Помошнянская девочка Начало

   
 Несколько предварительных слов

   Большая часть моего детства и юности  прошли на небольшой железнодорожной станции Помошной. Здесь после Одессы многое изменилось в моей жизни. Школа, друзья, быт – всё вдруг изменилось. Годы войны, два лета, проведенные на хуторе, конечно, научили меня приспосабливаться к обстоятельствам, но при этом неизбежно изменялась и я. Через некоторое время я перестала быть чисто одесской девочкой, я стала помошнянской девочкой, ученицей железнодорожной школы со смешанным обучением, весной и осенью обутой в резиновые сапоги и сменившей капор на платок. Наверное, одесская закваска и гены моих предков не позволили мне совсем уж слиться с местностью. Я всегда с гордостью говорила, что я одесситка, но почему же, когда  в 90-ые годы я случайно встретила женщин из Помошной, приехавших с  украинской снедью на наш рынок, слёзы подступили к глазам? Прочитав мой следующий рассказ, вы поймёте – почему.
                Подмосковье, 2020-ые годы


              ЗДРАВСТВУЙ, НЕЗНАКОМАЯ ПОМОШНАЯ!

     Перст судьбы

   Вот так и получилось, что совершенно не знакомая нам с Ирочкой станция Помошная стала местом нашего жительства на долгие годы. Для тех, кто правдами и неправдами стремился перебраться из глубинки в большой город, наш переезд был необъясним, неправдоподобен, я сталкивалась с недоверием неоднократно. Ну, что ж, хоть в этом наша семья была уникальна.

   Для нашего папы Помошная не была уж столь незнакомой. За двадцать лет до описываемых событий мама получила от своего жениха Павла Григорьевича Красножена, которого родные звали Павой, эту открытку. Вероятно, папа ехал по делам службы, думал о своей невесте, которой ещё не было семнадцати и которую он называл «Ольца» и на «Вы», и, проезжая Помошную, черкнул ей пару слов на открытке с видом не Одессы, не Ленинграда, а Помошной. Где он взял такую открытку – бог знает. Чем этот вид привлёк фотографа из «фототипiи Шереръ, Лабгольцъ и Ко», трудно сказать. Видны пруд с водозабором, склон с деревьями и крышей среди них, коровы на водопое и стайка гусей. По прыгающим буквам видно, что папа писал на ходу поезда, а по штемпелям, – что был март 1927 года, что открытка отправлена из Помошной 13-го числа, а в Одессе была уже 14-го. Теперь такие сроки только у телеграмм, а письмо идёт две недели.

   Но не это поражает. Самое удивительное, что все годы нашей жизни в Помошной мы любовались этим видом, поскольку жили на другой стороне пруда! Открытку я нашла в папином архиве уже после смерти обоих родителей, я и не знала о её существовании, и никто уже не расскажет её историю. Была у папы, по крайней мере, ещё одна встреча с Помошной, подтверждённая документально. Летом 1944 года военные железнодорожники восстанавливали разрушенное железнодорожное сообщение по югу Украины. И вот, среди бесчисленных командировочных предписаний папы я нашла одно, показывающее, что слово «Помошная» было очень ему знакомо. Проще говоря, папа восстанавливал помошнянский узел. Так что, судьба!
И вот мы прибыли. Вокзал предстал перед нами в виде одноэтажного домика, и только вывеска «Помошная» говорила о его назначении. Главное здание вокзала ещё стояло в развалинах. Какие-то люди, называющие папу «товарищ инженер-майор», погрузили наши пожитки на большие сани, и две лошадки потащили их к нашему новому жилищу, а мы пошли пешком. Дорога оказалась не близкой. Довольно быстро мы миновали станцию с немногочисленными двух- и трехэтажными домами, а дальше пошли обыкновенные деревенские хаты, многие – под соломой.

   Широкая улица пошла под уклон, и открылся просторный вид. На взгорке стоял большой белый дом под железной крышей, окруженный деревьями.
– Это Дом связи, - гордо сказал папа. Миновали по плотинке заснеженный пруд (тот самый!), затем - большой сад, но у белого дома не остановились, а повернули к одноэтажному кирпичному домику с деревянным крыльцом. Это контора дистанции связи, и здесь мы будем жить.

     Мы обустраиваемся

   Собственно контора занимала бо;льшую часть дома с отдельным входом, там были кабинет начальника, комната инженеров и бухгалтерия. На нашей половине были две небольшие комнаты, совсем маленькая кухня с плитой и холодные сени с подполом. Ничто не напоминало одесскую квартиру. Только когда мы расставили нашу мебель, повесили занавески, люстру, картины и трюмо, перестали резать глаза эти крошечные окна, низкие потолки и нелепо высокие пороги. Папа бодро рисовал перед нами светлые перспективы постройки своего дома и всячески помогал маме навести уют: натаскал из колодца несколько вёдер воды в запас, жарко натопил плиту и сделал запас угля и дров в сарае. Он так хотел, чтобы нам понравилось! Но туалет на улице с выгребной ямой сопровождал всю нашу жизнь в Помошной, и тут никакой уют не утешит. Здесь перст судьбы подкачал.

   Посетили ближайший магазин. Оказалось, что он разместился под одной крышей с конюшней, где проживали восемь лошадок дистанции связи, заменявших пару грузовиков. В магазине не было торгового зала. Просто с улицы   поперёк входной двери была перекинута широкая доска-прилавок, за нею стояли мешки с сахаром, мукой и крупами, по стенам – полки с хлебом и консервами «Бычки в томате» и «Крабы СНАТКА». Мы впервые видели торговлю без карточек за последние шесть лет, и вид у нас, наверное, был такой, как у покупателей в 1991 году после либерализации цен.

   В один из первых дней мы с мамой пошли записывать меня в железнодорожную школу. Выбора особенного не было, потому что, кроме этой школы, была ещё одна начальная – и всё. Меня записали в 5-ый русский класс и велели приходить в понедельник. Школа была двухэтажной и стояла посреди просторной площади, огороженной невысоким деревянным штакетником. По периметру площади росли пирамидальные тополя, которые и зимой, без листвы – тополя. В школе почему-то сильно пахло керосином, как мне показалось. Из школы мы пошли на базар, который размещался по другую сторону железнодорожной станции, но оказалось, что зря шли. Вся торговля на базаре бывает по воскресеньям, а в будни – рано утром, чтобы колхозники, продававшие на рынке молоко, ряженку  и сало,  в рабочие дни не отвлекались.

   Нагрянула оттепель, и стало ясно, что мои субтильные ботики не годятся для Помошной, они черпали снежную кашу через край. Было решено купить мне сапоги, но это сейчас легко, были бы деньги. В магазине ОРСа стояли только здоровенные кирзачи. Через одного работника дистанции папа заказал мне сапоги у местного кустаря, которые тот и стачал мне за 700 рублей. Это было всё, что осталось от денег за квартиру. Сапоги были ловкие, и я в них таки походила годик, но  в следующем сезоне, увы, мои ноги не влезли в них.  Что ж, Ирочке достались, такова судьба младших: донашивать после старших. А перст судьбы продолжал свою оргработу, внушая нам, что всё к лучшему, всё образуется.


       Наш папа – ШЧ-4

   Если  на карте Украины найти Помошную, можно понять, какой далёкой стала родная Одесса, и оценить размеры нашего нового мира, т.е. папиной дистанции сигнализации и связи. Она протянулась от Новомиргорода до Вознесенска и от Подгородной до Кировограда.  По железнодорожной терминологии наша дистанция называлась ШЧ-4. Помошнянское отделение дороги было четвёртым после Одессы, Знаменки и Котовска. Поэтому все службы в Помошной имели номер 4, соответственно, начальник нашего отделения дороги назывался НОД-4, начальник дистанции пути – ПЧ-4, начальник дистанции тяги – ТЧ-4 и т. д.  Служба связи традиционно (но необъяснимо!) обозначалась буквой Ш, стало быть, дистанция и её начальник назывались ШЧ-4. Так что за глаза папу называли шаче, а  маму – шачихой.

   Протяженность дистанции была очень большая, инженеров, электромехаников и монтёров, обслуживающих её, было человек двести, но мы знали немногих. В первую очередь мы познакомились с Виктором Николаевичем Ковальским, папиным заместителем, благо, он и жил рядом. Его жена, Мария Петровна, видная женщина, с тяжёлой косой, свёрнутой в узел на затылке, работала инженером загадочного ЛАЗа  (линейно-аппаратный зал) в Доме связи и слыла первой дамой дистанции. Дружбы с ними не получилось, зато мама подружилась на всю оставшуюся жизнь с семейством кривого конюха Сергея Алексеенко. Он и его жена Ксаня оказали нам большую помощь на первых порах, когда приходилось осваивать полукрестьянскую жизнь. У них было шестеро детей, бедность удручающая и тяжкий труд. Выручала их корова, которую по очереди пасли дети, потому что ни стада, ни выпаса не было, бедную корову тягали на налыгаче по обочинам.

   Папа целый день пропадал на работе. В то время проводилось переоснащение всех железнодорожных служб, а сигнализации и связи – особенно. Когда нам поставили служебный телефон, я только и слышала: «система Наталевича», «Бодо», «жезловая система», «бронза». Если же случалось какое-нибудь ЧП, вроде задержки поезда по вине сигнализации, или обрыва линии связи, или несрабатывания предупредительного диска, папа убегал в ночь, в непогоду и на тормозной площадке поезда или на дрезине мчался к месту повреждения. Мы с Ирочкой так боялись этого слова «повреждение»!

   Постепенно мы познакомились и со старшим инженером Соболем, чернявым весельчаком, и с серьёзными инженерами Блидарем, Бедоконем и Диденко, с бухгалтером Бращенко и с их детьми, нашими ровесниками. Наступивший 1948-й год дистанция отметила концертом в красном уголке Дома связи, куда ригласили и маму, и нас с Ирочкой. Там мы познакомились с  молодым электромехаником Володей Айткуловым,  читавшим стихи Пушкина. Позже оказалось, что он большой книгочей и готовится поступать в университет на филологический.  А  электромеханик Женя Горохов прекрасно спел неаполитанские песни и вдобавок художественно просвистел  гавайский вальс. Замечу, что в те годы  в эстраде был такой жанр – художественный свист со своими корифеями Ефимом Нейдом и Таисией Саввой. Потом начались танцы под радиолу, но тогда дети не выбегали на круг и не толкались среди взрослых, так что мы только с интересом глядели на танцующих связистов и связисток.

   Зимой 1948 года в нашем крошечном магазинчике появилась новая продавщица. За её интеллигентную внешность, за очки, потрясающую честность и вежливость все звали её по имени и отчеству: Валентина Дмитриевна. У неё была дочь Женя, на год старше меня, и новорожденный сынок Валерик. История её была печальной. Ради бравого хохла Гриши Панасюка Валентина Дмитриевна Маркелова оставила родной Мелекесс, приехала с Женей в чужую Помошную, где и была оставлена без жилья, без работы, а вскоре родился и Валерик. В эту трудную пору папа старался как-то помочь бедной женщине, перевёл магазин из конюшни в более приличное помещение, предложил брать конную повозку для завоза продуктов  и пригласил Валентину Дмитриевну бывать у нас.
 
   Вскоре Валентина Дмитриевна  стала другом нашей семьи, а я подружилась с Женей,  длинноногой девочкой в очках. Она была то смешлива и непосредственна, то молчалива и замкнута. Ещё она прекрасно пела русские песни, подражая Руслановой, и могла лихо отбить русскую «дробь».  Валентина Дмитриевна, будучи начитанной и внутренне интеллигентной женщиной, спустя некоторое время нашла работу в библиотеке политотдела, и много-много книг и журнальных новинок мы с мамой перечитали, благодаря ей. Она же познакомила родителей с кружком местной интеллигенции – врачами, руководителями клубной самодеятельности, лекторами политотдела. Словом, наш мир расширился, и было приятно, что в этом мире нашего папу уважают. Ну, что ж, перст, продолжай своё дело!