Дьяк Илья Осеев почтительно склонил голову перед Великим князем всея Руси Симеоном Бекбулатовичем:
– Великий князь, не угодно ли спуститься в Казённого приказа библиотеку?
Дьяк смотрел на Великого князя с подобострастием и хитринкой. Князь знал этого дьяка много лет, в верности его убедился ещё в бытность касимоским ханом, и потому спокойно среагировал на предложение куда-то пойти. Мыслимо ли дело – дьяк говорит Великому князю, что тот должен куда-то идти!
– Что я забыл там?
– Документы, кои тебе непременно надлежит видеть.
– Сюда не мог принести? – эту фразу он сказал уже иные голосом. По пустяку Илья звать не будет. Знает, с кем говарит.
– Никак невозможно.
Великий князь после некоторого размышления – не вскакивать же по первому требованию дьяка – встал из-за дубового стола, заваленного бумагами. Дьяк тут же рванулся вперёд, чтобы распахнуть дверь, князь направился за ним. Стоило им выйти, как следом пристроились два стрельца.
Они спустились в подвальное помещение, прошли до конца коридора, и остановились у массивной дубовой двери. Стрельцы – по знаку князя - остановились на почтительном отдалении – другого входа в коридор не было, так что можно было не беспокоиться.
Илья отпер двумя ключами дверь, взял с полки свечу и зажёг её. Отворить одной рукой тяжёлую дверь было непросто, так что пришлось напрячься.
Великий князь зашёл лишь тогда, когда дверь открылась полностью, а дьяк принял услужливо-почтительную позу. Илья закрыл за ним дверь на небольшой засов и прошёл вглубь помещения, предлагая Великому князю следовать за ним. Пройдя между заваленных свитками полок, дьяк остановился у неоштукатуренной стены, к которой был прислонён столик. Поправил стул так, чтобы князю было удобно сидеть.
– Что поведать хочешь? – резко спросил князь. – Наверху нельзя было?
– Нельзя, - подтвердил Илья. – И у стен уши бывают.
Симеон шумно выдохнул воздух. О том, что у стен бывают уши, он знал прекрасно. Потому и вёл себя с необычайной осторожностью. За каждым его шагом следят. Возможно, и об этом походе в подвал, где хранятся бумаги, доложат настоящему правителю Руси. Все ныне осторожничают. Не было на Руси ещё такого случая, чтобы Великий князь всея Руси, царь московский добровольно ушёл с престола, напоследок поцеловав крест на правление не сыну своему, а крещёному татарину, бывшему прежде касимовским ханом и всего три года, как принявшим православие и женившимся – опять же – Иван Васильевич посватал – на дочери князя Мстиславского, прямого потомка Рюрика. Но октября 11-го дня 7084 года от сотворения мира такое произошло. Теперь бывший царь скромно именуемый московским боярином Иваном Васильевичем обращался к Симеону Бекбулатовичу не иначе, как с полным титулованием. Ходил на все заседания боярской думы, садился на самый отдалённый от Великого князя Бекбулатовича стул, и наблюдал за тем, что происходит, редко высказываясь по обсуждаемым думой темам.
Не понимали бояре, что происходит. Слухи ходили разные. Одни уверяли, что крымский хан Гирей опять на Москву войной собрался, и чтобы предупредить это Иван четвёртый Ваильевич спешно посадил на престол потомка Чингиз-хана. Хан Гирей, увидевши, что на Москве ныне бывший касимовский хан сидит, немедля поход отменил. Так и будет Симеон Бекбулатович сидеть на Москве, пока крымский хан не утихомирится. Другие уверяли, что царю верное предсказание от ведающих людей было, что погибель его ждёт, если с престола не уйдёт. Потому и сына не посадил вместо себя, ибо предсказание распространялось на весь Рюрика род. Третьи, самые смелые, шептали, что устал народ от лихой власти Ивана Васильевича, и тот решил в сторону отойти, дабы дать народу успокоиться. Спорили до хрипоты, но так, чтобы в чужие уши не попало – мало ли что! На заседаниях думы обращались по делам к новому Великому князю, но речи свои строили из расчёта, что их прежний Великий князь и царь московский оценивать будет. И если велено было называть Симеона Бекбулатовича Великом князем всея Руси, никто не смел сказать иначе.
– Говори.
Илья кивнул.
– В народе московском о тебе говорят хорошо. Раньше молчали, а теперь говорят. Царь наш новый, говорят, суров, да не злобен. Строг, да отходчив. Сам живёт, и другим даёт.
– Ты ради этого меня сюда позвал?
– Это вступление. Чтобы знал, откуда ноги растут. Так вот, народ, которому ты нравиться начал, в большом сомнении пребывает. Не может быть на Руси два царя. Не держат тебя за шута, которого позвали народ тешить. Плоды твоего царствования вкушать стали. В первую очередь – то, что ты всем долги в казну простил. Сначала не верили, потом не понимали, а этим летом дошло. Раньше мастеровому зачем было стараться? Как не трудись, всё заработанное в счёт погашения долгов уйдёт, сколько не трудись, копейку в мошну не положишь, дай бог, чтобы на краюху хлеба осталось. А тут – подать подушную заплатил – и живи! Больше сделал – больше продал. Выделал кож поболее – на базар. Сундук резной сделал – на продажу. Из деревни гусей или овец пригнал, продал – денюжка появилась, есть на что купить всякую всячину для дома. В народе говорят – забыли, когда ряды торговые людьми столь полны были. И дьяк базарный, собирающий десятину в казну, вторит – за каждый из летних месяцев собирал больше, чем прежде за год. А то, что ты земельные грамоты у монастырей позабирал – виной тебе не ставят, прознали, кто велел такое сделать.
Отобрать монастырские земли – у кого часть, у кого – полностью – велел московский боярин Иван Васильевич. Позвал к себе, и тихо, да приказным тоном велел записать – у кого сколько забрать. Не решился Симеон Бекбулатович возражать. Понимал, в чём причина, Иван Васильевич хочет побыстрей казну наполнить. Сказать же, что перепродажа земель этих толку не даст, после десятилетия войн и опритчины земля народом оскудела - покупать ныне некому, не отважился.
- Скоро год, как ты на Москве сидишь. С каждым днём к тебе всё больше людей склоняются. Пора решаться. Боярин московский беспокоиться стал, думал, у тебя всё кувырком пойдёт, а выходит наоборот. Собирает людей своих, чтобы крёстный ход устроить, его назад на престол звать. Мол, не хотим крещёного татарина, ты нам люб. Слухи до меня доходят, что скрипеть его людишки-то стали. Деньги, и немалые, за участие в крёстном ходу просят. Народ-то московский прост, вперёд не загадывает, одним днём живёт. Целковый покажи – и он побежал, не думая, чем ему это целковый завтра выйдет. Время действовать наступает.
– К чему ты клонишь? – спросил Симеон. Впрочем, он знал, «к чему». Но хотел услышать это из уст Ильи.
– У тому, что люди смертны. Особенно те, которым никто не верит.
– Не выйдет. На меня первого укажут.
– Неужели я так глуп? Московский князь не от ножа, а от тяжёлой болезни помереть должен. Ему уже хорошо за сорок, всякое случиться может.
Симеон молчал так долго, что Илья не выдержал:
– Что-то не пойму тебя. Другие мысли есть?
– За своих боюсь.
– Не пойдёшь – бояться не будешь? Али забыл, скольких бояр он погубил вместе с семьями? Детей малых не жалел. За малую провинность с людей живьём кожу сдирал. При нём ни в чём нельзя быть уверенным. Ты, прямой потомок Чингиз-хана, боишься ему слово сказать – прости меня, господи за скверность такую с уст сорвавшуюся.
Илья уколол в самое болезненное место. Да, Симеон Бекбулатович – прямой потомок Чингиз-хана. Его дед – Ахмат, хан Большой Орды, выдавал ярлык на царствование Ивану третьему Васильевичу, деду нынешнего московского боярина Ивана Васильевича, до прошлого года – Ивана четвёртого. Как всё изменилось с времён его деда!
– Подбирай выражения!
– Прости, Великий князь. Перешагни через сомнения ради сына. Неужто тебе это боярин московский люб?
– Мне Иван Васильевич плохого не делал…
– Что ты всё на себя переводишь?! Ты посмотри, что на Руси твориться! Она в руках его билась и истекала кровью, как заяц в когтях у коршуна! Вспомни, что он с Великим Новгородом сделал! Сжёг собственный город, который ему четверть казны наполнял! Убитых столько было, что Волхов из берегов вышел! Вспомни, как он народ московский на растерзание Дивлет Гирею бросил! На нём грехов больше, чем на сосне иголок.
– На помазаннике божьем не может быть грехов…
– Помазанник? Нечто забыл, смысл помазания? Это клятва все заповеди христианские блюсти. Кто-нибудь возьмётся считать, сколько раз он нарушал богом данные заповеди? Не далее, как о прошлом годе Иван Васильевич солживил своё помазание в очередной раз, женившись на пятой жене. Разве можно христианину пятую жену иметь? Этот помазанник патриарха Филарета с монахами заживо в христианском храме сжёг. Ты о земле русской подумай. Если она в таких руках останется, прахом пойдёт.
Илья неожиданно перешёл на шёпот.
–Ты думаешь – потомок Рюрика ровня потомку Чингиз-хана? Срамота. Кто это Рюрик был? Заезжий князь варяжский, ничем себя не прославивший, токмо и знаем, что народишко в своём уделе успокоил, и сидел в нём безвыездно до скончания дней своих. А Чингиз-хан полмира к ногам положил. Чуешь разницу? Так кто из вас родовитее? А ты ещё и о сыне своём, Фёдоре подумай – кем он будет? По отцовской линии – прямой потомок Чингиз-хана, по материнской - кесарей византийских Палеологов. Ну, и того самого Рюрика, о котором мы ничего не ведаем. Родовитее не бывает – ты хоть всю Европу обшарь. Вот кому самим богом предначертано государем на Руси быть.
А ещё расскажу, что дьяк посольского приказа, что за почтой смотреть приставлен, третьего дня мне письмо папского легата показал. Дьяк этот – мастер чужие письма вскрывать, да так, что ни одна собака не учует. Легат этот кесарю Римскому писал, что над Русью новое солнышко показалось. Осветило грязь да неустройство, годами собранное, так что людям простым неуютно стало, и они за обустройство жития своя взялись. Какого? Тебя с солнышком сравнил. Сейчас от Руси Европа шарахается, а ты станешь – лицом повернётся. Караваны торговые потянутся к нам. Мастеровые, что в своих ремёслах искусства достигли, поедут к нам работать. Опять же, народ наш всегда наверх смотрит, ибо прочно усвоило, что рыба с головы тухнет. Каждый с своём уделе вести себя, как царь московский старается, при Иван Васильевиче это было наука рвать, на вопли и слёзы людишек внимания не обращая. И так до самого низу, до семей простых. И коли государь заповеди христианские не соблюдает – чего от нижних – бояр, служивых людей и просто холопов ты ждёшь? А если государь будет богобоязненным да законолюбивым – как ты, князь - и народ подтянется.
– Не тяни, что задумал?
– Есть у меня верный человек из близкого окружения московского боярина. Такого близкого, что… ближе не бывает. И ещё есть зелье заморское, что не надо ни в еду, ни в питьё добавлять. Через кожу достаёт. Смазал, скажем посох, этим зельем – и ждёшь. Человек ходит с этим посохом час, другой – ничего не чует. А потом начинает голова кружится. Далее – тяжесть в руках и ногах и в сон клонит. Ляжет спать, а просыпаться уже некому. Проверил, собственными глазами видел.
– На ком проверил? – покосился на него Симеон.
– На том, кого не жалко было. Нанял за копейку дрова рубить, топорище прежде зельем этим смазал. Аккуратно, кистью, чтобы самому на руки не попало. Холоп час работал, как полагается, потом – вижу – замедлился, и всё в сторону лавки смотрит. А ещё через час топор бросил – дай мол, барин, вздремнуть часок, невмоготу. Не проснулся. Но ты не сомневайся, похоронил его по-человечески, на кладбище, со священником, как полагается, на заупокойную двугривенный дал. Я что, чурбан бесчувственный что ли?
– Удастся ли?
– Кто старается, у того получается. Далее. У московского князя этого есть удельная дума. Их сразу надо в оборот брать. Проще всего будет с Годуновым, если почувствует выгоду – переметнётся в мгновение ока. Опять же, среди предков татарский мурза. Затем – Семён Нагой, воевода из Рыльска. Для боя хорош и на том всё хорошее в нём заканчивается. Третьим в той думе – Богдан Бельский, бывший рында (телохранитель). Силён, как чёрт, на медведя с рогатиной ходил. Хитрый, зоркий, Ивану Васильевичу как пёс предан. Одно успокоение – как до вина дорвётся, так не остановить. Его нужно кончить поскорее. Я уж бойких ребят подобрал – чтобы подпоили и порезали. Мало ли что по пьяни бывает? Всё готово, Великий князь.
– От меня что требуется?
– Самая малость: сказать «да».
Симеон Бекбулатович некоторое время молчал, представляя, как будут разворачиваться события. Ивана Ивановича нужно будет в монастырь сослать, чтобы не смущал умы непонятливых. Списки недоброжелателей составить, и кого уговорить, кого сослать, но так, чтобы ссылкой не выглядело. Приказных людей послать потихоньку в далёкие города, дабы о набожности его рассказывали. Бумаги перебрать, чтобы всякие упоминания, что был когда-то ханом, исправить.
– Когда начать сумеешь?
– Зачем откладывать, в воскресенье и начну. Бельского сподручнее всего в воскресенье напоить и прирезать.
– Я ничего не знаю, - на всякий случай сказал Симеон Бекбулатович.
– Ясное дело!
Илья Осеев вскочил, схватил с полки две каких-то грамоты – вид сделать, что делом занимались - и побежал к двери, распахнуть её перед Великим князем всея Руси.
***
– Позволь слово молвить, - остановил московского боярина Ивана Васильевича Богдан Бельский.
– Не тяни, молви.
– Я вчера вечером одного дьяка удавил.
– Мне какое дело?
– Дьяк дьяку рознь. Иной дьяк двух бояр стоит. Илью Осеева, ближнего дьяка Симеона Бекбулатовича.
– Зачем же удавил, если знаешь, что он к Великому князю вся Руси близок?
– Да не нравился он мне. В последнее время так шустрил, что не поймёшь, чем занят. То он в земском приказе, то в посольском, то в разбойном. Носился так, что лошадь в мыле. Вынюхивал что-то, про крёстный ход всякие подробности выпытывал, особенно – кому сколько обещано. Даже не собираешься ли ты на богомолье выпытывал. Ну и попался мне под горячую руку. Чик – и голова набок. Ты не волнуйся, никто не видел.
– Спросить, что за дела у него, не догадался?
– Да что спрашивать?! Народишко такой пошёл, что ты его хоть на дыбе вешай - молчат. Или брешут как собаки шелудивые.
Иван Васильевич задумался. Дьяки они часто лучше бояр во всех делах разбираются. Ибо должность невысокая, многие бояре внимания не обращают, улизнуть проще, разжалобить быстрее. Симеон проворней, чем он полагал, оказался. Даром что ли, потомок Чингиз-хана. Но именно потому, что потомок, к нему иначе относиться надобно.
– Ты вот что: Борису скажи, чтобы крестный ход в ближайшее воскресенье устроил. Пусть - кровь из носу – обеспечит людей.
– Как так? – изумился Богдан. Два дня всего осталось.
– Захочешь – успеешь, - в голосе Ивана Васильевича появились угрожающие нотки, с которыми Богдан ох как хорошо был знаком! Если государь заговорил так – умри, но сделай. Иначе умрёшь, но другой смертию, гораздо худшей.
– Завтра, завтра – повторяю, а не сегодня, зайди в Симеону Бекбулатовичу и про крестный ход расскажи, да так, чтобы впечатление было. И скажи, что слышал – если народ упросит меня вернуться на престол царей русских, я Бекбулатовичу…
– Упросит, - с готовностью поддакнул Богдан Бельский. – Не сомневайся.
И добавил, подумав:
– Развернёмся тогда…
– Цыц, холоп! Не твоего ума дело! – прикрикнул на него Иван Васильевич. – Не беги вперёд, споткнёшься. У меня сейчас первая задача –Курляндию да Семигалию вернуть. А то ишь, Москва им более не люба, с Польшей унию подписали. Им эта уния кровью выльется. А потом, как Генрих Варшавский помрёт, Ивана вместо него посажу. Пускай Польшу в православие переводит. А потом…
Иван Васильевич замолчал, но Богдан и без слов понял – мечтает царь московский, чтобы и Польша под ним была.
– А что Симеону Бекбулатовичу? – осторожно напомнил он.
Иван Васильевич набрал в лёгкие побольше воздуха и Богдан напрягся – почувствовал, что предстоит услыхать то, о чём он и подумать не мог.
– Пошлю воеводой Курляндию брать – как ни как – потомок Чингиз-хана. А пока…
На лице Ивана Васильевича появилось подобие улыбки. Теперь он смотрел на Богдана Бельского с непонятной снисходительностью, как умудрённый жизнью и знаниями человек смотрит на школяра.
– Тверь в удел дам!