2.
Так вышло, что с некоторых пор жизнь превратилась для Сина Болдуина в сплошные однообразные будни, без выходных и праздников. Собственно, он и перестал догадываться, что какое-то нецелевое отвлечение от постоянной и вдумчивой работы по 16 часов в сутки где-нибудь существует. А что касалось целевых отдушин от ежедневных умственных упражнений, связанных с поиском математического аппарата заданной проблемы, – они, конечно же, были. В эти 16 часов входили занятия физической культурой, посещение бальнеологического комплекса, получасовые культурно-познавательные тренинги и, наконец, ежедневные часовые собеседования в институтском «холле культурного самопознания». Собеседования, в отличие от других мероприятий, заранее прописанных в распорядке дня, проводились всегда как бы спонтанно (и это всегда немного настораживало и раздражало): курсанты группой или поодиночке вызывались из рабочих помещений и немедленно препровождались в одно из помещений стоящего обособленно от всех рабочих строений здания библиотеки.
Когда репродуктор, встроенный в заваленный расчётными черновиками рабочий стол, вкрадчивым, хорошо поставленным баритоном, позвал Сина оторваться от работы, он только компьютер отключил от сети – и тут же поспешил в комнату гигиены принять душ и переодеться. Он почему-то догадывался, что именно сегодня с ним будет разговаривать тот эксперт, о встрече с которым Син просил своего руководителя еще две недели назад. Он понимал, что к его просьбе, лежащей в плоскости, не связанной с математикой и не содержащей никакого рационального мотива, не могли не отнестись настороженно, как к отвлекающей от «правильных» мыслей. Но он не привык оставлять в голове вопросы без ответов, ведь они не возникли сами по себе. Вопросы рождались в ходе теоретических поисков, а потому Сину казалось, что даже если какие-то неответсвенные блуждания периферических мыслей придут в осознанный порядок, то это будет на пользу (и в первую очередь) общему делу.
Ровно в пять часов вечера массивные двери читального зала открылись, и в их проеме Син увидел уютно расположившегося в глубоком кресле господина азиатской внешности с тоненькой полоской чёрных усиков на матовом лице.
- Я жду вас, господин Син, присаживайтесь и задавайте вопросы, - приветливо улыбнулся он и приподнялся в кресле для приветствия, - а меня зовут Гоушен, можно – просто мистер Го…
- Я рад вас видеть, мистер Го…- вежливо поздоровался Син и внимательно всмотрелся в лицо собеседника, - извините… не могу отделаться от мысли, что мы с вами где-то встречались.
- Вы знаете… мне ваша искренность импонирует, - рассмеялся неожиданным фальцетом мистер Го, - но успокойтесь, пожалуйста, мы с вами видимся в первый раз.
- А я, как вы понимаете, и не могу быть неискренним… и вопросы мои, я прошу вас меня понять правильно, ни в коем случае не могут быть истолкованы превратно…
- Будьте во мне уверены, как на исповеди… всё, что вы мне доверите, все, о чём спросите, останется между нами. Мы все здесь связаны одной целью и одними чувствами, и нам незачем лезть в душу каждого, нарушая тем самым право индивидуума на личное мироощущение. Я скажу больше, нам незачем лишать каждого, кто получил почётное право быть членом большой и дружной семьи, возможности сознавать себя свободным и мыслящим интеллектуалом, для которого не существует догм и запретительных ограничений в каких бы то ни было мыслях…. ну, так я слушаю вас внимательно.
Эксперт азиатской внешности даже подался вперёд от ожидания.
- Понимаете, мистер Го… не знаю даже с чего начать…
- Вы только не волнуйтесь, пожалуйста.
- С некоторых пор… я, как человек, исповедующий христианство, никак не могу постичь основополагающего божественного промысла… понимаете… я долго думал над парадоксальной трактовкой в Библии эпизода, связанного с происхождением человека.
- Вы имеете в виду «Бытие» Библии?
- Да, господин Го… дело в том, что, согласно каноническому тексту Святого Писания, Бог сотворил Адама и Еву, наделёнными правом свободного выбора. Если я не ошибаюсь, Он ни в коем случае не желал видеть в них, как и вообще в своих подданных, слепых исполнителей Его воли. Так вот… читая, я как бы слышал между строчек этого не до конца нами понятого текста такое Его напутствие: «Ты, Адам, свободен в своём выборе. Можешь выбрать вечную жизнь, а можешь – жить только строго отмеренное время. Очень надеюсь, что ты выберешь вечную жизнь, но последнее слово за тобой», - Син вздрогнул от звякнувшего и тут же замолчавшего таймера в кармане его брюк, - Так вот… можно было бы удивиться такому предложению выбора, если бы не условие, связанное с запретным плодом. Мы как-то не очень задумываемся: почему тем деревом, с которого нельзя было есть плоды, было дерево познания добра и зла, - Син, отвернувшись, отёр со лба пот и посмотрел на потолок, где разбивая густую пряную духоту, бешено вертелся гигантский пропеллер вентилятора, - Вы посмотрите, что происходит после этого серьёзного предупреждения. Поначалу у Адама и впрямь не было никаких намерений ослушаться Бога… но настал, как мы знаем, тот роковой день, когда его жена Ева, поверив искусителю-змею, сорвала несколько яблок, поела сама и принесла мужу… признавшись откуда они. И что сделали бы вы, господин Го, будь на его месте?
- На месте Бога?
- Адама, господин Го.
- Вы знаете, мистер Син, - шумно пошевелился в кресле Гоушен, - меня, как и вас, немного смущает название дерева. Если отбросить мотив отказа Адама от вечной жизни, связанный с привязанностью к Еве…чисто по-мужски – это несостоятельно. Если предположить, что Адам забыл или отнёсся легкомысленно к предупреждению Творца… это тоже – из разряда легковесной логики. Адам сделал осознанный выбор… а почему такой несоразмерный по последствию – об этом давайте подумаем вместе.
- Я никак не могу понять, мистер Го, почему Бог запретной выбрал именно тему постижения Адамом добра и зла… а если точнее – познания мира… чего опасался Господь, если бы познавший мир Адам остался бессмертным? Не могло ли предупреждение Бога о запретном плоде быть просто формальным поводом «поставить на место» не готового жить по «писанным сверху» законам общежития наивного первочеловека?
- В русле вашей логики и тот факт, что хотя Адам и был создан «по образу и подобию Божию», он был взят «из земли, из праха», что и объясняло серьезное недоверие к нему Господа…
- Вот это и разочаровывает веру в высшую справедливость. Разве происхождение первочеловека не могло быть подвергнуто воспитанию, подобно тому, какое получают в «пансионах благородных девиц»?
- Воспитанию? Вы это серьезно? – Гоушен пытливо сверкнул загоревшимися интересом щёлками глаз
- Да, воспитанию. Разве Бог-созидатель не желал бы видеть в своем творении совершенное, как и Он сам, живое существо?
- Воспитание… - Гоушен задумчиво потеребил мочку уха, - Вы правильно определились с термином. Только воспитание оказалось предельно жёстким. Да, человек смертен, потому что он – частный случай живой природы. Но человечество… земной разум… он не только бессмертен, он стремится к тому совершенству, каким обладает Разум космический.
Понимаете, мистер Син, уже сейчас в сетях интернета накоплено такое огромное количество информации, что только ознакомление с какой-то её частью займёт немало времени. Информационные сайты, достигнув однажды некоего критического уровня, просто не смогут существовать только в цифровом виде. Информация, вытеснив постепенно из нашего бытия все житейские подробности, заставит нас задуматься над изменением всего нашего бытоустройства. Не политики будут решать судьбы стран, а те избранные из нас, которые будут заниматься разработкой разнообразнейших программ, исчерпывающе отвечающих всем нашим запросам. И где в том информационном мире будет человек? И будут ли соответствовать ныне существующим понятиям бессмертия возникшие новые условия человеческого бытия?
- Да, мистер Го, об этом и сказано в библии: «Вначале было слово»… а что есть слово, как не иформация?
*
…После утреннего совещания, которое проводилось в малом конференц-холле, а потому носило более жёсткий характер, чем в обычные дни, начальник объекта Марк Такер попросил секретаря принести личное дело курсанта Болдуина и по громкой связи пригласил на беседу консультанта Фэн Гоушена. Его полное, одутловатое лицо морщилось от напряжения предстоящего разговора, в котором ему так не терпелось поставить на место самоуверенного и привыкшего высказывать по любому поводу собственное мнение «русского китайца». Вечно подозрительный Такер давно замечал, что курсанты почему-то чаще других просили назначить им Фэна для обязательных «бесед самопознания». Он часами прослушивал записанные беседы, анализировал и пробовал найти какой-то подвох, но ничего не находил.
Не всякий человек ещё при своём далеко не зрелом переломе жизни мог считать себя личностью исключительной. Дослужившийся в неполные 44 года до генеральского звания амбициозный Марк Такер, не задумываясь, принял предложение, которое при всех его минусах, давало ему исключительный шанс войти в анналы мировой истории. Искусственный интеллект… программа, исполнение, испытание. Уже само название ведущей темы закрытых исследований военизированного научно-исследовательского института, которое предложили ему возглавить представители инкогнито-клуба мировой элиты, вызывало уважение к глобальным амбициям его учредителей. Он вначале даже не представлял себе всей грандиозности и вселенского значения замысла, а когда осознал, то понял, что жизнь его теперь приобрела иной и, можно сказать, непредсказуемый смысл. Его непосредственный руководитель Антонио Мартин, выходящий на ежевечернюю получасовую скайп-связь, после первых же сеансов объяснил, что «объект» и все его обитатели никогда не будут известны миру, очень подробно пояснив, что хитроумная система самоуничтожения гарантирует мгновенную их ликвидацию в случае неожиданного разоблачения, а в случае успеха уничтожению (планомерному, четко прописанному секретными инструкциями) будет подвержено – наоборот: все остальное человечество, кроме избранных членов клуба.
Марк Такер первое время после подобных разъяснений даже сна лишился. Он прекрасно понимал, что за его реакцией наблюдают умные и невидимые для него психологи. Он теперь по-другому стал относиться ко всем своим сотрудникам, подозревая даже во внешне исключительно исполнительных и подобострастных скрытых соглядатаев. И при всем при этом ему не совсем понятной представлялась логика хозяев, которых представлял жгучий и красивый брюнет с насмешливо-пронзительным взглядом. Этот подчёркнуто вежливый Антонио Мартин, казалось, был настолько уверен в Такере, что все их контакты на протяжении почти годовой работы института сводились лишь к интернет-связи. «А если я – не тот, за кого себя выдаю? - думал Такер, - откинувшись на спинку кресла после очередного сеанса с Мартином, - если я умышленно веду работу в тупик? Если я, наконец, просто-напросто никудышный спец, взявшийся не за своё дело? Почему такое вселенского масштаба дело обставлено достаточно скромным антуражем и совершенно не обнаруживает какой-либо чрезвычайной заинтересованности?».
Но дело, как бы то ни было, двигалось вперёд с удивительной быстротой и лёгкостью.
«...Вчера смотрел фильм про муравьёв. Потрясен. Маленькая цивилизация, до сих пор не понятая нами. Своё общественное устройство, чёткое распределение обязанностей, кастовое деление жителей... а мы далеко ушли от муравьёв? Основой наших мотиваций, как были, так и остаются инстинкты. Наш кругозор, как и у них, ограничен рамками лесной опушки, на которой появилась когда-то муравьиная куча. Мы снуём вокруг, не понимая, откуда взялась эта куча, где кончаются видимые нами горизонты и кто мы, собственно, сами такие? Нам страшно, когда на нас льются небесные потоки воды, когда нас морозят жуткие холода и когда неведомые существа крушат наши жилища, давя нас и сжигая в адской феерии огня. Для чего мы живём? Когда мы задаём сами себе этот вопрос, нам становится некомфортно. Потому что ответа на него нет. Потому что мир, окружающий нас существует сам по себе, а мы живём в этом мире тоже сами по себе. У нас нет с этим миром никаких связей, никаких общих начал и интересов. Он, этот мир, равнодушен к нам. Он, усмехаясь, говорит нам: «Если сможете выжить, живите. А не сможете - значит, не судьба...». Он знает, что он бессмертен, а мы обречены, потому что природные катаклизмы, случающиеся через определённые интервалы времени, начисто уничтожат однажды нас, оттого он до поры до времени прощает нам то, что мы своим присутствием приводим в непригодное состояние свою среду обитания...
Для чего мы живём? Мотивация всех наших устремлений одна - жить цивилизованней, чем мы живём. Когда фантасты рисуют нам будущее, они почему-то представляют его обществом социального равенства. Но ведь, если ни у кого не будет побуждения жить ещё лучше, тогда и не будет смысла жить дальше. Коммунистическая модель общества потому и не выдержала проверку временем, что она вступила в конфликт с основным законом Природы.
... наши инстинкты - это движитель общественного развития, отправная и конечная точки которого – Космос. Наши инстинкты – это только видимость поступательного движения вперёд. На самом деле они толкают колесо цивилизации в гору, откуда оно неминуемо, в конце концов, должно скатиться назад, в пропасть. Человечество, как и отдельный индивидуум, когда-то должно определиться для себя и решить: прожить ли ему отмеренный срок ярко, комфортно и мало или серо, неинтересно и много...».
Тетрадка, переломленная вдоль, с тусклыми карандашными записями лежала в самом конце стопки бумаг, уже успевших напитаться чуть уловимым запахом архива. Нетерпеливыми движениями пухлых пальцев Такер перелистнул последний лист тетрадки и вздрогнул от неожиданности: убористым почерком там чётко было записано, что расшифровка сна курсанта Сина Болдуина произведена никем иным, как Фэном Гоушеном. Но почему подобное содержание сна, явно смахивающее на несанкционированное вольнодумство, осталось недоведённым до руководства института? Почему вольнодумец Син сразу не был поставлен на контроль особого отдела, занимающегося формированием мировоззренческих мыслей курсантов? Почему до сих пор тетрадка лежала в архивных делах, а не была перенесена на спецкартотеку?
И только рука Такера потянулась к телефону внутренней связи, как в дверь его кабинета вежливо постучали, и в проёме бесшумно открывшейся двери возникла мешковатая фигура «русского китайца»:
- Фэн Гоушен, господин генерал…
- Проходите, - буркнул Такер и показал рукой на стул возле приставного столика, - Что вы скажете о курсанте Сине Болдуине?
Консультант поднял бровь и невозмутимо посмотрел в глаза Такеру:
- Это очень ценный профессионал…
- Вы давно за ним наблюдаете?
- Господин генерал…- после некоторой паузы с недоумением на лице ответил консультант, - Сина Болдуина привел сюда я…
- Вы хотите сказать…
- Да, это ученый-роботехник с того самолёта, что летел на Тайвань…
- Извините, - смущённо кашлянул Такер, - так это и есть тот русский, которого я взял на свой страх и риск?
Он расстегнул верхние пуговицы рубашки и включил настольный вентилятор.
- Но почему мне никто не доложил об отклонениях у него после стерилизации интеллекта?
- Отклонения, господин генерал, по мнению ведущего специалиста, находятся в нормативных пределах.
- И вы тоже так считаете?
- Нет, господин генерал, но моё мнение не может не совпадать с мнением специалистов.
- Чушь! – вскипел Такер, - Вы не могли не знать пятого пункта основной инструкции, где как раз говорится о возможностях личного мнения сотрудников. Я вас не понимаю, Фэн Гоушен. Почему курсанты предпочитают, чтобы в беседах по самопознанию в собеседники назначали именно Вас? Почему они с Вами говорят не о жизненных проблемах, а о каких-то необязательных и случайных вещах, которые ближе к метафизике, нежели к реальной обыденности? Вам не кажется, что их вольнодумство может помешать нам в конечном формировании единой идеологической модели мышления для отобранного контингента курсантов?
- Вы только не обижайтесь, господин генерал, но о сферах мышления я бы предпочел разговаривать со специалистами…
- Вы что себе позволяете, Фэн Гоушен?
- Извините, но на разговоры не по существу у меня нет времени, господин генерал. Если у вас есть повод меня наказать, то наказывайте. Ещё раз извините…- шумно вздохнул «русский китаец» и порывисто встал. Такер его задерживать не решился.
…А вечером следующего дня институтский объект облетела страшная новость: курсант Син Болдуин покончил жизнь самоубийством, выпав из окна административного здания.
Он ещё был живым, когда генерал Такер вбежал в его палату. Безучастным взглядом Син смотрел на окно, и из глаз его бежали слезы.
- Я съел запретное яблоко…- прошептал он наклонившемуся над ним генералу, - я теперь точно уверен, что к новому плану нашего Господа лично я… лично я… - он закрыл глаза и еле слышно, словно ветер в заоконной зелени, прошелестел, - не буду иметь никакого отношения.
Окончание следует.