Вариации

«у» и «ю» – теплые до испарины и воздушные, это знают безликие, те, что плещутся в кровоизлиянии закатов, изредка являя себя плывущими в глазу нитями, но сейчас – клянусь – эти буквы-бутоны кошмарно вытягиваются снежными детскими волчками, более соблазнительно-вогнутыми, нежели псевдосферы Бельтрами, и они обшиты прихотливо-рваными лоскутами зернистого льда; откатившись к младенчеству нового опуса, можно видеть, как гротескное изображение автора на развороте данной, вероятно, завершающей его книги, почти целиком состоящее из толстого и крючковатого, точно у жрецов майя, носа и расходящейся от него паутины морщин, благословляет кандидатов творить взбухающую кожу хлеба, отталкиваясь от любого, совершенно произвольного места; и никто никогда не проходил, продавливая скрипящий наст – так хрустит костер – мимо обглоданного каркаса заброшенного недостроя, где бешено, как в аэродинамической трубе, стонет ветер, будто в дырах поют на разные голоса демоны, кажется, этим именем их принято звать – хотя они лишь сыны природы; и, признаться, я не имел оглушительного (оцените слово!) триумфа с моей девятой симфонией, мне приснилось это идеальной  вспышкой, а на деле ни один гурман и ухом не повел, сущий провал, но я магически убедил всех и вся, что зал бушевал и аллилуйствовал; да, у мертвых – суровые обводы, брусничный ангел, запеленатый в огонь, стоит, намекая на то, что истинный бенефициар – его Господин, и слышится: «хи хир хам хушам» – магрибинские шуршания, умирающая на западе нежность бокальных перестуков