Как и в романе Булгакова, во всей аллее, параллельной Малой Бронной улице, по которой я прогуливался, не оказалось ни одного человека…, впрочем, меня (в отличие от автора М&M) это совершенно не удивило.
Ибо, «когда уж, кажется, и сил не было дышать, когда солнце, раскалив Москву, в сухом тумане валилось куда-то за Садовое кольцо, — никто не пришел под липы, никто не сел на скамейку, пуста была аллея» … ибо все предпочли либо собственные квартиры, либо офисы, либо предприятия общепита. Предпочли по очевидной причине – под кондиционерами всяко лучше, чем под липами.
В романе Булгакова Михаила Александровича Берлиоза «охватил необоснованный, но столь сильный страх, что ему захотелось тотчас же бежать с Патриарших без оглядки».
Мне страшно не было ни разу – после моей войны со смертью и безумием меня вообще очень сложно напугать – однако меня не столько, охватило, сколько посетило (и осталось) весьма неприятное ощущение.
Точно такое же, как в Париже (после посещения Базилики Святого Сердца), Берлина, Падерборна и Вевельсбурга – что за мной кто-то очень пристально наблюдает. Хотя ни на аллее, ни на скамейках совершенно точно не было никого.
Не было до тех пор, пока знойный майский московский воздух непостижимым образом сгустился… после чего из этого воздуха ещё более непостижимым образом соткался не один человек (как в первой главе М&M), а аж четверо.
Двое мужчин и две женщины (как потом выяснилось, две женщины и двое мужчин – если по старшинству и чину), весьма комфортно расположившиеся на огромной скамейке, недавно заменившей гораздо более скромную.
Причём не просто на какой-то там отдалённо скамейке, а прямо у меня перед глазами – на расстоянии не более десяти метров, а то и ближе. Поэтому я сразу понял, что публика эта появилась (точнее, явилась) по мою душу… только совсем неясно, с какой целью.
Жизнь Михаила Александровича Берлиоза складывалась настолько серо, скучно и обыденно, что к необыкновенным явлениям он не привык. Поэтому, когда прямо перед ним внезапно (временно) сгустился Коровьев-Фагот, он, сильно побледнев, вытаращил глаза и в смятении пробормотал про себя: «Этого не может быть!..»
Моя жизнь к тому времени вот уже лет так тридцать пять была сплошным необыкновенным явлением – да я и вообще тот, кого не может быть – поэтому я к материализации (скорее даже, телепортации в наш мир) даже четырёх персонажей отнёсся совершенно спокойно.
Как и к тому, что одна из двух женщин – несколько неотмирного вида яркая голубоглазая блондинка с пышными вьющимися волосами почти что до пояса – была мне очень хорошо знакома. Это была Мария Орсич (Оршич) – по версии эзотериков, основательница и руководитель легендарного Общества Вриль.
Правда, она (по версии тех же) родилась в Загребе в 1895 году – она была ровесницей моего деда по материнской линии – и потому ей сейчас хронологически было хорошо так за сотню лет.
Однако меня и это не удивило – я уже давно не сомневался, что с помощью энергии… как раз Вриль (внешнего эквивалента Великой Змеи Кундалини) любой процесс в человеческом теле обратим.
Любой – включая старение; поэтому для меня не было ничего удивительного в том, что ей удалось обрести вечную молодость. И, тем самым, реализовать самую заветную мечту любой женщины.
Один из мужчин тоже был мне знаком… по крайней мере, мне сразу так показалось. Знаком не лично – я не сомневался, что мы никогда не встречались вживую – а по наиболее известному его портрету… XVIII века.
В какой-то степени он был эквивалентом Марии Орсич мужского пола – ибо это был очень даже примечательный человек. Более всего примечательный, пожалуй, своей яркой, кричащей и даже наглой противоречивостью.
Лет сорок на вид, но излучает мудрость человека минимум вдвое старше; коренастый и широкоплечий – явно знакомый не понаслышке с тяжёлым физическим трудом – и облаченный в несомненно дорогую (хоть и внешне скромную) элегантнейшую одежду аристократа.
Явно очень дорогой чёрный костюм-тройка, ослепительно белая рубашка, алый галстук, чёрные кожаные туфли… и всё это несмотря на убийственную (по московским меркам) даже не майскую, а июльскую жару.
Глаза благодатного священника – и тонкие чувственные губы неисправимого ловеласа. Сошёл то ли с обложки светского журнала, то ли с портрета маркиза времён Французской революции…, впрочем, скорее последнее.
Его спутник, расположившийся от него по левую руку был… тоже впечатляющим. Ибо даже при беглом взгляде на него мне сразу пришли на ум строки из английской народной баллады о Робин Гуде:
Там был кузнец, Малютка Джон, верзила из верзил.
Троих здоровых молодцов он на себе возил…
Ибо он был… огромным. Реально огромным. Только шатеном (Малютка Джон был рыжеволосым) и скорее немецкого, чем английского вида.
Однако более всего меня впечатлила женщина, которая с абсолютно спокойным, уверенным и по-королевски покровительственным видом расположилась рядом с Марией Орсич. Да что там впечатлила – я реально потерял дар речи… надолго.
Ибо женщина эта была настолько ослепительной, сногсшибательной, совершенной, завораживающей, неотмирной, не-человеческой, за-человеческой красоты, что ни в одном человеческом языке не было слов, чтобы оную описать.
В отличие от Марии Орсич, облачённой во внешне простое, но явно очень дорогое кремовое… скорее всего, льняное платье до пят, перехваченное тонким кожаным поясом с золотой пряжкой в виде (кто бы сомневался) Символа Чёрного Солнца, Совершенная была облачена… практически в униформу СС-Хельферин.
Только из тонкой хлопчатобумажной ткани – и существенно других цветов. Ярко-алый пиджак, белоснежная шёлковая блузка, чёрная юбка примерно до середины голени, тонкие чёрные явно чулки (такие женщины колготки не носят, да и погода несколько не колготочная) и изящные чёрные туфли на низком каблуке.
Я всегда предпочитал брать инициативу в свои руки, поэтому подошёл к появившейся совсем непонятно откуда четвёрки, поздоровался и осведомился:
«Правильно ли я понимаю, что передо мной собственными персонами несравненная Мария Орсич и легендарный граф де Сен-Жермен? Он же граф Салтыков, князь Ракоши, граф Цароги, маркиз де Монферрат, граф Беллами, лорд Велдон… и много кто ещё… к сожалению, женщина ослепительной красоты и Малютка Джон современной инкарнации мне не знакомы…»
«Совершенно верно» – с улыбкой подтвердил граф. И поправил меня:
«Ныне я тоже граф – только Вальтер фон Шёнинг… хотя моё настоящее имя Луций Корнелий Пулл. Рад встрече с Вами, Артур Михайлович – меня очень, очень впечатлили Ваши работы и достижения»
Поднялся и протянул мне вполне себе крестьянскую руку. Рукопожатие его оказалось соответствующим – у меня потом несколько часов кисть руки побаливала… ощутимо.
Малютка Джон поднялся и протянул мне реально гигантскую лапищу… которая оказалась неожиданно почти по-женски мягкой. И представился: «Доктор медицины Кристиан Кронбергер – по основной специальности военный хирург…»
Мария Орсич тоже поднялась – и тоже протянула мне руку: «Я действительно Мария Орсич, Вы не ошиблись… правда, по документам я ныне Марта Эрлих. Можете обращаться ко мне по любому из этих имён… только не называйте меня Машей, пожалуйста…» – со смехом добавила она. «Ибо во мне нет ну просто ни капли русской крови – только хорватская и австрийская…»
«Я Баронесса Элина Ванадис фон Энгельгардт» – с обворожительной улыбкой представилась Совершенная. И несколько неожиданно добавила: «Я не очень люблю оба своих имени… поэтому лучше Баронесса… а ещё лучше Лилит…»
Я несколько напрягся. Лилит рассмеялась: «Да не пугайтесь Вы так, Артур Михайлович. Хотя я действительно совсем-не-человек, в чём Вы убедитесь очень скоро, во мне нет ничего демонического. Лилит – это просто очень древнее и ныне достаточно редкое армянское и ассирийское имя…»
Странно, но ни на армянку, ни на ассирийку Лилит была совершенно не похожа. Она была вообще ни на кого не похожа – женщина без национальности. Да, её русский язык был идеальным… однако каким-то… искусственным, что ли. И родным, и не-родным одновременно.
После чего неожиданно наставительным тоном объявила: «С моей… моих в некотором роде подчинённых почему-то называют моей свитой, Вы ещё успеете пообщаться; сейчас же нам с Вами нужно поговорить наедине. Поэтому…»
Она щёлкнула божественными пальцами – и её свита исчезла. Просто исчезла, как будто её и не было. Лилит невозмутимо прокомментировала:
«Я могу становиться невидимой… для кого захочу и когда захочу и – иногда – делать невидимыми других…». И тоже исчезла, как будто её и не было. А менее, чем через минуту, снова появилась на том же месте – как ни в чём не бывало. И невозмутимо продолжила:
«Я умею читать мысли – сначала это будет Вас немилосердно раздражать… но очень скоро Вы привыкнете и перестанете обращать на это внимание…»
Затем махнула рукой в сторону скамейки рядом с ней: «Присаживайтесь – и ничего не бойтесь. Я не кусаюсь… и вообще я Ваш партнёр и защитник, а не противник и уж тем более не враг…»
В последнем я почему-то был совершенно уверен… однако опустился на скамейку рядом с Баронессой не без некоторой опаски. Она совершенно неожиданно протянула мне совершенную кисть руки идеальной ладонью вверх.
И приказала: «Достаньте из левого карман брюк связку ключей – и лезвием или остриём синего швейцарского ножа-брелка попытайтесь разрезать мою кожу…»
Я попытался. У меня предсказуемо ничего не получилось. Она рассмеялась:
«Я просто хотела продемонстрировать, что я совсем-не-человек…». И неожиданно осведомилась: «Хотите знать, как и почему на самом деле на свет Божий появился роман Мастер и Маргарита?»
Я кивнул. Она рассказала.