17 марта 1930 года
Москва, СССР
В час жаркого (по сравнению с зимой, разумеется, ибо март) весеннего заката на московских Патриарших прудах появилось… нет, не двое граждан – а всего лишь одно человеческое существо мужского пола.
Мужчина был действительно одет в серый костюм-пару (правда, под весенним пальто такого же типично советского цвета), ему было действительно около сорока лет (через два месяца ему исполнится тридцать девять), и у него действительно была приличная шляпа пирожком (только на голове, а не в руках).
Правда, звали его не Михаил Александрович Берлиоз. Хотя он был его тёзкой, да и аббревиатура его имени была идентичной. М.А.Б. – Михаил Афанасьевич Булгаков. Самый загадочный и таинственный писатель Советского Союза.
И весьма плодовитый – к тому времени он уже успел написать восемь романов и повестей («Похождения Чичикова», «Белая гвардия», «Дьяволиада», «Записки на манжетах», «Багровый остров», «Роковые яйца», «Собачье сердце» и «Тайному другу»), четыре пьесы («Зойкина квартира», «Бег», «Дни Турбиных» и «Кабала святош») и аж тридцать пять рассказов.
И буквально только что закончил, как он считал, самый важный роман в своей жизни (написанный на удивление быстро – у него на это ушло чуть больше года).
Роман о дьяволе. Он долго выбирал оптимальное название для романа («Великий канцлер», «Князь Тьмы», «Копыто инженера», «Чёрный маг»), но, в конце концов, решил остановиьтся на том, которое наилучшим образом соотвествовало содержанию его творения.
Евангелие от Сатаны.
Булгаков не мог даже самому себе объяснить, почему он не только написал этот роман, но и считал его не просто важнейшим своим произведением. Но и – ни больше, ни меньше – смыслом всей своей жизни. Что было несколько странно (мягко говоря), ибо роман этот был – от первой до последней страницы – чистейшим восхвалением Сатаны и его демонической свиты.
Совершенно необъяснимым поворотом в творческой биографии внука священника и сына известного русского православного богослова (доктора богословия), историка церкви и профессора Киевской духовной академии.
Михаил Афанасьевич был настолько поглощён размышлениями о своём творении, что не заметил, что в этот мартовский вечер Патриаршьи пруды (точнее, аллея вокруг прудов) выглядели, мягко говоря, необычно.
Несмотря на не по-мартовски тёплый вечер, яркое солнце и полный штиль, во всей аллее, параллельной Малой Бронной улице, не оказалось ни-ко-го.
Никто не прогуливался по аллеям (одним из любимейших мест московских влюблённых) и никто не сидел ни на одной из многочисленные лавочек. Кроме одной. На которой комфортно разместились…, впрочем, об этом чуть позже.
Булгаков прошёл бы и мимо этой лавочки, не обратив внимание на расположившихся на ней сущностей (обычное дело для писателя), если бы его не окликнули: «Михаил Афанасьевич!»
Булгакова как молнией ударило. Он остановился, как вкопанный, обернулся (он успех уже пройти мимо лавочки)… и остолбенел. Реально остолбенел. И – что с ним случалось нечасто – полностью лишился дара речи.
Ибо на лавочке по-женски удобно устроилась женщина ослепительной, оглушительной, просто убийственной красоты. Красоты абсолютно совершенной и потому неотмирной – человеческие существа просто неспособны произвести на свет столь идеальное, совершенное творение.
Рядом с Совершенной на лавочке по-военному фундаментально разместился человек, лицо которого показалось Булгакову странно знакомым. Только вот он никак не мог вспомнить, где же он его видел…
Внешность человека была, конечно, далеко не столь ошеломляющей, как у Совершенной, но, тем не менее, весьма примечательной. Лет сорок на вид, но излучает мудрость человека минимум вдвое старше; коренастый и широкоплечий – явно знакомый с тяжёлым физическим трудом – и облаченный в несомненно дорогую (хоть и внешне скромную) элегантнейшую одежду аристократа.
Серое пальто, явно очень дорогой чёрный костюм-тройка, ослепительно белая рубашка, алый галстук, чёрные кожаные туфли, на голове по-французски лихо заломленный чёрный берет).
Глаза благодатного священника – и тонкие чувственные губы неисправимого ловеласа. Сошёл то ли с с обложки светского журнала, то ли с портрета маркиза времён Французской революции. Человек-загадка (и это ещё мягко сказано).
Женщина тоже была одета, мягко говоря, недёшево. Серое пальто, алый пиджак, чёрная юбка-миди, чёрные полусапожки, белоснежная блузка. Её Булгаков точно никогда и нигде не видел – он был в этом абсолютно уверен.
Незнакомка обворожительно улыбнулась и, не вставая с лавочки, протянула идеальной красоты руку: «Меня зовут Элина. Баронесса Элина Ванадис фон Энгельгардт, если полностью…»
«Граф Вальтер фон Шёнинг» – представился мужчина, поднявшись с лавки. Булгаков подошёл к лавке, пожал по-военному крепкую руку графа и поцеловал руку баронессы.
Баронесса махнула рукой в сторону свободного места на лавке:
«Вы не могли бы присесть, Михаил Афанасьевич? В ногах правды нет, как говорят в России, а у нас к вам очень серьёзный – хотя и недолгий – разговор…»
Её русский был одновременно идеальным и неотмирным. У Булгакова был очень широкий круг общения, поэтому он был знаком с едва ли не всеми диалектами русского языка. Диалект баронессы не соответствовал ни одному из них.
От предложения столь совершенной женщины отказываться не принято. Кроме того, что-то подсказывало Булгакову, что отказаться ему просто не позволят. А если он будет делать глупости, то применят силу. Причём кто из этой парочки физически сильнее и проворнее – это ещё непонятно. Совсем.
Поэтому он подчинился, опустившись на лавку по левую руку от баронессы. Которая немедленно приступила к делу:
«Нам известно, что вы только что закончили роман о дьяволе…»
Сделала в высшей степени многозначительную паузу и отдала не подлежавший обсуждению приказ:
«Вы должны уничтожить рукопись. Сжечь. Немедленно. А потом написать новый роман – на одновременно близкую и очень далёкую тему. Под названием…»
Баронесса задумалась:
«Например, Великий Канцлер…»
И, не дав ему опомниться, осведомилась:
«Вам известно, что такое гримуар?»
Михаил Афанасьевич покачал головой. Он где-то когда-то то ли слышал это слово, то ли видел его в книге или журнале, но что оно означает, он не помнил. То ли забыл (видимо, за ненадобностью), то ли изначально не знал.
«Гримуары» – объяснил граф фон Шёнинг, «это магические книги. Книги, обладающие магическими свойствами… точнее, возможностями. Возможностями или создавать канал общения с существами тонкого мира, или воздействовать на людей или эгрегоры…»
«Эгрегоры?» – удивлённо спросил Булгаков. Это термин ему был не знаком – он был уверен, что никогда его не слышал и не видел в печатном издании.
«Коллективные души» – объяснила баронесса. «Души организаций, городов, стран, народов и так далее…»
И продолжила: «В 1917 году Вы прочно подсели на морфий – делали аж две инъекции в день. Через год Вам удалось избавиться от наркозависимости – редчайший случай среди наркоманов того времени, но дело уже было сделано…»
«Дело?» – ещё более изумлённо спросил Булгаков. «Какое дело?»
«У Вас врождённые мистические способности» – спокойно-бесстрастно констатировала баронесса. «Которые – это обычное дело – были радикально усилены химикатами…»
Сделала многозначительную паузу и продолжила:
«… в результате чего Вы – хоть и не по своей воле…»
Которая была безнадёжно подавлена химикатами.
«… вступили в контакт с некоторыми сущностями тонкого мира…»
«Демонами» – суровым тоном констатировал граф. «Слугами Дьявола…»
Булгаков молчал. Ибо сразу же после того, как избавился от наркозависимости, невероятным усилием воли стёр из памяти все воспоминания о том, что он видел, слышал и чувствовал во время наркотического опьянения.
Баронесса бесстрастно – и неумолимо – продолжала:
«… которые – не спрашивая Вашего согласия…»
Господь Бог уважает Свободу Воли. В отличие от «противоположной инстанции».
«… даровали Вам уникальный литературный талант. Талант писателя-мистика. Разумеется, не по доброте душевной…»
Которой демоны не обладают от слова совсем.
«… а исключительно для того, чообы затем использовать Вас, дарованный Вам талант и Ваши произведения в своих крайне неблаговидных целях…»
Первого февраля 1921 года Булгаков в письме своему двоюродному брату заявил: «Я запоздал на четыре года с тем, что я должен был давно начать делать — писать». В смысле, сочинять беллетристику. Тем самым признав, что он осознал наличие у него литературного дара в 1917 году – как раз во время наркозависимости от морфия.
Баронесса уверенно и безжалостно продолжала:
«Весь ваш литературный опыт до начала работы над Евангелием от Сатаны и все написанные Вами ранее произведения имели лишь одну цель – подготовить Вас к написанию этого произведения. Которое должно было стать мощным инструментом демонического влияния и на души отдельных людей, и на эгрегоры – организаций, городов, стран и так далее…»
«Я всё понял» – глухо произнёс Михаил Афанасьевич. «Я уничтожу роман. И напишу новый…»
В тот же вечер Булгаков сжёг рукопись Евангелия от Сатаны. Уцелели лишь несколько фрагментов, которые демоны уже не могли использовать в своих чёрных целях.
В письме советскому правительству, отправленном через десять дней после уничтожения рукописи, Михаил Афанасьевич официально объявил, что «лично, своими руками, бросил в печку черновик романа о дьяволе».
Объяснив это решение травлей со стороны властей, литературных чиновников и «общественности». Истинную причину своего решения он не назвал никому – даже своей жене.
Окончательный вариант романа был готов лишь десять лет спустя – 13 февраля 1940 года – менее, чем за месяц до смерти писателя. Он получил название… нет, совсем не то, которое ему предложила баронесса «Мастер и Маргарита».
За пять месяцев до смерти Булгаков составил завещание, согласно которому забота о рукописях поручалась его наследнице — Елене Сергеевне Булгаковой.
На редактирование романа вдова писателя потратила более двадцати лет. Впервые роман был напечатан в сокращённом виде в журнале «Москва» в 1967 году. А в 1967 году в зарубежном издательстве «YMCA-Press» вышел первый полный книжный вариант «Мастера и Маргариты», текст которого соответствовал тайно вывезенной из страны машинописной рукописи.
В 1969 году в немецком издательстве «Посев» вышло издание романа, в котором цензурные изъятия, сделанные при подготовке журнальной версии, были выделены курсивом. В СССР отдельное книжное издание впервые увидело свет в 1973 году – спустя тридцать три года после смерти писателя.
Увидевший свет вариант романа не имел почти ничего общего ни с Евангелием от Сатаны… ни с промежуточным вариантом произведения.
Романом Великий Канцлер.