Прошка Каракозов был первым парнем на деревне. Стройный, чубатый, задорный, работящий. Все местные девки мечтали о таком муже, видя в нём замечательного и заботливого отца своих будущих детей. Бывало, вечером, после рабочего дня, возьмёт Прохор гармонь, и шагает медленной, размашистой походкой по деревне, от начала, и до конца. Далее – кладбище. Постоит Прошка, закурит, и обратно. А за ним и дружки поспевают, ну и девки конечно тоже. Ох, и сохли местные девушки по Прохору.
-Такого кобеля быстро сосватаем, - говорил жене Виктор, отец Прошки.
Виктор, был пожилой мужик, с седой бородой, пришедший с Великой Отечественной на одной ноге, но сумевший однако завести и прокормить семью..
Был у Прохора закадычный друг Серёга. Женат он был на родной старшей сестре Прохора, Прасковье. Прошка с Серёгой были - ни разлей вода, как в народе говорят. Другой же, старший брат Прошки, Павел, жил своей семьёй в райцентре. В общем, Прохор был третьим, и самым младшим из детей. Так бы, наверное, и веселил по вечерам округу, да и женился бы потом, но от судьбы, как говорится, не уйдёшь. Приключилась с ним беда.
Винцо-то смолоду он любил. Да всё как-то больше по девкам. Ну, заработает денежку, ну напьётся, проспится, перед родителями повинится. И всего делов-то. А тут, повадился в райцентр ездить чуть ли не каждую неделю. Да еще по трое суток пропадал. Отцу с матерью говорил, мол, брата Павла проведать. А Павел как-то раз приехал родителей навестить, те его и спрашивают:
-Что-то Прошка зачастил к вам. Понравилось что ли у братца-то?
А Павел стоит как столб, и не знает, что родителям и ответить.
-Да вы что? Не было его у нас.
Тут и почувствовали родные Прохора неладное. Павел через знакомых в райцентре навёл справки, к кому ездит, и где ночует Прохор. Выяснилось, что живёт он там с какой-то бабой, которая сама не из этих мест – приезжая. Постарше Прохора будет годков на пять. С виду – красивая, но по слухам – ведьма настоящая.
Как только не отговаривали Прошку родители, старшие брат и сестра образумиться. Он ни в какую. Люблю, говорит, и всё. Даже муж его сестры, Правковьи, его лучший друг, Серёга, как мог, отговаривал Прохора от этого опасного увлечения. Бесполезно.
Прошка же с той поры сильно изменился. Как-то осунулся. Лицо стало серым, и каким-то злым. Он мало уже чем напоминал того озорного весельчака-заводилу. Местные девки стали его сторониться и даже побаивались. Еще через какое-то время, Прохор начал сильно пить. Как потом выяснилось, эта «возлюбленная» бросила Прохора, и предпочла ему нового ухажёра. Более денежного.
-Кончай так по бабе убиваться, Проша. – говорил ему Серёга.
Прохор угрюмо смотрел на друга своими безумными, красивыми глазами, и молчал.
-Знаешь, сколько их еще у тебя будет в жизни? – продолжал подбадривать Прошку Сергей.
-Ты не понимаешь, Серёга, - говорил Прохор, - люблю я её. Тоска меня берёт. Не могу без неё я…
Прошка ударил кулаком об стол и горько зарыдал.
-Вот ведь змея подколодная! – рассуждал, ложась спать, отец Прохора, Виктор.
-Не иначе, как опоила чем сына, ведьма проклятая! – поддерживала разговор жена, мать Прошки.
Павел, Прасковья и Сергей пытались еще говорить с Прохором. Мать с отцом постоянно молились. А Прохор почти каждый день мотался в райцентр, возвращался оттуда пьяный и подавленный. С родными перестал разговаривать. Вернувшись из очередной поездки, он пил около четырёх дней. Напивался, почти не спал. А если и спал немного, то просыпался, и снова пил. Стал агрессивен и неуправляем. На пятый день Прохора нашли родители, повешенным в сарае.
Похоронили Прохора на деревенском кладбище, у которого он так любил стоять со своей гармонью, и смолить папироску. Как положено, помянув его, Сергей с Прасковьей вышли из родительской избы, и направились в сторону своей собственной, которая досталась Сергею буквально перед женитьбой от тётки в наследство. Сергей был рукастым молодым человеком, и быстро тогда, не без помощи Прохора, обшил бревенчатую избушку.
-Ох, тоска…- проговорил спотыкающийся и пьяный Серёга.
-Чего? – спросила, нехорошо покосившись на мужа Прасковья.
-Прошку жалко. Дружили ведь. Вот, что бабы-то с мужиками делают! – не без злобы проговорил Серёга.
Дошли до своей избы. Прасковья, ослабшая от последних событий, связанных с самоубийством младшего брата и с его похоронами, с трудом разобрала кровать.
-Серёж, иди и ложись. – позвала она мужа.
Не дождавшись ответа, Прасковья поняла, что Сергей во дворе. Она застала его, сидящим на крыльце с сигаретой. Тот плакал.
-Иди и ложись, Серёж, слышишь? – как можно ласковее проговорила она.
Сергей посмотрел на жену, мокрыми от слёз глазами, и сказал:
-Тоска меня берёт. Тоска, Паня. Вот Прохор удавился, и ему, наверное, хорошо теперь. А мне плохо. Тоска.
Прасковья не выдержала этого пьяного мужниного нытья, и в сердцах, почти прокричала:
-Тоска? Ну, так иди и ты удавись! Авось легче станет!
Затем, развернулась, и громко хлопнув дверью, пошла спать. Но сон не шибко шёл. Она слышала, как Сергей, то заходил в избу зачем-то, то выходил во двор, очевидно курить. Об этом говорил тяжелый запах табака через открытую форточку. Под утро она провалилась в сон, но ненадолго. По привычке, Прасковья проснулась около шести утра. Сергея рядом не оказалось. Ей не показалось это странным. «Может на крыльце заснул пьяный, или в сенях» - подумала Паня. Не спеша, она умылась, оделась, и вышла во двор. Тянуло утренней, прохладной свежестью, той самой удивительной свежестью какая бывает в конце мая, когда еще не наступило лето, но и не кончилась весна. Еще молодые, не окрепшие саженцы картофеля, моркови и других овощей, а также кусты красной и чёрной смородины, трепыхались на небольшом ветру, в ожидании тёплых солнечных лучей.
Сергея нигде не было. Лишь куча окурков, да сожжённых спичек говорили о том, что он всю ночь, до рассвета сидел на крыльце, и курил.
«Может на сеновале отсыпается?» - подумалось Прасковье.
Пройдя в хлев, Прасковья, осторожно поднялась оттуда по деревянной лестнице, ведущей на сеновал. Она как будто чего-то боялась, и дышала очень тяжело.
Сергей висел на сеновале, на перегородке. Спокойный, и не качался. Его лицо было абсолютно спокойным, и не выражало никакой ужасной гримасы. Тело – прямо. Голова, чуть набок, левее.
Прасковья простояла в оцепенении не более минуты, и, почувствовав, что ноги слегка подкашиваются, и бьёт озноб, она присела на аккуратно сложенные полтора года назад Сергеем остатки кусков древесины, которой они с Прохором обшивали их бревенчатый дом.
Она сидела, смотрела на тело супруга в удавке, и думала: «Вот теперь тебя тоска не берёт, Серёжа. Вот теперь, наверное, и тебе хорошо»…