меня поднялось! Вот с кого пример надо брать! – Олька бы ярче разрумянилась и стала бы порывистей, не смогла бы усидеть.
- Да ну, глупости, - упорствовал бы он, любуясь ее огнем.
- Она слушает свое сердце, а через сердце с нами говорит истина. Так что сам ты глупый!
- Ты в курсе, что являешься единственной женщиной, которая меня ругает? Если бы Роза об этом узнала, обалдела бы. – Он улыбался той ясной и счастливой улыбкой, которая навсегда осталась в его юности и которую не видели в его семье. - А мне приятно, словно в детстве. Хочу полежать с тобой на скамейке и послушать скрытую жизнь.
- Это было чудесно. Именно на ней, глядя на звезды, я поняла, что моя жизнь только в моей власти, и с тех пор ничего не боюсь.
Сердце Руслана в очередной раз трепыхнулось, но он продолжил как ни в чем не бывало.
- Ты жутко смущала меня. Тогда я не знал, что проживаю свои лучшие мгновения. Я был счастлив.
- Да ты тогда только и жаловался на меня! – возмутилась бы Олька, не веря ему.
- Дурак был, не понимал ничего.
- Не расстраивайся, - утешила бы его Олька. – Мы и сейчас с тобой жутко препираемся.
- Я желаю, чтобы это никогда не заканчивалось. Больше всего на свете хочу терпеть тебя!
- Не придумывай! Ты не терпишь прекословия! Бегал бы и возводил руки к небу: усмирите эту женщину!
Руслану стало смешно, эмоциональная Олька здорово изображала в лицах.
- Ты всегда была умной. С тобой легко и хорошо, я бы боялся только одного, что ты изменила бы меня, и я не уважал бы себя за это.
- Не придумывай! Даже не подумала бы никогда никого менять, это не в моем характере. Я за то, чтобы люди были самими собою.
- Я как раз об этом! Прямому давлению можно сопротивляться, а ты своими независимыми и необычными взглядами постоянно бы вынуждала меня сомневаться в собственных убеждениях. В этом ты опасна мне.
- Значит, хорошо, что своим отказом выйти за тебя я сберегла твои убеждения?
- Выходит, хорошо. Только иногда я спрашиваю себя, когда я жил так, как хотел? Только с тобой. В университете и в детстве все было по-настоящему, истинно. Потом я следовал правилам. Почему я был счастлив тогда, когда не соблюдал правила? Вспомню любой счастливый момент хоть с тобой, хоть летом у дядьки, когда я был по-настоящему открыт и легок, и окажется, что я действовал не так, как следовало бы, отец не одобрил бы. Сейчас у меня все правильно, а я будто не живу. Не понимаю. Вот видишь, ты снова заставляешь меня сомневаться?! Опасная женщина!
- Во мне сомнений нет, я делаю, что хочу, поэтому мне никто не опасен. Ты что, себя насилуешь в своих правилах?
- Да нет, просто мне нужна ты.
- Ну-ну! – не согласилась бы Олька. - До кучи! Я нужна тебе до кучи твоих правил! Со мной реальной ты не мог, вспомни!
- Тоже верно, - признал бы Руслан. В мысленных пикировках иногда он мог признаться в сокровенном.
- А вообще, согласись, напрасно некоторые считают любовь сильнейшим чувством? Или мы не умеем любить. Или называем любовью то, что ею не является. Мы предпочитаем отказаться от чувств, чтобы сберечь себя, свои взгляды и убеждения.
- Есть такое дело.
- А почему так, ты думал?
- Не люблю о таком думать, пустое.
- Мужчина! Неповоротливый тугодум! А потом: почему мне плохо, почему душа плачет?
- Ну хорошо, а ты думала?
- Еще как! И перечитала кучу литературы по этому поводу!
- И что вычитала?
- Много чего, и мой вывод таков: если хочешь изменить другого человека, то это любовь к себе, а не к нему. Тут проще удовлетворить страсть и отпустить на все четыре стороны и себя, и человека. Я так и сделала, мы так и сделали! Теперь мы можем жить дальше без груза нереализованных желаний, правда?
Опять: жить дальше. Она уверена, что живая. И знает, что они уже не вместе и молчит? Как такое возможно? Разум Руслана метнулся в недоумении, но он ответил ей по существу:
- Значит, я столько лет не любил тебя?
- Это неполноценная, незрелая любовь. Юношеская страсть, влюбленность, одержимость своим упоением, ты любил воображаемую картинку.
- Даже если и так, я бы хотел, чтобы это никогда не закончилось.
- Человек всем насыщается. Мы никуда не делись бы от усталости друг другом! Нет ничего милее, чем жить в согласии со своей натурой.
- А я был в согласии те два с половиной месяца.
- Да, мы были как Адам и Ева в раю, но вряд ли так можно жить всю жизнь. Ведь ты был в согласии с собой, но не со своими убеждениями. Мы в системе своего мировоззрения, и хорошо нам только тогда, когда на наши комплектующие капает соответствующее качественное маслице. Вот сейчас Роза наставит тебе вкусняшек на ужин, расскажет про проделки детей, про купленные по дешевке два мешка картошки, новорожденных ягнят и будет тебе мир, покой и довольство! Что такое нагие Адам и Ева против полного желудка, крепкого хозяйства и чувства безопасности? Каждый взрослый человек знает, что страсти вспыхивают и гаснут, все проходит – имущество и семья остается.
- Коза ты, Олька! – с облегчением улыбнулся бы Руслан. Как ей всегда удавалось примирять его с действительностью? Как бы то ни было, после умозрительных споров с Олькой в душе Руслана непременно на какое-то время воцарялся если не мир, то покой.
После женитьбы он перестал говорить ей, что любит ее, потому что Ольке бы не понравилось слышать подобное от женатого, и сам он находил это несправедливым к обеим женщинам своей судьбы. Безвинная Роза была глобальным, но тайным разочарованием для него: что стоило судьбе дать ему в жены Ольку? Роза как неизбывная случайность, как доставшийся задарма огромный шкаф: и не нуждаешься в нем, и не выкинешь. Иногда Руслан пытался смотреть на нее, как смотрел на Ольку, и увидеть то, что видел в Ольке, но ничего не выходило, потому что Олька всегда светилась, лучилась жизнью и радостью, ее хотелось вдохнуть, съесть и выпить, но не получалось, так как она не давалась, оставалась неудобной, ускользающей из рук. За ней надо было идти, бежать, догонять, трепетать, восхищать, соответствовать, а Роза… Розе некогда было светиться, она либо управлялась по хозяйству, либо грызла семечки, которые всегда имела во всех карманах.
Роза была надежна и понятна, как давно разношенные войлочные тапочки, и ей достаточно было крыльца, про которое эти тапочки понимали, что оно для них. Юная жена Руслана представляла собой воплощенный образец домовитости: споро, уверенной рукой, твердым глазом и с поразительной сметливостью она руководила их домом и немалым живым хозяйством. С утра до вечера слышалось ее негромкое «кыш отсюда!», «ты тут не один, дай другим поесть!», «пылищи сколько!», «двери закрывай, комары!» Невысокая, округлая Роза упругим мячиком каталась по дому и двору, заполняя собой все пространство. Руслан удивлялся, как быстро она обжилась и почувствовала себя полновластной хозяйкой в его родном доме. Он сам едва-едва стал сознавать, что ему надлежит быть тем, кем был его отец, необходимость получать указания с трудом покидала его, подспудно ему по-прежнему казалось, что он всего лишь сын в этом доме, но никак не хозяин.
В замужестве Роза оказалась на своем месте: ее единственным желанием было стать хозяйкой, и она стала, о большем не мечтала и чувствовала себя раскрытой, реализованной. Она неизменно пребывала в состоянии удовлетворения, всегда приветливая, никогда ни в чем не перечила мужу, предвосхищала его бытовые потребности, безотказно и мягко принимала его.
Руслан не отдавал себе отчета, что иногда зависал в своих мыслях, Роза бросала на него короткий, цепкий взгляд и без какой-либо агрессии или нажима возвращала его на землю простым обращением: «Можно ужинать!» или «Сено привезли, надо разгрузить» В их доме было так же тепло, сытно и уютно, как при матери, и хозяйственная Роза ассоциировалась не с желанной женщиной, как Олька, а с матерью, с которой почему-то надо спать, как бы странно это не было.
Как-то Руслан осторожно высказался Ольке, что хороший брак иногда подразумевает невыразительную жизнь и несоблазнительную жену. Ольку было не провести, она живо раскусила его неуклюжую дипломатию, обругала эгоистом и укоротила вопросом: а каково с ним Розе, он с ней очень соблазнителен? Заявила, что семья не цирк, развлекать его никто не обязан. Руслан стал присматривался к жене и очень хотел узнать, чем она живет, кроме быта. Оказалось, она очень эмоциональна и романтична: обожала индийское кино и с неким мазохистским удовольствием бурно оплакивала болливудские судьбы. Правда, всегда на удивление быстро и бесследно утешалась. После каждого такого просмотра Роза несколько дней ходила с просветленным и мечтательным лицом, когда запас впечатлений заканчивался, включался новый фильм. Сериалы и шоу полностью удовлетворяли ее культурные и духовные потребности. Иногда ей нужно было усиление переживаний, тогда Роза с сестрами и соседками устраивали общий сеанс просмотра с обильным застольем. Руслан мысленно назвал эти мероприятия «смотрим и плачем», потому что девушки словно соревновались друг с другом в надрывности реакций на киношные перипетии. Счастливой, довольной и гордой он видел жену, когда она хвалилась родным и подругам своими обновами, новыми кастрюлями, постельным бельем, одеялами, коврами, мебельными горками... Словом, всем тем, до чего Руслану не было дела, в ее мирке он явно не умещался. Но он признавал, что не дарил ей ни ласки, ни чувств и стал стыдиться, что относится к ней и воспринимает ее не как желанную женщину, обкрадывает ее, не может пробудить ее и дать ей все то, что давал Ольке, что лишает ее счастья познать его и себя саму. Громадная область человеческих отношений была ей неведома, однако, поднять руку и обнять ее с сердечным желанием не мог. Если бы вместо нее была Олька, живой огонечек! Олька знала его как никто, с ней он чувствовал себя понятым и жаждал быть принятым ею. Роза же совсем не знала его, но принимала полностью и без оговорок. Это несоответствие вызывало у Руслана недоумение.
Шли годы, и Олька стала реже разговаривать с Русланом, в основном суровела и велела жить семьей. Руслан страдал и иногда бывал так беззащитен перед одиночеством без Ольки, что невольно цеплялся за реальное, осязаемое, полное хлопотливой жизни – за Розу и детей. В такие моменты он улыбался жене и смотрел на нее почти заискивающе, на миг ее брови удивленно приподнимались, и она прятала довольную улыбку. От сознания своего негодяйства Руслану становилось хуже, и он спрашивал ее, хорошо ли ей с ним. Про счастье спрашивать не решался, считал, не имеет оснований. Мать двоих его детей вскидывала на него непонимающий взгляд и твердо отвечала: ну да. Руслан терзался, сколь малым она довольствовалась! Из-за него она не знала триумфа страсти и любви, да даже просто его сердца не знала. Однако, ж;ра для нее у него так и не находилось.
Были еще страшные для него моменты, когда Руслан невольно, глядя на своих детей, представлял, какими бы они были, будь рожденными от Ольки, и все выходило, что было бы в них и в доме все лучше, сплошь свет и радость. Ему не хватало любви к матери своих сыновей, чтобы почувствовать себя с ними в кровном родстве. Что-то главное в нем ушло с Олькой, осталась лишь инерция жизни, и по большому счету он оставался равнодушен к своей семье. Только понимание этого и стыд заставляли его обращать на них внимание.
Как-то весной, когда его мальчикам было четыре и два года, он вдруг заметил, что они льнут к своей матери и никогда к нему. Что сыновья опасливо посматривают на него и притихают в его присутствии. Руслана обожгло: неужели он стал для них тем суровым и недоступным идолом, каким был для него его собственный отец? Когда-то он зарекся походить на отца! Руслан попытался припомнить, было ли, чтобы его дети тянулись к нему, просились на руки, обнимали, хотели поиграть с ним? Никогда. Ни разу. Сердце Руслана сжалось. Он поманил к себе мальчиков, улыбался им и протягивал руки. Они оробели и застыли, Роза подтолкнула их к отцу, и они опасливо и смущенно подошли. Руслан посадил обоих на колени, прижал к себе, гладил по головам. Дети послушно принимали ласку, поглядывая на мать. Потом младший поднял на отца щекастое личико и улыбнулся, Руслан улыбнулся в ответ, малыш энергично замотал обеими ногами, старший тоже расслабился – отчуждение было сломлено. Руслан смотрел в их черные глазки-пуговки, в свою очередь с любопытством рассматривающие его, заметил, что оба сына похожи на него и вдруг спросил:
- А вы знаете про фею, которая живет в нашем дворе?
Оба ребенка дернулись и замерли в ошеломлении.
- Фею? Винкс? Или Сейлор Мун? У нас во дворе? Где? Покажи!
- Другая. Она невидимая, ее можно только почувствовать. Она управляет скрытой жизнью. И живет она в цветах, особенно любит сирень. Я научу вас общаться с ней. В субботу мы сделаем все, чтобы она была с нами, а сейчас идите к маме, пусть она вас уложит.
Руслан вышел из дома и отправился к Румянцевым.
Он стоял перед палисадником и смотрел на их с Олькой скамейку. Те же вечерние звуки, тот же ветерок, запах… И время вдруг отмоталось назад, и вот уже они с Олькой школьники и лежат на скамейке, смотрят в ночной купол неба, и волна такого безудержного, ликующего счастья охватила его, что он засмеялся и расплакался одновременно. Так он и стоял перед заборчиком палисадника, смеялся и плакал, сквозь слезы глядя на скамейку, и чувствовал, что его счастье и слезы уже миллионы раз испытаны другими людьми до него и будут испытаны после него, и все это является частью жизни. Он признал это и впервые за все годы позволил себе испытать боль, ведь до сих пор он позволял себе лишь чувствовать пустоту. Сколько он простоял у палисадника, Руслан не знал, но когда утихли его рыдания, он почувствовал, что теперь сможет двигаться вперед. Видимо, чтобы двигаться вперед, иногда нужно вернуться назад.
В выходные отец и сыновья принялись обустраивать место встречи с феей. Была сколочена широкая, как стол, скамейка, почты нары, куплены и посажены вдоль стены дома кусты сирени, в том числе маджентовая, сорта «Леди Линдсей», и цветник. Мужчины работали два дня.
- Кто будет следить за всем этим? – спросила Роза, оглядывая разбитый палисадник и сплевывая вечные семечки.
- Мы будем, сами, - ответил Руслан. – Это мужская территория, правда? - подмигнул он мальчикам. Те ожидаемо гаркнули: да!
Вечером после ужина Руслан спросил:
- Ну что, готовы слушать фею? – раздалось привычно оглушительное «да». – Тогда идем!
Они оделись и разлеглись на скамейке, Руслан велел мальчикам смотреть на звезды и слушать звуки ночи. Дети замерли.
- Где она? – шепотом спросил старший.
- Здесь. Она просит звезды двигаться, видите, они двигаются? И сверчки поют по ее просьбе. Она управляет скрытой жизнью. Кто научиться видеть скрытую жизнь, тому уже ничего не бывает страшно.
- А как ее зовут?
- У нее легкое имя, звонкое, отскакивает, словно мячик – Оль-ка, Олька, Олька, - он ощущал почти чувственное удовольствие от того, что произносил ее имя вслух.
- Оль-ка? – оба малыша засмеялись.
- А какая про нее сказка?
- Про нее много сказок. Я буду рассказывать постепенно. Сегодня расскажу про то, что Олька терпеть не может, когда кого-то обижают, заставляют делать что-то неприятное.
- Я не люблю манную кашу.
- А я колючую кофту.
- Вот она бы вас поняла и научила, что делать.
- А что надо делать?
- Не плакать и не командовать, а поцеловать маму и попросить, чтобы она не варила манку и купила другую кофту.
После целого вечера, проведенного с детьми в разговорах об Ольке, сказать, что у Руслана полегчало на душе – не сказать ничего. Будто разжалась рука, много лет сжимавшая его сердце. Он задышал свободнее и хотел улыбаться, его ноги стали легче. Почему он раньше не говорил о ней, не произносил ее имени вслух?
Ночью Руслан впервые обнял Розу просто так, она с готовностью подстроилась под его бок, и оба почувствовали, что что-то изменилось к лучшему. Привыкая к теплому и мягкому боку супруги, Руслан думал о смирении. Он всегда мечтал всего лишь о семейном счастье с Олькой. Так мечтал ее усмирить, приручить, дождаться, чтобы она преодолела свою строптивость! Ничего больше ему не надо было, он ведь законченный домосед и семьянин. Теперь судьба учила его тому, чего он желал ей – смирению. Но вряд ли он смирился, это все же женская способность, он, скорее, приспособился, как заяц, который белеет к зиме. Навсегда оставшаяся необузданно молодой Олька забрала и его молодость, которой он так мало насладился. Они оба были обобраны. Обобраны чужой волей. Безжалостно урезанное счастье Руслан долго пополнял лишь воображаемыми пикировками с Олькой и теперь тем, что придумал говорить о ней со своими сыновьями. Это утоляло его тоску и примиряло с действительностью, Олька примиряла его с действительностью, все чаще прямо указывая ему на его эгоизм и никогда не жалея его. Она заставляла его жить полноценно и теперь он научится этому.
- Нам надо родить дочку, - сказал он жене. – Такую вредную-превредную, чтобы никогда никого не слушала и все делала по-своему!
- Аллах! – осуждающе воскликнула Роза. – Вредная девочка! Кто будет любить ее?
- Я. Я буду любить ее. А потом такой же, как я.