Больше всего на свете Исраэль гордился четырьмя своими сыновьями. А чем ему ещё было гордиться, если почти всю свою жизнь он провоевал, но не потому что был таким воинственным и постоянно искал для себя приключения, просто жизнь не позволяла ему расслабиться и освоить какую-нибудь мирную профессию. Родители его приехали из Бессарабии сразу после образования государства Израиль и поселились в Реховоте, где он и появился на свет спустя несколько лет. После Шестидневной войны они всем семейством перебрались на только что освобождённые Голаны и окончательно обосновались в маленьком живописном поселении у подножия горы Хермон. Pдесь Исраэль провёл своё детство и юность, отсюда ушёл в армию, после которой собирался, как и отец, трудиться в родительской сыроварне, но судьба распорядилась иначе – стал он кадровым военным, бравым десантником-спецназовцем, не пропустившим ни одной войны и, как ни странно, не получившим при этом ни единой царапины. Мало кому из его однополчан или знакомых так повезло, а его, видимо, хранил строгий еврейский Бог, особо ревностным поклонником которого он никогда не был. Короче, вполне стандартная история, как и вся наша жизнь в этой беспокойной ближневосточной стране.
Однако, как выяснялось со временем, во всём, что с ним происходило, не обошлось без вмешательства высшей силы. На собственном опыте и опыте окружающих Исраэль, в конце концов, не единожды убеждался, что само собой ничего на свете не происходит, и даже всех своих четверых сыновей, которых ему одного за другим подарила верная подруга Рина, назвал именами библейских ангелов – Михаэлем, Гавриэлем, Рефаэлем и Уриэлем, а проще и по-современному говоря – Моше, Габи, Рафи и Ури. Ни про каких ангелов он, ясное дело, поначалу не знал, а когда уже узнал, то решил, что это простое совпадение.
Если признаться честно, то идея была не его собственная, а такие имена сыновьям посоветовал ему дать рав Борух из местной синагоги, живший в двух домах от него и всё время пытающийся уговорить соседа приходить в синагогу на службы. Если раньше Исраэль был занят делами с утра до вечера и не имел минутки свободной, то теперь, когда окончательно вышел на пенсию, проводил всё время дома, а в синагоге постоянно не хватало для полноценных богослужений миньяна, то есть десяти мужчин-евреев. Сперва Исраэль категорически отнекивался, но потом потихоньку – сперва по праздникам, а теперь почти в каждую субботу – принялся ходить на службы, с интересом вслушиваясь в рассказы приятеля о библейских мудрецах и героях, о службе в Третьем храме, который ещё предстоит отстроить, о войнах, которые всю свою историю вело наше маленькое государство, о чудесах, которые Вс-вышний дарит своему народу. Это было интересно, хоть на первых порах и необычно.
- Хочешь знать, – сказал однажды рав Борух, – почему я подсказал такие имена для твоих детей? Вовсе не потому что они наиболее распространены среди современных израильтян. Дело в том, что каждый раз перед сном верующий еврей должен прочесть молитву, в которой упоминаются ангелы с этими именами. То, что ты их так назвал, это не просто следование традиции, а нечто более глубокое, и тебе, а соответственно и сыновьям, непременно должно повезти в жизни. За каждым из этих имён скрыто какое-то чудо. Провидение направляет тебя, дорогой сосед, в нужном направлении, и ты даже не сомневайся в своём выборе. Это совершенно точно!
- И что же это за молитва? – удивлённо поднял брови Исраэль.
- А вот послушай, – улыбнулся рав и продекламировал нараспев: – «Во имя Господа, Бога Израиля, справа от меня – Михаэль, слева – Гавриэль, предо мной – Уриэль, позади меня – Рефаэль, а над головой моей – Шехина Божья». Ну, и дальше уже другие слова…
- Ишь ты! – ещё больше удивился Исраэль. – И что же всё это значит?
- Это долгая история, – притворно отмахнулся от него рав Борух, почувствовав, что заинтересовал соседа не на шутку, – и чтобы всё правильно понять, нужно собраться с силами и сесть учить Тору. Понемножку, сколько получится, а дальше видно будет. Но если кратко и в двух словах… Существуют у Вс-вышнего, благословен он, ангелы-помощники, выполняющие его поручения и защищающие, когда потребуется, его народ, в том числе и нас с тобой. Их много, различных ангелов, и у каждого из них своё назначение, но эти – главные, потому мы и упоминаем их каждый вечер перед сном, чтобы они хранили и защищали нас. Михаэль – это ангел, творящий чудеса для нашего народа, Гавриэль – посланец, олицетворяющий силу Вс-вышнего, Уриэль – ангел, несущий божественный свет его созданиям, Рефаэль – небесный целитель и защитник, не дающий погрузиться нам в бездну порока.
Исраэлю очень хотелось поинтересоваться, почему нет такого ангела, который нёс бы ещё и материальный достаток божьим созданиям, но спрашивать почему-то стеснялся. А может, и есть такой ангел, только рав пока о нём не говорит. При случае нужно непременно поинтересоваться. Да и нет у Исраэля пятого сына, чтобы дать ему имя такого ангела.
- А что такое Шехина, о которой говорится в молитве? – напоследок поинтересовался он у рава.
- Знак присутствия Вс-вышнего в среде своего народа, то есть среди нас. Это, пожалуй, самое главное, без чего мы не смогли бы существовать все эти тысячелетия. И никакие ангелы нас не защитили бы без неё…
В принципе, всё было понятно, и в то же время совершенно непонятно. О каком божественном присутствии рав говорит, если у нас в стране нет года, чтобы прошёл мирно? Ангелы, значит, есть – вон, сыновья какие справные подрастают. Чем не ангелы? А вот тишины и спокойствия как не было, так и нет… Но задавать такие вопросы раву Исраэль не стал. Да и не ответил бы рав ему, потому что сам всё прекрасно видит и понимает. Как-никак сам бывший танкист, получивший тяжёлое ранение в войне 1973 года.
А сыновья тем временем подрастали. Хоть Исраэль и изображал из себя строгого отца, скупого на похвалы и быстрого на наказание провинившегося, он втайне любовался ими и не переставал примерять на каждого из них характеристики ангелов, данные равом.
Первенец Михаэль, или Моше, был у него самым любимым сыном, крепким и надёжным помощником во всех отцовских делах. Чудес, правда, никаких не совершал, но на него всегда можно было положиться. Слово его было законом, и всё, что он делал, было надёжным и безупречным. Разве это, скажите, по нынешним временам не чудо?
Гавриэль, или Габи, мало в чём уступал старшему брату, но был немного простоватым и добродушным силачом, хорошим спортсменом и просто положительным человеком без особо выдающихся качеств. Тем не менее, когда среди сверстников возникали споры, почему-то всегда звали Гавриэля, чтобы он рассудил. И с его мнением все всегда соглашались.
Уриэль, или Ури, наоборот, более походил на мать, чем на отца. Такой же небольшой, складный и стройный, но несколько нервный и не всегда уравновешенный, однако не было случая, чтобы он не откликался на просьбы и не приходил на помощь каждому, кто в ней нуждался. Более остальных братьев он был склонен к наукам, и все ему пророчили большое будущее если уж не учёного, то хотя бы инженера или врача, если парень, конечно, захочет пойти учиться в университет.
Самый младший изо всех Рефаэль, или Рафи, в корне отличался от старших братьев. Светловолосый и застенчивый, он сторонился шумных компаний, не любил весёлые домашние трапезы по субботам, почти не имел друзей среди сверстников и проводил всё свободное время в своей комнате с книгой в руках. Он регулярно привозил из Тель-Авива книги со стихами и романами, каковых в их поселении почти ни у кого не было. А потом и вовсе отправлял в редакции газет и журналов сочинённые им стихи и рассказы. Правда, никто их в напечатанном виде так и не увидел.
Отец пристально приглядывался к сыновьям и время от времени размышлял, соответствуют ли ребята своим ангельским именам. Может быть, следовало посоветоваться опять с равом Борухом, но здесь уже он сам не спешил. Больно много чести, скажет тот непременно, сравнивать своих детей со слугами Вс-вышнего. Пошутили, и хватит. Для Исраэля это, может, и было в конечном счёте своеобразной игрой на узнавание, а рав относился к подобным вещам предельно строго и никаких допущений не принимал. Ещё обидится, чего доброго, из-за такого пустяка.
Сыновья взрослели, постепенно обзаводились семьями, уходили из дома. Первым женился Моше, как и положено старшему брату, отслужил срочную службу в армии и остался на офицерских курсах. Как и отец, стал спецназовцем-десантником и даже был приписан к тому же батальону, в котором его отец служил раньше, а сегодня проходил резервистские сборы.
Габи тоже отслужил в армии, но танкистом, однако оставаться на курсы не захотел и подался на гражданку. В своём поселении работы для него, естественно, не нашлось, поэтому он уехал в центр, где устроился в гараж и со временем стал довольно неплохим автомехаником. Там же он и женился на дочери хозяина гаража.
Как ни странно, Ури в армии повезло, наверное, больше других братьев, потому что попал он в авиацию. Пройдя тысячу тестов и сложных испытаний, сумел поступить и успешно закончить сперва одни курсы для лётчиков, потом другие, и уже на первой ливанской войне ему удалось показать своё мастерство в бою. А после этого быстро пошли очередные звания, должности, продвижение по карьерной лестнице… Короче говоря, Исраэль своим третьим сыном отныне гордился как никем больше, и каждый раз, когда над головой пролетали боевые самолёты, время от времени патрулирующие Голанские высоты, он поднимал вверх указательный палец и говорил собеседнику, мол, гляди, в одной из этих грозных птичек мой сын, майор авиации Ури.
Но и младший Рафи не посрамил отца. Ясное дело, что в боевые части его не взяли, тем не менее он попал в военную разведку. Чем он там занимался, в точности никто не знал, да это и не положено знать окружающим, но, ясное дело, что не сочинением стихов. Реже остальных братьев он теперь появлялся в отцовском доме, но этого и следовало ожидать. Обидней было, что никто даже не знал, где он сейчас живёт, а сам он этого не говорил. Телефон его, в отличие от телефонов братьев, был почти всегда выключен. Оставалось только радоваться общению с ним, когда он со своей подругой изредка приезжал погостить к родителям на день-другой.
Оставшись в пустом доме вдвоём с верной Риной, Исраэль теперь изнывал от безделья и считал дни до приезда кого-нибудь из сыновей на выходные. Эти короткие встречи с детьми и внуками были для него настоящим праздником. Он даже принялся чаще захаживать в синагогу к раву Боруху, а однажды попросил его научить молиться.
- Я знал, что в твоей душе рано или поздно по-настоящему пробудится искорка твоего еврейства, – удовлетворённо заявил рав и тут же осторожно поинтересовался, – только почему ты не хочешь учить Тору, а тебе сразу потребовалось начинать с молитвы?
Исраэль готовился к такому вопросу и придумывал различные ответы, которые рава Боруха удовлетворили бы, но сейчас все слова из головы у него словно выветрились:
- Просто хочу начать молиться, чтобы у моих сыновей всё хорошо в жизни складывалось. Чем я ещё могу им помочь, когда они уже такие взрослые и самостоятельные люди?
Рав Борух понимающе кивнул головой, но ничего не сказал, лишь дал молитвенник, раскрытый на нужной странице и велел читать про себя и повторять вслух то, что станут говорить остальные молящиеся, когда соберутся на очередную молитву.
- Да, и ещё, – вспомнил Исраэль, – ты мне рассказывал про молитву перед сном, в которой упоминаются имена моих сыновей. Покажи, где она, хочу посмотреть своими глазами…
Рав открыл нужную страницу:
- Только читать её нужно не каждый раз, когда захочется, а перед сном. Ничего плохого в её прочтении в другое время нет, но так принято. Ты меня понял?
- Это действенная молитва? Она поможет?
Рав Борух задумчиво почесал бороду и выдал, пристально вглядываясь Исраэлю в глаза:
- Понимаешь, одного текста молитвы недостаточно, и можно чисто механически пробубнить её хоть сто раз подряд, а толку не будет. Какая польза от слов, которые идут не от сердца? Нужно прежде всего искренне поверить и не сомневаться в том, что Тот, кто стоит над нами, любит нас и всегда приходит на помощь в трудную минуту. Слова должны исходить не из уст, а, повторяю, из сердца…
Хоть и не очень-то поверил в его высокопарные фразы Исраэль, но запомнил их и, вернувшись домой, долгое время обдумывал услышанное. Однако жене ничего говорить не стал – лучше он расскажет потом, когда в голове наступит ясность.
В конце концов, так ничего и не придумав, решил, что на первый случай достаточно и того, что он будет повторять слова молитвы, пускай пока чисто механически, как говорил рав, а понимание и осознание этих слов придёт позже. Обязательно придёт, ведь он человек упрямый и всегда привык добиваться своего. А если что-то останется непонятным, он снова спросит рава Боруха, не постесняется.
Теперь ему почти каждую ночь снился один и тот же сон, но всегда расцвеченный разными красками. Будто бы он идёт по какой-то бесконечной незнакомой дороге, и вместе с ним его сыновья – справа Моше, слева – Габи, спереди указывает дорогу Ури, а сзади, не отставая, идёт Рафи. И так ему хорошо и славно среди сыновей, что словно душа поёт. Над ними проплывает лёгкое облачко, разглядеть которое всё никак не удаётся, но он уже знает, что это Шехина, то есть божественное присутствие, о котором рассказывал рав Борух. Только ему сейчас не до этого – он не сводит взгляда со своих замечательных ребят и никак не может на них насмотреться. Ну, разве это, скажите, не отцовское счастье?
Иногда сон выглядел несколько иначе. Словно на улице был не тёплый и погожий денёк, а ветренная сырая непогода, когда солнце скрыто за облаками, а всегдашнее облачко над ними уже никакое не облачко, а грозовая тучка, вот-вот готовая разразиться проливным дождём. Но это было совсем не страшно, потому что сыновья по-прежнему рядом, оттого и в сердце уверенность, что ничего плохо не случится ни сейчас, ни впредь – ангелы-то всегда рядом с ним…
Время шло, и ситуация в стране, а значит, и в поселении, в котором жила семья Исраэля, становилась всё более напряжённой и, как говорили в теленовостях, взрывоопасной. Участились теракты, и уже дня не проходило, чтобы в новостных сводках не рассказывали о них. В поселении было пока спокойно, да и армейские посты на дорогах останавливали все машины, особенно те, в которых сидели арабы, интересуясь у водителей, куда и с какой целью едут. Теперь уже сыновья почти не приезжали к отцу на шабат, как это было принято во многих израильских семьях. Да и у соседей с детьми была та же история.
А потом неожиданно началась война. Войны всегда начинаются неожиданно, хотя каждый прекрасно понимает, что ничего не происходит беспричинно, на пустом месте. Кому-кому, а Исраэлю, бывшему спецназовцу, это было известно лучше многих. И хоть по возрасту его уже не призывали на резервистскую службу, он сразу засобирался на призывной пункт, тем более, все его сыновья уже получили «цав-шмоне», то есть повестки срочно явиться в свои боевые части. Рина с великим трудом уговорила его повременить, ведь обычно все вооружённые конфликты у нас заканчиваются спустя несколько дней, и армия прекрасно справится без него. Разве он не доверяет своим сыновьям?
Исраэль немного обиделся на жену, которая не оценила его благородных порывов, но решил и в самом деле пока подождать. Сыновьям он доверял как самому себе, и это, пожалуй, стало решающим аргументом для него.
Страшный теракт с многочисленными жертвами и похищенными заложниками, произошедший на юге и послуживший поводом к войне, выбил его из колеи, и он, такой уверенный и знающий на всё ответы, теперь бессильно разводил руками и лишь жадно вслушивался в тревожные сводки с фронтов – сперва с южного, в Газе, а спустя некоторое время – и с северной границы с Ливаном. Ситуация усугублялось, война разгоралась всё больше и больше, а ясности никакой не наступало. Победоносная израильская армия, всегда одерживающая в самые короткие сроки сокрушительные победы над любым врагом, отчего-то медлила, и это было совершенно непонятно.
Минуя призывной пункт, он напрямую позвонил командиру батальона, в котором когда-то служил, но ему никто не ответил. Подразделение десантников, как и многие другие подразделения, находилось сейчас в Газе, и связаться с кем-то из начальства или старых друзей, которым наверняка посчастливилось успеть попасть на передовую вместе с кадровыми военными, уже не удалось.
Самое неприятное на войне – неизвестность, и её Исраэль ненавидел больше всего на свете. А что вы хотите, если даже с сыновьями не удаётся связаться, чтобы узнать, как они служат!
А ещё спустя несколько дней произошло то самое страшное и ужасное, чего больше всего на свете опасается каждая израильская семья, у которой есть кто-то из близких на фронте. В послеобеденное время, когда Исраэль с женой сидели на веранде, к дому подкатила неизвестная машина, и из неё вышло трое незнакомых военных – один мужчина и две женщины. По заученной армейской формуле, но с неподдельными слезами в глазах они сообщили, что в бою на севере сектора Газы героически пал старший прапорщик Михаэль, или Моше, как его называли родители.
Одна из приехавших женщин оказалась врачом, и она сразу же принялась оказывать первую помощь потерявшей сознание Рине. Исраэль молча сидел, стиснув зубы и сжав кулаки, – он даже заплакать не мог, лишь какой-то глухой стон помимо желания вырывался из его горла, а глаза были по-прежнему предательски сухими, и дышать почему-то становилось всё труднее и труднее.
Он оказался не первым в поселении, кто получил извещение о гибели солдата. Но легче от этого не стало. К ним сразу же приехала жена Моше с детьми – пятилетней девочкой и трёхлетним мальчиком, любимцами Исраэля. Всю скорбную неделю шивы они провели вместе, и к ним приходили соседи, приезжали какие-то местные и армейские начальники, но Исраэль почти ни с кем не общался, лишь молча сидел на низенькой скамейке у входа в дом, послушно выпивал подносимые ему рюмки с водкой, но так и не проронил ни слова.
Лишь раву Боруху, пришедшему одним из первых, он сказал глухим срывающимся голосом:
- Вот и не стало одного из моих ангелов… Как мне жить дальше?
Наверное, у рава были заготовлены какие-то правильные и необходимые слова, которые говорят в таких случаях, но он их так и не произнёс, лишь грустно похлопал сухонькой ладошкой Исраэля по плечу и ушёл, теребя бороду и печально покачивая головой.
Единственным утешением теперь стал для него уже привычный сон, где он в сопровождении четверых сыновей-ангелов шёл куда-то, и в этом сне Моше был по-прежнему живым и здоровым, находился по правую руку, и так приятно было ощущать его присутствие рядом…
Прошло ещё две недели, и в дом к Исраэлю пришло новое горе. Те же военные принесли ему страшную весть о том, что погиб второй его сын Габи. Прямое попадание ракеты в танк, в котором он находился, и весь экипаж сгорел вместе с ним… И опять волна горя, уже постепенно стихавшая, захлестнула Исраэля с головой. Наконец-то, он смог заплакать, уже не сдерживая слёз. Всё происходившее вокруг, теперь казалось невзаправдашним, а каким-то злым и чужим, словно накрытым мутной пеленой безысходности и боли. Люди играли какие-то давно отрепетированные роли – пошлые и бездарные, выдавали заученные банальные слова, и в этих словах даже жалость и сочувствие выглядели слащавой патокой, от которой тошнило…
В этот раз на шиву приехали двое младших – Рафи и Ури. Крепко обнимая их, Исраэль отчего-то боялся разжать руки и выпустить сыновей, а только беспрерывно приговаривал:
- Никому больше не отдам своих мальчиков… Хватит, сколько можно?!
Но сыновья пробыли в родительском доме всего один день, потому что война требовала назад лётчика и разведчика, без которых армия, видимо, не могла обойтись. Даже на похороны они не остались, хотя их начальство ничего не сказало бы, если бы они задержались ещё на денёк по такой причине.
- Берегите себя, – только и сумел сказать им Исраэль на прощание, – пожалейте нас с матерью…
Жизнь теперь превратилась для него в бесконечное ожидание новых неприятных событий. Этим ожиданием, словно невидимой цепью, он словно приковал себя к стулу на веранде, с которой был виден кусок дороги с прибывавшими в поселение машинами. По ней уже не раз приезжали военные, привозившие скорбные вести ему и его соседям. На небольшом кладбище за оградой поселения теперь появился быстро растущий военный участок, и два места на нём занимали его сыновья Моше и Габи.
- Послушай, Исраэль, – как-то сказал ему в синагоге рав Борух, – я очень хочу помочь и поддержать тебя в такое трудное время. Что я могу для тебя сделать?
- Верни сыновей, – грустно усмехнулся Исраэль, – может, ты знаешь, как попросить об этом Вс-вышнего?
- Не говори такие кощунственные вещи! Ты прекрасно понимаешь, что никто этого сделать не может. А Вс-вышний… мы можем только уповать на его милость.
- На что мне его милость?! – неожиданно взвился Исраэль. – Что мне с ней делать?! Сыновей пускай вернёт, а милость оставит себе! Подскажи такую молитву, чтобы Он меня, наконец, услышал и ответил, почему забирает самых лучших – моих ангелов? Пускай бы забрал меня, я достаточно нагрешил в жизни, и никто бы Ему слова не сказал, а мои сыновья? Ведь у них жизнь только началась – им детей растить надо, дом свой строить… Ну, что не отвечаешь?
Рав Борух грустно развёл руками и отвёл глаза:
- Ты сам пока не понимаешь, какие страшные вещи говоришь… Это в тебе твоё горе говорит, а не ты сам, но Вс-вышний поможет пережить его, укрепит и сделает тебя, как и прежде, сильным и уверенным человеком. Ты всё сумеешь, я даже не сомневаюсь…
Больше разговаривать с ним Исраэль не захотел, а только ушёл из синагоги, хлопнув дверью, и долго потом бродил по поселению, не отвечая людям, приветствовавшим его. Вернулся домой лишь к вечерним новостям по телевизору, но и их слушал невнимательно. Впервые его ничего не интересовало, и он отправился спать, так за весь вечер не сказав обеспокоенной Рине ни слова.
Привычный сон, который приходил к нему каждый раз, едва он закрывал глаза, уже был не таким, как раньше. Он всё так же шагал по какой-то бесконечной дороге, и двое его оставшихся сыновей, Рафи и Ури, шли вместе с ним. Ури, как всегда, спереди, а Рафи позади. Не было лишь Моше по правую руку и Габи по левую. Впервые Исраэль вдруг ощутил недобрые порывы холодного и пронизывающего ветра оттуда, где раньше всегда шли погибшие сыновья, и ему стало совсем горько и обидно от такой явной несправедливости. Оказывалось, что дети, которыми он отгораживался от этого сурового мира, больше не прикрывали отца. Исраэль беспомощно озирался по сторонам, и даже на слёзы уже не оставалось сил.
В чём же он всё-таки провинился перед Тем, кто выносит нам приговоры? Когда-то рав Борух рассказывал о том, что мы не в состоянии сами определить, правильно ли поступаем в глазах Вс-вышнего или нет. Даже самые ничтожные наши поступки многозначны и полны загадок, и награду или наказание за них нам не дано предугадать. Нам даже не суждено до конца разобраться в том, что такое добро и зло. Но… разве он совершил что-то такое, в чём можно было бы сомневаться? А сыновья, эти безгрешные ангелы, в чём они виноваты?!
Больше спать он не мог и до самого утра пролежал, не шевелясь и глядя в потолок мокрыми от слёз глазами. Едва за окном показались первые солнечные лучи, тихо поднялся, чтобы не потревожить жену, оделся и отправился на улицу. Находиться дома он почему-то сейчас не мог.
Идти было некуда, и ноги сами понесли его в синагогу, двери которой никогда не закрывались.
В этот ранний час в синагоге никого ещё не было, поэтому он спокойно присел за маленькую кафедру в углу, отодвинул в сторону оставленный кем-то молитвенник и закрыл глаза. Наверное, он даже задремал и проспал какое-то время. Потом проснулся, почувствовав на себе чей-то взгляд, и вздрогнул от неожиданности. В окнах было уже светло.
Перед ним сидел на придвинутом почти к самой кафедре стуле рав Борух.
- Я не сомневался, что ты вернёшься, – сказал он и привычно стал теребить бороду, – и в самом-то деле, куда тебе ещё идти осталось, как не сюда?
Исраэль упрямо боднул головой воздух:
- Неужели я такой пропащий, что мне и места нигде больше не осталось?
- Ты неправильно меня понял. Конечно, же тебе везде рады, особенно те, кто тебя знает, потому что человек ты порядочный и ничего плохого никому не делаешь. Я совсем о другом… Когда в твоей душе сомнения, и над тобой сгущаются тучи, а беда преследует тебя по пятам, ты инстинктивно пытаешься где-то отыскать себе укрытие. Каким бы сильным и независимым ты ни был, всему есть предел. Мечешься из стороны в сторону, но всё напрасно. И вот тогда к тебе приходит осознание, что есть кто-то сильней и могущественней нас, и это вовсе не банальный царь и не правитель… Догадываешься, о Ком говорю? Тогда-то к Нему ты и обращаешь взор…
- Я так надеялся на Него, молился ему, даже не зная слов молитв, – вдруг сбивчиво и запинаясь заговорил Исраэль, словно опасался, что его не дослушают или перебьют, – а всё оказалось впустую… Постороннему трудно представить, что это такое – одного за другим потерять двух любимых сыновей! У меня есть ещё двое младших, и я не хочу их терять, но что я могу изменить в этой жестокой жизни?!
- Верно, – кивнул головой рав Борух, – сами мы мало что можем изменить. Всё сложится так, как будет угодно Ему. Из всего, что происходит с нами, мы должны извлекать урок…
- Какой урок – о чём ты?! Что за урок я должен извлечь из гибели моих сыновей? Ты понимаешь, о чём говоришь?.. Но я сейчас думаю о другом: почему Он меня так и не услышал? А может, услышал, но не захотел помогать? Неужели на меня можно махнуть рукой, как на ничтожного муравья? Ответь, только не юли!
- Если бы я знал ответ! Если бы кто-то из людей знал ответ!
Исраэль повёл вокруг взглядом, потом ещё раз и вдруг бессильно раскинул руки:
- Для чего же существует тогда всё это?
- Потому Он и не отвечает тебе, что ты одинок, даже несмотря на своих сыновей, и хочешь бороться с этим миром в одиночку. А ведь мир намного сильнее Голиафа, к тому же ты – не Давид… А здесь, в этом помещении, куда приходят евреи, он слышит общую молитву гораздо лучше, чем твой одинокий плач…
- Хочешь сказать, что именно здесь с ним легче договариваться? Именно здесь, и ни в каком другом месте?
- Прикуси язык! – нахмурился рав Борух. – Это тебе не рынок, где можно торговаться…
Некоторое время они сидели молча, не глядя друг на друга. Видно, опять они наговорили друг другу что-то не то. Потом рав положил свою сморщенную сухую ладошку на сжатый кулак Исраэля и миролюбиво проговорил:
- Не нужно нам ссориться. Ни тебе, ни мне от этого легче не станет. Я лишь одно скажу: каждого из нас Он слышит, где бы мы ни находились, и каждому отвешивает на своих вселенских весах ровно столько, сколько тот заслуживает. Не знаю, чем ты провинился перед Ним, – и знать не хочу! – но ничего на свете не происходит беспричинно. Пойми меня правильно и прости за эти жестокие слова, но даже гибель твоих детей чем-то обусловлена.
Рав Борух тяжело встал и, не оглядываясь, пошёл к выходу, но перед тем, как закрыть за собой дверь, обернулся и сказал:
- Если не веришь мне или не хочешь верить, то пока не приходи сюда… А сыновей твоих мне всё равно жалко, как своих собственных… Береги, сколько хватит сил, живых и вспоминай об ушедших, как о живых!
После этих его слов впервые и, может быть, даже не с того проклятого дня, когда он узнал о гибели старшего сына, а с ещё более давнего времени, в душу к Исраэлю неожиданно пришли долгожданные тишина и покой. Причин этой перемены он не знал, да и не стремился узнать. Весь день до самого вечера он просидел на стуле у себя на веранде, безразлично наблюдая за проезжавшими мимо машинами, а вечером неторопливо разделся и, с трудом выговаривая слова, прочёл заветные строки, подсказанные ему некогда равом Борухом. После этого устало растянулся на постели и закрыл глаза.
Как когда-то раньше, он снова шагал во сне по бесконечной дороге, и с ним опять были все его любимые сыновья. По правую руку – живой и здоровый Моше, по левую руку – добродушные здоровяк Габи, спереди – бравый лётчик Ури, а за спиной – поэт и разведчик Рафи. Сыновья наперебой рассказывали отцу что-то смешное, но он не слушал, лишь бормотал, повторяя, словно заклинание, без устали, волшебные слова. Мир и покой, словно тёплое и невесомое покрывало, обволакивали его, и даже приходилось от этого замедлять шаги.
Одно было не совсем ясно, плывёт ли над их головами легкое полупрозрачное облачко Шехины или нет, но и это Исраэлю было уже совершенно неважно. Даже поднимать голову и проверять не хотелось. Главное, что сыновья, его четверо добрых ангелов-хранителей, без которых он не мыслил своего существования, находились с ним рядом, и теперь уже навсегда. Ничто и никто их не сможет разлучить. А большего ему и не требовалось.
7-8.01.2024