64.
Люди делятся на два типа.
Те кому стукнуло 64 года и остальные.
Мне 64.
Сакральное число, сплошь из одних восьмерок.
В Китае цифра 8 приносит удачу. Я не китаец, но, надеюсь, теперь-то мне подфартит.
В нумерологии иной раз бывают счастливые совпадения, в особенности если ты в них веришь.
Битлы ведь именно это число выбрали для своей песенки «When I am sixty-four”. Хотя сам текст мне не понравился. Там об одном старикашке, который сидит в своем палисаднике и трясется, как бы его женушка не кинула. Совсем не в духе этих парней. Может они посчитали, что в таком возрасте ты ни на что не годен, кроме как загнуться в любой момент.
Ну, так вот, у меня другие планы. И я готов о них поведать, пуская в ход всякие афоризмы и поговорки. К чему ломать голову над тем, что уже придумано лучше меня.
Ты есть то, что считаешь важным.
Первую книгу я купил, когда мне было лет тринадцать. Наша футбольная команда участвовала в соревнованиях в соседнем городе. И как-то так вышло, что мы попали в книжный магазин. Он, видать, находился на той же улице между столовой, где мы обедали, и гостиницей, куда возвращались за формой. Скорее всего я купил эту книжку, потому что она была небольшой, как библия, в кармане умещалась. Никто бы не стал читать библию, будь она величиной с оксфордскую энциклопедию. Мне всегда нравились аккуратные маленькие вещицы, вроде игрушечных автомобилей или оловянных солдатиков. То, что приятно держать в руке. У меня, наверное, тактильное чувство на первом месте. Название книги было «Философия выбора», или наподобие того. И написана заумно. Если честно, я мало что там понял. Парни ничего не сказали про мою покупку. Они признавали, что я неплохо играл в полузащите, и не подначивали в открытую, как других, у кого мяч в ногах вообще не держался. Но может быть заподозрили, что у меня не все дома. Знаете, как у тех шизиков, что сидят в уединении со своими бредовыми мыслями и никто им не нужен.
И все же одну идею из той книги я вынес. Философия, мол, за тем потребна, что она учит тебя делать правильный выбор. Понять, что важно, а что нет. Чтобы в конце жизни не сожалеть о напрасно потраченном времени. Правда, потом мне часто приходилось видеть умирающих, и мало кто из них о чем-то сокрушался. Конечно, философы, к примеру Кант или Ницше, те еще психопаты, и никто не может поручиться, что они правы. И потому я вывел свое собственное суждение, у каждого, вероятно, к шестидесяти четырем годам оно должно быть. Что главное это не власть или деньги, а женщины. Потому что, к чему тебе деньги, если ты не тратишь их на самое красивое и полезное.
Интересно, как бы изменились мои приоритеты, находись я сейчас в окопе под тенью пикирующего бомбардировщика. Никак. Я бы и тому чуваку, который прятался бы рядом в окопной нише, так и сказал бы: - Женщины лучше, чем все это дерьмо.
Правила Фокса
На самом-то деле секса у меня не было два года. Что-то произошло. Может быть причина была в том, что я не вылезал из больницы и дежурил как проклятый. А в свободные вечера играл в футбол на турнире ветеранов. Или я нарочно не оставлял времени для девушек, потому что они меня раскусили.
Посмотрите в их глаза, когда идете по улице, и узнаете, постарели вы или нет.
Так вот, истина открылась. Никто не останавливал на мне взгляда. Я был словно придорожная пыль, в которую они вонзали каблучки своих туфель.
Дрочил я нерегулярно, в отличие от Фокса. Он мой приятель, врач. Фоксом его прозвали коллеги, потому что он был рыжим и прямодушным, как старый Лис. Если человек был сволочью, то он подходил к нему и говорил в глаза: «- А ведь ты сволочь, дружище!». И никому это не нравилось. А сволочей у них в отделении был целый штаб. Там все только и думали о том, как бы в легкую содрать денег с больных. Один раз Фокс давал наркоз тяжелому больному. Никто за него не брался, и денег это не сулило. Но у Фокса получилось, и парнишка выжил. И потом мать этого парнишки подарила Фоксу книжку, знаете, из тех что разносят сектанты, «Путь к Богу» или «Кровь Христова». Прямо со слезами насильно в карман ему сунула. Фокс пришел в ординаторскую и открыл книжку. Все вокруг подняли его на смех, но тут из нее выпали пять стодолларовых купюр. Они летели, словно листья в осеннюю пору, и у всех кто там был вытягивались лица.
Так вот, Фокс апологет мастурбации.
- Знаешь, почему мужчины встали с четверенек? - спрашивает он, - Чтобы освободить руки и передернуть. Гоняй лысого два раза в неделю, и твоя предстательная железа будет в порядке.
В технике онанизма у него свой подход.
Дело в том, что правое полушарие мозга отвечает за три вещи: творчество, экстаз и левую руку.
- Дрочи левой рукой, - советует он, - и тогда там в мозге все соединится. Ощущения космические. А правая рука предназначена для другого: поздороваться, написать донос или выбить кому-нибудь зубы.
Предстательная железа — это маленькая ядерная бомба в глубине твоего таза. Если ты перестанешь ее опорожнять, она подумает, что ты потерял интерес к продолжению рода, и включит взрыватель. Покончит с твоей никчемной жизнью. Те кто не трахаются, скоро умирают.
Старые жирные больные
- Ах, ты старый жирный ублюдок, - думаю я, а иной раз говорю вслух, потому что они не слышат.
Они становятся глухими, потому что их не интересуют звуки снаружи.
Они слепнут, потому что не вглядываются в тех, кто идет мимо. Вот в чем причина их бесчувственности.
Этот жирдяй битый час шаркает по кабинету, поддерживаемый с боков некрасивой женой и кучей деток. Он еле взбирается на кушетку, и та скрипит под его раскормленным телом. Меня бесит, что он мой ровесник, и тем самым как бы низводит до своего гнусного состояния. Я не ты, и не желаю играть с тобой в одной команде. Из-за таких как ты, девушки отвергают таких как я. Этим гадам удобно. Жизнь их упорядочена, как на скотоферме, и нет повода что-то менять в своем убогом существовании. Выйдя на пенсию они садятся в кресло, и через полгода начинают раскачиваться. Они не играют в футбол и не трахают своих женщин. Что с ними происходит? В двадцать лет он был стройным парнем, а сейчас на кушетке покоится гора смердящего сала. Я вглядываюсь на УЗИ в его сердце и вижу, что через год-другой оно остановит свой ход, и мне не жаль этого полумертвеца. Его смерть будет менее заметна, чем падение камня со скалы в море.
Глянет — трава вянет
У меня вроде наличествовала вся троица вечной молодости — волосы на голове, плоский живот и эрекция в штанах.
Суть же в том, что вы можете обладать телом младенца, но лицом старика, которое выдаст вас с потрохами.
Как-то я случайно глянул в витрину магазина и увидел свое отражение. Там стоял тип с потухшим взором, глазами прикрытыми веками, готовый немедленно окочуриться. Вот что видели прохожие, когда я шел мимо.
Молодость не в штанах, а в глазах. В некой энергии, что струится по меридианам тела в череп и брызжет из глазниц.
Может статься, раньше я набирался той энергии, как вампиры. Только не кровью, которая есть всего лишь один из соков человека, как моча или спинномозговая жидкость. А тем извержением света, что рвется из тела в момент смерти больного. И если ты находишься в реанимационном отделении рядом с испускающим дух бедолагой, то этот самый дух проникает в тебя и дает силу. Как в компьютерной игре при захвате склада боеприпасов.
Еще один источник энергии это женская вагина. Когда член проникает в нее, то влагалище, как наружная обкладка наполняет сжимаемый ею корень магнетическим духом. Так что ебической силы во мне было завались, но лицо подводило.
Понятное дело, при мастурбации от собственной ладони ты ни черта не получишь.
Ануар
Если вы не хотите впасть в депрессию, то с самого утра примите то, что весь день вам будут попадаться одни подонки и недоумки. И тогда станет легче.
В жизни полно мудаков, которые лишены логики, не умеют играть в шахматы, и при разговоре с которыми можно свихнуться в первые минуты. Прибавьте к их тупости немного ненависти, и вы получите существо, готовое вас прикончить.
Но когда я приехал на учебу в Семск., то встретил парня, который мудаком не был. Его звали Ануар, и мы вместе учились на кафедре повышения квалификации врачей. Он был полноват, как все добряки, и смешлив.
- Никогда не назначай казахам церебролизин, - говорю я ему. - Это вытяжка из мозга свиньи. Если ты введешь его в вену мусульманам, они не попадут в рай. И 72 девственницы их не дождутся.
Ануар от смеха сгибается пополам.
«Странно, - думаю я, - 72 — это девять восьмерок».
Я попросил Ануара сводить меня в музей Достоевского. Это был бревенчатый дом в центре города с небольшими комнатками и с мебелью девятнадцатого века. Перед тем я заново прочитал несколько повестей писателя. И мне казалось, что если я попаду в то место, где он жил, то вдруг получу какой-нибудь мистический знак от него. Я трогал книги на его столе, хотя это не разрешалось, металлические шары на спинке кровати, но ничего не почувствовал. Потом смотрительница, худая строгая женщина лет пятидесяти, показывала нам карту города.
- Вот здесь была крепость и две слободы — казацкая и татарская.
- А где жили казахи? - спросил я.
- На левом берегу, в юртах. В городе их практически не было,- ответила она с некоторым вызовом, точно об индейцах, которых не допускали в ковбойские поселения.
- А как вы поясните педофильские наклонности господина Достоевского? - спросил я. Она могла или возмутиться, или, если была в теме, что-нибудь рассказать. Она выбрала первый вариант.
- С чего вы это взяли? - с гневом воскликнула смотрительница. Если бы у нее была плетка, она бы хлестнула меня по лицу. Ануар за ее спиной покатился от смеха.
- В его романах. «Бесы» и «Преступление и наказание». Его просто неудержимую тягу к тринадцатилетним девочкам? Это ведь несомненно.
- Что вы такое несете о великом писателе! - она развернулась и пошла прочь. Хотя мы оплатили гида на все время осмотра. Она шла, прижав руки к груди, словно укрывая маленького Достоевского, очень худая и очень не сексуальная.
Семск.
- Зачем вы так грубо? - спросил Ануар, все еще всхлипывая от смеха.
- Рассчитывал, что она знает кое-что об этом. На ее месте я бы написал диссертацию на тему «Достоевский и его педофильские откровения».
Мы сидели в пивнушке на перекрестке, в полуподвальном помещении. Пивнушек в этом городе было в сто раз больше, чем футбольных полей. Местные ребята занимались тем, что с утра до вечера делали ставки в спортбарах. На улице стояла жара, и песок поднимавшийся от ветра, забивал глаза и прочие дырки в черепе. Не то что в футбол поиграть, даже пройти квартал было так же мучительно, как по пустыне с полной армейской выкладкой.
- Странно, но писатели, которые мне нравятся, все с небольшим педофильским сдвигом. Не только Достоевский, но и Сэлинджер, Набоков. И речь идет даже не о педофилии, а о влечении к нимфеткам, которые телом, как женщины, но еще не познали секса. И этих писателей притягивает в них сочетание чистоты и первого желания познать секс. И по словам Достоевского, понять это могут только интеллектуалы, те кому за шестьдесят лет, а не подростки-ровесники, для которых трахнуться, как мороженное лизнуть. Для старика близость с молоденькой, это восторг и экзальтация, а не механический перепих.
К нам подошла официантка, блондинка в переднике с рекламой «Budweiser».
- Будете еще пива? - спросила она.
Мы заказали пару кружек. Когда она отошла, Ануар глядя на ее виляющий зад сказал:
- Классная попка! Я бы ей вдул!
Он посмотрел на меня, оценивая реакцию. Я продолжал умничать.
- Сексуальность — это не попка, а то неуловимое в женщине, что сразу тебя заводит, - я не стал уточнять, что с возрастом у тебя не может встать на любую, а нужно кое-что еще, - иной раз это может быть и некрасивая девушка, но с неосознаваемой ею похотью, которую почувствует любой кретин. Вот к примеру, одна история из моих юных лет.
Брат Альберт живо смекнул, что она с придурью, и, рассудив, что для него это сущий клад, внезапно и без памяти в неё влюбился.
В ту пору я работал участковым врачом. И в моем ведении была старая часть города, сплошь из маленьких домишек, разбросанных как попало. В один жаркий июльский денек мне надо было навестить родственников больного, который лежал в инфекционной больнице. Узнать, не заразился ли от него кто-нибудь. Дом я нашел не сразу, спустился с какого-то пригорка и уткнулся прямо в калитку. Это была обычная изба, с наличниками в окнах и сорной травой вокруг. Собаки я не увидел, это первое, что высматриваешь. Я пошел по тропинке, выискивая вход в теремок. Обойдя дом, я увидел крыльцо, на котором сидела девушка. Ей было лет шестнадцать. Немного полновата, русоволоса, в коротком ситцевом платье. Ноги до бедер оголены. Она не сразу заметила меня, хотя я стоял в шаге от нее. Ее взгляд был устремлен в землю, словно зачарованный чем-то, скорее всего какой-то сексуальной и развратной картинкой, судя по ее раздвинутым ногам, глубокому дыханию и расслабленной позе. В такую жару и духоту в голову могут лезть только блудные мысли. Если бы я хотел написать картину «Вожделение», то лучшего образа не нашел бы. Она не была красивой, черты лица крупные, волосы редкие, но я мог бы понять маньяка, который при ее виде не удержался бы и накинулся на нее.
- Здравствуй, - сказал я, наконец. Она медленно подняла на меня голову с осоловелыми глазами, видать, все еще очарованная тем, что томило ее.
- Ты одна дома?
Она молча кивнула. Может, дурочка?
- Я врач. Мне надо проверить, не заболел ли кто.
Она не шевелилась. Непонятно было, понимает ли вообще, о чем я говорю. Только голые коленки повернула в мою сторону.
- Пойдем. Хоть тебя посмотрю.
Я взял ее за локоток и поднял, опасаясь, что она совсем не ходит. Приобнял другой рукой, так что моя ладонь легла на ее ягодицы, и повел в дом. Мы прошли крохотную веранду, темные сенцы и через дверь, обитую войлоком, попали в комнату. Пахло чем-то кислым и затхлым. Справа у окна, через которое ярко светило солнце, стояла неприбранная кровать. В центре комнаты стол с тарелкой с незрелыми яблоками. В углу телевизор на тумбочке. Вся обстановка располагала к тому, чтобы совершить тут какое-нибудь гнусное преступление.
- Ложись,- говорю я и подталкиваю девушку к кровати, откинув стеганое одеяло. Она ложится, и взгляд у нее все еще сонный.
- Давай посмотрим живот.
Она расстегивает пуговицы и открывает голое тело. Груди у нее большие белые, трусики тонкие, просвечивают.
- Согни ноги, - я завожу руки под ее полные прохладные бедра и сам сгибаю их. Потом щупаю живот, попросту глажу над лобком и как бы ненароком завожу средний палец под трусики. Это легко было сделать, потому что там и резинки-то нет. Палец мой спускается ниже, попадает в ложбинку, соскальзывает по ней и попадает во влажную норку. У меня захватывает дух. Вся эта жара, ее сонный равнодушный взгляд, устремленный в окно, неожиданный влажный звук в ее влагалище, прозвучавший как звук падающей капли в тишине, сводят меня с ума. Я проникаю пальцем все глубже и глубже, двигаю им часто и ритмично, словно при настоящем сношении.
Левой рукой я невольно хватаю ее за грудь и спрашиваю:
- Не больно ли здесь?
Она отрицательно качает головой. Смотрит неотрывно в окно, словно происходящее ее не трогает. Только лицо порозовело, и рот приоткрыт. Мой член вздыбился, и брюки не могут скрыть этого. И тогда я взял ее руку и положил на свой пах. Она подчиняется и через брюки некрепко держит мой член в ладошке. Я продолжаю уже двумя пальцами терзать ее интимный створ, словно дирижер в финале бравурного марша. Возбудился и кончил. Будто глухими короткими ударами в литавры.
- Ну, что ж, - говорю хрипло, - вроде все в порядке. Встаю и ухожу. Напоследок, в дверях глянул на нее. Она отвернулась к окну ничком, словно собралась спать.
Потом у меня будет много женщин. Но ни одна из них, кажется, не вызывала такого сильного желания, как эта дурочка.
- Да,- сказал Ануар, - возможно, вы правы.
Он ни разу не опротестовал ни одной сентенции, которые я выдавал. Прямо ученик Вагнер.
О, звезды не смотрите в душу мне,
Такие вожделения там на дне.
64 года я прожил в самом захудалом городе мира. В городе, где нет проституток. В Семске они были. Ануар показал мне несколько саун, куда он ходил в студенческие годы утолить свой сексуальный голод. Я выбрал самый неприметный бордель. Он находился во дворе за торговым центром и скрывался за деревянными воротами. Мне пора было прервать безголевую серию, но решимости не хватало. Когда я шел через весь город к назначенному месту, казалось, что все прохожие знали, зачем я иду в том направлении, и осуждали меня. Разве что дети не показывали пальцем и не закидывали камнями. Я долго ходил кругами, пока не нашел пустынную улочку, через которую проник в эту обитель. Снаружи она походила на склад. Я прошел через ворота и очутился перед ступеньками, ведущими куда-то вниз в подвал. Спустившись по ним, я открыл дверь и увидел небольшую убогую прихожую. На видавшем виде диване сидела старая казашка и молодая брюнетка. Они смотрели телевизор. Старушка глянула на меня и довольно дружелюбно, даже весело спросила:
- Не, балам?
Хотя на ребенка я, понятное дело, не тянул.
- Кыздар бар ма? - спросил я. Стандартная фраза, как пароль, после которого, словно сев на велосипед, можно теперь катить без помех. Старушка кивнула в сторону брюнетки. Выбора не было. Как будто пришел в парикмахерскую, а свободное кресло одно. Брюнетка посмотрела на меня. Представляю, что она увидела. Испуганного старикашку с лицом шарпея. Шарпеем меня обозвал Фокс, за мои носогубные складки и мешки под глазами. Но похоже, ей было все равно. На моем месте мог быть орангутанг, и она оценила бы его тем же взглядом.
Я отдал деньги старушке, это было дешевле обеда в приличном ресторане. Мы поднялись с девушкой наверх. Там было несколько комнат. Она открыла дверь одной из них и сказала:
- Проходите. Можете принять душ. Я сейчас вернусь.
Я вошел в комнату. Слева стояла двухспальная кровать. В окно виднелась многоэтажка, в которой, как мне показалось, прятались жильцы с биноклями. Я задернул шторы, чем, наверное, вызвал недовольство у всех этих вуайеристов. Справа на столике, как всегда, был включенный телевизор. Никуда от них не деться. Шла трансляция мессы из какой-то церкви с позолоченными стенами. Звучали колокола и заунывный голос толстого монаха. Ничто вокруг к похоти не располагало. Я пошел в душевую. Помылся с ощущением того, что готовлюсь к операции.
Я сидел на кровати, когда вернулась девушка. С собой она принесла кучу флакончиков.
- Ложитесь, - велела она и начала натирать руки то одним, то другим раствором.
Я лег, и все смахивало на то, что меня ждет бальзамирование с последующей кремацией. Не было ничего, к чему я привык в обычной своей распутной жизни. Выпивки, веселого разговора, постепенно нарастающего обоюдного сексуального желания. Брюнетке надо было всего лишь поднять мой недовольный всей этой дурацкой новизной пенис и вставить в свою дырку.
- У вас бывали тут мужчины постарше? - тревожно спросил я. Хотелось быть не самым дряхлым в ее клиентуре.
- Да, однажды был старичок 80 лет, - (восемь на десять), - внуки устроили ему подарок на юбилей.
- И как он?
- Вполне. Орудие стояло будь здоров!
Меня это не сильно вдохновило. Наоборот. Панихида, звучавшая из телека, призывала спрятаться от всего мира. Вдобавок этот старикан со своим железным членом. Он словно незримо присутствовал здесь и насмехался надо мной. Девушка промаялась над моим капризным отростком, и мы в конце-концов изобразили что-то похожее на секс. Я с облегчением сбежал из этого гнезда разврата, сопровождаемый неочевидным хохотом восьмидесятилетнего ублюдка.
Нельзя сделать восьмой шаг, если не сделан первый.
Профессор, который вел у нас занятия, был не очень-то усерден. На лекциях он механически читал надписи под слайдами, а о настоящих секретах неврологии умалчивал. По большей части он рекламировал всякие добавки от фармацевтических компаний, и это было сплошное надувательство. Часто он улетал на презентацию куда-нибудь в Португалию, и мы неделю валяли дурака. В один такой свободный период я решил съездить в бывший аул своей матери Кара-аул. Там вроде бы жила ее младшая сестра, которую я видел еще подростком. Тем более, я как всякий психопат, не мог справиться с внезапно появившимся во мне желанием поехать туда. И пока не исполнил этого желания, ничего другого делать уже не мог. Точно так же я не мог сладить со своим решением сделать обрезание в пятьдесят три года. Фокс сказал тогда, что в таком возрасте член надо удлинять, а не укорачивать. Но я, сделав циркумцизию своим сыновьям, считал нечестным оставить каску на своем солдате. И это было дебильным решением. Потому что ночные эрекции рвали швы на моем многострадальном члене до крови. К тому же я перестал чувствовать прикосновения к головке пениса и подумал, что это приведет к импотенции. Но мне удалось растянуть остатки крайней плоти, и все обошлось. Кстати, первым из мусульман оттяпал свою шкурку пророк Ибрагим. И сделал это в восемьдесят лет плотницким топориком, из-за чего получил нагоняй от Аллаха за скоропалительность. Этот Ибрагим, похоже, был тот еще невротик.
Терiге тусу
Аул находился в степи и был нашпигован памятниками Абаю и его братьям. Вокруг высоченных обелисков стояли крохотные хибары, и в них обитали, согласно Википедии пять тысяч жителей - три с половиной тысячи женщин и полторы тысячи мужчин. Все из рода Тобыкты, как и моя мать. В придорожном кафе, где с потолка свисали липучки от мух, я узнал адрес тетки. Ее звали Фридой, и она жила на окраине селения.
- Там где небольшой лесочек,- добавила женщина, стоявшая за барной стойкой. Выйдя на улицу, я увидел в северной части тополя и двинул в ту сторону. Домики, мимо которых я шел, были непритязательны на вид, с вымазанными глиной стенами и двориками с подметенной голой землей. Никто не заморачивался насчет оградок или газонов, местные казахи были сторонниками минимализма в обустройстве своей жизни. В общем-то, они были правы, зачем тратить время на то, без чего можно обойтись.
Найдя нужный адрес, с табличкой «улица Абая 88», я увидел такой же дом, как и во всей округе, простенький и опрятный. Я подошел к двери и постучал. Мне открыла старушка в бархатной зеленой жилетке. Лицом она походила на мою мать.
- Салем, апа, - поздоровался я.
- Салем, балам, - ответила она спокойно, внимательно вглядываясь в мои глаза, - Алан?
- Да, - отвечаю я.
И она обнимает меня и целует мою руку. От нее пахнет парным молоком и блинчиками. Мы зашли в дом. После расспросов о семье Фрида озабоченно спросила:
- Тебя что-то тревожит, сынок?
- Все нормально, - отвечаю. Не рассказывать же ей о моем метафизическом опустошении и желании кое-что поменять.
- Погоди, - Фрида встала и вынула из шкафа мешочек, как для игры в лото. Она вернулась к столу и высыпала из мешочка речные камешки, похожие на драже с арахисом. Камешки она поделила на три кучки. Потом начала отбирать из каждой кучки по четыре камешка и пару раз повторила все заново, бормоча что-то под нос.
- Горе горюй, а руками воюй, - усмехнулась она, всматриваясь в комбинацию раскиданных драже на белой скатерти. Она смахнула камешки в мешочек и спрятала его в шкаф.
- Выпей мой чай, - Фрида налила в пиалу темный горячий напиток из термоса. Я осторожно глотнул, и жидкость обожгла мой желудок, как спирт, который мы, дежурные врачи, иногда пили в ночную смену. Я вылакал все до дна. Это было что-то настоянное на травах, да еще подогретое, как глинтвейн. Мне стало легко и радостно.
- Пойдем, - сказала Фрида и повела меня к выходу.
Мы вышли во двор и направились к сараю. Уже стемнело, и я глубоко вдохнул степной воздух с запахом дыма. По всему аулу разогревали самовары. В сарае Фрида зажгла лампу, и на стене высветилась шкура быка, висевшая на гвозде.
- Помоги, - сказала Фрида, и я помог ей снять шкуру и расстелил ее на земле.
- Ложись в нее, - предложила старушка, словно это был спальный мешок. Я подчинился. Фрида укрыла меня бычьим брюхом, как полами плаща, и я очутился в темноте.
Тут, неизвестно откуда ко мне подошла мать и положила руку на плечо:
- Не переживай, сынок? Тебе всего тридцать семь лет.
- И вправду, мама. Глупо волноваться из-за такой ерунды!
Откуда-то взялось зеркальце, и в нем появилась девушка. Никогда не видел я такой красавицы. Она улыбнулась мне и поманила пальцем.
Потом я увидел Фауста в окружении обезьянок. Старик пил из бокала зелье с огнем, и его лицо омолаживалось на глазах. Рядом стояли мужчина и женщина и с усмешкой взирали на него. Потом женщина, это была симпатичная брюнетка средних лет, повела меня в ванную комнату. Там она стянула с меня штаны и набила в член травяного жмыха, словно это был не эбонитовый ствол, а полая трубка. После этого она развернулась, и я вошел ей между ягодиц и совокупился. Рядом со мной стояла та девушка из зеркала и держала меня за руку.
Я вспотел, и не мог понять, сколько прошло времени. Потом забрезжил свет, и я увидел Фриду. Она погладила меня:
- Два дня спал, - сказала она. За окном сияло солнце.
- Два дня, - повторил я, - мне надо на занятия.
Лицо и веки были стянуты, точно крахмальной маской. Возможно, так себя чувствуют те, кто перенес блефаропластику.
- Умойся, Алан, - сказала Фрида. Она указала на таз с водой. Когда она ушла, я ополоснул тело и оделся. Лет десять назад я перенес мозговое кровоизлияние. И в ту пору в больнице мне приснился сон, будто я разбил ящик, внутри которого находился, и вышел на праздничную улицу с ощущением легкости и новизны в теле. То же самое я чувствовал сейчас.
Обратно я летел на небольшом самолете. Рядом со мной сидел паренек лет семнадцати. Он все называл меня «ага», и я не мог понять, за кого он меня принимал, за старшего брата или старика. Но трепались мы на равных. Он нервничал и поглядывал в иллюминатор на крыло, словно опасаясь, как бы оно не загорелось или не отвалилось. Стюардесса в обтягивающей форме исчезла в кабине пилота и долго не возвращалась.
- Как вы думаете, ага, она не отвлекает его там?
- Все может быть.
Самолет внезапно затрясло в ритмической пляске, видать, попали в зону турбулентности.
- Чем они там занимаются, сексом? - обеспокоенно спросил парнишка.
- Навряд ли. Там места мало. Разве что она ему отсасывает.
- Почему бы им не делать это после прилета?
- На земле не то. А вот на высоте пять тысяч метров это заводит куда больше. Поэтому не бывает старых бортпроводниц.
- Почему?
- Потому что когда отсасывает старая — это отвратительно, а когда молодая — это приятно.
В аэропорту до меня начало доходить, что произошла некая перемена. Встречные девушки улыбались мне и задерживали взгляд. Это было давнее знакомое чувство. Я снова стал видимым для их мира.
В квартире я первым делом подошел к зеркалу. Это было доброе зеркало, в том смысле, что освещение вокруг него было удачным, и человека оно отражало, как после качественной ретуши. То что я увидел, походило на мои фотографии в тридцать семь лет. Худое вытянутое лицо, с кожей растянутой, словно холст на мольберте. Я понял, что сделала Фрида с помощью бычьей шкуры. «Терiге тусу», вот как это называется.
Наутро я проснулся, и несмотря на беспокойный сон, лицо мое было помято меньше, чем у грудного младенца. На мне словно сидела резиновая маска. Я вспомнил, что подростком мне нравилось приклеивать себе бороду из овечьей шерсти, подрисовывать морщины и ходить еле переставляя ноги. А мать потом говорила, что видела старика, который околачивался в нашем дворе. Нынче я перевоплотился наоборот. Нельзя сказать, что я ликовал от этого. Нет, как будто надел новый костюм, и первое время он меня стеснял.
В больнице две студентки, прикатили в мой кабинет больного с одышкой. Попытки поговорить с ним, едва не вызвали у меня рвоту. Дело в том, что я страдаю мизофонией, не переношу некоторые человеческие звуки. Мне становится плохо, когда я слышу кашель, хрипы, чавканье. И еще я готов убить любого, кто гнусавит или картавит. Нарушения речи это всегда проявления болезни мозга. И если человек говорит нечленораздельно, то у него или не все дома, или опухоль лобной доли. Старик, которого привезли, говорил сипло с покашливанием, и я хирел на глазах. Проведя обследование быстрее обычного, я распорядился увезти больного. Студентки взялись за него, чтобы пересадить в кресло, и тут я обратил внимание на одну из них. Она была копией той девушки, что я видел у Фриды в зеркале.
- Привет, - говорю, - вы мне очень помогли.
Она была немного полноватой, смотрела на меня прищурясь и улыбалась. Я помог им выкатить кресло в коридор.
- Как тебя зовут?
- Рита.
- Если бы я захотел, чтобы ты пришла в следующий раз, как тебя найти?
Она взяла мой телефон и принялась набирать номер. Когда между вами устанавливается понятная связь, вы становитесь бесцеремонными. Я не удержался и поцеловал ее в шею. Маргарита приняла это спокойно, продолжая тыкать кнопки на телефоне.
Знаете, что такое жизнь? Это неожиданное вторжение красоты.
Через пару дней ко мне в кабинет вошла заместитель главного врача. Я не любил ее так же, как фронтовики не любят тыловых офицеров. Это была высокая грузная женщина в темных очках.
- У нас к вам возникла претензия, Алан, - сказала она. Голосок у нее был из тех, что вызывал у меня тошноту. Немного гнусавый и монотонный. Такие голоса бывают у чиновниц и проповедниц. Мне бы не помешал пакет для блевотины.
- На вас поступила жалоба. И вы должны явиться в административный суд, - она положила на стол бумажку с надписью «повестка».
- А в чем дело? - спросил я, преодолевая рвотные позывы.
- Вас обвиняют в домогательстве к несовершеннолетней, - объявила она злорадно. Я вспомнил, что она недолюбливала меня так же, как и я ее. - На видеокамере все зафиксировано. Этой студентке, к которой вы приставали, нет восемнадцати лет. Какой же вы мерзкий.
Я забыл про эти чертовы видеокамеры. В больнице их было штук пятьдесят, во всех коридорах. И эта женщина с утра до вечера смотрела на мониторы, точно господь бог на свои творения.
- Будь моя воля, - сказала она уходя, - я бы вас кастрировала.
Административный суд располагался в актовом зале бывшей школы. На сцене в черной мантии сидел толстый парень лет тридцати. Зрителями были в основном старушки, они сидели неподвижно, как манекены. Может это и были манекены, расставленные для какого-то абсурдного спектакля. Я стоял перед трибуной лицом к судье.
- Сколько вам лет? - спросил человек в мантии. Голос у него на выходе изо рта, сдавливаемый вторым подбородком, приобрел глухую важность.
- Я думаю, что мой биологический возраст около тридцати семи лет.
Судья минуту переваривал услышанное. Затем рявкнул:
- Вы можете ощущать себя даже ребенком, нам для протокола необходимы официальные данные.
- Мне шестьдесят четыре года.
Кто-то в зале вскрикнул. Я обернулся и увидел, что это Маргарита. Она смотрела на меня с ужасом, будто я ходячий труп.
- В чем дело? - спросил толстяк в мантии.
- Если бы я знала, что он такой старый, я бы к нему близко не подошла! - сказала Маргарита. Подле нее сидел тип в бейсболке, и судя по руке, которую он держал на ее коленке, давно получивший доступ к ее вратам. Мне стало на все наплевать.
- Сколько вам лет, милая? - поинтересовался судья.
- Восемнадцать, вчера исполнилось.
- Но на момент преступления вам было 17, не так ли?
- Да.
- Начинаем процесс. Вызываю первого свидетеля, - объявил судья.
Вошла худая женщина, смотрительница музея.
- Что вы можете заявить о подсудимом?
- Понимаете, ваша честь. Я много лет работаю в музее Достоевского. И этот человек в одно мгновенье разрушил всю святость и значимость моего служения. Он заподозрил величайшего писателя в педофилии. Переносить собственные низкие инстинкты на гения, вымарать в грязи наше достояние. Это должно быть наказуемо самым строгим приговором.
В зале раздался гул одобрения, словно по знаку ведущего в студии телевидения. Смотрительница ушла, сцепив руки перед собой.
- Прекрасно, - сказал судья, - вызовите второго свидетеля.
К авансцене подошел парнишка, мой попутчик в самолете.
- Что вам говорил подсудимый во время полета?
- Он говорил, что молодые стюардессы лучше, чем старые.
В зале грохнул взрыв негодования. Не думал, что старушки способны были издавать такие оглушительные звуки.
- Почему он так сказал?
- Он пояснил это тем, что во время минета большое значение имеет то, что ты видишь возле своего члена. И молодое лицо смотрится гармоничнее, чем старое.
Мне показалось, что злоба за моей спиной приобрела физическую силу и придавила меня к полу.
Третьим свидетелем была заместитель главного врача.
- В нашем коллективе подсудимый не отличался дружелюбностью, - она указала на меня пальцем, - он настолько отличался от всех нас, что в конце-концов закрепил это физиологически, сделал косметическую операцию. Разумеется, для того, чтобы скрыть свой возраст и соблазнять молоденьких девушек. Такие извращенцы опасны для общества и нуждаются в кастрации. Гормональной или лучше оперативной. Наши славные хирурги готовы в этом помочь.
Сзади послышались аплодисменты, почти овации. Старушки колотили маленькими ладошками, и это походило на побег крыс из подвала.
Мне дали восемь лет. В тюрьме строгого режима. Там есть много чего для нормальной жизни. Место для сна, столовая, качалка, библиотека. Но там нет женщин, всегда в них все упирается. Я пью таблетки и раз в неделю хожу к тюремному психологу. Недавно мне назначили нового психолога. Это молодая девушка, и мне нравится бывать на ее приеме. У нее приятный голос.