Прикосновение к неиссякаемому источнику русской словесности
«Как памятник началу века
Там этот человек стоит».
А. Ахматова
Александр Блок… Блок.… Попробуйте произнести это имя вслух, конечно же, осознавая, кому оно принадлежит. А если произнести, используя то древнеславянское написание, которое существовало во времена, когда жил этот человек – Блокъ? Ведь исчезнувшая однажды буква «еръ» не только смягчала твёрдую согласную на конце слова, но делала её отрывистой и приглушенной. И вы ощутите то, что когда-то ощутила мечтательная Марина Цветаева:
Имя твоё – птица в руке,
Имя твоё – льдинка на языке,
Одно единственное движенье губ,
Имя твоё – пять букв.
Мячик, пойманный на лету,
Серебряный бубенец во рту,
Камень, кинутый в тихий пруд,
Всхлипнет так, как тебя зовут.
В лёгком щёлканье ночных копыт
Громкое имя твоё гремит.
И назовёт его нам в висок
Звонко щёлкающий курок.
Имя твоё – ах, нельзя!
Имя твоё – поцелуй в глаза,
В нежную стужу недвижных век,
Имя твоё – поцелуй в снег.
Ключевой, ледяной, голубой глоток…
С именем твоим – сон глубок.
Как это пронзительно-точно! Камень, кинутый в тихий пруд – блокъ… звонко щёлкающий курок – блокъ… поцелуй в глаза – тоже блокъ.
… Конечно же, его любили женщины. Любили безоглядно, любили страстно – и не всегда считали нужным скрывать своих к нему чувств. Ему посвятила три стихотворения сама «гордая богиня питерской богемы» Анна Ахматова:
1.
Пора забыть верблюжий этот гам
И белый дом на улице Жуковской.
Пора, пора к берёзам и грибам,
К широкой осени московской.
Там всё теперь сияет, всё в росе,
И небо забирается высоко,
И помнит Рогачевское шоссе
Разбойный посвист молодого Блока…
2.
И в памяти чёрной пошарив, найдешь
До самого локтя перчатки,
И ночь Петербурга. И в сумраке лож
Тот запах и душный и сладкий.
И ветер с залива. А там, между строк,
Минуя и ахи и охи,
Тебе улыбнется презрительно Блок —
Трагический тенор эпохи.
3.
Он прав — опять фонарь, аптека,
Нева, безмолвие, гранит…
Как памятник началу века,
Там этот человек стоит —
Когда он Пушкинскому Дому,
Прощаясь, помахал рукой
И принял смертную истому
Как незаслуженный покой.
1. Чувственный бред мечтательных мужчин
Не надо быть опытным психологом, чтобы понять причины сложившегося психотипа юного Блока. Давайте посмотрим: в каких условиях формировался поэт, как личность.
Отец Александра Блока – Александр Львович Блок, профессор Варшавского университета, происходил из дворянского рода. Мать – Александра Андреевна, урождённая Бекетова была дочерью ректора Санкт-Петербургского университета. Замужество, начавшееся, когда матери будущего поэта было восемнадцать лет, оказалось недолгим: после рождения сына она стала инициатором развода и вскоре вышла замуж за гвардейского офицера.
Отчим пропадал на службе, а юного Сашу воспитывали прабабушка, бабушка, мама, няня, тёти… и все они, как свидетельствуют биографы, жили книгами, молились на книги… а мама и тёти были к тому же – неплохими писательницами.
Саша до самой смерти питал нежные чувства к матери. Любил он и других своих воспитательниц. «Трогательно было слышать, - пишет в своих воспоминаниях о Блоке К.Чуковский, - как он, сорокалетний человек постоянно говорит о маме и тёте даже среди малознакомых людей». «…рядом с ним, - продолжает К.Чуковский, - мы, все остальные, были просто подкидышами, без предков и уюта. У нас не было подмосковной усадьбы, где под столетними дворянскими липами варилось бесконечное варенье; у нас не было таких локонов, таких дедов и прадедов, такой кучи игрушек».
… И что подрастающий юноша мог знать о любви, находясь под таким всеобъемлющим женским началом? Наверное, что-то не то, как хотелось бы его воспитателям, если в 1897 году, очутившись с матерью за границей, в немецком курортном городке Бад-Наугейме, 16-летний Блок влюбился в 37-летнюю Ксению Садовскую (мамину ровесницу!), а мама как бы не заметила тех обстоятельств, при которых юноши становятся мужчинами.
Вот как об этом вспоминает тётя Блока – Мария Андреевна Бекетова:
« Все стихи, означенные буквами К. М. С. посвящаются этой первой любви. Это была высокая, статная, темноволосая дама с тонким профилем и великолепными синими глазами. Была она малороссиянка, и её красота, щегольские туалеты и смелое, завлекательное кокетство сильно действовали на юношеское воображение. Она первая заговорила со скромным мальчиком, который не смел поднять на неё глаз, но сразу был охвачен любовью. В ту пору он был очень хорош собой уже не детской, а юношеской красотой… Красавица всячески старалась завлечь неопытного мальчика, но он любил её восторженной, идеальной любовью, испытывая все волнения первой страсти. Они виделись ежедневно. Встав рано, Блок бежал покупать ей розы, брать для неё билет на ванну. Они гуляли, катались на лодке… Она уехала в Петербург, где они встретились снова после большого перерыва».
Первая любовь оставила неизгладимый след в душе поэта. Об этом свидетельствуют стихи, написанные в зрелую пору его жизни:
Жизнь давно сожжена и рассказана,
Только первая снится любовь,
Как бесценный ларец перевязана
Накрест лентою алой, как кровь.
Тётя, естественно, аккуратно обходит стороной тот факт, что юный Саша не без ведома любящей мамы несколько раз оставался ночевать у той темноволосой дамы с тонким профилем.
Но странное дело: физическая близость с любимой женщиной не только не поколебали странных представлений Блока о любви, но, наоборот, ещё более укрепили его в понимании Вечной Женственности. Юноша стремился отыскать свой женский идеал в строгой и отстранённой от плотских отношений Прекрасной Даме, в присутствии которой и он был не вправе думать об интиме. Понятие о Прекрасной Даме у него появилось после общения с друзьями-единомышленниками, среди которых авторитетом был поэт-лирик Владимир Соловьёв. Культ этого образа был для них идентичен культу земному служителю христианства, наделённого от всевышнего всеми атрибутами божественной власти. И если Прекрасная Дама была ниспослана в наш грешный мир, заручившись полномочиями непогрешимого божества Вечной Женственности, то разве допустимо даже помыслить о плотских вожделениях относительно её женской сущности?
Но то – в теории. А в жизни, обнаружив вдруг ту самую Даму в девушке, которую знал с трёхлетнего возраста, юный Блок приходит в некое смятение.
В 1901 году он написал стихотворение «Предчувствую Тебя. Года проходят мимо…», которое посвятил дочери великого химика Д. Менделеева – Любови Менделеевой. Стихотворение оказалось пророческим.
Предчувствую Тебя. Года проходят мимо –
Всё в облике одном предчувствую Тебя.
Весь горизонт в огне – и ясен нестерпимо,
И, молча, жду, – тоскуя и любя.
Весь горизонт в огне, и близко появленье,
Но страшно мне: изменишь облик Ты,
И дерзкое возбудишь подозренье,
Сменив в конце привычные черты.
О, как паду – и горестно, и низко,
Не одолев смертельные мечты!
Как ясен горизонт! И лучезарность близко.
Но страшно мне: изменишь облик Ты.
Почему «предчувствую», если он давно был с девушкой знаком? Да потому что Блок, оказывается, уже полюбив, всерьёз сомневался: сможет ли Вечная Женственность воплотиться в его избраннице. Его охватывал страх: «изменишь облик Ты». Он считал, что это приведёт его к «горестному и низкому» падению.
…Любовь Дмитриевна в одном из своих писем так написала о странностях их супружеских отношений: «Физическая близость с женщиной для Блока с гимназических лет – это платная любовь и неизбежные результаты – болезнь… Не боготворимая любовница вводила его в жизнь, а случайная, безликая, купленная на (одну ночь) несколько (часов) минут. И унизительные, мучительные страдания…».
2. Стихи о Прекрасной Даме
Первой книгой Блока стала сразу сделавшая его бешено-популярным – книга под названием «Стихи о Прекрасной даме».
…Лично у меня сразу в связи с этим всплывают воспоминания конца 90-х годов, когда в наш город однажды с, так сказать, культурно-просветительскими целями приехали артисты кино. Когда очередь выступления на сцене нашего городского Дворца культуры дошла до Георгия Тараторкина, он вдруг предложил послушать стихи Блока.
Стихи лились неторопливым потоком. Завороженный зыбким, расплывчато-многозначительным смыслом словесного откровения, зал, словно впав в какой-то гипнотический сон, внимал каждому слову, произнесённому со сцены. Почти час читал артист стихи, и разновозрастная, не совсем однородная по культурному образованию публика была (я это отчетливо видел) чувственно растревожена.
Да, это были стихи о Прекрасной Даме.
Эти стихи, написанные Александром Блоком с 1898-го по 1904 годы – до сих пор не до конца понятое человечеством явление. Стихи, объединённые темой ожиданий, призывов, гаданий сомнений томлений, предчувствий, темой просительной, коленопреклонённой любви, никого не могли (и до сих пор не могут) оставить равнодушными.
«Христианство Блока было почти без Христа, - пишет об этом в своих воспоминаниях К. Чуковский. – На месте его озарённая всеми огнями во всей своей славе Она. И Блок умел молиться только ей именно потому, что Она была женщина…».
Именно ей, Прекрасной Даме, и посвятил поэт за шесть лет практически ежедневного труда 687 стихотворений.
«Шесть лет у Блока, - продолжает К.Чуковский, - текла безостановочным потоком песня о Ней… В этой изумительной непрерывности творчества было его великое счастье. Выпадали такие блаженные дни, когда он, одно за другим, писал по три, по четыре стихотворения подряд… Все шесть лет – об этом, об одном. Ни разу за всё это время у него не нашлось ни единого слова – иного. Вокруг были улицы, женщины, рестораны, газеты, но ни к чему он не привязался, а так и прошел серафимом мимо нашей человеческой сутолоки, без конца повторяя осанну. Ни слова не сказал он о нас, ни разу даже не посмотрел в нашу сторону, а всё туда – в голубое и розовое».
…А зачем и была ему нужна эта наша «человеческая сутолока», если у него была Она?
*
Всё бытиё и сущее согласно
В великой, непрестанной тишине.
Смотри туда участно, безучастно, –
Мне всё равно – вселенная во мне.
Я чувствую, и верую, и знаю,
Сочувствием провидца не прельстишь.
Я сам в себе с избытком заключаю
Все те огни, какими ты горишь.
Но больше нет ни слабости, ни силы,
Прошедшее, грядущее – во мне.
Всё бытиё и сущее застыло
В великой, неизменной тишине.
Я здесь в конце, исполненный прозренья,
Я перешёл граничную черту.
Я только жду условного виденья,
Чтоб отлететь в иную пустоту.
17 мая 1901г.
*
Одинокий, к тебе прихожу,
Околдован огнями любви.
Ты гадаешь. – Меня не зови –
Я и сам уж давно ворожу.
От тяжёлого бремени лет
Я спасался одной ворожбой,
И опять ворожу над тобой,
Но неясен и смутен ответ.
Ворожбой полонённые дни
Я лелею года, – не зови…
Только скоро ль погаснут огни
Заколдованной тёмной любви?
1 июня 1901г., с. Шахматово
*
За туманом, за лесами
Загорится – пропадёт,
Еду влажными полями –
Снова издали мелькнёт.
Так блудящими огнями
Поздней ночью, за рекой,
Над печальными лугами
Мы встречаемся с Тобой.
Но и ночью нет ответа,
Ты уйдёшь в речной камыш,
Унося источник света,
Снова издали манишь.
14 июня 1901г.
*
В бездействии младом, в передрассветной лени
Душа парила ввысь, и там Звезду нашла.
Туманен вечер был, ложились мягко тени.
Вечерняя Звезда, безмолвствуя, ждала.
Невозмутимая, на тёмные ступени
Вступила Ты, и, Тихая, всплыла.
И шаткою мечтой в передрассветной лени
На звёздные пути Себя перенесла.
И протекала ночь туманом сновидений.
И юность робкая с мечтами без числа.
И близится рассвет. И убегают тени.
И, Ясная, Ты с солнцем потекла.
19 июня 1901г.
*
Прозрачные, неведомые тени
К Тебе плывут, и с ними Ты плывёшь,
В объятия лазурных сновидений,
Невнятных нам, – Себя Ты отдаёшь.
Перед Тобой синеют без границы
Моря, поля, и горы, и леса,
Перекликаются в свободной выси птицы,
Встаёт туман, алеют небеса.
А здесь, внизу, в пыли, в уничиженьи,
Узрев на миг бессмертные черты,
Безвестный раб, исполнен вдохновенья,
Тебя поёт. Его не знаешь Ты,
Не отличишь его в толпе народной,
Не наградишь улыбкою его,
Когда вослед взирает, несвободный,
Вкусив на миг бессмертья Твоего.
3 июля 1901г.
3. Была Прекрасной Дамой – стала «блудницей»
... Трудно в это поверить, но практически с момента своей свадьбы Александр Блок вдруг охладел к своей Прекрасной Даме. Причем, не просто охладел, а круто переменил к ней своё отношение.
«Странно читать после первого тома Блока второй, - пишет в своих воспоминаниях К. Чуковский, - если после первого тома сейчас же открыть второй – не ладаном пахнёт, а сивухой. «Я нищий бродяга, посетитель ночных ресторанов», - стал он говорить о себе… Говорить от лица пьяных бродяг стало его потребностью».
Но что неприятно поразило современников поэта – это изменившееся отношение к Женщине. Так, в пьесе «Незнакомка» он вывел себя самого в виде недалёкого поэта, который в пошлейшем салоне читает для светских повес свои стихи о Прекрасной Даме. Но та Дама теперь стала другой – Незнакомкой, которая хотела не молитв и воздыханий, а вина и объятий. Она страстно желала мужчину, который её обнимет и поведёт в отдельный кабинет.
«Вообще во второй его книге появилось слишком много женщин, - продолжает К. Чуковский, - Уйдя от своей Лучезарной, он как будто впервые узнал, что на свете есть отнюдь не лучезарные женщины… с тех пор уже не сходит с его страниц: «Женщина блудница с ложа пьяного желания…» или «Пляшут огненные бёдра проститутки площадной…».
Вот одно из наиболее известных стихотворений Блока, изданное во второй книге его стихов:
Незнакомка
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
Вдали, над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.
И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.
Над озером скрипят уключины,
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный,
Бессмысленно кривится диск.
И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражён
И влагой терпкой и таинственной,
Как я, смирен и оглушён.
А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas!» кричат.
И каждый вечер, в час назначенный,
(Иль это только снится мне?)
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.
И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.
В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.
24 апреля 1906г.
… Он проснулся! Очнулся от гипнотических грёз и очутился в таких бытовых реалиях, от которых ему стало нехорошо. «Теперь… он понял впервые, - пишет по этому поводу К. Чуковский, - что существуют не только он сам и его Небесная Дева, но – и люди… И первое, что он узнал о людях: им больно… Он как будто был слеп и прозрел. Эти петербургские зловонные колодцы дворов, крыши, желоба, чердаки привели его к созданию особого образа – человека, истёртого городом, городского неудачника, чердачного жителя… Блок впервые вошел в нашу жизнь, и стих его стал более живым… метафоры ожили, зашевелились, смешались с реальными образами».
Фабрика
В соседнем доме окна жёлты.
По вечерам – по вечерам
Скрипят задумчивые болты,
Подходят люди к воротам.
И глухо заперты ворота,
А на стене – а на стене
Недвижный кто-то, чёрный кто-то
Людей считает в тишине.
Я слышу всё с моей вершины:
Он медным голосом зовёт
Согнуть измученные спины
Внизу собравшийся народ.
Они войдут и разбредутся,
Навалят на спины кули.
И в жёлтых окнах засмеются,
Что этих нищих провели.
4. Тайновидец без тайны
… Да, в свои 28-29 лет Блок становится таким, каким его все теперь знают. Поэт для немногих стал постепенно превращаться в поэта для всех. Он сделался тем великим поэтом, каким мы его знаем после явления на суд читателей его третьего тома стихов. Этот том, считает литературная критика, выше всего им написанного, хотя он сам больше всего любил свой первый том, а остальные называл «литературой».
…Прежнее женственно-пассивное непротивление звукам сменилось мужественной твёрдостью упорного мастерства… В стихах появились суровые и трезвые звуки.
… Тайновидец без тайны, боговидец без бога, он стал отрешенным свидетелем всего, что его окружало:
О, как я был богат когда-то,
Да всё не стоит пятака:
Вражда, любовь, молва и злато,
А пуще – смертная тоска.
Он как бы удивляется тому, что любовь – это совсем не то, чему надо поклоняться. В страсти он стал чувствовать не столько огонь, сколько пепел. В характерном для этого цикла стихотворении «Унижение», он, перемешав понятия любви со скукой, недоумённо спрашивает: разве это любовь?
Разве рад я сегодняшней встрече?
Что ты ликом бела, словно плат?
Что в твои обнаженные плечи
Бьет огромный холодный закат?
Только губы с запёкшейся кровью
На иконе твоей золотой
(Разве это мы звали любовью?)
Преломились безумной чертой.
Но удивительно! Именно с утратой целомудренного представления о Прекрасной Даме у Блока постепенно начал создаваться новый, не менее упоительный миф (в сущности, о той же Даме), – искреннее отношение к своей Родине, России. Нет, это было не то благоговение, не те воздыхания и немой восторг. Это была святыня, созданная из погибелей и бед, из болей и тоски, из сострадания и душевной озабоченности.
Всю свою нежность он теперь отдаёт новой возлюбленной:
О, Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен долгий путь!
Наш путь – стрелой татарской древней воли
Пронзил нам грудь.
Наш путь – степной, наш путь – в тоске безбрежной,
В твоей тоске, о, Русь!
И даже мглы – ночной и зарубежной –
Я не боюсь.
Он теперь говорит: «Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?». Он признаётся, что любит Родину, такой, какая она есть: разбойную, татарскую Русь, Русь с хмельным разгулом, отчаянную и наивно-простоватую.
Казалось бы – никакого благолепия:
Где разноликие народы
Из края в край, из дола в дол
Ведут ночные хороводы
Под заревом горящих сёл…
Где все пути и все распутья
Живой клюкой измождены,
И вихрь свистящий в голых прутьях
Поёт преданья старины.
Казалось бы, он даже иронизирует:
Тебя жалеть я не умею
И крест свой бережно несу.
Какому хочешь чародею
Отдай разбойную красу!
Но поэт повторяет эту же мысль и в своей выстраданной поэме «Двенадцать»:
Да, и такой, моя Россия
Ты всех краёв дороже мне.
«В «Двенадцати» – высший расцвет творчества Блока», – считает официальная литературная критика.
Он так неистово не любил Европу с её чванливым лицемерием, он так страдал от гадостей «старого мира», что приход «Двенадцати» был для него, как приход Христа.
… Но написав эту поэму, Блок вдруг неожиданно для всех замолчал. Это было тем более странным для его близких друзей, что таким опустошенным его никто никогда не видел.
«В сущности, - вспоминает К, Чуковский, - у Блока не было отдельных стихотворений, а было одно, сплошное, неделимое стихотворение всей его жизни; его жизнь и была стихотворением, которое длилось непрерывно, изо дня в день, – двадцать лет, с 1898-го по 1918-й годы».
… Да, три года после написания поэмы Блок, оказавшись втянутым в круговорот каких-то ненужных ему общественно-революционных дел, жил непонятной ему самому тусклой и бесцветной жизнью. Такой ли он ожидал увидеть обновлённую Россию? Такого ли он ожидал отношения России к нему, искренне принявшему все её революционные перегибы?
… Оказавшись в тяжёлом материальном положении, Александр Блок серьёзно заболел и 7 августа 1921 года умер от воспаления сердечных клапанов, на сорок первом году жизни. Он был похоронен на Смоленском православном кладбище Петрограда.
5. Непонятая музыка слов
… О поэзии Александра Блока написаны сотни критических статей и монографий. Но понимание её сущности – оно выше детальных описаний её особенностей. Это, как музыка. Её восприятие разумом не объяснить словами. Это, как нотные знаки на бумаге, застывшие перед любопытным взором непонятными иероглифами, но потом превращённые музыкантом в чарующие звуки неземных мелодий.
«Блок был гипнотизёр огромной силы, - справедливо отмечает в своих воспоминаниях К. Чуковский, - Он делал с нами всё, что хотел, потому что власть его лирики коренилась не только в словах, сколько в ритмах. Слова могли быть неясны и сбивчивы, но они являлись носителями таких неотразимо-заразительных ритмов, что завороженные ими, мы подчинялись им почти против воли.
И не только ритмы, а вся его звукопись. Вся совокупность его пауз, аллитераций, ассонансов так могуче влияли на наш организм (именно на организм, на кровь и мускулы), как музыка, когда казалось, что дурман его лирики всосался в поры и отравил кровь.
В чем тайна этих звуков, мы не знаем. Она умерла вместе с Блоком.
Литература:
1.Корней Чуковский., Критические рассказы., Т.2., Издательство «Правда». 1990.
2.Справочные статьи интернета.