Пролог
Кто ездит в область по одному из основных шоссе в западном направлении от Москвы, тот наверняка знает небольшой нарядный коттеджный поселок Новый Свет. Не заметить его невозможно – уж слишком он хорош, и упоминают его с обязательным чарующим уточнением vip или luxury. И хотя подобных поселений вокруг столицы немало, отличает их всех от Нового света одна особенность - отчужденность соседей друг от друга, что и понятно: соседи соседями, но, по сути, чужие люди и неизвестно, кто чем живет и чего от кого ждать. Наша же village давно прославилась в узких кругах удивительным товариществом ее обитателей, каковым не всегда могут похвастаться даже старинные местечки, где все друг другу родня или свояки. Связанность новосветцев имела свои основания, возникшие еще при становлении поселка: будущие соседи с одинаковыми сомнениями откликнулись на уговоры ввязаться в загородное строительство и после многих месяцев единодушных тревог и опасений остались довольны сделанными вложениями.
Началось все с того, что семнадцать лет назад два закадычных друга, Антипов Михаил и Богатырев Гарик, случайно увидели живописное и уединенное местечко вдоль водоема, на котором как раз межевались участки и устанавливались рекламные билборды о продаже. Оба друга одновременно почувствовали ту влюбленность в красоту этого уголка, которая любого мужчину заставляет действовать самым решительным образом. Вмиг у них созрело полное представление о том, чего они хотят, и на следующие три года их покой был утрачен, а мечты воплощены.
Они взялись за дело с дальним прицелом и приложили немало усилий, чтобы уговорить добрых знакомых на будущее соседство. В результате почти все участки поселка стали принадлежать людям одного круга общения, и их обитатели были связаны друг с другом давними отношениями еще по учебе, по работе или родством.
Тогда, семнадцать лет назад, Михаил и Гарик сами написали устав поселка и выложились по полной, чтобы в качестве управляющих получить от новоявленных хозяев право по своему усмотрению обустроить территорию, наладить ее жизнь и прочая, и прочая. С большим трудом отстояли в уставе пункт, запрещающий сплошные заборы, за которыми привыкли прятаться все, имеющие деньги, россияне. Оба управляющих поносили склонность наших людей к купеческим амбарам и феодальным крепостям – давайте еще танки пустим по улицам курсировать! - настояли на европейских образцах, и добились согласия на то, что весь поселок будет обнесен высокой стеной с пунктом круглосуточной охраны, а каждый участок спрячется от соседей за ажурной оградой и зелеными насаждениями. Результат превзошел все ожидания и усмирил самых отъявленных противников открытости - атмосфера сей деревеньки всякому внушала ощущение безопасности, и каждый дом соперничал с соседским красотой плотной зелени, увивающей их воздушные заборчики.
Вследствие инициатив наших двоих перфекционистов в поселке пролегли все необходимые инженерные коммуникации, качественный асфальт, мощенные тротуары и светили чугунные фонари. Оставалось удивляться дару убеждения Михаила и Гарика, благодаря которому на красоты общей территории новосветцы вносили немалые суммы: ведь если делать, то делать на века, из самых лучших материалов! Газоны, цветы, кусты и деревья завозились караваном большегрузов и радовали выставочной густотой. Каждое утро специально купленная поливальная машина омывала дороги и беговые дорожки. Спортивная, детская, баскетбольная и теннисная площадки вдохновляли размерами и оснащенностью и редко пустовали.
Кстати, даже говорящее название Новый Свет было избрано на собрании с их подачи. Нельзя было не согласиться с ними, что наименование Новый Свет олицетворяет перспективное будущее, подразумевает заряд здоровых амбиций, нежелание останавливаться в развитии и само по себе является некоей заявкой на уровень в отличие от предлагаемых Лесное, Озерное, Дубки или Мечталово (этот вариант названия у многих вызвал смущенное покашливание).
В дальнейшем общность поселенцев не распалась, а поддерживалась искренней признательностью к обоим основоположникам, как говорится, со чады и домочадцами. Все соглашались, что именно эти двое заложили и поддерживали статус данной деревни как респектабельного и благополучного места, не дав ему превратиться в мало приятное, но весьма распространенное в нашей действительности homo homini lupus est .
Напоследок Михаил и Гарик уговорили воодушевленных наглядной красотой своих вложений новосветцев потратиться на оборудование пляжа, лодочной станции, причала и огромной гостевой парковки – и жизнь в этом райском уголке потекла комфортная, замкнуто-самодостаточная да дорогая. Такая дорогая, что само по себе обеспечило появление на оставшихся непроданных участках хозяев под стать первым поселенцам. Покупатели, мечтающие о загородной жизни, но неверное оценившие свои финансовые возможности, попав в поселок, быстро понимали, что в этой рафинированной красоте дышат воздухом для избранных, и его так мало, что одновременно хватит лишь на небольшое количество человек – увы! – весьма определенного достатка. В Новом Свете жили только новоявленные форды, то есть люди, сделавшие состояния своим умом, инициативой, трудом, не запуская руку в закрома родины. По крайней мере, между ними так считалось.
Говоря о богачах, всегда надо помнить, что они друг другу рознь, и основоположники благополучия отличаются от своих потомков, привезенных из роддома в лимузине и не знающих других штанов, кроме дизайнерских. И пусть ценность капитала, как и чистота золота, становится тем выше, чем дальше она от всякого труда, и каждому лестно быть богачом в третьем или пятом поколении, когда уже деньги делают деньги, те, кто заложил состояние семьи своим трудом, еще придерживаются здоровой простоты и тесноты, в которой выросли сами. Они участвуют в жизни своих детей и дают им то волшебное чувство, когда в малой детской нужде можно непосредственно обратиться к родителям и те прибегут на помощь. И не менее волшебное, и очень здоровое другое чувство – уверенность, что за безобразие и безалаберность от тех же чутких родителей обязательно огребешь по первое число. Даже если огребать придется в гостиной, исполненной в стиле хайтек или необарокко.
Именно такими новоявленными богачами и основоположниками Нового Света были Антиповы Михаил с Ириной и Гарик Богатырев со своей семьей, и их ближайшее окружение. Все они являлись родом из СССР, чья юность пришлась на распад великого государства, и чья молодая инициатива получила возможность реализоваться наилучшим для кармана образом. Они еще во многом сохраняли понятия дружбы и товарищеского плеча, привитые им пионерским и комсомольским прошлым, но уже были оторваны от высоких целей своих родителей и видели будущее в крепкой частной собственности. Им хватало такта не спорить со своими бабушками и дедушками, чьими идеалами были хлеб и вода, а по праздникам кусочек масла, и которые коллективные нужды ставили выше личных потребностей, потому что оба понимали, что у каждого времени свои требования. И в сорок лет эти двое были уже довольно богаты и не похожи ни на нас с вами, мало чего добившихся, ни на себя двадцатилетних. Однако поскольку они родились не в роскоши, а сколотили свое состояние сами, то сохранили в душах волю и твердость бойцов. И когда достигли того, что уже можно было бы беречь, они стали превозносить принципы. Их принципы были просты: во главе всего – интересы семьи, и надежнее всего - долгосрочные вложения. Под надежностью долгосрочных вложений подразумевались не только бизнес-проекты, но и личные отношения: по понятиям этих двоих жениться следовало один раз и навсегда. Сказать короче, это были сплошь достойные люди. Образование они возводили в ценность, а верность семье в добродетель, и если о чем и беспокоились, так о сохранении нынешнего своего счастья. И хотя все они были бизнесменами российского поля деятельности и прекрасно понимали, что беда приходит оттуда, откуда ее совсем не ждешь, любили за дружеским столом поговорить не о внешних угрозах, а о морали, нравственности, долге, словно ища в этих обсуждениях некий секрет, гарант сохранности всему, чего они добились.
И Антиповы, и Богатыревы мыслили широко, образно, любили литературу и не забывали поминать Достоевского с его утверждением, что спасет всех красота, то есть красота души, и всячески эту красоту взращивали в своих семьях. И надо сказать, многого на этом поприще достигли, ибо в их семьях процветал культ супружеской верности и преданности интересам семьи, что наилучшим образом отражалось на их браках и детях.
Оба наших идеалиста частенько в близком кругу оказывались под перекрестным огнем друзей, коим те пытались найти брешь в их убеждениях, указывая, например, на человеческий фактор, слабости человеческой природы, способные разрушить любые крепости. В конце концов, и Михаил, и Гарик, не отрицая силу и обаяние страстей, оформили свою жизненную позицию просто: мы верим только в твердость духа, остальное истлевает до праха. И спорить с этим было невозможно, к сорока годам каждый из их компании уже успел убедиться на собственном опыте, что страсти, действительно, приходят и уходят.
Т;к вот, припеваючи, укрепляясь в уверенности, что все под их контролем, эти замечательные люди и жили бы, если бы на жизнь Антиповых не повлияла иная сила. Сила, не имеющая никакого отношения к их высоким принципам, личным совершенствам, политике или социальной нестабильности.
;
***
- У меня своя версия, - развел руками Платон, призывая сестер замолчать и вслушаться в его слова. Как только девочки затихли и уставились на него в ожидании, он сказал: - Чудесное утро, благословенная Аврора, счастье во плоти и все остальное – это слишком банально. Если вы сейчас прислушаетесь к прелести вокруг нас, то почувствуете, что в ней заложено и разрушение. На мой взгляд лучшим названием этому утру будет такое: А как хорошо все начиналось!
- Нет, Платон! Это слишком зловеще! Как из Агаты Кристи!
- Мне тоже не нравится, прямо мурашки по коже побежали! Я такое не хочу! – заупрямились обе близняшки.
- Как хотите, - Платон пожал плечами, - но это более реалистично.
- Дети, разбираем вафли, пока горячие! – сказала подошедшая с тарелкой в руках хозяйка дома и тем самым прекратила обсуждение лучшего заглавия для сегодняшнего утра.
Антиповы завтракали в летнем домике своего загородного владения в Новом Свете. Было около восьми, майское утро дарило легкую свежесть и бодрое щебетание птиц. Полностью застекленная фасадная стена бревенчато-каменного летнего домика, который со временем почему-то стал называться просто патио, стояла сейчас с открытыми ставнями. Белые тонкие занавеси, раздвинутые по бокам, в утренней тиши не шевелились. В шесть часов автоматический полив газонов освежил зелень сада, и капельки воды еще блестели на цветах в подвесных кашпо и на всех кустах. Умытые и причесанные после сна члены семьи не уступали в свежести природе и завтракали хоть и не спешно, с пустяшными разговорами, но с удовольствием и аппетитом.
Дом у Антиповых был большой. После университета Михаил и Ирина, химики по образованию, направили свою энергию в бизнес, занялись поставкой специального оборудования для химического производства и научных лабораторий. Дело их шло более, чем успешно, и семья жила в комфорте, подразумевающем горничную, повара и – после постройки дома, - приходящего садовника. Дом стоял на участке в полгектара.
Коттеджи Нового Света возводились состоятельными хозяевами один затейливее другого. Антиповский дом красовался итальянским стилем. Подъездная аллея от ворот до круглой площадки перед домом, как водится в средиземноморье, была обсажена пирамидальными туями и смотрелась весьма парадно. На воротах висела красивая табличка с названием «Вилла «Аврора» Наименование как нельзя лучше отражало атмосферу и замысел строения. Всякий, кому при въезде за аллеей пирамидальных туй открывался великолепный просторный дом с большими распахнутыми окнами, выполненный из медового шлифованного камня, в продуманном беспорядке обсаженный со всех сторон гортензиями, сиренью и жасмином, невольно восхищенно ахал. Фронтальная часть участка пленяла торжественным обилием ухоженных деревьев, кустов и цветов. За главным домом скрывался уютный внутренний двор – патио – с летним открытым домиком террасного типа, с садовыми строениями и мастерской, столь гармонично устроенными единым замыслом, что одновременно оставляли впечатление твердой хозяйской руки крестьянского склада и тонкого художественного вкуса. Все, что могло быть увито зеленью, было ею увито. Отдохновенный уют и праздничность красок плетущихся, висящих в горшках и раскинувшихся на земле цветов вызывали желание оставаться во дворе и не заходить в дом. Однако, попав в дом, не хотелось уходить из обжитого комфорта изящной мебели, ярких ковров, мягких диванов, огромных книжных шкафов и множества мелких безделиц, отражавших вкусы хозяев. Впрочем, теплое время года семья проводила больше в громадном патио. Летний дом сочетал в себе теплоту дерева с основательностью камня и имел неповторимую атмосферу старого строения, переоборудованного на современный лад.
Хозяева любили свою Аврору как живое существо. Ее замысел был сформулирован Ириной давно, еще в период мечтаний: у них должен быть такой дом, для которого лишняя сотня лет мало что значит. Когда пришло время реализации, над этой задачей архитектурному бюро пришлось изрядно потрудиться, и в результате, действительно, складывалось впечатление, что в доме прожило не одно поколение, и все равно все у него впереди.
Бывать в гостях у Антиповых любили все. Каждый, попав сюда один раз, мечтал получить приглашение еще и еще. Здесь все отдыхали душой. Верная любовь и неизменное приятие, царившие между супругами, разливались в пространство, как аромат цветов – невидимо, ощутимо, покоряюще. Самые ироничные и желчные пары в Авроре переставали язвить и шпынять друг друга, начинали задумываться и поглядывать на дражайшую половину с забытым расположением. Самые непослушные и избалованные дети у Антиповых превращались в обычных дружелюбных шалунов. Любой праздник у них принимал характер семейного сбора и дарил ощущение защищенности и клановости, даже новички не чувствовали себя здесь случайными людьми.
Душой дома была Ирина. Введенные ею порядки, установившийся бытовой режим и множество домашних традиций сформировали неповторимую ауру семейного гнезда с вековым укладом. Славная улыбка Ирины укрывала каждого обитателя, как крыло ангела. Выражение ее лица отражало позитивное отношение к миру и некоторую тревожность радушной хозяйки. Она всегда чуть беспокоилась, все ли сыты, все ли прибрано и заготовлено, удобрены ли цветы, выучены ли уроки у детей, удобно ли гостям. И, удостоверившись в отсутствии проблем, ее лицо освещалось мирным благодушием.
К сорока годам Ирина чуть поправилась, и красота ее стала по-итальянски чрезмерной, изобильной, т;к над ней подшучивали. Слишком бархатные карие глаза на слишком гладком лице со слишком красивыми волосами цвета старого янтаря. Лицо ее не было безупречно правильным, но оставляло впечатление гармоничного и покоряло тем сильнее, чем дольше на него смотрели. После десяти минут общения с ней никто уже не замечал погрешностей в ее чертах и искренне считал красавицей с итальянских полотен. Ее красота шла изнутри, а это бесспорно и вне критики. Не хватает собирать виноград в корзину. Брюллов бы тут же взялся за кисть! По крайней мере, таково было общее мнение.
Михаил рядом с благородной супругой на первый взгляд казался персонажем уличного балагана и вызывал вопрос, чем же он ее покорил. Ростом ниже Ирины, с круглой лысой головой, круглым носом и увесистым животиком на коротких толстых ножках он был бы смешон, если бы не удивительно умные глаза. Именно внимательный, умный взгляд останавливал любого насмешника и заставлял присмотреться к его обладателю. Как только Михаил начинал говорить, покоренным оказывался каждый – открывалась бездна доброты, мудрости и иронии. Этот круглый человечек был заряжен неиссякаемой умственной энергией и обладал громадной внутренней силой. Высвободиться из-под обаяния его личности не представлялось возможным, да и не хотелось. Он был женат на Ирине уже двадцать лет, но из-за восхищения и некоторого удивления, с которыми смотрел на нее, казалось, будто он все никак не может поверить, что она согласилась выйти за него. Находясь рядом с ней он неизменно касался ее, пожимал ей руку, поправлял прядь волос, отряхивал невидимую соринку. Сколько раз их гости смущенно отводили взгляд, когда на будничное внимание Ирины вроде протянутой солонки, он быстро наклонялся и коротко целовал ее руку.
Антиповы действительно любили друг друга и неизменность их чувства притягивала людей. Как и их дом, и заведенные в нем порядки. Про них говорили: где лад, там и клад. Ни один раз их нежным отношением друг к другу тыкали в глаза своим половинкам женатые гости, чьи узы перестали быть трепетными да любовными. И, как правило, от уколотых жен звучал едкий ответ, что идиллия у Антиповых цветет на почве верности. На это, видимо, неверная сторона фыркала и изображала непонимание, как это верность в браке может быть связана с нежным и заботливым отношением друг к другу. Но фырканье звучало довольно фальшиво. Почему-то рядом с Ириной и Михаилом заумные разглагольствования о жизни для себя, о боязни упустить радости бытия из-за семьи резали сознание внутренней неправдой и говорящему, и слушавшим. Жизнь верных друг другу Антиповых была очевидно насыщена самыми разными эмоциями, чувствами и событиями, и любая их мысль или рассказ подразумевал «мы», а не «я», и это лишь усиливало и обогащало все их переживания. Рядом с ними становилась понятна сама идея брака. И, собственно говоря, эта идея была прекрасна. Поэтому в их доме разговоры о радостях свободной жизни как-то не шли.
Прекрасным являлось все, имеющееся в этой семье. Так, никто не мог устоять перед любимцами хозяйки, немецкой овчаркой Алтаем и кошкой Муськой. Собираясь к Антиповым в гости каждый был рад предстоящей встрече не только с хозяевами, но и с их питомцами. Ирина занималась с Алтаем два раза в неделю и смотреть на это представление собирались все. Действо происходило на газоне патио. Домочадцы и гости рассаживались за столом, в креслах, на диванчиках, на качелях и смотрели на строгую муштру с тем азартом и радостью, которые возможно получить только от животных. Обычно элегантная Ирина облачалась в специальный комбинезон, позволявший ей лежать на земле, расставляла всякие снаряды для тренировки и превращалась в строгую и собранную воспитательницу. Больше часа Алтай выполнял различные задания, упражнения, команды. В унисон с хозяйкой ползал по-пластунски, прижимая хвост и голову, синхронность их движений поражала и восхищала. Затем пес пролазил в трубу из парусины, искал какую-либо вещь в куче других, брал барьеры, потом как угорелый бегал за мячом и ловил тарелку. После всей этой муштры он выдерживал шквал ласки взбудораженных зрителей, и потом его сваливал короткий молодецкий сон. Воспитан Алтай был так, что его ставили в пример детям. Новых людей ему представляли коротко: «Друг!» или «Гость!» Какую разницу он проводил в этой аттестации оставалось непонятным, но с друзьями был дружелюбен, с гостями сдержан. И каким удовольствием для каждого было просить его: «Алтушенька, принеси с кухни пивка!» Или: «Алтуха, где мои ключи?» Ключи находились. Пиво отгружалось привыкшим поваром с большого холодильника в пакет и давалось в зубы собаке, она приходила в патио и встречалась с восторгом. Кормить Алтая со стола и подачками строго воспрещалось, но кто этот запрет соблюдал? Периодически холеный пес не в меру добрел, тогда хозяйка усаживала всех желающих на велосипеды, коих имелось шесть штук, и устраивала лохматому обжоре многокилометровую пробежку.
Муська же покоряла бессовестной красотой и царственным небрежением ко всему на свете. Обожать ее получалось лишь со стороны. Существовала она сама по себе, в главный дом не заходила, довольствовалась летним и садовым сарайчиком, где для нее оставляли коробки с тряпками. Людей Муська не любила и не скрывала своего безразличия к ним. В пику этому всем очень хотелось приручить ее, но великолепная большеглазая красотка равнодушно взирала на все попытки заполучить ее на колени и при малейшей попытке коснуться ее гордо уходила. Максимум внимания, которое от нее видели, заключался в том, что иногда она изящно присаживалась около Ирины или Михаила и какое-то время непроницаемо смотрела на них. Потом уходила. Проделывалось все это с таким неподражаемым достоинством и снисхождением, будто Муська помнила, как в жизнь оную, в каком-нибудь Древнем Египте, перед ней падали ниц и возносили хвалы ее милости к нам, смертным. Единодушно признавалось, что столь себялюбивую недотрогу следовало наречь какой-нибудь Нефертити, а не Муськой, и даже предпринимались такие попытки, но не прижилось. В свое время кошка появилась в доме упитанным, пушистым комочком, и округлость котенка взывала к короткому и объемному имени. Близняшки нянчили его, голубя пуськой-муськой, так Муська и вышла. Конечно, когда комочек вытянулся в длиннохвостую, большеглазую грацию, плебейское имечко стало резать слух, но изменить его на более величественное уже не вышло. Никакого пиетета к ней не испытывал лишь повар Степан, он презрительно фыркал в сторону прекрасной хвостатой и называл ее шалавой. Муська, действительно, исполняла свои кошачьи обязанности с настырной исправностью и плодила по два раза в год. Мамашей она была натурально кошачьей и, откормив котят положенный срок, теряла к ним самый незначительный интерес.
По вечерам Муська-Нефертити любила расположиться около камина и притягивала все взгляды к своей персоне. Если кто-то не сдерживался и тянулся погладить ее великолепный, шелковый бок, она вскидывала на дерзновенного презрительный взгляд, нагло зевала прямо в лицо нарушителю и, подняв хвост трубой, уходила с видом такого оскорбленного достоинства, что виновник извинительно вжимал шею и ретировался. Если пели под гитару, то внимание перетягивал на себя Алтай, потому что тоже был не дурак попеть и очень всех смешил своими завываниями, тогда Муська спокойно спала до самой ночи, пока не приходила пора выходить на охоту или, по уверениям Степана, «шлюхаться».
У Антиповых подрастали две дочери-близняшки тринадцати лет, они отличались чрезвычайной активностью и застать их без дела не представлялось возможным. Вика и Ника сызмальства представляли собой обособленную, замкнутую систему, в которой другим отводилось слишком мало места. Они сами приглядывали друг за другом, все возникающие вопросы задавали друг другу и умудрялись довольствоваться ответами друг друга. Родители для них существовали в качестве верховных судей и дополнительного источника любви, обращались к ним лишь за поцелуями перед сном и в самых спорных случаях за экспертным мнением, все остальное постигалось девочками самостоятельно.
- Зачем мы им нужны? Они такие самостоятельные, - бывало, шепотом спрашивала Ирина супруга, лежа в постели.
- Потому и самостоятельные, что мы у них есть и им ничего не страшно, - отвечал Михаил.
- Малышка была не такая.
- Не такая.
- Я с ней себя больше родителем чувствовала, чем с дочками.
- Поэтому с детьми и интересно, что они разные. Личности!
Вторую неделю в семье гостил Платон, шестнадцатилетний племянник Михаила. Платон был сыном родной сестры хозяина дома, которого она воспитывала одна и который считался трудным подростком. Начитанный, развитый, впечатлительный юноша в последние два года стал на себя не похожим: то месяцами молчал и смотрел на мать как на врага, то нес какую-то околесицу и не понятно было, шутит он или всерьез. Мать отчаялась понять, что с ним происходит и чего он хочет, в последнем разговоре с братом предположила, что, по ее мнению, во всем виноваты бурлящие гормоны, юношеское переосмысление ценностей, потребность в мужском примере и женском идеале. На родственном совете решили сменить парню обстановку и пригласили на все лето к Антиповым в загородный дом, там-де в любимой мастерской Михаила Платон поможет ему реставрировать старинные буфеты и кресла и отвлечется от своих дум.
Реставрация мебели была страстью Ирины, которой заразился и Михаил, даже построил для этого отдельный домик-мастерскую. Платон к мебели остался равнодушен и ему дали время освоиться и самому найти летнее занятие по душе. По крайней мере, громадная библиотека и безлимитный интернет были в его полном распоряжении. Платон интересовался лингвистикой и забавлял сестер тем, что мог изъясняться в духе разных эпох. В семейном собрании он отыскал мемуары, дневники и заметки, изданные еще в царские времена, и получал бесконечное удовольствие от ушедших в небытие оборотов речи и мировосприятия. Иногда его цепляло какое-нибудь словечко, выражение или мысль, и он несколько дней кряду смаковал его, пристраивая на все лады в современные реалии и искренне потешаясь. Его кумирами были профессора Татьяна Черниговская и Наталья Бехтерева, их лекции Платон слушал в youtube, и потом мог целыми днями увлеченно искать что-то по теме в интернет пространстве. Он обожал всему давать название, систематизировать и делать прогнозы. Именно он за завтраком подбил девочек придумать оригинальное название для сегодняшнего утра и отмел все их лирические предложения, остановившись на собственном «А как хорошо все начиналось!»
Стоял конец мая и шла вторая неделя как все перебрались на лоно природы.
Михаил завтракал в рубашке, пиджак, накинутый на спинку стула, сообщал каждому, что глава семейства сразу после трапезы отправится на работу. Он поглядывал на домочадцев с патриархальным покровительством и тем удовольствием, про которое всякий понял бы, что этот человек доволен результатом своих трудов.
Ирина была в белом хлопковом платье с вышивкой ришелье, по которому также всем становилось ясно, что сегодня она останется дома. Ирина давно уже ушла из семейного дела и посвятила себя науке. Сейчас она работала над диссертацией и находилась в отпуске по подготовке к защите.
Завтрак проходил безмятежно, как вдруг у Ирины зазвонил телефон. Она взглянула на экран, брови ее взметнулись, она вышла в сад и подняла трубку.
- Юлечка приезжает! – взволнованно-счастливо сказала Ирина, вернувшись к столу после телефонного разговора. – Наконец-то! Два года не виделись! Куда это годится?
- Пора, пора, - отозвался Михаил. – Сколько можно по углам сиротствовать?
- Ура!
- Обожаю тетю Юлю!
- Она нам всегда такие красивые вещички дарит! – захлопали в ладоши Вика и Ника.
Михаил с сомнением качнул лысой головой, они с Ириной предполагали, что Малышка последний год не работала, в любовных страстях проживала сбережения. Наверняка, домой возвращается на мели и не в том состоянии души, чтобы помнить о подарках. Супруги посмотрели друг на друга и поняли, что им на всякий случай стоит озаботиться этим вопросом и при необходимости подсунуть подношения Малышке.
Михаил встретился взглядом с улыбающимся, заинтригованным племенником, сидевшим за столом напротив него, и сказал:
- Вот, Платон, как раз узнаешь получше нашу всеобщую любимицу, а то ты ее если и видел, то все мельком.
- Да, больше теоретически, что есть такая родственница.
- Ой, она такая красивая! – снова восторженно хлопнули в ладоши сестры, обращаясь к Платону. На их одинаковых личиках читалась радость и детское желание заинтриговать другого человека неизвестным сюрпризом. – И такая веселая! Мы ее обожаем!
Юноша улыбнулся сестрам. В семье Антиповых ему было спокойно и тепло. Опасения, что дядя Миша с тетей Ирой замучают его нравоучениями не подтвердились, и он все больше расслаблялся и чаще улыбался. Особое расположение Платон испытывал именно к девочкам, за их открытость и искреннюю радость ему. Обе жизнерадостные и любопытные, как щенки, они тянулись к нему всем жаром своих чистых сердец, радующихся брату, и проявляли свою привязанность самым бесхитростным образом, подсовывая конфеты или рисунки ему под подушку или в карманы, а также при любой возможности вися прищепками на его не по-юношески крепкой шее.
- Ее все обожают, она как солнышко, - любовно подтвердила Ирина. – Надеюсь, она поживет с нами, тогда вы обязательно подружитесь. С ней тебе точно не будет скучно, не то что с нами.
- Когда ждать?
Малышку родственники не видели около года и знали, что ей было нелегко.
- Сказала, билет еще не взяла, но где-то через неделю.
На какое-то время в столовой воцарилась счастливая тишина, насыщенная радостью каждого из присутствующих.
- Сестричка моя, Малышка! – с безграничной любовью проговорила Ирина и все улыбнулись ей. О глубокой привязанности сестер знали все и, невольно отдавая дань их привычкам, частенько называли Юлию Малышкой, как привыкла называть ее Ирина. – Отчаялась зазывать уже, думала, не согласится, - продолжила делиться хозяйка дома, обращаясь ко всем домочадцам и ни к кому в отдельности. - Ведь год, как она в этих своих страданиях, а домой не хотела, я этого не понимаю, разве дома не стены помогают, разве не лучше среди любящих людей?
- Созрела, значит. Приедет, отогреешь ее своей любовью.
Михаил встал поцеловать жену и детей перед отъездом. Ирина пошла проводить его к машине.
- Так и не сказала, что у нее там произошло с Кириллом?
- Нет. Не спрашивай, говорит, когда буду готова, расскажу.
- Не понимаю, почему ей так не везет. Тридцать лет и ни брака, ни детей. Не тех выбирает, что ли?
- Ты рассуждаешь как отец, - благодарно улыбнулась Ирина, почувствовав в его словах защиту Юлечки. Она знала, что Михаил, как и она сама, считает Малышку старшей дочерью, ведь они воспитывали ее от восьми до восемнадцати лет, даже не спешили заводить собственных детей. – Поговоришь с ней? Я, конечно, тоже, но вдруг тебе расскажет больше или что-то другое, ведь мужчинам и женщинам откровенничают по-разному.
- Конечно, думаю, выговориться ей будет необходимо, раз надумала вернуться.
Ирина снова улыбнулась и посмотрела в глаза супруга тем взглядом, который дорогого стоит. Они распрощались до вечера. Ирина вернулась в патио.
- Девочки, пойдемте готовить Малышке комнату!
- Голубую или желтую? – подхватились близняшки, готовые расстараться для любимой тети и потом заверять ее, как сильно они ее ждали.
- Давайте, голубую! Из ее окон вид на сирень и жасмин, пусть любуется, скоро все расцветет.
***
Ирина была старше Юлии на десять лет. Она как раз поступила в институт, когда Малышка отправилась первый раз в первый класс. В тот год серьезно заболел их отец, и врачи настоятельно рекомендовали ему перебраться в деревню, на свежий воздух и парное молоко. Химики, мать с отцом работали на вредном производстве, поэтому болячки, как и ранняя пенсия, были ожидаемы. Ирина отвоевала Малышку с большим трудом, родители согласились оставить ее в Москве с сестрой не столько ради музыкальной школы и возможностей образования столицы, а потому что скоро им стало ясно, что состояние отца требует почти всего времени матери, которая тоже начала слабеть. К тому же погодок-друзей в деревне нашлось всего две души, что для общительной Юлечки было крайне мало. Сошлись на том, что каникулы и лето Малышка будет проводить с родителями и каждый день общаться с ними по скайпу. Так фактической мамой ей стала Ирина. Однако отношения сестер были шире и глубже, потому что Ирина оставалась по-сестрински снисходительной и понимающей то, чего не приняла бы и не допустила мать. С годами любовь сестер друг к другу приобрела просто глобальный, основополагающий, фундаментальный характер, оставив мало места родителям. Да и родители ушли, не дожив до окончания Малышкой школы.
Сестры совсем не походили друг на друга, ни внешне, ни по характеру. Ирина уродилась в отца, с редким сочетанием красок: при белой коже и выразительных карих глазах ее густые, тяжелые волосы обрамляли тонкое, изящного овала лицо струящимся занавесом цвета старого янтаря. Юлечка угодила маминой родне и была брюнеткой с серыми глазами. Она никогда не носила длинных волос, о которых мечтала, ей не хватало терпения ладить с ними. Стоило ее волосам дорасти до того, чтобы прикрыть мочки ушей, как Юлечка срывалась на стрижку и облегченно выдыхала, встряхивая короткой копной. С возрастом ничего не изменилось, она по-прежнему проваливала попытки уподобиться русалке и неизменно оказывалась в кресле парикмахера. Дерзкие стрижки с драными челками или решительным зачесом назад и вбок невероятно шли к ее спортивной фигуре.
Обе сестры вызывали в людях любовь и расположение, но по разным причинам. Ирина – потому что счастливо сочетала волю, общительность, активность, интеллект и доброту. С ней всякому было хорошо, щедрость ее души и уверенность в себе позволяли ей выставлять других на первый план и высвечивать их достоинства. В разговоре или в компании она непременно несколько раз умудрялась за что-нибудь похвалить каждого, и всякий чувствовал, что это не от льстивости или тайных резонов, а от искреннего расположения к людям. Ирина любила людей и была добра к ним, как, впрочем, ко всему живому. Ее улыбчивость и мягкость никак не означали нерешительности или вялости характера, она доводила до конца всякое начатое дело, даже если оно считалось трудным. В семье она позволяла каждому поступать по своему разумению, но все держала под контролем и незаметно направляла заблудшего или зарвавшегося родича в нужном направлении.
Малышка же с ранних лет наскоком покоряла каждого фонтанирующей энергией и неукротимым обаянием. Ее прелестное, похожее на полупрозрачный цветок личико имело такое выражение, словно она вот-вот должна была получить некий чудесный подарок и ждала этого момента с еле сдерживаемым нетерпением: когда же? Ребенком она сто раз на дню приходила в совершенный восторг: «О, котлетка! Ура, Миша пришел! Кино начинается! Тетрадка розовая! Синичка на подоконнике!» - и так без конца с неослабевающей радостью первооткрывателя. Ее вечное возбуждение радовало, заражало, лихорадило, утомляло не меньше, чем забавляло. Она была подвижна словно ртуть, и эта подвижность воспринималась как свидетельство неоскудевающей жизнерадостности.
Угловатую, длинноногую, порывистую Юлечку более-менее удавалось усмирить спортивной гимнастикой, на которую Ирина записала ее, как только получила сестру под опеку.
- От Малышки можно спастись только одним способом – уходить ее вусмерть, - говорил Михаил, за которого Ирина как раз вышла замуж.
Если не считать того, что в квартире Антиповых много чего было сломано и разбито, следовало признать, что Малышка росла неугомонным, но не проблемным ребенком: с аппетитом ела, хорошо спала, занималась спортом и в музыкальной школе, прекрасно училась. Рядом с уравновешенными Ириной и Михаилом она казалась световым шаром, светлым, подвижным, источающим любопытство и незлобивость.
В кругу друзей Антиповых Юлечку называли дочерью полка и баловали, пестовали, обожали с радостью молодой дурашливости и проблесками будущего родительства. Ее хорошенькое, улыбчивое личико и сокрушающее обаяние примиряло всех с неизбежным обременением семьей в будущем и дарило прилив сил и ощущение радости жизни в настоящем. Малышку заваливали вкусностями и игрушками. Она принимала подношения с таким кокетством, которое наповал сражало мужчин всех возрастов, а женщин сначала смешило, потом смущало. Крошка Малышка строила глазки, жеманничала и улыбалась с той откровенностью и намеренностью, которые можно было извинить лишь детской непосредственностью. Столь беззастенчивое использование личной привлекательности приводило мужчин в восторг, ибо встретить подобное у повзрослевших красавиц было уже невозможно. Девушек это поначалу тоже забавляло, но в какой-то момент у некоторых из них можно было перехватить во взгляде подозрение, что Юлечка вполне осознанно эксплуатирует свою детскую прелесть, и это отталкивало.
С удивлением отмечали одну особенность Малышки: при всей своей ласковости к родным, она никогда ни к кому из их друзей – как бы ее не задаривали - не ластилась и не любила, чтобы ее обнимали, даже просто трогали. Каждый новичок в их кругу проходил обязательную стадию упорства, надеясь добиться расположения девочки и получить эксклюзивное право на объятия, но со временем взрослые отступались, решая, что ребенок прав: нечего чужие микробы собирать!
Для Малышки был только один человек, которого она целовала и обнимала десятки раз на дню – Ирина. На нее девочка смотрела влюбленными глазами и в ответ требовала любви почти тиранически. Так прямо и говорила:
- Люби меня!
- Ты же знаешь, я очень тебя люблю.
- Ты вчера говорила, а сегодня нет, что, все?!
- Люблю!
- Сильно?
- Сильно.
- Не надо сильно, надо больше всех.
- Больше всех. Тебя я люблю больше всех, моя девочка.
Малышка вздыхала счастливо и умиротворенно. Если сестра вдруг делала ей замечание, изумлению не было предела: «Зачем ругаешь? Люби!»
В школьные годы она запросто средь уроков могла прислать сестре смс: «Любишь меня? Люби сильнее всех» У Ирины при этом всегда сжималось сердце, не обижают ли там ее ребенка, не случилось ли чего, но Юлечка вообще никогда ни на кого не жаловалась. Вообще. Никогда.
Как-то, еще в начальной школе, Ирина поинтересовалась, не обижают ли ее.
- Обижают? – переспросила Малышка.
- Ну там пенал прячут или забирают что-нибудь?
- Один раз, - беззлобно ответила Малышка, - потом такого не было.
- А что было в тот раз?
- Коля забрал мой рюкзак и бегал по классу.
- А ты?
- Я взяла его карандаши со стола и стала ломать их по одному.
- А он? – почему-то испугалась Ирина. – А другие дети?
- Они перестали смеяться и смотрели на меня. Коля бросил мой рюкзак, я все равно смотрела на него и ломала его карандаши, тогда он поднял рюкзак и положил его туда, где взял. И все. – Юлечка бесхитростно взглянула на сестру.
Сердце Ирины ухало. Ее ни разу не вызывали в школу с жалобами на Малышку, может, ребенок странно описывает этот случай и только?
- Тебе не было обидно? Или страшно?
- Страшно? Нет. Я просто думала, что он дурак, - обескуражила Юлечка, подняв невинные глазки.
- А ты сама кого-то обижала? Может, забирала чьи-то вещи?
- У них нет ничего такого, все мои вещи лучше в сто раз, - бесхитростно отрезало юное создание, загнав свою воспитательницу в окончательный тупик.
- По-моему, умение постоять за себя и поставить другого на место – прекрасная черта, - после некоторого раздумья заявил Михаил, - и метод вполне по-детски непосредственный.
Ирина все еще выглядела растерянной и Михаил добавил:
- Ты же не помнишь, как вела себя в ее возрасте?
- Не помню, чтобы была в такой ситуации.
- Она твой хвостик, все за тобой повторяет, будет твоей копией, в этом можно не сомневаться.
Малышка действительно срисовывала Иру до смешного и с большой важностью. Ирина разводила комнатные цветы, так Малышка надевала ее домашние шлепанцы и с талантом пародиста поливала, удобряла, опрыскивала, обрывала и разговаривала с растениями точно как сестра. Это было уморительно. Когда Ирина принесла с улицы совсем крошечного котенка, которого первое время кормили с пипетки, Юлечка враз научилась ухаживать за ним, причем именно с мимикой и интонациями сестры, с тем же бесстрашием и решительностью. Малышка вообще никогда не тушевалась и не раздумывала перед принятием решений, страх или сомнения ей были неведомы, в этом она превосходила сестру, которой подчас приходилось брать себя в руки и унимать волнение. Котенка за замечательный дымчатый окрас и печальные обстоятельства приобретения назвали Брошкой и не спускали с рук. Однажды Ирина рукодельничала и вывалила на диван резинки и тесемки, отвлеклась на телефонный звонок и, когда вернулась в комнату, обомлела: крошечная Брошка запуталась в резинке и свалилась с дивана, повиснув на ней как на удавке. Бедный котенок извивался и дергался, растопыривал крошечные лапки, но высвободиться не мог, а Малышка сидела перед ним на коленях и смотрела на его мучения с бесстрастием рептилии.
- Боже! – схватила Ира Брошку. – Юля! Что же ты не помогла ей? Она же могла задохнуться!
Малышка взглянула на сестру все с тем же хладнокровием рептилии, словно пребывала в каком-то трансе, и спокойно сказала:
- Тогда ты могла бы завести себе сиамского котенка. Ты же всегда хотела сиамца.
- Что ты такое говоришь? Разве так можно? Сидеть и смотреть, как кто-то гибнет!
- Они наврали. В кино говорили, что, когда задыхаются, то от судорог писаются и какаются.
- Что?!
- В детективе так говорил врач.
- Юля, ну как ты могла не помочь ей? – Ирина чуть не плакала, жестокость Малышки казалась ей чудовищной.
Малышка внимательно посмотрела на сестру, словно изучая ее, пожала плечом и сказала:
- Я больше так не буду. А ты меня люби!
- Люблю!
Когда Ира с глубоким волнением рассказала об этом случае мужу, он успокоил ее:
- Дети в своей непосредственности бывают очень жестоки. Ничего, дорогая, перерастет, поумнеет. Это мелочи, нам бы с любовью разобраться!
Малышку сроду не наказывали - было не за что, не за подранные же колготки и битые кружки? - и смущало, почему она в один миг утрачивала свое обычное жизнерадостное свечение и, словно обделенная и забитая, вдруг требовала свое «люби меня!» Объяснить это какими-то внутренними страхами не получалось. Темнота, Баба-Яга или грозный полицейский, перед которыми обычно трепещут дети, над ней не имели власти. Она не была нервной или впечатлительной, даже никогда не вздрагивала на неожиданный, громкий звук. Казалось, такого уверенного в себе ребенка поищи и не найдешь, но она гасла, если не слышала слов любви даже самое короткое время. Со временем Малышка стала расспрашивать как именно и за что ее любят. Внимание, с которым она выслушивала ответы и задавала уточняющие вопросы, даже смешило. Она будто тщательно анализировала и запоминала, что является прелестью, потому что улыбчива, жизнерадостна, кокетлива, обаятельна как никто, незлобива, бесстрашна, хорошо учится и так далее. С неменьшим интересом выясняла за что людей не любят. Ну какой еще ребенок вел себя подобным образом? Антиповы таких детей не знали и считали свою обожаемую воспитанницу уникумом. А потребность знать, как ее воспринимают окружающие и за что любят Ирина объясняла отсутствием родителей. Старшая сестра полагала, что их с Мишей внимания для девочки, видимо, недостаточно, хотя они ее искренне любили и ласкали, даже собственных детей не спешили заводить, чтобы не вызвать ревности.
Хотя, что касалось внимания, его Малышка требовала только от Михаила. От Ирины достаточно было заверений любви, в остальном она вполне могла заниматься своими делами и не углубляться в дела Юлечки. С Михаилом все было с точностью до наоборот. К нему Малышка была привязана, но никогда не говорила «люблю», зато требовала участия в ее жизни, поклонения и обожания. Он был посвящен в ее девичье царство. Являлся ее рыцарем. Ему отводилась роль защитника, обожателя, поклонника, восхищенного мужчины. Ему дозволялось баловать ее нарядами и восторгаться ее личностью. Чтобы когда-нибудь он сделал ей замечание или нахмурился – ни боже мой! Подбородочек ее начинал дрожать, глаза наполнялись хрусталем, она пристально смотрела на него с молчаливым укором. Он так расстраивался, что чувствовал себя оскорбителем святыни, бросался утешать и вымаливать прощение. К чести Малышки следовало сказать, что она старалась его не разочаровывать, держала лицо принцессы и быстро отходила, и они с Михаилом снова становились закадычными родственниками, один из которых всегда угождает другой. Михаил восторгался тем, что Юлечка вмиг отходила от негативных эмоций, говорил, что для женщины это бесценный дар. У Малышки действительно, как у спички на ветру, гнев или раздражение гасли так же быстро и бесследно, как и вспыхивали.
Сосредоточенность девочки на своих воспитателях продолжалась до седьмого класса, потом сошла на нет, Малышка переключилась на интересы вне семьи, и Антиповы выдохнули: переросла!
Подростковый период прошел для всех гладко: Юлечка перестала рвать штаны и калечить мебель с посудой и ни разу не преподнесла ни возрастного бунта, ни перепадов настроения, ни плохих оценок. Антиповы в эти годы были плотно заняты развитием бизнеса и не могли нарадоваться на свою девочку, по-прежнему обаятельную, успешную, позитивную, не доставляющую никаких забот. Она взрослела, становилась характернее, независимее, красивее, все чаще принимала самостоятельные решения и никогда не спрашивала советов, даже просто не делилась своими планами или раздумьями, ставила своих воспитателей уже перед фактом, правда, всегда умудрялась преподнести совершенное так, что осуждать ее или хотя бы неодобрительно покачать головой казалось неуместным.
Как-то за ужином семиклассница Малышка торжественно заявила, что выбрала потомственный химико-биологический профиль со следующего года. И не успели Миша с Ирой отреагировать на эту новость, как Юлечка невзначай обронила, что бросила гимнастику и музыкалку. Михаил вынес привычный вердикт защитника:
- Не нравится и не надо себя мучить! Свою пользу ты из всего этого уже извлекла.
Ирина не пропустила продуманность поведения обычно бесхитростной сестренки: специально подсластила пилюлю - неприятную новость сгладила приятной!
- Ах ты, хитрючка! – начала она, еще до конца не поняв, как реагировать дальше. Малышка невинно опустила глаза в тарелку и набила рот котлетой. Глядя на сестру, изо всех излучающую детскую непосредственность, Иру обожгла интуитивная догадка: последний год Малышка отказывалась ездить на ученические концерты и на спортивные соревнования… потому что стала проигрывать кому-то? Они к этому времени хорошо усвоили: Юлечка признает только победы. Пока Ирина соображала, что делать со своей догадкой и как отреагировать на стратегию сестры, ее опередил Михаил, верный заступник своей принцессы:
- Интеллект! Высокий интеллект у ребенка, молодец, правильно все обставила! Зачет автоматом по стратегии и тактике!
Малышка исподлобья послала Михаилу нежнейший взгляд и улыбку и снова с самозабвением занялась едой. Тут уж Ирина не могла не согласиться: хитрость и интеллект неразлучны. Однако, ощущение, что у Малышки развивается свое, ущербное восприятие жизни и реакций на нее, и они это упускают, все же несколько раз настигало Ирину, но плотная занятость делами, неизменная улыбчивость и отличные отметки девочки заглушали мимолетное беспокойство. Удивлялись воспитатели другому – что Малышка потом ни разу не села за пианино и не позанималась гимнастикой. Как отрезало. Как будто в ее жизни не было шести с половиной лет регулярных тренировок. Все кануло в небытие, даже привычки или потребности не осталось.
- Дети всегда правы, - философски изрек Михаил, - потому что им принадлежит будущее. А наша Юлька так вообще на редкость разумная девица!
Малышка действительно становилась на удивление прагматичной, совсем не по летам. Ей надо было понимать выгоды и преимущества буквально всего, что возникало в ее жизни. Она практически никогда не утруждала себя чем-либо просто так, из интереса или из-за банального любопытства. Ей нужно было знать, что ей даст то или иное занятие; если оно того не стоило, она прекращала им заниматься. Такая рачительность смешила, ее пытались убедить, что делать что-то просто из интереса приятно и нормально, но Малышка этого не понимала и не могла сказать, интересно ли ей что-нибудь.
- А чтение? – подсказывала Ирина.
Малышка очень много читала и была весьма эрудированной, чем приводила в восторг учителей и всех окружающих. Но ее прагматизм распространялся и на книги, ни разу она не выдала какую-либо эмоцию ни от любовного романа, ни от драмы или трагедии. Для нее книги были источником сведений о мире, словно большая энциклопедия в историях, удобно и наглядно описывающие жизнь на разных примерах. По ним Юлечка получала представления о поведении людей, их мотивах, реакциях и в этом смысле была неутомимым исследователем.
- Я бы так не поступила, - говорила она о героинях любовных романов. – Что выиграла Фериде из «Птички певчей», убежав от жениха? Ничего! Зря только столько лет жила как нищенка.
Ирину с Михаилом такие наивные заявления смешили, они с удовольствием объясняли юной читательнице чувства и мотивы героев, довольствовались тем, как внимательно выслушивала их Юлечка, задавала дельные вопросы. Вопросы ее, правда, всегда отличались логичностью, исключающей мало-мальскую завязку на чувствительности.
- Господи, ей еще учиться и учиться! – восклицал Михаил. – Неужели мы тоже когда-то не имели никаких представлений о страстях? Даже не верится. А девочка-то наша какова, а? Ей бы полком командовать! В эмпиреях не витает, в обморок от амуров не упадет и на ромашке гадать не станет!
На расспросы о школе деловитая Малышка тоже давала только фактические ответы: пятерок столько-то, тот-то болеет, одну химию заменили биологией, шнурок на правом ботинке порвался прямо на экскурсии.
- Ну что же ты у меня такая деловая колбаса! – восклицала Ира. Ей хотелось узнать эмоции сестрички, но эмоции как раз и отсутствовали. Сравнивать было с кем: сама Ира в школе была вдохновлена химией, подругами, мечтами. - Тебе интересно? Весело? Хочется в школу?
- Что за вопросы? - недоумевала Малышка. – Хожу, как все.
- Действительно, – удивлялся и Михаил. – Учится ребенок отлично, причем сама. Конечно, ей интересно и весело, в детстве всем интересно и весело!
Ирина пожимала плечом, трудно было объяснить, что ее смущало в сестренке. Нескладная Юлька стояла рядом на длинных, подгибающихся ножках, до смешного серьезно сводила красивые брови, собирала гузкой яркие губы, потом улыбалась и комната словно озарялась солнышком. Обаяние Малышки с каждым днем только усиливалось и противостоять гипнотической силе прямого, ясного взгляда ее чистых серых глаз было невозможно. Такие женщины рождаются для любви.
- Подростки – трудное племя! – говорил Михаил. – Перерастет еще сто раз. Иди к себе, дорогая! – отпускал он Малышку.
- Как она хороша! – восклицала Ирина вслед сестре.
- Да, и все ее любят. Видела, какие толпы к ней приходят? В рот так и заглядывают.
- Да. И она ими вертит как хочет, - усмехалась Ира.
- Ну, лидер по натуре, тут ничего не поделаешь, – Михаил оставался неизменным ревнителем своей маленькой воспитанницы, хотя она и переросла его на полголовы.
- У меня никогда не было духа состязательности, который сидит в ней. Я делала что-либо только из интереса, а Малышка все делает не потому, что ей это нравится, а чтобы обойти других, победить. Ей нужен только выигрыш.
- Разве это плохо?
- Не знаю. Может, это характер бойца и мне не понять, кому и что она доказывает? Никто ведь ей вызова не бросает, а она в вечном поединке со всеми. Как задиристый петух. Сама себе придумает, что должна всех победить, и злится, если кто-то лучше нее. Вот думаю, музыкалку и гимнастику она бросила не потому ли, что кто-то там лучше нее? И посмотри на ее подруг! Даже для общения выбирает тех, кто подыгрывает ей. Что в этом хорошего?
- Так, дорогая, что-то ты огород нагородила! Все в кучу собрала! Хочет быть лучшей, пусть будет, что в этом плохого?
Ирина пожимала плечами, ее беспокойство было интуитивным. Она заметила, что Малышка, хотя и находится всегда в окружении ровесников, не умеет дружить. Ей мешает чувство превосходства. Она явно считает ниже своего достоинства быть на равных с другими детьми и просто ждет, чтобы они ей уступили главенство по доброй воле. Если такого не происходит, перестает общаться. Хотя дети буквально липли к Малышке, и все могло быть возрастной нормой и не стоит раньше времени наводить тень на плетень.
- Ты же знаешь, сколько в ней любви, какая потребность любви! – Михаил кивнул на стену возле телевизора. Уже много лет эта стена была завешана рисунками и сердечками, исполненными нетвердой рукой жаждущей любви девочки. Все они были о связи между ними троими. Он не мог не улыбнуться, говоря это. С улыбкой сдалась и Ирина. Эти неуклюжие свидетельства искренней и трогательной поры их воспитанницы вызывали в них трепет.
- Перерастет еще сто раз. Хорошая, добрая девочка.
- Скорее бы прошел этот переходный возраст! - согласилась Ирина.
К выпускным классам Малышка превратилась в ослепительно яркую барышню, обаятельную, улыбчивую, легкую, юморную. Она стала остра на язычок и приносила с собой атмосферу веселья, ее обожали все поголовно, за ней ходили, на нее равнялись, и она с открытым удовольствием купалась во всеобщем внимании. Ира с Мишей не могли на нее надышаться и стали чуть грустить, что скоро она съедет от них.
- Осиротишь нас!
- Вам от меня никуда не деться! – грозила им пальцем прекрасная наяда.
***
По окончании школы Малышка поступила на «семейный» химико-биологический факультет и осталась жить в родительской квартире. Антиповы купили себе собственное шестикомнатное жилье в аккурат к рождению дочек и перебрались туда еще до выпускного.
Ирина света белого не видела в заботах о подрастающих близняшках, и детство Юлечки стало казаться ей легким сном в летний полдень. Она очень скучала по своей старшей девочке, Малышка оставалась для нее глотком свежего воздуха, лучиком света в ее горшечно-подгузничном царстве и радовала посещениями. Когда Юлечка приходила, открывая ей дверь, Антиповым невольно хотелось убедиться, не порушен ли за ней лестничный марш – столько силы скрывалось в развороте ее плеч и в движениях. Даже сидя в гостиной на диване за чашкой чая она вносила в их квартиру забытый кавардак. Оживлялись все: близняшки дурачились, Михаил говорил громче и больше обычного, Ирина управлялась суетливее, словно боялась, что помедлив, допустит какую-то катастрофу. По уходу Юлечки все члены семьи валились с ног от усталости, смеялись, вспоминая прошлое, удивлялись, что, став взрослой, Малышка не изменилась и источала столько же обаятельной, манкой энергии, как и раньше. От нее буквально пыхало жаром и становилось мало места. Каждый рядом с ней невольно заряжался, молодел, бодрел и вспоминал о сладости жизни. Как такое солнышко не любить? Они ее очень любили.
Студентка училась легко, не особо утомляя себя науками, которые все более находила докучными. К удивлению сокурсников и преподавателей она умудрялась сдавать великолепные работы, получать автоматы, а на экзаменах выползала на обаянии и отличной памяти. Были у некоторых завистников подозрения, что работы за Юлечку пишут влюбленные парни, но никто на эти наветы не обращал внимания. Говорили, ее улыбка стоила любых жертв. Почти как и в детстве кокетливая, она с расцветшей силой чаровала всех жизнелюбием и необычной угловатой женственностью. С ума сводящей парней особенностью была ее манера не отводить взгляд, словно от внутренней чистоты ей неведомо было смущение, и вкупе с хрупкостью и изяществом это возвышала ее над остальными девушками, делало нетипичной, особенной, убийственно притягательной.
Заглядывая в гости к сестре Малышка взахлеб рассказывала о кавалерах, некоторых приводила представлять в качестве серьезных вариантов. Каждый из юношей смотрел на нее телячьими глазами и не было сомнений, что его душа отдана Юлечке без остатка. Но встречалась она с ними всегда недолго, самое большое до полугода.
- Ветреница! – не без одобрения журил Михаил. Сам верный муж, раз и навсегда отдавший сердце, интересы и жизнь первой и последней любви, он гордился популярностью племянницы и ее победоносным шествием по сердцам парней. Но по-отцовски назидал: – Год-другой и останавливайся на ком-нибудь!
- Не останавливается мне! – смеялась Юлечка, встряхивая короткими волосами. – Хочу влюбиться по-настоящему в настоящего!
- А эти не настоящие? – Михаил растопыривал и многозначительно шевелил пальцами обеих рук, изображая количество бывших ухажеров, которых им представляли с восторженным придыханием.
- Думала, что настоящие, но всякий раз оказывалось, что это не то!
- А кто тогда то?
- То – это такой мужчина, который как джек-пот! Чтобы все в нем было! Чтобы я была от него – она воровато оглянулась и понизила голос - в неизменном а…уе!
Михаил испуганно и смешливо прикрыл рот рукой от крепкого словца Малышки, но оба тут же прыснули и молчаливо согласились, что именно такое определение как нельзя лучше передает чаяния современной принцессы.
Почти каждый из отставников тайком от Юлечки приходил к Ирине, плакался, просил заступничества, содействия. С ними только она и узнала, как выглядят люди с разбитыми сердцами: опустошенные, потерянные, с непониманием, в чем их вина.
- Господи, жалко их как! Так страдают, сил нет! Когда только так насмерть влюбиться успели? – вздыхала Ирина перед мужем. – А как им поможешь?
- Да, красота – страшная сила! Но ничего, еще сто раз влюбятся! Дело молодое.
- После таких трагедий никакой любви больше не захочешь, смотреть на них прямо не по себе! Как будто душу из них вынули.
- Юлька наша как благодатный дождь, проливается на человека и он счастлив, а перестает – все, пустота да одиночество. Ее вины в этом нет, это природный дар, таких людей мало.
- Может, и к лучшему, что мало? Я прямо какой-то мистический ужас испытываю, когда вижу глаза этих ребят, они же все как один в состоянии какой-то черной немочи, раньше мне таких трагедий видеть не приходилось. И почему-то все себя считают смертельно виноватыми.
***
По окончании университета Юлечка устроилась в учреждение под бочок сестры. Сначала она не подавала никаких надежд на научную карьеру, но к концу года неожиданно для всех вдруг сделала неплохой доклад. Коллеги диву давались, Ирина тоже, Юлечка пожимала плечами: «А что такого-то? Подумаешь!» Всерьез стали прочить ей серьезное развитие, хотя не понимали, откуда что взялось. Еще через пару месяцев она снова всех удивила, приехав на работу на красной Тойоте. По институту пополз слух, что Юлечка консультирует серьезных людей. Сама виновница внимания ничего не поясняла, лишь отшучивалась. Контрольным выстрелом для всех явилось ее неожиданное замужество за самого завидного жениха НИИ, молодого ученого с большими перспективами.
Ирина с Михаилом дар речи потеряли, когда молодожены заявились к ним из ЗАГСа с цветами и шампанским.
- Взбрыкнула так взбрыкнула! – сказал Михаил. – Значит, он – тот самый?
- Еще какой! Все девчонки нашего НИИ на него облизываются! – восторженно отрекомендовала супруга Малышка и прижалась к его груди спиной, а обе его руки сцепила на себе. Саша смущенно розовел и поглядывал на новоиспеченную жену с обожанием. – А он выбрал меня! То-то все приуныли! Нос всем утерла!
- А торжество? – растерянно развела руками Ирина.
- Не хотим!
- Хоть сами давайте!
Вчетвером отправились отмечать в ресторан, и Антиповым было неловко от непрекращающихся бесстыдных поцелуев и объятий Малышки, коими она наслаждалась своим положением с довольством победителя.
Ирина утешилась тем, что знала Сашу как положительного, серьезного и целеустремленного человека.
- Им интересуется Массачусетский институт, - сказала она мужу. – Возможно, Саша примет их предложение.
- Прекрасные перспективы!
- Нет, ну торпеда, а не Юлька! – все же всплеснула руками Ира. – Я за ней не успеваю. Откуда что берется в ее жизни? Ну никакой логики!
***
Однако скоро сердце Ирины стало болеть не из-за ветрености сестры, допустившей тайную свадьбу, и не из-за возможности ее отъезда в Америку. Стало очевидно, что Саша не просто любит Малышку, а ослеплен ею, она же заскучала.
Юлечка первые несколько месяцев семейной жизни посвятила рьяной игре в молодую хозяйку идеального формата. Квартира сверкала чистотой и благоухала кулинарными изысками. Сама молодая порхала по паркету в изящных шлепанцах на каблучках, по утрам за ее летящей фигуркой струились шифоновые волны пеньюаров. Супруг ее обожал и смотрел с нескрываемым восхищением. Пьяный счастьем обладания он опрокидывал ее на себя и говорил, говорил ей слова любви. Она хохотала и вырывалась. Затем ей это стало скучно. Одно и то же каждый день! Один и тот же человек, заботы, разговоры, слова. Никакого движения. Скучно! Малышка приуныла и поглядывала на мужа волком. Саша терялся. Он не мог понять, что сделал не так, спрашивал супругу, она бурчала:
- Просто скучно. Надоело все.
- А чего ты ждала?
- Не знаю. Просто, чтобы не было скучно.
- Ну хорошо, как должно быть, чтобы тебе было нескучно?
- Не знаю.
- Вроде с такой радостью все делала…
- Вот и хватит. Просто… чего еще я здесь не видела?
Саша был сбит с толку. Такого он не ожидал.
Молодая семья не прожила и года, как Юлечка подала на развод. Саша, Ирина и Михаил были сражены.
Малышка явилась к сестре с бойцовским видом и с порога заявила:
- Ничего не говори! Я знаю, что Саша хороший и все такое, но это не мое. Мне с ним невообразимо скучно. Другого найду! Настоящего! Давайте пирожные есть, я принесла «Павлову» и «Мильфей»! И вообще, один раз замуж выходят только ленивые!
Так тема брака Малышки была закрыта. Ирине осталось сочувствовать Саше и способствовать развитию его карьеры, это был ее способ загладить перед ним вину, которую она почему-то чувствовала. На Сашу в тот период невозможно было смотреть без сострадания: практически деморализованный, осунувшийся, побледневший, похудевший, потухший, сжавшийся. Ира, глядя на него, не раз срывалась на слезы и подсовывала бывшему зятю вкусности, гладила по поникшим плечам.
- Я ничего не понимаю, - говорил он ей, - в чем я виноват? Что, что я делал не так?
- Все так, Сашенька, все так ты делал, просто не судьба, понимаешь?
- Но ведь в один день, понимаете? В один день все изменилось, как будто ее подменили, как будто… - он провел перед лицом ладонью - сменили экспозицию в витрине. Как это объяснить? Что я сделал не так?
Саша не понимал, страдал, ужасался Юлечкиным насмешкам.
- Дорогой, ты такой чудесный парень, - утешала его экс-свояченица, - не страдай!
- Ира, я уже не понимаю, - поднимал он глаза, полные вселенской скорби, - а была ли любовь? У меня такое чувство, будто надо мной надругались. Использовали и выбросили.
А Юлечка ничего, лучилась энтузиазмом встретить настоящее чувство, и ни разу не проявила добра к экс-супругу. Кто-то из коллег попытался ее попрекнуть жестокостью, но Малышка скоро уверила всех, что ее желание расторгнуть брак возникло не на ровном месте:
- Вы ничего не знаете! – твердила она, и, ничего не объясняя по сути, каким-то чудом перетянула сочувствие на себя. - Я работать не могу! – восклицала Малышка. – Мне статью сдавать, а у меня конь не валялся!
Действительно, так ожидаемой научной статьи от Юлечки не последовало, и вскоре все уверились, что ей теперь не до науки, и от нее пока ничего не ждали, жалели. Незаметно для всех Саша стал виноватым в чем-то таком, что заставило Юлечку подать на развод. Вдобавок руководство получило на него анонимку, мол, он присваивает себе чужие идеи и разработки. Сашу затаскали по кабинетам, ничего не доказали, но нервы ему сильно потрепали и окончательно испортили отношение коллег, всех, кроме Ирины. Ирина отказывалась верить в непорядочность бывшего зятя и называла его на редкость чистым человеком.
Тем не менее, незаметно все, включая Иру, стали восхищаться Юлечкиной решительностью и умением отсечь ненужное и идти по жизни дальше.
- Правильно сделала, - говорило старшее поколение, - это нас воспитывали так, что терпеть надо. А зачем? Когда ничто не мешает искать свое счастье?
- У нас женщина обязательно должна быть мазохисткой! Не по сердцу человек – обруби! Молодец, Юляша, ни на кого не оглядывается, сама решает, что ей нужно!
Лишь иногда, наедине с собой, Ирина вдруг как бы опамятовалась и понимала, что в душе очень смущена ощущением, будто вся затея с браком изначально была для Малышки не более, чем спортивной забавой. Однако девочка так прямо смотрела в глаза и так мило ласкалась, прося смотреть вперед, а не назад, и совсем не смущалась вопросов о Саше, и не проявляла ни капли стыда, что подозревать ее в нечестности казалось кощунством. Она всегда была искренней, всегда.
Саша первое время искал встреч с Малышкой, надеялся, что она погорячилась, поступила опрометчиво, одумается и вернется. Он не мог поверить, что ее любовь к нему, от ураганной силы которой его штормило, ее настойчивость, с которой впору было осаждать Трою и с которой она добивалась его внимания и отваживала всех симпатизирующих ему девушек, исчезли враз и окончательно. Он считал, что так не бывает. Но Малышка даже не старалась быть с ним деликатной, фыркала в лицо, требовала не позориться и не унижаться, а принять разрыв мужественно. Она-де ошиблась. Так случается. Ничего страшного. Саша крепил сердце, тайно надеялся, но скандал с обвинением доконал его, и он уехал в Америку.
После развода у Юлечки была целая галерея принцев, искренне представляемых в качестве настоящих, но непременно переходящих в ранг невообразимо скучных и безжалостно отставленных.
***
В двадцать восемь Малышка влюбилась. Да так, что все поняли: это тот самый мужчина, настоящий, потому что рядом с ним она имела не привычный победительный вид, а восторженно-ошарашенно-подобострастный.
Кириллу было тридцать восемь лет, он являлся кузеном Гарика, самого закадычного друга Антиповых, с которым строился Новый Свет, и давним деловым партнером Михаила. У Кирилла не было дома в Новом Свете. В свое время, получив предложение о покупке земли, он лишь замахал руками: «Да что вы! Где я и где дом?» В те годы он, в отличие от кузена, был во власти той молодой силы, которая не позволяла ему оставаться на одном месте. Ощущение безграничности своих возможностей, желание объять необъятное заносило его в самые рисковые проекты и требовало быть свободным, как ветер. Смелая предприимчивость открывала перед ним заманчивые перспективы, и он с удовольствием срывался пожить в Бангкоке, Сингапуре, Вене или Праге, обрастая связями, знакомствами, приятелями. Довольно скоро Кирилл стал обеспечен, затем богат и к тридцати годам, наладив дело, решил, что заслужил отдых. Круизы на яхтах, роскошные отели, клубы в разных уголках мира, женщины всех рас и национальностей - это ли не счастье? Оказалось, для него нет, просто потому, что он видел цену всему. В период развлечений у него сложился постоянный круг общения из прожигателей жизни, его записали в тусовщики и гедонисты, обожали за щедрость и снисходительность, к нему норовили прилепиться халявщики и распутники, но от безрассудств и беспутства Кирилла удерживало присущее ему и крепнувшее с годами нравственное чувство и почти физическая потребность душевной красоты. Он знал, что у его забав есть срок, потому что сам установил его в два года, и прекрасно сознавал, что за люди сейчас его окружают. Намеченный срок безбашенного веселья Кирилл не выдержал, спустя год осел в Италии и вернул себе душевный покой лицезрением шедевров Ватикана, Флоренции, Венеции и всего остального. Однако многие решили, что он продолжает отжигать, просто сменил компанию.
В тридцать с небольшим Кирилл вернулся в любимый город, в Москву. Объяснил просто: домой тянет. С собой привез лишь несколько чемоданов книг, ни одной художественной, все о личностном росте и психологии в разных аспектах. На вопрос Гарика, что с удалью молодецкой, искренне кивнул:
- Наелся! - И лукаво сыронизировал: - Почему все помнят только последние два года? Это был всего лишь мой отпуск, сразу за несколько лет.
- Посмотрим!
К этому времени Гарик, как и Михаил, женившийся в институте, уже растил детей и взращивал сад. Некоторое время Кирилл с удовольствием гостил у него, занимался племянниками, затем заявил, что будет окапываться и уехал в город. Какой-то период его еще встречали среди старых друзей-тусовщиков, однако, все чувствовали, что в нем произошел перелом. Кирилл что-то обдумывал, его мысль частенько была обращена внутрь него самого, на лице блуждала неопределенная полуулыбка. На самой пафосной вечеринке он смотрел на окружающих со снисхождением, скучал, его слишком терпимая физиономия портила настроение другим, и он все реже тусовался. «Кажется, точно перебесился, - сказал тогда Гарик. – Посмотрим, к чему это приведет»
Кирилл купил огромный лофт и с удовольствием погрузился в его обустройство. За год он изучил все выставочные пространства Москвы, перезнакомился с массой художников и скульпторов, украсил свое жилище неплохой подборкой произведений современного искусства. Во вкусе ему отказать было сложно. Затем он заказал библиотеку во все стены своего домашнего кабинета и занялся собирательством книг. Его страстью были старые книги, выпущенные ничтожным тиражом, в поисках чего-то особенного он долгие часы просиживал в лавках букинистов, скупал все интересное. Всерьез подумывал, не поохотиться ли за инкунабулой , но пока ограничивался поздними изданиями с красочными гравюрами. Гравюры его завораживали. Т;к Кирилла чаще можно было застать дома за книгой, чем где-либо еще. Женщины от такой перемены фыркали - она их обижала, и о нем стало ходить немало нелицеприятных слухов.
Лишь родственники находили этот разворот на сто восемьдесят градусов в его интересах естественным, закономерным и правильным. Нагулялся парень! Ждали, что Кирилл обзаведется семьей. Однако радостной новости все не приходило. Женщины рядом с ним появлялись с завидной легкостью и так же легко исчезали по неясным причинам. Близкие разделились на два лагеря. Одни ставили на нем клеймо устоявшегося холостяка и полагали неспособным к семейной жизни, другие, к ним относились Гарик с Михаилом, что Кирилл готов остановиться, но ему непросто найти подходящую женщину, мешает опыт. Между собой оба и сами не раз признавали, что, не женись они по молодости лет, большой вопрос, нашли бы себе столь прекрасных женщин, как их нынешние жены. Своих жен они считали штучными людьми, а таких разбирают еще со школьной скамьи. Оба друга полагали любвеобильность Кирилла этапом в его жизни, но никак не частью натуры. «Дань молодости, - говорили они. – Избыток силы»
По возвращению Кирилла в Москву Михаил много общался с ним по делам бизнеса и за несколько лет хорошо изучил его характер и принципы. Они не были близкими друзьями, потому что близкий круг общения у них оставался разным, но узнали друг друга благодаря работе. Что ни говори, а свободное предпринимательство, особенно в нашей стране, едва ли не лучший способ понять, что собой представляет человек.
Встреча Кирилла с Малышкой произошла в ресторане на Дне рождения Гарика.
Она увидела его в дверях банкетного зала – он только вошел - и обомлела, забыв проглотить блин с икрой.
Высокий, вальяжный, эффектный альфа-самец неспешно осматривал зал с легкой праздничной усмешкой на лице. Малышке показалось, что он светится. Его свет транслировал в пространство непоколебимую уверенность в собственном превосходстве, ум, жизненный опыт и… непокоренность. Да, женщины сразу считывали с него, что он не покорен ни одной из их сестер, Малышка не осталась исключением. Из-за явной этой независимости некоторым Кирилл казался сексистом, но Михаил говорил, что это не так.
Когда-то Кирилл перенес воспаление лицевого нерва, и правый уголок его рта чуть повело вверх. Из-за этого создавалось впечатление, что он, глядя на вас и на весь мир в целом, цинично ухмыляется. А в сочетании с проницательным взглядом эта ухмылка производила демонический эффект. Юлечка как увидела его, так и пропала. Сначала она дура-дурой таращилась на него как дворняга на говяжью вырезку, затем села рядом с ним и сидела, не шелохнувшись и не глядя на него. Потом ее, как она говорила, понесло навстречу судьбе.
Малышку чуть не разорвало от выброса той сокрушительной, обаятельной энергии, которой она всех покоряла и заряжала. Зарядила и покорила и Кирилла. Он оказался в плену силы ее эмоций и жара молодости. Ее накал, порывистость, разгоревшийся румянец и блеск глаз подействовали на него так же, как и на всех без исключения – гипнотически. Малышку же накрыла уверенность, что она встретила самого-самого мужчину на свете, и он должен принадлежать только ей. Он заслуживает ее, он – настоящий! Она блистала остроумием, заливалась серебристым смехом, пленяла утонченным кокетством, безыскусность которого достигается годами тренировок. К концу вечера Юлечка не сомневалась, что Кирилл любит ее. Просто потому, что она его любит.
На тему любви они ступили довольно быстро.
- Не все умеют любить, даже если влюбляются, я и сам про себя не знаю, умею ли. С годами все меньше понимаю, что такое любить.
- Я умею любить! - клятвенно заверила Малышка, лихо тряхнув черной копной. – Я все сделаю для любимого! Все!
Кирилл тонко улыбнулся. Сколько раз он слышал это? Десятки. Он обладал тем редким обаянием, которое вызывало у одних женщин желание подчиниться, у других - подчинить его самого. И немало их капитулировало перед ним. Не раз он увлекался и вступал в серьезные отношения, но все заканчивалось для него разочарованием. К сорока годам этот успешный бизнесмен, закончивший школу с золотой медалью, институт с красным дипломом, благотворитель, меценат и испытанный донжуан понял, что ничего не знает о любви и понятия не имеет, что такого можно получать от женщины, чтобы желать жить с ней ежедневно всю жизнь.
Когда-то его привлекала только красота женского тела, и он с восторгом поглощал красавиц, забывая их имена, путаясь в лицах. Он даже испугался, в один день вдруг почувствовав что-то вроде отвращения к совершенным линиям и формам. Ему захотелось познать суть женщины. Он стал встречаться с умными, интересными, успешными, и какое-то время это увлекало, но привело к тому же результату: неудовлетворенность. Ему чего-то не хватало. Умея легко получить любую понравившуюся девушку, он все больше разочаровывался в связях и стал очень разборчивым. Ему казалось, что женщина должна дать ему что-то такое, чего он прежде ни от одной из них не получал. Что это он не имел даже приблизительного понятия, потому что давно вкусил от всех известных плодов и неизведанного не осталось.
Кирилл по-прежнему легко притягивал девушек, но серьезные отношения не заводил, считал, что все не то. Чем больше он разочаровывался, тем явственнее сознавал потребность быть рядом с женщиной. Он боялся, что утрата иллюзий и ледяной скепсис помешают ему, и он проморгает главную женщину своей жизни, поэтому обращал внимание на самые незначительные или несуразные моменты в общении с дамами – не полагаясь на собственное здравомыслие ждал отмашку сверху.
Сказать короче, Кирилл был весьма непростой личностью, сам понимал это и давно страдал от собственных запросов. Гарик утешал его тем, что всем Богатыревым подавай самое лучшее.
- А я идеалистка! – рубанула рукой Малышка. – Я не знаю компромиссов в любви!
Кирилл всмотрелся в лихорадочно сверкающие серые глаза растрепанной и невероятно привлекательной молодой женщины, угловатостью плеч смахивающей на юнца, и в груди его стиснуло тоской от нереализованного желания любить. А вдруг она? Его глаза давно не блестели, а сейчас он чувствовал трепет и волнение. Может, зажигать сердца это способность только молодых? Ему захотелось ее жара, ее уверенности в том, что все будет по ее хотению. Любовью можно заразиться? Пусть его заразят.
Они сидели рядом, он развернулся, вытянул ноги и обратил внимание, что вытянутые стройные ножки Юлечки почти такой же длины, как и его. Ухмыльнулся – ему понравилось это сходство как некое предзнаменование - и отпустил себя. Уехали они вместе.
***
Роман развивался ураганно. Кирилл тоже потерял голову и осатаневшие от чувств голубки не могли расстаться ни на день. Малышка уволилась из НИИ и пошла в отдел закупок фирмы Кирилла. Им нужно было не только смотреть друг на друга, но и говорить об одном и том же. Затем они уехали в гранд-вояж на два месяца, потом осели в Питере, где у него была одна из квартир, затем сняли домик в Калининграде. Характер бизнеса требовал от них быть всегда на связи и онлайн, остальное делалось офисными сотрудниками. Еще полгода Малышка радовала сестру редкими, захлебывающимися от восторга звонками, потом пропала, не брала трубку месяц. Ограничивалась регулярными смс-ками, что все в порядке. Антиповы предположили, что влюбленным ни до кого.
Каково же было удивление Михаила, когда он встретил Кирилла в Москве. В ресторане их бизнес-центра. Без Малышки.
- Ба, Кирилл! Вы вернулись! Эта маленькая негодница терзает нас молчанием! Отделывается короткими сообщениями, что все окей. Давно вы здесь? Все хорошо? Как вы? Приезжайте к нам!
- Мы расстались.
От неожиданности заявления Михаил онемел.
- Не могу поверить! – выговорил он после некоторой паузы. – Она же так любила тебя!
- Да, - просто сказал Кирилл, подтверждая чувства Юлечки, но не свои.
Простота этого «да» окатила Михаила ледяной волной: он почувствовал тот страшный кавардак и разгром чувств, который сейчас должна переживать Малышка. Она ведь не умеет чувствовать наполовину. Девочку разрывает боль. Вот почему она пропала! Маленькая храбрая гордячка одна изживает свое горе!
Ему хотелось спросить про причину разрыва, но выражение лица друга удержало его. Кирилла всегда отличала какая-то загадочная уверенность в правильности принятых им решений, она замечательно читалась на его лице. Всякий сразу же вверялся ему, отказываясь от собственного мнения. Знание личности друга и признание его достоинств удерживали Михаила. Кирилл был из тех, кто не поступает опрометчиво. И он довольно снисходителен к капризам и прочим традиционным досадным привычкам большинства женщин, вряд ли непредсказуемость и переменчивость Малышки отвернули его от нее, они скорее забавны. По крайней мере, срок их отношений еще слишком невелик, чтобы устать от экспрессивности девочки. Михаил заметил, что внутренне априори виновником расставания определил не Кирилла, но и на Малышку думать не хотелось, он ее по-отечески очень любил и считал ясным солнышком. Однако и Кирилла он знал не хуже девочки! Скорее всего, их развели обстоятельства. Лучше узнать у Малышки.
- Мы не сошлись характерами. Как говорится, непримиримые противоречия, - сам пояснил Кирилл, поняв состояние друга и сочтя необходимым дать какое-то объяснение.
- Чего касаются эти противоречия? – Михаил не мог поверить, что солнечная Малышка может кому-то разонравиться.
- Хм! – Кирилл на секунду задумался. – Не знаю, как и сказать! Нравственности, что ли? Принципов? Мы принципиально разные люди. Можно сказать, враги на уровне внутренних установок.
Михаил совсем поплыл: лучезарная сорви-голова принципиальный враг Кирилла? Лицо Кирилла изменилось – взгляд замкнулся - и стало понятно, что он не намерен обсуждать ни себя, ни ее. Личное!
- По чьей инициативе? – лишь спросил Михаил.
- По моей. Прости меня, дружище, но больше мне сказать нечего. Я всегда был честен с Юлией. Надеюсь, это не повлияет на наши с вами отношения.
- Да, да, конечно. Она в Москве?
- Не знаю. Когда расстались, осталась в Питере.
- Где?
- Была в моей квартире, потом не знаю.
- В твоей квартире?
- Да. Понимаешь, она не хотела уходить, пришлось уйти мне. Ключи должна была оставить у консьержа.
- Как не хотела уходить?!
- Не могла поверить, что это все. Через несколько дней после моего ухода консьерж сообщил, что ключи у него.
Из этих коротких отрывочных фраз складывалась страшная картина пережитой Малышкой катастрофы. Михаил ослабел от сочувствия ее трепетному сердечку.
- Где же она была все это время?
Кирилл ответил не сразу:
- Я много где был и везде встречал ее.
- Что?! Она что, ездила за тобой?
- На случайность это не похоже. Ладно, мне пора!
Кирилл приобнял Михаила, дружелюбно похлопал по плечу, ободряюще сказал: «Бывай!» - и ушел.
Михаил без сил плюхнулся в кресло ближайшего столика. Ирина будет в шоке! Малышку жалко! Девочка была так влюблена! Сердце сжималось, когда представлял себе ее состояние и боль. Как она, бедняжка, огонек их любимый? Одна в чужом городе! Скрывает свою боль, бережет их! Он представил ее заплаканное личико, черные вихры, подгибающиеся длинные ножки и сердце сжало желанием защитить, уберечь дорогое дитя, взять боль на себя. Как она переживала, когда он ходил на родительские собрания в школу, боялась, что чем-то его расстроят! Нежное, чувствительное сердечко! Он набрал ее номер, Малышка не ответила. Отправил сообщение: «Дорогая, мы тебя так любим и скучаем! Приезжай к нам! Ничего о тебе не знаем» Ответ пришел сразу: «Я вас тоже. Не сейчас. Все ок»
Михаил пошел в машину. Ирина будет сражена. О том, чтобы поберечь ее, промолчать, он и не думал. Супруги Антиповы ничего не скрывали, не утаивали друг от друга. Еще невестой Ира попросила его всегда говорить правду, какой бы она ни была. Сказала, ничего не боится, кроме лжи, ситуации, в которой один правдиво отдает энергию души тому, кто этого уже не заслуживает.
В машине Михаил осушил бутылку воды, затем посидел какое-то время без движения. «Ну расстались и расстались, трагедия какая! Первый раз, что ли?» – говорил он себе, но чувствовал, что в данном случае, все не как обычно. На сердце давило ощущение катастрофы.
Кирилл! Он знал Кирилла лет двадцать, со студенчества. В последние годы у них тесное деловое общение, частенько они встречались на праздниках, банкетах, приемах, Кирилл знаком с Ириной. В честности и порядочности друга можно было не сомневаться, помнится, один из партнеров, работавший на рынке Ближнего Востока, сравнил деловую надежность и чистоплотность Кирилла с аналогичными качествами молодого Пророка Мухамеда. Слово друга напоминало всем сторонам, что такое джентельменское соглашение.
Как и все они Кирилл находился на том уровне финансовой независимости, при котором можно позволить себе любые принципы. Он возвел в культ честность. Был честен прежде всего сам собой и всегда называл вещи своими именами. Малознакомым людям эта особенность, бывало, казалась рисовкой, но это был стиль его жизни, все его отношения с миром строились на такой основе. Кроме того, Кирилл отличался той особой деликатностью, которая не позволяла ему скоро судить о людях и всегда оставляла им шанс на реабилитацию. Таким он являлся уже в двадцать пять лет и с возрастом стал только рьянее в своих взглядах. Михаила это всегда удивляло. Сам он был защищен от аморальных поступков преданностью семье и верностью Ирине и сохранил юношескую чистоту души, но видел, как другие люди с годами слабеют, снисходят к себе и остальным, прощаются с идеалами, превращаются в тех, кого принято называть реалистами, а по сути - циниками. Лишь Кирилл упирался и сатанел в высоких требованиях к себе и другим. Да, он не был женат, говорил, что не встретил женщину, которой бы ему захотелось отдать себя. Душевный жар Малышки несомненно захватил его. Ее порывы всегда искренни и сама она убеждена в их подлинности, поэтому ее огонь так заразителен и кажется священным.
Что же у них случилось?
***
Ирина внимательно выслушала мужа, лишь красные пятна на щеках и встревоженный взгляд выдавали ее волнение. Она заставила его дословно припомнить и повторить все, что сказал ему Кирилл о причинах разрыва.
- Наша девочка никак не вяжется у меня с безнравственностью или еще чем-то таким, - сказала она. – В непосредственности и прямолинейности ей не откажешь, согласись? Все ее отношения она прекращала сама, говорила, что разочарована и надеется встретит настоящего. Встретила!
Они писали и звонили Малышке несколько раз за вечер. Она лишь в очередной раз ответила коротким сообщением, что у нее все хорошо. «Есть ли у тебя деньги?» - «Есть. Не беспокойтесь. Отойду - приеду»
Так прошел почти год.
И вот она позвонила, и в воскресенье должна приехать.
***
В пятницу вечером все семейство Антиповых ужинало на террасе патио. Стояла чудесная погода, солнечный день подарил теплый тихий вечер с безмятежным закатом и птичьими переливами. Настроение у всех было под стать природе – ясное, идиллическое. Подавали печеный в духовке говяжий антрекот на кости с картофельным пюре на сливках. Дети ели с удовольствием, уговаривая друг друга оставить место под клубничный мусс. После ужина близняшки с Платоном захватили с собой Алтая и уехали кататься на велосипедах. Хозяева перешли на диван-качели пить кофе. Они уютно расположились валетом и неспешно разговаривали.
Вдруг на дорожке от дома к патио возникла высокая фигура с поникшими плечами. Лицом к ней сидела Ирина и первая изумленно вскочила:
- Боже! Малышка!
Оба супруга сорвались со своих мест и ринулись к гостье. Малышка протянула к ним руки и разрыдалась нервными слезами.
- Мы ждали тебя в воскресенье!
- Приехала со знакомыми на машине.
Малышка выглядела удручающе и Ирина еле сдерживала слезы сочувствия. Худая, даже тощая, с запавшими глазами, провалившимися щеками, острыми плечами и коленками девочка пугала тоской и болью в глазах. Всегда сильные и уверенные движения ее тела сделались дерганными, нервными, будто надломленными. Рот застыл в страдальческой гримасе и глаза, казалось, каждое мгновение грозились наполниться слезами.
- Что с тобой сталось, моя дорогая! – матерински обнимала ее Ирина.
- Жизнь потрепала, - с уставшей улыбкой согласилась Малышка.
- Ну почему ты сразу не приехала к нам?
- Давай поговорим погодя?
- Конечно! – начала суетиться Ирина. - Надо же покушать! И отдохнуть, и все остальное.
Поздно вечером, когда взбудораженные девочки, все-таки получившие тетины подарки, забрали молчаливого Платона и ушли спать, сестры отправились в кабинет поговорить.
Как когда-то в далеком детстве Малышки, они улеглись в обнимку на диване и какое-то время просто молчали, наслаждаясь единением и безусловной любовью друг к другу. Они смотрели в глаза друг друга, гладили по голове. Через одно дыхание, взгляд и руки между ними восстанавливалась прерванная связь. Ирина давала свою спокойную силу неспокойной, потрепанной жизнью Малышке. Малышка иногда судорожно вздрагивала плечами и тяжко вздыхала. Скоро ее напряженное тело расслабилось, дыхание стало мягче и реже, на лице появилась нежная улыбка.
- Как хорошо, что ты меня любишь! – прошептала она.
- Конечно, люблю, ты больше, чем мое дитя.
Глаза Малышки наполнились слезами.
- Люби меня всегда, несмотря ни на что.
- Уже. Уже люблю тебя.
- Даже если я буду плохой?
- Для меня это не имеет значения, я тебя никак не оцениваю. Ты – часть меня, у нас одна кровь. Какая бы ты ни была, ты – моя.
- Только эта уверенность и держала меня все это время. Только то, что я знала: для тебя я всегда нужна и любима.
Ирина с нежностью погладила сестру по голове.
- Надеюсь, это не грех, но, кажется, тебя я люблю сильнее дочерей. Они такие самодостаточные, я им не нужна так, как тебе. За них я спокойна, за тебя – нет. Словно это ты ребенок, а не они.
- Пусть хоть весь мир отвернется от меня, лишь бы ты любила меня, - судорожно прижала ее ладонь к своей щеке Малышка.
Господи, что же пришлось пережить девочке, что она говорит такое!
- Боже, как хорошо! – Малышка крепко-крепко прижималась лбом ко лбу сестры. – С тобой мне не страшно, ничто не страшно.
Потом она начала говорить.
- Я так люблю его! Я должна вернуть его. Не верю, что он вот так вдруг разлюбил меня. Нам всегда было так интересно, так хорошо вместе. Я не могла наслушаться его, насмотреться на него. Это самый умный и потрясающий человек на свете, просто уникальный. Рядом с ним я была живой и ощущала себя так, как никогда и ни с кем. С ним я самая сильная и самая важная. Лучшая. И вообще, живая, что ли. Когда он сказал, что у нас нет будущего, поверить не могла. И сейчас не верю. Не понимаю, что на него нашло. В один миг все разрушил. Но я не держу обиды или зла. Он просто не понимает своего счастья. Запутался. Как он был весел со мной! Как смотрел на меня! Будто я находка, сокровище. Это было упоение какое-то. А потом раз и все, а почему? Не пойму. Сказал какую-то ерунду про то, что мы разные люди. И что? Надо быть одинаковым, что ли? Кто одинаковый? – Малышка замолчала. Чувствовалось, что ей тяжело и она возмущена, и что градус возмущения такой же силы, как и в первые дни, хотя прошел год.
- Бедняжка моя, - приголубила ее Ирина. – Натерпелась. Даже не представляю!
- Я не могла поверить, что он не шутит. Что ушел. Мой мозг отказывался это принять. Несколько дней просидела в ступоре. Потом искала его, искала, искала. А он все разъезжал и разъезжал, я за ним. Сначала отвечал на звонки и твердил, что это все, потом просто скидывал. – Малышка протестующе вскинула тонкую руку, словно ждала упрека сестры: - Не говори мне про гордость и достоинство! Их у меня нет, как оказалось.
Ирина поцеловала ее в висок и погладила по торчащим во все стороны вихрам. Малышка по-детски потерлась носом о ее плечо и продолжила.
- Снова оказались в Питере. В каких гостиницах я только не жила! Потом на меня навалилась тоска и апатия. Такая черная-черная тоска и апатия. Месяц, два? Не знаю. В один день как-то посветлело в голове, но чувствую, не надолго, что помощь мне нужна. К этому времени уже спать нормально не могла и слезы текли сами по себе, даже если ни о чем таком не думала. Я купила успокоительные капли, они хорошо помогли. Мы же с тобой сроду ничем не болели и лекарств не пили, поэтому подействовало прямо эффективно. И вот я на этих каплях против тревоги и стресса, да от здоровой злости на всю эту ситуацию и оклемалась. Чувствую себя восставшей из гроба, но злой и живучей. Узнала, что Кирилл в Москве и приехала. Найду его и никуда он от меня не денется! Даже не хочу выяснять причины его заскока, просто верну и все. Это моя задача.
Ирине хотелось спросить: может, не надо? Нездоровая какая-то одержимость, а не любовь. Год преследовать человека! Но она лишь прижала сестру к себе и решила, что внушит ей это потом, постепенно и исподволь. Пусть Малышка отдохнет, отоспится, отъестся, смягчится в кругу семьи, глядишь, и сама оставит ушедшее в прошлом.
- Как же ты жила? Работала? На какие средства? Почему не вернулась?
- Не могла я вернуться, здесь мне было бы хуже. У меня были накопления, я же хороший процент имела с продаж в его фирме. Потом машину продала. Теперь только поизжилась.
- Вовремя приехала! Мы здесь как всегда на все лето, поживи у нас, наберись сил, потом вернешься к себе, к работе.
- Да, конечно. И я твердо намерена добиться своего, не отступлюсь.
- Сначала восстановись и окрепни, - настояла Ирина. – Есть, спать и много гулять! Ты же знаешь, какой у нас здесь чудесный лес, луга, озерцо. Алтай не даст заблудиться. Он по тебе тоже соскучился.
- Да, зализал, - улыбнулась Малышка. Искренность собачьей радости довела ее при встрече до слез.
- А там, может, и отпустить захочется. На новом месте ситуация всегда по-другому видится.
При воспоминании об Алтае губы Малышки тронула нежная улыбка, но на последние слова Ирины Малышка взглянула на сестру, и в ее прозрачных серых глазах та увидела глухое упрямство и ни капли нежности.
***
Больше двух недель Малышка наслаждалась жизнью в родной семье. Ее баловали, опекали, она заметно посвежела и отдохнула. Даже стала входить в свой прежний вес, чем особенно радовала Ирину. Хозяйка дома настаивала, чтобы Малышке через день подавали на завтрак две горячие венские вафли и чай со сливками. Степа превосходил сам себя, изобретая дополнения к ним: от растекающихся по ребрам ароматной выпечки яиц всмятку с ветчиной и взбитых авокадо со слабосоленой семгой до нескончаемого разнообразия сладких наполнителей. Близняшки ликовали, потому что раньше вафли им предлагались раз в неделю, редко – два. Строгая мама полагала необходимым отдавать предпочтение волокнистой еде, то есть овощам и крупам.
Ирина твердой рукой отвадила шумных близняшек от Малышки, разрешая им осаждать ее только во время велосипедных выездов и пеших прогулок с Алтаем. Все-таки Малышка еще была слабовата и быстро утомлялась от шума и суеты. Скоро в поселок съехалось множество подружек девочек, и они пропадали целыми днями, возвращаясь домой голодными, уставшими, чумазыми. Зато молчаливый Платон стал постоянным спутником Юлечки, они друг другу никак не мешали и, бывало, прогуливались, не обменявшись и десятком слов. У каждого были свои думы и каждый в душе благодарил другого за возможность прикрыться перед Ириной и Михаилом, утверждая, что не провел день во вредном для впечатлительных душ одиночестве.
Вечера без гостей Малышка проводила с сестрой в мастерской, подавала мебельные гвоздики, поддерживала обивку, шкурила и покрывала лаком. Вдвоем они восстановили хорошенькое креслице и сдержанной красоты раму под напольное зеркало. За работой сестры почти не разговаривали, им хватало их единения, разве что посмеивались иногда над Алтаем, когда он чихал от пыли или запаха лака. Когда доставили новое зеркало и вставили его в раму, Малышка попросила все обновки себе в комнату.
В июне, по окончании школьных занятий, поселок стал полнолюдным и шумным, не пустовало ни одного дома. Все старожилы с удовольствием приветствовали друг друга и объявляли открытым сезон дачных подмосковных вечеров. Что ни день, то одни, то другие соседи устраивали праздники и приглашали в гости. Скучно не было. Преуспевающие люди с удовольствием катали друг друга на катерах и лодках по озеру, вокруг которого раскинулись виллы и коттеджи, зазывали посмотреть белок на соснах своего участка или полакомиться дикой земляникой и грибами, ведь почти все оставляли часть земли нетронутой. Огороды имели только те, у кого проживали дедушки и бабушки. Старшее поколение не желало отказываться от советских привычек и настырно разбивало грядки среди дизайнерского ландшафта, с гордостью вручая банкирам и коммерсантам собственноручно выращенные огурчики да кабачки. Это действо неизменно вызывало у всех прилив теплых чувств и клятвенного заверения, что в прошлый раз овощная запеканка из гостинцев вышла на удивление ароматной и с насыщенным вкусном, не то, что из парниковых плодов. Все были друг другом довольны.
На одном из таких вечеров у Богатыревых Антиповы с Малышкой встретились с Кириллом. Рано или поздно это должно было случится. Малышка застыла, Ирина встревожилась, Михаил непринужденно откликнулся на доброжелательность старого друга. Кирилл спокойно поздоровался с Малышкой, приложился к руке Ирины. Как ни в чем ни бывало расспрашивал супругов о житье-бытье, делах. Сам что-то рассказывал.
Ирина довольно скоро успокоилась и стала присматриваться к человеку, сыгравшему роковую роль в жизни ее сестры. Она давно была знакома с Кириллом, но мало его знала, траектории их общения не пересекались, и у нее осталось бы о нем несколько донжуанское впечатление, если бы Михаил не называл его глубоким человеком.
Кирилл оказался занятным субъектом. Весьма непростым и, к огорчению наблюдательницы, производил положительное впечатление. Ирина угадала в нем человека с той особой внутренней потребностью быть нравственным, которая защищает от отвратительных поступков. Такие люди могут ошибаться, заблуждаться, но осознанно не пойдут на подлость или обман. Почему-то Малышка рядом с ним казалась то ли жалкой, то ли невыразительной. Это Ирину неприятно поразило. Она решила, что подобное впечатление возникает от удивительной уверенности Кирилла. В чем он был уверен сказать было затруднительно, но впечатление складывалось бесспорное. Ирина всегда с особым расположением относилась к тем, в ком замечала отсутствие осуждения других, в глазах Кирилла она как раз заметила так ценимое ею снисхождение к людям. Почему же Малышку он осудил так безжалостно?
Глядя на стушевавшуюся сестренку – Малышка выглядела потерявшейся девочкой - Ирина предложила уйти. Антиповы попрощались с хозяевами и отбыли восвояси. Ночью, уже лежа в постели о бок с супругом, Ирина сказала:
- Тебе не кажется, дорогой, что надо Кирилла приглашать в гости?
- Хм! Признаться, я и сам подумал об этом. Малышке следует разобраться в себе и так или иначе завершить эту историю.
- Я люблю тебя, мой дорогой!
- А я тебя.
Руки супругов нашли друг друга, крепко сжались, а потом и притянулись.
***
- Приедет? – спросила Ирина супруга в среду перед ужином.
- Да.
Кирилла пригласили на пятничное барбекю.
- Обошелся без вопросов?
- Только про внешний вид.
- Не взволновался?
- Ничуть. Сказал, что не бывал у нас и приедет с удовольствием.
- Предупрежу девочку.
- Конечно, пусть настроится и поговорит.
Июнь радовал таким приятным теплом, что у обитателей поселка прочно укоренилось определение наступившего лета как ласкового. Они так и приветствовали друг друга одним и тем же восклицанием, благозвучностью которого никак не могла насладиться:
- Чудесная погода сегодня, не правда ли?
- Ласковая, просто ласковая!
К вечеру пятницы автополив газонов, клумб и грядок освежил прогретый за день воздух водяной пылью и насытил его ароматами зелени и мокрой земли. Птицы устроили вечерний концерт и разлившаяся в атмосфере закатная благодать действовала на всех как-то возвышенно. Гости съехались к назначенному часу и далеко не сразу захотелось включить музыку.
Кирилл преподнес Ирине чудесные пионы, Михаилу – пару бутылок вина к столу, девочкам – корзину со сладостями. Малышка осталась без гостинца, но почему-то из поведения Кирилла стало понятно, что это потому, что она не относится к хозяевам дома, а занимает такое же положение гостя, как и он сам. Упрекнуть его в намеренном игнорировании бывшей возлюбленной при всем желании было невозможно.
В этот раз Малышка не тушевалась, напротив, блеск в глазах и сжатые губы выдавали ее боевой настрой. Это было так характерно для нее, что Ирина не могла не улыбнуться возвращению сестрички.
Улучив момент, когда Кирилл один стоял у огня, Юлечка подошла к нему и уперлась в него влюбленным взглядом. Он чуть вздохнул и всякий внимательный наблюдатель без труда распознал бы в этом вздохе обреченную готовность встретить и выдержать предстоящий эмоциональный натиск.
- Я люблю тебя! – выпалила Малышка с таким видом, словно ожидала, что он падет ниц пред нею, вестницей его счастья.
- Юлия! – с легкой укоризной ответил он.
- Да, люблю! И мои чувства лишь окрепли за это время! Мое сердце говорит, что и ты любишь меня. Вот увидела тебя и как будто бы не было этих месяцев разлуки!
Кирилл посмотрел ей прямо в глаза, словно доктор, пытающийся определить степень запущенности заболевания у пациента.
- Все время вспоминаю нашу жизнь с тобой! Как нам было хорошо! Ты самый лучший мужчина! – продолжала изливать сердечные восторги Юлечка, сложив ладошки словно в молитвенном восторге.
- Удивительное упрямство, - безнадежно покачал головой Кирилл.
- Это же чудесно, когда чувства постоянны! Люблю, люблю тебя! Просто обожаю! Так соскучилась! Дай, обниму! Обними меня! – Она протянула к нему руки, взгляд ее выражал что-то близкое к экзальтации.
Кирилла передернуло, он не терпел ее способность впадать в эйфорию и терять чувство реальности от собственных словесных восторгов, как не любил любое несоответствие правде. «Разгон до умопомрачения три секунды» - мысленно сыронизировал он. Вслух терпеливо промолвил:
- Я не знаю, как тебе втолковать, что между нами все кончено.
- Никак, потому что не кончено. Люби меня, разве ты не соскучился? Разве я не твой тонконогий олененок?
Кирилл взял Малышку за плечи, развернул и легонько подтолкнул в сторону патио, от себя.
- Да когда же ты очнешься, слепец? Только поцелуй меня и все твои сомнения испарятся! –обернулась она.
- У меня нет сомнений.
- Неужели?
- Я не хочу отношений с тобой. Это было ошибкой. Я был честен с тобой, извинился и оставил тебе немало денег в качестве моральной компенсации, чтобы легче было принять ситуацию.
- Никакой ситуации я не приняла и не верю тебе. Ты не назвал ни одной вразумительной причины, почему вдруг ушел.
Плечи Кирилла чуть поникли, он не любил говорить женщинам неприятное, но Юлечка напрашивалась.
- Мы разные люди. Принципиально разные, – ответил он.
- Для любви одинаковость не требуется, - уперлась Малышка защищать свою любовь.
- Разные в мироощущении, в восприятии людей, чувств, событий. В ценностях.
- Даже если это и так, то что с того? Это не катастрофа. Ведь возникло же притяжение!
- Притяжение слишком поверхностная и нестабильная субстанция, случается вдруг и заканчивается. Для прочных отношений нужно сойтись личностями, натурами. Этого у нас нет. Наша разность такова, что вызывает неприятие другого. Я предпочитаю держаться подальше от таких людей, как ты.
- Что ты такое говоришь? На что ты взъелся? Чем я плоха, что от меня надо держаться подальше? – Юлечка дрожала от негодования и по жесткости ее тона Кирилл понял, что она сейчас способна слышать не только сантименты, но ему совсем не хотелось толочь воду в ступе и портить вечер выяснением старых отношений.
- Да просто нет чувств. Так бывает.
Она презрительно фыркнула, давая понять, что от нее он общими фразами не отделается. Он помедлил, следя, не покидает ли ее трезвость сознания, и, убедившись, что она ждет прямого ответа, сказал:
- Ладно. По мне, в тебе нет правды. Ты не способна испытывать чувства, ты лишь наряжаешься в них и любуешься собой в принятой роли.
- Чтооо? – возмущение застило Юлечке глаза. – Что за чушь? С чего ты это взял?
Кирилл почувствовал усталость. С Юлечкой так всегда. Ему совершенно не хотелось говорить с ней или с кем-то другим о ней. Она вытягивала из него энергию. В свое время он изрядно удивлялся, что при знакомстве и в начале отношений Юлечка заряжала его своей энергичностью, а потом стала отбирать все силы. К тому же его охватило чисто мужское раздражение от того, что женщина спорит с ним. Тем более женщина, неприятная ему.
- Живи своей жизнью, - бросил он, развернулся и ушел. Ушел совсем, потому что знал, что Юлечка способна устроить сцену на публике. И хотя он заметил, что обе четы Антиповых и Богатыревых специально отошли подальше от очага, чтобы дать им с Юлией поговорить и не будут выяснять исход их разговора, ставить их деликатность в неловкое положение громким ором он не хотел.
- Ты и есть моя жизнь, - остервенело прошептала вслед ему Юлечка и упрямо сжала кулачки.
***
- Съезжу к себе, посмотрю, как там моя квартира без меня, - сказала Малышка в понедельник. – Ирочка, дашь мне свою машину? Может, сегодня и вернусь, может, останусь переночевать. Возьму кое-какие вещи.
- Конечно, моя дорогая. У тебя там все в порядке, раз в месяц горничная ездила проветрить и сделать влажную уборку. Продуктов нет, холодильник вымыли и отключили! Скажу Степе, чтобы положил тебе чего-нибудь с собой?
- Не надо, заеду куда-нибудь, затарюсь.
После обеда Малышка отбыла.
Родительская квартира за годы проживания в ней так и не стала ей родной: здесь не было Иры, не пахло Ирой. Более-менее примиряло Малышку наличие вещей, купленных Ирой – какой никакой эффект присутствия – и то, что здесь можно было вести себя как угодно.
Малышка споро собрала сумку, облачилась в темные шорты, в которых ее ноги казались бесконечными, белый топ и отправилась туда, ради чего, собственно говоря, и ехала в Москву – наведаться к Кириллу.
Заглянула в гараж: ее личная машина под тентом все еще сияла выставочной полиролью. Малышка ездила на ней совсем недолго. Больше помнилось как продавала свою старушку Тойоту, подаренную Сашей, когда он влюбился в нее. Этот простофиля писал за нее работы и готов был отдать всего себя с потрохами. Совершенно зря она психанула и накатала на него анонимку, надо было подождать, чтобы Саша закончил научную статью, которую от нее все ждали. Малышка провела ладонью по сверкающему капоту: тогда она не стала намекать Кириллу, что хочет новую машину, добавила заработанное у него к вырученному от Тойоты, и обзавелась этим черешневым купе. Потом подгадала момент обмолвиться об этом, он оценил ее независимость. Малышка не думала продавать свою красавицу, как сказала Ире, эта маленькая ложь вырвалась у нее почти случайно, для усиления трагического эффекта. Потому что для брошенной женщины логичнее страдать еще и от безденежья, не признаваться же, что Кирилл оставил ей огромную сумму. Сейчас она решала, ехать к Кириллу на своей шикарной Ауди или на Ирином Фольксвагене. Ира была совсем не пижонкой, увы, но и лишние недоразумения Юлечке сейчас ни к чему – она прикрыла тент поплотнее.
Малышка не была уверена, что застанет Кирилла дома, надеялась на удачу, ведь большей частью он сидит со своими книгами, если работает, то в своем домашнем кабинете, лишь на встречи выезжает. Ей повезло. Кирилл сам открыл дверь. Она не дала ему возможности отказать ей и ужом проскользнула в квартиру.
Он жил в прекрасном лофте с огромной гостиной. Его жилище Малышка знала наизусть и могла бы ходить здесь с закрытыми глазами. Как ей хотелось вернуться сюда! Она плюхнулась в свое любимое кресло и ждала появления Кирилла. Он вошел и смотрел на нее, ожидая объяснений.
- А не надо на меня смотреть как солдат на вошь! – выпалила Юлечка. – Я год тебя не видела и соскучилась. Мне плохо без тебя, я хочу побыть с тобой, что в этом преступного?
- Для тебя, видимо, ничего. Когда тебя волновали желания других?
- Твои меня всегда волновали!
По лицу Кирилла скользнуло выражение, означавшее бессмысленность сопротивления. Он давно понял, что Юлечка относится к тем людям, кому бесполезно объяснять то, чего они не желают слышать.
- Кофе будешь?
- Буду. И пожевать чего-нибудь, я проголодалась.
Кирилл прошел за остров, отделяющий кухню от гостиной. Зажужжала кофемашина. Малышка расслабилась, поняла, что пинками выталкивать ее не собираются. Встала, походила, осмотрела все.
- Ничего не изменилось.
- Могу предложить печенье, сыр, виноград.
- Подойдет. Крекеры? – Кирилл любил сыр и всегда держал несколько сортов в холодильнике, к ним, соответственно, все, что полагалось. Орехи не назвал! – Орехов нет?
Он отрицательно покачал головой и кивнул на мусорное ведро, что следовало понимать как объяснение: вон упаковка, орехи закончились.
- Крекеры и сладкое песочное.
- Все давай! И кофе две чашки. Есть хочу.
Кирилл поставил тарелочки на стойку, Малышка «шагнула» на высокий барный стул и принялась уминать угощение. Раньше, когда он хотел сделать ей комплимент, говорил, что она не усаживается, а шагает на барный стул, подразумевая длину ее ног. Сердечко екнуло. Сейчас он ей этого не сказал. С каких это пор для мужчин красота не играет решающей роли?
Какое-то время Малышка не решалась смотреть на Кирилла. То немногое, что он сказал ей, было сказано спокойно и вежливо. Двигался тоже без суеты и раздражения. Уселся напротив нее. Малышка осмелела и взглянула на него. Он, казалось, ждал, пока она доест и даст ему разъяснения, зачем пришла.
- Ты одумался? – мягко, без вызова спросила она.
- Одумался?
- Да. Я решила, после нашего последнего разговора тебе потребуется время, чтобы все понять.
- Что я должен был понять и что такого мы сказали, чего не говорили раньше?
- Что любишь меня.
- С чего ты это взяла?
- У тебя никого нет.
- В твоем случае наивность неизлечима? Хотя наивность ли это?
- Можешь оскорблять меня сколько тебе угодно, я все равно восхищаюсь тобой и считаю самым лучшим мужчиной.
- И на этом основании ты уперлась отравить мою жизнь?
- Ты тоже любишь меня. Мы оба вместе будем счастливы. Как и были. Ведь были же?
- Совсем недолго, пока первое ослепление не прояснилось.
- Не надо оправдываться каким-то там ослеплением, я всегда видела тебя так, как сейчас. Ты вызываешь мое восхищение.
- Да, да. И поэтому я обречен быть с тобой?
- Дурак.
- Вижу, ты подкрепилась, - он поднялся, обошел барный стол, аккуратно и решительно снял Малышку со стула и под локоть повел к выходу. – Прощай, - нелюбезно сказал он, одной рукой открыл дверь и выставил ее.
Дверь солидно ухнула. Юлечка недовольно сопела: басовитость закрывшейся тяжелой дорогой двери, надежно ограждавшей своего хозяина от непрошенного вторжения, словно подчеркивала ее легковесную случайность здесь. Да что у него дешево и ненадежно? Все на вес золота. Каков сам. Уныние привычно сменилось восхищением и упрямым желанием добиться своего. Все равно он будет с ней! Бегай не бегай, а от счастья не убежишь!
***
В Аврору Юлечка вернулась в раздрае: злость и упрямство сменяли друг друга и сплетались в единый клубок, заставляя ее то чертыхаться, то проваливаться в розовые мечты о капитуляции Кирилла. Провал очередной попытки вернуть его дался тяжелее предыдущих, ведь теперь этому были свидетели. И пусть любимые Ирочка с Мишей не подавали вида, что видят ее фиаско, а сестра прямо советовала оставить бывшего в покое, легче от этого не становилось, даже напротив, еще хуже. Малышка сама не могла допустить, чтобы от нее кто-то избавился. Это было против ее природы. Списывать людей допустимо только ей, так было всегда.
Пока она парковалась во дворе Авроры, и Алтай скакал вокруг машины, заглядывал в окно, потом норовил лизнуть в лицо и обниматься, раздражение улетучилось. Вот только говорить с сестрой сейчас не хотелось, она сразу поймет что к чему, и, даже если не задаст вопросов, все равно в самом воздухе разольется весть о поражении Малышки - с Ирой так всегда, не увильнешь.
Малышка увидела Платона, кликавшего Алтая гулять.
- В лес? – крикнула она.
Он приветственно помахал рукой.
- Я с тобой!
Он снова махнул, приглашая ее.
- Штаны натяну! – попросила она подождать.
Алтая по пути перехватили встретившиеся им девочки, шумной ватагой направлявшиеся купаться, и Юлечка с Платоном обрадовались возможности прогуляться, спокойно предаваясь своим мыслям. Они с Платоном по-прежнему были в негласном молчаливом союзе, прикрывая друг друга компанией, при том что так и не обращали внимания один на другого. За прошедшие недели вряд ли кто-то из них узнал что-либо о другом. Платон лишь при знакомстве взглянул на Малышку, отметив, что она выше его на полголовы и ей, к счастью, совсем не до него. Ее же взгляд лишь скользил по нему, не замечая ничего.
- Пойдем каким-нибудь другим направлением? – предложила Юлечка. – Подальше и подольше. Времени еще вагон. - Летом в Подмосковье темнеет поздно, ближе к одиннадцати, сейчас было только около восьми.
Они углубились в лес нетореным путем. Привычно светлый лес через каких-то пятьдесят метров от дорожки неожиданно оказался темным и захлестал ветвями.
- Подумать, какие заросли! – скоро заворчала Малышка.
Платон поднял палку и пошел впереди, отхлестывая тонкие ветви и отсекая крапиву. Вне тропы земля была усыпана ветками, замшелыми корягами, поваленными стволами, гнилыми пнями, папоротники чередовались с высокой крапивой. Ноги то провались в заросшие травой ямки, то играли на высокой подушке из прелых листьев, то спотыкались на неразличимых кочках. Их пионерство перестало быть легкой прогулкой и потребовало внимания. Во влажной, обволакивающей тишине нехоженой части леса любой звук слышался особенно отчетливо, и Юлечка удивлялась звонкости комариного писка и хруста ломающихся веток, собственное дыхание казалось громким, как на сцене греческого театра.
- Здесь смотри под ноги! – вдруг велел ей густой голос, и она чуть оторопела.
Голос поразил очаровательным сочетанием юношеской свежести и неуклюжей басовитости. Платон?! Малышка посмотрела на него, словно впервые увидела. В полутора метрах впереди нее шагал очень выразительный молодой человек! Какая развитая мускулатура! Спина под обтягивающей футболкой вздымалась буграми при каждом взмахе палкой. Ничего себе у него плечи! Ее взгляд опустился ниже спины, и она невольно сглотнула: какая… какие… вот это да! Шорты начинались на изрядных упругих полушариях и заканчивались на таких же мощных икрах. Бодибилдер какой-то.
- Платон, ты каким спортом занимаешься?
- Да чем я только не занимался! Последний год воркаутом и паркуром.
- Чем-чем?
- Уличная гимнастика. Когда висят где угодно и выполняют всякие стойки и трюки на чем придется.
- А! Кажется, видела такое по телеку. Это сильно развивает, наверное.
- Да, неплохо, но до этого я три года качался. Дядя Миша подарил мне универсальный домашний тренажер на б;льшую часть мышц.
- Круть, - подытожила Юлечка, поглядывая на мощную шею и плечи парня. - Имя у тебя такое внушительное, не забалуешь.
- Да уж, нарекли так нарекли. Спасибо, не Фомой или Еремой каким-нибудь. Мама говорит, что металась между Лукой и Платоном.
То, как говорил Платон Юлечку поразило. Весомо и значимо. По-мужски. Разумно. А в интонациях есть какая-то юношеская чистота, неискушенность. На маму и дядю Мишу ссылается - трогательно! Впечатление от его речи такое, что хотелось сесть и расплакаться, и чтобы он пожалел и сказал, что все будет хорошо.
- Лукой бы тебе тоже пошло. Ай! - нога Юлечки подвернулась, и в мгновение она уже лежала на боку.
Платон вернулся и помог ей подняться.
- Трындец! Кажется, голеностоп потянула. Больно наступать. Давай палку найдем, обычно идти не смогу.
- Далеко, натрудишь ногу. Донесу тебя, - и он легко подхватил тонкую Малышку на руки, она и охнуть не успела. – Тропинка была справа от нас, правильно? Пойдем наперерез и выйдем на нее.
От него пахло сладким.
- Ты что, конфеты ел? – удивилась Малышка.
- Барбариску, - улыбнулся он. – Девчата в карман подкладывают.
«Барбариску! Сто лет не ела. А я курю. Нет, уже не курю, Ира не дает, - подумала Юлечка. – Как смешно сказал: ногу натрудишь! Разве так говорят? Былинный богатырь какой-то»
Платон повернул направо и пошел прокладывать путь в поисках протоптанной дорожки. Юлечка притихла. Ее взгляд упирался в его щеку, и она не могла оторваться от юношеской свежести его кожи, темного пушка над губами.
- Успел загореть.
- Да, солнышко ко мне так и липнет. – Он чуть смущенно глянул на нее ясными очами цвета марины.
- Медовый загар. Ты от природы смугловат, да?
- Немного.
- А волосы русые. Забавное сочетание. – Она провела рукой по короткому и жесткому ежику на его крепкой голове. Он снова смущенно улыбнулся.
- Сколько тебе лет?
- Шестнадцать, но в сентябре уже будет семнадцать.
- Еще школьник?
- Остался одиннадцатый класс.
«Как жаль!» - пронеслось в сознании Малышки, хотя почему жаль, мысль не оформилась.
- Тебе тяжело? Может, просто обопрусь на тебя?
- Ты легкая, килограммов пятьдесят, думаю, донесу. – Он слегка подбросил ее, устраивая поудобнее.
Оставшийся путь молчали. Юлечка притихла, ей хорошо было слушать его молодое барбарисовое дыхание. Рядом с ним было так же ладно, как рядом с Ирой и Мишей.
***
Три дня Малышка провалялась на шезлонге патио с перетянутой эластичным бинтом ногой. Михаил с Ириной разъезжали по делам, девочки пропадали с утра до ночи, Платон навещал мать. Юлечка чуть не рехнулась от скуки. Она с нетерпением ждала его возвращения и, как только Платон вернулся, попросила прогуляться с ней до ближайшей лужайки. Взяла его под руку и они неторопливо пошли. Лужайка простиралась сразу за последней линией домов и оставалась дикой, то есть не стриженой и вообще не тронутой садовниками, ухаживающими за территорией поселка. Трава на ней была высокой, со множеством полевых цветов, бабочек, сверчков, кузнечиков, жучков и прочей летающей да ползающей живности.
Юлечка скоро устала и опустилась на землю, похлопала ладонью рядом с собой, приглашая Платона:
- Приземляйся!
Они блаженно вытянулись и смотрели в чистое небо, жмурясь от косых лучей солнца, достававших их сквозь цветы.
- Как хорошо! – прошептала Юлечка.
- Угу, - мыкнул в ответ Платон.
- У тебя девушка есть?
- Нет.
- Нету? – искренне удивилась Юлечка. О чем только думают нынешние девицы? – Но кто-то тебе нравится?
- Нравится. Очень.
- А ты ей?
- Не знаю. – Юноша испытывал свойское расположение к Малышке, она не смотрела на него как на объект воспитания и вообще допускала его существование в доме родственников с тем добродушием, которое граничит с равнодушием и облегчает общение. И он открылся ей: - Я с ней еще не знаком. Видел издалека. Новенькая в девятом классе. Пришла уже в самом конце учебного года. Даже не знаю, где живет.
- Значит, ждешь сентября?
- Жду.
- Красивая?
- Самая красивая.
- Опиши.
Платон замялся.
- Что, по мужскому обыкновению затрудняешься с описанием женской внешности? – кокетливо посмеялась Юлечка. И тем же легким, игривым тоном помогла ему: - Что зацепило? Из-за чего обратил внимание?
- Сначала из-за косы. Толстая такая коса, чуть ли не как моя рука. До поясницы. Даже голова кажется маленькой из-за нее. Я ее со спины увидел. А потом она обернулась и оказалась такой румяной, как матрешка. Даже смешно стало. И лицо такое, что хотелось смотреть и смотреть. Живое. И хохочет хорошо. Как будто кроме ее смеха и нет на свете ничего. И вообще, в ней нет никакого жеманства.
- Жеманства? – удивилась Юлечка тонкому нюансу. Неужели этот юный товарищ замечает подобное? Необычный парень: натрудишь, жеманство. - Волосы какого цвета?
- Черные. А кожа совершенно белая.
Юлечка вздохнула: никогда-то у нее не было длинных волос. И дико захотелось иметь косу, самую толстую и красивую на свете, чтобы все, кто видел ее, вспоминали бы потом.
- Ты подходил к ней?
- Ближе подходил.
- Любовался, что ли?
- Можно и так сказать.
- Как ее зовут?
- Ангелина. Я называю Ангелом.
Юлечка повернулась к Платону, оперлась на локоть. Его глаза отражали небо, а юношеское лицо выражало вдохновенное восхищение той картинкой, которая стояла перед его мысленным взором. В Юлечке словно желчь разлилась и пружина лопнула. Платон улыбался неведомой Ангелине и не думал посмотреть на нее, Юлечку. Она наклонилась и поцеловала его в уголок губ, туда, где заканчивался темный пушок. Секундная задержка прилипчивых губ и ощутимо лизнувший кончик языка исключили этот поцелуй из разряда родственных. Платон покраснел и смутился.
- Это тебе поддержка! – невинно и легко засмеялась Юлечка. – Чтобы не печалился! Никуда твой ангелок не денется!
Платон делал усилие над собой, под стать ей стараясь отнестись к поцелую, как к невинности, но неискушенность выдавала его смущение, и он отвернулся. Юлечка развеселилась и навалилась на него. Двумя руками пыталась повернуть его лицо к себе, но юноша совсем растерялся и отворачивался.
- Боже, какая невинность! – лукаво похохатывала Юлечка, начав елозить на нем и часто целовать, все жаднее и медленнее. Платон перестал дышать и весь сжался. Юлечка втягивала его губы, облизывая их и темный пушок. Пушок просто свел ее с ума. Ее язык оказался у него во рту, и она почувствовала напряжение у него в паху.
Когда все закончилось, она откинулась с него на спину. Оба тяжело дышали. Платон застегивал шорты и боялся взглянуть на нее. Она оправила одежду и с гусарской лихостью спросила:
- Ну что, понравилось?
Он покраснел.
- То-то. А то ангелы какие-то, коса! Пойдем домой, пить охота!
Она бойко и победно шагала впереди, он, все еще ошарашенный, поспевал за ней, с удивлением поглядывая на ее хрупкую фигурку.
Весь оставшийся вечер Юлечка просидела в патио с гостями. Платон расположился чуть поодаль и поглядывал на нее с непроходящим ошеломлением. Со стороны казалось, что он удивлен чем-то необыкновенным и все никак не может усвоить это удивление. Словно ему нужно какое-то подтверждение полученного чуда. Юлечка усердно не смотрела на него, ограничившись парой взглядов на его ищущий взгляд, и развеселилась пуще прежнего. Что за сладкий теленок!
На следующий день она вновь позвала его гулять и преисполнилась победного ликования, заметив, как он смутился и порозовел.
Снова она вела его на лужайку, веселясь и дурачась. То пританцовывала, то подпрыгивала, то срывала и бросала в него головки цветов. Ее радость была так невинна и заразительна, что Платон стал сомневаться, не приснилось ли ему вчерашнее событие. Он шел позади Юлечки и робел догнать ее и идти рядом, говорить, как ни в чем не бывало, как говорила она.
Юлечка свернула в сторону от вчерашнего места и уселась в высокую траву. Она снова похлопала рядом с собой, приглашая его сесть рядом. Платон опустился. Юлечка грызла стебелек и молчала, Платон начал деревенеть от смущения. Он не знал, как себя вести. Делать вид, что между ними ничего не было? Извиниться?
Юлечка бросила травинку, обняла его за шею, притянула к себе и в самое ухо спросила:
- Так тебе понравилось вчера?
Кровь ударила ему в голову такой тугой волной, что даже уши вспыхнули и глаза наполнились слезами.
- А мне понравилось. Ты такой сладкий.
Она толкнула его навзничь и провела рукой по его лицу, груди, животу, остановилась внизу живота и начала проделывать все то, что умела.
***
- Ир, заберу Платона с собой в Москву? Потаскаемся, проветримся. На пару-тройку дней, как надоест, вернемся.
- Конечно, дорогая! Мы с Мишей очень рады, что вы стали друзьями, ведь как неполезно в переходном возрасте целыми днями сидеть за книгами!
Несколько следующих дней квартира Малышки представляла собой Содом и Гоморру. Сам воздух квартиры загустел от сексуального неистовства женщины и полной капитуляции юноши. Юлечка даже похудела от усилий, задействовав все свое умение и проявляя спортивную неутомимость. Впиваясь в Платона она зло шептала:
- Ну, кто лучше? Я или Ангел?
Сквозь чад сладострастия Платон выдыхал:
- Ты. Ты лучше всех.
- То-то же.
В ход шли красивое белье, свечи, душ, ванна, столы, стулья, тумбы, балкон, стены, двери, подоконники. У Платона сознание шло кругом, он пребывал в чувственном угаре и силой шестнадцати лет не знал устали. Устала Малышка. Ей подумалось, что она давненько не виделась с Кириллом, чего доброго закрутит роман с кем-нибудь. Она засобиралась в Аврору.
- Может, еще побудем здесь? – с собачьей привязанностью смотрел на нее Платон.
- Хорошего понемногу, - отрезала Юлечка. – Пора и честь знать.
- Как? Ты что? Что это значит? – испугался Платон.
- Едем ко всем, это и значит. Нас ждут, да и вообще, надоело уже, сколько можно здесь куковать?
Досада и обида нарисовались на лице юноши. Как эту сказку можно называть кукованием?
- Мы же… - Платон хотел спросить, объявят ли они всем о своих отношениях, но тут же сообразил, что такой мезальянс ни к чему пока что предавать гласности. - … будем там видеться?
- Конечно, там все видятся. Все, поехали! Но ты понимаешь, что мы должны вести себя прилично и никак не выдать нашей тайны?
- Понимаю, - подтвердил Платон довольно понуро, но Юлечке этого было достаточно.
- Так, а что рассказывать будем? Где мы были?
Платон покраснел, и Юлечка поняла, что на виртуозную сметливость этого теляти полагаться не стоит. Даже если она начнет щебетать о прекрасных прогулках, он проколется при первом обращенном к нему вопросе.
- Давай скажем, что мы валялись под телеком, лопали пиццу и роллы, пересмотрели миллион фильмов и все. Вряд ли про это будут расспрашивать.
- Хорошо.
Она сдала Платона с рук на руки Михаилу, немного поболтала с зятем и заодно поинтересовалась, не знает ли он чего о Кирилле.
- Кирилл гостит у наших соседей, - хитро улыбнулся тот.
- Да? У Богатыревых? Давно?
Михаил кивнул:
- Со вчерашнего дня. До конца недели. – Ему всегда нравился бойцовский характер свояченицы и в данной истории он полагал, что, как минимум, Малышка имеет право на расстановку точек над ё.
- И что, вы видитесь?
- Конечно, мы же играем в покер. И сегодня играем у нас. – Он заговорщически улыбнулся, тем самым одобряя и подбадривая ее.
Но когда Малышка нуждалась в одобрении? Она возликовала, что вовремя приехала и широко улыбнулась.
- Тебе… как-то подсобить? – участливо спросил Михаил.
Малышка посмотрела ему прямо в глаза и с внезапным кокетливым вызовом отвергла предложение:
- Не-а!
Михаил понял, что его принцесса не нуждается ни в доверчивых беседах, ни в откровениях, ни в советах. Ну что же, она всегда была бойцом!
***
За столом Малышка села напротив Кирилла. В этот вечер к ней вернулось ее прежнее очаровательное свечение – то самое, которое всех настраивало на умиление и лирику, за которое ей все прощалось, и про которое Михаил когда-то говорил, что оно присуще только юности и ущербно по своей сути, потому что принадлежит моменту, а оставляет уверенность, что будет всегда. Малышка могла юношески сиять и в тридцать.
Она улыбалась широко, бесхитростно, нежно, и головы всех гостей были повернуты к ней, чтобы перехватить толику звучавшего из нее гимна молодости. Малышка получила несметное количество комплиментов, так давно не слышимых ею. Как ей их не хватало!
Мужчины этой компании всегда были щедры на восхваление своих женщин, а для Юлечки так вообще не знали удержу, ведь для старых друзей Антиповых она была кем-то вроде дочери или младшей сестры, во всяком случае, каждый из присутствующих мог припомнить время ее сползших колготок и беззубой улыбки. Каждый, кроме Кирилла. И он почему-то не разделял общий пиетет.
Михаил слушал похвалы своей воспитаннице даже с большим удовольствием, чем она сама, а счастливая улыбка Ирины будто говорила: вот теперь все правильно. Сегодняшнее свечение сестренки Ирина считала признаком сердечного выздоровления. Не в ее натуре была так называемая борьба за любовь. Ирина вообще не понимала смысла этого, так поощряемого многими, поведения. Борьба за любовь представлялась ей насилием над тем, кто отказался от отношений. Бороться – значит, заставить одного быть с другим вопреки его чувствам? Из чувства вины, долга, еще чего-то, но никак не по зову сердца? Зачем?! Счастья никому не будет. Сплошной токсикоз. Поэтому, в отличие от своего мужа, Ирина полагала, что Малышке стоит принять очевидный разрыв и оставить ушедшее в прошлом. А боль – норма жизни, как без нее? Бояться боли не стоит, стоит не давать ей разрастаться, затмевать все остальное. Боль как траур, нужно носить строго определенное время. По мнению Ирины, несуразная погоня за бывшим любовником истощала и ставила Малышку в унизительное положение. Следовало перестать преследовать его хотя бы из чувства собственного достоинства, ведь со слов девочки Кирилл прямо назвал конец концом. В конце концов, иногда не получать желаемое вполне нормально и естественно.
За то немногое время, что Ирина провела в обществе Кирилла, она наблюдала за ним и поняла, что он не испытывает к ее сестричке ничего, кроме непонятной досады. Конечно, ей хотелось бы знать, что между ними случилось и чем Малышка отвернула от себя бывшего возлюбленного, но, поскольку такое выяснение отношений всегда связано с неприятными эмоциями и может растревожить рану в душе, предпочитала оставить все как есть, на суд жизни, так сказать, и мудрость времени.
К концу ужина от избытка внимания Малышка вошла в раж, и Ирина стала опасаться, что девочка в пылу страстей создаст неловкую ситуацию, поэтому была начеку и незаметно приглядывала за сестрой и Кириллом. Малышка стала срываться на язвительные замечания о мужском непостоянстве. От Ирины не ускользнуло, что правая бровь Кирилла насмешливо приподнималась, будто он спрашивал себя, чем закончится это представление. Ирина мягко встревала в браваду Малышки, переводя ее слова в нейтральные воды. Пару раз хозяйка вставляла такие реплики в разговор, которые придавали словам Малышки анекдотичный характер, а сама Ирина рисковала выглядеть не понимающей сути разговора. Но это ее не пугало, она хотела уберечь сестричку. Присутствующие горячо поддерживали хозяйку дома и охотно переводили в шутку любую тему. Все любили Малышку, так или иначе знали о печальном финале ее отношений с Кириллом и старательным «непониманием» ее шпилек помогали ей оставаться милой девчушкой.
Пить напитки разбрелись кто куда. Желающие кофе попросили перерыв в полчаса, дабы перевести дух перед десертом.
Кирилл подошел к Ирине, поблагодарил за прекрасный ужин.
- Вам можно править государством - сказал он, многозначительно улыбнувшись, это следовало понимать как то, что он заметил и оценил ее усилия за столом.
- Ну, если Вы так считаете! – спокойно улыбнулась она.
Правый уголок губ Кирилла смешливо пополз вверх, он заглянул ей в глаза:
- Вот так Вы принимаете комплименты: как должное и без кокетства?
- Что есть, то есть, не спорить же по пустякам.
Он рассмеялся.
- Молодец какая!
Они посмотрели друг на друга с той искрой лукавства, которая иногда проскакивает у умных людей в оценках других.
- Видели нашу сирень? – кивнула на кусты Ирина.
- Роскошная.
- Выпьем кофе?
- С удовольствием.
Они подошли к кофе-машине, выставленной на террасе, налили себе по чашечке и расположились на диван-качелях под сиренью. Остальные гости прохаживались или курили в сторонке, некоторые уже держали напитки в руках, другие наливали себе что-то у столика с бутылками и кувшинами. Мужчины раскладывали в углу террасы карточный стол.
- Такие вечера невозможно не любить, – с удовольствием поглядывала вокруг Ирина. – Особенно чувствуется прелесть мироздания.
- Да. Ласковые вечера.
Оба тихонько рассмеялись расхожей оценке нынешнего лета.
- В такое лето хочется благодарить за жизнь, быть вместе, соответствовать природе. Жаль, Аллочка редко бывает с нами! – Алла, супруга Гарика, второй год состояла скрипачкой в оркестре одного из московских театров. Репетиции и постановки сделали ее редкой участницей общих посиделок.
- Сегодня я понял, почему Вас любят. Мы ведь не общались до этого. До… Юлии. Но я всегда слышал о вас только хорошее. Признаться, не слишком доверяю оценкам людей, ведь обычно люди хвалят тех, кто хвалит их. – Правый уголок рта Кирилла приподнялся в его знаменитой усмешке. – Но теперь знаю Вас.
Ирина вскинула брови, словно спрашивая, не слишком ли скорый вывод?
- Вы не сосредоточены на себе, поэтому рядом с Вами так хорошо. Каждый рядом с Вами отдыхает и чувствует себя защищенным. И я тоже. За ужином я почувствовал момент, когда Вы готовы были нейтрализовать Юлию, тем самым встав на мою защиту. Пусть это и не по-рыцарски, но я сегодня был под Вашим щитом.
Ирина улыбнулась:
- Действительно, я хотела отослать ее с каким-нибудь поручением в кухню, но она сама перестала говорить глупости.
- И благодарю за «глупости». Вряд ли найдется много людей, в такой ситуации считающих слова Юлии глупостью.
- Ей все это во вред, поэтому глупо.
Они обменялись взглядами, полными свойского понимания и принятия друг друга. Обоим стало ясно, что они с одного поля ягодки, им нечего опасаться друг друга, и отныне они… друзья? Можно и так выразиться.
- Я все думал, почему вам прощают ваш счастливый брак? - Кирилл тонко улыбнулся и лишь по выражению его глаз Ирина поняла, что он серьезен. – Вы разве не знали, что счастливые супруги не всегда приятны окружающим? Счастливые подчеркивают чужое неумение быть счастливым. О вашей семье не раз приходилось слышать именно добрые отзывы, без поддевки. Сейчас понял, это из-за Вас, из-за Вашей доброты у Вас не отбирают заслуги, вроде «за что ей такой клевый муж?»
- Вот так, да?
- Да, так.
- При Вашей склонности к анализу трудно быть счастливым.
- Я могу быть счастливым, потому что умею ценить ценное. И я счастлив. А то, что один, так просто мне не повезло встретить свою женщину. Пока я научился довольствоваться покоем.
- Хм!
- Мне не нужен брак для упорядочивания жизни. С упорядоченностью у меня все нормально. Мне не нужен брак для заполнения жизни, она у меня замечательно насыщенная. Но я одинок и чувствую, только женщина может справиться с этим.
- Понимаю.
- Кирилл! – окликнули его мужчины. – Начинаем!
- Благодарю за кофе и за компанию, - галантно кивнул Кирилл. Отставил чашку, взял руку Ирины, тепло приложился. – И благодарю за искренность. Терпеть не могу игру, все это остроумное пикирование. – Он изобразил ужас: - Или того хуже – топорное кокетство.
- Обычно оно льстит мужчинам, по крайней мере, дает им чувство превосходства.
- Кому как, - ухмыльнулся Кирилл, ему все больше нравилось говорить с Ириной. – Любое кокетство искажает, заслоняет подлинное лицо женщины. Это игра. А я наигрался. Давно интересуюсь только подлинниками, - он так выразительно посмотрел на нее, что не оставил сомнений в комплименте.
- С козырей ходите! – сделала Ирина кокетливую гримаску, и оба прыснули, довольные друг другом и собой.
Юлечка напросилась сидеть рядом с игроками, горячо обещая не мешать игре. Обычно мужчины предпочитали оставаться своим кругом, но в этот раз все были особенно снисходительны к Малышке и лишь выразили надежды на ее благоразумие. Юлечка знала, что подразумевается молчаливое и невозмутимое поведение, ведь все будут «играть лицом» и мешать нельзя. Она уселась так, чтобы Кирилл при всем желании мог видеть ее только боковым зрением, и все три часа действительно следила за игрой, наблюдая как выдерживают покер-фейс. С сожалением ей пришлось признать, что по лицу Кирилла она не могла угадать, сильны его карты или он блефует. По окончании вечера Малышка сердечно пожелала всем спокойной ночи и удалилась в радостной уверенности, что наверняка заставила Кирилла призадуматься. Она вела себя безупречно-нейтрально и ему, должно быть, неприятно было обнаружить, что он перестал занимать ее мысли!
Прошедший вечер казался ей столь стратегически успешным, что не терпелось дождаться наступления завтра и вновь предстать перед Кириллом. По ее расчетам завтра ему надлежало коснеть в недоумении с горячим желанием выяснить, почему сегодня она была так равнодушна к нему. Завтра она собиралась нанести ему контрольный удар свежим и счастливым видом, пусть кусает локти! Юлечка отключила телефон, чтобы проснуться самой – это ли не гарантия свежего вида? От избытка довольства собой ей никак не удавалось уснуть, и она с отчаянием поглядывала, как светящееся табло цифровых часов на тумбочке обнулилось. Уснуть до полуночи во имя красоты не удалось.
Малышка услышала осторожный стук в дверь. Так обычно приходила поцеловать ее на ночь припозднившаяся Ирина. Старшая сестра сохранила трогательную привычку целовать младшую наряду с собственными детьми. Малышка подскочила и в один миг оказалась у двери. За дверью стоял Платон. Юлечку это поразило, она и думать о нем забыла. Видела его сегодня? Они говорили? Она не могла сказать, слишком была занята предстоящей встречей с Кириллом.
Мощью необузданного, застоявшегося бычка он снес ее, и ощутила она себя уже лежащей под ним на кровати.
- Ждала меня?
- Чего?
- Я тоже не мог дождаться, когда все улягутся, - нетерпеливо шептал он, задирая Малышкину сорочку и руками ища ее груди. – Почему ты не ушла раньше?
Опешившая Малышка почувствовала, как сильно он охвачен страстью. Это было бы прекрасно, если бы не одно но… С какой стати он приперся? Она его не звала! В ней закипела досада, но Платон уже нашел ее грудь и так сладко взялся за нее, что Малышка оставила раздражение на потом и отдалась удовольствию. Все-таки этот сосунок очень сиропный!
Час прошел бурно. Если неделю назад инициативу брала на себя Юлечка, то теперь Платон вертел ею, как жонглер булавой. Быстро понял что к чему. Да и ненасытен как никто из ее бывших. Молодость. Минута-две перерыва и снова готов с тем же пылом. Юлечка не успевала остыть, многократный повтор действа усиливал ее ощущения, и тело выдавало невиданные результаты. Все-таки страстность, помноженная на продолжительность, творит чудеса!
Наконец они откатились друг от друга и отдышались. Платон принялся заверять ее в своей любви, говорил, что она лучшая девушка на свете и еще что-то в том же роде. Юлечка не вникала, жалела, что все это было не с Кириллом.
- Когда планируешь вернуться? – спросила она.
- Куда?
- Домой. Школа, друзья, своя жизнь. Ты же здесь на какое-то время.
- Вообще-то, я думал просить дядю остаться у них.
- На все лето?
- Дольше. Моя школа мне не нравится, говорили, что неплохо было бы поменять.
Юлечка замерла, появлялись непредвиденные осложнения.
- Зачем тебе теснится у них в квартире, когда есть своя?
- Ты же рядом с ними живешь.
Она помолчала, собираясь с мыслями, подкатывавшее раздражение грозило вылиться в злобное шипение, Малышка всегда мгновенно вспыхивала, но пересилила себя.
- У меня своя жизнь, - твердо произнесла она.
- Знаю. Но этот год пролетит незаметно, а потом мы будем вместе. В этом сентябре мне исполнится семнадцать, а в следующем восемнадцать и все - свобода!
Страстный шепот Платона вызвал в ней омерзение, слушая его она представляла, как его яркие губы с темным пушком шевелятся в темноте и это казалось ей не сладостным, как раньше, а чем-то опутывающим ее, мешающим ей. Патока, паутина.
- Свобода от чего? – язвительно спросила она, понимая, что так просто от этого теляти не отделается.
- Мы сможем быть вместе!
«А оно мне надо?» - хотелось хлестнуть его, но Юлечка сдержала себя. Не тот случай, чтобы действовать прямо. Ладно, она умеет небрежением и холодностью давать понять, что все закончилось и надежды нет. Просто это потребует чуть больше времени.
- Не забегай вперед. Иди к себе, поздно уже. И будь осторожен. Совсем не обязательно, чтобы стало известно о нас.
- Да, конечно, я понимаю, я же несовершеннолетний и все такое.
Этими словами Юлечку как по щекам хлестнули. Несовершеннолетний он! А как наяривает, еще всем фору даст! А она что, сильно совершеннолетняя, что ли? Может, она в тысячу раз слабее и наивнее него! Он только один раз об этой Ангелине и мечтал, ни разу еще не разочаровывался, а она сколько попыток обрести вечную любовь пережила? Вагон и маленькую тележку! И все заканчивались катастрофой. Но ее жаждущее сердце все ищет и не сдается, да стучит, как в первый раз. И надежды те же, и мечты. Нет, ее душа совершенно чиста! Обнуляется и снова в бой. Так что пусть не думает, будто она его соблазнила! Юлечка раздраженно вытолкала Платона, предварительно выглянув в коридор, и тихо закрыла дверь. Недовольно бросилась на постель.
Сладостная чистота Платона, которая еще несколько дней вызывала в ней желание испить ее, одеться в нее, побыть в ней, теперь била ее наотмашь. Несовершеннолетний он! Да они давно на равных! Теперь он в ответственности за нее, потому что мужчина! И нечего ей угрожать! Она в сто раз простодушнее него, ведь все о ней так и говорят, что она до сих пор остается ребенком, с энтузиазмом бросающимся на поиски счастья.
Покрутившись в постели Юлечка наконец устроилась поудобнее, вспомнила сегодняшний покерный вечер, улыбнулась, найдя свое поведение идеальным – она сможет покорить зрелого мужчину! - и крепко-крепко уснула, как может уснуть удовлетворенный по всем статьям молодой организм.
***
Назавтра днем Малышка дефилировала у забора, отделявшего дом Антиповых от дома Богатыревых, сквозь живую изгородь высматривая выход хозяев и гостей во двор. Как только они появились она влезла на забор и залихватски приветствовала их, спрашивая о планах.
- Привет, красотка! – отвечали ей. – Будем думать, приходи к нам! Может, в волейбол перекинемся. Платона бери!
Малышка только того и ждала. Брать Платона ей не хотелось, но он уже все равно был рядом.
Быстро натянули сетку и разделились на команды. Кирилл был за противников, но это и к лучшему – можно смотреть ему в лицо.
Игра прошла замечательно, но после нее Платон умудрился испортить настроение и вынудил ее уйти домой. Уставшим игрокам дали полчаса, чтобы переодеться и вернуться в шатер к самовару. У Богатыревых был настоящий самовар, который согревали углями. Чай из него получался какого-то волшебного вкуса. Громоздкий агрегат на ведро воды ставили каждый день на полдник. Уже слышно было, как он шумит. И разносился аромат жарящихся на двух сковородках пирожков, судя по запаху, с повидлом и с мясом. Малышка не пошла домой переодеваться, боялась, что какая-либо причина задержит ее. Платон тоже остался с ней. За игру он изрядно надоел Юлечке, потому что постоянно обращался к ней, подавал ей мяч. И не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы не заметить жадность, с которой он смотрел на нее. И теперь, когда они вдвоем расположились у самовара, и Малышка придвинула к себе большую чашку с самым глубоким блюдцем, Платон раздражал ее тем, что искал ее взгляда.
- Юль! – жалобно позвал он.
- Чего? – фыркнула Юлечка.
- Ты соскучилась по мне? Я хочу тебя обнять.
Юлечка возвела глаза долу:
- Не надо устраивать концерт на людях, хорошо?
- Соскучилась? – еще жалобнее проскулил Платон.
- Соскучилась! - прошипела Юлечка. – Но мы ведь договаривались не выдавать себя! А ты?
- Знаю, просто ты на меня совсем не смотришь, как будто меня нет.
- А ты хочешь, чтобы всем стало понятно?
- Нет, но…
- Ну и все.
- Значит, ночью?
Снова Юлечке захотелось здесь и сейчас оборвать связь с ним самым решительным образом, но как? Он же устроит истерику. Все эти вопросы, разборки, уговоры, слезы. Фу! Ей даже нехорошо стало.
- Да, ночью.
- Я буду ждать, - утешился Платон.
Ее передернуло.
За чаепитием Малышка так и не смогла вернуть себе хорошее расположение духа, ее мысли уносились в предстоящую ночь, тяготясь назревшим объяснением. Она сидела хмурая.
- Что-то наша зажигалочка потухла! – заметила хозяйка дома. – Устала?
- Да и Платон не в своей тарелке, - подхватил кто-то из гостей. – Вид у него какой-то виноватый. Ты что, дорогая, отчитала юношу на правах тетушки?
Юлечку резанула и тетушка, и юноша. Она поняла, что лучше уйти подобру-поздорову, а то, не дай бог, они выдадут себя.
- Да, кажется, я устала. Пойдем, Платон? Спасибо за прекрасную игру и за угощение!
***
До ужина Ирина отправилась выгулять Алтая. Когда они проходили мимо Богатыревых, ее окликнул Кирилл. Он стоял, облокотившись о каменную ограду, имитировавшую развалины стены, заросшую чудеснейшими цветами, и любовался всей этой красотой.
- Поработал человек, правда? – заметил он Ирине, кивнув на чудо садового искусства.
- Да, постарался на славу!
Кирилл впервые видел Ирину не в элегантном платье и с нескрываемым удивлением разглядывал ее. Она подняла свои тяжелые волосы в высокий пучок, отчего ее лицо стало тоньше, юнее и беззащитнее. Белая хлопковая блузка без рукавов, с коротким отложным воротничком и светлые джинсы с драными коленями на толстом коричневом ремне лишь подчеркивали своей задиристой отвязностью ее округлые женственные формы. Необычное сочетание свежести ее лица и подтянутости линий фигуры вкупе с явным знанием жизни, которое читалось в ее взгляде, и неизбежной для опытности осторожностью производило сильный и неоднозначный эффект. Свежая прелесть Ирины манила к флирту с ней, а ее прямой взгляд и манера речи останавливали, к такой на расхожих фразочках не подкатишь.
- В лес? - спросил Кирилл.
- В лес.
- Можно с Вами?
- Пойдемте.
Кирилл приготовился перемахнуть через развалины, но Ирина удержала его:
- Цветы!
- Ладно, обождите! – он пошел в обход.
- Обожду, - усмехнулась Ирина устаревшему слову. Подобными перлами их забавлял Платон. Нашелся еще один любитель изящной словесности. – Тут, в сенях, и обожду!
- У нас Платон очень любит язык, - сказала она, когда они поравнялись. – На днях застала его в библиотеке с таким лицом, будто он только что заглянул в Марианскую впадину. Сказал, не может понять, почему у древних народов всегда великолепный по богатству язык и какие-то кочевники создают такие шедевры как Ветхий Завет, Библию и что-то там еще, а нам, умникам, остается удивляться их речи. И он не понимает, почему получается, что чем старше язык, тем он проще и примитивнее, скоро, мол, все мемами будут общаться.
- Правда? Платон такими вещами интересуется?
- Да, только, к сожалению, редко удостаивает нас своими беседами. Он очень развитый юноша, думающий, впечатлительный. Все изучает связи между языком, культурой, цивилизацией, мозгом.
- Какое редкое увлечение! И Вы знаете, я совсем недавно серьезно встрял примерно в эту же тему. Разбираю Евангелие от Луки и поражаюсь емкости языка. Понимаю далеко не с пятого раза даже с толкованием! Шифровка какая-то, честное слово, но какова сила воздействия!
- Узнаю интонации Платона! – улыбнулась Ирина.
- Да вот к примеру, увидел я Евангелие с толкованиями, старое, замусоленное, думал: брать-не брать? Открыл наугад, стих 19:26: «Сказываю вам, что всякому имеющему дано будет, а у неимеющего отнимется и то, что имеет» Нашей логике это совершенно противоречит, но ежу ведь понятно, что не все так просто! И привет, я встрял! Разбираю теперь это чудо с увлечением фанатика. Бездна мудрости, бездна! Так что Платон тот еще умница.
- Когда мы ему об этом говорим, он огорчается, - улыбнулась Ирина. – Что его интересы не прикладные, а потому неценные. Говорит, хотел бы увлечься чем-то инженерным или вроде того, но его несет в умствования.
- Не всем же у станков стоять.
- Не всем. Платон почему-то смущается масштабности своего мышления. Но Миша приходит в совершенный восторг от разговоров с ним и вызвался оплатить ему любое обучение, хоть Гарвард, хоть Оксфорд, и мальчик стал доверять своему увлечению.
- Какое счастье, когда молодые люди понимают свое призвание или, на худой конец, свой интерес! Остается только двигаться в нужном направлении. Ваши девочки себя нашли?
- О, эти барышни все в Монополии, менеджменте и бизнес-стратегиях, других игр не признают. В их случае пока все очень прикладное, - улыбнулась Ирина. – Со следующего года Миша обещал им летнюю занятость в фирме, они так этого ждут, как другие дети поездки в Диснейленд.
- Преемницы растут.
- Не меньше.
Какое-то время они шли по лесу молча.
- Иду рядом с Вами и мне мирно и покойно, - Кирилл шел на шаг впереди Ирины и, говоря, обернулся к ней. На лице его была та легкая улыбка, которая появляется у людей, когда они сосредоточены на своих ощущениях и решили поделиться сокровенным. – Как вчера за ужином. Бальзам, а не человек!
- Мне тоже приятно Ваше общество.
- Наверное, Вам часто это говорят.
- Далеко не все стремятся облекать свои чувства в слова, поэтому нет, не говорят.
- А я стремлюсь.
- Я заметила. Эта особенность свойственна людям, склонным к рефлексии.
- Что есть, то есть! Но Вы ведь тоже любите оценить себя или я ошибаюсь?
- Не ошибаетесь. Люблю. Это позволяет мне понимать происходящее.
- Значит, Вы не боитесь правды?
- Я боюсь не узнать правды. Правда обычно мне вполне по плечу.
- В этом мы с Вами похожи.
- Но Малышку Вы оставили в неведении! - пылко и с упреком сказала Ирина, неожиданно для самой себя.
- Уверяю Вас, не оставил! – опрометью, почти с испугом вскликнул Кирилл. Он сам удивился, что для него важно не оставлять неясностей для Ирины, и уже спокойно договорил: - Не терплю недосказанности, поэтому и ее не мучил. Полагаю, Юлия просто не приняла мои объяснения за существенные.
- Это на нее похоже, - улыбнулась Ирина, словно извиняясь за сестру и свою бесцеремонность. – Но признаться, я тоже обескуражена тем, что Вы назвали ее безнравственной.
- Вы как никто знаете сестру.
- Но безнравственной! Это слишком чудовищно, а Малышка не чудовище. Она непосредственна, как дитя, и импульсивна. Верит, что ее ждет чудо и летит на каждый огонек, как мотылек, в надежде обрести какое-то ведомое лишь ей одной счастье. Вот и все ее грехи.
- Такую форму ее грехи имели в детстве. Сейчас они развились именно в безнравственность. Вы не заметили? – сказав это Кирилл снова удивился сам себе. Зачем он обсуждает Юлечку и их отношения? Неужели ему хочется оправдаться перед Ириной?
- Господи! – вспылила Ирина. – Да что Вы имеете ввиду?
- Боюсь, мои слова будут Вам неприятны, а я не хотел бы с Вами ссориться. Да и вообще, обсуждать отношения… Давайте, просто будем считать меня подлецом, охмурившим и бросившим барышню?
- Не будем, - твердо ответила Ирина. – Подлецов я чувствую. Вы не такой. Но и не пойму какой. Я спрашиваю не из праздного любопытства, а чтобы понять и уметь помочь сестре. Кто, как не Вы объяснит мне все, случившееся между вами? Скажите как есть, уверяю, правдивость вызовет лишь мое уважение.
- Хорошо, хотя не скажу, что это приятно. - На какое-то время Кирилл замолчал. Ему потребовалось собраться с мыслями, Ирина это заметила и почувствовала, что он в душе своей весьма далек от Малышки. Он заговорил. Ирина шла теперь вровень с Кириллом, но смотрела вперед, а не на него. Он тоже ни разу не глянул на нее, пока говорил, лишь отводил ветви своими длинными руками. – Хочу, чтобы Вы понимали, между нами все бесповоротно. По моей вине, капризу, вредности, самомнению, назовите как угодно, но поворота назад нет. Наверное, я поступил легкомысленно, став встречаться с ней так вдруг. Я опытнее и ответственность на мне, не спорю. Видимо, и на старуху бывает проруха. Юлия сначала меня очаровала, ослепила, а потом стала… вызывать желание… уберечься от нее? Я начал уставать от нее в прямом смысле, обессиливать, понимаете? Словно она вытягивала из меня жизненную силу. Со мной такое впервые и я не сразу понял в чем дело. Стал присматриваться. Случайные слова, выражение лица, нюансы интонаций, не сразу и не явно, исподволь, понемногу отрезвляли меня, заставляли прислушиваться, присматриваться к ней. Нет, она не сквернословит, не имеет опасных привычек, не скандальна или что-то еще. Она просто поверхностна. Я боюсь людей, которые способны испытывать лишь… аффекты. Не чувства, а аффекты, понимаете? По-настоящему им ничто неинтересно и никто не нужен. Такие люди, как бенгальские огни, всегда яркие, просто ослепляющие, но их свет не греет и быстро гаснет. Этакий салют. Я понял, что устаю, обессиливаю от ее постоянной игры, требующей отдачи зрительного зала, то есть меня. В ней самой при всей ее бурности нет энергии чувств, только энергия реакций. Она заимствует, пьет, ест энергию других людей. Ее чувства и эмоции всегда поверхностны, как рябь на воде. Не говорю, что это плохо. Кому-то наверняка нравится. Но я этого касаться не хочу.
Ирина какое-то время осмысливала услышанное, она разволновалась и это мешало.
- Аффекты… То есть она бездушна?
- Можно и так сказать.
- Если она бездушна, что же, по-Вашему, вызывает весь тот поток эмоций, который она постоянно выдает? – спросила Ирина. – Разве они не идут из источника, из души?
- У нее нет. Ею движет дух соревновательности, запальчивости. В отношениях она заинтересована до момента победы. А в общении с людьми – чтобы питаться их восхищением. Если будет кто-то лучше, интереснее нее, она сольется.
Ирина даже остановилась. Эти слова поразили ее и вызывали в памяти те мимолетные сомнения и страхи, которые она испытывала в отношении сестры, когда та была еще школьницей.
- Соревновательности?
- Да. Это ее единственное подлинное чувство – всех обойти, обскакать, победить. Хотя зачем и сама не знает.
Ирина прижала руки к груди.
- Но почему же тогда она так страстно ищет любви и бросается на каждого нового человека? – спросила Ирина, надеясь зацепиться за какую-то заминку в оценке Кирилла, такая заминка дала бы ей возможность слепо верить в сестру и ждать для нее чудесной судьбы. Своими словами Кирилл обозначал то, что она сама когда-то чувствовала несознательно, и отнимал у нее образ Малышки как милого ребенка.
- Я чувствую, как Вам неприятно и не хочу больше говорить об этом, - твердо сказал Кирилл. – Мне так жаль, простите меня!
- Что Вы! Я сама Вас просила быть откровенным. – Ирина выглядела опечаленной, встревоженной, хотя и старалась скрыть это. – Не извиняйтесь и не расстраивайтесь, пожалуйста. Это, правда, неприятно, но и … - Ирина не досказала. С языка так и не сорвалось, что она в глубине души, видимо, и сама все это знала. – Прошу, ответьте и оставим это.
- Кроме Вас, она никогда никого не любила, просто не умеет, не дано. Люди и их чувства ей нужны для собственной веры в себя, чтобы чувствовать себя. Без людей и их чувств она ноль. – Кирилл не скрывал недовольства от того, что говорил и нахмурился. – Это омерзительно, оставим эту тему!
Ирина пребывала в смятении и в несогласии одновременно, ей было и больно за сестру, и хотелось протестовать. Любимый облик солнечной Малышки по-прежнему умилял, но и омрачался смутными предчувствиями. Алтай почувствовал обеспокоенность хозяйки, подбежал, стал лизать ее руки, поскуливать, ласкаться. Ирина присела, и собака мгновенно облизала все ее лицо, тревожно лая.
- Все, Алтуша, все! Все хорошо, - успокаивала Ирина пса, успокаиваясь сама.
Кирилл стоял виноватый и растерянный. Ирина поднялась, взяла его за руки и, заглядывая ему в глаза, сказала:
- Благодарю Вас за Вашу правду. Благодарю. Это было нелегко и Вам, и мне. Никто никогда не отзывался о ней подобным образом. Ее всегда только любили. Она так чутка! Всегда чувствовала, настоящая ее любовь или нет. Искала настоящую. Нашла в Вас. Понимаете? Почему?
- Все прежние мужчины были вполне достойны? И искренне любили ее?
- Да.
- И в тот самый момент, когда можно было бы говорить о стабильности, она вдруг все разрывала?
- Да, так.
- Мне кажется, это от того, что подсознательно она знает себе цену, знает правду о себе. Это естественно, подсознание не обманешь. И она не может поверить, чтобы кто-то искренне любил ее, узнав со временем ее суть. Поэтому она боится продолжающихся отношений. Ей безопаснее в начале.
Они пошли дальше.
- А Вы?
- А я соскочил. Она просто упорствует, ей надо настоять на своем.
Они на время замолчали, Кириллу было более чем достаточно, Ирина думала.
- Нам она кажется просто идеалисткой, - наконец сказала Ирина. – Что такого она может знать о себе, чтобы пугаться себя? Пустоты? Не знаю, не знаю! Она всегда наполняет пространство вокруг себя светом и силой. Всем хорошо рядом с ней.
Кирилл взял ее за руки, пожал их.
- Значит, я ошибаюсь на ее счет. Но это ничего не изменит. Ира, мало когда-либо еще мне было так трудно, как в этот недолгий разговор. Я не хочу жалеть о нем.
- Понимаю. Жалеть не придется. Спасибо Вам.
Возвращались они молча, на тропинке Кирилл шел позади Ирины и тревожно поглядывал на нее. Он не желал, чтобы между ним и этой женщиной возникло отчуждение. Перед самым выходом из леса, когда уже слышны были голоса во дворах, Ирина обернулась к нему:
- Как правило, людям становится невыносимо общаться с теми, кто знает о них что-то плохое. Я не отделяю от себя Малышку. Но я бы хотела, чтобы все, что было сказано, не встало между нами, и мы с Вами остались друзьями. Да?
Кирилл кивнул.
- Тогда мы сейчас расстанемся, а вечером у нас поют, Вы поете?
- Я замечательно слушаю.
Милые лучики пролегли в уголках ее глаз.
- Тогда буду ждать Ваших аплодисментов. Круг узкий – Богатыревы, Вы и мы. Ужин легкий: дорада, печеная с овощами, десерты. У Вас нет аллергии на рыбу?
- Я абсолютно всеяден.
- Прекрасно.
***
Богатыревы позвонили извиниться, им потребовалось поехать в Москву.
- Нас будет представлять Кирилл, если вы не против?
- Конечно, но если быстро управитесь, милости просим!
- Мы там заночуем, утром надо будет уладить кое-что.
Тесная компания всегда вызывала у Михаила ностальгическое настроение. Вот и сейчас они с Кириллом предались воспоминаниям молодости: от института до первых лет предпринимательства. Сначала все за столом слушали их, но потом близняшки принялись шептаться о своем; Ирина часто отходила в кухню, потому что сегодня сама готовила ужин; Юлечка явно была не в своей тарелке и как будто чем-то недовольна; Платон по обыкновению молчал и заискивающие поглядывал на нее. Антиповы-старшие еще до ужина заметили напряжение между Малышкой и Платоном, и списали это на обычное препирательство двух упрямцев, ведь все хорошо знали о боевых наскоках Малышки на всякого, кого ей вздумается подчинить, и о глухой упертости Платона, переубедить которого в чем-либо еще никому не удалось. Молодую поросль, как называл их Михаил, старшие оставили вариться в собственном соку и не вовлекали в свой разговор. Малышка считала, что вечер для нее потерян и даже не пыталась перетянуть внимание на себя.
Зато Кирилл с Михаилом чувствовали себя преотлично, оба наслаждались хлопотами Ирины, ее трепетным вниманием хозяйки к каждому из них. Ее манера касаться руки того, к кому она обращалась или предлагала блюдо, в этот вечер сделала настроение мужчин сентиментальным, оба размякли, и им, строго говоря, вполне хватало друг друга и Иры. Они прикончили две бутылки вина и привычно запросили перерыв перед чаем. Девочки попрощались и убежали к себе в комнату. Юлечка букой забилась в угол дивана в ожидании десерта. Платон было подсел к ней, но она таким зверем зыркнула на него, что он перебрался в подвесное кресло. Ирина управлялась в кухне.
Чай растянулся чуть ли не на час, потому что закончившая с блюдами Ирина подсела к мужчинам и с удовольствием слушала их, чем вызвала новый всплеск воспоминаний. Их троих охватило то великолепное ощущение единства и понимания, какое бывает у ровесников. Общались они очень тепло и видно было, что им хорошо. Малышка с Платоном сидели словно на чужом пиру. Платон делал знаки Малышке, чтобы они ушли и остались наконец вдвоем, но Юлечка его игнорировала.
- Ир, петь же хотели! – встряла она наконец в разговор.
- Ой, что же мы! Да, давайте петь! Сейчас я уберу со стола и начнем.
- Юлечка, не хочешь помочь Ирочке? – спросил Михаил тем тоном, который исключал отказ. – Она намаялась уже с ужином. Убери, пожалуйста, все сама и приходи к нам. Платон, помоги! А мы пока разогреемся!
Малышке ничего не оставалось как встать и подчиниться. Платон подкатил посудную тележку и они принялись собирать со стола. Остальные перешли на диваны к камину. В виду прекрасного теплого вечера огонь не разводили, свет выключили, зажгли несколько толстых свечей в пасти камина, отчего стало таинственно и душевно.
Ирина закончила класс гитары в той же музыкальной школе, которую бросила Юлечка. Продолжала играть только старшая сестра, младшая к инструменту не притрагивалась. Ирина полагала, это потому, что у Малышки отсутствовал голос. У самой Ирины голос был небольшой, но приятного тембра. Про нее говорили, что она поет душой. Она любила романсы. Зато у Михаила, прикоснувшегося к музыке только в браке, открылся чудесный баритон, и он с удовольствием выводил «Подмосковные вечера» и все, что могла саккомпанировать ему дражайшая супруга. Одним словом, Антиповы были музыкальны.
Когда Юлечка освободилась и вернулась в каминную патио, застала весьма теплое трио, пребывающее в самом лирическом настроении. Их освещали только уютно потрескивающие свечи, от воска хорошо пахло чем-то старинным. Ирина сидела в кресле напротив мужчин, расположившихся на диванчике, и пела цветаевское «Мне нравится, что Вы больны не мной» Ей очень шла гитара. Женственные линии ее фигуры, мягкий поворот головы лишь выигрывали, когда она держала инструмент. Ее лицо стало очень одухотворенным и от нее невозможно было оторвать взгляда, потому что, когда она пела, то уходила в себя, и тогда казалось, что видна ее душа и это было прекрасно. Михаил смотрел на супругу влюбленными глазами, его восхищение ею не ослабевало. Каждый шар в его фигуре и лице – круглая лысая голова, нос, щеки, животик, - уютно покоился один на другом и блестел в свете пламени, животик блестел пуговицами на рубашке. Рядом с атлетичным Кириллом Михаил выглядел комично, но очень родным, дорогим и надежным. Кирилл тоже смотрел на Ирину, понять его взгляд Малышка не смогла, он был непроницаем. Похоже было, что он чем-то глубоко удивлен, но чем? Малышка знала, что голос у сестры далеко не концертный, и она не столько поет, сколько приговаривает, однако всякий, кто слышал ее, бывал покорен тембром. Тембр проникал в самую душу. Особенно, когда она пела романсы и песни военных лет, «Бьется в тесной печурке огонь» или «Синий платочек» Кирилл слышит ее впервые? Похоже на то. Малышка с детства не любила, когда сестра пела, в эти мгновения та была слишком Ирина, это вызывало в младшей беспокойство и желание вернуть сестру на ее привычное место блюстительницы их интересов.
Кирилл пребывал во власти голоса Ирины и даже прикрыл глаза. Он вдруг почувствовал ее до конца, понял, чем его завораживало ее обычное спокойствие: это было вовсе не спокойствие, а некая внутренняя собранность, сосредоточенность. Такая сосредоточенность характерна тишине природы, в ней чувствуешь разницу между суетным и истинным. Ирина несла в себе нечто, дающее понимание этой разницы, и от осознания этого у Кирилла зашлось за грудиной.
Когда смолкли последние звуки Юлечка энергично зааплодировала и все вздрогнули. Волшебные чары рассеялись и троица заулыбалась словно спросонья.
- А может, Цыганочку? Да с выходом? – вскочила Юлечка. Схватила с кресла легкий плед и развела в качестве то ли шали, то ли юбки, резво и игриво приосаниваясь.
Ирина заиграла, Михаил захлопал по своим коленям, негромко гикая, а Малышка энергично и страстно прошлась туда-сюда, выделывая коленца и потрясая плечами. Всем ее танец очень понравился, все бурно аплодировали, а Платон даже вскочил с кресла и кричал: «Браво!» Однако, как только все успокоились, тут же почувствовалось, что они хотят вернуться к прежнему настроению. Малышке в нем не было места.
Михаил исполнил «Не пой, красавица, при мне», расчувствовался и вдруг сказал Кириллу:
- Вот на такой женщине надо жениться, - он показал на супругу. – Чтобы могла и научную защитить, и ужин приготовить, и художника по картине узнать, и тебя запросто постричь, и на гитаре сыграть, и латку поставить, и голову перебинтовать! А доброты сколько!
Они рассмеялись.
- Кто спорит, кто спорит? – согласился Кирилл.
Платон вдруг встал и безапелляционно заявил:
- Все, Юль, прощайся, мы уходим!
Это было так неожиданно и так нехарактерно для молчаливого юноши, что на какие-то секунды на террасе повисло молчание, а потом раздался взрыв смеха.
- Ну мальчик, ну отжег! – хохотал Михаил.
- Платон, удивил! Вот что значит мужчина! – вторила супругу Ирина.
Оба смотрели на смутившегося юношу с тем одобрением, которое чувствуют родители, вдруг получившие свидетельство возмужания собственного ребенка.
- Характер если есть, то обязательно проявится, - резюмировал Михаил. – Антиповская кровь не лаптем щи хлебает! Правильно, скучно – бери подругу и идите, чего сидеть, зевать?
Юлечка была поражена не меньше остальных. Теленок стал бычком и бодается? Она еще не пришла в себя, как Платон, получивший поддержку от старших, окончательно осмелел, подхватил ее под руку и буквально поволок в дом.
- Я тоже ненадолго отойду, если не возражаете, - поднялся Михаил.
- Выключи в кухне свет, пожалуйста, - попросила его Ирина. – Слишком уж много мошкары.
В наступившей тишине, без падающего из кухни света, обстановка преобразилась, теплая ночь вплотную обступила Ирину и Кирилла, сделала их уединенными, обособленными. Ирина отложила гитару, Кирилл встал, налил ей немного вина, пересел в кресло рядом с ней. Они склонились друг к другу, чокнулись, улыбнулись глаза в глаза, откинулись в своих креслах и расслабились. Нервы Кирилла были словно обнажены, его рука лежала на подлокотнике в сантиметре от ее руки, и он чувствовал ее тепло, ее магнетизм. Они молчали, но никогда еще он не был полон женщиной так, как сейчас ею, женщиной, которой не касался. Ее спокойное дыхание тянуло его в ее обычную сосредоточенность. В нем разлился необыкновенный покой и умиротворение: век бы пребывал рядом с ней, в ее тепле, и даруемым ею дивным ощущением, будто достиг конечной цели своего пути. Он не хотел спугнуть эти чувства, прикрыл глаза и осознал, что вот сейчас он окончательно счастлив, больше желать нечего.
***
Их комнаты располагались на втором этаже в одном конце коридора, напротив друг друга. Платон сначала было направился в сторону Юлечкиной спальни, но потом резко рванул ее в свою.
На своей территории он вел себя хозяином, едва захлопнув дверь, стал уверенно и нетерпеливо стаскивать с нее одежду. Отвратительно по-мальчишечьи распространял свои желания и на нее! Все-таки она оплошала, когда дала ему волю, желая посмотреть, как сиропный сопляк будет входить в мужской раж! Теперь так просто не получится обратить расстановку сил. Он не оценил ее щедрости и оказался совсем неблагородным, счел себя в праве получать! Получать ее как должное! Гаденыш! Малышка злорадно представила, как в свое время отошьет его: вот рожа у него будет! Пока он двигался в яростном темпе, ее хватало только на то, чтобы мысленно приговаривать ему в такт: «****…ныш чертов!» - и этим поддерживать себя до появления возможности развернуть ситуацию на свое усмотрение.
Когда неистовство Платона успокоилось, он стал прежним заискивающим перед ней юнцом и все требовал ответа, любит ли она его.
- А сейчас что было? – отделалась вопросом Юлечка.
Ему было достаточно этого вопроса, он шептал слова любви, она смотрела в потолок взглядом змеи: нет, этот дурень не оскорбится от избытка гордости и молча не уйдет. Он явно из тех, кому все надо понимать, для кого все должно быть логичным. Не повезло ей, свалился на ее голову, как будто мало у нее своих проблем! Вообще с мужчинами не везет. Надо уехать в Москву, скажем, на недельку, глядишь, что-нибудь полезное произойдет или придумается. Или можно сказать ему о прекращении отношений буквально перед тем, как сесть за руль. Лишь бы не приперся к ней на квартиру! Жаль, адрес знает. Лучше она поедет к подруге. Да, это лучший вариант. Но у нее нет подруг! Ладно, придумается что-нибудь. Тем более, завтра воскресенье и Кирилл тоже вернется в город.
На том Юлечка порешила и встала с кровати.
- Останься со мной! Утром незаметно перебежишь к себе.
- С ума сошел? А если Ира зайдет ко мне? – Малышка снова возмутилась тому, как настойчиво он связывает их вместе. С чего? Вот с чего? Она не понимала.
- Ну да, - сдался Платон и поджал губы так, что следовало понимать, как вынужденную необходимость крепиться еще немного до наступления того светлого момента, когда им не надо будет таиться.
***
Проснулась Малышка ни свет ни заря и поняла, что у нее нет сил встретиться с Платоном лицом к лицу и сказать ему правду глаза в глаза. Она разозлилась: с какой стати ей должно нервничать из-за этого сопляка? Чего это он вздумал отравлять ей жизнь, шантажировать ее, ломать ее планы? Она быстро собрала необходимые вещи и прокралась вниз. Ирина с Михаилом уже завтракали в патио, с ними была и еще не умывшаяся, не чесанная Ника, которая стояла в пижаме и с устрашающим видом, подняв и растопырив пальцы обеих рук что-то им вещала. Родители смотрели на дочь со смешливым любопытством.
- Если всякое предложение усиливать предлогом «и» и к существительным добавлять притяжательное местоимение «свой», то получится эпическая речь! Да! Платон сказал. Мы вчера весь день так разговаривали, очень классно! Сразу такой смысл появляется у всего!
- Ну давай на примере! – кивнул Михаил.
- Ну вот! – Ника показала на стол. – И съешь пищу свою, и отправляйся на работу свою, и сделай, что должен. И благослови дом свой со чады своими и домочадцами, и возблагодари бога своего.
Мать и отец засмеялись.
- Платон жжет!
- Да! Викуля вчера даже расплакалась, сказала, что почувствовала, как много смысла в каждом дне.
- Платону педагогическую премию!
- Но мы вчера жутко все устали, потому что Платон поставил нам всем условие, что нельзя употреблять одно и то же слово подряд в трех предложениях. Ой, ма, это такое мучение! Мы с девочками только и следили за этим! Вот ты сейчас мне сказала «поешь кашки», а папе «поешь заваренные сухофрукты», а так нельзя! Надо синонимы употреблять: отведай, попробуй, покушай, не пропусти и так далее, поняла?
- Поняла. И расцелую племянника своего, и выражу ему благодарность свою, и восхищение свое. И да воссияет свет просвещения в доме сем!
- Да, так! Классно, да? Ой! Еще он на неделю запретил нам употреблять слова «класс, жуть, вау, супер» Мы вчера даже синонимы гуглили, представляете? Это так трудно!
- Пожалуй, я тоже его расцелую, - сказал Михаил, потом пророкотал как библейский пророк: – И отдам племяннику своему по заслугам его, и отправлю его учиться по выбору его, и возрадуется род его успехам его!
Все весело рассмеялись.
- Мои дорогие, привет! – радостно воскликнула Малышка, даря всех удивительно свежей улыбкой. Вся троица повернулась к ней и белозубо осветилась в ответ. Юлечка обожала такие мгновения, когда увлеченных чем-то людей, ничего не замечавших вокруг, вдруг можно было прервать, и они оставляли свой интерес и направляли поток эмоций на нее. Это было как стянуть с кого-то лавровый венок и надеть его на себя. – Меня зовут подружки, поеду погощу на несколько дней!
- И поцелуй отца своего, и отправляйся приводить в порядок чело свое! – с напускной строгостью велел отец дочери. Ника убежала.
Решению Малышки, разумеется, все были только рады, и Ирина снова дала сестре свою машину.
- Хочу отключиться, - сказала Юлечка при прощании. – Буду писать тебе каждый вечер, что все ок и все, ладно? Без подробностей и расспросов.
- Хорошо, моя дорогая, понимаю тебя, отдыхай!
Сестры обнялись и расцеловали друг друга.
Чем дальше от поселка отъезжала Малышка, тем легче ей становилось. Все-таки Платон опутал ее, как паук паутиной! Дожились, сопляк какой-то житья не дает! С каждым километром ситуация с Платоном казалась смешнее и нелепее, надо же было такое допустить! Скоро Малышка уже посмеивалась: «Подумать, какой дурак! Влюбился! Пришло же в голову! Вот с чего? С чего? Об уроках думать надо!» На въезде в Москву дачные проблемы остались за бортом, вернее, за МКАДом, и душа обрадовалась предстоящей встрече с Кириллом. Один на один у него дома. Вот мужчина, так мужчина! Юлечка пожалела, что еще слишком рано для визитов и отправилась в свою квартиру.
Часы показывали девять утра и она решила еще часок поваляться. Проснулась от вибрации телефона. Восемнадцать сообщений и шесть пропущенных звонков от Платона, одно сообщение от Иры. Кошмар, кто дал ее номер этому пентюху? Естественно, кто-то из домашних, сочли, наверное, что в этом нет ничего страшного. Надо было предупредить Иру и Мишу. Но, с другой стороны, чем объяснишь странную просьбу не давать ее номер Платону, если все видят их всегда вдвоем? Подозрительно.
Малышка прочитала сначала сообщение сестры: «Дорогая, Платон расстроился чуть не до слез из-за твоего отъезда, даже жалко его. Попросил твой номер, сама объясняй ему, что имеешь право на личную жизнь. Мальчик привык к твоей компании и по подростковому эгоистично считает тебя своей. Это мило, конечно, но так нельзя. Он хоть и молчит, но видно, что внутри него буквально гром и молнии. Целую, отдыхай»
Сообщения от Платона Малышка открыла с облегчением: из сообщения сестры следовало, что этот дурак не раскрылся.
«Ты что, уехала?»
«А я?»
«Почему не взяла меня?»
«Как ты могла?»
«Мне без тебя ничто не интересно, а ты, значит, без меня веселишься»
«Это предательство»
«Вернись за мной»
«Я собираю сумку и жду тебя»
Малышка скривилась и не стала читать остальное. Она села на постели, подтянув острые коленки к подбородку, обдумывала, как поступить. Набила ему сообщение:
«Привет, Платон! Меня пригласили подруги, гощу у них. Советую и тебе не сидеть сычом в Авроре, а общаться с ровесниками, которых в поселке полно. Живи полной жизнью, как я живу своей»
Ответ пришел мгновенно:
«Моя жизнь – это ты»
«С чего?! Вспомни о друзьях, увлечениях, планах, делах. Об Ангелине, в конце концов»
«Только ты. Я люблю тебя»
«Как бы то ни было, жизнь продолжается и у каждого из нас есть свои интересы»
«Только не для меня»
«Переходи на общение с ровесниками. Лето закончится и все мы разъедемся по своим жизням, летние приключения останутся всего лишь воспоминанием»
Малышка сказала все, что считала нужным, и отключила телефон.
Через час она была готова предстать пред светлые очи Кирилла, но когда схватила с консоли ключи от машины, подумала, не вздумает ли Платон заявиться сюда? Вернулась в квартиру, снова покидала вещи в сумку и взяла ее с собой. На всякий случай.
Юлечка зашла в соседнее кафе пообедать и обдумать, где и когда ей лучше застать мужчину своей мечты. Идеально, чтобы он был дома. Один. Все же сегодня воскресенье и всякое может быть. Вчера этот любитель гитары говорил, что не будет долго засиживаться, мол, надо по делам, проснется и поедет к себе. Малышка отправилась к нему домой.
- Привет! – она осветилась беззаботной улыбкой.
- Ты зачем? – нелюбезно свел брови Кирилл.
Из глаз Юлечки вдруг брызнули самые настоящие слезы обиды, она столько ради него выносит, а он: ты зачем? Если бы он знал, какие нервные у нее последние дни, как Платон ее буквально шантажирует! Разумеется, такого не расскажешь, но нервы сдали и хлынули слезы.
- Господи, да заходи уже! – посторонился он, пропуская ее, хотя интонация его не стала любезнее.
Юлечка уселась в кресло, просморкалась и начала успокаиваться. Кирилл устроился напротив и ждал объяснений. От него чудесно пахло свежестью и одеколоном. Одет как всегда элегантно и небрежно. Куда-то собрался. Как же хорошо рядом с этим мужчиной! От него так и веет силой и уверенностью!
- Что-то с Ириной? – спросил Кирилл. - Или с Михаилом?
Юлечка удивилась нелепости вопроса: причем тут Ира с Мишей?
- С ними все хорошо.
- Тогда что за концерт?
Юлечку снова охватила обида: ему совсем нет дела до нее.
- Соскучилась по тебе просто.
- Хм!
Кирилл смотрел на нее какое-то время, потом спросил:
- Тебе не пора повзрослеть?
- В смысле?
- В смысле принимать на себя ответственность и еще понимать, что не все бывает так, как ты хочешь.
Малышка насупилась. Она сюда не нравоучения приехала получать!
- Ты понимаешь, что преследуешь меня?
- Я?! – изумилась Юлечка.
- Ты. Больше года. Как параноик.
- В чем это я тебя преследую?
- В том, что настойчиво ищешь встреч.
- Но я же тебя люблю! Это нормально.
- Но я нет. И это тоже нормально. Нет взаимности – затяни пояс, пережди, пока отболит и живи дальше.
- Ты мне нужен. Сам затяни пояс, потому что ничего нормального в твоем поведении я не вижу: все было чудесно, а потом вдруг взял и уехал! Я считаю, ты тоже любишь меня, я это чувствую. Мы очень подходим друг другу. Ты сам говорил, что во мне много огня, что я уникум. – Глаза Малышки наполнились слезами при воспоминании о прекрасной поре их отношений. – Сколько раз ты говорил это другим людям! Как тебе нравилось слышать похвалы обо мне! Это льстило тебе!
- Не спорю.
- И что случилось?
- Очарование рассеялось.
- Я теперь без огня, да?
- С огнем. Ты красива, обворожительна, зажигательна и все такое, просто ты не моя.
- Твоя!
- В смысле, меня твои достоинства не трогают. Что в этом непонятного, Юля? Ведь полно прекрасных людей, но мы же в них не влюблены!
- А что тогда было между нами?
- Эрот в нас выстрелил. Амур – нет. Прости меня за эти слова, но приходится их говорить, иначе ты не отступишь.
- Ты негодяй! Окрутил меня, влюбил в себя и бросил, как наелся! – Юлечка снова сорвалась на слезы.
- Пусть так. Прости. – Кирилл не хотел ее обижать или оскорблять. Он встал и успокаивающе погладил ее по вздрагивающему острому плечику. Он уже не раз пожалел, что оставил ей слишком много денег, это позволило ей не беспокоиться ни о чем и гоняться за ним.
- Можно я останусь у тебя?
- Что? Зачем это?
- Не хочу быть одна. И мне нужны силы. У тебя я поправлюсь и окрепну.
- Нет, наберись мужества и сделай это. Хватит бегать от своих… - Кирилл хотел сказать «поражений», но спохватился и смягчил пилюлю: - От своих бед.
- Но я же слабая женщина.
- Вот именно, чрезвычайно слабая, потому что боишься поражений. Единственный способ становиться сильнее – грудью встречать свои трудности и превозмогать их. Сила тогда просто попрет! А ты вечно бежишь от всего.
- Отчего это?
Кирилл подавил вздох. Ему еще в отношениях с ней стало ясно, что Юлечка не способна слышать то, что ее не устраивает. Он считал, что ее так очаровывающая всех энергия возникает в ней вспышками именно из-за узкой направленности на одну цель. Одномоментно в ней не бывает двух, трех или более мыслей, эмоций, целей. Она на удивление узколоба и ограничена. На удивление. Ее сознание не растет ни в ширь, ни в глубь, а ограничивается только наличествующей целью. Как собака, которая сама себе велела: «Фас!» Когда-то, когда он это понял, его покоробило, в этой рамочности было что-то животное, так, немигающе и сосредоточено, смотрит на выбранную жертву змея своими желтыми глазами.
Встревать в пререкания ему совсем не хотелось. Юлечка своей твердолобостью итак выпила из него немало сил. При разрыве он сдури надумал ей объяснять свое решение, но она твердила только, что он взбрыкнул, а сам ее любит, как и она его. Ничего не изменилось по сию пору. Строго говоря, ей не нужны никакие объяснения, ее интересует только вернуть его и тем самым утвердить себя. Потом она вполне может его и бросить. Но полагаться на авось и допускать эксперименты над собой было не в характере Кирилла.
Он поднял ее с кресла под руку и повел к выходу. Малышка всем своим видом показывала, что недовольна, но за дверь ее выставили. За что, почему, отчего? Что изменилось? Она уже тысячу раз перебирала каждый день их совместной жизни и не находила ни одного повода упрекнуть себя - всегда весела, полна энтузиазма. Именно такая, какой была при их знакомстве и какой всем всегда нравилась.
***
Юлечка так устала от встречи с Кириллом, что поехала домой, не подумав об опасности столкнуться с Платоном. Вспомнила о нем, когда парковалась. Выругалась, отогнала машину в соседний двор, тайком пробралась в квартиру. Если мальчишка нагрянет, она ему просто не откроет. Пусть сидит под дверью, пока не надоест. Создает ей проблемы, как будто у нее своих мало. Думать больше не о чем, как о нем!
К вечеру она проголодалась, но выходить в магазин или заказывать еду на дом не рискнула. Выручили припасы, оставшиеся от их с Платоном пребывания здесь: консервированный тунец, бычки в томате, молоко сгущенное и пастеризованное, пармезан в вакуумной упаковке, несколько пачек крекеров, сухофрукты, орехи, шоколадки, мюсли. Малышка порылась в кладовке и обнаружила там спагетти, домашнее варенье, маринады – все прошлогоднее, еще до «кирилловской» эпохи. Она вздохнула, взгрустнула, но соорудила себе пасту с тунцом и с удовольствием поела. Под чай уплела полбанки сгущенки. От сытости ее расслабило, Малышка равнодушно посмотрела на грязную посуду, махнула на нее рукой и плюхнулась на диван. Ей грозил вечер в одиночестве, что не улучшало настроения. Она плохо переносила отсутствие людей, самой с собой ей было пусто, казалось, что на самом деле ее не существует, только взгляды и обращения других давали ей доказательства собственной жизни. Она совсем не могла находиться вне общества и событий, ее пугали люди, нуждающиеся в уединении, как им не страшно? О чем можно думать, что такого чувствовать, чтобы хотеть быть в одиночестве? Ей ничего не думалось и не чувствовалось. Ей нужен шум, движение, ответные реакции, тогда она понимает, что да, она есть. Один на один с собой ее нет. Надо было остаться у Кирилла. Завтра она не позволит ему выставить ее на улицу.
Кое-как отвлекшись на телевизор, который в ее квартире всегда громко работал и в комнате, и в кухне, чтобы не было пусто, Малышка крепко уснула на диване и открыла глаза уже утром, совершенно отдохнувшая и полная сил. Платон не объявлялся, ну и прекрасно! Юлечка включила телефон, набрала в сообщении сестре заветное «все ок» Ответ пришел окрыляющий: «Вчера Миша с мужской компанией отправились на остров на рыбалку дня на два-три, Платона взяли с собой, хотя не хотел и отговаривался» У Малышки камень с плеч свалился. Она сладко потянулась и заулыбалась. День начался как нельзя лучше, значит, сегодня ей повезет! Пружинисто вскочила с дивана и, напевая, отправилась в душ.
Причесывая мокрые волосы перед зеркалом она упустила полотенце на пол и не без удовольствия полюбовалась собственной стройностью. Потом тренькнула смс-ка: на ее банковскую карту упала кругленькая сумма с сообщением от Иры, чтобы непременно купила себе от них с Мишей пару нарядов. Вот уж одна приятность к другой! На душе стало совсем вдохновенно. Юлечка с удовольствием похрустела мюсли с молоком, прихорошилась и отправилась навстречу так многообещающе начавшемуся дню.
В торговом центре в дверях любимого бутика Малышка столкнулась с двумя выходящими из него девушками. Их тюнингованные лица хлестнули по глазам шаблоном одутловатых скул и губ, могучие брови и наклеенные ресницы-опахала заставили Юлечку перекоситься: она люто ненавидела трансформированных девиц. С высоты природной красоты считала их потуги улучшить себя жалкими, обзывала гоблинами, карасями или курами. Она не могла даже находиться рядом с ними, ее буквально трясло от неприятия и хотелось проколоть им губу или щеку, чтобы посмотреть, как будет вытекать закаченная жидкость.
У перекошенной от омерзения Малышки вмиг пропал покупательский азарт и желание принарядиться, не хватало еще одеваться там же, где эти куры! Она развернулась и подошла к зеркальной витрине взглянуть на себя со стороны. В своей худобе и короткой стрижке она выглядела стильно, неповторимо, характерно. Ни на кого не похожа. Настроение шопаться не вернулось, по-прежнему казалось, что уподобится этим трансформерам, если оденется в том же магазине, что и они.
Малышка увидела афишу кинотеатра и страстно захотела посмотреть что-нибудь, неважно что, главное - уминая ведро карамельного попкорна. Юлечка купила билет на ближайший фильм и долго донимала продавца кино-бара, заставляя его вылавливать для нее комки слипшейся кукурузы.
Фильм оказался пустым, но лакомство превосходным и это все окупило.
К вечеру народу в торговом центре заметно прибавилось, Малышка оказалась в толпе старшеклассников, видимо, пришедших на какой-то сеанс. Они над чем-то хохотали и успели и Юлечку заразить весельем. Парни украдкой дарили ее теми особыми мужскими взглядами, которые однозначно подразумевают восхищение и поднимают женскую самооценку. Счастливая Малышка постояла, опершись о перила, поглазела на суету и испытала облегчение, признавшись себе, что совсем не хочет идти к Кириллу. Пусть этот праздничный день принадлежит только ей, зачем его портить? Она решила прогуляться и домой отправилась пешком. Навигатор показал, что путь займет у нее около двух часов, но это ее только вдохновило. Отмахав почти четырнадцать километров Малышка добралась до дома. Включила оба телевизора, приняла душ, выпила чуть ли не литр воды, прилегла на диван и уснула богатырским сном.
***
Не сказать, чтобы Юлечке назавтра захотелось штурмовать Кирилла. Кажется, она начала уставать от его непробиваемости. Однако, посидев на кровати, решила, что сдаются только слабаки и за счастье нужно бороться. Тем не менее, подсознательно она все же искала причину оттянуть визит, поэтому снова оказалась в магазине, уже в другом, и купила себе укороченные брючки-дудочки светло-серого цвета и простую на вид, но идеально скроенную белую блузу мужского фасона. Комплект потребовал обуви на плоской подошве, и Юлечка надолго застряла в обувных бутиках. К купленным мюлям напросился задорно-элегантный рюкзачок, очки и массивный браслет. Освободилась Малышка к вечеру. Больше часа провела в ресторане, ужинала и отдыхала. Заодно настраивалась на штурм любимого мужчины. Написала благодарственные сообщения Мише и Ире, похвалилась приобретениями. «Уверена, ты неотразима!» - пришло от сестры. Эти три слова вытащили Юлечку из кресла. Она зашла в уборную, тронула губы красным блеском: у Кирилла не осталось шансов.
Кирилл открыл дверь и рассеянно произнес:
- Господи… ты? Привет…
Он непонятно посмотрел на нее, потом развернулся и прошел квартиру, оставив ей заботу закрыть дверь. Малышка обнаружила его сидящим на диване. По отложенной раскрытой книге и лупе поняла, что оторвала его от чтения или разглядывания чего-то там. Он в глаза спросил ее:
- Зачем ты пришла?
- Ну, Кирилл, ты же знаешь…
- Опять все то же, сколько можно? Больше года!
- Я ненадолго, - глупо объяснила сбитая с толку Юлечка. – Можно мне чая? Я так замерзла, на улице очень жарко.
Кирилл поднял бровь на эту несуразицу, ответил:
- Ладно.
Он прошел за остров, отделявший гостиную от кухни и щелкнул выключатель чайника.
- Не надо чаю, вообще-то я хотела попросить воды или чего-нибудь холодного.
Кирилл открыл холодильник и налил ей «Байкала» Малышка жадно выпила, поставила пустой стакан на столик. Вдруг зачастила:
- Мой дорогой, мой любимый, давай прекратим эту борьбу! Нам же так хорошо было друг с другом! Молчи! Просто помолчи! Не говори мне своих гадостей! Не смотри на меня как на ненормальную!
Лицо Кирилла потяжелело.
- Но ты же любишь меня! Ведь ты приходишь к нам в Аврору! Все знают, что из-за меня!
- Аврора не твоя и прихожу я не к тебе.
Юлечка смотрела на него совершенно круглыми глазами, будто ей не приходило в голову иное объяснение визитам Кирилла.
- Я не уйду! – истерично крикнула она. Сама себя испугалась и снова затараторила: - Можно я останусь? Я не могу без тебя! Я утратила покой и сон! Я не ем, не сплю! Это не жизнь, а ад! Любовь моя, обними меня! Давай посидим вместе, почувствуем друг друга! Я все время вижу тебя спящим, поспи со мной! Просто поспи, без всего!
Она встала и протянула к нему руку.
Он довольно долго смотрел на нее, потом подошел, взял протянутую руку, они сели рядом. Она лихорадочно соображала, что значит его поведение, перехватила взгляд и поняла, что он холоден с ней, как лед. Что он не знает, как от нее избавиться. Она принялась быстро целовать его руку, он отстранился, встал и вышел.
Юлечка сидела на диване, ощущая катастрофу: неужели она проиграла? Проиграла? Она? Этого не могло быть.
Кирилл вернулся и, угрюмо глядя на нее, вытянул в сторону руку, пальцем показывая на входную дверь. Юлечка замерла.
- Больше я тебе не открою. Никогда. Не приходи.
- Смогла бы я выставить тебя, поменяйся мы местами?
- Ты бы меня даже не впустила, - отрезал Кирилл, отобрав у нее последнюю попытку остаться потерпевшей, женщиной с разбитым, нежным сердцем.
Малышка встала и вышла из квартиры.
- Ну не гад? – воскликнула она, спускаясь по маршу. – Отбирает у меня все, что я хочу! Жалко ему, что ли?
***
Рыбаки разлеглись вокруг костра. Михаил лежал на спине, подложив под голову спальный мешок, и грыз сухую травинку. Патон растянулся пластом, глядя в небо. Гарик сидел на корточках у костра. Было еще двое мужчин, которых Платон раньше не знал и мысленно обозначал просто: новенькие. Разговор тек неспешный, все ждали ужина. С ужином сегодня припозднились и, чтобы унять голод, новенькие поджаривали кусочки хлеба над огнем, насадив их на веточки, и, обжигаясь, вкусно грызли. Время от времени все нетерпеливо посматривали на котелок.
- Еще минут десять, - обещал Гарик и среди мужчин пробегала волна нетерпения. – И пять на то, чтобы настоялся. – Всплеск невысказанного возмущения на лицах ожидающих означал, что им сойдет и без таких тонкостей.
Гарик отвечал за уху и время от времени подходил снять пену и закинуть очередной ингредиент. На большой разделочной доске лежали подготовленные овощи и специи. Гарик рвал и разминал пальцами укроп, петрушку, кинзу, пояснял, это специально, чтобы зелень отдала свое богатство. Пахло невообразимо вкусно. Рука то одного, то другого новенького тянула с доски листочек кинзы или перышко лука, украшала поджаренную корочку и с удовольствием отправляла в рот незатейливый бутерброд.
Поездка Платону к его собственному удивлению понравилась. Сначала потому, что он мог сколько угодно мечтать о Юлечке, потом потому, что проникся духом мужской компании. Дядю Гарика и дядю Мишу он всегда считал мировыми мужиками, двое новых знакомых оказались смешливыми говорунами и создавали атмосферу легкого пикника. Платон впервые в своей жизни оказался в мужском окружении. Он вдруг словно вырос и возмужал, в полной мере ощутив свою принадлежность миру не-женщин. С детства привычное восприятие себя оказалось не то чтобы ложным, скорее, однобоким, созданным мамиными беспокойствами о нем. Милыми, трогательными, бесконечно дорогими, но мамиными, женскими. Мужчины без женщин другие. Ему интересно было все, что делали и говорили мужчины, особенно, как они это делали и как говорили. В общении этих давно знающих друг друга друзей не было зла, агрессии, они искали мира друг в друге, это Платон остро чувствовал и волновался, потому что и в себе распознал потребность мира с мужчинами. Взрослые не донимали его, не поучали, общались на равных. А в посудомойки его назначили, не забыв упомянуть про возрастную субординацию и с улыбкой похлопать по плечу. Платон не возражал, субординация, так субординация. Как новичка его определили спать в палатке, а не в мешке, что тоже было неплохо, комары не донимали. Посуду он ходил мыть к ручью, добросовестно драил ее песком, любовался результатом, гордился собой и нашел, что жизнь без женщин обогащает и наполняет силой. Никакой он теперь не мамин сладкий заяц.
Робинзоны чувствовали себя вольно, дни проводили без суеты и много говорили. Шумел только Алтай, которого тоже включили в мужскую сборную и который с удовольствием купался и сходил с ума от вольготной новой жизни. Разговоры мужчин занимали Платона больше всего. Его увлекали их темы, оценки, выводы. Многое казалось странным, неожиданным, но всегда оставляло глубокое впечатление и взывало к переосмыслению.
Сегодня, на третий день пребывания, пока варилась уха и все лежали вокруг костра, разговор зашел о мужской силе. Платон любовался небом, мечтал о Юлечке и начало разговора пропустил. Слушать стал, когда сознание выхватило фразу дяди Гарика.
- Дочка с подружками все вздыхают, что нет настоящих мужчин, - рассказывал отец двух взрослых дочерей, двадцати одного и девятнадцати лет. – И так согласно кивают друг другу. – Все мужчины понимающе улыбнулись, хорошо представляя себе категоричность девиц. – А я спрашиваю, мол, настоящий мужчина, это какой? Они наперебой давай сыпать, мол, сильный, богатый, юморной, заботливый, добрый, верный… Спрашиваю, значит, у вас у всех настоящие парни? Вроде все они качки, юморные, цветы носят, подарки дарят? Молчат, ресницами хлопают, - дядя Гарик добродушно рассмеялся. – Я же слышу их разговоры с подружками, что-то их в их парнях настораживает, инстинктивно настораживает, оставляет недоверие к ним, а что, объяснить не могут. Эх, говорю, девчата, садитесь, расскажу вам, кто такие настоящие мужчины, а то вы поверхностно людей видите.
Платон повернулся на бок, лицом к компании, чтобы не пропустить ни слова.
- Настоящий мужчина, говорю, - это нравственный мужчина. Также и настоящая женщина – всегда нравственная женщина. Ох, уж они глаза округлили! Стали галдеть про образованность, современность, самовыражение! Не понимаю, почему сейчас у многих нравственность ассоциируется с отсталостью или с далеким прошлым, чуть ли не временем Христа? – дядя Гарик развел руками, остальные мужчины кивнули. – И в чем люди видят противоречие между самовыражением и нравственностью? Загадка! Но ближе к делу! Говорю девчонкам, что если в человеке угадывается особый внутренний закон, который заставляет его не только отличать хорошее от плохого, но и ставит его на сторону этого хорошего, то все, перед вами нравственный человек! Только такой человек является стоящим, сильным, цельным, надежным. Как это будет проявляться в жизни? Он никогда не оставит женщину самой в темноте добираться до дома; женившись, не будет лезть под чужие юбки; не махнет на детей, предпочитая веселых друзей; будет сражаться за родину; устроится на вторую или третью работу, чтобы обеспечить семью. Перечислять можно долго, но не нужно. Главное, почувствовать такого человека. Его слово всегда да-да, нет-нет, ему не приходит в голову клясться. Если у него что-то рушится, от него не услышишь, что кто-то виноват. Он знает, что за свое ответственен сам. – Дядя Гарик и дядя Миша кивнули друг другу. - Нравственный понимает свое место в этом мире, свои цели, свой путь, он уверен в себе, поэтому не затевает драк на гуляньях, не хамит старшим, любит родителей, детей, животных. Он не добирает уверенности за счет других людей, не пользуется ими. Он чувствует свое место в системе ценностей этого мира и следует внутреннему зову. Такому человеку не нужно коллекционировать победы, чтобы похвастаться, какой он самец или самка. Все мы самцы да самки, но только безнравственные не чувствуют в себе силу, поэтому заполняют пустоту большим числом любовников, победами, а пустота остается, победы не насыщают. – Дядя Гарик замолчал, потом спросил: - Я прав?
- Прав, - подтвердил дядя Миша, про которого, как и про дядю Гарика было известно, что он верный муж и семьянин. Остальные двое молчали, задумавшись; оба были в разводе, один даже дважды. – Если человек не склонен обвинять других, если у него первый спрос с себя, если всегда занимает сторону добра и справедливости, то можно не сомневаться, что с самосознанием и нравственностью у него все в порядке.
- А вот тут возникает вопрос! – воскликнул один из новеньких. – Правда ведь у каждого своя! Получается, каждый борец за свою правду, поэтому нравственен. Ловелас может быть так же честен в своей погоне за победами, как другой верный муж искренен в своей верности. Почему же ловелас безнравственен?
- Вооот! – многозначительно протянул дядя Гарик, грозя кому-то поднятым вверх указательным пальцем. – Вот вопрос вопросов слепцов! Казалось бы, чего естественнее следовать своей правде, правда? И почему кому-то она отвратительна? Потому что, это своя правда! А своей правдой можно оправдать все! Такая логика чудовищна, потому что получается, что всякий негодяй прав, ведь у него есть собственное обоснование и оправдание своих мерзостей. Но истинно, верно, подлинно, справедливо и нравственно только то, что универсально! Не своя правда, а просто правда. Вот эту универсальную правду и чувствуют нравственные люди. Нас ей учат с детства, начиная со стиха про что такое хорошо и что такое плохо. И если человек усваивает эту премудрость, то ему не станется ни лгать, ни предавать, ни юлить, ни ловчить, ни клеветать, ни завидовать, ни обольщать, ни бросать, ни убегать и все прочее. Просто потому, что он будет нуждаться оставаться по эту, универсальную сторону добра.
- Отлично сказано, Гарик! – одобрил Михаил.
- Вот я и сказал девчатам, мол, думайте теперь, велика ли ценность самого популярного красавчика на курсе, если его надо вечно отбивать у других? У него ведь тоже своя правда, что раз вешаются на его шею, почему бы не примерить все эти бусы? А будь он нравственным, берег бы свою чистоту, да и с чувствами девчонок не играл! Просто из уважения к своему телу, душе, к телу и душам девчат. Притихли мои девчата!
- Да может тот, кто, типа, бережет свое тело и душу просто не уверен в себе? – возмутился другой из новеньких.
- Может, конечно. Но сейчас мы говорим о внутренней потребности быть нравственным, а не о закомплексованном плейбое-в-душе. Уметь почувствовать в другом человеке эту потребность целое дело, но в общем и целом люди с этим справляются.
Платон тоже стал думать об этой пресловутой нравственности и никак не мог понять, сам он такой или нет. Решил, что такой, раз любит Юлю и готов хранить ей верность до конца своих дней. Для него все девушки просто перестали существовать. Даже в сетях он теперь пролистывал красоток, чего прежде с ним не случалось. У него есть девушка, остальных он оставлял для других парней. Даже очень красивых он замечал не более как с эстетической стороны, личного интереса они не вызывали. Юля! Она затмила солнце и заслонила небосклон. Для нее он заработает много денег и построит дом. Ее сладость покрывает все его ожидания от жизни. Как жаль, что из-за разницы в возрасте она должна стеречься их любви, этот вынужденный спектакль холодности очень ранит, но придется терпеть год. Год пролетит быстро. Он будет много учиться, а по выходным приезжать к ней, может, даже иногда они смогут видеться и на неделе. Платон зажмурился, представив себе блаженство таких встреч. Это будет так же чудесно, как в те несколько дней, что они провели у нее в квартире. Рай.
- Рай – это правда, - с удивлением услышал Платон слово из своих мыслей, но сказанное дядей Мишей. Юноша досадливо чертыхнулся, поняв, что из-за задумчивости снова пропустил то, о чем шел разговор между мужчинами. А ему всегда так нравилось слушать дядьку! – Если ты честен сам с собой, если называешь вещи только их именами, то узнаешь, что такое рай на земле. Если ты будешь говорить, что твоя жена злая стерва, - дядя Миша ткнул пальцем в одного из новеньких, - то ты не честен с собой и не понимаешь этот мир. Но если ты скажешь, что моя жена разочарована во мне, потому что я из-за своей безнравственности изменял ей, и поэтому она срывает свою боль и обиду на мне – а на ком еще? – вот тогда ты честен с собой и видишь законы бытия! Ты будешь видеть мир в полной мере, таким, каким он задуман. Будешь понимать, почему люди поступают так или иначе. Быть честным с собой – это брать ответственность на себя, понимаете? Наш мир – это рай для возможностей. Понимаете, я считаю, а я поживший и всякого повидавший человек, что люди рождаются не для того, чтобы быть счастливыми. Нет! – дядя Миша решительно махнул пальцем из стороны в сторону, отметая такую глупость, как уверенность в обязательном счастье. – Люди рождаются, чтобы стать совершеннее. В этом смысл жизни, за этим мы приходим. Да! Это я утверждаю! Мы приходим в этот мир, чтобы сделать чище и совершеннее ту душу, которую мы себе наработали в прошлой жизни. Да, я чувствую карму и верю в перерождение. И только честность с собой позволит нам видеть себя адекватно и мир адекватно. И не предъявлять ни к кому претензий! А счастье придет как неизбежный результат вашей честности и нравственности, про которую ты, Гарик, так хорошо сказал. Вот, собственно, мое мнение.
Платон с жадностью ловил каждое слово дяди и готов был расплакаться оттого, что не слышал начала разговора. Услышанное глубоко западало в него.
Слова дяди Миши произвели впечатление не только на Платона. В сумерках, под треск дров и стрекот сверчков они приобретали какую-то шаманскую, пророческую силу. Мужчины молчали. Ощущение правды, вот так просто и невзначай сформулированной истины все больше заполняло душу Платона.
- Рай всегда есть в нашей душе, - снова заговорил дядя Миша. – Только он чувствуется тогда, когда ты полностью сознаешь, кто ты такой. Каков ты. И не отрицаешь себя. Не отрицать себя, не прятать свою личность, соответствовать ей и открыто заявлять о ней – вот рай, вот когда мы чувствуем триумф своей личности. Это неразрывно с правдой.
- А если человек маньяк? – встрял Платон. – Его рай – убивать.
- Маньяки ведь невменяемые, какой с них спрос? Их только изолировать. Но и они извращенно подтверждают мои слова, ведь счастливы они в моменты соответствия своей кривизне. И потом, Платош, не забывай, что по моему мнению, основная обязанность человека – денно и нощно совершенствовать себя, искоренять свои недостатки, а не служить им. Если им служить, на земле воплотится ад. Осознать пороки, назвать своими именами и избавиться от них! Тогда довольство собой и будет твоим раем на земле.
Платон вздохнул. Дядя Миша улыбнулся:
- Да, мой мальчик, это невероятно трудно. Большинство даже не берутся за это.
- А как же дом, машина, деньги? Это же тоже счастье?
- Это материальное, важное, но не обязательное. Оно радует, но не наполняет душу. Многие бывают счастливы богатством, но до поры, до времени. Деньги дают доступ ко многим удовольствиям, я уж не говорю о пороках, но пустоту внутри человека они заполнить не в силах. А если у человека пустота в душе, то покупаемые за деньги радости, превратят эту пустоту в черную бездну. Умей отличать, умей понимать цену.
Платон кивнул и уставился на пламя. Он был полон почти священным ощущением, что в жизни есть вещи, которым не так-то легко подобрать названия, и только что это сделали дядя Миша и дядя Гарик, преподнеся им всем редкий подарок.
***
Малышка рвала и метала. Идеальный мужчина отгораживался от нее, оставался недоступным, недосягаемым, призрачным. Признать и принять это было выше ее сил. Вдобавок ко всему еще и часы потерялись. Видимо шурупчик из браслета выпал, такое уже было. Она поискала в машине, потом в квартире, часов не было. А ведь они недешевые! Когда еще и кто ей подарит что-то подобное? Ей нужна была Ира. Вряд ли бы она стала жаловаться сестре на бездушность Кирилла, но само ощущение, что Ирочка рядом, успокоило бы и дало сил.
Малышка примчалась в Аврору и обнаружила дом пустым. Горничная сообщила, что мужчины вернутся завтра, девочки по своей новой моде отправились в гости к подружке с ночевкой, а хозяйка со вчерашнего дня в городе, кажется, ей надо было в институт и что-то еще.
- Степе форель привезли, он пельмени долепливает, жалеет, что свежие некому есть. Скажу, отварит для Вас?
Степа когда-то был коком и рыбные пельмени лепил крупно, объясняя, что это по морскому обычаю. Малышка забыла, какими судьбами он оказался у Антиповых, но готовил как бог и у него была какая-то своя, особая история, правда, Юлечка ее не помнила или не знала. Она почувствовала, что голодна. Прошла в кухню.
- Привет, Степ! Ты, говорят, пельмени фигачишь? Поем тут у тебя? В столовой не хочу одна сидеть.
Степа обрадовался и накормил ее нежнейшими пельменями, не забывая по присущей ему манере расписывать результат своих трудов: тесто-де тончайшее, бульон на хребетике какой наваристый и ароматный, рыбка первый сорт, так и тает во рту, надо подождать минутку, чтобы укроп и лавровый лист отдали свой аромат. Живот у Малышки, пока она ждала и слушала все это, громко и призывно урчал.
- Ты хоть будешь со мной?
- Сниму пробу, а как же! – поставил Степа тарелку и себе.
Малышка уплетала за обе щеки, пельмени, действительно, были что надо.
- Вкусно! – одобрила она. – А где Муська? Как это она на рыбку не прибежала? Или накормил уже?
- Да не пойму, не видно ее какой день, то ли шалается где, сучка такая, то ли уже обрюхатилась и дрыхнет где-нибудь в сарае в коробках. Опять наплодит, Нефертитя хренова! – Степа следил за речью только при Ирине и Михаиле, остальные такой чести не удостаивались.
- А куда котята деваются?
- Как кормить перестает в деревню отношу. Топить не могу, оставляю у придорожного кафе, вроде как шанс им есть.
Малышка кивнула.
- В доме без людей прямо тоскливо, - сказала она.
- Да, и Алтуху забрали, то хоть он бегает, лает.
- Вернусь в Москву, - угрюмо добавила Малышка, - а то тут завоешь.
- Не знали, что никого нету, да? Иринсанна сказала, что все в курсе, кто когда возвращается.
Малышка качнула головой. Сама виновата, приучила всех поменьше соваться к ней, вот и получила, что ее даже не оповестили. А может, просто не прочитала? Она достала телефон - так и есть! - непрочитанное сообщение от Иры. Сестричка подумала о ней – все сразу встало на свои места и Малышка воспряла.
- Спасибо, Степ, до завтра!
***
Въезжая в Москву Малышка набрала сестру.
- Привет, дорогая! Ты где?
- Привет, Юляш, я в институте. Представляешь, Саша тут! Приехал ненадолго. Какой он стал! Не узнать! А ты как?
- А я вот думаю, чем бы заняться.
- К нам заглянуть не хочешь? В родные пенаты, так сказать. Тут только мы с Сашей, он мне так хорошо разъясняет кое-что по моей работе! Все-таки они там здорово продвинулись в этом вопросе.
- Подумаю.
- Хорошо, мы тут еще часа два будем.
- Посмотрю. На всякий случае предупреди охранника. И не говори пока Саше.
- Поняла.
По большому счету Малышке не было никакого дела до бывшего мужа, но взглянуть на когда-то поверженного воздыхателя ей бы сейчас не помешало. Не все же самой ходить в жалких отставниках.
Дверь в Ирин кабинет была приоткрыта и, до того как обнаружить себя, Малышка воспользовалась возможностью рассмотреть Сашу. Он стоял над сидевшей за столом Ирой и вдохновенно ей что-то говорил. Оба были поглощены разговором, у обоих горели глаза. Научные работники, что с них взять! Малышке наука была в скуку, сама она никогда не горела какой-либо идеей и ни разу в ней не возникало желания докопаться до сути какого-нибудь вопроса. А вот ревность к чужой увлеченности была ее неизменным спутником. И дело заключалось не в зависти к успеху, а в обиде, как кому-то может быть интересно что-то, а не она, Малышка, если она рядом? Как такое возможно, натура Малышки не могла ни понять, ни принять. Вот и сейчас разве не должен был Саша с грустью озираться по сторонам, вспоминая ее, их любовь, ведь все между ними началось в этих стенах? Он же светился ученым азартом и энергия от него шла самая что ни на есть позитивная. Да и выглядел он не так, как всегда. Новый молодой мужчина с очень прямой осанкой, свободным разворотом плеч, развитой мускулатурой, в хорошей светлой рубашке с подкатанными рукавами, в замечательных брюках, с красивыми часами и в отличных туфлях. Весь вид его был какой-то не по-российски холеный. Укладка на голове, бородка. Американец. Даже лицо у него стало каким-то гладким. Пьют там, в Америке этой, всякие БАДы, вот и выглядят, как комнатные растения на выставке.
- Господи, Сашенька, какой же ты умница! – видимо, не в первый раз воскликнула Ира с искренним восхищением.
Малышка смотрела на них присущим ей взглядом рептилии. Ей всегда было все равно, умен Саша или не очень. Ее сердце ускоряло ход не от ума или личности мужчины, по большому счету ей это было неинтересно. Ее занимало другое – утверждать силу своих чар, выхватывая приз у других женщин.
Юлечка нацепила на лицо приветливую улыбку и, стукнув разок в дверь, вошла. Новый американский Саша смутился, и Малышка почувствовала прилив сил.
- Привет, дорогая! – обрадовалась Ира. – Как хорошо, что решила зайти! Я тут не устаю радоваться, какой Саша молодец!
- Рад встрече! – улыбнулся и кивнул бывший муж. Его смущение сошло, и он уже излучал непринужденную, не имеющую ничего личного приветливость, столь же непосредственный, как и Ира.
- Представляешь, Юль, вот все-таки они там другие! Посмотри на Сашу: по утрам бегает, йогой занимается, весь развитый, подтянутый, раскрепощенный! Вот у нас здесь ты много спортом занимался?
- Там спорт – тренд, неотъемлемая часть жизни. А у нас здесь то погода, то природа, то лень, то лучше полежу. Моды такой на спорт нет.
- Зато как выглядишь хорошо!
- А чувствую себя еще лучше, - рассмеялся Саша. – Повторю, Ирочка, правильно, что уехал!
- Да, добился немало, молодечик, умничка! Представляешь, Юль, своя лаборатория, лекции в институте, служебную квартиру дали – сказка! Девушка у тебя есть?
- Боже, Ира, это чисто русский вопрос! – рассмеялся Саша. – Вообще-то есть.
- Все серьезно?
- Серьезно. Вернусь, буду делать предложение.
- Надеюсь, не негритянка?
- Нет, не афроамериканка, - снова рассмеялся он. – Наша, русская.
- Да ты что! Понятно, почему ты там не тоскуешь! А фотография есть?
Саша посмотрел на Иру так, словно пояснил, что только для нее он сделает исключение и покажет фото своей возлюбленной. Он открыл кошелек и протянул его Ирине. Русоволосая девушка была абсолютной славянкой, по-американски улыбчивой и с открытым выражением лица.
- Как же хорошо вы смотритесь вместе! Она какая-то бесконечно добрая и свежая, как весна.
- Да, очень добрая. И с весной угадали – Майя! С ней необыкновенно хорошо.
Ира показала фото Малышке, та одобрительно кивнула, но девушка ей не понравилась: какая-то простодыра.
- Чем занимается?
- Химик, работаем вместе.
- Как хорошо, общие интересы – это очень важно.
- Я бы кофе выпила, - встряла Малышка, - вы не хотите?
- А что, думаю, на сегодня достаточно, - согласилась Ира. – Посидим внизу в кофейне? – обратилась она к Саше. – Корзиночки наши помнишь еще? Так и делают с белковым кремом, хоть что-то не меняется!
Пара часов в кафе стали для Малышки испытанием. Ира с Сашей болтали самым непринужденным и дружелюбным образом, складывалось такое впечатление, что они безумно рады друг другу и даже скучали. Их вопросы и рассказы никак не исчерпывались, до Малышки обоим не было дела, и она нервничала. Она съела три пирожных и выпила две чашки кофе, кивала и улыбалась, но градус раздражения достиг верхней точки. Чертов американец сыпал шуточками, чего ранее за ним не наблюдалось, и они с Ирой чувствовали себя преотлично. Тем не менее от Юлечки не ускользнуло, что Саша на нее не смотрит и при малейшей паузе его лицо, всегда бывшее для нее открытой книгой, напрягается. Он боится ее? Мило.
- Поеду уже домой, - вклинилась в их веселье Малышка.
- Да, пожалуй, мы засиделись, - спохватилась Ира. – Ты со мной или к себе?
- К себе. - Она повернулась к бывшему мужу: - У меня остались твои книги, заберешь?
- Заберу, - слишком быстро согласился он, не взглянув на Юлечку. Боится ее и боится это показать, поняла она.
- Тогда по коням.
- Сашенька, завтра зайдешь, договорим? Возьму свои выкладки, скажешь свое мнение?
- Да, буду к одиннадцати.
***
В машине они молчали. Юлечка включила музыку и чтобы что-то сказать, сказала про книги:
- Их там несколько штук всего, может, и не нужны тебе вовсе, но лучше отдать.
- Конечно, понимаю.
Саша наедине с ней испытывал неловкость и все больше напоминал себя прежнего, когда он был обезволен чувствами к ней. Чувствуя это Малышка наполнялась силой, начала улыбаться. Ее взгляд стал бездумным, рассредоточенным. У нее не было какой-то определенной цели в отношении Саши, возникни какая-либо причина расстаться с ним сию секунду, она бы легко рассталась и забыла бы о нем. Но ситуация складывалась так, а не иначе и ее натура требовала получить свое.
Очаровательная Юлечка являлась непосредственным и беспринципным существом. Она редко что-то планировала, больше действовала по наитию. Мысль, анализ в ее поступках почти не принимали никакого участия. Она просто чувствовала момент, когда пора, можно подкосить мужчину своим обаянием, утвердить свою власть и пополниться силой, и машинально начинала действовать. Подвластная своей природе Малышка никогда не чувствовала ответственности за свои поступки, никогда не смущалась и не опускала взгляд, многие по ошибке принимали эти ее свойства за силу характера и счастливое умение легко отпускать прошлое.
- Ира сказала, что ты пережила тяжелые отношения, сочувствую.
Малышка мысленно чертыхнулась на Иру и презрительно фыркнула в качестве ответа, мол, было бы из-за чего расстраиваться.
- Выглядишь чудесно, - поспешил заверить ее Саша, осознав свою бестактность.
- Было бы из-за чего переживать!
Юлечка убавила звук радио.
- Ты вернешься в Россию?
- Не решил еще. Раньше только контракт был, теперь Майя появилась.
Произнеся имя своей девушки он едва уловимо укрепился и расслабился.
Малышка трогательно улыбнулась: она уже знала, что не быть ему прежним со своей Майей.
В квартире бывшей жены Саша почувствовал слабость. Запах! Запах их жилища кульбитом опрокинул его в прошлое, и комната почти поплыла у него перед глазами. Атмосфера этой квартиры еще способна была причинить ему боль, он оказался не готов к такому и потерялся.
Какой любовью он горел здесь, какой страстью! Он старался не смотреть на Юлечку, ее движения вдруг стали ему пронзительно невыносимы – когда-то он любил в ней все. Он старался справиться с собой, с напавшей на него дрожью и надолго застрял в ванной, мыл руки. Даже полотенце наотмашь било прошлым: они купили его в Икее, долго целовались у стеллажей, чуть не опрокинули тележку. Он был нечеловечески счастлив тогда. Нечеловечески.
Как больно и резко все оборвалось, долго изживалось! Второго такого бедствия он бы не выдержал. Если бы не отъезд и не йога, неизвестно, смог бы снова открыться для отношений. Майя вызывала в нем совсем другие чувства – умиротворение, уверенность, силу.
- Ну, кофе не предлагаю, думаю, не только я обпилась его на два дня вперед, а вот коктейль могу соорудить. Легкий, апельсиновый. Мартини Фиеро, хочешь?
Саша пожал плечом. Хозяйка загремела льдом в стаканах, он прошелся по комнате, осмотрелся, в груди давало о себе знать подавленное, вычеркнутое, нереализованное. В книжном шкафу увидел свои, особняком стоявшие несколько книг, он взял их.
- А, нашел? Забирай!
Книги были из какой-то другой жизни, странно было держать их в руках. На русском языке, он отвык от таких. Саша положил их на край стола и опустился на диван. Зачем он сидит здесь? Надо встать и уйти, но им овладевало странное слабоволие, рождавшееся из глубинного желания показать себе и Юлечке, что он больше не зависит от чувств к ней.
Саша посмотрел на бывшую жену. Безусловно красива. Притягательна. Сексуальна. Слава богу, теперь он оправился и ее сверхобаяние вызывало в нем лишь желание остеречься, как остерегаешься и удерживаешься от прикосновения к прекрасному, но ядовитому цветку. Он отвел взгляд.
Малышка не спешила. Она собиралась с силами сделать то, что надлежало, чтобы восстановить себя в праве, вернуть утраченное и вытеснить появившуюся замену. Каждый должен знать: она не заменяема. Через минутный тайм-аут она вскинула подбородок, расправила плечи и с ленивой грацией направилась к дивану. Юлечка всучила бывшему мужу напиток и села рядом. Саша чуть отстранился, и экс-супруга припрятала довольный взгляд: он не доверял себе, она еще властвует над ним.
Как ни в чем не бывало Малышка свободно откинулась, руку со стаканом поставила себе на колено, вторую закинула на спинку дивана. Погладила плечо Саши, медленно, на тембр ниже обычного протянула:
- Я рада тебя видеть, рада, что ты снова здесь. Кажется, я скучала. Мы делали друг друга очень счастливыми, помнишь?
Саша поспешно опустил взгляд. Юлечка медленно повела пальцем по его плечу. Бывший муж запаниковал и зажался одновременно. Малышка придвинулась ближе, навалилась на него грудью, ее лицо и вся она потяжелела, рот приоткрылся. Саша в ужасе смотрел на нее как загипнотизированный, ее рука легла ему на колено, поползла вверх. Он не понимал, почему не может оттолкнуть ее и только вжимался в угол дивана, а она все больше наваливалась. У него не было к ней никаких чувств, он любил Майю, но странное понимание, что Юлечка подомнет его под себя и он сдастся не из-за настоящего, не потому, что желает ее, а из-за оборванного, незавершенного прошлого. Как он жаждал ее, когда она объявила о разрыве, как страдал от неутоления! Никогда, никогда она не насыщала его до конца. Секс с ней никогда не обещал продолжения, всегда оставлял ощущение окончательности, одноразовости. Это вселяло в него подспудную тревогу. И вот ушедшие треволнения грозили сделать последний аккорд. Однако, это прошлое, настоящее – Майя, его верность ей. Саша изо всех сопротивлялся Малышке, но чувствовал, что она как всегда доминирует.
- Ну вот, - еле слышно, нараспев протянула Малышка, гладя его уже по лицу, - вот и хорошо, а то придумал весну-красну какую-то… - от ее апельсинового дыхания и невыносимо прямого взгляда красивых серых глаз, алебастровой кожи щек, почти перламутровой в своей гладкости его сознание стремительно проваливалось в прошлое, когда он страстно мечтал о таком моменте. И едва уловимым эхом отдавалось оскорбление за Майю.
Тут в дверь долго, требовательно позвонили. Хозяйка нехотя отпрянула, чертыхнулась и пошла открывать. Саша вскочил с дивана и постарался стряхнуть с себя накатившую муть.
- Привет, ты потеряла часы, нашел у себя на ковре. Шурупчик из браслета выпал. Решил сам завести тебе, по пути к мастеру заехал, все закрепили, не потеряется, - услышал Саша незнакомый голос.
В комнату уверенно вошел высокий, эффектный мужчина. Еще смущенный, красный и взъерошенный Саша поздоровался. Мужчина в секунду считал общую обстановку и панику загнанного существа в Саше, его лицо искривило что-то вроде брезгливости.
- Нужна срочная доза свежей крови? – насмешливо спросил гость хозяйку. Юлечка вскинула девичье невинные глаза, мол, о чем ты? Но мужчина на нее уже не смотрел, протянул руку Саше и представился: – Кирилл, старый знакомый Юлии. Я только отдать часы, ухожу!
- Александр, тоже старый знакомый, даже бывший муж. Я тоже на секунду, за книгами, уже ухожу! – он перестал трясти руку Кирилла и повернулся к Малышке: - Спасибо, был рад увидеться, мне пора! – схватил книги и, наплевав на приличия, буквально выбежал вон.
В лифте Саша в изнеможении прижался к стенке: еле ноги унес, просто счастье, что пришел этот Кирилл, а то эта богомолка съела бы его! Он был недоволен собой, но испытывал облегчение, что случай помог ему не совершить непоправимого. Его ужасало, что Малышка могла получить свое, тогда он бы навсегда перестал уважать себя.
Юлечка тем временем очаровательно и чисто улыбалась Кириллу, предлагала выпить, поправляла диван. Ничто в ней не выдавало, что ситуация была не так невинна, как она хлопала ресничками и тараторила, разве что никак не могла определиться, радоваться ли появлению Кирилла или показать сдержанное достоинство. Он сурово смотрел на нее.
- Я содрогаюсь, когда вижу эту твою особенность слизывать икру с чужого бутерброда и считать себя безгрешной. Ты понимаешь, что аморальна?
- О чем ты, любимый? – недоумевающе подняла красивые стрельчатые брови Малышка.
Кирилл, как и говорил, содрогнулся и пошел к выходу.
– Я захлопну дверь, не провожай.
Малышка упала на диван, какое-то время смотрела в одну точку, не могла понять, дал ей что-либо этот вечер или нет. Про Сашу она не думала, для нее его здесь не было. Ее взгляд становился злым: Кирилл начал выбешивать ее самомнением. Этот павлин дождется, что она возненавидит его! Однако скоро Малышка поднялась, села за барный столик и принялась красить ногти в красивый вишневый цвет: отступать не в ее правилах.
Еще через полчаса она щебетала в трубку сестре:
- Представляешь, часики свои потеряла! Так расстроилась, все перерыла!
- Ой, как жаль, - пожалела Ирина. – Ведь дорогая вещь!
- Я о том же! И тут мы сидим у меня с Сашей, предаемся ностальгии и заявляется Кирилл, мол, вот, нашел твои часы, на!
- Где же он их нашел?!
- Где-где, у себя! – тихо и торжественно припечатала Малышка.
- У себя?! Так вы что? Ты была у него?
- Да! – поспешно перебила Юлечка, чтобы не дать сестре задать ненужных вопросов. – Была.
- Так вы…
- Не забегай вперед! – снова перебила Малышка, не желая получить так любимые Ирой уточнения. Что за привычка у Иры все вещи называть прямо их именами! Это же невыносимо, никакого простора для действий, для отступления. Своей прямотой и правдой рубит с плеча, кому это надо? Так же невозможно. – Лучше представь себе ту картину, какая была здесь, когда заявился Кирилл! Ему не очень понравилось то, что он увидел!
- Думаешь, ревновал? – Недоверчивый тон недоверчивого вопроса задел Малышку. С сестрой трудно разговаривать.
- Не знаю, - недовольно буркнула она, - но ушел с кислой миной. Ладно, давай прощаться, пойду в душ!
- Спокойной ночи, моя дорогая! И я очень рада, что вы с Сашей предавались ностальгии, расставаться лучше с миром, по-хорошему.
***
В субботу вечером Кирилл и Гарик сидели с Антиповыми в низких глубоких садовых креслах под дубом. Иногда покидать патио и располагаться где-нибудь в саду было их способом поменять обстановку. После ужина Михаил спровадил дочек, Малышку и Платона выгуливать Алтая и во дворе было тихо. Прошедшая неделя отличилась достаточным количеством трудностей, потребовавших от Михаила с Гариком немалого нервного напряжения. Оба все дни проводили в разъездах и не всегда возвращались в Новый Свет. Ирина тоже всю неделю была в институте и вернулась в Аврору лишь в пятницу. Дом оставался на Малышке, и она не отпускала от себя близняшек, чтобы отгородиться от Платона. Они даже спали в ее комнате. К обеду субботы стало известно, что для Михаила и Гарика все благополучно разрешилось, друзья выдохнули и позволили себе расслабиться. Обычно после подобных тревог им хотелось покоя и мира, и они предпочитали тихое уединение в узком кругу. Сейчас, после ужина, всеми владела сытая ленивость, разговор не завязывался, но они в нем и не нуждались. Им было хорошо и спокойно, заслуженно хорошо и спокойно.
По возвращению с рыбалки Платона распирало вдохновение, он светился счастьем чувствовать себя мужчиной, вдобавок, мужчиной, любящим женщину и мечтающим взять ответственность за их будущую совместную жизнь. Ему так хотелось рассказать Юлечке, что он узнал на острове, какие разговоры там велись, какие открытия он для себя сделал. Как он любит ее и что до конца дней будет ей верен. Как дядя Миша тете Ире. Но Малышка его не слушала. Несколько дней, что они не виделись, снова вытеснили Платона из круга ее забот. Обнаружив его рядом с собой она ловко оборонилась от него близняшками, не отпуская их от себя, забрав их ночевать в свою комнату, и ей еще даже не начало досаждать его присутствие. Ее заботил Кирилл, все очевиднее ускользающий от нее. Она не видела его всю эту неделю, мысленно проигрывала десятки сценариев их встречи и разговора, непременно заканчивающиеся долгожданным хэппи-эндом и млела от воображаемого счастья. Юлечку оскорбляло, что сейчас, независимо от ее мечтаний о нем, Кирилл спокойно сидел и общался со всеми, кроме нее. Она страдала и в своем страдании переходила от желания страстно обнять его до не менее страстного вцепиться ему в волосы и расцарапать его прекрасную физиономию. Она дошла до того, что у него мог быть только один выход: или заключить ее в объятия, или умереть. Но никак не жить в свое удовольствие без нее. Ей было невыносимо, что он прекрасно себя чувствует, приходит к ним в гости, ест, пьет, общается, смеется как ни в чем не бывало, при том что она рядом. Рядом, но для него будто бы не существует.
Девочки с Алтаем убежали вперед, Малышка с Платоном неспешно шли за ними. Юлечка совсем не слушала что-то увлеченно говорившего Платона, лишь кивала, когда было ощущение, что он ждет от нее подтверждения.
Послышался пронзительный визг девочек, Юлечка с Платоном припустили к ним. Оказалось, Алтай нашел какую-то яму, полную грязи, и вымазался в этой гадости полностью, оставив чистыми только нос, глаза и уши. Девочки, с ног до головы заляпанные черным, верещали и махали на пса руками. Увидев его Платон и Малышка в голос закричали:
- Фу, Алтай! Фу! Не подходи!
- Не отряхивайся возле нас, черт такой!
- Алтуха, зараза!
Но было поздно. Оба вмиг оказались облепленными вонючей, черной грязью, и все пятеро помчались домой.
Юлечка и девочки сразу отправились в душ, а Платон, держа пса за ошейник, не давая ему подбежать к хозяевам, тащил его к садовому шлангу.
- Ну ты отличился сегодня! – укоряла Алтая подошедшая Ирина, стоя на безопасном расстоянии. – А еще воспитанный парень! – Пес виновато поскуливал и рвался приласкаться. – Потом приходи! - строго велела ему хозяйка и вернулась под дуб.
Кресла Михаила и Гарика пустовали, Кирилл объяснил, что они ушли в кабинет посмотреть какие-то пришедшие на почту документы.
- Что, Алтай дал жару?
- Не то слово. Им всем теперь отмываться и отмываться. Хочешь чего-нибудь?
- Нет, не беспокойся, присаживайся.
- Я так довольна, - призналась вдруг Ира. – Безумно довольна! Уже несколько дней вдохновлена. Виделась с Сашей, бывшим мужем Юлечки, он работает в Штатах и приехал ненадолго. Так вот он подкинул мне одну идею для моей работы и материала столько предоставил, что я просто сама не своя, прямо с ног на голову перевернул меня! Теперь вся в думках! Как же это здорово!
- Саша? Не его ли я встретил у Юлии в квартире?
- Да, Малышка говорила, что вы встретились. Хороший парень, правда?
- Не понял. По-моему, я увидел его не в лучший момент, и он моментально ушел.
- Почему не в лучший? Такой спокойный, вежливый парень.
- Когда я его увидел, он был красный, смущенный, растерянный, осталось впечатление, что он воспользовался моим приходом, чтобы убежать. И убежал.
- Господи! – огорченно выдохнула Ира, разом поняв, что Малышка отличилась.
- Они что, ругались? Этого не хватало!
- Не думаю. Ругаться не в натуре Юлии.
- Тогда что?
- Мне показалось, что она хотела его съесть, - словно шутя ответил Кирилл, по паучьи изогнув пальцы.
- Съесть? - повторила Ира.
Прибежал Алтай, ему нужно было удостовериться в прощении хозяйки, и он ласкался.
- Не буду тебя трогать, поросенка такого, - выговорила ему Ира, - ложись рядом, хватит с тебя. Псу этого оказалось достаточно, он успокоился, улегся у ее ног и закрыл глаза.
- Как ты понял ее характер? – вдруг спросила Ирина, самим вопросом показав Кириллу, что ранее думала над его словами и сейчас поняла, что он имеет ввиду. – Если я, знающая ее всю ее жизнь, не видела того, что увидел ты? Как?
- Ты замечала, что один и тот же человек за одно и то же получает от разных людей совершенно разную аттестацию? Так и с Юлей. На самом деле ты знаешь ее не хуже моего, просто даешь другие названия ее особенностям. То, что ты в ней называешь поисками любви, я называю поисками аффектов. Для тебя она бесстрашна и открыта для нового, для меня – не имеет совести и вечно в поисках добычи. Ты восторгаешься ее умением обрубить прошлое и двигаться вперед, я вижу только отсутствие морали и чувства вины. Понимаешь? – Кирилл взглянул на Иру. Она задумчиво скатывала пальцами опавший листок. – В одном я с тобой согласен, ее обаяние просто сверхчеловечно, такого поискать и не найдешь. И оно обманывает людей, жестоко обманывает. Очаровательная Малышка, солнечная, жизнерадостная. Такой все ее считают и такой она в определенном смысле и является. Но это лишь обертка от конфетки, на этом хорошее заканчивается, самой конфетки нет. Ее суть в пустоте, и эта пустота, как ненасытная утроба, требует новых и новых жертв. Заметила, других женщин для нее не существует, зачем они ей? У нее нет подруг, она просто не понимает смысла дружбы, ей нечем делиться, да и ее утроба не выносит дележки. Для заполнения пустоты ей должен принадлежать весь мир, а миром правят мужчины, значит, они должны принадлежать ей. Все. Получив одного из них, она теряет к нему интерес и переходит к другому. Ее гонка без финиша, потому что не имеет ни приза, ни цели. Это процесс. Вечный голод, понимаешь? Есть Вечный Жид, и есть, видимо, Вечные Утробы.
Они обменялись взглядами, свидетельствовавшими об их особом отношении друг к другу: Кирилл сказал то, что не сказал бы никому другому, и она выслушала его как саму себя. Между ними не стало барьеров.
- А ты? Как же с тобой?
- Всего лишь не может допустить поражения. Для нее неприемлемо, чтобы кто-то не отдал себя ей. Я соскочил с ее очарования, не получилось съесть меня, поэтому не может успокоиться. Это не любовь, это злобный, упертый поединок самой с собой, запишет меня в поверженные или нет. Я объявил о разрыве, получается, некое моральное преимущество за мной. Она не может допустить этого. Бросить должна она.
- Хорошо, если это так, то почему? Откуда это может быть в человеке?
- Откуда этот голод? От внутренней пустоты. Откуда пустота? От отсутствия морали. Юлия аморальна. Для нее нет святого.
- Но почему? Разве мы с Мишей учили ее плохому?
- Я думал об этом, много думал. Это, действительно, загадка из загадок, почему одни рождаются прекрасными, а другие нет. По-моему, воспитание тут мало что дает, с этим багажом приходят в жизнь.
- Ты что, мистик?
- Я, конечно, люблю философию, - усмехнулся Кирилл, - да и широкий взгляд на мир мне не чужд, но… мистик… это звучит как клеймо недалекости! Средневеково, бессистемно и ненаучно, - он смешно сморщил нос. – Просто я думаю, что жизнь сложнее, чем кажется. Есть не только людские законы. Так что я, скорее, эзотерик.
- Понимаю тебя, Миша тоже так считает, - кивнула Ирина. – Я хоть и материалист, но чувствую, что с Малышкой не все ладно, и наверное можно судить о ней так, как судишь ты. Я чувствую ответственность за нее.
- Ой, Ира, не взваливай на себя чужую ношу!
- Хочу помочь, предостеречь, удержать от того, что нельзя.
- Во-первых, в этом не будет ценности. А во-вторых, бесполезно. Структуру личности не переделаешь.
- Но почему? И разве не лучше удержать человека от плохого?
- Лучше. Но ценности нет. Слышала, говорят, что Бог не видит людей, Бог видит души? И Он видит, сама душа отказалась от плохого или ее удержали. Юле надо самой прекратить хавать людей и заполнить свою пустоту чем-то хорошим. Поэтому, возможно, ты права. Может, если Юлия вдруг уразумеет свои особенности, то захочет удерживаться от дурного? Кто знает, чудеса же случаются.
Ирина вздохнула.
- Зато меня любит, нас всех.
- Ты ей как мать, мать нужна всем. Но, Ира, не приведи господь тебе или кому-либо подкинуть ей идею записать Мишку в поклонники! И на тебя не посмотрит, и на него, и на девочек, и на все ваши узы! Аморальна! У тебя отобьет мужа, чтобы увериться в своей значимости. Но считать будет, что это святое чувство, поэтому она на него имела право. И еще тебя же будет призывать понять ее! Я содрогаюсь, когда вижу ее манеру считать себя безгрешной, только потому, что она нуждалась в съеденном человеке. Поймите ее и не вините, жалейте и налейте еще!
Ира отяжелела.
- Опять мы с тобой говорим о ней, как будто нет приятных тем! – воскликнул Кирилл.
- Считай, у нас консилиум. Я хочу помочь ей, и не понимаю в чем и как! Я вот слушаю тебя и как будто глубоко внутри, наверное, согласна, что можно так о ней думать. Но, понимаешь, мы, например, видим только ее свет и неудачи. Сначала порывистое счастье, обновление, надежды, а потом слезы. Может, просто ей не везет? Может, она всего лишь наивна до невозможности и слепа? Кидается на каждого? А все, что ты сказал, слишком сурово и не про нее?
- Это только мое мнение, ни больше, ни меньше, без претензий на истину. Я не вмиг понял ее так, как понял. Поймал на двуличии. Она так огорчилась, расплакалась, кричала, я даже не сразу сообразил, что она не кается, не сожалеет, не оправдывается, а досадует. Ее выводило из себя, что ее разоблачили, что все открылось. И только. Ей не было ни стыдно, ни неловко. Только досадно, что разоблачили и требуют ответа. Она никогда не осуждает себя. Никогда. Мне от этого страшно. Она разрешает себе все. Совсем все.
Ира закрыла лицо руками.
- Ирочка, не расстраивайся так! Я бы не откровенничал с тобой, если бы не узнал тебя. Не принимай на себя ответственность за другого человека, хочешь, подскажи ей, поддержи, но ответственна она сама. Одни приходим в этот мир, одни уходим, слышала такое?
- Нет, я не верю, что она такая. Не верю. На зло и аморальность она не способна! Ветренная, быстро воспламеняющаяся – да. Зато смелая и всегда честно говорила своим мужчинам, что ошиблась и уходит.
- Разумеется, я могу ошибаться, я же обычный человек. Может быть, ты права, а я нет. Время покажет.
- Но что беспокоит меня? Что не дает покоя? Она всегда так бесстрашна, мой оловянный солдатик! А теперь ты называешь ее бездушной и я… сомневаюсь в себе.
- Мы из одних и тех же данных делаем разные выводы, Ира. В каких ситуациях она бесстрашна?
- Буквально во всех! От простого, когда не вздрагивают от испуга, до непростого, когда решаются изменить жизнь. Малышка ничего никогда не боялась, не дрожала, не трепетала, не бледнела, не краснела, не потела, она как будто бы даже не знает, что такое опасность, волнение. У нее просто стальные нервы! И всегда могла принять самое кардинальное решение, отсечь то, что ей не нравилось.
- И ты называешь это бесстрашием?
- Да.
- Лично я вижу в этом эмоциональную скудность. – Кирилл протестующе поднял руку. – Давай закончим этот разговор? Не хочу, неприятно.
Ира улыбнулась:
- А мы на ты! Даже не заметила, когда сползли.
- Здорово же!
Она кивнула.
Их разговор прервали своеобразные звуки совсем рядом. Они поспешили в кусты, откуда доносились звуки. Платона рвало в гортензиях.
- Боже, дорогой, что с тобой? Давно тебе плохо? – Ирина склонилась над юношей, приложила руку к его лбу. – Давно тошнит? Что ты ел, кроме ужина? Грязь в рот попадала? Алтай, поросенок такой!
- Ничего, - поспешил успокоить ее Платон. – Просто неожиданно что-то нашло. Совсем не тошнило. Так, вдруг.
- Пойдем, надо выпить воды, угля, полежать. Понаблюдаем за тобой.
Платон не сказал, что вышел после душа в поисках Юлечки, в комнате которой не горел свет, и услышал их разговор. Он не пропустил ни слова, сказанного о Малышке, но в волнении даже не понял, что о ней говорилось, лишь каждое услышанное слово тяжестью падало в его грудь, проваливалось в желудок и разрасталось, сдавливало, подпирало солнечное сплетение, мешало дышать и соображать. Он ловил ртом воздух, пытаясь осмысливать слова, но они не поддавались ему, а тяжесть распирала, пока не вышла тошнотой. В волнении его всегда рвало.
До ночи Платон пролежал в своей комнате, был разбит, опустошен. Когда Ирина наведывалась к нему, делал вид, что спит. Ему было плохо, он страдал целиком, словно небеса обрушились на землю и раздавили его, и невозможно было отделить душевную боль от физической. Он ни о чем не думал и не мог вспомнить, что слышал, в его сознании было одно ощущение: словно он заглянул в беспредельную черноту, где нет жизни, и сначала ему было страшно, потом пусто.
На следующее утро Платон еще сохранял некоторую бледность и слабость, но ему самому вчерашнее происшествие уже казалось сном, и по детской привычке, привитой мамой, он несколько раз в течение дня пробубнил: «Куда ночь, туда и сон» Так и ожил, не мог не ожить, ведь молодости свойственен оптимизм и короткая память. Он знал Юлечку только с самой сладостной стороны и чужие оценки были ему ни к чему.
К вечеру воскресенья его огорчали уже только ее месячные. Когда он улучил момент и обнял ее, она отстранилась и сказала про месячные. Сначала он смутился этого некрасивого препятствия для их близости, но скоро преисполнился сознания взрослости и набрался терпения дождаться, когда же они закончатся. Он еще не знал, что у Юлечки для него будут болеть живот и голова. По очереди.
***
Ирина перерабатывала свою научную работу в новом ракурсе идей, которые подкинул ей Саша, и при всяком случае с возбуждением вдохновленного ученого рассказывала Михаилу, как качественно поменяется ее анализ проблемы, какое взрывное впечатление произведет на коллег. Благодарные супруги решили пригласить бывшего зятя на большой субботний ужин, на который ожидались друзья и приятели привычного круга. Заскромничавшего было Сашу обезоружили тем, что он всех хорошо знает, кроме одного – подразумевался Кирилл - но найдет последнего весьма приятным, а также тем, что ему уже выделили комнату в гостевом крыле. Впрочем, долго уговаривать Сашу не пришлось, он искренне симпатизировал бывшей свояченице и свояку и всегда с удовольствием проводил время в их обществе. Да и манила возможность повидаться и пообщаться с добрыми московскими знакомыми.
Ввиду прекрасного теплого вечера стол вынесли на газон патио. Вокруг него установили шесть факелов и это совершенно преобразило двор и общее настроение. Перед приездом гостей Платон по просьбе Ирины задал Алтаю такую пробежку, что уставший поспевать за велосипедом пес лежал в сторонке на траве, подремывал, и только иногда, на какой-либо резкий звук, приподнимал веки.
Всего гостей было десять. Саша окунулся в общение с большим удовольствием, лучше всех он знал Богатыревых и кое-кого по институту. В Кирилле узнал того гостя, который приходил к Малышке и спас его самого от падения. Они пожали руки друг другу и обменялись быстрым, понимающим взглядом. Каждый из них признавал, что знает, какое значение их минутная встреча имела для Саши.
Юлечка приехала с большим опозданием, когда ужин был окончен и стол уставили легкими закусками для фуршета. Большинство гостей разошлось по лужайке пообщаться кому с кем хотелось. Малышка последние дни провела в Москве, обозначив свой отъезд желанием посетить врачей: никаких жалоб, всего лишь плановый осмотр. Ни у каких врачей она не была, целыми днями таскалась по городу, убивая время и растерянность. Все меньше верилось в возможность вернуть Кирилла, и она определялась, нужны ей силы для решающего разговора с ним или для признания своего поражения перед родными. Первое пока ей были не под силу, второе не по нраву.
Когда Ирина написала сестре про ужин, Малышка хотела отказаться от участия, у нее не было желания представляться лучистой звездочкой перед привычными знакомыми. Смысл? Потом поинтересовалась, кто приглашен. Узнав об обоих бывших возлюбленных призадумалась и решила не доставлять им такую радость, как свое отсутствие. Они испытают большое облегчение, не увидев ее? Еще и подружиться надумают! А зачем ей, чтобы все видели их милое общение? В ней вспыхнул злобный огонек. Бывшие должны воспринимать друг друга соперниками, а не ворковать против нее. Не хватало еще, чтобы их приятельство со стороны смотрелось как приязнь друг к другу против нее. Малышка решила оставить последнее слово за собой и либо прибрать к рукам одного из них, либо слепить прекрасным бесстрастием.
Она явилась в многослойном шифоном платье цвета тающего льда, пошитом в греческом стиле. В свете факелов ткань платья просвечивалась и длинные ножки с тонкой фигуркой смотрелись девически невинно. Ее высокая тонкая шейка и хрупкие плечики выглядели особенно изящно и беззащитно. Она не сразу водружала на место падавшие бретели платья, и такое невольное обнажение вкупе с небрежным жестом водружения бретелей обратно усиливало ее трогательность. Она так старалась не привлекать к себе внимания, что добилась своего – стала центром притяжения взглядов всех присутствующих. Кроме Кирилла и Саши. Эти двое лишь невзначай поздоровались с ней и потом всегда оказывались спиной к той стороне, где стояла она.
Когда заиграла неспешная песня, Гарик пригасил супругу Аллочку. В кои-то веки она оказалась свободной и участвовала в общем сборе, ему хотелось для нее красивого вечера. Глядя на них остальные подхватились и обняли своих половинок. Так начались незапланированные танцы. Взгляд Малышки стал отсутствующим. Она ждала. Кирилл подошел к Ирине. Ира была в изящном платье разбеленного желтого цвета, который необыкновенно шел к бархату ее карих глаз и волос. Она была по-настоящему красива. Затем Ирину отбил Саша. И снова Кирилл. Юлечка оставалась одна, пока ее не спас Михаил. Потом Михаил перехватил жену в надежде, что Кирилл или Саша проявят тактичность и пригласят Малышку, но ни один, ни другой не подумали это сделать. Зато Кирилл снова отбил Ирину и неохотно уступил ее Саше. Такого унижения Малышка еще не испытывала. Ее пылающей душе казалось, что все видят ее позор. Она готова была возненавидеть и Кирилла, и Сашу, но возненавидела другого человека. В момент, когда ее ноздри и зубы грозили треснуть от напряжения, к ней подошел Платон. Почувствовав его молодые, крепкие руки на своей талии, встретившись с его любящим взглядом, она исполнилась раздражением, близким к бешенству: почему ее приглашает какой-то сосунок? Как она вообще оказалась в ситуации, требующей спасения? Почему ни один из ст;ящих мужчин не интересуется ею? Все же видят ее поражение! Все видят, что Платон и Миша пригласили ее из жалости. Это омерзительно! Ненавидеть Мишу она не могла, поэтому озлилась на Платона. Ее зубы скрежетали, но на них смотрели, и ее губы были растянуты в улыбке. Она прижалась к Платону, изображая легкое, прекрасное настроение. Она чувствовала, как Платон трепещет, прикасаясь к ней. Его волнение просачивалось сквозь ткань платья и проникало ей под кожу. Эта дрожь, это напряжение чувств вызывали в ней брезгливость и унижение: ей ли утешаться щенком? Он же видел только самую лучшую, желанную девушку на свете, держал ее почти в объятиях и был счастлив, что не надо таиться и их видят вместе.
- А Платон-то жених! – шепнул Михаил супруге. Ирина оглянулась на танцующую пару и с улыбкой кивнула. Юноша смотрелся заметно повзрослевшим, за последние недели он внутренне вырос, и эта появившаяся зрелость была хорошо заметна.
- Малышке, кажется, надоело ему покровительствовать. Чувствую в ней недовольство.
- Сегодня, видимо, да. Такой вечер для нее, - согласился Михаил, подразумевая невнимание Кирилла и Саши, и пошутил: - Обычно они чуть ли не целуются. - Это замечание относилось к Платону. Ира кивнула. В это время Платон шептал Малышке в так музыки: «Люблю тебя»
Чуть позже Малышка увидела Иру и Кирилла, по жестам и мимике поняла, что сестра просит его пригласить ее, Юлечку, хотя бы раз. На что Кирилл спокойно и категорично махнул головой: «Нет» Кровь ударила Малышке в голову, и сквозь гул в ушах она услышала подошедшего Платона: «Я так люблю тебя!» Как безумная она схватила его за руку и поволокла в дом. Дом был пуст, она затащила Платона в дальнюю ванную комнату на первом этаже и впилась ему в губы острым, едким поцелуем. Уткнувшись в стол с раковиной, села на него, раздвинула ноги и притянула Платона к себе. Оба забились в бешеном, злобном соитии. Обессиленные, отпрянули друг от друга. Отдышались, он смотрел на нее с преданностью, она закрыла глаза, чтобы не видеть его, не изойти яростью.
- Уходи первым, - велела Малышка и еще какое-то время приходила в себя, бесхребетным комком распластавшись в креслице у туалетного столика. Она чувствовала тотальное, опустошающее поражение. Она не смогла бы сказать, кто с ней воевал и была ли война, ею владело лишь чувство, что она явилась в сияющих доспехах, а никто не пришел. Все - гады.
Юлечка вернулась, ее долгого отсутствия никто не заметил. Она села на свое место за столом. Вечер развивался по уже известному, устоявшемуся за многие годы сценарию. Уставшие за неделю мужчины хотели воздать себе по заслугам, их чуткие жены не замедлили преподнести им заработанную награду, и хвалебные тосты возглашались один за другим. И хотя слова каждого тостующего были известны всем заранее, встречали их с энтузиазмом, как в первый раз. Получив заслуженные лавры мужчины удовольствовались и в свою очередь перешли к признаниям в любви своим женщинам. Раньше Малышка очень любила эту раздачу корон, мысленно представляла, как ее будущий возлюбленный затмит всех собой и своими словами к ней. Сегодня она испытывала только раздражение к всеобщему самодовольству и благодушию. Они все были едины и счастливы, а она, хоть и улыбалась, и чокалась наравне со всеми, сидела как на чужом пиру, никто на нее не смотрел, не нуждался в ней.
- Вы понимаете, что все мы здесь счастливцы? – взял тост Гарик, уже бывший заметно навеселе. - Мы здоровы, обеспечены, добились всего своим трудом, своими мозгами! Нам только жить, да радоваться! Никто из нас не имеет права жаловаться на несчастливость, вы понимаете это? Любой средне статистический россиянин скажет, что мы здесь обладаем всем, о чем только можно мечтать! Мы – обладатели всех небесных даров! И у нас нет права быть несчастными! – Гарик обвел взглядом и бокалом все лица, на Малышке остановился и кивнул, мол, ее его слова касаются в первую очередь. - И я хочу выпить за то, чтобы мы и были счастливыми! Никто нам не поверит, что у нас есть причины для страданий! Никто! Вот и выпьем, чтобы они были правы!
Все с удовольствием загудели и выпили за свою исключительность. Платон ни на миг не усомнился в правильности слов дяди Гарика и больше всех чувствовал свою избранность и обязанность быть счастливым. Он многозначительно поглядывал на Юлечку, призывая ее разделить его убеждение. Она его не замечала, он не обижался – поделится с ней потом.
Затем бокал поднял Михаил:
- Хочу добавить пару слов к сказанному Гариком! Предлагаю выпить за мир в наших душах, чтобы мы жили в гармонии с самими собой! Чтобы мы были собой, ничего не боялись и нам не стыдно было бы за наши поступки! Чтобы мы умели отвечать за свои дела!
Снова все радостно загалдели. Теперь у всех к ощущению избранности прибавилось чувство удовлетворения собой, каждый казался себе чистым и честным. Платон так прямо воспарил, его чувства к Юлечке представились ему в свете божественного сияния, особенно в виду того, что он еще не до конца остыл после безумства в ванной комнате. Он готов был быть верным и честным с ней до конца своих дней! Он жаждал сделать ее счастливой, жить для нее, ею дышать. Юлечка же, нежно улыбаясь, тупо смотрела в тарелку. Платон махнул ей бокалом и лихо выпил то немногое, что ему наливали, за их честное, чистое чувство.
Многое еще говорилось из благородных истин, и Платон всякое слово воспринимал как благословение, потому что сказанное соответствовало его душевному состоянию и надеждам. Он испытывал такую благодарность тем самым небесам, которые одарили всех здесь присутствующих своими дарами, что ему хотелось крикнуть когда-то вычитанное ветхозаветное: «Осанна!» И в конце концов, захмелев, он крикнул: «Осанна!» Все засмеялись, подхватили и долго ликовали: осанна! Никто не заметил, что Юлечки за столом не было.
***
На ветке старого дуба, что рос слева от летнего домика и патио и которым заканчивался передний парадный сад, верхом сидел ссутулившийся Платон. Он смотрел на веревку, которую держал в руках. Только что он обмотал ее вокруг ветви и сделал петлю. Его разрывало изнутри чувство, которое можно было бы назвать болью, если бы оно могло вместить в себя все, что изничтожало его. Нежные слова Юлечки убийственным эхом бились в нем, вызывая лавину изумления, боли, протеста, несогласия, ужаса: «Кирилл, я люблю только тебя, никого другого я не любила! Мне нужен ты, других я даже не способна видеть!» Платон так и слышал нежность в ее голосе, так и видел трепетную мольбу в ее взгляде – с ним она так никогда не говорила и ни разу так на него не посмотрела. Ее голос и взгляд, случайно увиденный и подслушанный им с час назад в противоположной части сада, вмиг открыл Платону истинное положение их всех. Истина его ужаснула. Он не способен был принять ее, его сознание отказывалось находиться в этом мире, в котором есть такие страшные вещи, как слова и взгляд Юлечки после всего, что между ними было. Ему не по силам было вынести то, что составляло ее личность. Она любила Кирилла в то же самое время, как обнимала его самого. Это как?! Она что, играла с ним?! Забавлялась? Держала за дурака?
Как всегда в минуты глубокого волнения, Платона стошнило. Но облегчения не пришло, напротив, дальнейшее осознание открывшейся правды ужасало все больше. Он слонялся по сумеречному саду как в бреду. Или он, или эта жуткая подлость – вместе им не жить! Как можно жить в мире, где такое возможно? Боже, как же все это несправедливо! Почему? Боже, почему?
Он увидел силуэт Малышки в освещенном окне гостиной. Она смеялась как ни в чем не бывало, словно это не она совсем недавно воплощала все страдание мира, и с лицом stabat mater молила Кирилла. Платона передернуло от ненависти. Как можно жить в мире, где такое возможно? Одновременно ему хотелось отомстить, наказать эту жуткую, лицемерную тварь, чтобы она мучилась и не знала покоя до конца своих дней. Он убьет себя и пусть ответственность за это падет на нее!
В один миг он заскочил в садовый сарайчик и взял моток веревки, в следующий миг он уже сидел на ветке дуба. Платон просунул голову в петлю, осталось только свалиться вниз. Но мыслей в голове было так много, что они невольно удерживали его. Казалось, он чего-то не сделал, что непременно надо сделать перед последним шагом. Но что? Платон огляделся. Снова перед его мысленным взором предстала жуткая картина: непреклонный, нахмуренный Кирилл и жалкая Юлечка перед ним со словами любви. Слезы закипели в глазах Платона, он крепче схватился за петлю на шее. Осталось попрощаться.
Он поднял взгляд в последний раз посмотреть на сумеречное небо, на нежно трепещущие листья дуба. Легчайший теплый ветерок прошелся по его разгоряченному лицу, и Платон прикрыл глаза: какая благодать! Боже, какая благодать вокруг!
Он медленно открыл глаза и всматривался во все, что видел. Как прекрасен этот мир! Цветы, дом, смех девочек из открытых окон их комнаты. Во всем этом было полно какого-то важного смысла.
Его сердце сжала тоска, неужели он больше никогда не увидит эту красоту? Не обнимет маму?
Мама, мамочка! Любимая, родная. Слезы закипели и скатились по щекам. Его память выдала сотни картинок, в которых мама смеялась, обнимала, целовала его, играла с ним, качала на качелях, возила на санках, тянула за веревку большой самосвал, в кузове которого он кое-как устроился, радовалась его пятеркам. Счастливые моменты детства нанизывались один на другой, заставляя его улыбаться, разливая живительное тепло в груди.
Воспоминания о маме длились недолго, но их хватило, чтобы наполнить его чем-то таким, перед чем все его нынешние любовные беды отодвинулись прочь и показались преходящими. Глыба, мощь, вечность была там, в детстве, в маминой любви. Мамочка, любимая!
И еще есть дядя Миша, и тетя Ира. Барбариски от девчонок. Школа. Ребята. Все вокруг останется, а его не будет? И он еще не сделал ничего великого! Зачем тогда выбрал себе девиз «Оmnia transit gloria manet» ? Всего два дня назад он уверовал, что совершит нечто важное и прославится. Целый день просидел в библиотеке, сочиняя девиз.
Платона охватило несогласие. Он упрямо мотнул головой, как норовистый бычок, и нахмурился. Все останется, а его не будет?
Некий ресурс внутри него вдруг представил ему случившееся как нечто ретроспективное. Он увидел это мгновение как воспоминание, будто он, уже старик, вспоминает этот случай и радуется, что не совершил такой глупости, как самоубийство. Платон зажмурился и похолодел. Инстинкт жизни запоздало захлестнул его. Затмение разума, вызванное болью, исчезло, оглушительный набат в голове и разрывающая сердце боль откатились. Все отдалилось, и теперь он сидел опустошенный, слабый, усталый. Не хотелось ни плакать, ни кричать, ни драться. Появился страх, что он мог убить себя, и требовательная жажда жизни. Какое горе он причинил бы маме! Дорогой, любимой мамочке! И дяде Мише с тетей Ирой! Жить, жить! Платон схватился двумя руками за веревку на своей шее, растянул петлю и задышал полной грудью, как будто бы никогда не дышал. Какое счастье! Господи, какое счастье жить! До ста лет! И все пройдет, но после него останется слава!
Юлечка вдруг предстала чужой и далекой, вызывающей не больше эмоций, чем старый шрам на коленке. Платон брезгливо скривился и взгляд его стал холоден. С какой-то провидческой силой он ощутил себя и свою историю любви по-новому: здраво, сурово, правдиво, отдаленно. Осознал себя сразу в прошлом, настоящем и в будущем. Почти два месяца он был неимоверно богат. В одну минуту лишился всего богатства. Обезумел. Но вместо богатства пришла ясность, а с ней и сила. Ему стало совершенно ясно, что у него есть истинная, подлинная любовь - он любит маму и родных и это не преходящее, этого не отнять и не купить; и так же он уверен в их любви. Он понял, что многого добьется в жизни, потому что только что он заплатил за заполнявшую его ясность колоссальную цену – никогда он больше не сможет любить непосредственно. Он будет осторожен, но это ему подходит, ведь жизнь длиннее любви. Платон закрыл глаза от бесконечной благодарности этому миру за его щедрость и богатство. Слезы текли по его щекам от беспредельного восхищения перед неисчислимыми возможностями жизни. Жить! Жить!
- Платон! – услышал он страшный крик своего дяди. От неожиданности Платон вздрогнул, потерял равновесие и опрокинулся вниз. Его удержало тренированное тело – ноги не разжались, он повис на согнутых коленях, мотаясь вниз головой. Вверх тормашками видел, как бежали к нему дядя Миша и тетя Ира, с одинаковым выражением ужаса на лицах. Платон быстро снял веревку с шеи, и она закачалась отвратительной змеей, подтянулся, взобрался на ветку, принял удобное положение и спрыгнул на землю. Дядя Миша белее белого сидел на газоне, нелепо расставив ноги и прижав обе руки к груди, его лицо было искажено страшной мукой, потом он упал на спину.
Тетя Ира истерично трясла Платона, шарила руками по его лицу. Потом бросилась на колени к супругу и закричала:
- Скорую!
Платон помчался в дом звонить в службу спасения.
Крик Михаила и Ирины услышали Богатыревы, они как раз находились у себя в беседке. Пренебрегая внутренней калиткой между их дворами, перемахнув через забор Гарик с Кириллом спустя мгновение уже были около Иры с Мишей, Платон только что скрылся в доме. Кирилл быстро и уверенно сел на землю, положил голову и плечи друга себе на колени.
- Есть в доме нитроглицерин? – спросил он.
- Нет, - с отчаянием ответила Ирина.
- У нас тоже нету, - сказал Гарик. – Я лучше позвоню еще в свою клинику, вызову платную Скорую, может, быстрее будет.
Он побежал звонить.
- Все, ждем! Не переживай, он дышит, – сказал Кирилл Ирине. - Я его поднял, это облегчит работу сердца. Скорая быстро приезжает на такие вызовы. Что случилось, почему вы кричали?
Ирина подавила слезы.
- Платон… - она показала рукой на мотающуюся петлю.
Кирилл обернулся и обомлел.
Прибежал Платон. Вид у него был такой бледный, растерянный и виноватый, что впору, действительно, вешаться.
- Ты чего? – уставился на него Кирилл. – Почему?!
Платон готов был сквозь землю провалиться, он уже страшно сожалел о своей слабости и чувствовал себя виноватым перед дядей и тетей. Какое горе он доставил всем родным, а могло быть еще хуже! Однако ответить на их вопрос тоже не мог. Как рассказать про Юлечку? Он опустил голову, спрятал глаза.
- Почему, мальчик мой? – спросила Ирина. – Что случилось? Ты же так веселился вчера, танцевал!
Все впились в Платона такими цепкими взглядами, что могли прожечь его насквозь. Платон закрыл лицо руками и разрыдался:
- Простите меня! Я хотел, но я передумал! Я не стал бы прыгать! Еще минута и я бы слез оттуда и никто ничего бы не узнал.
- Но почему ты хотел сделать это?
Платон не знал, что ответить. Тут прибежала Малышка. Платон глянул на нее, одновременно отшатнулся и вспыхнул, и побежал прочь, как от беса. Малышка увидела все разом - Мишу, петлю, убежавшего Платона, испуганно глядящих на нее Иру с Кириллом – и попятилась. Смертельный ужас исказил ее нежное личико, затравленным зверем она отступала назад и только тыкала рукой в сторону петли, говоря лежащему без сознания Михаилу:
- Я не виновата! Не виновата! Он сам! Сам все придумал! Я ничего не обещала! - И тоже убежала.
Ира с Кириллом остолбенели. В сознании каждого из них задним числом вдруг сложились незначительные эпизоды, взгляды, слова, эмоции, так или иначе мелькавшие между Малышкой и Платоном, ничего не значившие по отдельности, но из совокупности которых совершенно ясно следовало, что между ними были запретные отношения.
Приехала Скорая, диагностировали обширный инфаркт, забрали Михаила. Ира с Кириллом отправились следом, Гарика попросили побыть у Антиповых дома, присмотреть за всеми.
Затемно Платон выбрался через окно в сад и снял веревку с дерева.
В приемном отделении Ирина разрыдалась, Кирилл обнял ее и гладил по голове, как ребенка, приговаривая: «Шшш-шшш..» - пока она не успокоилась. Оба знали: Малышке не было оправдания.
Вышел врач, объявил, что спасти пациента не удалось.
***
Формальностями и похоронами занимались Гарик и Кирилл, по дому хлопотала Нина, мать Платона. Никто не рассказал ей всей правды, и она, оглушенная ничего не предвещавшим горем, частенько срывалась на искренние причитания о подвохах судьбы, о том, каким замечательным человеком был Миша, жить бы да радоваться. Неожиданность смерти брата заставляла ее беспрестанно задаваться вопросом: почему бог забирает хороших людей? Этот вопрос она задавала вслух, ни к кому прямо не обращаясь, просто сквозь слезы, но слышать его никто из домочадцев не мог. Из-за тайны, которую четверо хранили по непонятному молчаливому уговору и не желали раскрывать ее, Нину все избегали. Видеть ее искренние слезы, слышать ее сожаления для всех было невыносимо. Пожалуй, только ничего не ведавший Гарик реагировал на смерть друга так же искренне.
Ирину оглушило и горе, и правда о Малышке. Она все время сидела в кабинете мужа, в его кресле, о чем думала, что чувствовала неизвестно, потому что она молчала.
Платон рыдал как дитя вместе с близняшками у себя или у них в комнате. В его слезах была вина, которую он изливал перед невидимой душой дяди. Девочек пугала ситуация и общее горе, но глубина утраты им еще не открылась, они, скорее, испытывали растерянность и неопределенность. Малышка не высовывалась из своей комнаты. Алтай скулил и ходил как неприкаянный, тыкаясь в закрытые двери. Если ему удавалось пробраться в кабинет, лежал у ног Ирины. Иногда клал голову на колени хозяйки, она гладила его, и они долго-долго смотрели в глаза друг другу. Когда слезы текли по ее щекам, Алтай волновался, поскуливал, слизывал их, Ирина обнимала его, пришептывая: «Спасибо тебе, мой дорогой! Спасибо! Я только чуть-чуть! Не бойся. Это ведь мой муж ушел, я имею право плакать, я хочу поплакать, в этом нет ничего плохого, это нормально, слез не надо бояться»
В прекрасной Авроре установилась гнетущая атмосфера горя.
У гроба Ирина бурно разрыдалась, и всем от этого естественного проявления чувств стало легче. Малышка хмурая, с плотно сжатым ртом, молча взирала на всех чуть со стороны, к гробу не подошла. Остальные искренне горевали.
После похорон Нина увезла Платона. Близняшек забрали родители их подружки, они повезли девочек куда-то в автопутешествие. Ирина всех благодарила за помощь, ее очень трогало искренне желание людей облегчить им этот страшный период.
Дом опустел, обезмолвил, и сам Михаил, имевший инженерное мышление, назвал бы воцарившуюся атмосферу статикой горя.
Ирина в компании Алтая днями сидела в кабинете супруга или в домике патио, или где-нибудь в саду. Гарик заглядывал по вечерам, однако, их хватало лишь на то, чтобы поздороваться и обменяться вопросами о самочувствии, после этого каждый из них невольно усиливал у другого ощущение утраты, потому что своим присутствием подчеркивал необратимое отсутствие Михаила. Оба они только больше расстраивали друг друга и избегали смотреть в глаза.
Гарик был откровенно растерян. С уходом Миши ему стало ясно, что это друг делал его таким, каким он являлся: надежным человеком с твердыми взглядами. Твердость была у Миши, как и обожание жены, и верность, и сметливость, и напористость, и стремление к высокой нравственности. Все это нес в себе он. А Гарик лишь любил его и хотел быть похожим на него. Теперь появился страх, что все может исчезнуть: держаться не за кого, а сам он склонен к бесконечным сомнениям. Гарик боялся выдать свой страх и боялся, что страх одолеет его. Приходя к Ире он искал в ней или в привычной обстановке Авроры поддержку, но Ира была погружена в себя и не спешила его утешать.
С сосредоточенности на потере их обоих сдвинула необходимость управлять делами. Гарик с Мишей были равноправными партнерами, и для Гарика стало потрясением узнать, что имелось распоряжение Миши в случае чего управлять делами не ему, а Ире. Несмотря на любовь и преданность Аллочке, Гарик в душе полагал женщин не способными на значительные дела, поэтому доверие друга не ему, а жене его почти оскорбило. Лично он доверил бы управление Мише, а семье, до вступления в дело сыновей, доставались бы только деньги. Неужели Миша знал, что Гарик не так силен и был всего лишь его отражением? Но доверить Ире, женщине?
К удивлению Гарика, Ира приняла необходимость управлять фирмой как должное и в свою очередь поразила его просьбой:
- Ты не мог бы до сороковин единолично принимать решения? Я хочу нормально, по-людски, погоревать по своему мужу, он это заслужил, правда? А если вклинюсь в дела, то все затолкается, затопчется заботами…
Это было такое трезвое и четкое обозначение срока желанию погоревать, что Гарик мысленно развел руками перед внутренней силой Иры. Ему не приходила в голову мысль о временности собственной растерянности, он был целиком в ее власти и лишь работа привычно удерживала его в сложившихся рамках.
- Понимаю, хорошо.
- На сорок первый день обещаю встать в строй.
После некоторого смущения и раздумья Гарик счел своим долгом при встречах в общих чертах обрисовывать ей текущее положение дел. Поначалу Ирина слушала его с большим усилием, рассеянно кивала, и Гарик прикидывал, не предложить ли ей оставить заботы ему. Однако вскоре Ирина начала задавать вопросы, и по их практичности он понял, что она имеет верное представление о процессах и знает, что надо делать. Гарик вспомнил подзабытое, что дело создавалось Мишей с Ирой вдвоем, и она ушла в свою любимую науку лишь после того, как бизнес встал на прочные рельсы, и для его расширения партнером пригласили его, Гарика. Видимо, Ира продолжала интересоваться делом, или Миша считал необходимым не совсем отпускать ее в свободное плавание, но по всему выходило, что она сможет управлять фирмой. Гарик снова удивился своей слепоте: как это ему казалось, что их с Мишей деловая и дружеская близость исключала участие их жен в некоторых вопросах? По крайней мере, Аллочке он сам отводил хоть и почетное, но несколько изолированное присутствие в своей жизни. Миша, выходит, не отделял себя от Иры. Может, это потому, что Ира человек практического склада ума, а скрипачка Аллочка витает в эмпиреях? Тем более, у него есть сыновья, которые унаследуют его дело, и которых он готовил как приемников. Гарик определил себе до сороковин смириться с новым партнером, и посматривал на нее иначе, стараясь разглядеть что-то, выходящее за привычные для него рамки хозяйки дома. Ведь должно же быть что-то, что заставляло Мишу ставить ее так высоко?
***
Соседи приносили корзины фруктов, пироги, грибы, цветы, Ирина принимала, благодарила, тоже что-то дарила, но была рассеянной, отстраненной. Сочувствующие быстро ретировались, потому что им было трудно видеть ее взгляд, вроде бы устремленный на них, но явно обращенный внутрь нее самой.
Дочки присылали бесчисленные сообщения о потерянной сумке, о необходимости купить купальники, о страшно длинном списке литературы на лето с просьбой собрать все книги на отдельной полке, о солнечных ожогах и ужасных веснушках, о собранном пакете ракушек, что они хотят к школе розовые кроссовки и розовые в белый горошек галстуки. В их заботах была неумолчная жизнь, движение вперед. Наверное, сама природа защитила психику детей от полного осознания горя. Они занимались какими-то своими детскими делами, были полны своими переживаниями и это, разумеется, бесконечно правильно. Грустить об отце они будут позже, когда придет пора сравнивать, подводить итоги, лелеять утраченную безусловную родительскую любовь к себе.
Ирина привычно утешала дочек, давала добро на покупки, выполняла их просьбы, но делала это без привычного участия. Вдали от печального дома девочки были вполне себе в порядке и не вызывали ее беспокойства. В них пока она была увереннее, чем в себе.
Проблемой, которая давила на ее сердце и заставляла блуждать ее взгляд, являлась Малышка. Ирина винила ее в бедах семьи. И одновременно жалела. Она не могла видеть сестру и болела сердцем, представляя, как той страшно и одиноко. Ирина знала, что из всех них хуже всего сейчас именно Малышке, потому что та виновата. Ей хотелось утешить ее и избить. Измордовать. Таскать по земле за волосы и яростно кричать в лицо: «Как ты могла?!»
Облегчение ей давал Кирилл. Он приходил в любое время, иногда утром. Пытался выгулять Алтая, но пес беспокоился, не хотел уходить со двора и возвращался к хозяйке. Тогда Кирилл тоже отправлялся к ней, здоровался, садился рядом, и так они проводили какое-то время. Они не разговаривали, но размеренное дыхание человека, который знал ситуацию изнутри, уважал ее мужа и стал поверенным другом ей, приносило Ирине облегчение.
К концу месяца настал день, когда Ира произнесла:
- Пахнет «Climat», слышишь? Были когда-то у мамы такие чудесные французские духи. Уже третий день пхнет. Это цветут ирисы и жасмин. - Они сидели в кабинете Михаила, на диване, развернутом к открытому французскому окну, за которым тянулась узкая терраса, а перед ней буйствовал красками и ароматами цветник. - Все цветет просто с оскорбительной пышностью. И птицы заливаются так самозабвенно. У жизни нет простоя.
- Земля вечно юная, - согласился Кирилл.
- Почему она сделала это?
Кирилл молчал, не зная, хочет ли она выговориться или ей действительно нужен его ответ.
- Почему? Я не могу понять. Скажи мне.
- Потому что не могла иначе.
- Почему не могла?
- Не справилась со своей пустотой. Втянула в нее и Платона. Она несчастна.
- Она, несчастная, сделала несчастными нас. А мы, счастливые, не сделали счастливой ее. Нелогично. Когда же она будет счастлива?
- Счастье – это последствие правильных поступков, честности с собой. А что она сделала правильно или честно? Нужно побороть свои страхи, слабости, тогда можно найти равновесие, а потом и счастье.
- Как просто ты это сказал и как сложно в это поверить. Она не поверит.
- Да.
Они замолчали.
- Здесь у нас так красиво, - сказала Ирина. Со смертью хозяина цветы во дворе вторую неделю цвели так обильно и пышно, будто отдавали ему дань уважения и памяти. - Мы обладатели небесных даров, мы должны быть только счастливыми, помнишь?
- Помню. Будем, раз должны.
- Она не показывается мне на глаза. Присылает сообщения. Я не в силах ей ответить.
- Кается?
- Нет, ни разу, ни в чем. Пишет, что я должна любить ее несмотря ни на что. Что мы всегда будем вместе, вдвоем.
- Хм!
- Вот именно. Она всю жизнь говорила мне это, с самого детства. Тогда меня это умиляло, а сейчас… я рада, что она не высовывается из комнаты. Мне кажется, я могу ее убить. Зачем чудовищам жить?
- Затем, чтобы преобразиться в достойного человека.
- Как просто. Ну и преображалась бы, зачем же… вот это все?
- Надо сначала понять, что есть проблема и следует преобразиться, потом работать над собой.
- Ценой жизни других людей? Зачем она совратила мальчика? Зачем? Ведь он ей не нужен! Она же говорила, что любит тебя!
- Никого она не любит, себя и то не может полюбить. Понимаешь, это все ей надо понять.
- Как она смотрела нам всем в глаза? Я не понимаю этого. Знала, что растлевает, влюбляет в себя мальчишку и как ни в чем ни бывало смотрела нам всем в глаза.
- Она не чувствовала себя виноватой.
- Но почему?
- Потому что нашла интересным сделать это. Это нравственно здоровые люди могут чувствовать вину, аморальные – никогда, им такое не по плечу, они считают себя безгрешными, в своем праве творить по своей нужде.
- Это ужасно.
- Да.
- Но почему расплатился Миша? Он же ни в чем не был виноват?
- Так оно всегда и бывает. Невиновные уходят, чтобы показать как омерзительна аморальность других.
На журнальном столике завибрировал телефон Ирины, на экране высветилось хорошо видное в сумраке кабинета сообщение от Малышки: «Ира, ты должна любить меня!» Лицо Ирины мгновенно стало каменным. Тут же пришло еще второе сообщение: «Не заставите же вы меня расплачиваться всю жизнь?! И вообще в чем я виновата?» Ирина подскочила:
- Сучка! Какая наглая, тупая сучка!
Кирилл взглянул на светящий экран телефона и лишь повел бровью.
- Очень в духе Юлии.
«Вы все хорошо устроились! Сидите вместе, а меня делаете виноватой» - пришло еще одно смс.
Ирина пыталась унять негодование, все в ней клокотало, она подошла к окну, прислонилась к косяку и какое-то время смотрела в сад, потом села в кресло за столом и уставилась на один из портретов, стоявших на столе. На портрет Малышки. Любить это чудовище, доведшее мальчишку до петли и отнявшее у нее супруга? Поганку, испачкавшую их дом? Кириллу показалось, что взгляд ее стал недобрым, но присмотревшись, понял, что он скорее непреклонен, чем недобр. Пожалуй, никогда еще натура Малышки не была так прозреваема насквозь, как сейчас, под взглядом самого любящего ее человека.
- Жаль, что у вас не дошло до того, чтобы она сама слилась из отношений.
В другой ситуации и от другого человека Кириллу было бы неприятно такое услышать, но он понял, что подразумевала Ира. Не его унижение, а другие последствия – жизнь Миши и целое сердце Платона.
- Рано или поздно она должна была споткнуться.
- Должна. Сколько веревочке не виться…
Ира всмотрелась в лицо Миши на другой фотографии, где он был запечатлен с нею и с дочками.
- Я надеюсь, он ушел, не успев осознать свою беспомощность, - снова сказала она. – Он так гордился, что сам построил свое счастье, что у него хватало ума беречь его. Он говорил, что все под контролем и главное быть твердым духом. Боже! – Ира закрыла лицо руками и несогласно закачала головой. – Все его усилия оказались мыльным пузырем против ветра, вызванного безмозглыми поступками какой-то паршивки! – Она отняла руки от лица. - Хоть Платон жив!
- Миша был счастливым человеком.
- Да, счастливым. Это большое утешение для меня.
Они замолчали.
- Дом опустел, осиротел без него. Мы все осиротели. Девочки еще этого не прочувствовали, они всегда живут чуть в будущем, настоящее достигает их с опозданием. А меня как будто располовинили. Он забрал с собой половину меня.
- Ему повезло с тобой.
- Это мне повезло с ним. Редкий был человек. Мы много лет вместе, и ты знаешь, казалось бы, чего уж такого могло быть между нами? А вот было! Случались такие дни, которые мы проводили только вдвоем, и тогда… тогда… мы были счастливы без связи с прошлым или будущим. – Последние слова Ирина сказала с такой улыбкой, которую он никогда раньше не видел на ее лице и которая заставила его смущенно отвести взгляд.
Телефон Ирины снова завибрировал. Она подошла к столику, села на диван, взглянула на экран. Снова: «Ира, мы неразрывны! Наша любовь настоящая»
- Настоящая! – горько усмехнулась Ира. – Всю жизнь она искала эту настоящую любовь и где она у нее? Ты говорил, она сама не верит, что ее настоящую кто-то может любить.
- Сейчас ты можешь дать ей это успокоение. Именно сейчас, когда ее подлинная сущность раскрыта, и ты не отвергнешь ее, ты утешишь ее.
Ира заплакала.
- Да, понимаю, моя дорогая, это непосильная задача, но кто, если не ты, самый важный человек в ее жизни?
- Я не могу ее видеть. Теперь, когда сорвана маска, видно то, что мне принципиально противно. Она – мой принципиальный враг. – Ирина горько хмыкнула, поняв, что повторяет слова Кирилла.
- Не сдавайся. Один мой знакомый – а он жженый человек! - говорит, что есть единственный момент, когда нельзя опускать голову. Знаешь, какой? Когда ты по горло в дерьме.
Они усмехнулись, Ира утерла лицо.
- Только если жалеть, – сказала она. – Противно. Вечная бабья жалость?
- Милосердие. Рука утопающему.
- Я бы лучше подралась.
Оба коротко рассмеялись, представив Иру дерущейся.
- Оставить бы ее самой расхлебывать эту ее кашу! – отчаянно пожелала Ира.
- Она будет несчастна. Когда она заперлась в комнате, казалось, это от чувства вины Сейчас, судя по сообщениям, с каждым днем она потихоньку отводит себе роль не виновницы, а жертвы обстоятельств, и совсем запутается в самообмане.
Ирина вскинула глаза на Кирилла: умен!
- Неприятно признавать, но получается, я никогда не видела сестру изнутри. Замечала лишь то, что ожидала: хотела славную девочку и получала славную девочку.
- Ты и права, и не права. Люди судят других по себе, а порядочные люди редко бывают прозорливыми. Да и некоторые проблемы в нас так глубоки, что вылезают поздно, даже не понимаешь, откуда они взялись. И у них много лиц. Для разных людей разные лица. Вы знали ее такой, какой она хотела предстать перед вами. Другие знали ее другой.
Ира снова вскинула на него взгляд, будто говоря: как хорошо, что ты умен.
Она пересела на диван, они довольно долго молчали. Телефон опять завибрировал, Ирина взглянула на экран. Брови ее недоуменно поползли вверх, глаза непонимающе округлились.
- Что?! Что это такое? – она протянула телефон Кириллу.
На экране крупными буквами светилось сообщение от Ники: «Мам, почему нельзя любить двух мужчин одновременно?»
Кирилл тоже опешил, они оба смотрели друг на друга, сбитые с толку. Вопрос Ники был совершенно неуместен и несуразен в данный момент в доме, полностью отданном вопросам вины и горя.
- Почему нельзя любить двух мужчин одновременно? – повторил Кирилл. – А?
Они непонимающе смотрели то на телефон, то друг на друга. Спустя минуту оба хохотали как ненормальные.
- Боже, какая прелесть!
- Действительно, почему?
- Вот это аппетиты! Двоих одновременно!
В сумраке кабинета, перед открытым окном прямо в тихие летние сумерки эти двое смеялись и не могли остановиться. Будучи за тысячу километров отсюда Ника умудрилась влепить матери хорошую пощечину, какую отвешивают при истерике, и одним махом разрубила тугой узел всех ее мыслимых и немыслимых горестей своей настырной, молодой, безапелляционной потребностью жить.
Смех Ирины мешался со слезами, и она всхлипывала, утирала глаза и хохотала одновременно. Растерянный Алтай беспокойно перебирал лапами и непонимающе глядел на хозяйку, тревожно полаивая.
- Это самый чудесный вопрос за все последнее время, - еле выговорил обессиленный Кирилл. – Вот это, я понимаю, проблема у девчат!
«Мам?! Ну что?» высветилось требовательное ожидание юной прелестницы.
- Боже, как-то я не в силах сейчас осмысленно ответить!
- Я продиктую, пиши: «Потому что любовь всегда персонифицирована и предъявляет эксклюзивное право на человека. Если кажется, что любишь двоих, значит, не любишь ни одного. Только себя. В любви себя забывают» Так поймет?
- Поймет. Они у нас начитанные барышни. – Ира отправила ответ. – Спасибо. Значит, персонифицирована? – спросила она, утирая остатки слез.
- Ну, в исламской традиции нет, а у нас да.
- Ну вот, теперь буду думать и об этом! – усмехнулась Ира.
- Это хорошее раздумье, думай.
Посветлевшая и заплаканная Ирина поправила волосы, вздохнула с облегчением.
- Завтра зайду за тобой утром, пора уже выгуливать Алтая, да, Алтуш? – сказал Кирилл, потрепав пса за ухом. – Хочешь гулять? – пес снова беспокойно перебрал лапами, скульнул и оглянулся на хозяйку. Он прекрасно знал слово «гулять»
- Хорошо.
- В восемь?
- В восемь.
- Тогда до завтра!
- До завтра. И спасибо.
***
- Шлёндра наша пятерых принесла, видали, Иринсанна? – спросил Степа, подавая завтрак. – В сарайчике, в коробке, как всегда спряталась.
- Да? Пойду посмотрю. Ты не забывай ее получше кормить.
Степа возмутился, однако себя сдержал и ответил не так полновесно, как хотел:
- Кормить ее, потаскуху такую! Совести у нее нет! Таскает по десятку в год!
- Тебе жалко? Пусть.
- Пусть, пусть! А куда их девать? Меня скоро бить начнут, как завидят с коробкой!
- Ой, Степ, по-моему, радоваться надо, что хоть кто-то исправно делает свое женское дело!
- Не, за это я ее, конечно, уважаю! И кормит их, и вылизывает, и оберегает, но потом-то мне расхлебывать!
- Степа! – догадалась Ирина. – Тебе их жалко? Ах ты, боже мой, как трогательно! Ты молодец, Степочка! Не топим же мы их, шанс даем.
Степа пренебрежительно фыркнул.
- Ты что, искал ее? Да ты же наш добряк!
- Сама пришла, - ворчливо ответил Степан. - Она как разродится всегда в кухню приходит. По сто раз на дню. Сосунки эти ее опустошают. Тощая как палка.
- Пустила посмотреть?
- Уж если Алтая пустила… - расплылся в улыбке Степа.
- И Алтай там? Ему больше всех надо!
- Что Вы, Иринсанна, он тот еще папик! Всегда приходит, лижет их. Муська, кажись, от них так устала, что норовит в сторонке полежать, а он как патронажная сестра.
- Пойду, посмотрю, - улыбнулась Ирина.
Из сарайчика ее с Алтаем Кирилл и забрал на прогулку.
Они дошли до лодочной станции и сели на скамейку у самой кромки воды. Алтай бегал по мели, пытался схватить зубами полупрозрачных мальков.
Мимо них прошли и поздоровались одни из соседей, отец со взрослой дочерью, которые тоже выгуливали своего пса. Девушке было лет семнадцать, она, непосредственная в избытке молодой силы, то дергала отца за руку, то висла на его шее, смеялась. Он сносил девичье баловство со счастливой сдержанностью. Глядя на них Ира сказала:
- Иногда я так радуюсь, что Миша не узнал правды о Малышке, что даже боль утраты отступает перед этой радостью. Она была его принцессой, баловницей, любимицей. Он шутил, что не понимает, растратил на нее весь запас нежности или дочки не нуждаются в таком внимании, как она когда-то. Она без него не могла. Он давал ей так много. Да и Миша любил ее сильно, он ее выпестовал. Она выросла на его шее и руках. Я страшусь того удара, какой он испытал бы, узнай о ней правду. Это ведь все равно что предательство. Она предала его, по-другому не скажешь. Он считал ее ангелом, светочем, лучиком, добрейшим сердечком. Миша сам был таким чистым человеком, для него из света мог быть только свет. Не представляю, каково было бы ему узнать, что из любви выросло уродство. Почему такое бывает?
- Ты удивишься, но я немало могу рассказать об этом, - ответил Кирилл.
- Да? Как это ты всегда умудряешься знать ответы на неразрешимые для меня вопросы, а, эзотерик?
- Я начитанный человек, - легко улыбнулся Кирилл. – И если ты готова прямо сейчас выслушать маленькую лекцию о необходимости предательства, то я ее тебе прочитаю.
- О необходимости? Предательство, самая отвратительная вещь на свете, необходимо?
- Бытует мнение, что да. Вот ты веришь в Бога? Не в смысле, что празднуешь Пасху или с детства привыкла крестить лоб и при всяком сомнительном случае приговаривать «боже мой» А в смысле, что наши души имеют божественную природу, от бога пришли и к богу должны вернуться?
- Пожалуй, да. Хотя так прямо об этом я никогда не думала.
- Об этом почти никто никогда не думает. Но истинно верующего отличает именно такое чувство причастности к божественному. Так вот! В течение жизни обычного человека, особенно счастливого человека, у него складываются привязанности к людям. Люди начинают полагаться друг на друга, верить, что именно они составляют надежу и опору друг другу, и родились, собственно говоря, чтобы вот такое счастье себе устроить. И в своей любви и вере в другого человека забывают, что, во-первых, человек слаб, во-вторых, он приходит на землю, чтобы улучшить свою грешную душу. Мы ведь в обычной своей жизни об этом не думаем, не знаем, не интересуемся. Нас занимает сиюминутное, земное. И когда мы счастливы, то полагаем, что это счастье целиком наша заслуга, наше везение, бываем довольны собой и не думаем о боге, то есть о нашей обязанности помнить, что должны мы двигаться к нему, а не к другим людям. И вот чтобы напомнить нам, что уповать и прилепляться мы должны не к людям, а к богу, случаются предательства. Бог никогда никого не предает. Он терпеливо ждет, чтобы мы догадались о его ожидании нас и пришли в нему с надлежащей любовью. Понимаешь?
Ирина серьезно посмотрела на него.
- Серьезно? Вот так объясняется предательство?
- Да. Чтобы человеки не уповали на человеков.
- Ну я не знаю! Как же жить тогда?
- Уповать только на бога, а друг друга любить, помня о слабости человеческой природы. И не уничтожать себя при всяком несчастии.
- Значит, - медленно сказала она, - в этой ситуации Миша и я должны были понять, что Малышка никак не может встать на путь совершенствования и не обижаться на нее?
- Да, получается так.
- А Миша умер!
- Умер.
- Чтобы показать, как отвратительно несовершенство, так ты говорил?
- Да.
- Как все это… и жестоко, и, в тоже время, я понимаю, что ты имеешь ввиду. Просто слишком уж оторвана такая логика от обычной жизни. А на боль мы имеем право?
- Конечно. Наша боль от заблуждения, от упования на себя, от ожидания сладких плодов своего труда.
- Ну логично же!
- С земной логики логично, а с божеской нет. Вот как ребенок ест козюльку и счастлив, что ему вкусно, а взрослый смотрит и вздыхает, мол, не от того ты счастлив, малец, так и бог огорчается, что люди от земного счастливы, а оно для их души стоит не больше той козюльки. Важна душа. Вернее даже сказать, возврат души через ее качество. А качество души достигается большой работой в течение многих перерождений. И наша задача расти самим и прощать другим.
- Господи!
- Вот именно. Хотя я прекрасно понимаю твое смятение сейчас.
- А ты веришь именно вот так?
- Именно так.
- Сказать, что ты меня удивляешь, ничего не сказать.
- Понимаю.
- Как ты пришел к этому?
- Искал.
- Стучащему да откроется?
- Именно.
- Значит, все людские горести это ступенька вверх?
- Думаю, да. Если перед твоим мысленным взором всегда светит маяк в виде бога, ты на всякую беду скажешь что-то вроде, мол, спасибо, боже, сбился с курса, сейчас выверну к тебе.
- В моем случае, чт; я должна понять с точки зрения вот такой логики?
- Что ты возвращена к своему истоку, к тому, что для тебя неизменно ни при каких обстоятельствах и никогда не обернется утратой, то есть к богу. Вот теперь, если будешь уповать только на него и принимать в жизни все, что тебе приходит, то разочаровываться будет не в чем. Ты всегда будешь счастлива, просто со временем что-то будет уходить, а что-то другое приходить.
- То есть бог возьмет мою жизнь в руки, и она будет такой, какой задумывалась им?
- Точно. Делай то, что складывается по жизни и не горюй, если что-то отпадает. Все правильно.
- А если я слишком энергична и предприимчива, чтобы ждать милостей сверху?
- Действуй! Это тоже предусмотрено. Сценарии у всех разные. По сути, мы всегда знаем, как себя вести и чт; для нас правильно.
Ира озадаченно посмотрела на него. Он пожал плечами, как человек, который тут совсем ни при чем.
- Я уверен, что знаешь, что для тебя правильно. Полагаю, ты чувствуешь, что жизнь продолжается и будешь жить все полноценнее и полноценнее, не забывая благодарить судьбу за Мишу и желая ему Царствия небесного?
- Думаю, да.
- По-моему, это очень правильно.
- И еще я думаю, что имею право на свои предпочтения. Я не желаю общаться с теми, кто мне поперек души.
- И правильно. Совершенно не надо превращать себя в терпилу. Если человек тебе поперек горла, самым верным будет дистанцироваться от него. Чтобы не впадать в гнев, раздражительность и все такое, что тебе совсем невкусно.
- Пока это так сильно во мне, что даже не имеют значения кровные узы.
- Верь себе, своим ощущениям. Не хочется – не надо. Самый верный способ стать несчастным – стараться всем нравиться.
- С тобой я экономлю на психотерапевте.
- Скажу больше, - улыбнулся Кирилл. – Слышал когда-то песню, не помню какую и кто поет, запомнил слова «Есть два пути: либо славить Свет, либо сражаться с Тьмой» Вот психологи обычно предлагают сражаться с тьмой, а я, как и ты, предпочитаю славить свет.
- Кирилл! – Ирина смешливо приложила руку к груди. - Дай автограф, а?
- Ну повезло тебе со мной, что я могу сказать? – улыбнулся он.
***
- Скажи, ты уже ужинала? – спросил Кирилл, когда пришел к ней в следующий раз.
- Нет еще.
- По пути сюда проезжал какое-то затрапезное придорожное кафе, так, невесть откуда появившийся навесик, но из него так пахло шашлыком, что я остановился посмотреть, и скажу тебе, что баранья корейка в кастрюле выглядела просто восхитительно! Не хочешь рискнуть? Условия еще те: сколоченный дощатый стол, такая же лавка, но мясо и лук в уксусе просто не выходят у меня из головы! Давай как в дурной молодости, прямо руками из эмалированной чашки? Лука уксусного хочу.
- Давай. За Мишу тоже поедим. Степу бы не обидеть только!
- Степа - мужик, поймет!
Шашлык готовил азербайджанец, и мясо было, действительно, необыкновенно вкусно. Ира, Кирилл и Алтай наелись до отвала. Хозяин не отпускал их без крепкого черного чая с сахаром: для усадочки! Еле дышавшая троица не чаяла живыми добраться до дома, а доехав, распрощалась и отправилась по диванам.
Ирина с Алтаем задремали в кабинете. Разбудили их посыпавшиеся сообщения.
«У вас все в порядке, одна я как проклятая»
«Это несправедливо»
«Ты должна общаться со мной»
«Ира!»
Ира несколько помедлила и решилась: «Приходи в кабинет»
Малышка вошла в открытую дверь осторожно, предварительно окинув комнату быстрым взглядом, сразу потупилась, но Ира успела перехватить этот хоть и напряженный, выжидательный, но совершенно хладнокровный взгляд. Малышка похудела, побледнела, однако, упрямство проступало в напряженности каждой ее черты.
- Присаживайся! – показала Ира на диван, с которого сама перед этим встала.
Малышка села, не подняв на сестру глаз. Ира не спешила начать разговор, немного наблюдала за ней. Выражение лица сестры изменилось и теперь напоминало то самое, с которым Малышка в детстве пряталась под стол и кричала свое «Люби меня!» и означало буквально следующее: ничего не хочу знать, отдайте мое. Теперь это было совсем не мило и не трогательно. Буквально отталкивало то, что в ней не ощущалось ни капли чувства вины. Ни за Платона, ни, пусть и косвенно, за Мишу. Ира поежилась как от холода, для нее такое отношение было за гранью человеческого. Теперь, когда между ними стояла правда о Малышке, Ира не могла любить ее по-прежнему. Но не могла и отвергнуть. Твердолобое желание получить свое, настоять на своем, готовность ожидать сколько угодно, чтобы вернуть себе положение любимой воспитанницы так хорошо читалось в выражении лица Малышки, что Ире хотелось зажмуриться и никогда его не видеть. Никогда не узнать о сестре все то, что стало известно. Хоть бы она покаялась, стало бы легче, ведь повинную голову меч не сечет!
- Ты не чувствуешь себя виноватой? – спросила она.
- В чем?
- В случившемся.
- Платон-дурак сам виноват. Не умеет получать подарки. Я не заставляла его вешаться.
- Значит, ты ни в чем не виновата?
- Абсолютно.
- Если ты ни в чем не виновата, почему не показывалась?
- Ты была злая.
- Я была злая?
- Да, ты не видела свое лицо.
- И все, других причин не было?
- Не было.
Поразительно.
- А… Миша?
- У Миши был лишний вес. Если бы он был похудее, сердце его было бы покрепче. Ты его раскормила, а виноватишь меня! При таком весе он рано или поздно все равно получил бы удар!
- И только?
- А что еще?
Ира зажмурилась. Совершенно ясно, твердолобой Малышке ничего не объяснишь, ее натура не способна воспринимать больше, чем лежавшее на поверхности. Она непосредственна, ограниченна и естественна как животное. С ней можно общаться только предметно. Когда-то эта непосредственность казалась им всем такой очаровательной! Они принимали ее за наивность, незнание жизни, чистоту.
- Почему же ты месяц не высовывалась из своей комнаты?
- Сказала же, ты не видела своего лица все это время! Я боялась тебя.
Ира опустила взгляд и попробовала еще раз:
- Как ты могла склонить мальчишку к сексу? Он же школьник! Ты старше его в два раза!
- Мальчишку?! Да он готовый мужик! Таких еще поискать!
- Ему шестнадцать! У него психология шестнадцатилетнего! Ему полагается писать мечтательные смс-ки девочкам и робеть, держа их за руку! А ты заставила его прыгнуть с места в карьер! Отобрала у него все чистое, юношеское! И где? В нашем доме!
- Дом, дом! А что тут такого? Было бы лучше таскаться неизвестно где? Тут все свои, чисто, удобно, надежно! И для него хорошо, что это была я, потому что я точно его ничем не заразила и не забеременела, понятно? И научила его всему! Все как нельзя лучше! В чем трагедия? Теперь знает, что такое секс! Спасибо мне должны сказать! И что такого я у него отобрала? Таскался бы за этой своей Ангелиной, смотрел бы как дурак на ее косу и вздыхал бы! А так теперь не будет в облаках витать! Пусть знает, что почем между людьми!
Иру заколотило. Она перестала что-либо соображать, цинизм Малышки был ей не по силам.
- Господи! Мальчишку! Мальчишку!
- Да что такого-то? Ему очень понравилось, уверяю тебя!
- Как ты могла?! – твердила Ира одно и то же.
- Да просто! У меня никогда не было девственника, хотела посмотреть, как они себя ведут! – возмущенно выкрикнула Малышка. – Мне захотелось стать первой! Что такого? Он был не против! Здесь нет обиженных, это была честная сделка!
- Честная?! Сомневаюсь, что он воспринимал все так, как ты!
- Да он дурак!
- А как же твоя святая любовь к Кириллу?
- А чем одно мешает другому? Это параллельные вещи. Ты что, ставишь под сомнение мои чувства к Кириллу?!
- Теперь нет. Ты всегда искренна, у тебя только подоплека хромает с точки зрения нравственности.
- Я стала плоха? Чем я стала плоха? Я всегда такая была, и всегда вы мне разве что зад не целовали!
- Уходи! Иди сейчас в свою комнату, я не могу больше говорить с тобой!
- Платон специально решил подставить меня, как ты не понимаешь? Этот ваш Платон хитрый и мстительный! Ничего он не собирался с собой делать! Ждал, пока кто-нибудь пройдет мимо! Я решила его бросить, вот он и устроил это представление, а вы все повелись, как дураки! В отличие от вас я знала, что он неблагодарная скотина!
Малышка фыркнула, резко встала и ушла. Ира тяжело села на диван: разговаривать с Алтаем было бы намного продуктивнее.
Ира долго сидела, смотрела в окно и удивлялась: сейчас Малышка была так же честна в своих объяснениях, как и всегда. В другой ситуации она бы привычно назвала отношения с Платоном не настоящими и все. Боже, скольких парней она скосила! То-то они приходили за поддержкой к ней, к Ире, раздавленными, опустошенными. А Малышка всегда оставалась в силе и славе ищущей идеал. Еще недавно это воспринималось ими всеми как некое достоинство. Как же они были слепы и зашорены! Малышка честна и бесстрашна только потому, что не несет в себе никаких представлений о морали. Для себя она всегда права и не знает вины. Поэтому не видит связи между своими поступками и последствиями, поэтому ее взгляд всегда прям и тверд. В структуре ее личности не хватает сущего пустяка, делающего людей людьми – совести. Она совсем как рептилия.
***
В эту ночь Ира так и не уснула. Ее материнский инстинкт клокотал.
Никогда она не пожелала бы своим дочкам или любым другим подросткам начинать половую жизнь до совершеннолетия. Она обладала достаточным знанием жизни, чтобы утверждать: ничто так не лишает эту самую жизнь тайны, ярких надежд, ощущения чуда как ранняя сексуальная жизнь. Секс подростка со взрослым человеком отнимает у подростка присущие юности радостные ожидания от жизни. Зачем детей лишать этого? Подростки висят между детством и взрослостью, проявляя то одно, то другое. Им нужен естественный, плавный переход в следующую категорию. Зачем кидать в омут не умеющего плавать? Все должно быть в свое время и пошагово. Если взрослый делает такое, он думает только о себе. Он ест чистоту и невинность детей, он разрушает их, он ущербен! К черту внезапный сексуальный опыт от самого умелого взрослого любовника! Пусть у парня будет трепетный восторг от робкого прикосновения губ девушки, пусть чистота помножится на чистоту, пусть будет отдана дань прелести юношества. Юношеству нужны естественные препятствия, чтобы вырасти в порядочных людей! Если уж набираться опыта у взрослого, то после трепета с ровесником. Малышка ущербна. Аморальна. Принесла невинность Платона в жертву своей прожорливой ущербности.
Иру буквально ужасало душевное устройство Малышки: чт; за тошнотворный эгоцентризм заставлял ее грести под себя, одновременно осаждая Платона, Кирилла, Сашу, пренебрегая ими всеми?
Открывшаяся неприглядная правда о сестре исключала для Ирины нежные чувства. Оставаться по-прежнему ничто не могло. Гадливость – вот что Ира испытывала к ней. И это было тяжело в самых разных отношениях.
На следующий день сидеть с Малышкой за одним столом Ира не смогла, просила накрывать себе в кабинете. Вечером постучалась к сестре в комнату и сказала:
- Нам всем пора жить дальше. Через несколько дней приедут девочки, через неделю я включусь в работу нашей фирмы. В конце месяца вернемся в город. Тебе тоже пора заняться своей жизнью, найти работу.
Малышка встала, напряженно выслушала.
- Ты.. любишь меня?
- Наверное, не знаю. – Ира не хотела быть жестокой, и отрицать свою связь с сестрой не собиралась, хотя прежняя нежность к ней пропала. Она чувствовала жалость к ней, презрение и признание своей крови. Это была какая-то заклятая смесь. Напряжение Малышки заметно ослабело, и Ира добавила значительно мягче: – Жизнь не стоит на месте, и мы должны двигаться вперед. Завтра поеду в город, соберись, завезу тебя, пора устраиваться.
Малышка быстрым птичьим движением кивнула, метнув встревоженный взгляд куда-то в сторону и в пол.
– Я буду навещать вас? – спросила она у ковра.
- Если захочешь. Собирайся, утром выдвигаемся. – Ира не шевельнулась для когда-то обязательных объятий, Малышка тоже не осмелилась.
Уходя Ира одновременно чувствовала и облегчение оттого, что начала общаться с сестрой, и горечь, потому что пока предпочла бы ее не видеть.
Вечером она смотрела на прогуливавшуюся по саду Малышку из окна кабинета, и, глядя на ее хрупкую, высокую, изящную фигурку, испытывала что-то похожее на брезгливость и жалость к этой непроходимой дуре. Натура Малышки искривляла ясную реальность Ирины и рождала то сочувственное неприятие, которое вызывает уродство. Оставалось надеется, что Малышка когда-нибудь осознает свою порочность.
;
***
Сентябрь и октябрь исчезли в абсолютной занятости. Ирина довольно быстро освоилась в работе фирмы, и стресс переживал скорее Гарик, чем она. Ему непросто было принять, что она работает не так, как это делалось с Михаилом, хотя и эффективно. Ирина мыслила и говорила с людьми по-другому, подчас Гарику казалось, что несерьезно, но на поверку выходило, что с замечательным результатом. Большим облегчением для него стало то, что не подтвердились опасения, будто Ирина займет позицию слабой, ничего не понимающей дамочки. Гарик стал смотреть на нее по-другому, больше, чем на хозяйку Авроры.
Октябрь завершили с хорошими показателями и большим недоумением Гарика: Ира сообщила, что наметила к концу весны переложить часть своих функций на других сотрудников, она-де всегда полагала, что дело надо ставить так, чтобы оно функционировало без личного присутствия директора. Это было внове и вызывало у Гарика недоверие, но почему-то поверилось, что так и будет.
Девочки тоже были плотно заняты, потому что наконец-то поступили в вожделенную Школу юных предпринимателей и ездили на вечерние занятия два раза в неделю. Они загорелись в будущем году учиться в Англии и попросили найти им бонну, носительницу языка. Ира на счет Англии не решила, но бонну с постоянным проживанием нашла. Это позволяло не оставлять дочек без надзора, следить за питанием, режимом дня и всем остальным в их жизни.
В квартире скрашивали одиночество друг друга только Алтай и Степа, Эмили бывала с ними до обеда, потом занималась девочками. Шум и гам случался лишь утром и вечером. Выходные проводили в Авроре.
Несколько раз за эти два месяца приезжала Малышка, но общаться с ней Ире было по-прежнему трудно, она ни разу не обняла сестру и предпочитала находиться от нее на расстоянии. Разговор не шел дальше обычных вопросов про житье-бытье: обе сестры работали и жили одни, и вдаваться во что-либо сверх этих фактов Ире не хотелось. Вопросы-ответы заканчивались быстро и между ними повисало трудное молчание. Тогда Малышка шла к девочкам, немного сидела у них и уезжала. Как-то Ирина узнала от дочек, что Малышка пригласила их посидеть в кафе, девочки откликнулись с энтузиазмом, предложили позвать еще и Платона. Малышка отговорилась, что Платона позовут в другой раз, но всю встречу близняшки как заведенные говорили о минувшем лете, вспоминали отца, Платона, и следующих встреч не последовало. Ирина призналась себе, что испытала по этому поводу облегчение. Ее инстинкт требовал держаться от Юлечки подальше.
В ноябре позвонил Кирилл. В последний раз они виделись, когда он помогал им перебираться в квартиру. Тогда он предупредил, что исчезнет месяца на два.
- Привет! Сто лет, сто зим! Гарик сказал, что у тебя теперь появились полноценные выходные. Ты ни разу не была у меня в гостях, и я хочу тебя заполучить! Приглашаю! Буду хвастаться! Только ты не видела одну штуку в моей квартире!
- Привет! Неужели? Когда же?
- В субботу, воскресенье?
- В субботу. Кормить будешь?
- Буду.
- В шесть, семь?
- Давай пораньше, чтобы пообщаться без оглядки на время.
- В пять?
- Приду за тобой, пройдемся, между нами всего около километра, если козьими тропами. Адрес твой знаю, жди.
Кирилл пришел с цветами, великолепными, лохматыми хризантемами. Ирочка расцвела, она совсем позабыла, как приятно мужское внимание.
- Степа пирог с мясом испек, возьмем с собой?
- Я сам расстарался, так что пирог скушаете без меня. Прекрасно выглядишь!
Ирина за прошедшие месяцы забот заметно похудела и очень этим преобразилась. Ее томная гладкость и шелковистость сменились звонкой легкостью, заострившиеся черты лица помолодели, фигура обрела хрупкость. Бархатные глаза стали как будто крупнее, и Кирилл обратил внимание, что из ее взгляда исчезло что-то, что раньше выдавало в ней замужнюю женщину. И двигалась она по-другому, пружинисто, молодо. Голос, естественно, остался прежним, но окрасился новыми интонациями. Впечатление складывалось однозначное: Ира, но совсем другая. Кирилл подивился: как можно было так разительно измениться? И чего ждать от этой особы? Особа улыбнулась легко, добро, сдержанно, и он узнал ее прежнюю.
Одета она была в белое трикотажное платье по фигуре, глубокий квадратный вырез очень шел к ее тонкому овалу лица, волосы она отрезала пониже плеч и носила их, заложив за уши. Ее карие глаза на фоне белого платья и янтарных волос казались яркими агатами. Ирина была хороша, и Кирилл не мог не признать, что очень рад увидеть ее в новом облике. Это было больше, чем он представлял себе все прошедшее время. Он скучал и мечтал о той Ирине, а эта оказалась еще лучше.
Пока они шли по бульвару под ручку, он все поглядывал на ее профиль и был счастлив ее близостью. Он очень скучал по тому волшебному ощущению полноты и завершенности, которые испытывал рядом с ней. Они не виделись больше двух месяцев, Кирилл специально взял тайм-аут, чтобы каждый из них проделал полагающийся ему путь. Ира устраивалась в новой реальности, он ждал ее. Еще при жизни Михаила Кириллу стало совершенно ясно, что ему нужна эта женщина. Тогда он не позволял себе думать об этом, теперь надеялся.
С момента встречи они не замолкали и было очевидно, что они рады друг другу.
- Девочки просят отправить их в частную школу в Англию. Сами нашли какую-то, грезят ею, терзают Эмили английским. Она, бедняжка, приехала к нам осваивать русский, но по-русски говорит с ней только Степа. Уж он-то ее словарный запас пополняет как никто! – оба рассмеялись. - Я, конечно, рада целеустремленности детей, их бесстрашию, но как печально оставаться одной! Что я буду без них? Тоска и страшновато. Платон тоже мечется, определяется, куда поступать. Не знает с чего начать: нейронаука, психолингвистика, теория сознания, что-то там еще! Думает, может, отучиться здесь, потом в магистратуру уже поступать в Англию или Америку, Миша ему обещал. Когда он приезжает к нам, у нас даже стекла в окнах звенят, так бурно они с девочками предаются планам и мечтам. Особенно если учесть, что Эмили требует мечтать на английском! Им интересно, - она улыбнулась очень по-отечески.
- Тебе тоже будет интересно, - сказал Кирилл, - я буду тебя развлекать.
Ира с улыбкой взглянула на него, и он отметил, что улыбка замужней женщины и улыбка свободной женщины это сильно разные улыбки.
- А у тебя что? Чем занимался? И что хочешь показать?
- Сейчас увидишь.
Квартира Кирилла Ире очень понравилась, она с удовольствием прошлась по ней и одобрила вкус хозяина.
- А теперь гвоздь программы – кабинет! – Кирилл распахнул дверь в комнату и Ира ахнула.
Кабинет украшал кессонный потолок необыкновенной сложности и красоты. Цвет дерева изумлял теплотой и глубиной, резьба поражала искусностью.
- Вот чем я занимался все это время, - скромно пояснил Кирилл.
- Слов нет, как красиво! Весь кабинет прекрасен! Сколько книг! Какие шкафы! Да тут целое состояние!
- Да, эта комната вышла самой дорогой.
- Для меня эта комната была бы самой любимой.
- Я тут просиживаю целыми днями! Видишь, сколько диванов и кресел? Ни одно не обижено, - улыбнулся он.
- Иди сюда, покажу тебе, как надо любоваться моим потолком.
Кирилл подвел Иру к канапе и усадил.
- Располагайся поудобнее и смотри. Тут вырезаны все девять муз.
Ира легла поудобнее. Кирилл развалился в соседнем большом кресле.
- Очень красиво!
- Мне не надоедает смотреть. Волшебное зрелище: и усталость снимает, и мысли в порядок приводит, и просто радует.
- Да, волшебно. Сколько его делали?
- Да сто лет! Сначала само дерево ждали. Потом резьба, кое-что вручную. Ну и собрали не в один день.
- Теперь понимаю, почему ты так любишь здесь быть.
- Выпить чего-нибудь хочешь?
- Сколько утке еще печься?
- Еще час. Откуда знаешь про утку?
- По запаху. Уже вкусно.
– Это мой маринад, утка с апельсинами. Включил духовку, как пришли.
- Тогда через полчаса можно красного вина, если есть.
- Хорошо.
Ира завозилась, устроилась поудобнее, по-прежнему глядя на кессоны.
- Как у тебя здесь хорошо! Мирно, покойно, наполнено. Такое чувство, что, где бы не ходил, прийти должен именно сюда. Пункт назначения, - она мягко улыбнулась. – У каждого должно быть такое место.
- Место или человек. У меня такое же чувство возникает рядом с тобой.
- Правда? Здорово!
- Как Юлия? Залечила ее раны?
- Сами затягиваются.
- Решила не взваливать ее покой на свои плечи?
- Все противится во мне срастаться с тем, от чего воротит. Это вопрос самосбережения. Пока максимум, на что я способна, лишь не закрывать перед ней дверь. Знаешь, что я испытываю, оглядываясь на всю историю с Малышкой? Будто я много поняла, но ничему не научилась. У нее другая, нетипичная структура личности, и что с этим делать я не знаю. И не знаю, как жить с ней, потому что моя натура ее отвергает.
- А что она?
- Не знаю, что чувствует, что думает. Она уже давно не приходила к нам. А я миновала стадию сомнений и чувства вины, что что-то должна ей и все такое. Не стоять на собственном горле есть еще одна причина: мне стало понятно, что я не способна сделать ее счастливой. Никто не способен сделать другого человека счастливым. Никто. Каждый сам ответственен за свое счастье. Если внутри человека нет удовлетворения от самого себя, если он не интересен сам себе, не увлечен собой и жизнью, никто не заполнит эту пустоту. Никто. Малышка отлично это продемонстрировала. Как бы мы с Мишей ее всю жизнь не любили, не одаривали вниманием и участием, все ухало в пропасть, потому что следует самой по себе учиться быть счастливой. Ну и мужчины ее не спасли.
- Согласен. На прошлой неделе я мельком видел ее в ресторане нашего бизнес-центра в обществе мужчины. Она лучилась своим знаменитым обаянием.
- Вот как? Дай бог. А он?
- Он сидел спиной, не знаю, кто это.
- Она выглядела счастливой?
- Она ведь всегда счастлива, когда золотым дождем проливается на новую жертву?
- Будем надеяться, что какие-то уроки Малышка извлекла. А мы будем думать о своем счастье и о тех, кто в силу возраста зависит от нас.
- Согласен с тобой, моя дорогая. И рад, что ты не исключаешь для себя хорошее.
- Не исключаю. Сколько себя помню, всегда была счастлива. Даже сейчас, вдовою, как бы кощунственно это не звучало. Я скучаю по Мише, тоскую, часть меня ушла с ним, но я знаю, что мне по-прежнему интересно жить. У меня куча планов. А наша с Мишей любовь стала сродни ангельской, честное слово, у меня чувство, что он меня охраняет и благословляет на самую полную жизнь. Я это говорю еще и к тому, что раньше никогда не задумывалась об этом, потому что была счастлива, а счастливые люди не думают. – Она озорно погрозила ему пальцем: - Именно поэтому меня в свое время удивило, как много ты говорил мне того, о чем я сроду не думала. Ты казался мне очень умным! – Ира лукаво улыбнулась.
- Спасибо, а теперь я, значит, дурак!
- Отнюдь! Просто я поняла, что думал обо всем этом.
- Было дело.
- Теперь я догнала тебя.
- Такими темпами еще и за пояс заткнешь!
- Было кое-что, на чем я споткнулась! Даже хотела позвонить тебе и спросить, потом сама поняла. Недоумение возникло такое: а зачем люди друг другу, если каждый счастлив и самодостаточен? Вот представляешь, возник такой вопрос!
- И как ты на него ответила?
- Ответом послужила наша с Мишей жизнь. Мы дарили друг другу эмоции, которые невозможно получить одному, делились теми, которые были у каждого, это тоже важно. Поддерживали друг друга, защищали, заботились. Мы были приятны друг другу физически, ментально и во всех возможных отношениях. Быть рядом составляло радость для нас. И мы никогда не зависели друг от друга в эмоциональном плане, не утверждались и не кормили какие-то комплексы друг другом. Мы были по-настоящему счастливы, это казалось таким естественным.
- И у вас не было иллюзий относительно друг друга. И никто из вас не вешал на другого исправление своего плохого настроения.
- Да.
- И еще вы были верны.
- Господи, да! Вечно буду благодарна моему Мишеньке. А ведь я жила как в должном, как будто по-другому и быть не могло.
- Поэтому и не думала ни о чем. А не имеющие такого счастья думают.
- Разве ты был несчастен?
- Сам по себе нет, всегда был доволен своей жизнью. Только когда начал тосковать по любви, какой-то своей несбыточной женщине, стал задумываться, из чего складывается счастье. И ты знаешь, до Юлии так и не понимал, что мне надо. С нею окончательно понял, чего мне не надо. А чт; надо, понял позже, в Авроре, когда с вами начал плотно общаться.
- Правда? Как мило. И что же это?
- То самое ощущение, которое ты назвала пунктом назначения.
- Аврора многим мила.
Кирилл не стал уточнять, что его чувство касалось лично Иры. Рано. Они улыбнулись друг другу и снова уставились на потолок. Молчать им было хорошо, молчание сближало их, словно сквозь них текло все утешение мира, связывая их тайнами и рутинами бытия.
Кирилл чуть повернул голову и смотрел на тонкий профиль Иры. Ему хотелось коснуться ее, испытать с ней все, что от века бывает между мужчиной и женщиной. Он медленно протянул руку, осторожно тронул ее локоть пальцем и спросил про другое:
- Будешь резать салат?
Она неспешно обернулась, улыбнулась и чуть лениво спросила:
- А можно мне остаться гостьей? Я надела все свои кольца.
- Моя мама говорила, что гость только три раза гость, потом уже пусть хозяйничает.
- Тогда начинаем отсчет?