«Требуется переводчик для налаживания диалога между родителями и социальными работниками», - вы не увидите подобных объявлений. Их не существует. А между тем в начале 1990-х они могли бы спасти от крушения многие «русские» семьи, переживающие обычные эмигрантские трудности, и избавить от чудовищной травмы родителей, у которых отняли, или пытались отнять детей.
«ЗА СВОИХ ДЕТЕЙ Я МОГ БЫ УБИТЬ...»
- Мы с женой и маленьким сыном приехали с большой алией в начале 1990-х. Уже ждали второго ребенка, - рассказывает мне Саша К. - Чтобы обеспечить семью, я работал где придется: днем на стройке, вечером в охране. После появления второго сына, у жены началась тяжелая послеродовая депрессия, и дело дошло до того, что я остался один с двумя малышами на руках: одному год с небольшим, второй – грудничок, а я даже не знаю, как менять памперсы. Мои родители – очень больные люди, помогали мне из последних сил, но больше приходилось делать самому. Когда не с кем было детей оставить, брал их с собой на ночное дежурство. От такой жизни я высох, как мумия, зато дети, слава богу, не болели и развивались нормально. Знакомые сказали мне: «Что ты мучаешься? Иди в социальную службу – там помогут». И я на свою беду туда пошел, рассчитывая, что меня облагодетельствуют. Явился прямо с работы - в форменной одежде охранника и двумя малышами на руках.
Сижу напротив социальной работницы, рассказываю ей о своих бедах и не вижу в ее глазах никакого сочувствия. Более того, она начинает на меня «наезжать»: «С чего это жена от тебя вдруг ушла? Наверное, бил ее? Да ты и по виду – законченный алкоголик!» (при том, что я вырос в очень благополучной семье и спиртного в рот не беру). Поняв, что помощи не дождусь, я говорю: «Знаете что, я лучше уйду». Выхожу за дверь. Меня спасло то, что пришлось на пару минут задержаться, чтобы поменять памперс у младшего сына. И я услышал, как социальная работница громко сообщает кому-то о моих детях, расписывая, какие они здоровенькие крепыши-«ашкеназим». Из дальнейшего разговора я понимаю, что у меня – неблагополучного отца-одиночки - собираются забрать детей и передать их на усыновление. В ужасе бегу к другу-адвокату и спрашиваю: «Разве такое возможно?» Он отвечает: «Решать будет комиссия, но там легко докажут, что ты не в состоянии воспитывать детей, поскольку сам едва выживаешь. Съемная квартира, случайные заработки... Да и выглядишь ужасно». Я в полном отчаянии. Спрашиваю: – «Что же мне делать?» А он вдруг говорит: «Бежать. Куда угодно. У тебя нет другого выхода».
Я его послушался и тут же съехал со старой квартиры и перебрался в другой город, а следом за мной и родители. За помощью больше не обращался и не регистрировал прописку в министерстве внутренних дел, чтобы не оставлять лишних следов, по которым социальные работники могли нас найти. Зато, прослышав об отце-одиночке, на меня выходили потенциальные усыновители, предлагая отдать им детей за большие деньги (в Израиле тогда была огромная очередь на усыновление детей). Пока дети не подросли, я жил в постоянном страхе, и успокоился только тогда, когда они уже не могли представлять интереса для усыновителей.
- Как же вы выживали в одиночку с двумя детьми? – спрашиваю я.
- Работал, постепенно поднимался. Я ведь очень целеустремленный. И мне было для кого жить и работать. Раскрутил свой бизнес. Встретил замечательную женщину. Мы стали жить вместе. Родились еще двое детей. И больше всего меня радует то, что все наши дети, несмотря на разницу в возрасте (старший уже в армии, младшие – в начальной школе и садике) - очень дружны между собой. Забавно, что с каким-нибудь вопросом они чаще бегают к старшим братьям, чем к нам с женой, - смеется. – Несколько лет назад мы переехали в большую квартиру в хорошем районе, где у каждого из детей – своя комната. Старший сын уже ездит на своей машине. В общем, все у нас хорошо. Но иной раз я с ужасом думаю, что было бы с нами, не послушайся я тогда совета своего друга. Ведь если бы ко мне пришли забирать детей, я бы за них даже мог кого-то убить и закончил бы свою жизнь в тюрьме совершенно сломанным человеком... С ужасом думаю, что наша судьба могла бы сложиться совсем по-другому. Понимаю чувства людей, у которых отнимают детей. Как-то я видел их демонстрацию у Кнессета: некоторые отворачивали от камер свои лица, и понятно, почему. Людям было стыдно перед соседями и знакомыми. Ведь не каждому объяснишь, почему у тебя – не наркомана и не алкоголика – вдруг забрали ребенка.
ОТ РАЗНОЯЗЫЧИЯ К НЕПОНИМАНИЮ
Марина Замская побывала по обе стороны баррикад: сначала работала социальным работником, затем возглавила форум по защите прав русскоязычных семей. Это добровольческое объединение возникло сразу после Второй Ливанской войны, когда выяснилось, что русскоязычное население не получило социальной защиты, в которой крайне нуждалось.
- На организацию услуг были брошены колоссальные деньги, - вспоминает Марина, - но многие выходцы из стран СНГ не смогли ими воспользоваться по причине незнания, или от того, что службы не были приспособлены для их нужд. Например, в четырех психологических центрах пост-травмы не было ни одного русскоязычного психолога. Никому и в голову не пришло, что многие «русские» предпочтут получить помощь от своего бывшего соотечественника, потому что не знают, как рассказать о своих чувствах и переживаниях на иврите.
...Марина решила наводить мосты между двумя мирами. То есть взяла на себя роль того самого переводчика, о котором я упомянула в начале статьи.
- Однажды мне позвонил рав из Кармиэля и рассказал о мальчике, просидевшем в одном классе два года, после чего школа забила тревогу, обратилась к социальным работникам, а мама не желает с ними сотрудничать, отчего история приобретает драматический поворот, - вспоминает Марина. - Мне хватило полчаса, чтобы все выяснить и снять напряжение. Маму напугало слово «психологический тест», на котором настаивал социальный работник. После того, как ей пригрозили, что в противном случае, ребенка обяжут пройти тест через решение суда, мама и вовсе впала в панику. Вместо того, чтобы доходчиво объяснить ей, для чего ребенку нужен «психологический тест», социальные работники начали стращать санкциями за отказ от сотрудничества.
- Еще одна история произошла накануне учебного года. Мне позвонила женщина, которая находилась в состоянии, близком к истерике. Она обвиняла социальных работников в том, что из-за их равнодушия ее ребенок не пойдет в школу 1 сентября, как другие дети, - продолжает Марина. – И что же выяснилось? У мальчика были проблемы в общении с другими детьми. Сменили одну школу, другую, после чего мать обратилась к социальной работнице и попросила определить сына в интернат. Та начала подыскивать подходящий. Но летом у мальчика произошел нервный срыв, и он попал в детское психиатрическое отделение, откуда выписался в августе. Мать спросила социального работника, подыскали ли ее сыну интернат. Та ответила: теперь, после того, как он лежал в психиатрическом отделении, ситуация изменилась и нам для поиска подходящего заведения требуется заключение врача. В конце августа оно было получено, и оказалось, что ребенку по его состоянию здоровья подходят всего два интерната, но накануне 1 сентября они уже укомплектованы. И в то время, как социальная работница предпринимает титанические усилия, чтобы ребенка все же взяли в один из них, его мать чуть ли не ежедневно устраивает ей скандалы, отчего та начинает считать ее сумасшедшей. Типичный пример, когда между сторонами нет взаимопонимания.
Когда я вижу на страницах газет очередную «страшилку» об ужасных «русских» родителях, я думаю о том, что мы приезжаем в Израиль со своими представлениями и привычками, не отдавая отчета в том, насколько глубоко они в нас укоренились, - размышляет моя собеседница. - Прежде всего это касается наказания детей. Здесь не принято поднимать на ребенка руку, а в бывшем Союзе подобная мера не считалась чем-то из ряда вон выходящим.
Однажды мне позвонила одна мама и сказала, что полиция обвиняет ее в издевательстве над ребенком. Судя по тому, как она говорила, было ясно, что женщина интеллигентная и вполне адекватная. Она сокрушалась по поводу того, что ребенок стал неуправляемым, перестал слушаться старших, и она не знает, что делать. «Мы на него даже голоса никогда не повышали!»
Так мы проговорили с ней полчаса, - продолжает Марина, - и вдруг она бросает фразу: «Ну да, было один раз, что поставили его коленями на фасоль, нас родители так же наказывали за непослушание». И я чувствую, что в ее представлении это совершенно нормально. Женщина на самом деле искренне полагает, что лучше поставить ребенка коленями на фасоль, чем наорать на него, или поднять руку. А теперь она в ужасной ситуации, потому что кто-то из местных, узнав об этой истории, позвонил в полицию. Оправившись от шока, я объяснила женщине ее неправоту и посоветовала, как ей следует себя вести с социальным работником и представителем полиции, чтобы не усиливать противостояние.
Случай, который я привела, достаточно необычный, но, к сожалению, чаще всего социальные работники не очень представляют себе, что происходит в «русских» семьях и как следует интерпретировать поступившую информацию. Отсюда стереотипы, которые мешают достичь взаимопонимания.
Самые простые примеры. Родителям-репатриантам приходится очень много работать, чтобы обеспечить семью. Когда ребенок падает, получая небольшой ушиб, «русская» мама привычно говорит ему: «Не плачь - до свадьбы заживет». Социальная работница может интерпретировать эти факты совершенно непредсказуемым образом: «Мама отдает предпочтение карьере. Она равнодушна к эмоциональным потребностям ребенка». Она предлагает ей меры, которые могут улучшить положение ребенка: продленки, кружки, семейную терапию и так далее. Если же мама отказывается, это может быть расценено как нежелание сотрудничать с социальной службой на благо ребенка, что может повлечь за собой неприятные последствия.
Или, например, когда родители разводятся, ребенок нередко становится средством манипуляции. «Этот ужасный отец не платит алименты, я не позволю ему видеться с сыном», - заявляет мать, а потом сокрушается по поводу того, что у нее собираются забрать ребенка. Социального работника не волнует проблема алиментов, ему важно, чтобы ребенком не манипулировали и он имел возможность общаться не только с матерью, но и отцом. Казалось бы, мать пеклась о благе сына, а в итоге ситуация обернулась против нее самой.
Когда родители говорят мне: «Мы обратились за помощью в социальную службу, а у нас хотят отобрать детей», я понимаю, что между двумя этими точками довольно большое расстояние – не столько по времени, сколько в динамике самого процесса. То есть: родители отвергают рекомендации социальной службы и начинается насильственная процедура воздействия на них. Социальные работники убеждены в своей правоте: ведь они все решения принимают исключительно во благо ребенка, который должен получать то же, что и другие дети. Моя задача состоит в том, чтобы объяснить родителям, как им следует себя вести, чтобы получить от социальной службы реальную помощь, а не объявление войны. Все эти крики: «Мой ребенок нормальный и ему не нужен никакой психотест» обычно приводят к плохим результатам. Прежде, чем заявлять: «Мой ребенок не будет делать то и это», надо получить как можно больше информацию о том, почему от него требуют подобное.
НАВЕДЕНИЕ МОСТОВ
Со всеми примерами, приведенные выше, которые свидетельствовали о непреодолимых препятствиях, Марина Замская отправилась вместе я вместе с другими представителями общественных организаций в министерство социального обеспечения. Встреча происходила в кабинете генерального директора с участием социальных работников.
- Мы предложили разработать совместную программу. Генеральному директору министерства наша идея показалась разумной и своевременной, - вспоминает Марина. - К моему удивлению, на то, чтобы запустить программу «Паним ле оле» («Лицом к репатриантам»), ушло всего несколько месяцев. Министерство выделило деньги, и мы начали проводить семинары для социальных работников, объясняя им специфику «русских» семей на конкретных примерах. И в том числе простейшие вещи: мама говорит ребенку: «до свадьбы заживет» не по причине равнодушия, а потому, что в России это расхожее выражение. И дома одного она оставляет его не потому, что желает ему зла, а просто в России было принято вешать школьникам ключ от дома на шею и оставлять на плите обед, который ему оставалось только разогреть. К тому же никто не объяснил «русским» родителям в Израиле, что это плохо - к ним сразу начали применять меры.
Во всем этом есть один забавный момент, - отмечает Марина. - Впервые за историю существования социальной службы представители русскоязычных организаций проводят курсы для социальных работников. Раньше между ними была в худшем случае война, в лучшем – покровительственное отношение: «Мы – профессионалы, а кто вы? Люди с улицы». Но ничто не стоит на месте. В социальной службе появилось очень много русскоязычных работников, которые понимают ситуацию и помогают нам построить мост между двумя мирами.
Вторая часть программы предназначена для родителей, - продолжает она. - Она включает выпуск разъяснительных брошюр и лекции, где мы рассказываем о том, что представляет собой социальная служба, и как добиться с ней взаимопонимания и сотрудничества. Успели прочитать 20 лекций, где нам задавали очень интересные вопросы. Меня поразило, что некоторые совершенно неправильно представляют себе назначение социальной службы. Вот, самый типичный пример: «Я сейчас безработный, пошел к социальной работнице, попросил помочь деньгами, а она мне их не дала. Для чего она тогда нужна?» Вместо того, чтобы пойти в «битуах леуми», человек решил почему-то обратиться в социальную службу. С другой стороны, какая-то часть инфомации о социальной службе до «русских» просто не доходит. Например, мало кто знает о том, что существуют апеляционные комиссии, куда можно обратиться с протестом против решения социального работника.
Иногда «русских» подводит плохое знание иврита. Например, был такой случай: мать с ребенком послали в «мерказ херум» (центр по экстренным случаям), чтобы проверить, можно ли ей вообще оставлять ребенка, а она подумала, что речь идет об обычной семейной терапии. Люди не знают, что на комиссии, принимающие судьбоносные для семьи решения, они могут взять с собой адвоката, переводчика, или просто человека, имеющего опыт в подобных делах. А социальные работники не спешат их об этом информировать.
Мы, кстати, рассматриваем с министерством социального обеспечения возможность подготовки русскоязычных специалистов, которые могли бы смягчить тяжелые ситуации, сопровождая родителей в сложных ситуациях в «мерказ херум» и на комисии, принимающие судьбоносные для семьи решения, - добавляет Марина. - Чтобы они объясняли родителям, как те должны себя вести в том, или ином случае. Одним словом – сделать все, чтобы не довести дело до стадии санкций, когда детей вынуждены будут забрать из дома. Ведь это тяжелая травма для всех членов семьи, и прежде всего - для ребенка.
- Вы побывали по обе стороны баррикад, а в итоге выбрали третий путь. Как вы пришли к этому решению – наводить мосты?
- Просто когда я близко соприкоснулась с социальной службой изнутри, довольно быстро поняла, что в ней существуют пробелы, отчего многим семьям наносится тяжелый ущерб. И мне захотелось добиться того, чтобы родители из жертв социальной службы превратились в ее разумных потребителей.
Однажды я проводила семинар для медсестер из системы здравоохранения и рассказывала о том, что в «русских» семьях между старшим поколением и молодыми матерями нередко возникают споры по поводу того, как обращаться с новорожденным, - вспоминает Марина. - И вдруг встает одна медсестра и рассказывает такой случай: «Я работала в киббуце. Вдруг ко мне прибегают и говорят: «Эта сумасшедшая «русская» собирается утопить ребенка в унитазе! Наверное, у нее послеродовая депрессия». Я побежала туда, но объясниться с молодой мамой не смогла – она не знала иврита. Тогда я села в сторонке и стала наблюдать. Вижу, что она с определенной периодичностью хватает ребенка и держит его над унитазом. А он крошечный – на вид месяца четыре...» Я перебиваю медсестру: «Ребенку было полгода». – «Точно, - отвечает она. – Мы потом проверили: полгода». – «Тогда ничего странного в действиях мамы не было: в России было принято отучать малышей от пеленок с шести месяцев». - «Да я потом это и сама поняла, - радостно подтверждает медсестра, - и объяснила «русской» как смогла, чтобы она не волновалась - памперсы в киббуце выдают бесплатно». – «Сами того не желая, вы ее невольно обидели. Она ведь хотела быть образцовой мамой и делать все так, как ее учили, а вы заявили ей, что она жалеет для ребенка денег на памперсы». Про себя же я в тот момент подумала: «Хорошо, что эта история произошла в киббуце, а не в городе, где социальные работники тут же начали бы обследовать молодую мать на предмет попытки причинить вред собственному ребенку!».
Кстати, в мире бизнеса идею о том, что представителям разных культур нужны особые услуги, поняли сразу: посмотрите, как быстро сориентировалось на «русский» рынок кабельное телевидение! Государственные службы более неповоротливы и принимают новые идеи со скрипом. Мне не раз приходилось слышать: «Русская» алия сошла на нет, а те, что приехали раньше, давно израильтяне - и к чему все это?» Многие не понимают, что люди и через десять, и через 20 лет остаются с теми же культурными ценностями и традициями, с которыми они сюда приехали.